Максимишина Марина Георгиевна : другие произведения.

Роман "Машина напрокат" Глава 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ГЛАВА 5
  
  Не утихшая жажда к путешествиям и освоению все новых территорий нашей необъятной Родины привели Любашку на Сахалин.
  Все с той же Медведевой Иркой они решили пройти преддипломную зимнюю практику на этом прекрасном, по рассказам Чехова, и удивительном, с точки зрения самих "аборигенов" - сахалинцев, острове.
  Любе мало было рассказов, ей хотелось увидеть все своими глазами. Одно жалко, практика - зимняя, и все природные прелести, скорей всего, находятся под толстым слоем снега. Сей факт, однако, сильно не печалил. Наверняка, и зимой можно было увидеть что-нибудь эдакое, интересное.
   И действительно, поездка по городам и весям Сахалина добавила массу нового в копилку впечатлений "лягушки-путешественницы".
  Снежные бураны, которые в течение трех-четырех дней засыпали дома до третьего этажа, поражали своей мощью и ненасытностью. Когда же метели затихали, выглядывало солнце, Южно-Сахалинск становился частью моря. Сверху лил дождь, под ногами - по колено вода от тающих многоэтажных сугробов. Редкие машины выходили все-таки на дороги и, пытаясь преодолеть снежно-водяное месиво, благополучно в нем застревали, а их бестолковые хозяева метались в поисках тягачей.
  Люба, естественно, жила у Ирки. У той была однокомнатная квартира почти в центре Южно-Сахалинска на двоих с мамой. Папы у нее отродясь не было, то есть, конечно, был, но куда-то исчез в незапамятные времена, а ее мама на данный момент "рыбачила" на огромном сейнере у берегов Латинской Америки.
   Собрав нужные для диплома документы и чертежи, они покинули стены гостеприимной мебельной фабрики и оказались на неделю предоставленными самим себе. Погода пока что "не шептала" о лыжных прогулках, и на горные склоны приходилось любоваться только из окна.
  Домой Люба сильно не торопилась, тем более, что ее приглашали в свой городок Маринка с Люсьен. Последнее время они стали все не намного, но ближе друг другу. После недолгих раздумий, да и, почувствовав себя несколько лишней в доме Медведевых (приехала, приплыла или "пришла" с морского похода ее мама), Люба засобиралась снова в дорогу.
  Тут и "случилось" первое большое удивление. Добираться надо было на перекладных, сначала на электричке, потом на автобусе. В ожидании своего поезда, Люба вышла на перрон.
  И вот, в век всеобщей электрификации и новейших технологий, к современному перрону подползло и предстало пред ее ясные очи доисторическое чудо, похожее на паровоз с детской железной дороги. Чудо на местном языке называлось "Матрисой", питалось углем, катилось по необычно узким рельсам одноколейки, раскачиваясь при этом в разные стороны, как пьяный боцман. Пассажир выходил из нутра этого "мастадонта" весь в угольной пыли и с больной головой. Мелкая пародия на паровоз еще и громыхала как оркестр из тысячи барабанщиков.
  Оказывается, этот милый паровозик являлся еще и исторической достопримечательностью. "Матриса" имела японское происхождение и задержалась на острове со времен войны, а осталась не взорванной, как многое другое, только из-за спешности эвакуации оккупантов. По крайней мере, так рассказывали местные жители.
  На такой достопримечательности Люба и проехала первые полпути. Еще половину - на автобусе, места в котором брались пассажирами штурмом.
  В Лесногорске встретила ее Люсьен, по праву основной "приглашательницы". Пока шли к ее дому, она инструктировала Любу, как вести себя здесь, в общем и в частности. В частности - это, значит, с ее родителями, так как у них "определенные взгляды на жизнь". Многие позиции Любе показались, мягко говоря, странными, поэтому она решила больше помалкивать, вспомнив наставления мамы: "со своим Уставом в чужой монастырь не лезут".
  Радовало одно: сидеть под замком целыми днями они не будут, кое-какие вольности все-таки допускаются. Например, сегодня они идут в кабак (но только до двадцати трех часов, так как "мама будет волноваться").
  - Понимаю, - согласилась Люба, - моя мамуля тоже не спит, пока все не соберутся.
  В семье Люси действительно были странные, с точки зрения Любы, порядки. Услышав, что Люська к родителям обращается на "вы" и еще по некоторым моментам, вообще подумала, что все они староверы. Телевизор включался у них редко, современная музыка не приветствовалась, даже магнитофона не было, спать ложились рано, "чтобы электричество зря не тратить"...
  Перед гостьей они, конечно, постарались полностью не раскрываться, но чувствовалось, что домострой там еще тот. Люська и пикнуть не могла против воли родительской.
   *_*_*_*_*
  Вечером небольшой ресторанчик был полон молодежи. У студентов - каникулы! Девчонки с порога окунулись в атмосферу веселой студенческой вечеринки. Даже Люба почувствовала себя здесь устойчиво, как в знакомой компании, и это было недалеко от истины. Здесь она увидела всех тех многочисленных одноклассников, "одношкольников" и просто друзей Маринки, Люси, Ирки, частых гостей их скромной обители в Хабаровске.
  Не успели они сесть за столик, как подбежал очередной знакомый, на которого ее девочки набросились так, будто он - знаменитый футболист и только что забросил решающий гол в ворота противника.
  - А это кто? - спросила у Маринки Люба, когда страсти улеглись.
  - Ты что, не узнаешь? Это же Витька Ковальчук. Да был он у нас в общаге!
  - Когда? Не помню. - Люба тщетно пыталась найти его образ в своей памяти.
  - Когда служил в Хабаровске. В самоволке он у нас был. В форме еще приходил. Вспомнила?
  - Да... - неуверенно протянула Любаша, - но он тогда такой пухлявенький был, толстенький, а этот Витек уж больно "хуенький"!..
  - Да он это, он! Похудел только сильно.
  - Да, видимо, солдатские харчи ему более на пользу, чем домашние.
  - М-м-м... видимо... - Пожала плечами Маринка.
  Тем временем Витек метнулся к бару и принес бутылку шампанского и коробку конфет.
  - Девчонки, это все для вас! Только открывать я не могу, у меня все всегда выливается. Может, позвать кого?
  Люба молча отобрала у него "флакон" и успокоила:
  - Спокойно, Маша, я - Дубровский! - И, увидев удивленные глаза Витьки, перевела: - Щас все будет в лучшем виде.
  Марья с Люсьен подтвердили:
  - Любка - лучший в мире открыватель шампанского! Открывает - залюбуешься!
  Любаша "работала" не спеша, как сапер. Сняла аккуратно фольгу, легко раскрутила проволочную сетку, раскачала немного пробку и, уже начиная медленно выпускать газ, поинтересовалась:
  - Ба-бах делаем или как?
  - Нет-нет-нет!!! - завизжали девчонки, прикрывая на всякий случай головёнки руками.
  - Как скажете! - И отняла сжатый кулак от бутылки.
   Из горлышка, как из дула пистолета, пошел легкий дымок. И, конечно же, надо было дунуть еще на этот дымок, чтобы эффектно завершить действо.
  - Прошу! Ваши бокалы, дамы и господа! Но разливать будут кавалеры! - Люба протянула открытое вино Витьке, но тот смотрел на нее своими чистыми голубыми глазами и удивленно хлопал длинными ресницами. В его представлении она сейчас, наверное, виделась той самой женщиной, что и "в горящую избу...", и "коней на скаку..."
  В общем, кавалер замешкался. Любаша убрала свою протянутую руку и, пытаясь вывести "глазастика" из ступора, продолжила церемонию.
  - Учитесь, пока я жива! Бокалы наклоняются вот так, шампанское льется по краешку медленно, но верно. Пена при этом не поднимается... Секём?..
  Заиграла "медлянка". За столом резко опустело. Девчонки ушли танцевать. Люба хотела присесть, но Витька молча склонил голову и подал руку, приглашая, таким образом, на танец. Люба в ответ присела в легком реверансе и получила в подарок ту самую ясную "есенинскую" улыбку, которая так ее поразила когда-то.
  После ресторана Витька напросился в провожатые к Люсьен и Любашке. Люськин дом находился на самой дальней окраине города, фонари в этом районе светили через раз, и ходить там по-темну, и впрямь было страшновато.
  Всю дорогу Витька смеялся по каждому поводу, как ребенок. Неугомонный, он то шел рядом, то забегал вперед и, пятясь и рискуя упасть, рассказывал анекдоты, сказки, шутки-прибаутки. При этом корчил забавные рожицы и активно жестикулировал. А то затевал игры в снежки, и тогда, тихие до этого улицы, наполнялись не только взвизгиваниями девчонок, но и громким лаем всей собачьей гвардии города. Напоследок Витька потребовал продолжения банкета, но не здесь и сейчас, а завтра и у него дома.
  
  Укладываясь спать на высокую, покрытую перинами постель, Люська чуть-чуть поведала Любе о Витькиной семье. Живут Ковальчуки далеко не богато, отец - пьет, мать тоже прикладывается "к родимой", но дом пока что держит в порядке. Старшая сестра его рано вышла замуж и живет где-то в Приморье. Здесь, у родителей, практически не бывает. Что мама сама по себе у него - хорошая, добрая, и что они, будучи школьниками, часто собирались у Витьки дома большими компаниями. Только у него гости засиживались допоздна, слушая музыку и просто болтая, а родители не только ничего против не имели, наоборот, радовались гостям.
  Люба особо не напрягалась по поводу - хорошо ли, плохо ли, удобно ли тащиться ей, незнакомой, в гости в чужой дом. После пяти лет житья в общаге незаметно стираются некоторые понятия, присущие частной жизни каждого: "моё" - "чужое", "поздно" - "рано", в смысле "вовремя - не вовремя", "удобно" ли... Всё в общежитии было общим и доступным для каждого: чужая еда, чужие вещи, чужое время.
  Студенты, жившие в общаге, никогда не принадлежали только себе. Они всегда были кому-то что-то должны: отдать деньги, достать хлеб-соль, где-то дежурить, участвовать в субботниках, "стоять за честь" курса, факультета, института... Ах, да, еще - учиться!..
  Все варились в одном общем котелке, и выпрыгнуть из него представлялось большой сложностью.
  "Все идут и я иду, все плывут и я плыву, все гудят и я "гудю"... Так вот коротко можно сформулировать простое, но основное правило жизни студента. Если еще короче - "Не высовывайся!"
   Впрочем, это правило, в больших масштабах, распространялось тогда на всех "совков".
  
  *_*_*_*_*
  Вечеринка у Витьки на следующий день, как говорится, удалась. Родители его "вошли в положение", то бишь - улизнули в гости, и детки веселились на всю катушку.
  Под "Модерн токинг", только-только засветившемся на эстрадном горизонте и пришедшем в глубинку, из недр молодых душ вырывались нежность и романтика, даже танцевалось как-то по - другому.
  Официально приглашенными гостями считались четверо, но не закрывающиеся двери без перерыва впускали и выпускали массу других одиночек, пар, групп. Приходили "на пять минут по делу", а задерживались на час-два, забыв в итоге, зачем им изначально требовался сам Витька. И так до позднего вечера.
  Так получилось, что активных центров внимания образовалось два. Первый - собственно сам хозяин, второй - Люба, в качестве "милой незнакомки". Иногда эти центры объединялись в ритме танго.
  По сравнению с упитанной Любашей Витька казался тростиночкой, а в паре - так вообще смотрелись как учительница со школьником.
  Когда они танцевали, Люба чувствовала, как дрожат его руки, замечала неуверенность движений, но в ярко-голубых глазах - сияли радость, восхищение и что-то еще такое, что Люба поначалу не разобрала. А потом поняла. Страх... Страх, что вот сейчас над ним посмеются и отбросят, как кота помойного.
  Конечно же, Люба не могла воспринимать данную ситуацию всерьез. Это даже не флирт. Флирт - это же когда по-взрослому, с мужчиной... А Витьку, этого пацаненка, даже парнем назвать-то - слишком громко... Смешной, маленький, милый мальчик - и только.
  Когда пришли родители, никто не заметил. Только когда очередные "пришельцы" громко поздоровались, глядя в проем кухонной двери, все резко посмотрели на часы. Охая, ахая, извиняясь, засобирались по домам.
  И снова Витек пошел провожать Люси с Любашей. На этот раз так буйно не веселились. В словах и глазах появилась маленькая грустинка: завтра всем студентам уезжать, каникулы закончились. Из всей этой троицы, пожалуй, только Люба не грустила. Ей уже хотелось домой, хотя бы в общагу, на свою коечку, под свое домашнее ватное одеялко. Как бы здесь не было весело и интересно, но положение "гость" ей всегда нравилось меньше, чем "хозяин".
  Витька пытался через силу шутить, но сегодня у него это плохо получалось. Люська жаловалась на холод и совсем не хотела долго стоять и болтать у калитки.
  - Вить, ну все, мы пойдем, а то мама там ждет, переживает, - в очередной раз попрощалась Люська, протягивая руку однокласснику. Люба тоже подала свою.
  Витька руку пожал, сказал "пока", но вдруг осмелел донельзя и зашептал Любе на ухо:
  - Не уходи, постой со мной еще чуть-чуть.
  - "Чуть-чуть", это - сколько?
  Витька большим и указательным пальцем руки показал расстояние, которое должно было определить временной промежуток, равный этому "чуть-чуть". Люба, прищурившись одним глазом, оценила расстояние и, повернув голову к еще стоявшей в дверях дома Люське, спросила разрешения:
  - Люсь, я тут минут пять-десять еще постою, ладно? Все равно больше не выдержу - холодно...
  Витька радостно сжал уже обе ее руки и больше не отпускал. Когда за Люси захлопнулась дверь, спросил:
  - А можно, я тебе писать буду?
  - Пиши, если хочется. Запретить не могу.
  - А ты ответишь?
  - Смотря что напишешь!
  - Я хорошее напишу, всё такое правильное...
  - Да-а? Ну, надо же! Очень хочется почитать хорошее и правильное, давно не читала.
  - Ты только за ошибки не ругай. У меня по русскому "три" было.
  - Это не страшно. У всех мальчиков, знаете ли, есть такая проблема. Сказки красивые рассказывают, а пишут отвратительно.
  - Я не сказки, я правду писать буду!.. - Витька почти обиделся.
  - Ну, хорошо, хорошо, договорились.
  - А адрес? Я же не знаю твой почтовый адрес.
  - Придешь нас завтра провожать?
  - Да! - Он даже подпрыгнул от такого предложения.
  - Вот там и дам тебе адрес, сейчас с собой нет ни бумажки, ни ручки. А теперь, Вить, и вправду, пора, завтра рано вставать.
  - А вы к первому автобусу пойдете? - Уточнил мальчик Витя.
  - Ну да, к восьми часам будем на остановке.
  - Я подойду, я обязательно подойду! - Витька еще раз с силой сжал Любины руки и поскакал по сугробам, вкладывая всю свою буйную энергию в прыжки...
  Люба с легкой усмешкой провожала взглядом "молодого оленя":
  - Непременно-с, ждем-с...
  *_*_*_*_*
  К автовокзалу Люба и Люська подошли, когда там стояла уже приличная толпа. Маринка и Ирка ждали их с купленными билетами и волновались, достанутся ли места подругам. Волновались не зря. Когда Люсьен протянула свой паспорт в кассу, ей пробили последний билет на утренний автобус. Следующий автобус - только через два часа. Люба, как всегда, приняла удар судьбы на себя.
  - Мне не горит, два часа - не два дня, подожду.
  Витька, который топтался на автовокзале еще до прихода Любы и сейчас взволнованно ожидал ее решения, еле удержался, чтобы не подпрыгнуть от радости.
  - Правильно, успеешь, а я с тобой побуду.
  - Что ж мы на холоде делать будем? - Спросила Люба, когда автобус, развернувшись на площади, попылил прочь. - Зала ожидания я что-то не наблюдаю.
  - А мы ко мне домой сходим, маманя пирожков напекла с утра, чайку попьем.
  - Ну, если только ради пирожков... А билет? Я же так и не купила билет!
  - У нас их продают за двадцать минут до рейса. Купим потом. Пошли?
  - А что делать? Слушай, а маманя твоя меня не выгонит? - На всякий случай побеспокоилась Любашка.
  - Не выгонит. Ты ей, кстати, понравилась.
  - О-го! Это ж когда я успела?
  - Когда помогала посуду вчера со стола убирать.
  - Так это обычное дело: после себя убрать...
  - Обычное, но не для всех. Кроме тебя никто первым не дернулся.
  Идти с автовокзала до Витькиного дома было недалеко. Ровно столько, сколько продолжался этот разговор.
  При дневном свете Люба получше смогла разглядеть жилище семьи Ковальчук. Покосившийся заборчик вокруг дома, калитка, еле державшаяся на одной петле, две доски, брошенные на землю и обозначавшие тротуар, почерневшие сарайчики - все это выдавало отсутствие заботливой хозяйской руки.
  Внутри дома, правда, было уютно и чисто. Обстановка старенькая, если не сказать - древняя, но для "небогатой семьи", как определила их статус Люсьен, и это было хорошо.
  - Ма, к нам гости! - Широко улыбаясь, доложил Витька.
  - Ну и хорошо. Раздевайтесь, будем пить чай.
  - Теть Валь, я ненадолго, мне билетов не досталось, на следующем автобусе придется ехать. - Виноватилась Любаша.
  - Ну, ничего, уедешь. Все на первый торопятся, на второй, обычно, посвободнее с местами. Как там погода?
  - Нормально пока, мороз и солнце. А что? - Забеспокоилась гостья.
  - Да по радио передавали штормовое предупреждение, снегопады сильные, метель.
  - Не, нормально все. - Витька прыгал вокруг стола, не столько помогая, сколько мешая матери расставлять тарелки.
  - Люб, чего хочу спросить: ты как к нам попала, откуда девчонок знаешь Витькиных? - Завела разговор тетя Валя.
  - А я с ними в одной комнате живу в общежитии. Учимся вместе, в одном институте. Правда, на разных специальностях... - Не успевая прожевывать пирожки с картошкой и мясом, рассказывала Любаша.
  - И кем ты будешь? - Продолжала интересоваться Витькина мать.
  - Инженер-технолог по деревянным делам. Все, что с деревом связано, всё - мое.
  - А, так это здорово. У нас вот тоже есть и лесопилка, и бондарный завод... Где Людмила живет, вот там он и стоит.
  - Мам, мы уже Любе показывали этот завод и рассказывали про него. - Витьке надоело только слушать, и он решил забрать себе руководящую роль в беседе.
  - Когда это ты успел? - Удивилась мать.
  - Когда провожал их домой вчера.
  - Ну, ты молодец! Все успел!
  - Да, я такой! - Похвастался, смеясь, Витька.
  Отец Витьки в беседе участия не принимал, так как спал после ночной смены, приняв дозу "снотворного". Кровать его стояла тут же, на кухне, за печкой, поэтому разговаривать приходилось тихонько, вполголоса.
  После чая "детки", похвалив пирожки, перешли в зал смотреть телевизор. "Маманя" осталась шуршать на кухне, отказавшись от помощи. Чтобы убить время, естественно, пошли в ход фотоальбомы. Обычное, но не очень интересное занятие для того, кому в принципе всё равно, кто на фотографиях изображен и какова их судьба.
  
  Обозвав свой выход из дома "попыткой номер два" и попрощавшись "навсегда", Люба с облегчением вышла на улицу. Витька с ее сумкой затрусил рядом.
  Солнце за это время спряталось, в воздухе заметались снежинки. Ветерок, слабый вначале, стал усиливаться.
  Автобус вернулся с предыдущего рейса и стоял на остановке.Немногочисленные пассажиры сидели внутри, спасаясь от ветра. Витька загрузил Любу в автобус, а сам побежал с ее паспортом за билетом. "Джентльмен, е-мое!" - Улыбнулась про себя Люба, но стало приятно.
  Через пять минут он выскочил из кассы с билетом в руках. И только Люба вышла на улицу попрощаться, водитель завел двигатель. Витька едва успел пожать руку своей новой знакомой, слегка прикоснулся к ее щеке губами, как водитель предупредил: "Отъезжаем!" Билет Витька передавал Любе уже на ходу.
  Автобус, ровесник "Матрисы", рыча и надрываясь, развернулся и медленно покатил по дороге. В стекла бились снежинки, в салоне было холодно и неуютно, а с душой творились чудеса. Люба не могла отделаться от ощущения, будто она натворила, бог знает чего, и теперь бежит от наказания.
  Ей действительно хотелось убежать. Убежать от восхищенных глаз, от робкой нежности, юношеской Витькиной неуклюжести. Люба не знала, не умела отвечать на такие чувства. Весь ее, отработанный до запятой, лексикон был совсем неуместен в этом случае, и она боялась обидеть любым, нечаянно вырвавшимся резким словом, этого милого мальчика.
  По старой детской привычке, да и от нечего делать, она достала билет и стала складывать номера, надеясь на "нечаянное счастье". И тут ее как током ударило. Ее паспорт остался у Витьки! Он отдал ей только билет, а паспорт - забыл. Нарочно он не мог этого сделать, не изверг же какой-нибудь, чтобы гонять ее туда-сюда по морозу, просто забыл.
  Люба начала вертеться, надеясь в своем или заднем окне автобуса увидеть погоню. Но ни одна машина их не преследовала.
  "Интересно, что подумает водитель, когда я поеду обратно, а потом снова - в этом же направлении? Наверное, что у меня не все дома. Или что я - шпионка. Здесь же погранзона, и наверняка, мое поведение покажется неадекватным. Да и черт с ними, пусть думают, что хотят. Главное, мне отсюда выбраться. А там - хоть трава не расти". Ей уже по-настоящему, просто до безумия, захотелось отсюда бежать как можно скорее.
  Обратный путь Люба перенесла как наказание. Хорошо, что Витька ждал ее на остановке. Паспорт Любы он обнаружил в кармане своей шубейки сразу же, как только отошел от остановки. Полез в карман за рукавицами, а пальцы наткнулись на твердые корочки документа. Пробежав метров триста по дороге, понял, что автобус не догнать. Ничего не оставалось делать, как только ждать возвращения Любы.
  И снова - по тому же кругу. Покупка билета (проверка паспорта через каждые две минуты - на месте ли...), прощание, пожелание удачи, последний взмах руки и, слава Богу, в путь...
  Глядя в замерзшее окно, Люба подумала, что маманя Витькина оказалась права. На улице резко потемнело, усилился ветер и снег повалил огромными не то что хлопьями, а кучами. Проехав километра три-четыре, автобус остановился.
  - Почему стоим? - заволновались пассажиры.
  Тем, кому видна была дорога впереди, оглядываясь, сообщали остальным:
  - Впереди грейдер, чистит дорогу. За два часа на этом перевале так успело замести, что не проехать.
  Люба посмотрела на часы. Если она на этом автобусе через час не доберется до станции, ее доблестная "Матриса" уйдет, а следующая будет только завтра. Это значит, что целую ночь ей придется провести в обществе местного "бомжмонда" на вокзале. Перспектива не увлекала. Но и назад не очень хотелось. "Только вперед!" - Ее любимый девиз в тех случаях, когда неизвестность лучше, чем пройденный этап.
  Постояв еще минут двадцать, автобус начал разворачиваться. Местный народ, наверное, привык к таким казусам, потому что беспокойными их ленивые вопросы не казались. Вроде как только от безделья интересовались:
  - А почему автобус разворачивается? - И тут же сами себе отвечали: - Значит, совсем сильно замело, если грейдер даже не берет.
  Водитель автобуса пропустил впереди себя "чистилку" дорог, и не спеша, повез всех обратно в Лесногорск.
  Любе сначала захотелось закричать, а водителя еще и покусать от злости. Но, понимая, что он-то как раз меньше всего виноват, перешла на дикое истерическое хихиканье. Не вслух, конечно. Смех с трудом удерживался внутри, поэтому иногда приходилось крепко зажимать рот руками, чтобы он не выскочил наружу.
  Люба вышла с автобуса, прекрасно понимая всю несуразность своего положения. Тем не менее, нашла в себе силы, замешанные на наглости, мысленно повозмущаться:
  "А чего это меня не ждут? Сбагрили, значит, с рук и довольные сидят в тепле, лопают свои пирожки. И ни одна жилка, небось, не дернулась: а вдруг с Любочкой что-то случилось?"
  Идти, кроме как к Витьке, некуда. К Люськиным родителям - далеко, темно и страшно. Да и нет уверенности, что она точно запомнила дорогу, могла бы и заблудиться среди всяких поворотиков и заворотиков, канав и рытвин. Да еще и метель кружила такая, что дорога даже в пятьдесят метров казалась марафонской дистанцией.
  Но надо преодолеть эти метры, чтобы попасть просто в тепло. Даже о еде не думалось, только о теплой печке. Ноги заледенели окончательно, руки тоже замерзли и устали таскать ненавистную сумку.
  Через старые и новые сугробы Люба добралась до знакомой зеленой калитки.
  Около входной двери метель успела намести минисугруб. Любаша разгребла его ногой и с огромным удовольствием окунулась в тепло.
  - Здравствуйте! - Громко обозначила она себя.
  Из кухни выглянуло удивленное лицо матери Витьки.
  - Вы по мне еще не соскучились?
  Мать рассмеялась.
  - Соскучились, соскучились. Что, опять паспорт забыли?
  - Нет. Хуже. Дорогу замело и автобус не смог проехать. Что-то мне сегодня не везет. Прямо рок какой-то. - Любаша, все еще одетая, стояла у порога.
  - Ну, значит, не судьба тебе сегодня уехать. Любочка, да ты раздевайся, проходи. Туда, в зал проходи. Я сейчас обед доделаю и будем кушать.
  - А где Витька? - Заглядывая в комнату, спросила Люба.
  - Дак он на работу побежал. Сейчас придет. То-то он обрадуется. Вот сюрприз-то будет!
  Люба забралась с ногами на диван и сосредоточилась на телевизоре. Взгляд ее был направлен на голубой экран, а мозг лихорадочно искал ответ на извечный русский вопрос: "Что делать?" Так, ничего и не придумав, она решила плыть по течению. Никогда бы не подумала, что капризы погоды могут сыграть с ней такую злую шутку.
  Заскрипела входная дверь. Люба из темноты комнаты наблюдала за входившим Витькой.
  Зашел. Хмурый весь, насупленный, снял шапку, закинул ее на полку. Потом нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки, и уперся взглядом в Любины сапоги. Люба, затаив дыхание, наблюдала, как он в том же согнутом положении поднимает медленно голову, а взгляд его при этом всего за каких-то пару секунд меняет кучу значений: "что это?", "не может быть!", "вряд ли, показалось...", "да нет, точно она!", опять "не может быть!" и, в самом конце - радостный рев Тарзана.
  Мать, сложив руки на груди, улыбается и кивает головой в сторону Любы:
  - Что стоишь, как чурбан? Иди, поздоровайся с гостьей. Давно не виделись, соскучился, небось?
  - Ой, мам, Люб, как же это, а? Почему? Ой, здорово-то как! - Летит на всех парах к дивану, и, нисколько не стесняясь матери, присаживается на пол, обнимая колени Любаши. И не отрывая взгляд ни на секунду, даже не мигая, все смотрит, смотрит на ее лицо... Как будто действительно не видел девчонку сто лет и уже подзабыл, как она выглядит. Люба только и могла, что растерянно улыбаться.
  
  *_*_*_*_*
  Еще два дня снежные заносы тормозили выезд общественного транспорта, и еще два дня Люба жила у Витьки.
  Все бы ничего, но единственным спальным местом для Любы мог быть только Витькин диван в зале. Для гостей мест не предусматривалось. Но Витька соглашался спать на полу, около ее ног, как угодно, только бы не расставаться с ней ни на минуту.
  Но пол был холодным, несмотря на то, что печь постоянно топилась, и Люба еще в первый день, шутя, предложила Витьке поделить диван на мужскую и женскую половины. Сабли или кинжала не нашлось, чтобы проложить межу, поэтому, смеясь над собой и дурацкой ситуацией, ложились спать в одеждах, пытаясь сохранить расстояние между телами и видимость порядочности.
  Тем не менее, все благие помыслы уходили в неизвестную даль, и родители поутру видели мирно спящую обнявшуюся парочку, делая соответствующие выводы. Выводы подкреплялись еще и тем, что днем Витька выглядел самым счастливым человеком на свете и только отъезд Любы мог омрачить это его приблудившееся счастье.
  И все-таки этот момент настал. Снова выглянуло солнце, разбежались тучи, утих ветер, дорогу до станции очистили от снежных заносов, и Люба опять засобиралась в дорогу.
  Теперь даже мать Витькина выглядела грустной. За эти два дня они с Любой если и не сдружились окончательно, то вполне по-родственному общались. Улучив момент, когда Витька был отправлен в магазин, "маманя", волнуясь и пряча глаза, позвала Любу на кухню и без особых подходов, начала разговор, которого самой Любе хотелось избежать категорически:
  - Люба, я тебя хочу попросить: ты не бросай Витьку. Знаешь, он такой ранимый... А в тебя так влюбился, что я боюсь, как бы он с собой чего не сделал, если ты его бросишь...
  - Теть Валь, неужели так сильно влюбился? - Попыталась Люба пококетничать.
  Тетя Валя обиделась и так посмотрела на Любу, что у той улыбка мигом сошла с лица.
  - А ты не видишь, да?
  - Вижу... - Тихо проговорила Люба, не в силах отрицать очевидное.
  - Я бы не попросила тебя об этом, но год назад он дружил с девчонкой, мы уже о свадьбе думали, а она взяла и ушла к другому, да еще и выяснилось, что и этот не один у нее был. Витька так переживал, я думала, что он с ума сойдет. Пил какое-то время. Вот полгода как он более-менее ожил. А ты в него просто такие силы добавила! Я его таким давным-давно не видела. Спасибо тебе за это. Пообещай мне, как матери, не бросать его.
  Хлопнула входная дверь, зашел Витька.
  - Ма, сумку возьми! - Крикнул он с порога, на ходу раздеваясь и разуваясь одновременно.
  Люба было метнулась к нему на помощь, пытаясь заодно уйти от дачи обещания, но мать вцепилась в ее рукав мертвой хваткой.
  - Люба!.. Да?
  И Люба, ощущая себя монашкой за пять минут до пострига, твердо посмотрела в глаза матери и выдохнула только одно слово: "да!" И сразу будто взвалила на себя огромную, нечеловеческую тяжесть.
  - А чего вы тут шепчетесь? - Витькина улыбающаяся мордашка уже светилась в проеме двери.
  - А секреты у нас тут женские, понятно? - Люба быстро сделала беззаботное лицо, - и мужчинам это знать необязательно.
  - Ах, так!
  - Да, вот так!
  *_*_*_*_*
  Самолет набирал высоту, двигатели ровно гудели, и постепенно приходило успокоение. Чем дальше позади оставался чудный остров Сахалин и чем ближе становился Хабаровск, тем больше Любаше казалось, что ее сахалинскую эпопею можно отнести к разряду курьезов.
  "...Ведь так же не бывает, чтобы каких-то два-три дня могли круто изменить жизнь. Ну мало ли кто кому чего обещает... Между прочим, далеко не все выполняют свои обещания и клятвы... Почему я должна быть самой честной? Вот сейчас приеду в общагу, и жизнь вернется на круги своя. Там никто ничего не знает и вроде как я никому ничего не должна. Витька, конечно, хороший малый, но ведь не до такой же степени, чтобы прямо раз - и замуж! Без оглядки, без приглядки... Не-ет, это все глупо как-то... Так быть не должно... И вообще..."
  Снова и снова, уже на сто восемьдесят девятом круге размышлений, Люба не могла определить толком, что в себя вмещает это "вообще..." Тем более, в этот момент она уже подходила к дверям своей комнаты. Открывая ее с чувством "вот все благополучно и закончилось", растянула рот в приветственной улыбке и бодро перешагнула за порог...
  Но на ее веселенькое: "Всем - салют!" - никто не ответил. Две пары глаз смотрели на нее пристально, а главное - не очень приветливо. Люба остановилась в дверях, не понимая, чем заслужила такое отношение. Или какая такая трагедия тут произошла?
  - Как ты могла? - Осуждение всех судов мира скопилось в Люськином вопросе.
  - Что "могла"? - Не поняла Люба.
  - Почему ты не пошла ночевать к моим родителям, а осталась у Витьки? Мне мама звонила, она все рассказала, мы все знаем!
  - Во-первых, так сложились обстоятельства, во-вторых, Витькины родители сами предложили мне остаться, да и твою маму мне не хотелось беспокоить, а в-третьих, - тут Люба уже начала злиться, - это мое личное дело!
  - О, дает! - По-бабьи всплеснула руками Маринка. Мы тебя в гости к себе пригласили, родители думали, что ты из нормальных, порядочных людей, а ты сразу в постель к парню прыгнула. Что теперь о нас будут думать? Что мы такие же?
  - А, вот вы о чем? Репутация, значит, пострадала? - Начала понимать суть гневных интонаций Люба. - Нет, вы, конечно же, не такие! По кабакам каждую субботу не шляетесь, беременными замуж не выходите, этакие чистенькие студенточки... Учеба и только учеба!..
  О! Что тут началось! Люба узнала о себе столько нового, что полученную за пять минут информацию можно было переваривать, как минимум, дня два - не меньше.
  Спастись от нападок, надо понимать, уже "бывших" подруг, не было никакой возможности. Почему-то стало обидно. Медленно проплыла мысль: "Хорошо, что Витька не слышит этого всего. Это чистое, нежное создание, наверное, умерло бы от первого же комка грязи, в которую они меня сейчас закапывают. Но, кстати! У меня же есть классная "отмазка"!
  Люба встала в торжественную позу...
  - Так, народ, можете умолкнуть. Если вам от этого станет легче, то я вам сообщаю: я выхожу замуж!
  Вмиг образовалась жуткая тишина.
  - За кого это? - Негодование, недоумение, презрение - девочки постарались в свой вопрос вложить все сразу.
  - За вашего Витьку. Кажется, это вполне логично...
  Люба оглядела присутствующих победным взглядом.
  - Вижу, не рады... Ну, что ж...
  Люба напустила на себя вид человека, еле сдерживающего важность, и прошествовала к своей кровати. Небрежно запнула под нее сумку, почти нежно поправила подушку и покрывало и продолжила "беседу" уже в доверительном тоне.
  - Понимаете, тут такое дело: мы полюбили друг друга. Да, да, такое бывает в жизни - любовь с первого взгляда! И его родители, между прочим, очень за нас рады. И ваши наезды, извините, теперь совсем не по делу.
  Пока "соседушки" не очнулись, Люба выскользнула в коридор и помчалась к Светке, спинным мозгом чуя летящую за собой не утихающую злобу.
  Через две минуты Любу уже тискала Светка со всем своим вечным щенячьим восторгом. А вошедшая, с улыбкой Джоконды смирно ждала, когда мечущиеся из стороны в сторону роскошные кудри подруги улягутся на свое место, а руки ее перестанут выполнять роль крыльев ветряной мельницы.
  Наконец, Светка нечеловеческим усилием воли угомонила свою энергию (которую, если запустить в мирных целях, можно было использовать для прокладывания тоннелей в горах) и, утоптав пятой точкой один край своей кровати, другой предоставила долгожданной гостье.
  Люба усаживалась чинно, благородно. При этом невыносимо долго мягкими движениями ладоней то расправляла несуществующие складки на джинсовой юбке, то томно вздыхала и поправляла волосы.
  Светка теряла терпение. Она вперила свой горящий взор в лицо подруги и, в ожидании сенсации, зашипела:
  - Ну, не томи, рассказывай уже!..
  Люба с ленцой, будто отвечая нелюбимый урок, начала с "главного":
  - Значит, так. Сахалин - это такой остров, окруженный со всех сторон водой... Прикинь, да? Сама удивляюсь, как такое бывает? - Неподдельная наивность Любы была ответом на Светкино рычание.
  - Люди там хорошие... - Продолжала рассказчица.
  - Так, уже ближе... Ну, ну, дальше...- Шептала нетерпеливая Светка.
  - Правда, не все!
  - Тьфу ты! - Не выдержала слушательница. - Мне про плохих не надо, ладно? Мне вот больше про хороших хочется услышать. Надеюсь, это мужчины? - Она даже облизнулась.
  - Ой, а как ты догадалась? - Интриганка Люба продолжала "гнать дурочку".
  - Или я тебя сейчас убью и не успею услышать твое последнее желание, или... - Светка не успела договорить, как, буквально на секунду задумавшись, Люба переменилась в лице и, будто в приступе буйной лихорадки, рванулась всем своим нехилым телом к подруге. Уткнулась головой в то место, где у Светки должна бы находиться грудь, а не то, что хочется помазать зеленкой, и забилась в истерике:
  - Убей! Убей меня! Лучше принять смерть от рук лучшей подруги, чем так маяться!!!
  Обе подружки любили время от времени устраивать "показные выступления", но сейчас даже Светка оторопела от такого перевоплощения.
  - Где ваше спокойствие, мадам? У меня такое впечатление, что вы влюбились, и я не знаю, радоваться мне или огорчаться. Я угадала? Ты влюбилась, да? Влюбилась? - Она безуспешно пыталась руками поднять лицо Любашки до уровня своих глаз.
  Неожиданно, Люба так же резко вернулась "на исходную" и голосом, полным невысказанного трагизма, произнесла:
  - Все гораздо хуже, мой друг... Я выхожу замуж!
  Такого Светка от подруги совсем не ожидала: глаза ее расширились до середины лба, рот, как только из него вылетело "как?", остался открытым, руки повисли отсохшими плетьми.
  Кажется, нужна была помощь со стороны. Люба двумя пальчиками подняла Светкину нижнюю челюсть, положительно оценила результат:
  - Так, знаете ли, лучше будет...
  Светка поморгала, понемногу приходя в себя, снова спросила: "как?". Еще более очухавшись, накидала дополнительные вопросы: "Это правда?", "А мама знает?", "А когда свадьба?"
  - Отвечаю. Кажется, правда. Мама не знает. О свадьбе говорить пока рано.
  Иногда Любкин лаконизм сводил с ума. Он был как неизбежная производная от ее упрощенного взгляда на окружающий мир. Эта святая наивность все еще считала, что мир устроен просто и очень просто: "поступай с другими так, как не хотел бы, чтоб поступили с тобой" и "не мешай другим жить!" По ее логике выходило: если жить по этим принципам, если не всё, то очень многое, действительно, упрощается. Просто люди сами зачем-то усложняют себе бытие, а потом грешат на чужое сознание.
  На этот раз сама Люба почувствовала себя загнанной в тупик. Ситуация требовала немедленного разрешения.
  В комнате они были одни, и ничто не мешало раскладывать все "по полочкам", но Люба никак не могла подойти к тому, что ее саму ввело в такой мощный ступор. Театрализованное представление смогло только совсем на чуть-чуть раскрыть её нешуточные переживания и сомнения. А уж кому как не Светке знать Любино любимое: "В каждой шутке есть только доля шутки!"
  И вот теперь лишь Светкина извилистая логика могла помочь расставить все точки над "i". Она, умница, поняла, что заходить надо издалека:
  - Давай-ка все по порядку. Он кто?
  - Водитель, в лесхозе работает, кажется... А вообще-то зовут его Витька Ковальчук и он - одноклассник моих "сожительниц".
  - Во-от, уже что-то! Красивый, высокий, умный..?
  Люба не дала Светке до конца прочитать весь список качеств идеального мужчины и сама быстренько его "добила":
  - Да, да, да... Глухой, слепой и капитан дальнего плаванья... Нет, он не высокий, но симпатичный. Этакий мальчик-одуванчик с очаровательной улыбкой. А самое главное - он влюбился в меня по уши.
  - А ты? - Вот она ложка дегтя!
  - Не знаю. С ним спокойно.
  - Ну и чудненько! А как он тебе предложение сделал?
  - А никак. Мне его мама предложение сделала. А он, в принципе, еще не знает, что я собралась за него замуж.
  Светкина челюсть опять поползла вниз.
  Медленно, по капле, но всё же выдавила из себя Любаша все о сахалинской эпопее, про романтику, убитую обещанием Витькиной маме, про отчаянное объявление о замужестве соседкам по комнате.
  Итогом рассказа снова стал риторический вопрос:
  - Свет, что мне делать?
  - А что делать? Свадьбу играть будем! - Светка даже на секунду не задумалась. - Это же здорово!
  - Мать, ну ты же знаешь, я и замужество - два несовместимых понятия. Мы же с тобой - кто? Две кошки, которые гуляют сами по себе!
  - Люб, но ведь рано или поздно это должно произойти, я имею в виду замужество. А сейчас - самое время. Уже не рано, но еще не поздно...
  - Ой, не знаю, не знаю... Что-то совсем не хочется...
  - Так! - Светка решительно пошла в атаку. - Он тебя любит? Любит. Родителям его ты понравилась? Понравилась. Что еще надо?
  - А еще мои родители есть! Мою мамулю ты знаешь... Мне кажется, ей Витька не понравится.
  - Ну, маму Шурика я беру на себя. Кстати, когда я увижу твоего суженого?
  - Да мы как-то особо не договаривались. Вроде на майские праздники обещал приехать сюда.
  - Отлично. Так и решим. Он приезжает...
  - Ты его оцениваешь на профпригодность...
  - И если все совпадает, едем к маме Шурику! А чтоб два раза не ездить, сразу же и свадьбу сыграем.
  - Вот достала! А без свадьбы нельзя? Может, просто показаться, соблюсти, так сказать, приличия и адью?..
  - Нет, ты эгоистка все-таки! - И снова пришли в движение Светкины руки-крылья и замахали с утроенной скоростью.
  - Это я эгоистка?! - возмутилась Люба.
  - Но не я же! Еще немного, и ты с дипломом уедешь, черт знает куда. Когда ты там решишься на свадьбу - не ясно, но чую, мое присутствие на ней - это как "бабушка... вилами по воде... надвое..." - От нервного перенапряжения у Светки две пословицы запросто сплелись в одну.
  *_*_*_*_*
  И снова зацвела сакура у ступеней величественной альма-матер. За два-три теплых майских дня прорвалась прочая зелень, и ее изумрудная чистота привели в благолепное состояние души студентов.
  Написание дипломов вошло в завершающую стадию, а преподаватели давали ясно понять, что даже минимум приобретенных знаний втиснется в итоге в заветную синюю корочку. Поэтому особых волнений перед защитой диплома никто не проявлял.
  И все бы ничего, да Светка продолжала мечтать о роли "подружки" на свадьбе Любы, а сама Люба глубоко в душе скрывала страх перед неуклонно надвигающимся знакомством ее возлюбленного и своей мамули.
  Страх был настолько силен, что даже предварительное "телефонное" родительское одобрение не смогло его притупить.
  Витька прилетел, как и обещал, в первых числах мая, его ясная улыбка и чистая синева глаз вызвали восхищение Светки. Кандидатура "солнечного мальчика" была принята и одобрена сразу и без всяких "но..."
  Светка постановила: "Свадьбе быть!" Люба сопротивляться больше не могла. Возражать было нечем. То, что "жених и невеста" толком и не встречались, в счет не шло. Поддавшись организаторским и убеждающим способностям подруги, Люба сама начала думать о свадьбе, как о деле решенном и радостном. Даже пригласила еще одного своего одноклассника, Женьку, быть "дружкой" на возможном торжестве.
  К маме Шурику поехали все вместе. Сутки в одном купе сплотили четверку, и вся боевая мощь и юношеский напор по приезду на место в одночасье обрушилась на Любиных родителей.
  Отцу Витька понравился сразу. Видимо, сошлись на теме запчастей, коленвалов и прокладок. Мама пустила сначала легкую слезу, увидев, какой мальчик "худенький и бледный". Потом громко рыдала оттого, что дочь опорочила свою честь тем, что на Сахалине делила ложе с этим мальчиком и здесь тоже попросила "постелить вместе"...
  Когда последняя мамина слеза была стерта с лица дрожащей рукой, эта же рука набрала "нужный" номер телефона. Разговор длился не более двух минут, и сразу же была объявлена воля родительская: свадьба состоится в ближайшую субботу, то есть через три дня.
  Витька сиял, как начищенная пряжка дембельского ремня, Светка пищала от восторга, Женька ухмылялся, а Люба чувствовала себя так, будто свадебный обряд связан с жертвоприношением и жертва (овца на заклание) - это она сама.
  На легкой "семейной" вечеринке мама плакала уже по существу - так положено. А перед отъездом молодых - снова понеслись рыдания.
  - Мам, ну чего ты опять?
  - Любка, дурочка, он же ведь больной!
  - О, господи, с чего ты взяла? Ничего он не больной!
  - Но я же вижу, - всхлипывала мама Шурик. - Посмотри, какой он худенький и воду постоянно пьет, а потом бегает на двор, я ведь ночью почти не спала, он раз десять выходил, дверями хлопал.
  - Мам, ну мало ли что бывает. Наверное, соленого объелся чего, поэтому воду и пил...
  - Ага, и так каждый день! Нет, это не нормально...
  - Ма, да брось ты, - переубеждала Люба мать, обеспокоеная этим всем не меньше ее. - Проверяли его на Сахалине на сахарный диабет, ничего не нашли. - Люба повторила слова Витькиной матери. Когда-то они ее саму успокоили. Но не тут-то было.
  - А-а-а! - Взвыла мама Шурик с новой силой, - я же говорила, что больной, просто так проверять не будут...
  Люба с трудом нашлась и выстроила четкий довод:
  - Мам, если даже так, мы едем все-таки в Томск, там медицина не то, что на Сахалине или здесь, у нас. Проверим его еще раз. Думаю, все будет в порядке. Да к тому же, Олег там, Мишин, заканчивает свой медицинский факультет, наверняка и завязки какие-то есть, выходы на хороших врачей. Если даже чего и не в порядке у Витьки, найдем и искореним.
  Маму Шурика все эти доводы если и успокоили, то не окончательно. Так, до самого отхода поезда в ее глазах стояла неизбывная печаль и видение впереди чего-то такого, чего не видела по молодости лет ее бестолковая дочь.
  
  И всё. Время полетело, как стрелки сломанного будильника. События большие и маленькие понеслись, сплетаясь между собой, с утроенной скоростью: защита диплома, сборы и поездка на Сахалин, уже в качестве жены, к Витьке и его родителям; многочисленные встречи с его друзьями, прогулки к морю, еще холодному и не располагающему к купанию; поездка на рыбалку на горную речушку, из которой стайками вылетала форель, а на спиннинг запросто ловилась ценная "красная" рыбка...
  Природа Сахалинская наконец-то открылась во всей своей красе, и Люба не переставала удивляться то лопухам, ростом выше деревьев, то необычайно мягким иголкам невысоких сосен, то морскому шиповнику, ягоды которого были размером со среднюю сливу. "Чудеса!.. - Только и успевала шептать Люба.
  А в один определенный момент Любочка поняла, что находится, как говорилось тогда, "в интересном положении". Точно описать словами реакцию будущего папаши на такое известие не представляется возможным. Витькина голубизна глаз заполнила сразу всю "времянку", отданную им в безраздельное пользование; голос его сначала совсем пропал, а появившись, срывался то на фальцет, то на шепот; дрожащие руки тянулись к Любашкиному животу и нежно и боязливо трогали его. Люба счастливо смеялась над его глупым восторгом.
  - Дурачок, тому, кто там находится, всего несколько дней, его в микроскоп пока можно только увидеть.
  А Витька снова и снова прижимался ухом к её животу, словно хотел что-то услышать прямо сейчас, а потом целовал ее всю, трогательно и нежно, еле сдерживая бушующую в нем энергию.
  Витькина мать радовалась едва ли не больше самого сына. И состоявшейся свадьбе, и ее таким приятным "последствиям".
  Отпускала она сына в дальний путь, хоть тоже со слезами, но с легким сердцем. Любе пришлось при этом пообещать ей еще одно: они должны непременно посетить Витькину тетушку, живущую под Ростовом. Та, мол, прислала письмо, а в нем прописано огромное желание увидеть "молодых".
  Люба даже не задумалась над вопросом: ехать или не ехать". Это же здорово - обследовать еще один незнакомый уголок своей большой страны. Что называется, вошла во вкус.
  Заехав на несколько дней домой, высушив еще полведра маминых слез (теперь уже по другому поводу - "рано детей заводить!"), молодожены отправились на юг, обставив это как "свадебное путешествие".
  
  В Ростов приехали поздно вечером. Пока на электричке добрались до нужной станции, стемнело совсем. Что такое южная ночь, Люба поняла, когда остался позади последний привокзальный фонарь.
  - Вить, ты видишь что-нибудь? Я - ничего. - Люба подносила ладони к лицу, но даже на расстоянии одного сантиметра от глаз могла видеть только их туманные очертания. Такой темноты она еще никогда не видела, если так можно сказать про темноту. - Фонарика у нас нет. Будем ориентироваться по звездам? - И посмотрела на небо.
  - Вот это да... - вырвалось у нее.
  Звезды висели прямо над головой, близко-близко, казалось, что до них можно допрыгнуть, а их блеск ослеплял не хуже огней идущей навстречу машины. Звезды были разноцветные: голубые, желтые, белые, оранжевые, а некоторые - "переливчатые", цвет их переходил из одного в другой. У одних звезд "перелив" происходил быстро-быстро, у других - медленно и незаметно.
  Люба замерла на месте, а очнувшись, сделала открытие, которое давным-давно известно всем романтикам:
  - Знаешь, если долго-долго смотреть на звезды, то покажется, что ты в космосе; кругом тебя темнота и звезды, ты летишь к ним навстречу, и вот они уже совсем рядом, еще немного, еще чуть-чуть, и ты дотронешься до них руками.
  - Люб! - Отрезвил ее Витька. - Я все понимаю, но мне кажется, что мы заблудились. И я не знаю, куда идти. Он поворачивался во все стороны, но даже дорога, по которой они только что шли, куда-то затерялась.
  - Кого-то ищете? - Неожиданный голос за спиной заставил вздрогнуть горе-путешественников. К ним подходил человек с фонариком. Какая удача!
  Люба ухватилась за рукав прохожего.
  - Дяденька, нам нужна Красногорская улица, дом - пятьдесят семь, тетя Аня там живет.
  - Ну, знаю я вашу тетю Аню, - ответил "дяденька" довольно-таки молодым баском, - а вы кто такие, кем ей будете?
  - Вот он, - Люба показала на Витьку, - племянник ее, а я - его жена. В гости приехали. Телеграмму не стали давать, поезд поздно приходит, не хотели стариков беспокоить. Думали, сами легко доберемся, да вот заблудились. Темнотища у вас какая... А фонарей-то чего нет? - Люба тарахтела со скоростью пулемета от радости, что отделались легким испугом и что скоро у них будет и кров, и стол.
  "Дяденька" проводил их до самого дома, даже в калитку постучал и на вопрос хозяйки, возникшей в проеме двери белой тенью, тоже сам ответил.
  - Гости к тебе, теть Нюр!
  - Каки - таки гости? Никого не жду!
  - Говори! - подтолкнула Люба притихшего Витьку.
  Тот встрепенулся:
  - Теть Ань, это я, Витя, мы с Сахалина приехали...
  - Это сын Ивана, что ли? Ай, ой, ах, да как же так? - Запричитала "белая тень" и двинулась к калитке.
  Встреча пошла по обычному сценарию с обычными вопросами: "Как там вы, как те, как эти?.. Как вообще?" Но долгая дорога и позднее время слишком сказывались на разговорчивости "молодых", и на фразе "утро вечера мудренее" хозяева и гости с огромным удовольствием разошлись по спальным местам.
  Утро подарило Любе новые впечатления в ее копилку открытий. Высоченные пирамидальные тополя, свечками стоявшие вдоль дорог, напоминали вышколенных солдат почетного караула. Мимо них хотелось пройти тихо и незаметно. Фрукты, которые она видела только на прилавках магазинов, зачастую в помятом и полугнилом состоянии, запросто висели на деревьях; их можно было сорвать и тут же съесть - вот такими свежими, яркими, пахучими.
  То, что валялось "на полу", то есть на земле, оказывается, уже не было фруктом, это так себе - "паданка", в лучшем случае - только на компот или на вино, а то и просто - свиньям.
  Арбузная бахча покорила своими размерами и ни с чем в сравнение не шла вообще. Не сравнить же ее с огуречным парником в мамином огороде! Или с помидорными кустиками, с которых основную массу плодов срывали в конце августа зелеными и укладывали в деревянную бочку, перемежая слой "райских яблок" слоями ватина или войлока - на "дозревание"...
  Здесь же зрело всё и на корню.
  - Да-а-а, это тебе не Сибирь и не Забайкалье!.. - Сделала правильный вывод Любаша.
  Ее восхищению всем этим благолепием не было предела, и все же на третий или четвертый день она поймала себя на мысли, что невольно ищет глазами хоть маленькую, но березку, хоть корявенькую, но сосенку.
  - Теть Ань, а у вас что - берез, сосен совсем нет?
  - Нету, а зачем они? Нам вон с яблоньками, с абрикосами хорошо, с грушами. Плохо разве?
  - Да хорошо, но только "не настоящие" они какие-то. Вот сосна, ель, могучие деревья - вот они "настоящие". А эти все - баловство как бы.
  - Это ты с непривычки так говоришь. А нам и эти "настоящие"...
  - Да, может оно и так, только мне вот - не хватает берез, сосен, нужны они мне, вроде как - для успокоения души...
  - Люб, а чего Витька не выходит из дома? - Вдруг спохватилась тетка. Любаша с ней сидела уже часа три во дворе, разговаривая о делах колхозных, а Витька так ни разу не показался.
  - Он сказал, что у него голова сильно болит, от жары, наверное. Лежит там, на полу, охает.
  - Так может, ему таблетку какую дать?
  - Да сказал - не надо, попрохладней станет, все пройдет. Климат-то здесь совсем не такой, как на Сахалине, вот он и не может никак к этому привыкнуть...
  И пошла беседа опять о погоде, о природе...
  Через неделю "молодь" покинула гостеприимную ростовскую землю, и поезд, выстукивая колесами свою неизменную чечетку, повез их на место будущей трудовой деятельности Любы, выбранного ею при распределении.
  Сибирь не казалась Любе местом каторги, она в детстве уже бывала в Томске, и этот город ей нравился. Нравился сам по себе, по своим собственным ощущениям и, отчасти - оттого, что корни ее были здесь. Мама Шурик была родом из этих мест. Ржавку ее, деревушку, в которой она родилась, как и многие другие, давно поглотил разросшийся город, и теперь сам Томск Любина мама считала по праву своей малой родиной.
  Кроме всего прочего, нравилось Любе какое-то удачное, своеобразное сочетание современности и старины. Купеческие деревянные дома стояли все еще основательно, резные наличники веселили душу и поражали своей уникальностью и сложностью одновременно. Современные постройки не умаляли достоинства этой старины, а были, наоборот, как бы ее необходимым продолжением. Может быть, поэтому и чувствовалась в коренных сибиряках, живших при такой красоте, сделанной на века, особая спокойная уверенность, доброта, основательность. Лишний раз не закричат, не побегут, сломя голову, не зная куда. Пятьдесят раз подумают перед тем, как что-то сделать. А делать будут - тоже без спешки, без суеты, но, как говорится, раз и навсегда.
  
  Витьке тоже понравился этот сибирский город. Любе от работы дали сразу же комнату в "общежитии" - старом двухэтажном бывшем купеческом доме. Здесь когда-то до революции жил мелкий купчик, а теперь умещались три семьи и две девчонки-холостячки. Жили, не ругаясь, но и особых привязанностей друг к другу не питали поначалу. Общего у них всех было не много, но и не мало: общая работа, дом, да кот Виктор, названный так в честь директора фабрики. Этот кот заходил в каждую комнату как хозяин, серьезно и подолгу оглядывал помещение и уходил: довольный, если его приласкали и покормили, и, нервно дергая хвостом, если вдруг что-то не понравилось.
  У него, как и у всякого порядочного начальника, были свои любимчики и совсем наоборот. По отношению к семьям кот держал нейтралитет, а вот к холостячкам относился с крайней противоположностью: одной в знак уважения складывал на коврик у дверей удавленных мышей, воробьев и всякую прочую дичь, а другой, на такой же коврик - извините, просто клал.
  Визг, правда, стоял в обеих комнатах. Потому как Надежда жуть как боялась мышей, хоть и давленных, а Катька обожала стерильность, которую "этот поганый кот" уничтожал на корню с завидной постоянностью.
  
  Витьке работу нашли тоже быстро, благодаря любимым племянничкам мамы Шурика. С одним из них, Юркой, он и начал работать на строительстве ТЭЦ, сначала в самом Томске, а потом в Новосибирске, куда их вахтовым методом командировали, как "жутко умных специалистов".
  Семейная жизнь Любу не то чтобы напрягала, но после студенческой вольности, где каждый, хоть и жил в коллективе, тем не менее, был предоставлен сам себе, "хозяйственные" обязанности возникали лишь изредка, по графику. А теперь получалось, что магазин, кухня, уборка, стирка - все эти прелести - легли на одни плечи. Обед, ужин - по расписанию, с работы - быстрей домой, чтоб в это расписание вписаться. В гости пойти, так кроме как к родственникам - не к кому пока. Прогулки по городу не стали излюбленным времяпровождением, в выходные хотелось побыть дома, полежать, отдохнуть. Когда Витька уезжал в командировки, Люба надолго оставалась одна, но даже радовалась временному отшельничеству и кажущейся беззаботности.
  Витька по-прежнему ее боготворил, радостно улыбался, перешагивая через порог комнаты, пытался предугадать каждое ее желание, а Люба все чаще замечала за собой, что заставляет себя насильно улыбаться ему в ответ, говорить ласковые слова. Воспитанная "железной леди", она не умела сюсюкать, и притворство давалось ей с трудом.
  А Витька, казалось, совсем не замечал ее внутренней холодности, он любил так, что его любви хватало на двоих. И Люба могла спокойно не усердствовать в проявлении своих чувств. От нее никто ничего не требовал. Ей просто предоставили право и возможность тихо раствориться в чужой любви, не прилагая никаких усилий к ее сохранению, поддержанию. Легкое чувство вины все же иногда возникало, но уходило тотчас же, как только она ловила на себе обожающие и преданные взгляды мужа.
  Беременность позволяла Любе и на работе не сильно выкладываться. В отделе ее завалили кучей приказов, рекомендаций, ГОСТов со словами "изучай... пока", не указывая никаких пределов познания. Люба поняла все правильно и просто сидела, читая книжки, иногда - училась печатать на раздолбанной "Ятрани".
  В середине сентября, когда по ночам уже неплохо подмораживало, Юрка, Любин двоюродный брат, спохватился и объявил "колхозный выходной" всем, в том числе и Любе с Витькой. Срочным порядком выехали в деревню к родственникам копать картошку.
  Холод, как назло, стоял с утра собачий, а к обеду даже посыпалась снежная крупа. Но ради двух-трех "халявных" мешков картошки надо было потрудиться. Люба со всей своей деревенской силой, легко и непринужденно носила полные двенадцатилитровые ведра, высыпала картошку в мешок без всякой помощи, встряхивала, поднимая почти наполовину наполненные мешки по всем правилам, и неслась за очередным ведром. Но холод-таки донимал, и она время от времени забегала в дом - погреться у жаркой печки. Но согреться основательно все равно не успевала. Зато на следующий день, по возвращении в город, когда братишка Юра "зарядил" свою баню, тут уж Люба оторвалась.
  Банька - дело святое... Нет ничего лучше ощущения абсолютной чистоты после двух-трех заходов в парилку, охаживания веничком вдоль и поперек, а в завершение - окатывания холодной водой... После баньки тело скрипит, облегченное, кажется, на несколько килограммов, а душа... душа поет, словно и ее отчистили, отскребли...
  В этот раз Люба сидела на самой верхней полке в густом пару, опустив ноги в таз чуть ли не с кипятком, мороз бегал по коже, а ей все казалось, что она не согрелась.
  Витька, напротив, не привыкший к таким процедурам, сидел почти на полу и терпеливо, безропотно ждал Любиного "исхода" с высоких полатей. Впрочем, время от времени он скромно жаловался на головную боль.
  Наконец-то Люба смилостивилась, и они оба, вполне удовлетворенные, выскочили на свежий воздух. Такую бы погоду вчера!
  Юрка с его шустрой женушкой, которая была моложе его на десять лет и только одним этим вызывала ревность мужа, сидели на крылечке, ожидая парильщиков.
  А день выдался чудесный, теплый, и вся компания, не торопясь заходить в дом, с удовольствием вдыхала аромат осени, замешанный на запахе свежевскопанной земли и дыме костров из соседних огородов. Там еще жгли остатки травы и листьев.
  Юрка, как старый знаток дел, подтрунивал над Витькиной бледностью:
  - Эй, парень, чего такой? Али молодая переусердствовала... с паром?..
  Витька пожаловался на то, что "слегка голова побаливает", потом вдруг вытаращил глаза, руки его сжались в кулаки и сошлись в дикой судороге на груди. Все тело его как бы окаменело, вытянулось в струнку и, как оловянный солдатик, рухнуло на землю.
   Все произошло в одно мгновение. Вот он только что он стоял и улыбался, и тут же - лежит у них под ногами, бледный, и глядит страшными застывшими глазами в такое же, как и его глаза, бледно-голубое осеннее небо.
  В следующее мгновение все вздрогнули от Любиного крика. Она кричала от страха, а Ольга не знала, что сначала делать: то ли Любу успокаивать, то ли Витьку поднимать и реанимировать. Метания закончились тоже резко. Пока все кружили головами и суетились, Витька встал сам и смотрел снова ясными и чистыми глазами на странную суматоху вокруг него. И никак не мог понять, почему у всех испуганные лица, а Люба плачет.
  - Что случилось? Люб, ты чего?
  Юрка напустил на себя беспечный вид и, обняв Витю за плечи, повел в дом, что-то по пути объясняя ему вполголоса. Витька в ответ бормотал одно и то же:
  - Не помню, ничего не помню...
  
  Утро следующего дня преподнесло очередные волнения. Хозяева дома проснулись от всхлипов, бормотаний, доносившихся из комнаты, где спали Люба с Витькой.
  Заспанное и испуганное лицо Ольги появилось между штор в проеме двери:
  - Ребята, у вас все в порядке?
  - Не совсем, - сквозь слезы улыбнулась, как всегда, извинительно, Любашка и попросила:
  - Оль, у тебя есть какие-нибудь старые чистые тряпки? У меня выскочило все...
  - О, господи! - Ольга исчезла и через минуту влетела с ворохом тряпок, надранных из старого пододеяльника.
  Люба лежала, придерживая руками над собой одеяло, боясь его запачкать; обнаженные плечи означали лишь одно: ночная рубашка уже пошла в ход и сдерживала кровотечение, выполняя роль подгузника.
  Витька стоял на коленях перед кроватью и успокаивал рыдающую Любу как мог:
  - Ну, не плачь, зачем нам девочка, мы за мальчишкой потом пойдем... Правда? Все будет хорошо...
  Телефона в доме не было, только у соседей через четыре дома. Ко всему прочему, Ольге с Юркой пора идти на работу, тащить детей в сад, а тут такая проблема... Что делать?.. Общие раздумья и Любино единоличное решение привели, может и к неверному, но пока еще возможному выходу из положения.
  Гинекологическая консультация и больница находились рядом, одна остановка на трамвае. Проще и быстрее, чем ждать "скорую помощь", было добраться туда самим, не доставляя лишних хлопот родственникам.
  Только такой крепкий организм, как у Любы, позволил ей, истекаемой кровью, дойти до заветной двери. Остатки сил ушли на выстойку у регистратуры, чтобы получить у полусонной и медлительной тетки талончик на прием к врачу.
  В указанный кабинет Люба уже "плыла". За ней по полу тянулась кровавая полоса. Парочка беременных молодок, что сидели в очереди, грохнулись в обморок. Сидячих мест у кабинета не было, и Люба, чувствуя, что не может больше стоять, без стука открыла дверь.
  - Женщина, мы еще не принимаем, подождите за дверью, вас позовут. - Врач и медсестры сидели за столом, дружно, со смехом обсуждая последние новости.
  - Извините, но стоять я больше не могу, а посидеть там негде. Я у вас посижу.
  Стул у стены был последней заветной целью. Пока она до него шла, уже в полубессознательном, туманном состоянии, слышала далекие резкие голоса:
  - Какая наглость, как вы смеете, выйдете.... - и что-то еще в этом духе.
  Но Любаше уже было все равно. Она только успела сказать "У меня сильное кровотечение, помогите...", села на стул и в тот же момент в глазах у нее встала во всей своей красоте южная ночь: абсолютная темнота, мерцающие звезды... Как они сияли!.. Голова Любаши "поехала" по стене и...
  Очнулась она через несколько минут, лежа на кушетке с разорванным рукавом платья. Резко пахло нашатырем, в руке торчала игла капельницы, на другой руке мерили давление.
  Над головой гундосил противный голос:
  - Как она еще жива? Давление 60 на 40, крови, значит, почти нет. И где эти там с носилками?!
  Лица врачей, медсестер носились в круговороте по комнате, а ей было стыдно, что ее раздевают догола при мужчинах ("эти с носилками" все-таки пришли!) На носилках было холодно и неуютно. Ее накрыли одеялом и понесли через двор в больничный корпус.
  Доктор "вычистил" остатки ("Интересно, что там могло остаться?"), поставил капельницу с кучей разноцветных флаконов и ушел по своим делам, оставив ее одну в операционной. Хотелось спать, и Люба с удовольствием закрыла глаза. Но не тут-то было. Вдруг всё зачесалось: сначала - руки, потом - шея, грудь... Свободной рукой она "почухалась" под одеялом. Пальцы наткнулись на какие-то пузыри. Люба попыталась себя осмотреть. По всему телу выскакивали вразнобой волдыри и на глазах раздувались во все стороны. Хриплым голосом она стала звать на помощь:
  - Эй, есть кто живой? Э-эй! Да, блин, подойдите же хоть кто-нибудь!
  В операционную заглянула санитарка.
  - Чего орешь?
  - Позовите врача!
  - Он на обходе.
  - Быстро уберите капельницу. У меня аллергия от этой желтой дряни.
  Санитарка подошла ближе, охнула и улетела.
  Через пару минут врач, молодой мужчина, но с обильной проседью в волосах, заикающимся голосом запоздало спрашивал, на что у Любы еще бывает аллергия, какие лекарства она переносит, какие нет.
  Люба зло отвечала, что не знает, потому как практически с таблетками, а тем более с тем, что в вену вводят, с детства не знакома, как-то обходилась без этого.
  Доктор ввел хлористый и отошел только тогда, когда увидел, что "блямбы" с тела Любы стали исчезать.
  Потом ее перевели в общую палату, где еще десять дней пичкали всякими таблетками. Большинство из них она складывала горкой в тумбочке, потому как физически не могла преодолеть к ним презрение и категорическое отрицание.
  Молодой организм справился сам, почти без таблеток. Витька каждый день приносил фрукты, скакал у окна, улыбался, рассказывал анекдоты. Первый этаж палаты позволял общаться до максимума возможного.
  При выписке доктор пожелал ей больше к ним не попадать, а о новом ребенке начать думать не раньше, чем через год, организм все-таки должен сначала полностью восстановиться.
  Люба не возражала. Где-то глубоко внутри сидело чувство, что к материнству она, по большому счету, еще не готова. Не созрела, так сказать. И больше жаль пока что было не столько своего погибшего, нерожденного ребенка, сколько себя. Но еще жальче было смотреть на молодую мамочку, лежавшую в палате и родившую мертвого мальчика. Она так его ждала все девять месяцев, так о нем мечтала!
  Жалко и в то же время, интересно было смотреть на пяти- и шестимесячных малышей, рожденных задолго до положенного срока, почти зародышей, но живых, дергающих ручками и ножками в кювезах в реанимации на втором этаже. Всей предродовой палатой они несколько раз ходили смотреть на это чудо и гадали потом: выживут - не выживут. Так хотелось, чтобы чудо состоялось, и они выжили!
  
  Больничный закрылся, светивший декретный отпуск - "накрылся", а посему надо было перестраиваться и начинать работать по-настоящему. Потихоньку - полегоньку Любаша стала усиленно вникать в суть производственного процесса. Ей стали доверять разработку технологических карт, техусловий на изделия; пригодились и ее начальные познания в печатании. Все больше документов приходилось делать самой.
  В отделе заметили этот усиливающийся неподдельный интерес к работе. К тому же, её свежий "незамыленный" взгляд постоянно натыкался на те недостатки и недочеты, с которыми все уже давно смирились и не обращали на них внимания. Иногда на Любу поглядывали как на выскочку, бывало, что и за спиной шептались, но замечания "по существу" принимали. Это льстило "молодому специалисту".
  Через пару месяцев ей предложили должность начальника ОТК, позже переименованную в "зам. директора по качеству". Вроде то же самое, но звучит гораздо лучше. Странно было только одно, почему никто не хотел идти на эту должность, хотя и зарплата полагалась приличная, и кабинет отдельный. Это потом Люба поняла, что должность эту "не пыльной" не назовешь. Беготня, суета, ругань с рабочими, технологами, руководством - всё это шло к должности как бесплатное приложение.
  Как ни странно, Любаше все это "колобродство" нравилось. Ругаться, правда, она не умела и не любила в принципе, старалась конфликты разрешать мирным путем. Но уж если договориться по-хорошему не удавалось, виновник имел бледный вид - всего лишь от ее дотошного и продуманного сарказма, подаваемого под соусом "невинного взгляда".
  И снова - ее любили и ненавидели. Любили за легкость и ненавязчивость характера, неприметное сразу обаяние... А ненавидели? Впрочем, за то же самое. Да еще за то, что высказывала она все, что хотела, напрямую, не боясь никого и ничего, чем ставила себя выше многих и парила там, на высоте, не понимая и не принимая сплетен, подхалимства и "подставок".
  
  Чем дальше, тем больше нравилась Любе ее работа. Пусть это было "несерьезное" производство - детская игрушка, народные промыслы, но соприкосновение с искусством, творчеством, пусть даже считающимся примитивным, было близко ее душе. Она с удовольствием общалась с художницами. Одни создавали свои шедевры, подносы, хлебницы, шкатулки, украшая их уральской и хохломской росписью, в руках других - оживала береста, и мягкое тепло обыкновенной очищенной березовой коры с оттенками цветов от бледно-желтого до темно-коричневого, приводило душу в трепетное состояние... Хотелось самой "сотворить" что-то эдакое.
  И когда из ее рук вышел первый туесок, с незамысловатым узором, кривоватенький, с неровной прошвой, с незакрывающейся крышкой и выпадающим дном, все равно, это была маленькая победа и маленькое чудо.
  По крайней мере, она поняла одно: чтобы создать что-то, пусть простенькое, но идеальное, нужно немало потрудиться. Одного желания мало. "Удача появляется там, где к ее приходу основательно готовятся!"
  Бывают, конечно, везунчики, которым судьба все на блюдечке преподносит. Но Люба про себя уже знала, что она-то не из их числа, это точно. И место под солнцем ей никто расчищать не будет. ("Сама, сама, всё - сама...")
  
  Новые впечатления постепенно вытеснили воспоминания о потерянном ребенке, о Витькином обмороке. Тем более, он не жаловался больше на головную боль, даже начал поправляться и круглеть.
  Наступила зима. Морозы становились все крепче, снег слепил глаза своей невинной белизной.
  В один из выходных, совпавший с межкомандировочным периодом Витьки, молодая чета решила прогуляться по городу. Любе в дубленке и меховой шапке было тепло и уютно, и она не понимала, почему Витька не так радуется яркому солнцу, морозному воздуху особой чистоты... Но поглядев внимательно на его одежку, чуть не сгорела со стыда.
  - Вить, ты чего молчишь? Твоя шубейка на рыбьем меху, шапочка... В них же холодно!?
  - Да что ты, Люб, куртка теплая...
  - Отстань, сейчас зайдем в универмаг и что-нибудь купим.
  Люба привыкла заботиться о себе сама или полагаясь на маму. А что теперь появился человек, о котором некому подумать, кроме нее, как-то все не доходило.
  После недолгих пререканий сошлись на том, что сегодня купят только шапку и ботинки, а полушубок - в следующий раз, тем более денег на всё сразу не хватало.
  В "шапочном" отделе Люба заняла очередь в кассу и издалека наблюдала, как Витька выбирает себе обновку. Он присматривался то к одной, то к другой шапке, надевал, поворачивался к Любе, она всякий раз одобрительно кивала головой, но ему опять что-то не нравилось, и он шел к другой полке.
  Любе становилось душно, очередь стояла мертвой петлей без движения, а кассирша, как обычно, "отошла".
  На минутку Люба своими мыслями улетела куда-то в заоблачную даль и на Витьку если и смотрела, то сквозь пелену своих дум.
   Среди прочих вдруг промелькнула странная: "И зачем ему теперь эта шапка?" Усилием воли Любаша вернула "странную" фразу и начала рассматривать ее "под микроскопом". По спине пробежал неприятный холодок: "Почему я так подумала? Ну, ладно бы мне было жалко денег, тогда фраза, наверное, звучала бы просто: "Зачем ему шапка?" Но слово "теперь" - что значит? Ерунда какая-то..."
  Она вздрогнула. Витька стоял рядом и дергал её за рукав.
  - Вот, я нашел, нормальная?
  - Да, конечно, отличная... - Пряча глаза, пробормотала она, роясь в сумке, будто бы в поисках кошелька.
  - Люб, ты чего такая бледная?.. - Заметил неладное Витька.
  - Ой, да жарко так, Вить, прям умираю от духоты...
  В следующем отделе ботинки выбирала уже Люба. С особой заботливостью, навязывая, что подороже и потеплее. Наверное, хотела затушевать заботой осадок от "дурной" мысли, которая все никак не давала покоя.
  
  Вечером, пока Люба готовила ужин, Витька приспал под телевизор. Когда все было готово, Люба растолкала его:
  - Ну, все, поспали, можно и поесть!..
  Витька проснулся и первым делом пошел "на двор", пообщаться с "условиями". Вернулся он с улицы взъерошенный, с трясущимися губами и резко спросил:
  - Где она?
  - Кто, Вить? - Не поняла Люба.
  - Да маманя! Как ушла утром, и все нет ее, а уже ночь. Вот где гуляет?!
  На шутку это не было похоже. Возмущался он вполне серьезно.
  Тут Люба по-настоящему испугалась. Осторожно спросила:
  - Вить, какая маманя? Ты где? Посмотри, мы - в Томске, не на Сахалине. Ты, наверное, уснул крепко, тебе дом приснился, да?
  Витька потер лоб пальцами, взгляд его сменился на нормальный и, совсем очнувшись, он улыбнулся:
  - Ой, и правда. Наверное, я еще не проснулся. Да и голова что-то заболела.
  "Опять голова! Да что это такое? Что мне с ним делать?" В медицине Люба совсем не разбиралась. А Витька снова часто стал жаловаться на сильную головную боль, опять похудел, ел все меньше, а воду пил ведрами. Жилки на его лбу во время приступов вспухали синими веревками. Кто-то из соседей подсказал купить таблетки от давления. Купили. Не помогало.
  Начались обмороки, похожие на тот, первый, частенько его тошнило.
  Ольга, жена Юркина, свела их со знакомой врачихой. И хоть Витька сопротивлялся, Люба насильно отвезла его в больницу, которая находилась у черта на куличках, в самом дальнем районе города.
  До больницы оставалось метров сто, когда Витька, проскрипев зубами, еле слышно, проговорил:
  - Я ничего не вижу, темно в глазах.
  - Витенька, я тебя доведу, тут немножко осталось, держись за меня.
  В роли поводыря Люба довела его до самого кабинета на третьем этаже поликлиники. Приступ за это время почти прошел.
  Средних лет тетенька выспросила все сначала у Любы, потом долго беседовала с Витькой. Но какие бы выводы она не сделала, все они остались при ней. Перед Любой она развела руками, мол, ничего не понимаю - нужно обследование. Где, какое - не уточнила. Витька, злой на себя, на всех врачей сразу, на оставшиеся "непонятки", категорически заявил, что "больше ни к одному врачу не пойдет, хоть убейте".
  Чем дальше, тем все меньше становились перерывы между приступами. Но Витька по-прежнему не хотел видеть врачей и категорически запрещал вызывать "скорую". Так прошли новогодние праздники, отметелил февраль, затеплился март.
  То Восьмое марта Люба запомнит на всю жизнь.
  Витьке с самого утра было плохо. Ни о каком праздничном настроении, обеде, ужине не могло быть и речи. Он лежал и стонал.
  Люба гремела кастрюльками в углу комнаты, отгороженном под кухню сервантом и занавеской.
  На плите шкворчала картошка и, только случайно оглянувшись, она увидела мужа, одетым "на выход".
  - Ты куда, Вить?
  Тот пересохшими губами еле продавил:
  - Я на рынок, ненадолго.
  - Вить, какой рынок, у нас все есть, нам ничего не надо! Да и куда ты в таком состоянии? Я тебя не пущу! Раздевайся!
  Он твердо отстранил ее руки от себя, посмотрел на нее взглядом, в котором упорствовала нежность, уступая место только решимости:
  - Сегодня - твой день, а моя жена в такой день не должна остаться без цветов!
  - Витя, ты же не доедешь! Упадешь где-нибудь, где я тебя искать буду потом?
  - Не спорь, жена! Все будет нормально, я доеду и вернусь.
  Говорил он твердо, и спорить с ним было бесполезно.
  После его ухода Люба три часа изводила себя, проклиная за свою нерешительность, за то, что не поехала с ним, за то, что не оставила его дома, за то, что...
  Витька возник в дверях неожиданно. На бледном лице - вымученная улыбка, одна рука - за пазухой все той же старенькой шубенки, другая рука вцепилась в косяк двери. Он не совсем твердо перешагнул через порог, доставая из-за пазухи нечто, завернутое в газетку. Но как только оторвался от косяка, рухнул лицом вниз прямо под ноги Любе.
  Газетка развернулась в полете и выпавшие тюльпаны ссыпались на Витьку сверху. "Как на покойника в гробу", - медленно и размыто проплыло в голове.
  Кричать она уже не кричала в такие моменты. Подождала несколько минут, сидя рядом с ним на полу. Только глаза наполнились слезами.
  Витька очнулся, встал. Цветы Люба уже собрала и держала в руках. Как всегда, он ничего не помнил. Снова поздравил ее с праздником, поцеловал.
  - Я полежу, ладно, Любаш? Что-то устал и голова кружится.
  - Да, конечно, ложись, отдыхай. Спасибо еще раз за цветы, милый. - Чмокнула его в щечку, потом поправила на нем плед. Он задержал ее руки в своих, тихонько попросил:
  - Посиди со мной...
  Люба молча села, глядя в измученные болью глаза, которые не были уже такими синими, какими запомнились ей при первой встрече. Теперь цвет глаз его постоянно менялся. От светло-серого в моменты просветления до совершенно черного (из-за расширяющихся зрачков) во время болевых приступов.
  Витька лежал некоторое время с закрытыми глазами, облизывая пересохшие губы, потом чуть приоткрыл веки и совершенно спокойно, будто спрашивая совет, произнес:
  - Люб, неужели это все? Как же не хочется-то! - Закрыл своими руками глаза, отпустив Любины, и затих. То ли впал в забытие, то ли засыпать начал.
  Люба заметалась, как раненая тигрица, еле сдерживая истерический крик: "Нет, я так больше не могу, не могу! Я устала это видеть, не могу чувствовать себя беспомощной. Все, хватит! Пусть он на меня хоть как орет потом, но я вызову "скорую"!
  Она тихонько вышла из комнаты, спустилась на первый этаж. Общий телефон стоял в комнатушке дворника-сторожа. Набрала положенные "03", ответила на все заданные вопросы, услышала "ждите" и пошла к себе, как и указали, ждать.
  Удивительно, но, невзирая на то, что был праздничный день, "скорая" приехала буквально через десять минут. Люба еще подумала, что приедет какой-нибудь пьяный фельдшер, вколет укольчик от давления и от собственной совести и уедет восвояси. Не угадала.
  Во-первых, приехала тетенька-врач, во-вторых, трезвая, в-третьих, ей вполне достаточным оказалось - получить ответы на пару-тройку вопросов, быстренько сделать выводы, после чего четко по-военному, скомандовать: "Собирайтесь, едем в нейрохирургию". Витька пытался сопротивляться, но его уже никто не слушал. Люба собрала вещи быстро и молча, только попросилась ехать вместе с ним. "Тетенька" легко одобрила этот порыв.
  
  Потом Люба долго сидела перед кабинетом, в который увели Витьку на экзекуции, названия которых пока плохо усваивались: томография, энцефаллограмма... Она мяла его злосчастную шапку в руках и думала о глупостях: "успеют ли они на последний троллейбус". Но вышел доктор в хирургическом одеянии, присел рядом и спросил для начала:
  - Это вы - жена этого парня?
  - Да, я. Доктор, что скажете? Что у него, чем лечить?
  Доктор подумал немного и решил, что не стоит с этой девчонкой играть в прятки. Выглядела она спокойно, в глазах только чуточное волнение. "Выдержит, это не с мамашами разговаривать".
  - Как вас зовут?
  - Люба...
  - Люба, а сколько лет вы женаты?
  - Нисколько лет, еще года не прошло.
  "Еще не срослись, уже легче..." - Взвесил доктор силу действия своего диагноза.
  - Ну, так что, доктор, мы можем ехать домой? - Нетерпеливо спрашивала Люба у слишком медлительного, как ей показалось, врача.
  - Да нет, Любочка, Ваш муж останется у нас. Валентина Петровна, - окликнул он пожилую санитарочку, - каталку сюда! И скажите дежурной медсестре, чтобы готовили операционную. Возможно, будем делать операцию.
  - Какую операцию? - Округлились Любины глаза.
  - Значит, так. Аппарат наш показал, что у мужа Вашего злокачественная опухоль в мозге. Да, собственно, и без аппарата было понятно... Его нужно срочно оперировать.
  - А поможет? Так же вот бывает, да? Вот так, что удаляют опухоль, и если чисто удаляют, то все потом хорошо... Да? Бывает?
  Доктор несколько секунд еще слушал этот, по его мнению, абсолютный бред. Если бы Люба внимательнее присмотрелась, то поняла, что уставший, напряженный взгляд доктора не никаких надежд не обещает.
  - Поймите вы, если с доброкачественной опухолью и где-нибудь в другом месте, а не в мозге, можно думать о благополучном исходе, то тут... Поймите, это - рак!
  Люба открыла рот, что-то, видимо, желая уточнить, но слово "рак" как-то сбило ее с мысли.
  - Да, да, рак, это серьезно...- Все еще не могла она вырваться из настройки - "интеллигентная беседа". - И что мне делать?
  - Ничего. Езжайте домой, завтра, если сможете, приезжайте. Он будет в пятнадцатой палате на третьем этаже. Пройдете вон по той лестнице, а там дежурная вам подскажет, куда идти.
  - Хорошо, доктор, я приеду. Ой, Вить, иди сюда, - Люба увидела мужа, выходящего из кабинета. Вид у него был всклокоченный, нервный. Он набросился на Любу с претензиями, смысл которых она не сразу поняла:
  - Зачем меня опять привезли в Томари? Меня ведь выписали вчера отсюда и снова назад? Зачем?
  (Люба поняла, что он имеет в виду районный поселок на Сахалине - Томари.)
  - Вить, какие Томари? Мы не на Сахалине, мы в Томске, здесь мы живем с тобой и больница эта - в Томске.
  Попытка вернуть Витьку в реальность на этот раз потерпела крах.
  - Ты чего ерунду какую-то говоришь?! Какой Томск? Я там никогда не был, а больницу эту я знаю как облупленную. Я же лежал здесь. Помнишь, меня проверяли на сахарный диабет?
  - Да, Вить, конечно, помню. Но... - И тут она решила, что не стоит ему противоречить, лучше подыграть, чтоб не вызвать еще большего гнева. Ведь кто его знает, что там сейчас у него в голове происходит. - Да, это Томари, та самая больница, а привезли тебя сюда, потому что тебе стало плохо. Везти-то больше некуда, сам знаешь.
  Приехала "каталка". Витьку раздели до нижнего белья и увезли, оставив Любе все его вещи.
  Она долго суетилась среди стульев и никак от растерянности не могла завернуть вещи так, чтобы они не распадались. Кто-то сунул ей большущий целлофановый пакет и помог утрамбовать в нем Витькины пожитки.
  Люба благодарила всех подряд за что-то, даже улыбалась при этом, но когда за ней захлопнулась входная дверь приемного отделения, и ее окутала со всех сторон темнота, всё разом кончилось. Жизнь вокруг замерла. С ней остались только звезды, небо и тишина, а все звуки: шум машин, голоса прохожих - утонули в этой тишине. Звезды как никогда были такими холодными и такими колючими, что ощущение жуткого одиночества навалилось на нее всей своей тяжестью.
  Хлопьями пошел снег. Она так любила всегда эти огромные снежные хлопья... И сейчас они мягко касались ее лица, рук, одежды, окружили со всех сторон сплошной стеной, и Люба была благодарна им за эту стену, отгородившую ее от чужих досужих глаз.
  Нужный троллейбус подошел быстро. Люба села на свободное сиденье перед входными дверями и повернулась лицом к замороженному окну.
  Через пару остановок, как во сне, она подумала: "Странно, я уже давно в тепле, а снег на щеках только начал таять..."
  Она смахнула одну влажную дорожку, вторую, третью и только теперь поняла, что и не снег это вовсе. Это просто слезы лились сами собой. Она попыталась удержать их, но не смогла.
  Входящие и выходящие пассажиры смотрели на нее с сочувствием, растерянной беспомощностью, да и действительно, чем они могли помочь?
  Почему-то вспомнилась другая картинка. Когда такие же пассажиры, также прожили вместе с ней один маленький кусочек ее жизни.
  Но то была совсем другая жизнь, другие чувства. Тогда и она, и все вокруг были счастливы и любили друг друга.
  "Боже, как давно это было, да и было ли?! Как все-таки мир жесток и несправедлив. Так ведь нельзя!.. Тогда сильнее любила я - и всё в итоге кончилось. Сейчас сильнее любил он, любил так, как никто другой, а вышло еще хуже. Как же надо жить, чтобы просто жить? Как надо любить, чтобы любовь не кончалась? Как прожить долго вместе с любимым человеком, не теряя друг друга? Никак не теряя... Господи, о чем это я?
  Нет, надо успокоиться, а то так можно сойти с ума. А этого допустить никак нельзя. А то - как же он без меня?
  Елки-палки, я же не спросила, что ему можно приносить из еды, вот балда! Ладно, завтра придумаю что-нибудь. А на работу..? Как я такая пойду завтра на работу? Надо отпроситься... Надо, надо, надо... надо много чего сделать... Нет, сходить с ума мне нельзя, это точно. У меня еще куча дел..."
  Работа мысли не прекращалась ни на минуту, а слезы все текли и текли, будто жили своей отдельной, самостоятельной жизнью.
  
  С этого дня жизнь пошла по кругу: работа, потом быстро домой, варить куриный бульончик, снова бегом - в больницу, опять домой, тяжелый короткий сон, и снова по одному и тому же кругу.
  Вскоре один пунктик отпал - работа: с Витькой надо было находиться постоянно, практически круглосуточно. После операции он совсем перестал что-либо понимать, нес всякую околесицу, бросался в бой, если ему не разрешали вставать. Слушался только Любу. Только она могла его успокоить, удержать и его самого, и иглу капельницы в руке.
  Любе выделили койку рядом с мужем, хотя тут же в палате находились два мужичка-спинальника. Но они были прикованы к постели и никакой "угрозы" не представляли. И даже совсем наоборот: за ними тоже нужен был уход. Санитарок не хватало, и Люба сама мыла полы в палате, подавала и убирала судна, еду, питье, ухаживала за всеми: и за Витькой, и "своими мужиками". Они стеснялись молоденькой девчонки, поминутно извинялись за причиняемые хлопоты, а она будто не понимала, за что получает извинения и, выполняя роль "внештатной санитарки", делала всё так, будто занималась этим всю жизнь.
  Спать почти не удавалось. Дня и ночи для Витьки не существовало, ночью даже чаще он срывался с постели и с воплями метался по комнате.
  Его снова готовили к операции, уже второй. Доктор прямо сказал, что положительный исход - это один шанс из миллиона, что, скорее всего, он ее не перенесет, и что "в лучшем случае - будет лежать как чурка с глазами, как один такой из десятой палаты".
  Люба запуталась совсем: если провести операцию - вряд ли выживет, не проводить - исход тот же, но мучения будут длиться неизвестно сколько...
  - Доктор, сами решайте, я все равно уже ничего не понимаю и не могу решить, как сделать правильнее.
  - Я уже все решил. А вы предупредите родственников, если они есть.
  - Я уже им позвонила, и вчера вечером приехали его родители и сестра.
  - Вчера? А почему они вас не сменили? - Изумился доктор.
  - Устали с дороги, с Сахалина все-таки добирались.
  - Но вы уже здесь пятые сутки!..
  - Ничего, доктор, я сильная, выдержу, как-нибудь...
  - Пусть они завтра подъедут с утра, а к вечеру пойдем на операцию. А вы обязательно отдохните, я вам приказываю!
  - Спасибо, доктор!
  - До свидания. - А, оглянувшись в дверях, добавил: - И давайте прямо сейчас езжайте домой. Днем за больным я найду, кому присмотреть.
  Люба только согласно кивнула в ответ.
  
  Весь запас прочности кончился, едва Люба перешагнула порог своей комнаты. Витькины мать и отец сидели, мирно беседуя, сестра Татьяна "смолила" сигарету за сигаретой в форточку.
  Единственное, на что Любе хватило сил, это - обрисовать дорогу до больницы и сказать, что завтра вечером Вите будут делать операцию. Те еще рассуждали, ехать - не ехать, и вообще, "пора бы пообедать...", намекая на то, что Люба должна их сначала накормить. Но это уже было сверх ее сил.
  - Делайте, что хотите. Продукты в холодильнике. Чего нет - магазин за углом. Я больше ничего не могу и ничего не хочу. - И рухнула на диван, плотно придвинувшись к стенке, стараясь выглядеть менее заметной.
  Проснулась она вечером на следующий день, слабо ориентируясь во времени и пространстве. Долго не хотела открывать глаза и вообще вставать.
  За спиной слышались голоса. "Кажется, они все здесь. Господи, неужели мне приедтся ехать дежурить?!"
  Татьяна говорила что-то про операцию и что "...теперь остается только ждать".
  Люба повернулась лицом к говорящим и, не открывая глаз, спросила:
  - Тань, что там?
  - Ой, Любочка, его увезли. Он так обнял меня и знаешь, что сказал? "Любимая моя, Любушка, до свидания, я поехал..." Представляешь?
  Жуткие мурашки побежали по Любиной спине. Враз открылись глаза, она резко села.
  - А кто ночью с ним будет?
  Танька ответила в дуэте с матерью:
  - А доктор сказал - не надо. Только позвонить велел вечером попозже. Наркоз все равно долго будет отходить, нас и отправили. Мать заплакала:
  - Какой же он стал страшный, скелетик такой маленький лежит и ничего не понимает. Какой ужас!...
   Любе и без них всё это знала, не удивили.
  - Он вас что, вообще не узнал?
  - Сначала вроде узнал, сказал "маманя", "Таня" и всё. А потом только Любу звал. А отца совсем не узнал...
  Комната наполнилась рыданиями всех троих. У Любы слез уже не было. Она прошла "на кухню": гора немытой посуды, есть нечего. В холодильнике валялся только вымороженный цыпленок.
  "Автомат" в голове Любы включил функцию "приготовление пищи", руки заработали в отработанном режиме: включить плиту, налить воду в кастрюлю, положить туда цыпленка, почистить картошку; "где эти чертовы макароны или хоть что-нибудь из крупы"? Нашлась гречка - "промыть", закипела вода - "уменьшить огонь, нарезать морковку, лук, помыть посуду". Цыпленок начал разваливаться - "бросаем все, что есть, в одну кучу", огонь - на минимум, ждем. Закипел чайник - "завариваем чай".
  Между "операциями": "Тань, позвони в больницу!", а после ее прихода: "Так и ничего?"
  Всё сварено - "разлить по тарелкам, всех накормить". Поели - "расстелить всем постели, уложить спать".
  Не спится. Татьяна опять ушла звонить. Пришла - "Опять ничего? Отдыхаем пока, утром позвоним".
  Спали - не спали - утро. Татьяна ушла. Ее рев слышен еще на лестнице. Все встают. Рев приближается и на пороге переходит почти в крик: "Всё, всё, всё!.. Он умер, не приходя в сознание, в пять утра".
  Люба сидела на полу, среди набросанных матрацев, пледов, одеял, подушек и смотрела на все происходящее как бы со стороны: будто у чужих людей горе; нет, она их, конечно же, понимает, но плакать, сочувствовать не может, вроде не знала она близко того человека, которого они только что потеряли. К ней лично будто это всё не относится.
  Она растерялась. Надо что-то делать, а что - не знала. Вспомнила: "Надо поплакать, я должна сейчас плакать... но я не могу... И их слезы видеть не могу. Врут они все, не больно им совсем! Им всегда было на него плевать! Скорей бы они уже уехали, не могу их больше терпеть тут. И вообще никого не хочу видеть!"
  Бессловесной тенью она поднялась и пошла ставить чайник. "Родственнички" на минуту затихли. Потом заголосили снова. Люба поморщилась, но не скажешь же им, чтоб замолчали.
  Через пару часов появилась Любина мамуля. Она всегда появлялась точно вовремя. И помощь ее была, как всегда Люба говорить любила: "в самую точечку, в самую дырочку".
  В тот день, когда Витьку положили в больницу, Люба позвонила в оба адреса, на Сахалин и домой. Но когда приедет мама и приедет ли вообще, она не знала. Позвонить еще раз она не смогла - не было времени.
  Мама Шурик быстро встала у руля, всех расставила по местам, оповестила "племянничков" и... закрутилось - завертелось.
  Люба сама мало что соображала: что говорили, то и делала. Ее возили в морг, в "ритуальные услуги", туда, где ее присутствие нужно было обязательно. В другое время - сидела дома и кивала головой, отвечая на соболезнования и советы.
  Витьку привезли на второй день. Поставили гроб наискосок в комнате, незнакомые бабки отчитали молитвы и ушли. У гроба по очереди сидели мать и отец Витькины. Люба не могла смотреть долго на Витькино улыбающееся лицо. Пугали его полуоткрытые глаза, из которых выкатились две слезинки, когда она первый раз подошла к гробу. Глаза потом отец закрыл пятаками, а улыбка так и осталась.
  Соседка Катя пожалела Любу, уложила ее спать в своей комнате, а сама уехала к подружке. Вскоре к Любе присоединилась Татьяна и захрапела на полу среди свернутых ковров.
  
  День похорон Люба помнила смутно. Много народа: с ее работы, с Витькиной, все толпятся, гудят, сильно болит голова, трясет озноб.
  ... У разрытой могилы стоит гроб. Ее подталкивают: "Подойди, попрощайся". Она подходит с почти закрытыми глазами. Трогает рукой ноги, целовать боится, гладит цветы в гробу. Губы шепчут "прости".
  И только когда первые комья земли упали с грохотом на крышку гроба, Люба заплакала, уткнувшись в чье-то ближайшее плечо. Потом - провал памяти. Следующая картинка: поминки, уже, наверное, пятая рюмка, потому что скорбного молчания нет, а из угла слышится даже хихиканье.
  "Так и до песен дойдет, пожалуй". Встала, обвела молча всех взглядом и вышла. Народ намек понял, да и мама Шурик еще "подсказала", видимо. Гости стали расходиться.
  "Родственнички" Витькины "поминали" его еще два дня, пока Любина мать не дала им понять, что до девятого дня их держать здесь никто не будет. В одной комнате всем не развернуться. Да и Любе надо бы отдохнуть.
  Те собрали свои вещи, Витькины и ретировались. Стало свободнее и чуть-чуть легче.
  *_*_*_*_*
  Только через много-много лет Люба напишет стихотворение, посвященное своему "солнечному мальчику", его безоговорочной, почти жертвенной любви. Это единственное стихотворение из всех - "для Витьки" и единственное, написанное в форме "белого стиха". Ей тогда показалось кощунственным подбирать рифму к тем чувствам, которые она испытывала по отношению к нему. А главное - к его смерти, непонятной и чудовищной только потому, что он был очень молод и, может быть, как никто другой - хотел жить, и радоваться этой жизни.
  
   Ушедшему любя
  
  Мальчик золотоволосый,
  Ты жить хотел и не мог понять,
  Почему именно ты
  Должен уйти туда,
  Откуда возврата нет.
  И удивленными глазами
  Смотрел на меня, спрашивая:
  "Неужели это - всё?
  Как обидно. Ведь мы так молоды,
  И так сильна моя любовь к тебе..."
   И падал от боли, как подкошенный.
  Жестокие щупальца непобедимого паука
  Все безнадежнее сжимали твой мозг,
  Вытесняя из него
  Постепенно, но так быстро,
  Твою смешливость, твою юность,
  Само твоё "я".
   Они ничего не оставили,
  Совсем ничего,
  Только маленький кусочек памяти,
  В котором жила одна я,
  И даже тебя там не было.
   А когда ты шагнул в бесконечность,
  Последнее,
  Что услышали от тебя,
  Это - имя мое.
   Прости меня, что я живу и старею,
  А ты по-прежнему молод.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"