Максимишина Марина Георгиевна : другие произведения.

Роман "Машина напрокат" Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ГЛАВА 2
  
  Из дневниковых записей
  
  "Детство раннее"
  
  "Пожалуй, начну с того, что родилась я не там, не тогда и не в той весовой категории, в которой хотелось бы моей матушке. Если вы - женщина, что бы вы сказали, если после тяжелых родов вам показывают красно-сине-толстое тело? (Пять килограмм живого веса "без пелёнки" - назвать тельцем ни у кого язык не поворачивается.) А как вам "милое личико" с заплывшими глазками и отвислыми щеками? Мамуля моя на показ такой дочурки отреагировала вполне логично: "уберите это, видеть ее не могу!" После, конечно, материнское начало взяло верх над чувством недовольства, но... доверие между нами было несколько подорвано.
  Оно бы установилось потом, но в двухмесячном возрасте меня отдали в ясли: тогда мамаши не имели права годами рассиживать у колыбелей своих чад. Родина требовала во имя себя самоотверженного труда каждого, предлагая взамен бесплатные соски под лозунгами: "Все лучшее - детям!", "Родина - ваша мать!" На что мы, малыши, должны были хором агукать: "За детство счастливое наше - спасибо, родная страна!"
  Благополучно перепачкав положенное по норме количество пеленок, я была переведена из яслей в детский сад. На раздевалочной кабинке - рисунок в виде зонтика, столик - второй от окна, горшок в туалете - Љ34. И если от яслей остались смутные воспоминания, то детсадовские времена стоят перед глазами очень даже отчетливо.
  По тем меркам я была героическим ребенком: первая шла в медицинский кабинет на прививки, пила столовыми ложками рыбий жир за себя и за подружек, когда те падали в обморок только от одного его запаха. От рахита эта гадость, кстати, все равно не спасла - выпирающие ребра до сих пор напоминают об этой зверской несправедливости.
   Часто брала на себя чужую вину, вернее, не отрекалась, когда ее вешали на меня, поэтому регулярно стояла в углу. Обижалась, конечно, что вот так, не разобравшись, воспитатели выносили свой приговор, но зато использовала "стояночное" время с пользой: рассматривала висящий на стене плакат с "буковками" и к четырем годам вполне прилично научилась читать.
  Помню любимую свою игрушку - ватного мишку с полуоторванной головой. Главным достоинством "мишки", кроме того, что он вызывал жалость своей заброшенностью, была его тяжесть. Я говорила, что он тяжелый, "как настоящий" (ребенок). Дети, более чем взрослые, подвержены стадному чувству. Стоило мне обратить внимание на медведя, как тут же находились на него охотники. Я не дралась за него, отдавала спокойно. А зачем? Ведь пока другие бьются за старого бурого медведя, в мое распоряжение переходила целая куча новеньких кукол. Потом все менялось, и я - "хитренькая такая", снова становилась единственной обладательницей своего любимца.
  Из воспитателей детского сада хорошо помню двух: первую, к которой тянулись все детки - за то, что она учила нас красиво рисовать зелененькие листочки на деревьях (и это были самые красивые деревья в мире!). И вторую, которая криком заставляла нас засыпать после обеда, а пока мы усиленно жмурились, рассказывала нянечке, как она лихо "застукала" своего мужа-изменника. Наплакавшись, она показывала пальцем на детей, чьи мамы или папы грешны в том же самом. Смотреть на нее было жалко, а слушать - противно.
  Еще я любила играть с мальчишками в машинки. Потом, повзрослев, часто помогала отцу в ремонте его старого "москвичка": жала со всей дури на газ, тормоз, проверяла сцепление, крутила руль во все стороны так, что батя начинал переживать за его жизнь... Кстати, мне часто в детстве и в юности снилось, что я сижу за рулем какого-то "Уазика" и несусь по невероятно пересеченной местности с огромной скоростью! При этом обязательно отказывают тормоза, и... А вот в этот момент я старалась проснуться, чтобы не видеть, возможно, самого страшного.
  Интересно то, что эти сны перестали мне сниться, когда я получила права и научилась водить машину... Кто знает, может таким способом я поборола свой подсознательный страх перед авариями?
  Но самое главное воспоминание из детства - это то, что я не хотела взрослеть, как все нормальные дети. Мои родители не скрывали от меня своих забот, переживаний. И от того, что взрослых я видела чаще хмурыми, чем веселыми, озабоченными, погруженными в свои проблемы, чем спокойными, мне и хотелось, наверное, подольше оставаться ребенком. Как-то не тянуло осложнять себе жизнь".
  
  *_*_*_*_*
  
  Рассматривая себя со всех сторон как бы под микроскопом, Люба пытаќлась разгадать, чьего в ней все-таки больше, маминого или папиного? Иногда ей казалось, что в ней больше папиного спокойствия, всепрощения, вселенского всепонимания, а временами вдруг разыгрывалась не на шутку мамина принципиальность. Эти две противоположные натуры с трудом уживались друг с другом в Любашкиной телесной оболочке. Они вели постоянный спор между собой, а ей самой приходилось часто устраивать их "примирение" путем обстоятельного анализа событий, которые нагло требовали одной и только одной определенной реакции: осуждения, прощения или совершенного неприятия предложенной жизненной ситуации.
  В какой-то момент, чересчур увлекшись психологией человека, Люба попыталась отстраненно разобраться в характерах родителей. Причем, совершенно не стоял вопрос: хорошие они или плохие, нет. Тут и так все ясно: конечно, хорошие. Но уж очень разные. И каждую черту их характера можно расценивать двояко.
  Получалось следующее:
  "Папа, за глаза - "батя". Со слов мамы - беспринципный, "малахольный", "спокойный, аж ленивый"; а с моей точки зрения - именно это его спокойствие не давало разрастись буре, раздуть скандалы, сценарии которых предлагала мама. Все ее претензии разбивались об его неиссякаемые шутки-прибаутки, песенки-частушки "по теме", которыми он все проблемы превращал просто в пыль. Бывало, конечно, он долго "раскачивался" на какое-то дело, но уж если начинал - его уже было не остановить. Не разгибаясь, без обеда и перерывов, батя делал всё неторопливо, но основательно.
  Мама, мамуля, мамульчик, "мама Шурик". Человек с четкими понятиями о том, что можно, а что "низзя", где белое и какое оно - черное, разноцветия и оттенки не принимаются, из ответов - только "да" и "нет", и очень редко - "может быть". Вечный ее девиз: "Мне лично ничего не надо". Расшибется в лепешку ради других, даже себе в убыток. Слово "надо" для нее - самое важное слово в словаре. И так далее. Этакий живой портрет идеального коммуниста всех веков и народов.
  Вот каково таким разным людям жилось вместе? Наверняка, нелегко. Да только никто из прошлого поколения не мудрил над такой чепухой, как совместимость характеров. Жили да и жили себе, о разводах не думали. Не принято было развоќдиться -"позориться". Хотя поводов, по современным меркам, у каждого набралось бы в избытке. Даже если взять мою семью. Отец не забивал себе голову глобальными вопросами, поэтому мамуле приходилось все вершить самой: что-то где-то доставать, о чем-то договариваться... В любой ситуации ее скрипка играла от первой до последней ноты. Роль отца была несложќной - быть слушателем, громоотводом, иногда - катализатором бурных реакций мамы, когда от его "нет", "ты не права", "все не так, как ты думаешь", она приходила в ярость и, доказывая свою правоту, неожиданно приходила к выводу, совершенно противоположному своему доказательству. То-то папа был рад, когда такое случалось!
  Когда "бури" над папиной головой сгущались до синевы, он находил единственный путь к отступлению: увильнуть в лес, где всегда можно найти себе заботу. Зимой - "сидор" на плечо, и на охоту, а летом поводов вообще не счесть: грибы, ягоды, рыбалка, да хоть за вениками, лишь бы подальше от "шумового оркестра".
  
  ...Любе, конечно же, больше на душу ложились отцовские шутки, нежели мамины строгие наставления, поэтому она частенько становилась его напарником по лесным походам.
  Кроме беззлобной легкой иронии, которую Люба с отцом безнаказанно (а кто в лесу услышит?) отправляли в адрес мамы, дочь в этих походах получала довольно-таки серьезные ценные уроки. Например, по ориентированию. Причем, не столько по солнцу, сколько по ощущениям и приметным местам, а ещё больше, по звукам. Но самым интересным было слушать про забавные случаи на охоте и исторические лекции на тему возникновения переселенческих сёл и деревень в родных краях.
  Набегавшись по лесу, уставшая и одухотворенная парочка беглецов садилась в старенький "Москвичок" и с чувством исполненного долга ехала домой. Но перед тем как завести машину, отец доставал из бардачка горбушку полузасохшего хлеба, посыпал ее солью и делил пополам. И это был самый вкусный хлеб, какой только ела Люба в своей жизни.
  Кроме того, отец дал Любе некоторые основы знаний по домашней кулиќнарии: как правильно жарить мясо, картошку (первый урок - "как ты чистишь ее, за что так обдираешь, тоньше, тоньше, тоньше шкурка должна быть!"), как варить "настоящую уху", с молоком и без, с непременной "рюмочкой водки на котелок".
  Отметим, справедливости ради, что от мамы Любе тоже "перепало" неќмало. Первое и основное - это любовь к книгам и к литературе вообще. Книги Люба читала запоем, не всегда запоминая сюжеты, тем более - героев, составляя только общее впечатление от прочитанного. Первое самое большое "ах!" она произнесла, когда прочитала "Трех мушкетеров" Дюма, второе - после "Графа Монте-Кристо", в восторге была от "Анны Карениной" (но только в девятом классе, в более взрослом возрасте восторг от этой книги почему-то сменился разочарованием).
  Из душевных качеств мамы Любе досталась принципиальность. Правда, если у мамы она была возведена в высшую "громовую" степень, то Люба не умела выражать ее так ярко, обычно и молчания строптивой девчонки было достаќточно, чтобы понять: "А Баба Яга - против!"
  *_*_*_*_*
  
   Дневник. "Здравствуй, школа!"
  
  "В школе после детского сада жизнь показалась мне веселей. Во-первых, там не надо было спать после обеда. Во-вторых, я научилась драться, и меня стали бояться даже мальчишки. Дрались мы не по настоящему, конечно, так просто, для "расстановки сил". Училась я хорошо, поэтому кое-какой авторитет своими способностями и умением постоять за себя среди "своих и чужих" честно заработала.
  В старших классах драться вдруг стало не с кем, и я с удивлением обнаружила, как далеко "отстала" от своих сверстниц. Оказалось, что они уже почти все бегали за мальчиками и даже получали свою долю взаимности, а мне же по-прежнему было "не до пустяков": "спортсменка, активистка, свой парень, сорви-голова"... Наверное, это не совсем вязалось с образом девочки, за которой хотелось бы поухаживать.
  И все-таки от понятия "школьная любовь" мне увильнуть не удалось. Правда, когда я это сама поняла, мне стало и смешно, и страшно. Смешно потому, что это означало: я снова "влипла". А страшно, потому что знала наверняка: никто не даст этой любви право на существование. Ни учителя, ни мама - в первую очередь. Ее, эту любовь, будут у меня отбирать, как того "мишку" в детском садике, пока окончательно не покалечат. Или меня, или её. Что, собственно, в итоге и произошло".
  
  *_*_*_*_*
  
  Стайка девятиклассниц шумела около кабинета химии. В глазах, в движениях, в нервном смехе угадывалось нешуточное, хотя и хорошо замаскированное, волнение. Но отнюдь не итоги контрольной работы так взбудоражили "осиное гнездо". Женская половина класса обсуждала последнюю школьную новость.
  К и без того шумной компании подлетела Светка - жутко эмоциональная оптимистка и подружка более сдержанной Любаши. Их союз можно было бы назвать "Огонь и вода". Постоянный авантюризм Светки периодически приходилось гасить холодными "расстановками" Любы. Иначе не было бы предела всяким выходкам, а главное - их последствиям.
  - Девчонки, идет новенький! Сегодня он у нас будет вести.
  Ее, как очевидца, сразу же закидали вопросами:
  - Ну, какой он? Красивый? Молодой? Холостой?
  - Ой, девочки, - начала "петь" Светка голосом, которым обычно нагло врет. Глаза округлились, руки заламываются так, что хруст слышен: - Девочки, да он - просто принц! Высокий, красавец, мужественный подбородок, мышцы - буграми, и при этом - голубоглазый блондин.
  - Светка, ведь врешь, а?
  - Кто, я? Да вы что? Вон, смотрите сами. - Отвернулась Светка с обиженным видом, но было заметно, как она еле сдерживает смех.
  Все посмотрели.
  Люба, сделав серьезное лицо, глянула в сторону идущего, ахнула, закусила губу и прикрыла глаза, как бы сдерживаясь от восторга. С тем же серьезным лицом повернулась к одноклассникам:
  - Значит так, он - мой! И только пусть хоть кто-нибудь, хоть пальчиком... - И снова обратила взор навстречу "своей судьбе". Прыскание подружек до последнего не могло изменить ее серьезного выражения лица, отчего те "заходились" еще больше.
  Вдоль длинного школьного коридора, скромно огибая другие, не менее шумные группы школьников, согнувшись буквой "зю", шел новый педагог.
  То, что он был блондин, Светка не врала. Светло-пепельные волосы легкими волнами укладывались в прическу "под Есенина". Это ладно. Но все остальное... Светка предусмотрительно спряталась за спину подруги.
  Первое, что бросалось в глаза - хорошие, добротные, рыжие усы. Такой экспонат в школу еще не поступал. Все мужчины - учителя (все трое из пятидесяти...) были гладко выбриты и коротко стрижены. В портрете новенького педаќгога еще одной яркой деталью выделялись очки с толстенными стеклами, из-за которых рассмотреть цвет глаз с налета не представлялось возможным. (Где и как Светка высмотрела голубизну, не ясно). "Мощный подбородок", может, и задумывался его мамой, но не получился. Вместо этого - какой-то женский овал лица и жалостное выражение на нем.
  Нельзя не описать "крупное телосложение". Такое обычно называют "теловычитанием". Пиджак мог бы скрасить его худобу, но как на грех, в данный момент "новенький" был в рубашке, да еще и с рукавами, закатанными по локоть. Худенькие ручки тоже были рыжими, то есть - покрытые веснушками и рыжими волосиками.
  Оценено все это "великолепие" девчонками было за несколько секунд, и приступы смеха еле удерживались внутри каждой из них. Всем представилось, как этот "мальчик" будет пискляво объяснять очередную тему. Что может быть другой вариант, никто и не подумал. А какой еще голос может быть в этом тщедушном теле?
  Ан - нет. Не угадали.
  Молодой человек довольно спокойно подошел к дверям класса, открыл их и пригласил всех войти.
  - Прошу, заходите!
  Так как, боясь выдать свои эмоции, девочки стояли, скромно потупив глаза, они не сразу поняли, что мощный бас, приглашающий их на урок, принадлежал этой тощей фигуре.
  - Звонок уже был, что стоите, все - в класс!
  Широко раскрытые глаза старшеклассниц и навостренные уши, наконец-то, после трехсекундного шока, совместили "картинку со звуком". Хохот - как разрядка слишком долго сдерживаемых эмоций, как реакция на нечто неожиданное, еще целый урок сопровождал каждую фразу молодого учителя.
  
  Он был терпелив. Он был чертовски терпелив. Весь класс хохотал, перебрасывался записочками, обсуждал его самого, а он, особо не напрягаясь, объяснял урок. Прозвенел звонок - все с чистыми тетрадями ушли домой. Второй его урок в этом классе шел при таком же шуме, третий обещал быть аналогичным. И вдруг, как гром среди ясного неба:
  - К доске идет...
   Фраза слегка остановила шум, но появилось недоумение.
  - Так Вы же ничего не задавали!
  - Задание было записано на доске - это раз. Второе - я хочу спросить то, о чем говорил на предыдущих уроках. Если вы не слушали - это ваши проблемы. Объяснять каждому по три раза я ничего не намерен. Орать на вас я тоже не собираюсь, хотя голос мой, как вы понимаете, мне это позволяет. Итак, к доске идет...
  Прочитав почти все фамилии в журнале, и не добившись ответа ни от кого, учитель объявил уже слегка встревоженному классу:
  - Пока ставлю точки. Карандашом. Кто не сдает тему - на месте точек будут стоять двойки. Всем понятно?
  Конечно, всем было все понятно. Но сдавать позиций никто не хотел. В ход пошла "тяжелая артиллерия" - душевный разговор.
  Светка состроила невинные глазки и, как бы совсем ничего не подразумевая, начала первой:
  - Сергей Петрович, а сдавать тему только персонально, то есть один на один?
  - Конечно, каждый будет отвечать отдельно, сам за себя.
  Серега, как его уже окрестили, не понял еще куда попал. Эстафетную палочку подхватила Любаша:
  - Скажите, а как Вам удобнее будет принимать зачеты - здесь, в школе, или можно на дом приходить?
  Вроде бы простой вопрос, но ряды зашумели. Казалось бы, что тут такого: ко многим учителям ученики ходили на дом, чтобы позаниматься и подтянуть свои оценки. Но в то же время, все прекрасно знали, что молодой учитель за неимением квартиры и даже места в общежитии, живет в гостинице. А в гостинице - ты уже не учитель, а молодой неженатый парень. И никто не поверит, хоть ты три портфеля с учебниками туда принеси, что девушка девятиклассница пришла сдавать какую-то там тему по химии. Ситуация осложнилась. Пришлось Сергею Петровичу выкручиваться. Не такими уж и простыми оказались эти хулиганчики. Зажевывая улыбку и пряча ее в усах, серьезно "подал" исчерпывающий ответ:
  - Мой дом пока не готов к приему гостей, поэтому все учебные дела будем решать здесь, в школе.
  - Жаль! А может, как-то по-другому двойки отработать?
  На немой вопрос учителя "скромные овечки" предлагали, хлопая наивными глазками:
  - Например, пробирки помыть... ершиком... Или реакции какие подготовить...
  За девичьими партами полушепотом шли свои диалоги:
  - Нин, а вдруг заваливать будет?
  - Пойду пересдавать второй раз.
  - А потом?
  - А потом он, как честный человек обязан будет на мне жениться!
  
  - Ленка, ты слышала, что наша биологиня заболела?
  - Да. Ну и что?
  - А то, что он и ее уроки будет замещать у нас.
  - Да ты что? У нас ведь там следующая тема - "оплодотворение"!
  - Вот-вот. Нам-то ее задали только прочитать, а он у "ашников" заставлял отвечать у доски.
  - Во попали! Что будем делать?
  - А попросим "практических занятий" по этой теме...
  
  Месяца два 9 "Б" трепал нервы бедному Сереге. Но, то ли сами устали от революционной борьбы, то ли он начал к ним привыкать, но в конечном итоге обе стороны пришли к обоюдовыгодным отношениям. Класс особо не мешал проводить ему уроки, а он попытался подружиться с основной, определяющей поведение всего класса, силой.
  Костяк составляли лучшие ученики. Они же - главные спортсмены и они же - ведущие артисты школы. После того, как у Сереги обнаружили певческий талант и его привлекли к общешкольным и даже поселковым концертам, вся гоп-компания во главе с Серегой стала сообществом "соратников".
  Сергея Петровича частенько назначали руководителем поездок ребят на соревнования или концерты, а они (взаимозачетом) помогали ему в лаборантской: проверяли тетради, готовили реактивы к лабораторным работам, оформляли вместе с ним стенды в кабинете... И так вот, полегоньку-потихоньку, между членами нечаянно образовавшегося сообщества установились хорошие, добрые, практически дружеские отношения.
  Серега оказался человеком с достаточной дозой юмора в организме, и с ним интересно было разговаривать на любые темы.
  В компании "малолетних" друзей Сереги оказалась и Люба. Этот "ерш в юбке" постоянно маячил у него на горизонте. Так получилось, что ей чаще, чем другим "сотоварищи" приходилось с ним общаться, потому что никому тогда не удавалось представить ее занимающейся только одним делом. Она все свободное время проводила в школе, бегая из одного кабинета в другой, успевая на все репетиции, на все тренировки и соревнования. Если ее не было в школе, значит, в клубе - на подготовке очередной программы "агитбригады". (Кто помнит, существовало такое добровольно-принудительное образование во время оно, созданное для просвещения "темных масс").
  
  9 мая Люба запомнила как дату, начиная с которой жизнь ее окрасилась в совершенно другой цвет.
  После концерта молодые "артисты" решили сделать небольшой променаж по поселку во главе с Сергеем Петровичем, заодно провожая его до гостиницы. Теплое майское солнышко, начавшие зеленеть акации, а кроме того, удачно прошедшее выступление, все это вместе - веселило и грело молодые души как никогда.
  В общем гомоне "стаи" в тему прошло сообщение о наличии в шкафу у Сереги бутылки шампанского. Тут же, доходчиво и без напряжения, "молодь" убедила своего старшего друга в "несомненном факте прокисания вышеуказанного продукта, ежели его не применить тотчас же по назначению".
  Поддавшись всеобщей эйфории, Серега привел всю эту "банду" к себе в комнату. Человек восемь оказались за небольшим столиком в малюсенькой комнате гостиницы. Шампанского досталось каждому гостю по чисто символическому количеству, но гвалт стоял такой, что вахтерша пару раз заглядывала в комнату и предупреждала о правилах поведения в общественном месте.
  Серега играл на гитаре, чем покорил всех, а прежде всего Любу, окончательно и бесповоротно. Она безумно любила гитару, а на тех, кто умел перебирать струны, автоматически перекочевывала часть этой любви.
  Состав гостей со временем менялся. Одноклассники Любины по одному уходили, им на замену прибывали новые гости, которых связывали с Любой разные другие сферы деятельности. Так что она постоянно была занята разговорами с кем-нибудь из гостей и не заметила, как наступил вечер. Спохватившись, засобиралась домой. Сергей, к которому гости приходили отнюдь не с пустыми руками, оказался в состоянии, когда границы дозволенного перестают быть видимыми. Он забыл, наверное, что он учитель, а она - только школьница и, как истинный джентльмен, вызвался проводить даму. Как она не убеждала его в несостоятельности такого предложения, бесполезно. Пришлось согласиться.
  Они шли вдвоем по вечернему поселку. Редкие фонари не мешали им оставаться постоянно в полутьме, скрываясь от ненужных глаз. Он держал ее за руку, что-то говорил и говорил, а она думала только об одном: "Хоть бы никто не увидел. Если мама узнает, будет мне "и ванна, и кофе, и какава с чаем"...
  И все-таки Серега включил свое сознание. На последнем перекрестке резко затормозил и начал извиняться, что "дальше проводить не может по известным причинам". А Любе только это и надо было. Она хотела отделаться просто рукопожатием, но буквально на чуть-чуть дольше задержала свою руку в его руке и немного пристальней, чем обычно, посмотрела ему в глаза.
  Слова вдруг застряли где-то в горле, ладошки в одно мгновение стали влажными, а мир вокруг рухнул и перестал существовать. Видит ли кто-то их, нет ли... Главное, что она уже никого не видела и не слышала. Оглушительно стучало сердце, в ногах появилась противная дрожь, и захотелось прислониться к стеночке. Стена клуба оказалась надежной опорой. Чтобы взглядом не выдать своё состояние, свою непонятно откуда взявшуюся слабость, Любаша закрыла глаза. И в то же мгновение ощутила на своих губах приятную шелковистость усов, нежность прикосновения чужих, хотя нет, уже не чужих, а таких родных, таких замечательных, губ Сереги.
  Земля уходила из-под ног, и едва справившись с собой, она ослабшими руками смогла все-таки оттолкнуть его от себя. Он тихо спросил:
  - Тебе не понравилось? Я в чем-то виноват?
  - Нет. Просто мне надо идти. Дома ждут. - На большее сил не хватило.
  Как она дошла до дома, что говорила мама, как легла спать - ни на следующий день, ни после она так и не вспомнила.
  
  Два последующих выходных у Любашки ушли на "углубление" внутрь себя и серьезные размышления.
  Наверное, рано или поздно, такой эпизод мог бы иметь место. Ведь не совсем же она бестолковая и видела, что не безразлична этому парню. Его открытые улыбки говорили о том, что он всегда рад ее видеть, его светящиеся от нежности глаза поощряли каждое ее движение и шутку, его руки частенько "случайно" прикасались к ее плечам, лицу, и столько в них было доброты и тепла... Но ни одним словом он не обмолвился о своем отношении к ней, и среди всех в классе - ничем и никак не выделял.
  Свое же отношение к нему она точно определить не могла. Что-то вроде интересного, приятного общения. Ни о какой любви вообще не могло быть речи! Просто потому, что этого "не должно быть".
  Он, хоть и молодой, но учитель, старше ее на восемь лет. Это же совсем другое поколение!
  С другой стороны, она окружена этим поколением с детства. Один ее брат - его ровесник, другой - на четыре года старше Сереги. Их разговоры, их интересы, даже музыкальные пристрастия - знакомы и близки ей. Друзья братьев не сюсюкали с ней, общались вполне на равных, а по "остроте язычка" она им ничуть не уступала. Поэтому, наверное, ей так легко общаться с Серегой. Иногда - даже намного легче, чем со сверстниками.
  ...Но эти "странные" истории, когда школьник влюбляется в учительницу или школьница - в учителя, не вписываются в норму общественного сознания и, по меньшей мере, являются забавными для окружающих. А общественность, передовой отряд блюстителей морали, категорически призывает к осуждению таких случаев.
  А почему? Вот - абсолютно детский вопрос: почему считается, что взрослые точно знают, какую любовь можно разрешить, а какую - запретить навсегда.
  Кто-нибудь пусть докажет, что любовь может состояться именно тогда и только тогда, когда соблюдаются все общепринятые нормы морали или "утвержденные правила игры"?
  Да и возможно ли запретить любовь? Это ведь такое же чувство, как и другие: как чувство боли, чувство радости, ненависти...
  Попробуйте запретить словами боль в ушибленной ноге, попробуйте заставить себя любить человека, которого ненавидите за предательство, попробуйте запретить мамочке радоваться появлению долгожданного ребенка только потому, что он "незаконный"?
  Более того, любовь - гораздо сильнее всех отдельно взятых чувств. Только потому, что она объединяет в суровую гремучую смесь все имеющиеся в реестре чувства, все их оттенки, всю их силу. И оттого - она безрассудна, стихийна, практически не управляема.
  Она появляется ниоткуда и, если уходит, то без следа. А если же кому-то понадобится заковать ее в цепи, замуровать в ящик с ядерными отходами и опустить на дно морское, она будет только смеяться и обязательно отомстит за такое зверское к ней отношение.
  Как ни печально, не каждому она встречается в жизни, поэтому так и хочется на каждом любящем человеке повесить табличку - "Осторожно, любовь!" При этом абсолютно все равно - взаимное это чувство или нет, "правильное" или "ни к селу, ни к городу".
  
  *_*_*_*_*
  
  При следующей встрече с Серегой, Любаша не знала как себя вести и постаралась поначалу показать, что ничего не произошло и все осталось между ними по-прежнему, что граница "учитель-ученица" осталась "на замке". Но когда она перед уроком, исполняя обязанности дежурной, зашла в лаборантскую и с деланно-беззаботќным лицом протянула Сергею Петровичу классный журнал, он неожиданно обнял ее и, закрывая спиной дверь, без слов поцеловал. Люба молчала, безвольно опустив руки.
  - Почему ты молчишь? Ты - против? Я очень скучал по тебе эти дни и, извини, не мог удержаться. Но если ты скажешь, что тебе противно целоваться со мной, я не буду.
  Люба виновато улыбнулась и покачала головой.
  - Нет, ты как-то так вкусно целуешь, научишь?
  - Обязательно! - Рассмеялся он с облегчением.
  - А тебя кто научил? Наверное, большая практика была?
  - Ты начала уже ревновать?
  - А я тебя давно ревную. Помнишь, стол по периметру мелом намазан был, и ты весь выпачкался? Моя работа. А газету на твоем стуле с клеем? А доску, всю в парафине?
  - Это все ты?
  - В общем - да. Или я, или с моей подачи.
  - И к кому же ты приревновала?
  - А к новенькой биологине. Ты с ней в кино ходил и на концерт последний - тоже.
  - Дурочка, она же просто моя однокурсница, надо же кому-то ее поддержать здесь первое время.
  - А однокурсницы что - не люди что ли, в них влюбляться нельзя? - Обиделась за биологиню Люба.
  - Да она вообще не в моем вкусе, в институте мы почти и не общались.
  - А такие "дурочки" как я, значит, в твоем вкусе?
  - Ну, извини, я не хотел тебя обидеть. Ты очень хорошая, правда-правда, - начал он ее уверять, увидев в глазах девчонки сомнение в его словах. Обеими ладошками он наклонил ее голову и, перебирая пальцами мягкие волосы, долго целовал их, вдыхая запах.
  - У тебя очень вкусно пахнут волосы. А сама ты пахнешь молоком. Это так необычно...
  - Ага, это ты намекаешь, что у меня еще "молоко на губах не обсохло"?..
  Он снова рассмеялся и поцеловал в губы. Потом нарочито оттолкнул и начал выгонять:
  - Давай шагай в класс, сейчас звонок будет. Ты мне голову закружила, я не успел ничего приготовить.
  - Кто, я закружила? - Начала возмущаться Любаша. - Да это ты на меня напал и удерживал в заложниках, я даже в буфет не успела сходить. Вот упаду в обморок с голоду, и никакой твой нашатырный спирт мне не поможет!
  Увидев притворно-грозное выражение лица Сереги, Люба быстренько ретировалась за дверь.
  
  Практически каждый день они встречались в школе на переменах, а если была возможность, то и после уроков Люба забегала на несколько минут в кабинет химии.
  По утрам она вставала на цыпочках на крыльце своего дома и смотрела на четвертое окно справа третьего этажа школы. Это было окно лаборантской. Если оно светилось, значит, ОН уже был там, и тогда в школу она летела, не разбирая дороги. Если нет, настроение у девочки катастрофически падало. Темное окно означало, что у Сереги сегодня нет уроков, и Люба его увидит только завтра.
  Все для Любаши потеряло смысл. Всё, кроме того, что тревожило и волновало ее душу больше всего. Это - окно на третьем этаже школы, расписание уроков, где только от одного слова "химия" бросало в дрожь; это - бас, раздававшийся из-за двери кабинета и от которого, казалось, дрожали стекла, а у нее самой душа уходила в пятки; это - смешанный запах всех химических препаратов в лаборантской. А еще - самый лучший, самый вкусный запах, запах табачного дыма от его рыжих усов, когда он целовал ее.
  Май пролетел незаметно. Закончились уроки в школе, начались каникулы. Серега с десятыми классами готовился к экзаменам. Виделись они теперь намного реже - Люба всё труднее находила причину сходить в школу.
  Однажды Сергей, глядя совершенно серьезно ей в глаза, сказал:
  - Тебе сейчас лучше уйти, а то доведешь до греха.
  Любаша знала, конечно, что существуют определенные отношения между мужчиной и женщиной, и что "это" когда-то коснется и ее. Пока же "это" представлялось таким далеким и непонятным, неведомым и неизученным миром, что она даже не сразу поняла, от какого греха ей надо бежать подальше.
  Мама тоже периодически намекала на то, что поцелуйчики мужчинам не нужны, они требуют большего. От Любы никто ничего не требовал, и ей вся жизнь представлялась таким вот сладким раем: с нежными словами, трогательными воздыханиями и сладостным томительным ожиданием чего-то, доселе неизвестного.
  Учителя видели "ненормальность" отношений молодого преподавателя и школьницы и, скорее всего, обсуждали эту тему между собой, но Любе, как ни странно, никто ничего не говорил, никто не воспитывал ее в духе "марксизма-ленинизма". И, хотя сама она даже рада была бы поговорить о своих чувствах с кем-нибудь из понимающих учителей, они не спешили на разговор. То ли слишком уж понимающими оказались, то ли просто решили не связываться со столь щекотливым делом.
  Люба пыталась несколько раз завести с мамой разговор-разведку на тему Сереги, но та категорически не хотела его поддерживать. Тема любви для мамы - ярой коммунистки, свято чтившей суровые правила морали, не была ее коньком. А поощрять разговоры на тему "неправильной любви" - равносильно потере партќбилета. (Видели бы кто этот неподдельный ужас в её глазах только при намеке дочки на общение с противоположным полом: "Не приведи, Господи и родная партия!"). Поэтому Люба замолчала и больше не заводила разговоров о своем кумире.
  
  Как-то целый вечер Люба, Серега и еще одна парочка провели вместе, гуляя в березовой рощице недалеко от поселка. Одноклассница Любы - Катька и десятиклассник Олег волею случая оказались с некоторых пор "доверенными лицами" горе-влюбленных.
  Катька Яковлева отличалась отменной фигурой, ее точеные ножки вызывали восхищение многих и многих. Даже историк, "старый ловелас", гонял периодически Катю-Катерину к дверям класса ("душно" - открой, "холодно" - закрой), чтобы лишний раз полюбоваться на неземную красоту.
  Олег Мишин - тоже "свой человек". Все вместе они "агитбригадили" и мотались по соревнованиям. Теперь вот судьба свела их еще и на "любовно-дружеском поприще". Какое-то время их всех вместе называли "неразлучной четверкой". Правда, если родители Катьки знали о существовании Олега и даже в шутку называли его своим зятем, то родители Олега, напротив, не были в восќторге от его очередной пассии. Почему-то они считали, что Катя ему "ну, совсем не пара". Мама Олега была уверена, что ее любимому сыночку, красавцу и воќобще "такому-растакому", может подойти дочь только очень высокопоставленќного лица, не менее чем генерала.
  А родители Любы знали только то, что видели: у дочери вдруг сменилась подружка, и вместо энергичной Светки все чаще в доме стала появляться "малахольная" Катя.
  Сами же детки, не спрашивая мнение родителей, развлекались. Вот и на этой лесной прогулке "дуракаваляния" было хоть отбавляй... Слушали кукушку и спрашивали у бестолковой птахи о том, сколько счастливых лет у них впереди, собирали цветы и дарили друг другу охапками... В завершение - костер и песни под гитару. Но красивый романтический вечер закончился, едва Люба переступила порог дома.
  Любашкиной маме доброжелатели все-таки донесли, что отношения между ее дочерью и молодым учителем действительно имеют место быть, и она букќвально "в двух словах" (всего минут за двадцать-тридцать!..) научно - популярно объяснила непутевой дочке, что к чему, резко спуская ее с небес на землю.
  Мол, парень он вроде молодой, но для нее - взрослый мужик, ему нужна не такая "сикалявка", а девушка его возраста; что ей, пятнадцатилетней школьнице, надо думать об учебе, а не о каких-то похождениях. А если этот "гад" чего натворит, ему места не только в деревне мало будет, а и на том свете. Еще о том, как отрывают ноги лягушке, показывая, что бывает с теми, кто "приносит в подоле" и многое другое.
   Люба слушала эту лекцию молча, со стиснутыми зубами и немигающими глазами, а мама все говорила и говорила. С каждым словом Любаше казалось, что ее методично втаптывают в грязь, но точно знала одно: ей обязательно надо выдержать экзекуцию, до конца, не сломавшись.
  Вытянувшись в струну, она смотрела своими огромными черными глазами на мать в упор, не оправдываясь, не пререкаясь. От обиды на маму, что она "так вот" о ней думает, у нее самой даже не было слов, чтобы выразить всю боль от незаслуженных упреков. Люба не хотела, не должна была плакать, она никогда еще не плакала ни перед кем, но предательские слезы сами потекли по щекам. Она не вытирала их, не хлюпала носом, она просто не обращала на них внимания.
  
  Через некоторое время Любе показалось, что Сереге слова маминой лекции тоже стали известны. Он стал избегать ее, старательно прятал глаза, улыбку - под напускную серьезность, а она из-за этого равнодушия не решалась к нему подойти.
  Как-то, в перерыве между экзаменами, она все же зашла в школу, подняќлась на третий этаж пустой школы, и уже почти дошла до "своего" кабинета, как из-за полуоткрытой двери услышала голоса Сереги и еще двух его друзей. Люба знала их - это были хорошие приятели и одного из ее старших братьев. Совсем недавно нашего учителя приняли в эту дружную компанию.
  Они сидели за партой, вернее, вокруг нее и играли "в дурачка". Про между прочим, вели "мужские разговоры". Любе достался интересный эпизод для прослушивания:
  - Витек, что я могу сделать? - Говорил Серега. - Она хорошая девчонка, но молодая больно. Да и мамаша ее грозит всеми чертями. Я еще ничего не сделал, а она меня на тот свет готова отправить, но сначала - все поотрывать и собакам выбросить. Оно мне надо с ней связываться? А Любку жалко. Ну, вот как я ей скажу, чтобы больше не приходила, что я не хочу ее видеть и все такое?
  - Да ты не переживай, мы чего-нибудь придумаем. Пузырь ставь на стол - живо мозги просветлеют. - Предложил "добрый" Витек.
  Юрасик тоже посочувствовал другу в своем духе:
  - Чего с ней церемониться, пошли ты ее... далеко, да и все. Ты все с ней "сю-сю-му-сю", а тут надо грубо и резко.
  - Ты что, дурак? Нет, я не смогу. С другой стороны - евнухом тоже оказаться не хочется.
  - Так в чем же дело?
  Потом что-то еще грубое, потом - хохот, движенье стульями...
  Больше Люба не могла оставаться рядом. На цыпочках вдоль стены, она как можно быстрее летела прочь от этого кабинета, задыхаясь от слез, возмущения, обиды. При этом больше переживая даже не от грубости, а от того, что Серега выставил их отношения на обсуждение с теми, с кем сама Люба разоткровенничалась бы в самую последнюю очередь.
  *_*_*_*_*
  
  "Значит, он не хочет меня видеть, я ему уже надоела. Он не знает, как от меня избавиться. И это обсуждает со своими друзьями. Они смеются надо мной - какой позор!" Все эти мысли только и занимали ее сознание, а грубый хохот за спиной долго еще не мог забыться.
  Прошло несколько дней. Люба в школу больше не ходила, Сергей не звонил, не искал ее, и она уверилась в истинности услышанного. Она никак не могла понять, за что он так с ней? Что она плохого сделала? В чем ее ошибка? Почему ее чистую, светлую любовь затоптали грязные сапоги похотливых мужиков?
  Умом она понимала, что в чем-то правы и мама, и Серегины друзья. Просто, они слишком рано встретились. Да, она еще слишком молода для серьезных отношений, таких, которые ведут к замужеству, к образованию семьи. Да, первой и основной задачей пока является поступление в институт и получение высшего образования. Так настаивала мама, да и Любины одноклассники, вся их гоп-компания, имели точно такие же планы. А их поколение именно так воспитывалось: всё делать, как все. А потому даже и мысли не возникало, что можно идти по жизни "другим путем", не в ногу.
  Ей, пятнадцатилетней девчонке, не под силу было решить кроссворд, где любовь, сохранение чистых отношений и дальнейшая учеба, карьера получались абсолютно несовпадающими понятиями, ни по горизонтали, ни по вертикали. А поддержать, посоветовать, объяснить всё по-доброму никого не нашлось.
  Пришлось срочно взрослеть самой и начинать учиться понимать других людей. В частности, мужчин. Для поведения Сергея нашлось оправдание, и Люба приняла его как суровую данность. Она попыталась поставить себя на его место и понять движение мужской логики. И что получилось?
  "Я, молодой парень, которому нужна полноценная "мужская" жизнь, не обязан верно и преданно ждать, пока несовершеннолетней девчонке стукнет восемнадцать. И потом, ее учеба в институте может изменить эту девочку-припевочку до неузнаваемости. Это сейчас она смотрит на него с обожанием, а поучится год-два, найдутся другие интересы, возникнет другой круг общения, она повзрослеет и вспомнит когда-то своего учителя только лишь как забавный случай в жизни. Тем более, с ее строгими родителями вряд ли найдется общий язык после всех полученных угроз.
  Так почему я должен отказываться от нормальной жизни ради призрачного, никем не гарантированного счастья?"
  
  Внешне смирившись с таким положением дел, Люба попыталась выбросить из головы "всю дурь", как говорила мама, и отдыхала остаток лета довольно-таки весело: с одноклассниками сначала съездила в трудовой лагерь, где труд как таковой практически отсутствовал и дохода не давал. Зато были дискотеки, веселые перепалки со своими мальчишками, заигрывания - с местными. Приехав из лагеря, все они продолжали весело жить "на родной земле".
  Несмотря на то, что девчонка сама себе запретила даже поворачивать голову в сторону школы, все-таки по утрам ее взгляд непроизвольно останавливался на знакомом, четвертом справа, окне третьего этажа школы.
  Что означает книжное понятие "сладостные муки" и еще - как болит сердце, Люба узнала именно в это лето.
  *_*_*_*_*
  Недели за две до начала последнего школьного года, Любаша случайно встретила на перекрестке одного из друзей Сергея Петровича, того самого Юрасика, который учил своего друга, как правильно "покидать" надоевших женщин. Любе не очень хотелось с ним разговаривать, она слегка кивнула ему и собиралась идти дальше, но Юрка схватил ее за локоть и, дыша в лицо свежим перегарчиком, повернул лицом к школе.
  Она увидела Сергея.
  - Что, приехал твой друг? - Равнодушно спросила она.
  - Да, я к нему и иду сейчас. - Как будто хотел уколоть, с вызовом проговорил Юра.
  - Ну и иди. Привет передавай, счастья пожелай и всего прочего. - С усмешкой, но спокойно сказала Люба.
  - Я вот что хотел сказать, предупредить тебя, что ли - ты к нему не лезь больше, ты ему не нужна. Он тебя разыгрывал все время. Проиграл один раз в карты, а на проигрыш поспорил, что "закадрит" тебя. Все получилось легко и просто, тем более, что ты сама ему в руки шла. Мама твоя только помешала дело до конца довести.
  - Все? - Также спокойно спросила Любаша.
  - Все. - Недоуменно протянул Юрасик.
  - Я знаю. Так что можешь меня ни о чем не предупреждать.
  - Откуда? - он удивленно округлил глаза.
  - Сама догадалась! Не глупее паровоза, однако. Пока. - Махнула ручкой и пошла дальше, еле сдерживая желание то ли закричать, то ли заплакать. Ей опять напомнили о еще не зажившей ране, которую эти двое ей нанесли.
  
  Учебный год начался, а с ним и обычные дела и хлопоты. С Сергеем они больше наедине не встречались, только здоровались при встрече, как все. Уроки у них он больше не вел. В десятый "Б" пришла новая учительница по химии. Общественной нагрузки у ребят поубавилось, все свободное время теперь занимала подготовка к экзаменам.
  Про личную жизнь Сергея Петровича говорили, что он получил квартиру, и теперь она, эта жизнь, бурлит у него кипятком. Частенько он приходил в школу "со вчерашнего", а то и не приходил вовсе, и тогда приходилось посылать за ним учеников.
  Потом из подслушанных разговоров мамы с ее подругами, Люба узнала, что одна из замужних женщин ждет от него ребенка. Сначала не поверила, а потом вспомнила, что эта женщина - учительница из музыкальной школы - вместе с Сергеем пела на сборных концертах в клубе, что были у них и совместные выездные концерты, а еще говорили, что она частенько бывала у него дома, с подружками и без. "Спелись", в общем.
   Старший "женский состав" поселка, как ни странно, эту женщину не осуждал. Оправдывал тем, что она, десять лет прожив с мужем, так и не дождалась от него ребенка. Когда мужчине врачи поставили диагноз "бесплодие" из-за перенесенќной в молодости "плохой" болезни, надежды на рождение малыша от собственќного мужа не осталось. Женщина поступила мудро: решила родить от здорового парня, не предъявляя ему никаких претензий. А мужу поставила ультиматум: не нравится - уходи, согласен - будем считать, что ребенок твой. Муж боготворил свою жену и, понимая, что во всем виноват только он, радовался позже появлению дочки, как своей собственной.
  А Люба из этой истории сделала вывод: "Значит то, что нельзя, нехорошо по общим понятиям морали, при определенных условиях все-таки можно?!"
  
  Ближе к экзаменам, учительница химии "скоропостижно" ушла в декрет. Пришлось Сереге возвращаться в класс, где училась Люба. Поначалу, он не совсем уютно чувствовал себя под ее пристальным взглядом, но мало-помалу между ними установилось общение, похожее больше на деловое. Любашка всеми силами держала нейтралитет и старалась ни одним словом, ни одним движением не показать, что в сердце ее по-прежнему сидит та боль, та незаслуженная обида. А еще - страшное желание вернуть все обратно и снова почувствовать себя любимой и желанной.
  Экзамены она все сдала отлично. На химии, правда, запуталась в задаче, и уже готова была плюнуть на все и уйти, как Серега сам подошел и подсказал ей правильное решение. Ассистенты сделали вид, что ничего не видели, а Люба подумала с печальной иронией: "Ну вот, хоть какую-то пользу поимела от него. А то все - одни расстройства".
  
  Выпускной бал был прекрасен. Много цветов, много музыки, много хороших слов... Слезы прощания... Только Сергея Петровича не было. Он в этот день уезжал к родителям.
  Среди бального веселья кто-то из "своих" кинул клич - пойти на вокзал и проводить Серегу. Времени до поезда оставалось тридцать минут. Стайка девчонок и мальчишек, считающих себя его давними друзьями, полетела на вокзал, бросив родителей на попечение учителей.
  Сергей опешил, когда к нему подлетела шумная ватага. Кажется, он даже чуть-чуть прослезился.
  - Какие же вы взрослые... - Сказал он, оглядывая всех так, как будто увидел их после нескольких лет разлуки.
  Действительно, мальчишки в цивильных костюмах выглядели совсем по-другому, а про девчонок и говорить нечего - длинные бальные платья и прически сделали их неотразимыми.
  Люба стояла в толкучке рядом со всеми, но у неё самой создалось такое ощущение, что шум и гам, устроенный одноклассниками, ее лично совсем не касался. Она молча смотрела на Сергея и спокойно думала о том, что прощается с ним навсегда, что это последние минуты их встреч. А вот что говорят в таких случаях, она не знала.
  Прогудел тепловоз, и все потянулись сказать последнее "прости" другу-учителю. С мальчишками он прощался за руку, девчонок целовал в щечку. Люба, грустно улыбаясь, подошла последней.
  - До свидания, Сергей Петрович. Или прощайте? Ой, и зацеловали же Вас, - начала она старательно стирать следы губных помад на его щеках, - прямо и места живого нет.
  - Почему же нет? Губы остались?
  - Да кому они нужны? Завесил усами - попробуй, доберись. Целехоньки, не тронуты.
  - Ну, так в чем проблема? - Он обнял ее, дрожащую от ночной прохлады, а может, от волнения и поцеловал так, как это делал раньше.
  Одноклассники мудро отвернулись и пошли к школе.
  - Ты не теряйся, ладно? - Попросил он виновато. - Заходи, не забывай дорогу в мой кабинет.
  - Я эту дорогу никогда в жизни не забуду.
  - А я тебя... Так уж выходит в жизни... - Он хотел что-то еще сказать, но объявление об отправлении поезда заглушило его слова. Люба заторопила:
  - Беги, опоздаешь. Даст Бог - увидимся еще.
  Легонько прикоснулась к любимым рыжим усам, теплым родным губам, изобразила, попятившись, прощальный жест рукой. Потом резко отвернулась, зажмурив глаза и закусив губы, и направилась к школе. Одноклассники маячили далеко впереди. Она могла бы их быстро догнать, но не захотела. Так и шла, медленно переступая через ямки и камни на дороге, будто ощупывая почву под ногами.
  "Закончен бал - погасли свечи"... Через день после выпускного, те, кто решил поступать в институты, собирали чемоданы. Вот-вот начнутся подготовительные курсы, а Любаша еще не выбрала не то что институт, но даже направление своей будущей сферы деятельности.
  Ей было все равно. О педагогике она мечтала только до шестого класса, но быстро поняла, что труд учителя - одни нервы. Потом хотела стать строителем, но мама сказала, что быть прорабом на стройке - чисто мужское и грубое занятие. Медицина светилась как НЛО. Единственное ограничение, которое она поставила для себя чисто интуитивно - не поступать ни в один институт в том городе, где жили родители Сергея, и куда он собирался рано или поздно перебраться.
  Она чувствовала, что если будет жить в том городе, то не выдержит, и снова начнет встречаться с Серегой. А это значит только одно - учеба реально может пойти под откос и тогда мама выполнит свои угрозы относительно предмета дочкиной любви. Девочка уже поняла, что "запретный плод" не так сладок, как все думают.
  Поэтому пришлось опять "делать как все": друзья поехали в Хабаровск - она тоже. Дружная компания одноклассников подала документы в один институт - она тоже, только чтобы не разлучаться с ними. Факультеты, правда, выбрали разные, кому что больше понравилось.
  Люба без всякого энтузиазма поступала на экономический, благополучно и без особых сожалений провалилась и переложила свои документы в другую приемную комиссию, где хватало набранных ею баллов, а самым главным достоинством выбранного факультета являлась преддипломная практика, и не где-нибудь, а в Ленинграде. Насколько Любочка была нетерпелива в получении желаемого, но тут она решила смиренно ждать целых четыре года ради исполнения своей заветной мечты - побывать в этом легендарном городе!
  Студенческая суматошная жизнь, новые знакомые, новые впечатления, большой город не то, чтобы не понравились - не захватили, не стали основой ее жизни. Бойкая на язычок, "заводила", она становилась "душой" любой компании; легко давалась учеба - не было проблем с преподавателями. Однако же...
  
  За первый год учебы Люба приезжала домой несколько раз, на каникулах и просто на праздники. Сдавала кровь, чтобы иметь справку об освобождении от занятий, отпрашивалась официально в деканате на пару дней, досрочно сдавала экзамены, чем растягивала свои каникулы до зависти одногруппников. И... боялась самой себе признаться в том, что напрягалась так ради одной цели - не просто быстрее оказаться дома, а для того, чтобы однажды зайти в школу, подняться на третий этаж... Казалось, что только эти моменты и были тем, ради чего она существует.
  Встретившись с Серегой в школе, болтала с ним о всякой всячине, делилась впечатлениями о новой жизни. И вдыхала, как последний наркоман, родной до боли запах химикатов в лаборантской.
  А Сергей, как в самом начале их романа, был нежен и всегда радовался ее приходу. Если их встреча приходилась на послеурочное время, вечером, то он провожал ее домой. И тогда все ночное небо, всё сияние звезд, все падающие снежинки, весь мир - существовали только для них. Куда пойти погулять в поселке - и так большой вопрос, а тут еще по-прежнему на их отношениях лежало родительское "табу", так что попадаться кому-либо на глаза совсем не хотелось. Прятались, чтобы никто более не смог ни одним словом испортить радость встреч. Под покровом темноты они гуляли там, где тускло светили фонари или не светили вовсе, где прохожие - случайны, и так - до тех пор, пока не замерзали окончательно. Тогда Сергей отправлял Любашу домой.
  Он ничего ей не обещал, а она ничего и не требовала. Ей важно было одно, и она это чувствовала: Сергей ее любит, он рад ее видеть, а что будет дальше - судьба распорядится сама.
  Судьба прислала весточку ранней весной в виде письма от подруги. Ее школьная подружка Светка не поступила вместе со всеми в институт и дома готовилась ко второй попытке. И именно от нее Любаша узнавала обо всех новостях в поселке. Не тех, конечно, о которых писала мама, а тех, что более всего волновали двух девчонок, понимающих друг друга с полуслова, с полувзгляда.
  "Держись, подруга, - писала Светка после обычных слов приветствия. - Мужайся и попробуй забыть своего учителя. Недавно он женился, тоже на учительнице. Она недавно появилась у нас, но успела-таки сделать свое "черное дело"...
  "Всё! Финита ля-комедия". - Определила Люба свою дальнейшую жизнь. "Он все решил и отказался от меня совсем. Больше я на него не имею никаких прав. И ничего больше не будет".
  И, хотя Любаша раньше никогда не представляла Сергея в роли своего мужа, наоборот, ей всегда казалось, что он может быть только самым лучшим другом, от этих трех-четырех строчек письма вдруг стало невыносимо больно. Как от удара хлыстом, как от изощренного предательства.
  
  Майские праздники по календарю получались длинными и Любаша, чтобы не прозябать в общаге, поехала домой. День Рождения матери - официальная причина поездки, а "посмотреть в глаза этому гаду" - верная.
  И снова - 9 Мая. Два года назад Сергей первый раз поцеловал ее.
  - "Траурную годовщину" надо отметить. - Сказала Люба своей двоюродной сестренке Тане, когда их родители уселись за праздничный стол. - Пошли-ка, до магазина пройдемся, а потом к тебе. Тут своя свадьба, а у нас своя будет. Есть контакт?
  - Есть контакт! - Безропотно ответила Таня, запрыгивая в туфли.
  - От винта! Вперед! - Скомандовала на правах старшинства Любаша.
  На улицах поселка бурлил праздник. Веселые лица, планово и стихийно собирающиеся компании, определяли маршруты своих вояжей, где-то уже пели песни. Общий кураж развеселил и девчонок. Татьяна рассказывала о своих приключениях живо и осязательно, Люба вставляла свои реплики, и обе две хохотали как сумасшедшие, закрывая друг другу ладошками рты, когда "громкость зашкаливала за предельные нормы".
  Внезапно Танька схватила за руку Любу и быстро утащила ее за газетный киоск.
  - Ты чего? - Поперхнулась Люба. - Боишься что ли кого?
  - Я-то нет, а вот тебе - придется помолчать немного.
  - Мне? Молчать? Ты сама поняла, что сказала?
  - А я сказала - молчи! Серега идет.
  - О-о-о! Как интересно! Значит, это мы его так страстно боимся?
  - Он не один. Идет целая толпа, жена его - там же. Не вздумай окликнуть, в толпе Парабелла. (Кличку учительница физики получила за длинную нескладную фигуру).
  - Плохо дело. Эта живо мамуле доложит, если что.
  - В том-то и дело. Люб, ради меня, не трогай его, а?
  - Та-ак! Чем дольше ты меня уговариваешь, тем больше мне хочется сказать ему пару слов. - Любаша пошла, что называется, "в разнос".
  Они сидели на прилавке киоска и ждали, пока пройдет Сергей и "иже с ним". Компания из трех молодых семейных пар, бурно что-то обсуждая, прошествовала мимо. И все бы прошло ровно, без эксцессов, если бы Серега не отстал от своих, заговорив с незнакомым Любе парнем. Минута разговора, и он бросился догонять компаньонов. Тут-то Любаша его и окликнула. Покачивая ножкой, она позвала его по имени-отчеству и помахала рукой, определяя свое местонахождение. Слабое зрение и некоторое количество "принятого внутрь" могли помешать ему увидеть зовущего.
  - Сергей Петрович! А-у! Не проходите мимо, дальше девушки еще хуже!
  Тот остановился как вкопанный, резко развернулся и, едва разглядев, кто его зовет, быстрым шагом, почти бегом, направился к ним.
  - С праздником, Сергей Петрович! Как живется женатым мужчинам? - "Язва" начала свою работу. Но тут же и закончила.
  - Любочка, милая моя! Ты меня прости! Хочешь, я на колени встану? - И тут же начал опускаться в пыль перед Любиными ногами.
  Она никак не ожидала такого поворота. Растерянная, оглядывалась по сторонам, боясь, что такой концерт среди бела дня может показаться многим интересным.
  - Встаньте, не надо, люди смотрят!
  - Мне все равно... Я виноват перед тобой... Я не смог отказаться... Так полу-чилось... Я не хотел... Так вышло... - Сумбурно, короткими фразами, пытался оправдаться Сергей, хватая Любу за руки и, прижимая к себе со всей силой, разбрасывал поцелуи по всему ее лицу, приговаривая:
  - Мои глазки, самые лучшие, самые черные; мои бровки, чудесные, шелкоќвые; мои сладкие губки, самые лучшие губки в мире...
  - Перестань, не надо, лучше уйди, - как ни старалась Люба казаться равнодушной, долго сдерживаемые чувства разом пробили брешь в ее стойкости. Она поняла, что еще немного, и слезы польются сами собой, и она никакими силами не сможет их остановить.
  А Сергей все просил у нее прощения, продолжал целовать закрытые глаза и крепко сжатые губы.
  - Ты простишь меня? Может, не сейчас, позже, но простишь? Я знаю, что поступил по-свински, я ведь очень, очень тебя любил. Я и сейчас люблю. Я только сейчас это понял. Какой же я дурак, Господи!
  - Уйди, прошу тебя, уйди, - еле шептала Любаша.
  Серегина компашка заметила его исчезновение, и парламентеры уже шли за ним, на ходу крича что-то о совести, чести и долге перед людьми. Он уже два раза делал попытку отойти, но снова возвращался, чтобы поцеловать свою брошенную любимую.
  В конце концов, Люба сама встала и, с трудом держась на ногах, не глядя на оставленного Серегу, почти не открывая глаз, пошла прочь от злосчастного киоска.
  Таня еле догнала Любу и едва сама чуть не упала, когда обессиленная сестренка оперлась на ее руку.
  - Быстро. Домой. К тебе. Ничего не говори. Идем быстрее.
   Таня свою сестру в первый раз видела такой. Та была как в горячечном бреду. Отрывочные слова, сжатые губы, глаза, которые открывались только на мгновение, чтобы не потерять направление движения. Они уже почти бежали, а Люба все твердила:
  - Молчи, только молчи.
  И только когда захлопнулась за спиной дверь, Люба рухнула в кресло и зарыдала.
  - Все, не могу больше терпеть! - Как бы извиняясь, выдохнула она.
  Таня сидела на диване напротив и ошалевшими глазами смотрела на свою "безумную" сестру. Она никогда не видела ее плачущей.
  Сегодняшняя картина никак не вписывалась в сложившийся образ Любки. Всегда спокойная и рассудительная, не поддающаяся панике в трудных ситуациях, сестренка могла заставить хохотать любого через пару минут, даже если человек до этого был зол на весь мир или рыдал от несчастий.
  - Вот это да! Неужели ты его так любишь? Такой я тебя еще не видела.
  - И не увидишь больше. Это в первый и в последний раз. - Первый ком в горле выплеснулся вместе с первыми слезами. Пришло некоторое облегчение и способность разговаривать.
  - Ты поплачь еще, поплачь... - Танька сама уже кривила рот, глаза покраснели, нос пару раз хлюпнул, и слезы градом покатились из ее круглых серых глаз.
  Вот этого Любаша вынести не могла. Все еще всхлипывая сама, начала успокаивать "младшенькую":
  - Ну, а ты-то чего? Кто б увидел - чокнулся. Сидят две дуры и ревут, неизвестно по какой причине. И не объяснишь ведь никому! Да еще на трезвую голову...
  - Кстати!.. - Одновременно воскликнули обе сестры, утирая еще бегущие слезы. - Мы за чем пошли в магазин?
  - За тем самым.
  - Ну, и что?..
  - Я второго захода не выдержу, - Люба смотрела на себя в зеркало и понимала, что на улицу ей в ближайшие два-три часа ходу нет. - Если можешь, сходи без меня, деньги в кармане плаща.
  Танька в этот день готова была для Любы сделать все, что та только бы не приказала. До такой степени она была шокирована силой переживаний сестры.
  
  
  - Лучше б он ничего не говорил. Ну, вот зачем он сказал, что любил, что любит... Чтобы мне сейчас еще больнее было?
  Любаша с Татьяной сидели на крыльце дома с бокалами вина в руках. Разломанная шоколадка горкой лежала на фольге между ними, но про нее, кажется, совсем забыли.
  Таня попыталась сначала отвлечь любимую сестренку от грустных дум разговорами "не по теме", но это не помогало. Любе надо было выговориться. Когда она замолкала, то снова плакала. Поэтому "младшенькой" поневоле приходилось молчать. Она только изредка гладила Любашу по плечу, пытаясь успокоить ее хоть немного.
  - Тань, ты не знаешь, случайно так, его родословную? - Люба спросила серьезно, но за ее всхлипами Таня почуяла подвох.
  - Нет, а где бы я узнала?
  - Где-где? В документах гестапо!
  - Да ну тебя! - Таня увидела приближение "выздоровления" сестры. Если та начинает язвить, то можно ставить положительный диагноз. На их языке это называлось "клиент будет жить". - Он же тебя не бил, а любил...
  - Лучше б убил, сволочь, чем так издеваться. То - "мне нельзя тебя любить, потому что ты маленькая, еще рано", то - "я понял, что тебя люблю, но извиняй, уже поздно". Чушь собачья! А я что теперь должна делать? Он же мне всю душу вымотал! Я же, кроме как о нем, думать ни о ком больше не могу!
  - А ты с кем-нибудь из института заведи романчик.
  - С кем, с одногруппниками? Да после Сереги они мне все кажутся детьми ясельного возраста, я с ними разговариваю на разных языках.
  - А "старшаки"?
  - Тань, отстань! Ты же меня знаешь?!
  - Знаю, - понуро согласилась та заранее со всеми последующими доводами сестры.
  - Пока у меня из головы кто-нибудь или что-нибудь не выбьет эту историю, мне никто не будет нужен. Это раз. Два - не дай бог мне еще раз так влюбиться. Я просто сдохну.
  - А давай мы не будем с тобой влюбляться в мужиков?
  - Давай. Мы просто их будем четвертовать, да?
  - Нет, мы их будем заставлять в нас влюбляться. И тогда... - начала мечтать Танька, а Люба подхватила восторженным тоном героини из фильма "Девчата":
  - Идем мы по улице, а они штабелями, штабелями вокруг нас падают, падают...- Потом, помолчав секунду, мрачно добавила: - А мы их четвертуем, четвертуем...
  Танька чуть не захлебнулась остатками вина.
  
  Люба ушла домой, когда темнота замаскировала ее зареванное лицо. На следующий день она уехала в институт с твердым намерением начать новую жизнь.
  
  Летняя сессия, зачеты, экзамены, потом - стройотряд... Почти все лето Люба не появлялась в родном поселке. А, приехав, узнала от подруг, что Сергей с женой переехал в город к родителям "на постоянку". Ей даже легче стало от такого известия. Закон КГБ "Нет человека - нет проблем", все-таки хорош для таких вот случаев.
  "Легко" было недолго. В один прекрасный момент Любаша встретила Серегиного друга Юрасика. По злой иронии судьбы, встретились они на том же самом месте, где год назад он же убеждал ее в подлости Сергея.
  - Привет студентам! - Широко улыбался Юрка, показывая всю мощь железных зубов.
  - Привет ментам позорным! - Так же ясно улыбаясь, пожала Люба протянутую руку новоиспеченного милиционера. - Значит, хлеб учительский не понравился? В ментовке лучше кормят? Или больше наливают? - Запашок, шедший от Юрика, не мог сдуть даже сильный ветер.
  - А все нормально. Служба идет сама собой, мы живем сами по себе.
  - А как же народ?
  - А что - народ?..
  - Беречь его и охранять - кто будет?
  - А мы народ бережем: сначала посадим, потом стережем. Ты же знаешь.
  - Все ясно с вами. Ладно, пока. Я пошла, тороплюсь, знаете ли...
  Афоризмами, старыми и новыми, Юрка мог заморить кого хочешь.
  - Подожди, Люб! - Услышала она за спиной опять его голос, когда отошла уже на приличное расстояние.
  - Ну, чего хочу? - Люба начала проявлять недовольство.
  - Любаш, ты не сердись на меня за тот разговор, ладно? Придумал я все тогда. Не хотел тебя гнать Серега. Он просто мать твою боялся, а я подумал, что ему помочь надо избавиться от тебя.
  - Ладно, проехали. Бог простит. Все?
  - Я вообще-то тебя остановил, чтоб привет от Сереги передать.
  - Большой привет-то? Небось, еле несешь?
  - Привет большой, но на маленькой бумажке.
  Юрка порылся по карманам и из одного из них вытащил открытку с видом на море.
  - Это тебе. Серега передал, когда из отпуска ехал.
  - Спасибо. Если это не из нашего газетного киоска, конечно. А то я, знаете ли, как-то не увлекаюсь сбором открыток, фантиков, пионерских значков...
  - Ну ты и с... - споткнулся он на первой букве не очень литературного слова, увидев Любин внимательный взгляд. - Там телефоны его. Вон, внизу написаны. Домашний и рабочий. Захочешь - позвони. Кстати, он теперь тоже мент.
  - Ба! Теперь-то мне в два раза спокойней будет. Мою честь и жизнь будут беречь такие кадры!
  Пафосная речь Любы не имела успеха. Юрасик обиделся.
  - Да иди ты! К тебе по-человечески, а ты...
  - А не вы ли отучили меня разговаривать по-человечески, товарищи преподаватели-менты? - Люба почувствовала, как в ней "заворачивается" пружина. - Ладно, все, закончили, а то еще наговорю лишнего, потом жалеть придется. Пока.
  На обратной стороне открытки действительно были только номера телефонов и - ни одного написанного слова. Это уже становилось забавным.
  *_*_*_*_*
  Открытка заняла свое место в особом пакетике, который про себя Любаша назвала "светлая ему память". Конечно же, в хорошем смысле слова. В нем были собраны частицы воспоминаний, связанных с Сергеем. Там лежали и записка, написанная им Любаше с предложением увидеться, и засушенная ромашка, подаренная им во время лесной прогулки, и даже работа по химии с исправлениями и оценкой, выведенной острым почерком Сергея Петровича. Там же, в пакетике, сложенные вчетверо, мирно покоились первые стихи Любаши о своей школьной любви.
  Иногда, когда тоска особенно остро сжимала сердце, когда очень хотелось услышать чьи-то теплые слова, она доставала этот пакетик, перебирала нехитрое его содержимое и уходила целиком в мир воспоминаний. Потом, ночью, подушка впитывала соленые ручейки ее слез и дарила приятные сны, в которых все было хорошо, светло и ясно.
  
  А открытка с видом на море и номерами телефонов пригодилась осенью, после ноябрьских праздников.
  В тот день по телевизору по всем каналам звучала симфоническая музыка, вселяя в души какое-то мрачное предчувствие.
  Почему-то стало страшно, когда на экране появился диктор и начал говорить жутко загробным голосом: "После долгой и продолжительной болезни... умер Леонид Ильич Брежнев".
  Вот это был номер! Жизнь казалась такой неизменяемой, такой прогнозируемой... Символом этой стабильности, пусть и "болотной", вольно или невольно, считался именно ОН. Тот, кто вот так неожиданно взял и "бросил всех на произвол судьбы".
  Где-то посередине перечня всех болячек второго Ильича, в комнату, где Люба жила еще с тремя девчонками - сахалинками, вбежала их землячка. Ксюха уже была вся зареванная, но продолжала завывать:
  - Вы слушаете, о-а-ой...?
  Люба, продолжая смотреть на экран телевизора, поинтересовалась:
  - По какому поводу плачешь, девочка?
  Девочка Ксюша была явно по-настоящему расстроена:
  - Жалко-а-а-а...
  - Всем жалко, но не выть надо, а думать.
  - О чем тут думать? - Чуть не кричала Ксюха. - Такой человек умер!
  - Что дальше будет, например. Об этом.
  - А что может быть хуже? - Лицо Ксюхи изобразило одновременно негодование и интерес.
  Люба решила поддразнить немного глуповатую девчонку, которая всегда верила во всякую чепуху. А заодно и свои страхи спрятать подальше.
  - Ксюш, ты что, не понимаешь? "Холодная война" в разгаре. Сейчас вот умер тот, кто сдерживал гонку вооружений. Слыхала, наверное, про такое? Так и что мы можем ждать? - С еврейским акцентом вопрошала Любаша. - Войну, Ксюха, войну, настоящую, жестокую и кровавую. Так что готовься. Закупай соль, спички, сахар и иди, прощайся со своим Славкой. Забреют его скоро, как пить дать.
  Говоря все это, Любаша достала из-под кровати чемодан и начала демонстративно перебирать вещи, откладывая те, что похуже, в отдельную стопку. Ксюха, выпучив глаза, медленно переваривала услышанное.
  Между тем, Люба надела свой старый, замызганный стройотрядовский свитер и, как бы поторапливая соседок, подала команду:
  - Бабоньки, всё, хватит рассиживаться, пошли!
  - Вы куда? - Ксюха, глядя на происходящее, совсем перестала что-либо соображать. Тем более, что все три ее землячки тоже суматошно копались в сумках и чемоданах. Она же не видела, что девчонки просто прятали свои лица в ворохах тряпок, раскрасневшись от еле сдерживаемого смеха, Люба же серьезным и озабоченным тоном продолжала:
  - Ксюха, ты как хочешь, а мы идем копать землянки. Кстати, ты не знаешь, где лопаты можно взять? А то у нас только кухонный топорик.
  - К-к-к-какие землянки, зачем?
  - Ксюш, ты не переживай. Мы пару месяцев отсидимся там, ну, пока бомбежки не прекратятся, и все. Потом объявим войну Японии...
  - Кто, мы что ли? - Ксюха вдруг засомневалась в нашей военной и патриотической силе.
  - А что? Объявим! - Твердо пообещала Люба. - А на второй день сдадимся в плен.
  Любины соседки уже откровенно ржали. До "землячки" начало доходить, что ее разыгрывают. Она открыла рот, чтобы высказаться по этому поводу, но не нашла слов. Так, с открытым ртом и ушла, громко хлопнув дверью от невыраженных обид.
  А Люба задвинула чемодан под койку, и начала переодеваться в "цивильное".
  - Ты куда? - забеспокоились девчата-соседки.
  - Ну не землянки же копать! В город поеду, позвоню домой, еще куда-нибудь...
  Необходимо было успокоиться самой, а помочь в этом мог только кто-то из "взрослых".
  На телефонной станции таких обеспокоенных, как она, роилась целая толпа. В разговоре с домом сразу же отказали, слишком много заказов и вероятность соединения в ближайшее время близилась к нулю, поэтому, наменяв "пятнашек", Любаша пошла к будке телефона-автомата, доставая дрожащими руками открытку Сергея.
  Не сразу, но пошли гудки, соединяющие два города. В трубке захрипело, запикало, а потом раздался далекий, но страшно родной голос:
  - Алло, слушаю...
  - Это хорошо, что слушаете. Здравствуйте, Сергей Петрович!
  - Ну, ничего себе! Ты откуда?
  - Город-герой Хабаровск приветствует Вас! - Произнесла Люба заранее приготовленную фразу. Вряд ли кто-то, кроме нее, мог звонить Сереге из Хабаровска. Но похоже, он и так узнал Любу, потому что радость в его голосе была нескрываемой. - Могу ли я с Вами поговорить? - Продолжила она, не договаривая слово "спокойно".
  - Конечно! Запросто! - Завосклицал он. - Как дела? Что новенького?
  - Да про новенькое целый день по телевизору показывают...
  - А-а-а, это... - Протянул Сергей. - Так это ерунда.
  - Как ерунда? Совсем ерунда? А что дальше будет?
  - Ничего не будет. Как жили, так и будем жить. Свято место пусто не бывает, ты же знаешь.
  - Знаю, но страшно. А вдруг война? - Люба прибавила ужаса в голос.
  - Спаси и сохрани твою душу, что ты несешь! С чего бы? - Серега уже откровенно хохотал. - Можешь не волноваться, все будет нормально.
  - Ваши-наши внутренние органы это гарантируют?
  - Малыш, обижаешь! Граница на замке и танки наши быстры.
  - А как насчет бронепоезда? Стоит колом на запасном пути? - Начался плавный переход на личную тему. - Или все же может позволить себе некоторые "забеги"?
  - С бронепоездом все в порядке, и где-то в мае он примчится в твой город на сдачу сессии.
  - Вот-те на-те! Значит, увидимся здесь?
  - Да, если ты не против...
  - Смеешься, да? Приезжай, нас тут много, будет весело.
  - Хорошо. Ты звони, если что, не стесняйся.
  - Кто, я - "стесняться"? Это ты про меня, что ли?
  - Ты все такая же хулиганка... - В его голосе проявилась грустинка с нежностью пополам.
  Закончились "пятнашки", и Люба едва успела наскоро попрощаться, оставшись без ответного "целую".
  Важен был не сам разговор, а то, что снова появилась отдушина, которой ей так не доставало последнее время. Прекрасно понимая, что "отдушина" эта будет только вредить: ворошить прошлые воспоминания, навевать ненужные мечты и не даст жить настоящим, тем не менее, Люба не в силах была отказаться от общения с Сергеем. Ей казалось, что чем больше времени проходит, тем сильнее она его любит. Расстояние и время не оказались теми докторами, которые должны были вылечить от болезни под названием "любовь". Возможно, просто потому, что и расстояние не так уж велико, да и времени прошло не так много.
  С этого момента началась "мыльная опера" под грустным названием "телефонная любовь", в которой каждая серия классически не обещала "хэппи энда", а запутывала все больше и больше.
  
  Весной Сергей приехал на пару дней, и что творилось в Любашкиной душе, одному Богу известно.
  Всю ночь они гуляли по бульварам среди цветущих кустов сирени, вишен, яблонь, японских сакур. Сергей говорил о любви и впервые эти главные в жизни слова воспринимались Любой без усмешки, без вечно висящего над головой "табу", которое не давало раньше наслаждаться этим чувством без оглядки. Они оба забыли на время про всё, что не касалось их двоих сейчас и сегодня, про то, что осталось за стеной еще вчерашнего дня: и про то, что у него где-то там есть жена и сыновья-погодки, и про боязнь под названием "если мама узнает"...
  В мире существовали только они и одна на двоих - неповторимая, ни с чем не сравнимая ночь.
  А когда ранним утром Сергей провожал ее, все те, кто видел девчонку с охапкой сирени в руках и искрящимися от неподдельного, нескрываемого счастья глазами, каждый заражался долей этого счастья и улыбался в ответ так, будто оно, счастье - их собственное. Даже кондуктор не стала требовать от девушки денег за проезд, понимая полную бесполезность такого предприятия. Скорее всего, девчонка с цветами даже не поняла бы, чего от нее хотят, потому как на данный момент и душа, и сознание ее находились где-то далеко на небесах, но никак не в обыкновенном страшном, облезлом трамвае.
  *_*_*_*_*
  Грешно и слишком прозаично - вот так просто лечь и уснуть после столь бурных впечатлений. Люба сидела в позе лотоса на своей прогнутой общаговской кровати и глупо улыбалась в пустоту, ничего не видя и не слыша. В дверь постучали.
  - Люб, к тебе!
  Люба, все с той же нестираемой улыбкой повернулась в сторону двери.
  - Всем привет! - Донеслось оттуда.
  Конечно же, это была любимая школьная подруга Светка, примчавшаяся за "свежатинкой". Она-таки поступила в институт, и теперь вся их школьная "банда" была в сборе. Продолжая дружить, они часто собирались все вместе, делились своими самыми сокровенными мыслями, помогали друг другу кто чем мог, морально и материально. Благо, что институты их, как и общежития, находились друг от друга на расстоянии полета стрелы. В своем кругу, тем не менее, не замыкались, а расширяли свои ряды за счет таких же "ненормальных", какими были сами, кому девиз: "Любовь приходит и уходит, а дружба - вечна!" - не казался пустым звуком.
  
  Светке хватило одного взгляда на Любашу, чтобы понять главное.
  - Все ясно! Спрашивать "как дела?" - бессмысленно. На этом лице все написано.
  - Да? И что же там написано? - Голосом зомби проговорила Люба. - Я плохо выгляжу? Уж простите, я сутки не спала.
  Светка порылась зачем-то в своей сумочке, потом с сожалением произнесла:
  - А жаль, нету...
  - Чего нету?
  - Лимона!
  - Зачем тебе лимон? - Не поняла Люба.
  - Да не мне, а тебе, милая...
  - А мне зачем? Я вроде не болею.
  - Плохо дело. Диагноз не утешительный: потеряно чувство юмора.
  Любаша растерянно глядела на подругу и все пыталась понять, к чему та клонит. Но спуститься с небес на землю никак не удавалось. Светка начала, как нерадивому ученику, терпеливо объяснять, помогая себе руками:
  - Понимаешь, лимон дается тем людям, лицо которых не вписывается в общую жизненную картину. Вот смотри, все сидят грустные, злые, уроки делают, курсовые чертят, а ты своим радостным выражением морды лица вызываешь у них стойкое раздражение...
  Взгляд Любы чуть-чуть изменился и стал проявлять признаки сознания. Припомнив правила медитации, она закрыла глаза и чудовищной силой воли постаралась притушить тот внутренний свет, который она сама ощущала каждой своей клеточкой. Этот свет, лишь отблески которого видели окружающие, в ней самой горел ярким пламенем. И с такой силой, что казалось, еще немного и от девочки Любочки останутся одни угольки. Так что Светка подоспела вовремя.
  - Свет, не могу сидеть, может, погуляем? - Просительным голосом протянула Люба.
  - Пошли, милая, пошли, - бабуськиным голоском начала приговаривать Светка, одновременно, как больную, поддерживая ее под локоток и приподнимая с кровати. - Заодно и лимончик купим...
  - Слушай, убью ведь, отстань со своим лимончиком! - У Любы явно намеќтилось улучшение. - Сама ты как лимон.
  - Все, умолкаю, умолкаю. Только, девочки, - начала давать рекомендации Светка Любиным соседкам "по камере", - уберите, пока мы гуляем, все колющие и режущие предметы. Человек не в себе, - при этом покрутила пальцем у виска для наглядности, - мало ли что можно ожидать от таких вот ненормальных.., пардон, влюбленных.
  Последние слова Светка уже произносила на бегу, улепетывая по коридору со скоростью спринтера. Ей было чего бояться. Следом уже неслась Люба с объемистым томом физики в руке, явно желая прихлопнуть говорунью как муху.
  На улице обе быстро успокоились и чинно направились к своему заветному местечку. Стадионные скамейки с навесом спрятали их от лишних глаз и ушей. "Разбор полетов" начался с обычного Светкиного:
  - Ну, и?
  Люба долго не могла определить то самое главное, что поразило ее больше всего в прошедшей ночи. Наконец, нашла точку отсчета, от которой можно было "плясать":
  - Свет, оказывается, он меня любит, а я его... - Проговорила Люба таким тоном, вроде как сама и верила, и не верила тому, что только произнесла.
  - Да ты что? - Всплеснула руками Светка, "жутко" удивившись. - Вот это новость!
  - Да ладно тебе, не смейся. Понимаешь, я ведь в первый раз сама, понимаешь, сама сказала слово "люблю". Причем, знаешь, так легко, как будто... - Люба долго не могла подобрать ту ассоциацию, с которой могла бы сравниться эта легкость произнесения, - так, как говоришь слово "мама". Без всяких "но...", "только знаешь...", или "кажется..." В общем, без всяких сомнений.
  - А я вот так никому еще не говорила. - Светка вдруг стала серьезной и даже погрустнела. - Все как-то вокруг да около. То "не могу без тебя", то "ты самый хороший", то еще как-нибудь, а "люблю" - ни разу. Не получается почему-то, язык не поворачивается.
  - Наверное, мы слишком серьезно относимся к этому слову. Да мне кажется, и нельзя его слишком часто произносить. Помнишь, мы пытались редкие слова произносить по двадцать-тридцать раз кряду? И что получалось? Терялся смысл слова. Получался просто набор букв, белиберда какая-то.
  - Наверное, так. А может, я просто еще не влюбилась по-настоящему? Время не пришло? Люб, а вдруг, так и не придет? - Забеспокоилась Светка.
  - К тебе-то? Придет! - Уверила ее подруга.
  - Да, и когда интересно? Под старость лет?
  - А хотя бы и так. Но, думаю, это произойдет быстрее. С твоими данными, плюс вечное желание в каждом человеке откопать "изюминку"... Короче, как только в каком-то мужчинке наковыряешь кило изюму, так и будет тебе счастье...
  Светка попыталась изобразить жестами что-то на тему "да куда уж мне!", но Люба посерьезнела и снова заговорила о своем.
  - Я все думаю, а вот если бы тогда, раньше, в школе я не молчала, а говоќрила Сереге, что люблю его, что жить без него не могу и все такое, получилось ли у нас что-нибудь? Стал бы он за меня бороться?
  - Ты извини, но если он тогда боялся твоей мамули, даже ни разу не поговорив с ней, значит, не так уж ты и нужна ему была. Сейчас-то конечно, можно тебе голову дурить до бесконечности, прикрываться детьми и будущими внуками, больной мамой и трудным детством. Падать на колени: мол, "прости, был дурак, сейчас, правда, поумнел, но вот обстоятельства... И вообще, я весь такой порядочный, ответственный, поэтому бросить семью не имею права"... Кстати, он не рассказал тебе, чего вдруг так срочно женился, припекло что ли?
  Свет в Любашиных глазах стал тускнеть все с большим ускорением. Сумела подруга все-таки спустить с небес на грешную землю.
  - Он сказал, что на какой-то вечеринке почти в шутку сделал предложение своей будущей жене. А она взяла и согласилась. Толпа шутку поддержала, и он "как честный человек" просто обязан был жениться. Тем более, друг другу они не были противны.
  - Господи, как же все легко и просто! - Светка начала горячиться. - Просто пошутили, просто поженились, потом вдруг просто раз - и появились дети... И это все называется - взрослая жизнь? Без эмоций, без полета, так гладенько и ровненько, как по накатанной дорожке... А где же любовь, где высокие чувства? Которые горят, полыхают и приводят, наконец, к "святому обряду сочетания двух сердец и душ"!? - Закончила Светка свою речь святым негодованием, буквально на грани экстаза.
  - Пока что эти чувства чуть было не довели меня до белой горячки. - Умерила пыл подруги Люба. - А может, совсем и не надо так гореть, может, действительно, спокойствие дороже? Я не знаю.
  - А что ты знаешь? - Пошла в нападение Светка. - Я вот точно знаю, что ты опять будешь сидеть в своей занюханной комнате и изображать картину "Я страдала-страданула". И ждать, ждать, ждать, пока твой суженый снова не явится как ясное солнышко...
  Люба пожала плечами.
  - Наверное. Мне же больше никто не нравится. Флиртовать просто так, для забавы, я не умею. С однокашниками мне скучно, а из тех, что постарше, пристают опять же одни женатики. Слушай, а зачем они вообще женятся, - Любку, кажется, снова потянуло на философию, - если тут же, сразу же идут "налево"? Вот убей, не пойму. Ну, гуляли бы себе и гуляли, пока не надоест, а потом уже и женились.
  - Я так думаю, - Светлана медленно, как на экзамене, подбирая слова, стала доводить свои мысли до единственной слушательницы, - что мужики не совсем точно знают, где находится грань между понятиями "что-то поднадоела эта холостяцкая жизнь..." и "все, не могу больше так жить! Хочу семью, детей от любимой женщины и так далее". Студенты наши женятся, потому что надоедает общага, общая кастрюля и куча народу над этой кастрюлей. А потом, когда надоедает однообразие семейной жизни, их снова тянет в общество, где можно оторваться и забыть про семейные проблемы.
  - Ну, ты и мудрая, однако, мать! И откуда у простой студентки второго курса такие глубокие познания в области психологии семейной жизни?
  - А ты не забыла, что у меня в комнате живут пятикурсницы? Так вот, одна второй раз замужем и уже жалеет об этом, вторая тоже ушла от мужа, хотя совсем недавно родила ребенка. И все по одной причине - муж загулял.
  - Ну и что же это получается? Куда ни кинь, кругом клин? Хоть совсем замуж не выходи! Мы, значит, им в рот заглядывать будем, а они свою морду на сторону воротить? Нет, я так не согласна! - Возмущалась Люба.
  Светка попыталась приплести многовековую историю человечества:
  - Но ты же сама говорила, что читала у Энгельса, кажется, что мужчины испокон века "полигамны", что это у них - атавизм прошлого. Осталось с родоплеменных времен, как один из способов борьбы за выживаемость.
  - Ага, только эти атавизмы сильно мутировали. Дети им как раз не нужны, бросают их на произвол судьбы так, что только шуба заворачивается. И тех, что в законном браке родились, и тех, что "слева". И потом, как значит, любовницу иметь, так это - "наследие прошлого", а как подарок ей подарить, в ресторан сводить, или больше того - обеспечить ее всем необходимым по жизни - что ты! Сразу же одергивание: "Любовь не требует корысти!" Хотя в тех же самых древних племенах мамонта делили поровну! - Любаша с силой рубанула ладонью по воздуху. Был бы на этом месте тот самый доисторический мамонт, общага неделю питалась бы мясом...
  Подруги еще долго трепались бы на "взрослые" темы, да только Люба заметила, что глаза ее стали сами собой закрываться, и открывать их каждый раз становилось все тяжелее. Сонливое состояние повлияло, соответственно, и на разговорчивость. Усталость брала своё.
  Вернувшись в комнату, Люба отказалась от обеда и, завернувшись в плед, мгновенно заснула.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"