- А, Деня, прости, но все эти переезды за границу - пустая болтовня, - сказал Лёха, убирая под стол пустую бутылку "Бордо", которую я привёз из Франции, и доставая бутылку водки. - Я уже который раз слышу, что, мол, всё, переезжаю. Никто пока не уехал.
Лёха уверенным движением открутил крышку и налил нам по полстакана. Я невольно поморщился, видя, как недопитое вино в моём стакане смешивается с прозрачной водкой.
- У меня шансов побольше, чем у других, - уверенно ответил я. - Моя мама вышла замуж за француза, живёт теперь в Бордо.
- Да ладно?! - Лёха от удивления не донёс руку до стакана, она зависла в воздухе.
- Я чего ездил-то - два месяца назад свадьба была, - улыбнулся я.
- Ну, тогда за любовь! - Лёхина рука ожила, взяла стакан и торжественно подняла его. Я покачал головой:
- Лёха, я не буду. После вина как-то, знаешь, не хочется.
- Да брось, Деня, - лениво ответил он, - ты ж теперь на родине. И потом, надо же выпить за "молодых"!
Он рассмеялся своей шутке.
- Я ещё во Франции за них выпил, - парировал я.
- Ну... как знаешь, - Лёха выдохнул, сделал большой глоток и крякнул. - И чё за мужик, француз-то этот?
- Мне он нравится. Русофил, переводчик, профессор в колледже, от мамы без ума. Он приезжал сюда какие-то занятия проводить в маминой школе. Там они и познакомились. Потом переписывались долго, год, наверно. И в один прекрасный день мама нам с Леркой говорит:
- Жорж мне сделал предложение. Не знаю, что и думать.
Мы так и сели с Леркой. Ну, а когда пришли в себя, так буквально заставили её согласиться. Она всё сомневалась, за нас переживала. Типа, как же она нас тут бросит одних, кто же за нами будет приглядывать. А что за нами приглядывать? Лерка сама замуж собирается. А я тоже во Францию переезжать решил. Надо только такую кучу бумажек оформлять, просто ужас.
- Да брось, Деня, неужели ты, правда, думаешь, там лучше? - снисходительно и лениво спросил Лёха. - Замуж - это одно дело, а ты-то куда...
Он сделал неопределённый жест, словно отмахнулся от самой этой глупой мысли. Я только усмехнулся.
- Конечно, лучше. Я там и заработать, между прочим, успел.
- Рисовал кремом картинки на свадебном торте?
- Нет, акварели свои продавал.
Лицо у Лёхи вытянулось. Я победно улыбнулся и продолжил:
- У Жоржа сын на два года меня младше, Этьен. Хороший парень. Сёрфер, играет в группе на бас-гитаре, гоняет, как сумасшедший, почти не спит, по-моему, и всё время в хорошем настроении. Мы как-то сразу с ним подружились, разговаривали на какой-то дикой смеси английского и французского. По-русски он знает одно-единственное слово. Как ты думаешь, какое?
- Не знаю, матерное, наверно.
- Ни черта - "объявление", - рассмеялся я. Уж не знаю, где он его выудил. Он как меня видел, так вместо "Привет" говорил мне - "Объявление!". Очень смешно у него выходило. Даже изобразить не могу. Я прямо покатывался со смеху каждый раз.
Мы с ним в Париж съездили. Ну, пошлялись там по достопримечательностям, по клубам, по кафешкам. В Лувр сходили. Я в Париже спустил все деньги и уже не знал, что делать. Мама с Жоржем укатили на Лазурный берег, а мне домой возвращаться ужасно не хотелось. И Этьен меня устроил работать в кемпинге на берегу океана, где он сам работает инструктором по сёрфу. А меня взяли сидеть на ресепшене по ночам. И я был очень рад - языки знаю более-менее, и английский, и французский. И работа несложная.
Ты себе представить не можешь, Лёха, как там красиво! Океан, сосны, предгорья, там уже Пиренеи близко. Я днём накидаю набросков, а ночью пишу, благо по ночам на ресепшен почти никто не заходил.
Ну, так вот. Я как-то оставил рисунок на стойке ресепшена, надо было там помочь одной паре своё место найти в кемпинге, они заранее бронировали. Прихожу, Этьен горячо так торгуется с какой-то бабулькой, я и не понял сначала, хотел рисунок убрать, а они оба на меня как завопят - куда?! Я аж подпрыгнул.
Я рассмеялся, а Лёха только скривил губы.
- А бабулька говорит, мол, ладно. Взяла у меня рисунок и деньги мне сует. Я стою и не понимаю ни черта. Этьен взял деньги, что-то такое пошутил про меня, и бабулька очень довольная ушла. А Этьен подмигнул мне и говорит:
- Ну что, Дэн, заработаешь, пожалуй, на своих рисунках побольше, чем за ночи на ресепшене. Она прямо вцепилась в твою картинку! Говорит, какая прелесть - вместо открыток с видом кемпинга продавать акварели!
Вот так и вышло. Они там выставили мои работы на видное место, так у меня их очень быстро раскупали. Я с ночных ушёл, писал целыми днями. Хорошо заработал.
- Ну, молодец, - со вздохом сказал Лёха, закуривая. Всё это время он слушал меня с довольно кислой миной. От водки он слегка окосел, и вид у него был теперь какой-то жалкий.
- Здесь, конечно, такое не прокатит. Здесь разве что у Спаса-на-Крови всякое барахло продают. Так что, Деня, ищи работу типа моей, сиди себе, сайты рисуй. Я вот всё думал, найду что, хоть книжку какую оформить дадут. А потом надоело. Светка меня пилила всё время. А когда Любочка родилась, деньги позарез нужны стали. Ей то коляску, то ботиночки новые, то на море их надо отправлять... Нашёл вот работу эту и рад, честно говоря. И Светка довольна, и дома торчать не надо целыми днями.
- Мне нет резона работу искать. Деньги есть пока. Мне надо-то перекантоваться, пока документы оформляю. Новый год надеюсь встречать уже в Бордо.
- Не пойму я, зачем тебе переезжать. Те же люди, те же города, те же законы, те же проблемы. Есть у тебя деньги на пиар или связи какие - ты гений. Нету - сиди и не вякай. Что скажешь, не так?
- Нет, не так. Покупали же мои акварели. Да и при чём тут гений - не гений? Дело не в этом. Я в первый раз был в Европе и просто обалдел, честно говоря. Не знал, что где-то буду чувствовать себя так хорошо. Мне там нравится, я там чувствую себя человеком! И люди там другие, приветливые, спокойные. Ты сам-то был в Европе когда-нибудь?
- Был, - с вызовом сказал Лёха. - В Турции прошлым летом.
Я рассмеялся.
- Лёха, Турция - это не Европа.
- А что? - задиристо спросил он.
- Ладно, проехали, - я снисходительно улыбнулся. - Чего мы спорим, всё равно не смогу тебе объяснить. Вот съезди сам и посмотри, а потом поговорим.
- Эх, Деня... Думаешь, продал десятка два акварелей, так всё теперь? В Лувре тебя выставлять будут? Там менталитет другой, а ты останешься русским навсегда. За границу надо переезжать, пока ты маленький. Вот если бы мать твоя лет пятнадцать назад замуж вышла, ты бы теперь был французом. Возможно. А так... У них там своих дилетантов хватает. Где родился - там и пригодился, знаешь поговорку такую? Так что бросай эту затею.
- Ну уж нет. Я всего неделю здесь и уже жду не дождусь, когда обратно поехать смогу!
Лёха невесело усмехнулся.
- Наивный ты, Деня. Ты попробуй здесь работу найди сначала, а потом уж во Францию меть. Давай, распихай хоть по всему интернету свои работы и объявления: "Рисую акварели". Чёрта с два кто-нибудь внимание обратит. Если тебе повезло один раз - не значит, что повезёт в другой. Везде надо локти иметь поострее, чтобы пробиться, устроиться хоть как-то. Не веришь? Посмотри на меня! Я четыре года пытался. И что? Сижу, сайты рисую. Время такое, Деня. Не нужно никому искусство. Зато всем нужны сайты, мать их.
- Или страна такая, - сказал я.
Лёха взглянул на меня, как на последнего упрямца.
- А ты, правда, считаешь свои акварели искусством?
Я разозлился:
- Да, считаю! И вообще! Что ты всё гений - не гений? Искусство - не искусство! Тут не в амбициях дело, понимаешь? В другом! Мне там хорошо!
- Ой, Деня, катись в свою Францию! Посмотрим, что ты через годик запоёшь...
Повисла пауза. Лёха хмуро потупился - усталый, раздражённый, взрослый. Я смотрел на него, и сердце моё неприятно ныло. Куда делся тот Лёха, которого я знал? Лёгкий, весёлый, задиристый... Странное дело.
Талантливый он парень, и отец у него - художник. Лёха хотел быть скульптором, но учёбу бросил на втором курсе из-за семьи. А я закончил в этом году.
- Слушай, у тебя никто из знакомых жильё не сдаёт? - спросил я, чтобы сменить тему.
- Нет. А зачем тебе? - рассеяно ответил Лёха. - У вас же двушка, а раз мама твоя уехала, так вы с Леркой вдвоём остались, значит?
-Да, но к Лерке её парень переехал, пока меня не было. И я им только мешаю, сам понимаешь. И вообще... Хочу пожить один. Может, мастерскую кто сдаёт? Я бы снял.
- Да живи здесь, хочешь? Мне эта мастерская давно уже не нужна. Так, побухать сюда прихожу. А моему отцу и подавно не нужна. Ему на седьмой этаж без лифта уже не подняться.
- Что, правда?! А сколько..?
- Да нисколько. Коммуналку плати да и всё. Тут условий особых нет. Так что можешь устраиваться, как захочешь. А я буду к тебе в гости заходить иногда, не против?
- Лёха! Спасибо огромное!
- Да не за что.
Лёха допил водку одним глотком, посмотрел на мой нетронутый стакан и неуклюже поднялся.
- Пойду я. Работа нужна будет, звони. Попробую тебе подкинуть что-нибудь. У нас там парень один уволился, работы - вагон. И всё на меня взвалили. Так что звони, как соберёшься.
Отлично! У меня своё жильё! Пусть и не ахти какое. Зато на Чернышевской. Люблю этот район - Летний Сад рядом, Нева, до Невского пятнадцать минут.
Я и раньше бывал в Лёхиной мастерской, но успел подзабыть, как здесь... по-особенному. Всё здесь пропахло краской, растворителем, сыростью и табаком. Самый дух этого места со всем его старым, никому не нужным хламом всегда меня завораживал и вдохновлял. Был для меня синонимом творчества. И вот, нежданно-негаданно, я оказался здесь хозяином.
Я огляделся.
Кухня с двумя окнами, где мы с Лёхой сидели. Ржавая раковина, над ней железная полка с пыльной пожелтевшей посудой. Засаленная электрическая плита в две конфорки. Плиту надо прятать в случае визита каких-нибудь жэковцев, поскольку помещение - "нежилой фонд", это я помнил. Шаткий деревянный стол, сколоченный из разных кусков дерева, с моим стаканом, полным водки, и Лёхиным пустым стаканом. Батон, колбаса и жестяная банка с окурками. Просто натюрморт в стиле Копейкина.
Холодильника нет, ну, как-нибудь проживу без него, скоро похолодает. Душа нет. Горячей воды тоже, не предусмотрена в "нежилом фонде". Ладно. Мыться можно будет к Лерке ездить. Не так уж и далеко.
Далее длинный скрипучий коридор и две комнаты. Одна метров 30, совершенно пустая, залитая сейчас вечерним солнечным светом. Стены, выкрашенные в когда-то голубой цвет, и два больших окна, в которых типично петербургский вид - крыши-крыши-крыши, покосившиеся антенны, царапающие вечернее сентябрьское небо. Где-то там Нева, но её отсюда не видно. На ребре крыши напротив - маленькое деревце. Меня всегда восхищали эти упрямые деревья, каким-то чудом прорастающие на крышах старых домов. Как они умудряются там расти? Деревце было около метра высотой, с весёлыми зелёными листиками. Только один уже успел пожелтеть.
Я улыбнулся и пошёл в другую комнату.
Она поменьше, с одним окном. Десяток больших холстов прислонены к стене. Наверно, ещё Лёхин отец оставил их здесь. У противоположной стены самодельный стеллаж с книгами и всякой мелочёвкой. А вот и раскладушка. Выглядит так, словно готова развалиться от одного прикосновения.
Я решил обосноваться в большой комнате. Просто потому, что она пустая и там нет чужих вещей. Несколько дней провозился, обустраивая свой новый дом - подметал, мыл пол, посуду, разорился на новый икеевский матрац. Бедные парни из службы доставки еле допёрли его на мой седьмой этаж по узкой грязной лестнице. Попросил у Лерки подушку, постельное бельё и полотенца. Перетащил из нашей квартиры свои этюдники, мольберт, кой-какие шмотки и прочее. И, наконец, "нежилой фонд" в мансардном этаже стал вполне жилым моим домом. Мама сказала, что они с Жоржем вышлют мне приглашение, как только смогут. Посылать его нужно было по почте, в консульстве нужен был оригинал. А значит, ждать его не меньше месяца, а то и двух. А потом ещё кучу всяких бумажек надо собрать, прежде чем сдавать документы на визу. Потом ждать самой визы... В общем, к Новому году как раз и выйдет... Я решил провести эти несколько месяцев в своё удовольствие. Поскольку я первый раз в жизни был абсолютно свободен и принадлежал только себе.
Стояли тёплые солнечные дни. Я вставал, пил кофе и шёл куда-нибудь с этюдником. После Франции родной Питер выглядел для меня как-то иначе, чем прежде.
Я вдруг стал замечать, какие пыльные у нас дома и улицы, как мало цветов и деревьев. Прозрачные осенние дни только подчёркивали запущенность красивых старых зданий с выцветшей краской. Бабки, торгующие укропом и дачными яблоками, вонючие бомжи, гопники, дети с серыми лицами, вереницы хмурых людей на эскалаторах в метро... И над всем этим красуется статный ветшающий Петербург... А ещё выше - небо. Пронзительно синее.
Не то чтобы во Франции нет бомжей и старушек, но здесь они вызывали у меня щемящее чувство какой-то сгорбленности, покорности, полной безнадёги.
В парижском метро мы с Этьеном видели одну бомжиху, которая, зайдя в вагон, стала клянчить милостыню. А потом вдруг запела. И, чёрт возьми, пела не хуже Эдит Пиаф! И дело даже не в её мастерстве. Вся в рваном тряпье, с лицом законченной алкоголички, она улыбалась беззубым ртом и так гордо держала голову, что я невольно посторонился, давая ей пройти. И как блестели её глаза! И как спокойно и доброжелательно улыбались парижане...
А здесь я как-то в течение получаса наблюдал за двумя бабками у метро "Чёрная речка" и поначалу посмеивался. Они сидели рядом на двух тряпичных раскладных табуретках и обе продавали жареные семечки, яблоки и огурцы. Как они крыли друг друга матом - у меня вяли уши! Причем весь их, мягко говоря, спор состоял из препирательств по поводу данной "торговой точки". Чем они только не грозили друг другу! Во весь голос и на полном серьёзе. Люди, выходящие из метро, раздражённо обходили их стороной, никто ничего у них не покупал, а они всё ругались, градус их препирательств нарастал, я даже подумал в какой-то момент, что они сейчас просто вцепятся друг другу в волосы. Но нет. Их ругань сошла на нет. И они понуро сидели бок о бок со своими яблоками. А потом одна сказала:
- Пойдём домой, Люська. Чаю попьём.
И они ушли, собрав свои "товары" в матерчатые сумки.
В том же Париже был ещё один момент. Мы сидели с Этьеном на маленькой площади, за уличным столиком. На террасе - как говорят французы. Посередине площади тихонько строили небольшую сцену. Мы пили вино, болтали. Как-то незаметно стало смеркаться, на площади зажглись фонари, отчего стало ещё уютнее. И вот на сцене начался концерт - вышел маленький оркестр аккордеонистов. Они заиграли какую-то песню, и вдруг вся площадь стала подпевать. И даже Этьен. Видимо, песня была очень известная. И через несколько минут возле сцены стали танцевать пары, в основном, пожилые люди. Это было как в кино! Маленькая площадь, залитая мягким светом фонарей, и танцующие пары - много! Как они танцевали! С каким удовольствием! С каким внутренним достоинством! Как стройно пели! И было это всего лишь какое-то местечковое событие. Праздник улицы или что-то в этом роде.
А теперь представьте себе районный праздник где-нибудь... ммм... на площади Ленина, скажем... Или, не знаю, у метро "Выборгская"... Дешёвое пиво в пластиковых стаканах... даже продолжать не буду.
И Лёха будет мне говорить, что люди везде одни и те же?!
Я много шлялся по городу, чиркал в блокноте беглые наброски. Торчал в кофейнях, подсматривая за людьми, слушая их разговоры. Ел по кафешкам. Иногда заходил к Лерке помыться, засунуть шмотки в стиральную машину и поболтать. Но Леркин парень всё время так неодобрительно косился на меня, что я заходил к ней всё реже. Ясное дело, они оба такие приличные люди, работают в банке, а я небритый и лохматый, в потёртых джинсах и даже пуговицы у меня на пальто разного цвета... Что поделаешь, если мне не нравятся магазинные? По-моему, это ужасно тоскливо - коричневые пуговицы на коричневом пальто...
Я много общался по интернету с Этьеном, он попросил меня нарисовать обложку для альбома его группы, и я с радостью взялся. К тому же они обещали заплатить.
Странное дело, но из моих старых друзей видеть никого не хотелось. Встреча с Лёхой напрочь отбила у меня охоту с кем-то из них встречаться, обсуждать Францию, мои планы на будущее. Хотя кто-нибудь из них и писал мне периодически: "Деня, когда же мы увидимся, наконец?" Интернет - удобная штука. Не надо звонить, встречаться, выпивать, так, раз в неделю перекинулся парой сообщений и вроде как пообщался. И вроде в курсе, что у кого происходит. И вроде маячишь на горизонте, и вроде не пропал никуда - всегда рядом. Вроде.
Так незаметно прошёл весь сентябрь. Шестнадцатого октября пришла посылочка от мамы. Как раз на мой день рождения! Я помчался на почту, забрал её, и тут же, в ближайшем кафе вскрыл. Там была бутылка "Бордо", в несколько слоёв закутанная в пёстрый зелёный шарф, и письмо с приглашением. Сердце лопалось от счастья! Если сейчас всё примут, через пару недель у меня будет виза! Я напялил шарф и чуть ли не вприпрыжку побежал домой за папкой с документами. За полтора месяца я всё собрал, осталось только заполнить анкету в консульстве. Вот сдам документы, позвоню Лёхе, отпразднуем мой день рождения, и вообще отпразднуем!
Служащий довольно долго просматривал мои бумаги, кивал, потом взял приглашение и вдруг заявил, что оно написано не по форме. Пусть, мол, переписывают и присылают по новой.
Я сначала просто онемел. Потом принялся спорить. Как не по форме? Тут же вот печати и всё прочее! Его утвердили же там, во Франции! Но служащий почему-то вдруг совсем перестал понимать мой французский. Я пытался говорить с ним по-английски, потом ругался уже по-русски, но он твёрдо заявил мне, что это приглашение не годится, пусть присылают другое, образец висит на стенде. Всего хорошего. Арэвуар.
Я вышел из консульства совершенно опустошённый. От ликования, которое прямо-таки распирало меня с утра, не осталось и следа. И куда смотрела мама? И куда смотрели там? Неужели мне снова ждать?! Поверить не могу... А мама с Жоржем уехали в Италию. На три недели. Это значит, приглашение они смогут выслать мне где-то в середине ноября, потом оно снова будет идти по почте месяца полтора, а там как раз Новый год, значит, и все два месяца... Чёрт. Чёрт! ЧЁРТ! С мечтой встретить Новый год в Бордо можно распрощаться. Да и вообще все мои планы рухнули в одночасье.
Вместо того, чтобы позвонить Лёхе, я в одиночестве поехал на залив. День клонился к закату. На безлюдном пляже разгуливали наглые чайки и чёрный бездомный пёс. Сосны над моей головой гудели от ветра. Волны пенились и теснились у берега. Накрапывал дождь. Серое низкое небо сливалось с водой. Только по кораблям и можно было понять, где горизонт. Я пил французское вино, жалея, что это не виски или коньяк. От холодного вина становилось только холоднее. Выкурил полпачки сигарет, промок и замёрз. И только когда совсем стемнело, поехал домой.
Кашляя и чихая, заклеиваю окна бумажным скотчем, чтобы не так сквозило из щелей. Моё деревце на крыше растеряло почти все листики и покорно мокнет под проливным дождём. В мастерской холодно. Меня лихорадит. Есть не хочется, литрами пью чай. Этьен сказал, что я стал похож на исландца - небритый, лохматые рыжеватые волосы, в растянутом свитере и с сигаретой в зубах. В Исландии я не был. Говорят, там как на Марсе...
Настроение моё резко ухудшилось. Казалось бы - ну отложился мой отъезд, ну и что. Франция же не убежит никуда. Но я, оказывается, так привык к мысли, что я здесь так, проездом, ненадолго... Что я уже без пяти минут француз... А теперь... Франция стала мне казаться чем-то далёким и нереальным. Картинки, что ещё недавно так ярко всплывали перед глазами, теперь выцвели и поблёкли. Погода стояла соответствующая. Петербург становился всё мрачнее. Люди, закутавшись в шарфы, быстрыми шагами шли по своим делам. Дожди почти не прекращались. И откуда столько воды в небе?
Я пересчитал деньги и решил больше не есть в кафе. Готовить дома. Но сказать проще, чем сделать. К середине ноября меня так тошнило от пельменей и сосисок, что пришлось всерьёз заняться кулинарным образованием. Выглядело это примерно так:
- Лерка, привет. Смертельно хочется борща. Я купил свёклу, капусту и всё остальное. Чего дальше-то со всем этим делать?
На что мне Лерка раздражённо объясняет, что она на работе, и говорит:
- Дениска, всё, времени нет. Приходи на следующей неделе, я как раз собиралась варить борщ.
И конечно, забывает. А родной брат скоро заработает язву желудка!
Потом я час пытаюсь сварить борщ самостоятельно, по рецептам из интернета, обязательно делаю что-нибудь не так и три дня ем эту гадость. И начинаю всё сначала, поскольку есть-то что-то надо.
Начало декабря...Приглашение моё где-то в пути. Мама послала его две недели назад. На этот раз всё по форме. Четвёртый день валит снег. Пушистый, красивый, прямо таки рождественский. Брожу с блокнотом и карандашом. За три с половиной месяца ни одной толковой работы. Не идёт. Ещё в сентябре я купил масляных красок и большой холст. Но на этом всё и кончилось.
Рисую маленькие грезали - серо-чёрные или голубовато-синие. С каким-нибудь расплывчатым внутренним сюжетом. Смешиваю мрачную реальность с намёками на волшебство. Стараюсь довести до совершенства технику одной краски и белого листа.
Световой день всё короче. Денег почти не осталось. Может, позвонить Лёхе? Нет, не буду.Всё же скоро должно прийти приглашение, и там будет ясно, сколько мне ещё здесь торчать. Просто надо меньше курить, меньше покупать чипсов и сухариков. Гречка, рис, картошка! Даёшь здоровый образ жизни!
Когда я сказал Этьену, что не смогу приехать, он заявил:
- Ну, тогда я к тебе. Всю жизнь мечтал встретить Новый год в России. А ещё лучше в Сибири.
И у меня потеплело на душе. Правда, звонит в последнее время всё реже - учится, работает, почти не спит, играет на бас-гитаре по клубам, гоняет на машине, как сумасшедший, ездит с друзьями в Париж... Без меня. Обложка всем очень понравилась, диск уже напечатали. Заплатили мне, как обещали. Я был очень рад этим деньгам. Теперь до Нового года дотяну точно.
В Бордо +15. Мама обещала прислать денег на Новый год.
Чувствую себя космонавтом в невесомости. Уже не здесь и ещё не там. Завис. Жизнь идёт вокруг, а я - как муха в янтаре - только глазею и жду...
Мне чертовски одиноко... Докатился, Деня...
Я понял: когда не выходишь из дому - не тратишь денег. Никаких кофеен, жетонов на метро, билетиков на троллейбус, гамбургеров, сосисок в тесте. Рис! Сегодня с растительным маслом и обжаренным луком, мсье! А завтра будет рис с морковкой! Тошнит от чая без сахара и быстрорастворимой лапши? Побойтесь Бога, мсье! Ведь если пожарить чёрный хлеб с чесноком, будет просто пиршество!
Вот, правильно говорят - художник должен быть голодным. Настолько голодным, чтобы у него выбора не осталось - сиди дома и пиши. Как там у Бродского? "Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция..."
Свой большущий холст я разрезал на три длинные высокие полосы. Как три узких окна. В каждом из них свой спектакль, свое ощущение, свой взгляд - на одну и ту же улицу.
Пишу. Забываю поесть, почистить зубы, совершенно не понимаю, который час, день или ночь, какой сегодня день недели, какое число - всё стало неважно. Разложил по всей комнате наброски - похоже на листопад. Или как будто кто-то разорвал в клочья свой дневник, и раскидал страницы по полу. Подолгу разглядываю их, потом пишу, пишу, пишу, пока вдруг не осознаю, что звонит телефон, причем уже давно. Отвечаю что-то невпопад, оставляя собеседника в недоумении, и снова возвращаюсь к своим холстам.
На первом холсте внизу - бабки с яблоками и своим ежедневным спектаклем для никого. За их спинами и выше - угол прекрасного старинного здания. И у этого здания свой спектакль, своя история - из-под одного слоя краски вылезает другой, из-под него третий... потоки воды на ржавой водосточной трубе, вмятины и трещины в стенах. На покатой крыше сидит кошка. И никто никого не замечает. Ни бабки дома за их спинами, ни дом бабок и кошку. И кошке ни до чего нет дела, кроме воробья, который сидит на железном леере.
То же здание продолжается на втором холсте. Тут внизу кафе с ярко горящей вывеской - и там свой спектакль. Девушка плачет, а вокруг смеются люди. Выше снова ломаные водосточные трубы, окна с рамами разных цветов, где-то старенькие деревянные, где-то современные. Где-то горит свет, загороженный шторой. Хмурый мужик курит в открытое окно. В другом окне печально смотрит на улицу ребёнок.
На третьем холсте другой угол этого же здания. Здесь внизу целуется пара. Окно заставлено цветами. Наверху - крыша с косыми антеннами и голубями. И деревце, растущее возле разбитого чердачного окна. А ещё выше - небо. И у неба свой спектакль - тот, который никогда не повторится, не будет таким же. Он разыгрывается только сегодня, только несколько минут, пока заходит солнце.
На крыше сидит парень и смотрит на закат. Наверно, это я...
Когда выдыхаюсь, ложусь на пол и смотрю в окно. Без конца валит снег. Слушаю, как вращается вместе со мной планета. Странное чувство. Невесомость.
Мне на лоб капает холодная вода. Открываю глаза, светло, за окном летит снег. Похоже, течёт крыша. Придётся слазать наверх, посмотреть. Хорошо, что выход на чердак здесь, в мастерской.
Вылезаю наружу. Ровный слой сероватого снега примерно мне по колено. Мокрый и тяжёлый. Я, рискуя свалиться вниз, пробираюсь к месту, под которым, по моим представлениям, лежит матрац. Пытаюсь раскопать снег и найти щель, но ничего не получается, руки моментально окоченели... Без лопаты и страховки не обойтись... Ладно. Лопата где-то была, страховку придумаю.
Пришлось поставить на матрац железный таз и покопаться в хозяйских вещах. Наконец, я нашёл моток стропы. То, что нужно! Тем временем в таз порядочно натекло.
Одеваюсь потеплее, беру перчатки и снова лезу на крышу.
Стоило мне вылезти, как меня кто-то окликнул. Бабулька в окне напротив.
- Молодой человек!
- Здравствуйте, - говорю я, готовясь объяснять своё появление на крыше.
- У тебя тоже?
- Что тоже?
- Крыша! Крыша течёт у тебя?
- Да, - говорю. - Вот хочу снег сбросить, чтобы не текло.
- Ой, и надо мной сбрось, а? Сил нет! Только и бегаю с тазиками! А дворников не дождёшься! Пожалуйста! Я тебя пирожками накормлю! Ты какие любишь - с картошкой или с капустой?
Я улыбнулся и поправил шапку, съехавшую на глаза.
- Хорошо, спасибо. Я всякие люблю. Надо бы вниз кого-нибудь послать, чтобы в людей не попасть, может, вы посмотрите?
Она с готовностью кивает.
- Да-да, сейчас спущусь. Ты, милок, осторожнее там только. Я тебе свистну, если кто идти будет, понял? Вот так!
И она вдруг сунула пальцы в рот и пронзительно свистнула. Со всех окрестных крыш вспорхнули птицы. Я рассмеялся от неожиданности.
- Понял. Осторожнее свистите, а то лавину устроим. Меня Денис зовут, а вас?
Чистить крышу от снега оказалось адским трудом. Снег слипшийся, тяжёлый. У меня уже через полчаса болели руки и спина. Но я упрямо махал лопатой. Антонина Александровна периодически пронзительно свистела, и я вздыхал с облегчением - перерыв. Потом свистела снова, и я опять брался за лопату. Наконец, полкрыши на нашей стороне дома почищено. Антонина Александровна вдруг высунулась из своего окна, очень довольная.
- Всё, Дениска! Обеденный перерыв!
Я вытер пот и улыбнулся.
- Иди, я борща сварила вчера! Накормлю тебя.
О, какие вкусные были борщ и пирожки! Я, изголодавшийся по домашней еде, съел две тарелки и почти все пирожки. Антонина Александровна всё посмеивалась надо мной.
- Молодец, Дениска, кушай-кушай. Снег, говорят, неделю будет идти, так что поработаем ещё с тобой.
Я поперхнулся. Она бесцеремонно стукнула меня по спине.
- Спасибо большое, - поблагодарил я. - Очень вкусно. Можно я покурю где-нибудь?
- Давай, подымоходничай. У меня оба сына курили, я привыкла. Я ж была мать-одиночка. И двое мальчишек. Долго они со мной жили, уже мужики были оба здоровые, а всё спрашивали: "Мам! Где мои штаны? Мам! А обед готов?" Я всё думала - когда ж вы вырастете-то? Вот, выросли. Теперь ничего не спрашивают. Теперь вот Верочка ко мне заходит. Хорошая девочка. Внучка моей подруги с третьего этажа. Они переехали, а Верочка всё заходит... И спасибо ей большое. А то спина порой так ноет, что не дойти и до магазина.
Я слушал в пол-уха. Меня клонило в сон после сытной еды и тяжёлого физического труда. Так приятно было слушать человеческую речь - не по интернету, не по телефону... Вкусно пах чай с мятой...
- Дениска! Да ты спишь совсем! Заболтала я тебя! Ну, иди, иди домой. Завтра по новой снег чистить, вон как метёт-то...
На следующий день я снова проснулся от стука холодных капель о железный таз (матрац я передвинул в другой угол комнаты). Крупные хлопья снега кружились за окном. День был сумрачный. Напившись кофе, я решил, во что бы то ни стало, починить крышу. И себе и Антонине Александровне.
Приятно было заниматься всей этой работой. Я не успевал думать, не успевал рисовать, не успевал сидеть в интернете. Спал, как убитый. Ел за троих.
А снег всё шёл.
И каждый день мы с Антониной Александровной работали дворниками. Она внизу - я наверху. А потом я лез на чердак и старался по возможности всё залатать. Вечерами она кормила меня. Вскоре я уже знал по именам и профессиям всех жильцов нашего дома, всю её жизнь, и жизнь всех её родственников и подруг. И когда её безобидная болтовня стала мне надоедать, природа, наконец, над нами сжалилась - снег кончился.
Я проснулся от звонка в дверь. Звонили настойчиво и долго. Кое-как натянув штаны, я поплёлся открывать.
За дверью оказалась белобрысая девушка с выпученными глазами. Она сразу быстро заговорила высоким голоском:
- Антонина Александровна просила разбудить вас, Денис. Там ТАДЖИКИ!
- Чего? - не понял я. - Какие ещё таджики?
- Целая толпа! На крыше!
- Погоди, - говорю, - объясни по-человечески. Ну, зайди уже, холодно. Я хоть оденусь.
Я впустил её и пошёл в комнату. А она шла за мной и всё говорила:
- Антонина Александровна мне позвонила, я сразу приехала. Она говорит, Верочка, сходи за Денисом. А то эти таджики всю крышу нам разобьют! Снег-то мы с Денисом почистили, там и чистить-то нечего, а они всё колотят и колотят. Мы только крышу залатали - а тут они! ЖЭК, говорят, их прислал. И слушать ничего не хотят. Иди, говорит, за Денисом, а то я сегодня встать не могу.
Так она запальчиво это говорила, так серьёзно, как будто монголо-татарское нашествие началось, не меньше. Мы вошли в комнату - я впереди, она за мной по пятам. И вдруг речь её оборвалась так резко, что я обернулся. Она стояла на пороге, выпучив свои рыбьи глаза, и смотрела на мои холсты, стоящие у стены.
- Что это? - с выдохом спросила она.
- Мои работы, - ответил я, натягивая свитер и запинывая грязные носки под матрац.
- Можно поближе посмотреть? - полный восторг в глазах. Она напрочь забыла про таджиков и Антонину Александровну. А по крыше и, правда, долбили. Надо сказать им, чтобы проваливали. Мы тут сами...
- Потрясающе, - она перевела взгляд на меня. - Это потрясающе!
Я мельком взглянул на холсты. Да, свет сейчас хороший. Они неплохо смотрятся. Только вот надо штору там подправить. И окно в кафе не очень смотрится. И ещё...
Вдруг с потолка посыпалась штукатурка. Я нетерпеливо цокнул языком.
- Вера, там таджики, пойдём?
- Я... Да-да, сейчас...
- Ладно, я пошёл.
Втолковать что-то таджикам было почти невозможно. Они послушно стояли и глядели на меня. Я всеми доступными средствами пытался им объяснить, что чистить здесь нечего и пусть они уходят на другую сторону крыши. Они же только беспомощно улыбались и кивали, а потом снова брались за свои кирки. Когда я понял, что всё бесполезно, пришлось спуститься вниз. Там обнаружилась девушка в ватнике с логотипом ЖЭКа. С полчаса мы вели ожесточённый спор. Щеки у жэковской девушки стали пунцовые, Антонина Александровна что-то кричала сверху и грозила таджикам кулаком. Наконец, жэковская девушка срывающимся голосом сказала: "Ну и пожалуйста!". Кликнула таджиков, и всё прекратилось. Видимо, человек из ЖЭКа имел над ними поистине магическую власть.
Когда я, всё ещё разгоряченный спором и злой на весь белый свет, поднялся к себе, Вера стояла всё там же и всё так же смотрела на мои холсты. Услышав мои шаги, она вздрогнула, словно её разбудили, и посмотрела на меня затуманенными влажными глазами.
- Денис, - торжественно сказала она, - ваши картины прекрасны.
- Спасибо.
Я налил себе коньяка. Бутылка стояла у меня ещё с прошлой недели. Мне её подарила другая соседка с верхнего этажа, над которой я тоже чистил снег. Коньяк был дешёвый. Но сейчас мне было всё равно, что пить. Я подумал и достал вторую кружку для Веры. Она взяла, по-моему, даже не взглянув, что я ей налил.
- Ну... За хорошую погоду, - сказал я и выпил.
Вера тоже сделала глоток и тут же поперхнулась. Глаза у неё заслезились. Она замахала руками, проливая коньяк. Я улыбнулся:
- Прости. На, запей. Сделать чаю?
- Да... - севшим голосом ответила она.
- Только сахара у меня нет. Зато есть малиновое варенье. Антонина Александровна подарила банку. Садись, чего стоишь?
Я указал на матрац. Сесть больше было некуда. На единственную табуретку я уже поставил тарелку с пирожками. Табуретка заменяла мне стол. Вера немного помедлила, потом села.
"У меня гость, надо же", - подумал я, разливая чай. Ко мне ведь даже Лёха с сентября ни разу не заходил. Я поставил дымящиеся кружки на табуретку, сел рядом с Верой и улыбнулся ей. Она смущенно заёрзала и перевела взгляд на мои работы.
- Денис, картины, правда, потрясающие.
- Рад, что тебе нравится. Если бы ещё они мне денег приносили...
Вера испуганно посмотрела на меня.
- Вы хотите продать эти работы?
Я покачал головой.
- Нет, эти пока не хочу. Они не закончены. Но я пытался продать несколько акварелей, нигде не берут.
- Художник не должен сам продавать свои работы, - решительно сказала Вера. - Это должен делать его агент.
Я фыркнул:
- Никакого агента у меня нет.
Она посмотрела на меня серьёзно - ну просто пионервожатая - и сказала:
- Тогда я буду вашим агентом. Можно мне взглянуть на акварели? Я уверена, что смогу помочь вам.
- Пожалуйста, взгляни. Только давай на "ты".
Она робко улыбнулась и кивнула.
Мы перебирали мои грезали, я потягивал коньяк, а Вера восторженно вздыхала и охала. Она выбрала около десятка работ и бережно убрала в свою сумку. Мы обменялись телефонами.
Её чрезмерная реакция меня забавляла. Но всё же чертовски приятно, когда тебя ставят в один ряд с Сарджентом и Моне. Я чувствовал к ней всё больше симпатии, жаловался на безденежную жизнь, на свою никомуненужность, на страну, которой плевать на искусство, рассказал, что хочу переехать во Францию, но пока не могу. Она кивала, смотрела на меня полными сочувствия глазами, горячо уверяла, что сможет мне помочь. Из разговора я понял, что она экономист, и заканчивает университет в этом году.
- Первым делом я выясню, сколько могут стоить такие работы и где их можно продать. Потом проведу мониторинг...
Она говорила ещё всякие умные слова своим высоким быстрым голоском, я почти не слушал. Я размечтался, как я утру нос Лёхе, когда мои работы вдруг начнут пользоваться бешеной популярностью. Как я приеду во Францию с деньгами, весь такой признанный, с именем большого русского художника. Как там каждый салон будет хотеть мою выставку. И как мама скажет: "Я всегда знала, Дениска, что ты у меня самый талантливый". И Жорж пожмёт мне руку...
Мы сидели рядом на матраце, рассматривали мои картинки, от Веры так приятно пахло чем-то домашним и уютным, она так искренне восхищалась мной, что я просто опьянел. Ну и коньяк, конечно, сделал своё дело. И когда Вера в очередной раз вскинула быстрым движением голову, чтобы восторженно посмотреть мне в глаза, я вдруг обнял её и поцеловал. Не знаю почему. Только в первую секунду она вздрогнула, хотела вроде бы отпрянуть, но... Я почувствовал, как вспыхнуло её тело в моих объятиях, и остановиться уже не мог...
...А потом она спала, раскинув свои длинные светлые волосы по моей постели, за окном снова шёл снег. И от этого день казался сумрачным и синим. Или, может, уже и правда наступили сумерки. И свет в комнате был таким мягким, а она - просто спящей Венерой. Такой модели позавидовал бы Джорджоне. Я сидел у окна, накинув на плечи свитер, и писал её пастелью, потому что пастель первая подвернулась мне под руку. Мной владело странное чувство безвременья и глубокого покоя. Что-то происходило внутри меня. Какое-то волшебство. Каждое моё движение по листу было абсолютно точным. Никогда я не испытывал ничего подобного.
И вдруг она проснулась. Резко села и натянула на себя одеяло, прикрывая наготу.
Мы смотрим друг на друга. Молча. Я с досадой чувствую, как стремительно тает волшебство. В комнате полумрак, и я толком не вижу выражения Вериного лица, но чувствую её смятение.
- Боже, уже стемнело, который час? - спрашивает она. Голос сдавленный, слегка дрожит.
- Без понятия, - отвечаю я.
Она судорожно шарит в поисках своей одежды. Во всех её движениях сквозит жгучий стыд, я начинаю им заражаться. Откладываю в сторону рисунок. Самое разумное - просто выйти из комнаты, чтобы дать ей одеться. Но я сам без штанов и это сильно меня смущает. Совсем не хочется разгуливать перед ней в чём мать родила. Тут вспоминаю, что на кухне стоит сумка с моей одеждой, которую я собирался отвезти к Лерке в стирку. Встаю, быстрым шагом выхожу из комнаты, бросив на ходу Вере: "Пойду, оденусь".
Копаюсь в сумке, нахожу джинсы и натягиваю. Как раз вовремя. Вера торопливо входит на кухню. Смотрит на меня своими рыбьими глазами со смесью какого-то священного ужаса и стыда. Рука судорожно сжимает воротник кофты. Роскошные волосы цвета пшеницы собраны в неаккуратный пучок на затылке. И куда делась Венера?
- Уже седьмой час. Мне нужно идти, - говорит она. И слегка пригнув голову, словно боясь, что я её ударю, протискивается мимо меня в коридор.
Я плетусь за ней. Надо бы сказать ей что-то такое. Но что? Она уже накинула свою несуразную куртку, которая ей, по-моему, сильно велика, и застёгивает сапоги. Я стою столбом.
Она выпрямляется, смотрит на меня и тут же опускает глаза.
- До свидания, - почему-то шепотом. Должно быть, голос её не слушается.
- Пока, - говорю я. - Заходи.
Чувствую, как нелепо прозвучало моё "заходи", но это уже не имеет значения. Вера выскочила за дверь. Слушаю, как она сбегает вниз по лестнице. Злюсь на себя. Я вообще-то не из тех, кто тащит всех подряд в постель с первой же минуты знакомства. Да и Вера точно не из таких. Чёрт. И что на меня нашло?! Она, конечно, больше не придёт. А ведь хотела помочь мне. Вот я дурак. А что, если расскажет Антонине Александровне? Тоже будет неприятно. Впрочем, нет, не расскажет. Не из таких.
Не хочу думать. Не хочу. Закуриваю сигарету, лезу в интернет.
Этьен пишет, что не приедет, он встречает Новый Год в Барселоне с девушкой, с которой недавно познакомился. Мама выслала мне 300 евро - ей всё ещё не утрясти бумаги, чтобы работать, а у Жоржа просить больше она постеснялась. Просто королевский подарок, поскольку деньги у меня кончились окончательно. А ведь страшно обидно на Новый год сидеть без денег. А он, между прочим, завтра.
Я решаю ехать за деньгами сейчас же. Пересчитываю всю мелочь в кармане - осталось на пачку дешёвых сигарет. Мысленно от всей души благодарю заботливую мамочку.
И вот, когда прекрасные одиннадцать с половиной тысяч рублей лежат у меня в кармане, я, слегка одуревший от счастья, вхожу в метро, мечтая где-нибудь поесть, купить Лерке подарок, помыться по-человечески, меня останавливают милиционеры.
И начинается. "Ваши документы. Пройдёмте. Пожалуйста, выложите всё из карманов на стол. Заграничный паспорт? А российский где? Дома? Наркотики употребляем? А почему такой худой? А деньги откуда? А если мы сейчас хорошенько поищем и найдём наркотики? Мы ведь можем и найти" и т.д.
Наконец, меня отпустили. Я шёл домой, кипя от бессильной ярости. Больше всего на свете хотелось набить кому-нибудь морду. Мамины деньги благополучно перекочевали в карман серо-голубой формы. К Лерке ехать совсем расхотелось. Единственное, что я успел купить - это два килограмма мандаринов и пару пачек сигарет. С Новым годом, Деня.
Я захожу в арку своего дома и натыкаюсь на Лёху.
- Привет, Деня! - весело говорит он. - А я вот шёл мимо, думаю, зайду, проведаю тебя. Не звонишь - стало быть, не уехал. Выпьем? У меня есть. Новый год всё-таки.
Мы сели за столом на кухне, я достал мандарины и машинально жевал их, поскольку сегодня ничего ещё не ел, кроме двух пирожков с капустой. Лёха очень радовался, что меня вдохновила, наконец, водка. Искренне похвалил мои холсты. И после третей стопки уже разливался соловьём. Я был ему за это благодарен. Пусть болтает, мне хоть не так тошно.
- Нет, Деня, в удачу я не верю. Я верю только в три вещи - в секс, водку и упрямство, - Лёха расхохотался. - Да-да, всё в мире - самое волшебное и самое ужасное сделано человеческими руками. Все произведения искусства, музыка, картины, книги - всё сделано только человеческими руками!
Лёха потряс передо мной руками, словно именно эти руки и сделали всё в мире.
- А как же талант? - безразлично спрашиваю я, просто чтобы поддержать беседу. По кухне плавно витают облака табачного дыма. От них слезятся глаза. Мысли затупились и сделались вялыми. Я - мандариновая шкурка, которую не донесли до мусорного ведра.
- Чушь! - громко отвечает Лёха. Глаза у него лихорадочно блестят. - Ты хоть задумываешься иногда, пытаешься себе представить, каким чудовищным упрямством надо обладать, чтобы каждый день, каждую минуту уверять себя и других, что ты - ТАЛАНТ? Что это твоё ПРИЗВАНИЕ, мать его, писать картины? Ведь когда читаешь книжки про всяких там гениев - всё так складно и ясно - он гений и точка. Все мытарства, все трудности, все гадости - всё воспринимается через эту призму. А ведь ни Бах, ни Ван Гог твой любимый при жизни и не подозревали, что о них будут писать книжки. Будут их оправдывать, восхвалять, возносить до небес. Нет, они жили своей жизнью - нищей, несчастной, и только упрямство заставляло их продолжать писать - музыку, картины, книги... Что скажешь - нет? Это чудовищный труд и чудовищное упрямство - быть талантом! Одержимость! Всю жизнь мучаешься в творческих родах, всю жизнь живёшь где-то не здесь, а там, где твой идеал, который во что бы то ни стало, мать его, надо выразить!
Нет, я так не могу. У меня тут жизнь. Скажешь, я лузер, слабак, что рисую сайты? Да, будешь прав. Не за этим я учился. Но и на это нужно упрямство - сказать себе: всё, баста, с меня хватит. Смелость нужна, понимаешь? Чтобы вынырнуть в реальность и жить. Просто жить. Тут, знаешь, и так каждый день надо проявлять чудовищное упрямство, чтобы просто не стать свиньёй. А у других и на это упрямства не хватает... Так что, Деня, талант - это чушь собачья. Упрямство - вот что движет миром!
Лёха хлопнул ладонью по столу, так что подскочила пепельница, и снова расхохотался. Вид у него при этом слегка безумный. Я выпил очередную стопку и потянулся за сигаретами.
- Ну, а деньги как же? Деньги ведь правят миром...
- Деньги? Ну, есть у меня деньги и чё? На деньги счастья не купишь. И упрямства не купишь. Пусть себе правят - мне какое дело? Я не магнат, не миллионер, не гений. И не хочу быть!
Лёха вдруг низко наклонился ко мне:
- Хочу быть счастливым, Деня, вот и всё. Никаких амбиций. Вот смотри на меня!
Он снова откинулся назад и развёл руки в стороны, как бы показывая себя мне.
- У меня работа непыльная, почти по специальности, деньги есть, жена, дочка, всякие турции-мутурции - а счастья нет. Где взять? В каком магазине продаётся? Вот ты счастлив?
- Я? Сегодня не особо, - ответил я, уныло очищая очередной мандарин от шкурки.
- Почему сегодня не особо?
- Менты спёрли 300 евро, которые мне мать прислала. Новый год завтра, а у меня в кармане только жетон на метро. И вот... мандарины.
- Так чё молчишь? Сейчас, погоди.
Лёха полез в бумажник, достал пятитысячную купюру и протянул мне.