Аннотация: Попаданцы в прошлое! Вам, таким милым, забавным и наивным - Посвящается! Я вас обожаю!
Кратюшин блаженствовал - сопромат сдан, "хвосты", набранные за полгода вольготной жизни - собраны в плотный пучок и ампутированы. Осталась "История России", как побочный предмет - навязанная волею многомудрого папеньки, смывшегося с третьей - молодой - женой, в Индию. В гости к первой...
"Папочка всегда был любвеобилен, а мамочки... Тоже не прочь были поразвлечься... Интересно, как у таких родителей, с пулей в голове, получился такой замечательный сын, как я? И сестра, как Танька?!" - Самодовольно разглядывая себя в зеркало, Макс, попутно, одним глазком, любовался дрыхнущей в первозданной наготе, младшей сестрой, бесстыдно раскинувшей свои конечности по родительскому "траходрому" а-ля "морская звезда".
Появилась в их квартире Танька совсем недавно - вторая жена Павла Кратюшина приказала долго жить в далекой и глубокой Сибири, страшном, по сути своей своей безработной, городишке между Томском и Нососибом, оставив красавицу-дочку от второго брака, мужу от первого.
Третья жена была "чрезвычайно" рада появлению рыжей, как медь, зеленоглазой и быстрой, как ртуть, 17 летней девчонки. Можно подумать, ей было мало сына от первого брака, живущего с папочкой, в пятикомнатной квартирке...
Первое время, Макс, грешным делом, посматривал на молодую мачеху совсем не с сыновними чувствами - брюнетки всегда привлекали его внимание, но вот Марго... Марго была перебором даже для его юношеской любвеобильности: ее было много. Ростом - без каблуков - выше Макса на полголовы, с черными волосами и ярко-синими глазами в цветных контактных линзах, ногами от самых зубов и двумя дипломами - иняза и химфака, она одним взглядом приводила Макса в возбуждение и только одним словом возвращала с небес на грешную землю, "шваркнув", для верности, об острые камни язвительности и сарказма.
Два года их "совместной жизни" под крышей отчего дома, воспитали в Максе уверенность, которую он не чувствовал; "привили" ехидную улыбку, привлекающую к нему внимание женской аудитории института; отучили от излишней стыдливости и натренировали чувство юмора, особенно в отношении самого себя, любимого.
Марго, беззастенчиво пользуясь собственным интеллектом и интересом пасынка к женскому полу, устроила ему мастер-класс по выживанию и соблазнению...
Со временем, подруги Марго как-то закончились и Макс вздохнул свободно - мачеха перестала "знакомить" и отношения из "напряженно-семейных" перешли в "непринужденно-дружеские".
Папочка тоже вздохнул свободно и стал давать больше денег на карманные расходы, точно зная, что сыночка научился пользоваться презервативами и верхним отростком.
А потом появилась Танька и все завертелось с какой-то страшной силой - сперва из Индии очнулась мамочка, требуя к себе "родную кровиночку", для крепкого родительского объятия и напутствия во взрослую жизнь.
Потом было возвращение в хмурый и по зимнему серый, родной город и долгий разговор с отцом, окончившийся распитием бутылки коньяка на застекленной лоджии.
Обе представительницы женского пола в разговоре участия не принимали, но последовавшие в след за этим события...
Проведя рукой по "вчерашней" щетине, Макс прошествовал в ванну, собираясь привести себя в чувство, да, заодно, поутихомирить разгулявшееся воображение - уж больно аппетитно спала Танька, подставляя льющемуся из окна солнечному свету, грудь третьего размера с упругой вишенкой соска и обнажая точеную шейку, со следами ночных "боёв, побед и поражений"...
Шипя от боли - Танька снова сделала из своего партнера "бурундука", оставляя следы от наманикюренных ноготков на нежной спине молодого человека - Макс, со стоном, отключил горячую воду, переходя к контрастному душу.
Сердце пропустило один удар, второй... Остановилось... И снова "пошло", проклиная своего непутевого хозяина и без того не дающего бедному куску "мышцев" ни малейшего отдыха.
Ни днем, ни ночью.
Бриться Макс не стал - до экзамена полтора часа, тут самое время не бриться, а искать такси, иначе есть все шансы опоздать на экзамен, а заходить Не в первой группе Макс не любил, считая ниже своего достоинства.
Выбравшись из ванны "налегке", молодой человек еще полюбовался наготой красивой девушки, поерзал полотенцем по спине, стирая стекающие капельки воды и, отчаянно удерживая себя в руках, принялся собираться.
Танька просто физически не выносила, когда Макс выходил из дома "ненаглаженный и неухоженный", взяв на себя самое неблагодарное занятие - стирку и глажку Максовых вещей, развешивание их на плечики и уборку в шкаф.
Макс бесился, но исправить хоть что-то не мог - Танька стояла горой за эту привилегию, утверждая, что восхищенно-плотоядные взгляды девушек, бросаемые на Макса, заводят ее намного больше, чем любой из афродизиаков!
"Ноут, планшет, телефон..." - Макс почесал затылок, решая, тащить на экзамен планшет и ноут или оставить только ноут.
С одной стороны - на ноуте винт больше, есть пара киношек да и экран побольше, чем у 7 дюймового "китайца"... А с другой стороны - выход в инет лучше у китайца - быстрее и неприхотливее.
"Заодно можно и над дипломом посидеть..." - Решил молодой человек упаковывая оба девайса в темно-синюю сумку через плечо, прошедшую с ним и Индию, и всю Россию, и часть европейских государств...
- Самокат возьми... - Татьяна, начисто игнорируя простыню, спальную футболку или валяющийся под ногами халатик с оторванным пояском и надорванным воротником, сползла с кроватки, мимоходом потерлась носом о затылок парня и исчезла в ванной, громко щелкнув щеколдой.
"Кто спорит с женщиной - сокращает жизни срок..." - Макс вздохнул и потянул с зарядки лоснящийся, черный, с красными колесами, самокат - гарант отсутствия пробок и здоровых нервов трудящихся.
"Ну, и учащихся - тоже." - Парень выскользнул за дверь, дождался лифта и, с трудом справившись с бронированной дверью подъезда, установленной во времена, когда все боялись всех, вышел на улицу.
Мелкие лужи на асфальте - свидетельство работы поливочных машин - дрожащий воздух, разогреваемый ярким солнышком и отдаленный шум центральных улиц, по которым сплошной волной катятся сонмы и сонмы "одножопых" авто - машин, с одним-единственным человеком - водителем - в салоне.
Оттолкнувшись ногой от влажного асфальта и повернув ручку, Макс шмыгнул носом - в отличии от Таньки, самокаты он не любил - мелкие слишком...
"Мелкие, но пронырливые!" - увернувшись от очередной кошелки со смартфоном, не мог не признать молодой человек. - "Правда, тяжелые, зараза..."
Переднее колесо самоката ахнуло в яму, оставшуюся от недавнего ремонта дорог.
"И не проходимые..." - Отряхивая брюки, Макс не мог не признать и этой неприятной мелочи.
Сложив "игрушку" напополам, парень бодро затерялся в толпе народа, спешащего по своим делам, исчезающего и появляющегося из дверей, над которыми продолжала светиться рубиновая буковка "М".
Четыре, станции.
Пять.
И вот Макс, уже порядком помятый, выныривает на божий свет, приглаживая стоящие дыбом волосы, прижимая к боку сумку с гаджетами и в очередной раз давая себе зарок не ездить в метро в часы пика пенсионеров. Да еще и это странное видение, словно продолжение неудачного полета с самоката, как-то внезапно трансформировалось в полет на рельсы, прямо под тяжеленные и твердые, колеса поезда.
Смарт пикнул, напоминая, что до экзамена осталось сорок минут и пора поторапливаться, если не хочешь вновь видеть укоризненно-коровьи глаза Суламифи Ринцифаровны Абдуллиной, преподавателя истории России со стажем в сорок лет и столь частыми командировками на раскопки и Землю Обетованную, что студни чаще видели своего препода на экранах зомбоящика, чем в родных аудиториях.
В прочем, всех все устраивало.
Привычно срезая по дворам и в который раз признавая, что к женской интуиции надо прислушиваться, Макс катил к родному ВУЗу. Один раз, правда, пришлось резко останавливаться - "автоголубь" ("водятлами" Макс автолюбителей не называл, точно зная, что дятлы - птицы умные. В отличии от вездесрущих голубей, ленивых, разносящих заразу и наглых от чувства собственной важности), в наглую пролетел по пешеходному переходу, не глядя на знаки, "зебру" и здравый смысл.
Вахтер - молоденький, длинноволосый "китайчонок" родом из Восточного Казахстана, по имени Асан, в форме, слегка не по размеру, подмигнул Максу и ткнул пальцем в приоткрытую дверь, предлагая оставить самокат в комнате охраны, мол, целее будет.
Да и таскаться с самокатам по этажам - занятие для зануды-Сизифа, а не для среднестатистического студента "инженера-технолога".
Закатив самокат в комнатку, Макс вырвался на оперативный простор и в аккурат стал свидетелем короткой расправы Асана с очередным "мелкопоместным князьком", с горделивым шнобелем, волосатой грудью и ЧСВ выше Останкинской телебашни, ринувшимся за понравившейся девушкой в самое святое-святых без студенческого билета.
Финт, уклонение и апперкот - девяностокилограммовая тушка классически легла на паркетные полы, изображая из себя поваленную мачту, не подавая признаков жизни.
"Все-таки, школа бокса в Казахстане, одна из лучших..." - Макс потер подбородок, вспоминая свой собственный "бой" с Асаном. Пусть и спортивный, по всем правилам, перчатками и на ринге, но окончившийся для Макса нокаутом, после пойманного крюка...
На помощь Асану уже спешили напарники, так что ожидаемое представление приказало долго жить и народ, вздыхая и сокрушаясь, поплелся по аудиториям, отбывать смертную казнь экзаменов, встреч с руководителями работ, дипломированными специалистами-психологами и полковником Морошейко, курирующим военную кафедру...
- Ирочки не будет! - "Обрадовала" группу староста, ворвавшись в их кучку тяжелым ядром. - Экзамен примет Пал Петрович, секретарем будет Иванова. Ей все равно автомат светит...
Названная Иванова, тихонько застонала - ее проклятье, ее бич, ее самая большая гордость и самая огромная беда - идеальный почерк - вновь дала о себе знать, а староста, найдя взглядом Макса, ткнула в сторону полуоткрытой двери в кабинет, предлагая уединиться...
В точности повторив стон Ивановой, Макс поплелся готовить аудиторию к экзамену: следовало проверить, чтобы с внутренней стороны столов не было шпор, надписи на столах относились исключительно к матам, сравнениям органов и скабрезным комплиментам преподавателям и одногрупницам.
"Хочешь идти первым - иди... Первым! Но не жалуйся на синяки, шишки и сбитые ноги..." - Макс, оптимист по жизни, медленно сатанел: низкие столешницы предпочитали встречаться с его затылком, плечами и поясницей, острые углы стульев норовили проехаться по ребрам, а торчащие в неожиданных местах острые щепки, хвостики шурупов и гвоздей грозили одежде немалыми прорехами.
- Макс! - Староста сунула голову в дверь. - Долго ты там?!
- Все уже. - Парень выпрямился, отряхнул колени и громко чихнул, проветривая легкие.
- Павел Петрович, у нас все готово. - "Дарька-не-подарька", староста группы 18АБС, совсем не по-женски почесала затылок. - Можно валить...
- Ну-у-у-у... Сами предложили... - Пал Петрович Локаз, к счастью для всех студентов, обладал абсолютным чувством юмора, но - к несчастью - абсолютным слухом... - Первые пятеро, шагом арш, на валку...
Как ни рвался Макс отвечать первым, но Иванова оказалась быстрее. Оленька, блеснув "голливудской улыбкой", выскочила из-за стола, как чертик из табакерки, схватила первый попавшийся билет, пробежала глазами по черным строчкам и, вновь улыбнувшись, заявила:
- Я без подготовки, можно?
Пряча широкую и открытую улыбку, под напускной маской строгости, декан кафедры истории и философии в едином лице, положил перед собой снятые с руки часы, вооружился ручкой и благосклонно кивнул, приглашая к танцу...
- Последний царь России Николай второй... - Ольга зажмурилась от удовольствия: тема монархизма на Руси давно и плотно вошла в ее жизнь. Вошла вместе с книгами, доставшимися от прадеда; вместе с революционной ситуацией, развязавшей братоубийственную гражданскую войну; вместе с любимым преподавателем, самозабвенно вещавшим исторические правды со своего учительского места. - По воспоминаниям своих современников...
Макс уныло положил голову на руки и попытался рассредоточится, ускользая от чистого, хорошо поставленного девичьего голоса...
- ... У последнего императора роль была очень жёстко прописана и он её чётко отыграл, согласно контракта... - Ольга завершила свой ответ любимым изречением Суламифи Ринцифаровны и замерла, словно ожидая аплодисментов.
- Четко отыграл свою роль Юрий Яковлев, продемонстрировав в фильме и глуповатого Буншу, и Самодержца Иоанна Васильевича... - Локаз тяжело вздохнул. - А Николай свою "роль" слил. Бездарнейше, глупейше и необратимейше. И не надо акцентироваться на его безупречной семейной жизни - история знает монархов, что были не только прекрасными семьянинами, но и именно монархами. В политической жизни сложно оставаться без греха. В политике вообще сложно остаться "чистеньким"...
Декан выбрался из-за стола и принялся расхаживать по аудитории, совершенно не замечая, что слушателей всего пятеро.
- Неумение выбирать, привычка сбрасывать решение на подчиненных, излишняя слабохарактерность и уступчивость. Быть может, будь последний Романов не императором, а, например, министром... В прочем, я даже не могу представить себе, министром чего именно его можно поставить, чтобы он не спустил все на самотек...
- Но, Суламифь Ринцифаровна... - Ольга, понимая, что уже "влетела" по полной программе сделала именно то, что делать не следовало - попыталась прикрыться чужим именем.
- Ирина Ринцифаровна идеализирует Николая второго и демонизирует революционное движение 17 года. Однако, без Николая второго революционное движение вообще могло стать несуществующим. - Пал Петрович ослабил узел галстука. - В прочем, рассматривая убийство царской семьи через призму мировых фактов, а не только событий 17-го года в России, мы начинаем понимать, что смерть Императора более всего была выгодна европейским королевским домам, чем самой России...
- А почему Суламифь Ринцифаровна - Ирина?! - Вырвалось у сидящего слева от Макса, пухленького, как панда и такого же миленького, Андрея Ворошилова.
- Имя Ирина означает "мир". - Декан присел на краешек учительского стола. - "Мир" на иврите - "Шломит". Или "Шуламит". Ну, а Шуламит - та же самая Суламифь. Все, как всегда, лежит на виду и именно поэтому плохо видно.
Павел Локаз, всем своим видом больше напоминающий профессионального боксера, чем профессионального историка и лингвиста смотрел невидящим взглядом прямо перед собой, уставившись в одну, только ему видимую, точку, словно пытаясь рассмотреть в ней нечто, что любому другому просто не интересно...
"Интересно, что бы он мог еще рассказать такого?" - Макс невольно перебирал знакомых парней и мужчин, сравнивая с Локазом. Одни были более одухотворенные, другие - тонкокостные. Третьих, история интересовала лишь как повод для кухонных бесед. Были еще четвертые, но... Сравнивать с ними Павла Петровича было, мягко говоря некорректно - декан прошел "Крым и Рым", копался в курганах Монголии и ругался с "фоменковцами" тогда, когда жрать было нечего, а хотелось - неимоверно...
- Бытует, также мнение, что в "свержении с трона Николашки" была особо заинтересована церковь - мешал им "самодержец Российский", сидя тощим задом на двух - светском и духовном - стульях. Оттого и тянула РПЦ с признанием "святости", что где-то в архивах лежали документы... Ну, да теперь уже не лежат, скорее всего. А в жизни русского человека увы свято правило - "не пойман - не вор"!
Макс устроил локти на парте и оперся подбородком на ладони, почти зрительно представляя себе рассказываемое Локазом. Так явно и живо представляя, что сердце вновь пропустило удар, еще и еще один. Парень на секундочку закрыл глаза и принялся рассматривать разноцветные искорки, сыпящиеся на него со всех сторон, такие холодные и такие привлекательные, колючие и манящие. На мгновение, закружилась голова и обмякшие руки не удержали ее массушку, позволяя встретиться лбу с твердой поверхностью деревянного стола, в отличии от множества студентов, совершенно точно помнящего себя еще совершенно юным деревцем, зеленой порослью, тоненьким корешком.
Зашипев от боли, молодой человек попытался распрямить спину, открыть, вдруг ставшие непослушными глаза, но...
*****
... С неба - капало. Под пузом - хлюпало.
Где-то, громко цокали по брусчатой мостовой железные подковы и клацали на неровностях, деревянные колеса огромных пушечных монстров, влекомых в невиданные и невидимые из положения "мордой вниз", дали.
От холода, стылого холода и мерзкой влаги, разлитой в воздухе Макс поежился, вновь попытался пошевелиться, сбрасывая с себя странную тяжесть, леденящую, жуткую, неподъемную...
- Ох ты, батюшки... Никак живой, солдатик... - Странный говорок, без привычного оканья, аканья и ударений в конце слова, вместо нужных мест, напоминающий "классический русский язык" жителей Казахстана, правильный и литературный, вызывал у парня смешанные чувства. - Сейчас помогу, родимый, потерпи.
Две крепкие ладони, мозолистые, терпко пахнущие лошадиным потом и чесноком, выдернули молодого человека из кучи сваленных на подводе трупов, бережно усадили на боле-менее сухой клочок земли, привалив спиной к тележному колесу.
- Ах ты... ж... - Макс с трудом разлепил глаза и уставился на своего спасителя, низкорослого, бородатого, отчего-то неуловимо напоминающего графа Толстого, только с непомерно развернутыми плечами, ладонями с дыньку-"колхозницу" и головой размером с пятилитровый казан, увенчанной лохматой шапкой, мокрой и пованивающей псиной, из под которой топорщились во все стороны черные волосы, слегка тронутые сединой. - Где я?
- Недалеко от кладбища... - Возница широко улыбнулся. - Версту не доехали, представляешь?! А так ведь могли тебя и живым похоронить...
Вот на что Макс никогда не жаловался, так это на свою буйную фантазию...
- Пить... - Стоило Максу произнести любимое слово всех "военных книг", как возница, жестом фокусника, явил миру жестяную фляжку, с хлопком вытащил из нее пробку и поднес к губам сидящего на земле, Макса.
- Пей, "новорожденный", помни дядьку Семена, да Бога не хули...
- Спа... Спасибо! - Макс сделал три глотка, чувствуя, как с каждым глотком кровь по жилам бежит веселее, а холодная взвесь - не такая уж и холодная. - Хорошо-то как!
- Ну, живым быть, всяко, хорошо. - Дядька Семен отобрал фляжку, побултыхал и, со словами: "Ох, чувствуется - православный: как глотнет, так глотнет", приложился к горлышку сам.
- Пошел я, дядька Семен... - Макс попытался встать на ноги, помогая себе непослушными руками и мотая тяжелой головой. - Идти надо...
- Идти, конечно, надо... Только дорога эта на кладбище ведет. - Семен сделал еще глоток, перекрестился и, закрутив фляжку, спрятал ее в мокрое сено. - Поможешь мне с солдатиками, так я тебя до вечера, обратно в город и привезу.
- И накормлю, по дороге. - Дядьке Семену явно был нужен собеседник, да и от халявной помощи еще ни один крестьянин, никогда не отказывался. - Тут кума недалече живет... Борщ варит - закачаешься!
Услышав волшебное слово "борщ", желудок Кратюшина злобно заурчал, напоминая своему хозяину, что завтрак был давно, об обеде он как-то не слышал, а тут уже и ужинать пора...
- Кума у меня баба видная, да добрая... - Продолжал уговаривать Семен. - Коли к ней с добром, так она и налить может... Только мы, тогда, к вечеру не доедем, у нее и заночуем, если что.
Уже согласный на все, Макс просто качал головой в такт сыпящимся на него, словам. Организм, получив допинг, принялся яростнее гонять кровь, пытаясь вывести алкоголь и, вместо этого, загоняя его во все места, заморачивая мозг и даря странную, залихватскую легкость.
Книги о попаданцах, в разное время "проглоченные" Максом в перерывах между сессиями, лекциями и Татьяной, гордо дефилировали мимо его мысленного взора, блестя глянцевыми обложками с рисунками российских орлов на борту Т-34 или Иосифом Джугашвили I, в собольих мехах, скипетром и державой.
Дядька Семен, бессовестно пользуясь дремотным состоянием экс-студента, разливался соловьем о всей своей родне, что испокон веков жила вдоль этого тракта, подрабатывая извозом государственных грузов, сетовал на затянувшуюся войну, холодную весну и бегающих туда-сюда вояк, что никак не могут утихомириться. От его мерного бормотания парень то и дело ловил себя на мысли, что происходящее с ним всего-навсего горячечный бред и вот, через минуту-другую он откроет глаза и увидит такие родные и, быть может, даже напуганные, глаза Татьяны.
"Ага, от нее дождешься испуга..." - Поправил самого себя Макс. - "Скорее врачи будут с испуганными глазами. Эту сибирячку, с ее гипертрофированной ответственностью, напрочь отмороженной сибирскими морозами жалостью и русско-женским милосердием, остановить сможет лишь ядерный взрыв. Да и слова "нет" в отношении своей семьи, она не понимает от слова "совсем"..."
- Тебя зовут-то как? - Спохватился Семен, заботливо поправляя веревку, обмотанную вокруг пояса, вместо ремня. - А то, молчишь, как не родной...
- Максом кличут... - Сладкие путы алкоголя начали отступать, сдавая разгоряченное тело на волю осенней мороси и терпкого ветра, замешанного на запахах крови, лошадиного пота и луговых трав. - Кратюшин Максим Павлович, студент...
- А на фронт как попал, студент? Или ты этот, агитатор?
- Патриот я... - Не удержался от грустной шутки, Макс. - По чистой душе, сердечному порыву...
- И слабой голове... - С сочувствием закончил за парня, дядька Семен. - Родственники знают? Или, в первый же бой...?
- В первый же. - Макс припомнил всё прочитанное и начал нарабатывать себе легенду. - Только и успел, что винтовку в руки взять, да "Ура!" крикнуть. Оглядываюсь по сторонам, а земля - далеко-далеко, словно с ладошку...
- Контузило тебя, видать. Шибко приложило, вот и скопытнулся на время. - Поставил свой диагноз возница, широко улыбаясь и демонстрируя ровные, белые зубы, словно с обложки лучшего журнала стоматологических наук. - Ну, зато теперь все по местам встало...
- Встало. - Макс невольно согласился, разглядывая стоящие вокруг голые деревья, разбитую телегами дорогу, тряскую и грязную. - Все встало...
- Вот и здорово. - Семен вновь перешел в бесконечный монолог, пересказывая, как вот уже третий год бьют-бьют немчуру, а она все не бьется и не бьется, чтоб ей ни дна, ни покрышки не было.
Под монотонное бормотание Семена промелькнули оставшиеся метры грязной дороги, разухабистый поворот и бесконечное поле с деревянными солдатскими крестами, огороженное чисто "для вида" дырявым, покосившимся плетнем.
Под этот же, бесконечно льющийся ручей слов, Макс помогал снимать с телеги холодные тела и складывать в несколько рядов, вдоль которых ходил, припрыгивая и тряся по очереди то кадилом, то кропилом, мелкий попик с козлиной, дергающейся бородкой, мокрыми волосами и бегающими глазками.
Не будь Макс дитем ХХI века, обилие трупов, запекшаяся кровь и запах могли свести его с ума... Но - нет. Дитя бетонных джунглей просто "отключился" от внешней реальности, уйдя в собственные мысли и реагируя на все с методичностью автомата первого поколения - медленно, отстранено и методично. Семен тоже приутих, сопел и крестился, сквозь зубы ругая войну, генералов и немцев - всех вкупе, оптом и чохом.
Темно-синяя сумка, выскользнувшая из очередного, закутанного в шинель, мертвого тела, вполне могла оказаться незамеченной и кануть в лету революционных неурядиц, стремительных изменений и бурных событий, но... Спасла моторика - едва взгляд зацепился за хорошо знакомый предмет, как руки сами, без промедления, подхватили сумку за длинный ремень и закинули на плечо, на свое привычное место, с уже давно натертой мозолью.
Семен неодобрительно покачал головой и тяжело вздохнул, готовясь высказать свое веское "фе", зарядив мародеру промежду глаз.
- Это мое. - Кратюшин сделал шаг назад. - Внутри подписано, если что...
Перекинув ремень сумки через голову, Макс приготовился дать деру - драться против человека тяжелее тебя, как минимум, вдвое... Даже владея приемами и боксируя три раза в неделю... Это - оставьте для кино. Да и что-то подсказывало Максу, что дядька Семен совсем не так прост, как пытается продемонстрировать...
... Кума у дядьки Семена оказалась и вправду добродушной, не жадной и домовитой хозяйкой. А еще у нее оказалась, как на заказ, вытоплена чудная банька, а в домике о трех комнатках, с иконами в красном углу, было чисто, тепло, уютно и вкусно пахло свежесваренной лапшой. Макс, словно зомби, сбросил сумку на лавку и, получив от хозяйки полотенце, поскорее нырнул в горячее нутро парной, представляя, как из самого мяса и костей выпариваются промозглые события сегодняшнего дня, прикосновения ледяных конечностей, а главное - запах, запах, запах безысходности, трагедии, мертвого человеческого мяса, прелых трав и крови.
Откинувшись спиной на деревянную стенку, забравшись на верхнюю полку, Макс грелся, изредка вздрагивая плечами и прислушиваясь к шумам, что доносились с улицы.
Хрипло лаяли немногочисленные собаки.
Скрипнула колесом проезжающая мимо, телега.
Все чувства обострились разом, пугая человека своей отчетливостью и новизной ощущений. После городского шума...
- ... Квас будешь? - От чуть хрипловатого женского голоса, "вломившегося" в его ощущения с грацией носорога в винограднике, Макс вздрогнул и... Расслабился.
"Чему быть - того не миновать... Раз полотенца не видать..."
Распаренный, добродушный и довольный, парень налегал на лапшу, старательно делая вид, что внимательно слушает разглагольствования Семена, отхлебывал из толстостенной чашки обжигающий кипяток черного чая и старательно делал вид, что не замечает полной стопки и блестящих глаз хозяйки. Умом Макс понимал, что напившись сейчас - в этих блестящих, карих глазах упадет ниже любого уровня. А, не напившись - всего лишь заслужит недоуменный взгляд дядьки Семена, уже приблизившегося к финишной прямой и все чаще посматривающего с тоской на широкую лавку и все реже - на полупустой пузырь...
- ... Вот ты - патриот. - Семен отложил в сторону куриные кости и сыто рыгнул. - Водку не пьешь. Креста не кладешь. На Веруньку засматриваешься... Так чем патриот отличается от меня или вон, ее? Или тех, кого мы сегодня на погост свезли?
- А черт его знает. - Макс повертел в руках чашку и решительно взялся за стопарь. - Доверчивостью, наверное...
Верунька помрачнела и отвернулась, делая вид, что поправляет сползающую скатерть.
- А потом о них скажут: "Это были лучшие представители своего поколения, с самыми чистыми сердцами, горячей кровью и горящим взором, отдавшие свою жизнь"... - Вера без малейшего напряжения "махнула" стопарь чистой, как слеза ангела, самогонки и оцепенело уставилась в невидимую никому точку, на беленой стене, напротив. - А нам не жизнь нужна ведь. Плечо крепкое, руки сильные, да глаз, на сторону не глядящий. А, да пусть смотрит, в конце-концов. Все едино - в семью вернется. А вот с того света, в семью не ворачиваются. Оттуда вообще, никуда не ворачиваются.
Семен, поежившись, выбрался из-за стола и, бочком-бочком, старательно обходя Веру по широкой дуге, за спиной, добрался на подгибающихся ногах до лавки, сел, перекрестился и рухнул головой на подушку, по сути своей засыпая еще в полете.
Чувствуя на плече горячее дыхание, Макс складывал и раскладывал картинки, крутил их, как кубик-рубика, выхватывая все новые и новые детали.
"Три древнейших профессии - журналист, проститутка и историк... Чтобы ты не сказал, чтобы ты не сделал, сколько бы не заплатил - тебя все едино поимеют! А большевиками и не пахнет даже... А ведь сколько кричали: "Повсеместное разъяснение, разлагающие армию речи", а тут... Водка, молодка и лапша..."
Если Максу с утра было хорошо, то вот дядьке Семену - не очень. Даже заветная "похмельная" стопочка, поднесенная кумой и поллитра рассола не улучшили его настроения. А выглянувшее через темно-свинцовые тучки солнышко, только добавило раздражения и сузило и без того затекшие глаза.
Пока запрягали - Вера успела шепнуть Максу, чтобы тот никогда больше не возвращался под ее крышу. Иначе, ей-ей, оденет его на вилы и скормит соседским свиньям.