Снег. Он был повсюду. Он беcшумно спускался с небес огромными хлопьями, занося следы только что проехавших машин или прошедших людей, ложился толстой помадой на кроны деревьев, на дома, на колпаки фонарей, на троллейбусные провода, на козырьки подъездов - внося полное умиротворение во всю, словно замершую в оцепенении и забывшую всё трудное и плохое, жизнь. Было пасмурно и, видимо, поэтому так светло в столь ранний час.
Он, в лисьей шапке и в ярко-голубой куртке на меху, неспеша приближался к троллейбусной остановке, на которой стояли люди в ушанках и полушубках, выдыхающие клубы сизого пара и переступающие с ноги на ногу. Спустя какое-то время он присоединился к ним. Из-за поворота медленно выплыл троллейбус, искря штангами в проводах и сбрасывая с них всё тот же снег. О тот тринадцатый троллейбус - никогда и никому не приносящий несчастья! Сколько лет на нем он ездил на учёбу, на работу, на вечеринки с друзьями, а потом всегда возвращался назад.
Вслед за всеми топтавшимися и пускающими пар поднялся на подножку. За его спиной рыча закрылись двери. Он не видел, где в это время колесил этот троллейбус. Мороз плотно зашторил окна ледяными тюлями. Он интуитивно сошёл там, где ему было нужно. Удивительно безлюдно в центре большого города. Он шёл по хрустящему снегу через парк, пока не приблизился к фасаду своей "Альма Матер", которая когда-то целых пять лет была его родным домом. Те же самые четыре квадратные колонны, заканчивающиеся овальными сводами, высокие окна, огромные стройные ели посреди клумб, занесённых двухметровыми снежными сугробами, всё те же двенадцать ступенек (он почему-то хорошо это запомнил), ведущих к подножьям колонн и к трём тяжёлым трёхстворчатым дверям из красного дерева. Он поднялся по ступенькам и потопал на железной решётке, чтобы стряхнуть c обуви снег, и зашёл в огромный, как всегда, плохо освещённый вестибюль. Ему кого-то надо было найти. Мимо проходили молодые люди с портфелями и сумками. Он не различал их лиц. Всё как-будто было снято расфокусированной камерой. Наконец поймал в коридоре того, кого искал, попытался с ним заговорить, но рот был как склеенный. Не удалось произнести ни звука. Зазвенел звонок, почему-то очень длинный - наверное, начало следующей пары...
Он открыл глаза. Два вентилятора гнали горячий, так и неостывший за ночь воздух. На журнальном столике, уже с перебоями, всё ещё тарахтел будильник с двумя огромными колоколами на макушке. Уже рассвело. Он встал, умылся, напялил на себя шорты-плавки, приёмник-наушники, застегнул на щиколотках полуторакилограммовые браслеты, одел поясной подсумок и встал в пластиковые шлёпанцы. Его большой, цвета пшеницы лабродор топтался в прихожей, ожидая традиционную прогулку.
Они вышли наружу. Уже несколько лет он не водил пса на поводке, тот послушно шёл, бежал или сидел рядом, если это было необходимо. Сто пятьдесят метров по узкой улице до спуска на пляж. Спустившись на песок, снимал шлёпанцы, клал их в подсумок и бежал вдоль пляжа по мокрой кромке, оставляемой волнами. Он мог бежать очень долго и далеко, если не спеша - трусцой и босяком, по скрипящему песку. В ушах музыка. В ячейках памяти приёмника всего лишь три радиостанции, которые он всегда слушал: дома, в машине и на работе в кабинете у босса, если иногда его замещал. Одна из них передавала классику, другая - всякую современную евро-американскую музыку, а третья была всемирной службой Би-Би-Си. Новости узнавал только оттуда, неважно: про ту страну, в которой родился, вырос, провёл лучшие свои годы или про ту, в которую он пять лет назад приехал, и грешную землю которой топтал в данный момент своими босыми ногами.
Он так и не мог объяснить себе и другим, что его привело в эту страну. Может, желание изменить жизнь к лучшему или просто убежать от проблем, которые ему мешали там, так же как и всем: экономический кризис, падение уровня жизни, развал в экономике. Быть может, хотел оставить свои неудачи в карьере и в семейной жизни. Последнее, пожалуй, решилось самой нерешаемостью всех его проблем здесь. Почти пять лет жил тут один со своим уже немолодым лабродором Дали. Работа, которая ему тут доставалась, в той стране была уделом очень недалёких людей - без образования, с низким социальным статусом, как правило, доходящих или уже дошедших до ручки алкоголиков, или бывших заключённых. Здесь же это делали в основном те, кто там получил высшее образование. На что мог претендовать он - инженер-металлург в маленькой стране, в которой отродясь не было никакой тяжёлой промышленности? Но несмотря на всё то профессиональное дно, с которого ему тут было не подняться, хорошо питался, ездил на собственной машине и имел крышу над головой - хоть и не свою, и ещё пройдя пару сот метров он мог искупаться в море, вдоль которого совершал пробежки по утрам мимо спасательных будок, кафе и ресторанчиков, разбросанных по всему побережью этой страны.
В будний день пробегал не более десяти километров, сбрасывал с себя всё - даже плавки, если вокруг не было ни души. Он давно уже не поручал Дали охранять свои вещи. Их никто никогда не трогал. Они вдвоём могли проплыть два-три километра, если море было спокойным. После чего найдя всё в целости и сохранности опять всё напяливал на себя, и вдвоём с Дали они бежали обратно. Пробежка могла быть и вдвое длинее, но он не мог лишить себя лишнего часа сна, разве что по выходным бегал дальше. И всё равно старался успеть вернуться домой до наступления жары.
Он ненавидел жару, она его утомляла больше, чем самая тяжёлая работа, которую успел попробовать в этой стране. Он промокал до нитки от пота, и даже душ не помогал, через четверть часа вспотевал опять. Длящееся полгода лето доставляло ему слишком много неудобств. Вдобавок одолевала сильная депрессия, когда выходил днём на солнечный свет. Он мечтал и продолжал искать возможность перебраться куда-нибудь на север Европы, туда, где зимой есть снег, а летом - дождь. Но пока где-то что-то не срабатывало, возможно, возраст уже не тот или просто не желающая шевелиться бюрократия - вечная сторонница "статуса квоо".
Прежде, чем подняться с пляжа, он опять сбрасывал с себя всё и влезал под лейки пляжного душа вместе с псом, тот тоже любил мыться под душем.
Он купил Дали ещё в той стране на базаре у цыган. Пожалел беспородного щенка (как ему тогда показалось). Непроданных животных цыгане часто бросали. Назвал его так в честь известного художника. Через несколько месяцев стало ясно, что это лабродор и без малейших деффектов. Он воспитывал пса в клубе, тот вырос большой, сильной и красивой собакой, знал все команды. Меняя страну взял его с собой - вместо положенных сорока килограмм багажа. Дали оклиматизировался в отличии от хозяина, по крайней мере не мог никому сказать, как ему тут жарко. И, к тому же, рядом было море, где он каждый день мог купаться.
После душа он опять всё напяливал на себя, влезал в шлёпанцы и шёл домой. Дали, отряхнувшись, шёл рядом с хозяином. Поднявшись в квартиру, менял псу воду и насыпал ему корм. Сам не завтракал, лишь выпивал крепкий кофе с горячим бутербродом, который быстро запекался в гриле, одевался и выходил из дома, а затем ехал на работу, по традиции слушая в машине новости по Би-Би-Си. Он не любил свою работу, но чего-либо получше у него пока ещё не нашлось. Свободные минуты на работе отдавал изучению иностранных языков или, например, языков програмирования на компьютере... всё равно с трудом дожидался конца дня и возвращался домой, быть может, заехав по дороге в супермаркет за продуктами. Придя домой, он выводил на десять минут собаку по её делам, заодно чтобы ещё купить газету в ближайшем киоске. После чего готовил ужин: жарил картошку, делал салат из помидор со всякой зеленью. Всё равно он это не доедал. Это делал Дали, который также любил картошку и салат, и практически всё, что ел хозяин. Ещё полтора часа мог заняться уборкой квартиры, сесть в кресло и полистать свежие газеты, или почитать какую-нибудь книгу. Книги хоть как-то делали светлее его серые невзрачные будни. И вообще его жизнь тут была очень похожа на книгу с типографским браком, где посреди живого приключенческого романа оказывались страницы из чего-то совсем чужеродного, например, сценария мыльной оперы - скучного и не имеющего никакой художественной ценности. Ближе к сумеркам он и Дали выходили на прогулку. В небольшом скверике каждый вечер собиралась одна и та же компания с собаками. Они о чём-нибудь сплетничали, рассказывали анекдоты или просто делились новостями - это могло продолжаться и час, и два. Потом все раcходились по домам. Они вдвоём поднимались к себе. Обычная для нормальных людей и собак подготовка ко сну, быть может, с прохладным душем. Ложась спать, включал два больших вентилятора. Один дул на ноги, а другой - в лицо. Правда, это не помогало, когда было совсем жарко. Ещё он заводил до отказа свой огромный, в стиле "Ретро" будильник.
Он засыпал под звуки классической музыки, имея лишь одно желание: закрыв глаза во сне увидеть снег.