Я был нижней землей, которую не затронула огненная волна. Иссушенный плодородный слой почвы был погребен под оплавленными скалами. Ландшафт напоминал изрезанный чешуйками срезов штыковой лопаты сугроб, из оплавленного до стеклянного блеска камня. Был ли это термоядерный взрыв, сокрушивший скалы, или массированное излучение, срезавшее зеленые, полные жизни холмы, - свежее одеяние для некогда счастливой плоти, сильно пострадавшей от непомерно высоких температур? Я не мог этого припомнить, и корка глазурированной породы с посыпкой из угловатого щебня многокилометровой печатью заплавила любую мою надежду на небесную влагу, хотя я почему-то был уверен, что на белесом небе, отражавшем в себе серый безрадостный пейзаж, было так же сухо, как и во мне. Я ссыхался комьями, а трещины мои забивал неизвестно откуда появляющийся грязно-рыжий песок. Я осыпался в себя этими песчинкми и ими же душил в себе всякие звуки. Нити корней от самых прочных и узловатых до тончайших, волосяных, не помню, как давно наполнявшие меня, - все они превратились в прах.
Я был землей, которая может лежать в безмолвии долгое время, скрывая под собой еще более страшные тайны, нежели ее уродливая поверхность. Но земля не может долгое время ничего не рождать. И видимо в этот момент оно и оживилось. Осознание предназначения своей сути. Земля должна рождать. И я исторгся.
Какая-то моя часть вдруг воспротивилась тому, что ничего не происходит, и каменная корка была взломана сотнями живых мышц из горячей плоти и прочных костей. Недовольством моим вырвался огромный вороной конь. Он строптиво изогнул шею, встряхнул гривой и стукнул по камням копытами. Я ничего так и не услышал, хотя знал, что дыхание его должно быть горячим и шумным. Небольшая поднятая ударами копыт в воздух кучка пыли, свернувшись облачком, вдруг обернулась не менее черным, лоснящимся псом. Он напоминал сеттера, только был черным. Он старался держаться от коня немного сзади, на почтительном расстоянии.
И тут конь начал свой скач. Я так и не услышал ни единого звука. Пес старался не отставать от него, держась той же позиции относительно мощных ударов копыт о землю. Он держал клыкастую пасть закрытой. Тут мне стало интересно, что же у них происходит. Сквозь пролом до меня донесся свежий утренний воздух, и я выглянул из пролома.
Две чернильные фигуры на сером фоне камней с мутным небосводом вдруг окрасились золотым светом восхода. Их шерсть лоснилась от лучей, гладивших рыжеватым отблеском каждую ворсинку. Камни по всей поверхности вдруг приняли резкие тени, а их остекленелость - янтарное текучее золото солнца. Небо, вдруг, так же незаметно и быстро приобрело чистый голубой свет, даря всем малую надежду на облака. Я не заметил как мой восторг от оживляющей волны, пролившейся на бесцветный мир, и как мое любопытство и желание послушать звуки после такого долгого молчания уже обернулись в большую черную крысу, вынырнувшую из того же пролома и бегущую длинными прыжками по острым камням. Она старалась также не отстать от коня и пса, но и ей сложно было понять, почему это все происходило в полной тишине в залитом золотыми лучами странном неторопливом воздухе. Чем быстрее наша троица старалась бежать, тем тягучее и прочнее замедлялось время.
Мое любопытство в крысе не утихало и, как самый гибкий зверь, она на бегу обернулась на пса, целеустремленно перебирающего лапами, но ничего не увидела в его грозных глазах. Тогда крыса обернулась на морду коня, который старался пригибать голову, чтобы огромный золотой диск не слепил глаза. Медленно вспархивающая грива и срывающаяся с его белых зубов слюна - вот все, что успела увидеть крыса. Она не успела ничего спросить, она не успела увидеть его глаза. Возможно, ответ мог быть и в них, а возможно, и нет... В тот момент она не успела об этом подумать - ее голова разлетелась в кроваво-ворсистую пыль.
Вероятно, тот мир не хотел, чтобы земля, которая так много пережила и смогла сохранить в себе множество секретов, узнала еще один - свой собственный - что рождает земля, которую уже некому назвать мертвой. А может, дело в том, что в том погибшем мире больше не должны рождаться живые существа, ибо погиб он насовсем. Тогда радость и любопытство не должны больше его тревожить. Или все еще проще - земля не должна бежать к восходящему солнцу, потому что оно и так всю ее рано или поздно согреет.
Так я был одновременно одним одушевленным неживым существом и тремя живыми. Я видел свой погибший мир и исторг в него свое будущее, которому не суждено было прожить так долго, чтобы принести мне ответ на тот вопрос, который находится за гранью дозволенного в моём том, другом мире, из которого меня выкинули, когда голова чёрной бегущей крысы превратилась в кровавую пыль.