Махоткин Евгений Юрьевич : другие произведения.

Светлое время комы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    это, как и большая часть прозы, основано на реальных событиях, произошедших во сне выкладываю по просьбе благодарных читателей, друзей и участников

  
  
  
  Глава 1.
  Выпускной.
  
  
  
  Закон таков - я лотоса бутон
  в одном из множества миров.
  И если будет сорван он,
  в другом - я лотоса бутон.
  
   Лишь малые крупинки времени можно отскрести себе от вечности, чтобы подумать о том, что мы отдаем ей и что получаем. И это - всего лишь её крупинки. Возможно ли хоть что-то рассмотреть в них, пока они сверкают на ладони? Не по своей воле я стал для себя подобием калейдоскопа. Либо время поворачивает меня, либо сам я пытаюсь раскачать груду разноцветных воспоминаний. В призме зеркал памяти они выдают мне узоры событий былого. Их я рассматриваю каждый раз по-новому, и постоянно возвращаюсь к ним. Последнее, что привело меня на эту койку - авантюра, что, конечно же, неудивительно; лишь немного досадно, что авторство мне не принадлежит. Так распорядилась судьба. У нее всегда для нас есть про запас своя кучка цветного песка.
  
   Молочный туман прошлого утягивает мою память жгутом накопившейся усталости. Длинная очередь дней-близнецов, перевитых волосяной сетью сестриц-ночей, перемешались в клубок сонных и бессонных суток. Их электричество вкрадчиво скворчит в выключателях, мигает в стартерах люминесцентных ламп, шуршит в жестких дисках запыленных компьютеров и сочиняет новые сонаты бесшумных световых сигналов в вечно мигающих свитчах.
  
   Невидимый чёрный свет играет в помещениях с тенями и бликами. И калейдоскоп внезапно фиксируется на последнем месте работы. Я должен бы осознавать, как сильно я устал, но сама мысль кажется мне слишком обычной, ибо в этом непролазном рутинном говнище я выделил свою струйку полезного продукта, приносящего и доход, и безмерное удовлетворение. Я мог бы даже сказать, что плоды моего труда должны быть сравнимы с тонкими потеками мумиё на скалах, возвышающихся над просторами пузырей мирового фекального океана. Возможно, эта метафора немного плоская и вызывающая, но именно такой представляется мне непролазная усталость тех серых дней.
  
  
   Но в итоге всё выходит не так уж и уныло, как кажется на первый взгляд. Моя изобретательность мажет бальзамом по раздраженным нервам, когда среди голодных стяжателей я получаю свою "сверхприбыль", свой сверх оригинальный кайф, имея свою уникальную клиентуру. Маленький город задыхается от свор мелко тявкающих бизнесменов, рвущих любую возможность получить доход, не давая ей вырасти, принести плоды или хотя бы родиться в качестве идеи. Шкуры неубитых медведей становятся клочками большого роящегося призрака замыслов, им не судьба обозначиться даже в словесных формулах. Конкуренция на зачатие идеи с каждым днём становится намного жёстче, чем на право выдрать свой кусок. Голодная слюна перемешивается с мечтами о медвежьих шерстинках и увлажняет пыль. Я не окунаюсь во всё это. Я совместил свои способности, навыки и связи с жадностью предприимчивых говно-акул и весьма успешно использую их порочные наклонности для получения выгоды, куража, в итоге же в угоду собственному самолюбию. Я полагаю, что все, кто "нашел своё место в жизни" не лучше тех, кого они презирают как "неудачников". Им повезло оказаться в том месте, где кормёжка обильнее благодаря социальной мимикрии.
  
  
   Покорнейше прошу прощения у всех, кто отождествляет больное эго с призванием, у всех, кто любит свои родные и умирающие города. Многие ли тешат себя тем, что его увлечение, призвание и заработок - образец персонального триединства? Чем можно заниматься в городишке, где половина завязла в родственных, а другая половина - в долговых узах? В городишке, где все слиплись в один склизкий клубок любезно улыбающихся червей, старающихся залезть поглубже в тушу умирающего монстра. Некогда он был добрым, щедрым волшебником, дирижирующим кружением тысяч светящихся мотыльков.
  
  
   Территория ремесленников, торговцев, промышленников незаметно для всех постарела, сдулась, умерла. Она так медленно разлагается, что шевеление её принимается за жизнь, а выброс очередной порции гнилостных газов - за выдох. Все жухлые мотыльки, незаметно обернулись в трупных паразитов, ради взаимопонимания и гармонии с окружающей средой. Рыночный гул, заводские звуки и шум дорог - всё сильно усохло и сжалось до едва слышного шелеста насекомых в пустых коробках и ящиках.
  
   Теперь Вам совсем уже несложно догадаться, что именно на гармонии я и зарабатываю. А венец гармонии во все времена был представлен в искусстве, в его лучших образцах. И если эти образцы способны достойно звучать, помимо своей совершенной формы, - они бесценны. Однако в той выгребной яме, которую представляет наш город, даже неповторимые шедевры имеют свою цену. Несоизмеримую с настоящей, но достаточную, чтобы пойти на компромисс со всеми своими высокими принципами и плотненько занять эту нишу, целиком и полностью посвятив ей всего себя.
  
  
   Ни для кого не секрет, что самое прекрасное, созданное когда-либо человеком, - это скрипки. Так же закономерно, что и у совершенства есть свои мыслимые пределы, если вы сможете это представить, если прикоснетесь хотя бы к его отзвуку или дуновению... рано или поздно прекрасное вытянет и вас из любого низменного состояния, даже из клокочукщего мирового фекального океана.
  
  
   Именно поэтому теперь у меня есть другой океан, в котором я нахожусь. Как величайший пророк, по собственной воле я застрял между жизнью и смертью в чистой пустоте. Неугасающее сознание раз за разом, все более туманно, прокручивает пролетающие эпизоды, зеркала памяти попеременно тускнеют, а я раз за разом просматриваю всю свою жизнь и опять оказываюсь здесь, где я жду друга, который выдернет меня из этой комы.
   Точно сказать невозможно, но, скорее всего, раз в неделю открывается плотная дверь, щёлкает замок, и о моем здоровье справляется посторонний человек. Он подробно инструктирует смотрящих за мной о том, как надлежит поступать, если я открою глаза и заговорю. Но мне этого не надо. Я не открываю глаза: я жду друга. Он должен появиться. Аппарат мерно пищит, утверждая, что мое сердце бьется. Я уверен, что остановиться ему не дадут, потому что о моем здоровье беспокоится посторонний человек. Он хочет отомстить за смерть своего напарника и узнать, где золото. До тупости обыденно, но смерть неотомщённого друга и схрон с золотом во все времена были твёрдой гарантией и защитой от преждевременной кончины.
  
   Заинтересованное лицо не даст мне умереть. И тот, кто наблюдает за ним, и все остальные, в порядке очередности. Стена мрачных серых лиц протыкает тьму и, подобно стае молодых бойцовских псов, думает, что отодвигает сумрачный рубеж, охраняя мое тело от тьмы, в глубине которой кто-то холодно ухмыляется и совершенно никуда не спешит. Мне даже кажется, что иногда он курит, потому что уже долго ничего не происходит. Но он не спешит - последнее слово всегда за ним. Он с удовольствием добавляет к двум светящимся точкам своих глаз третий огонёк, с тонкой струйкой ядовитого дыма. "В очередь, сучьи ублюдки..." - среди облаков дыма скворчит его грозный голос. Он медленно ждёт и наблюдает как их мышцы свиваются в напряженные узлы, в своих глазах они пытаются вызвать грозный огонь, их подлые сердца трепещут и ждут момента отмщения. Они сопят и неровно дышат. Из всего этого генерируется некое праведно-нервическое поле, граничащее с холодным океаном небытия. На этой границе и мёртвый бы проникся идеей воскрешения, но я спокоен: писк автомата, дублирующего мой пульс, и мысль о друге меня успокаивают. Меня пока что не подводило ни сердце, ни друзья. Размеренный писк позволяет мне вновь и вновь понять, что я живу, потому что вновь могу убежать от них в свой собственный белый океан, впасть в свою персональную кому.
  
  
   Я вижу тот самый день. Вся рутина, сгущающая в венах усталость, наматывалась на холодный костыль предчувствий. В этом клубке где-то запутались поседевшая интуиция и запуганная память. Но все свои опасения я невольно придушил при виде этих двух творений.
  
  
   Инструменты Амати и Страдивари не были в числе особенных заказов. Давно уже никто не делал особенную паузу и не поднимал палец, произнося фамилии этих мастеров. Что, естественно, придавало большее значение и вес моим особенным предложениям. Кажется, все известные заказчики насытились стандартными классическими запросами. Обращений поубавилось, но в игру вступили совершенно новые образцы. Я точно помню этот момент. Это не побасёнки Морфея и не отголоски анекдотов Аида, я точно помню, как сам держал в руках эти две скрипки. У них не было даже имен. Никто не мог предположить насколько они связаны с оккультными направлениями и должны ли существовать вообще. В тот день, когда на меня была возложена задача реорганизации офисной сети и отдела учёта, именно в этот день я всё задвинул на задний план, с тем, чтобы принять и рассмотреть прибывшие экземпляры. Никто в конторе и думать не смел упрекать меня за срыв насущных задач, напрямую выводящих предприятие на новый уровень. Ибо успех бизнеса наполовину зависел от "хороших рисовок", тех, которые "дороже денег", от репутации фирмы, куда приходят "большие люди". Многие фирмы хотели бы иметь счастье предоставлять частичную занятость дорогому и уважаемому антиквару. Именно поэтому за условный оклад я использовал их помещение для своего любимого дела. Проверенный курьер с репутацией классического чистильщика с бесшумной походкой также добавлял в копилку моего портрета колорит загадочного. Работал он только со мной, и для других характер его грузов и цены были за гранью понимания. Ещё больше был непонятен его старомодный классический стиль костюма и непонятно каким образом сохранившийся британский автомобиль середины прошлого века.
  
   Он доставил два тяжёлых и больших футляра. Один был обтянут выбеленной кожей электрического ската. Золотые замки и петли. Внутри жила скрипка-альт. Изготовленная, на первый взгляд, с нарушением всех правил, покрытая белым лаком, с вызывающим грифом из чёрного дерева. Красавица, каких я доселе не видывал, однако покупатель на неё был не совсем "мой". Его подогнали по связям от офисного начальства, которое, естественно, не знало всех тонкостей сделок подобного рода и не смогло грамотно организовать встречу. В результате этот экземпляр должен был остаться у меня на передержку. Второй футляр кричаще красного цвета, судя по размерам, также обещал представить скрипку-альт. Он был обтянут крокодиловой кожей. Такой вот, с первого взгляда гротескный, красный крокодил, с фурнитурой немного поскромнее, из латуни, открыл моему взору то, что заставило открыть рот. Похоже, создатель этого произведения решил поиронизировать на темы историй о музыкантах, напрямую связанных с потусторонним миром. Он воплотил в жизнь легенду о том, что сатанинский инструмент должен питаться живой кровью. Деки создавали иллюзию усохшего тела, с выпирающими из-под кожи ребрами и позвонками. Гриф также был приукрашен изысками и намеками на мумифицированную конечность. Неровный по своей прозрачности красный лак дополнял антураж легенды. Его хотелось потрогать, и подсознательно я ждал, что пальцы прилипнут к едва свернувшейся крови. Обеих красавиц дополняли смычки под стать их телам. Они созданы не для игры с листа - они должны вытягивать остатки истерзанной души, если окажутся в руках понимающего музыканта, который превратит все ваши страхи и сомнения в один светлый утекающий от Вас по серебряной нити последний выдох. Тут я впервые задумался о том, сколько это должно стоить на самом деле, и каковы могут быть последствия невыполнения контракта, а также о том, что стоимость товара обратно пропорциональна ценности жизни того, кто держит его в настоящий момент в своих руках. По этой самой причине я был сильно расстроен тем фактом, что в конторе мне отказались предоставить в пользование оружейный сейф.
  
   После долгих препирательств я решил взять скрипки на личную передержку, решив пересмотреть договоренность с фирмой по процентам с продаж.
  
   Обе красавицы прилегли на заднем сиденье. Поэтому я не поехал ни на парковку, ни к женщине. На тот вечер оставался лишь один достойный вариант - "Старый особняк" - закрытый клуб джентльменов местного разлива. В нём я мог пребывать сколь угодно долго, не беспокоясь ни за машину, ни за то, что пропущу приезд покупателя. Так сложилось, что и для него это была единственно возможная приличная гостиница. И этот же вечер стал роковым, потому что, как говорится, я встретил Её. Не каждой женщине дозволяется входить в Особняк без сопровождения и без чётко сформулированного делового предложения. Но эта особа прочно привлекла мое внимание. Сколько я её наблюдал, столько она оставалась одна, и точно не спешила ни к кому обращаться. Поэтому я решил пренебречь правилами клуба и подойти познакомиться.
  
  
   Первое впечатление, помимо внешности, принесло сильное разочарование. Мошенников я определяю сразу, а эта девушка ещё и поспешила открыто в этом признаться. Начала свой длинный монолог про великолепную идею. И чем дольше она тараторила в своей особо вкрадчивой манере, тем отчетливее я понимал, что прошлое никогда меня не отпустит. Одновременно с этим желаннее и ближе к реальности становилась мысль оставить у себя эти две скрипки и, до кучи, получить неплохой доход. Конечно же, об этом она не знала и не должна была знать, и я, как бы созерцая её мастерство убеждения, прокручивал про себя варианты завлечения в её авантюру своих покупателей. С их игрой и мои риски будут меньше, и доля от конечного результата возрастёт. Что же касается гарантий, что меня самого не используют как клиента, то это - мои знания, которые ей действительно пригодятся. Для неё я определенно представлял ценность и как специалист в экономике, и как знаток местных нравов. Эти небольшие соображения оформлялись у меня в голове. Я ждал, что её изложение в итоге должно было показать уровень её открытости передо мной. Все зависело от того, вскроет ли она мне конечную цель авантюры. Я уже понимал, что окончательный ход спрятан тузом в её рукаве, и что она не простая, а как минимум сильная мошенница, потому что работает в одиночку, и не первый год. Её опрометчивая наивность была мнимой и становилась первым ключом к доверию, которое так часто кормит нашу братию. "Здравствуйте, я мошенница! Позвольте, я Вас обману? - Хо-хо, милочка, ну попробуйте!.."
  
  
   И уже в этот момент надо было знать, как играть свою роль. К счастью, я очень ясно понимал, что играть мне надо так тонко, чтобы она не смогла определить мой стаж и распознать мою игру.
  
   Её схема сводилась к организации всё той же финансовой пирамиды. Сложность была лишь том, что в таком мелком городке невозможно тянуть доход через выплаты первым членам, обдирая последних. Невозможно было подкинуть в новой обёртке сверх-идею прожжёным и изрядно изголодавшимся псам. У них невозможно было хоть что-то вырвать или выманить. Их можно было лишь собрать в стаю и уверить, что вместе они - сила. А сила их была в том, что у них пока что оставалось - готовность задушить кого-то вне стаи. Ещё они сильно жаждали стабильности в получении новых жертв. Гостья Особняка своим появлением уже выдала намерение что-то предложить, но делать это от своего имени она явно не хотела. В данном контексте я тоже выступал для сограждан не в лучшем качестве. Мы хорошенько обсудили и этот момент. Поэтому до появления моих покупателей мы с ней договорились разыграть внезапно вспыхнувшую страсть: "Гарсон! Два красных и машину ко входу".
  
  
   У меня всё прошло как и предполагалось. С такой затеей я мог рискнуть запереть скрипки в своём хранилище и углубиться в проработку плана. В итоге, ближе к утру, весьма прозрачная идея была готова. Под вывеской "Исторический фонд" она представляла из себя некую смесь кассы взаимопомощи и антикварного салона с жирными паевыми взносами. Доли распределялись таким образом, что у участников постепенно возрастал азарт на конвертацию своих вложений в изделия из драгметаллов. И чем большую историческую ценность представляли изделия, тем большими привилегиями пользовались участники. Вложения, котировавшиеся как историческая ценность, могли иметь привязку к участнику, и он становился потенциальным учредителем будущего музея. Ну а денежные ссуды, которые, согласно правилам, могли раздавать участники прямо из фонда под свою ответственность, создавали ощущение движения. В окончании, для протокола, каждый мог надеяться на выход из фонда с умопомрачительно дорогими золотыми экспонатами и с хорошим довеском в виде наработанных процентов или же мог просто пассивно стричь купоны с немалым номиналом до конца своих дней.
  
   Стоимость фонда складывалась из средних рыночных цен на предметы искусства, поэтому цифры для участников были более чем привлекательны. Пока что я не мог понять какой навар с этого получала наша красотка, кроме заявленных наработанных процентов, которые именно для неё выходили оскорбительно невысокими. Но, предвосхищая мои подозрения, она заявила, что не все выживают в таком роскошном бизнесе и, в итоге, это должно превратиться в новую свару, которую давно не наблюдали в этом городе. Это гипотетически могло служить объяснением роста её доли в предприятии. Мне же с трудом верилось, что она сможет наложить свою мелкую ручку на то, за чем следят такие матёрые звери. Скорее всего, она собиралась вывести из фонда золотой лом, не имевший никакой исторической ценности, в виде ссуды, ибо только лом не имел завышенной цены. Хотя, кто знает каковы были её планы...
  
  
   Собрание мы провели через два дня, дав идее отстояться, и выбрав стиль поведения. Она предстала залётной девочкой лет за тридцать со своей наивной идеей создать фонд. Ничего в него не вкладывая, кроме энтузиазма, привлекла низкооплачиваемого экономиста или сисадмина, что, впрочем, было не так важно. Главное, что он знал как сделать правильно. Почему бы не попробовать заняться еще и этим? В конце концов, почетные граждане сами будут и обкатывать, и контролировать чужую идею. Одна большая семья может в итоге стать дружной... а может и богатой. А вдруг и правда это приведет в процветанию? А ездить по другим городам и интересоваться старинными предметами искусства - одно из самых престижных занятий. Даже если фонд не сильно увеличит свои активы, в городе появится хотя бы приличный музей с сигнализацией высшего уровня защиты. Что очень даже неплохо, в перспективе. Почётные граждане уже в красках представили как общие интересы можно использовать в личных целях и, наверняка, даже немного больше. Как-никак, им предстояло пересмотреть свои манеры, отточить по-новому вкус к стилю, продумать различные аксессуары и вспомнить, как надлежит общаться с портным. И, кстати, где вообще ближайший приличный портной?
  
   Не знаю точно, на чем она сумела сыграть: то ли на стиле полу-вестерн с боевым гримом, то ли она владела приемами лингвистического программирования, но на первое собрание учредителей почти все явились в костюмах, которые заметно облагородили до тошноты знакомые фигуры земляков. Превалировали длиннополые сюртуки. Аксессуары пока что оставляли желать более высокого уровня, но общее направление игры было задано верно. Мне же это сильно облегчило задачу, поскольку полное игнорирование игры в избранных с моей стороны лишь распаляло интерес участников к более изысканному стилю в одежде и общении. И наблюдать за этим было крайне забавно.
  
   Похоже, что лавочка с бизнес-аксессуарами в виде дорогих портфелей, зонтиков, очечников, платочков и прочего реквизита для деловых людей должна была возникнуть в недельный срок и уже приносить свой доход. Было интересно, кто из них до этого додумается первым. Но если серьёзно, мне надо было понять, что у неё в рукаве, когда она начнет повышать ставки и делать свой ход. И она не заставила себя долго ждать.
  
   После первого же взноса в виде привезенного золотого сфинкса все поняли, что надо двигаться, чтобы привилегии по доходам от вкладов росли быстрее, чем у остальных. Количество драгоценных экспонатов начало расти. Встал вопрос их сохранности. Однако и в этот момент здравый смысл, который, казалось, должен редуцироваться коллективным разумом участников, вновь был подправлен хозяйкой бала. Приоритетом задачи сохранности экспонатов стали особые условия их хранения. Вновь дала всходы какая-то вестерновская несуразица. В качестве места хранения был выбран старый склад, похожий на амбар, ближе к реке. Склад-амбар-дворец-музей-хранилище. Начальником охраны стал не кто иной, как отставной силовик, ведущий частную практику. Который, кстати, внезапно прикупил себе роскошный плащ и подал заявку на приобретение доли. Как бы ещё заставить его захотеть надеть на грудь большую медную звезду? Я уже начинал жалеть, что не носил скрытую камеру с самого начала, потому что антураж теперь полностью удовлетворял всем канонам вестерна, и события развивались до безобразия правильно. Магазин бизнес-аксессуаров почему-то никто не открыл, но в одном из залов "Старого особняка" появилась очень неплохая барная стойка из темного дерева... впрочем и я ловил себя на мысли обзавестись пончо как у Клинта Иствуда, потому что амбар-дворец-музей по вечерам чрезмерно вентилировался речным бризом... Я снимал шляпу каждый раз, когда эта женщина успешно осеменяла их мозги своими спорыньёвыми микроидеями. И они получали от этого удовольствие! Вот картина, достойная того, чтобы её увековечить!
  
   Весь её костюм: юбка с воланами и непонятными рюшечками, сапоги, которым, казалось, постоянно не хватало шпор, жакет в пышным торчащим воротником, второй широкий кожаный ремень с бисером и кожаной бахромой, спадающей на юбку, длинные перчатки, заткнутые за него - всё это медленно отслаивается, как размягченный панцирь. Пространство вокруг её фигуры обволакивается липким белым туманом, сквозь который пробиваются жёсткие зеленоватые лучи, забирающие волю и внимание. Зарождается новый абсолют, мы вспоминаем то, что когда-то было забыто. Лучи лишь намеками обозначают из окружения её приспешников-воздыхателей. Они видят, каждый в своём свете и ракурсе, совершенную классическую женскую фигуру, бесконечное количество раз обыгранную, отрисованную и выведенную миллионами филигранных бликов на тысячах полотен. То самое тело, которое занимало умы подавляющего большинства творцов и художников. Которое не давало спать ни могущественным, ни самым ничтожным. Великие полководцы и серийные маньяки-убийцы, миллиарды неизвестных истории особей открыто преклонялись перед этой совершенной формой и питали её своим вниманием и молитвами. То, что извечно было и близким и, одновременно, недосягаемым в попытках докопаться до тайны его возникновения.
  
  
   Но вдруг оказывается, что это - лишь гуманоидная оболочка, вмещающая в себя нечто большее - богиню, вернее, божественную королеву, собравшую вокруг себя трутней. Свечение вокруг фигуры начинает закручиваться и танцевать всё живее, извивается, как шёлковые ленты, вибрирует и, перемешиваясь с туманом, вырывает из королевы клочки бренной несовершенной плоти, открывая взору более желанное зрелище. Саму суть её божественного начала. Зелёные лучи становятся ярче, жёстче, и через глаза напрямую в мозг проецируется образ, который выжигается на подкорке с точностью до последнего штриха. Этому образу нет имени или определения. Этот образ является частью тебя, а ты служишь ему, как часть большой семьи. Лишь только потому, что Она позволяет тебе служить. На уровне инстинкта, стоящего перед выживанием и удовольствием, на Самом Первом и основном уровне выжжен её образ - Образ Королевы. Золотая королева повелительно расправляет свои божественные жвала, выпускает тончайшие, изящно изгибающиеся, выходящие друг из друга хоботки и даёт в мир свою волю. Все шесть её царственных лапок благосклонно расправляются в стороны приближённых. И мир цветет радостью в невидимой паутине воли её. Свечение власти её снимает с себя все ограничения и затмевает все видимые ранее небесные светила. Недосягаемая пониманию красота её становится центром вселенной и центром воли каждого из смиренно копошащегося окружения её. Все четыре крыла равномерно расправляются, чтобы лишь немного оттенить многоцветными переливами золотой силуэт её величества. Дабы позволить приближенным насладиться совершенным ликом её, дабы позволить им, хотя бы созерцая, приблизиться к единственному божественному, что может быть в этом мире. И они должны помнить этот самый миг всю свою недолгую жизнь. Всё сущее сосредоточено в единой богине. Богиня есть совершенная, единственная мать, она едина во всех их ничтожных тельцах. И нет ничего, кроме вечно сияющей золотой богини, родившей весь этот мир. Нет других богинь, кроме нашей королевы, и свечение воли её истинно, и нет ничего кроме этого...
  
  
   Это всё, что надо им - недостойным. Они должны знать, что у них нет ничего, кроме того, что они ещё не отдали. Но они готовы в любой момент, не доев подачку, кинуться на верную смерть. Они ждут лишь сигнала. Но шесть божественных золотых лапок её успокаивают любимых детей своих. Паутина воли её баюкает их внимание и развлекает их грацией радужного танца. Крылья её в трепетании своём шепчут им о сладких мгновеньях, когда каждому недостойному будет оказана величайшая честь оплодотворить божественное чрево её. Когда они должны будут вернуть в неё всё то, что она позволила им иметь в этой жизни, саму жизнь, которую дала им она. Крылья её... Блаженство в лучах воли её... Нет и не будет более ничего кроме этого!..
  
  
   Теперь я так вижу. Мой чистый океан не только отмывает меня, своей солью он вытравляет всё наносное, мешавшее видеть моим глазам в то время, когда они были открыты. Тогда я лишь метался в пробирке между неразборчивыми мелкими эмоциями. Меня сбивало с толку, отчего же я, в отличие от остальных недостойных, всегда сидевший ближе к её совершенной гуманоидной оболочке, испытывал такое противоречивое чувство. Навстречу моему желанию овладеть ею будто было направлено невидимое чёрное жало. Раз за разом овладевая ею, я не мог понять одного: какая паутина воли скрывает от меня только что витавший вокруг отголосок тревоги и трепета перед неизвестным? Оказалось, всё просто: я спал с королевой. И остался жив. Почти.
   ...танец искр в огромном калейдоскопе начинает медленно поворачиваться, в осколках вечности вдруг обнажается тонкая золотая фигурка пчёлки. Через какое-то время её опять засыпает крупинками. Сквозь них проступают мелкие кровяные рубиновые капельки; крупинки, побагровев, слипаются. Красные муравьи, продираясь наружу, пытаются их растащить и упорядочить. За их сильными спинами возникают невнятные белые их подобия. Они сворачиваются в кольцо, вытягивая вперёд свои задние секции с ядом, и начинают поливать врага кислотой. Они защищают своих красных братьев-тружеников. Очевидно, что силы не равны. Полчище крылатых солдат с неумолимыми шерстяными тигровыми полосами своим видом обозначают им момент приближающегося конца.
  
  
   Но мои белые братья не думают отступать. Наоборот, они в своих неудобных позах начинают двигаться на врага. Они уверены, что крылатые солдаты слишком тупы, чтобы догадаться, какой малой доли яда достаточно, чтобы отравить всё их войско. Они не ведают, что никто не сможет выжить, даже если они разорвут всех белых братьев. Они не могут понять своим мизерным рефлексирующим мозгом, что с того момента, как им была дана команда напасть на белых братьев, и до самой их мучительной смерти, они будут лишь разлагаться, умирать и заражать здоровых членов своей семьи тем самым ядом, который сейчас распыляется на их ворсистые тигровые доспехи. Они не могут знать, как много яда получит на себя каждый, кто нарушит покров белого брата.
  
   Потому что Кровь Белых Братьев для них - кислота и смерть в разложении. Я жду своего личного врага. Несколько пылких воителей уже корчатся в своей слепоте, пытаются умереть достойно, но выглядит это жалко. Вот он, преодолевая адское жжение пузырящейся кислоты на потускневшей сетке глаз, движется уже не так быстро, порывисто и коряво, с замедлением. Но, похоже, он сможет добраться до меня. Тут он расправляет крылья и начинает немыслимые взмахи; меня заносит пылью, затем на мгновение отрывает от земли, и я проваливаюсь в пустоту, в необъятное ничто. В свой прежний чистый океан...
  
   Сны прерываются осмотрами. Смена пакетов. "Сегодня обход. Бу-бу-бу. Угу. Конечно. Бу-бу-бу. Как скажете. Конечно. Бу-бу-бу" Я ощущаю их копошение сверху и постоянно меня занимает вопрос: "Почему в человеческом муравейнике стремятся строить только неудобные квадратные жилища?". Через какое-то время мне это надоедает; я отодвигаю занавеску, сворачиваю стену и остаюсь в океане без поверхности и дна. Я лечу в туманной бесконечности. И лишь мерный писк в белой неопределённости показывает мне единственную красную точку сопряжения с прошлым.
  
   Собрание учредителей по поводу выработки стандартов хранения исторических ценностей, привлечения специалистов и экспертов, выделения средств на оборудование помещения, множества других важных аспектов - все было перемещено на склад у реки (согласно божественной воле её величества, незаметно и естественно для приближенных особей). Время также было немного подправлено, и заседание закончилось как раз под стрекот сверчков. На складе царил бардак, называемый реконструкцией, и лишь помещение, где мы сидели, было более-менее чистым и пригодным. В этот день я был само внимание. Я был системой зеркал, пеленгатором и экстрасенсом. Я разделился на несколько нервных центров, распушил все нервные окончания и стремился отрастить новые. Ведь я так и не нашел туза в её рукаве, к которому так часто прикасался.
  
  
   И все было до безобразия обычно. Напряжённое внимание, не получив никаких знаков и стимулов, подкалывало меня мыслью о паранойе. Но я терпеливо ждал: "Это такой эпизод. У меня такая роль". Вроде я точно знаю, какой сценарий, потому что я лично знаю сценариста и режиссера. И, кстати, бюджет карнавала. Я ждал чего-то необычного, но она вновь удивила меня своей простотой и практичностью.
  
   Когда заседание было почти окончено, скрипы и покашливания стали более частыми и нетерпеливыми, она встала из-за стола, достала длинную сигариллу и закурила. Щелчок зажигалки был своего рода затактовым вступлением к фразе, которая должна была быть произнесена с минуты на минуту. Мягкий обход вокруг стола отвел от неё большинство взглядов. Шлейф движения её с ритуальным воскурением на мгновение заставил всех замереть. Она медленно подошла к председателю и, поглаживая его по плечам, вдруг резко схватила за волосы и практически притёрла ствол непонятно откуда возникшего "бульдога" к его виску. Дальше не было слышно ничьих слов, кроме её пронзительного крика. Она выдала волю свою в мир недостойных. Её стальной голос вонзился в уши и возвестил о том, что пара ящиков с оборудованием содержит пластид с детонаторами. Все, конечно же, вспомнили, что часть топлива была перемещена за тонкую перегородку поближе к "залу заседаний". Согласно воле её, все должны были сидеть смирно, а я должен был следовать за ней. Понятно, что у председателя не было выбора, зато он был как раз таких габаритов, чтобы остаться в памяти потомков живым щитом высшего класса. Ей надо было лишь плавно пятиться и медленно вести его перед собой. Моими руками было сделано все остальное: заперта комната, поставлена перед дверью растяжка и погашен свет. Истеричное верещание её указаний точно были услышаны всеми, поэтому я не опасался за то, что мы не успеем покинуть помещение. В шкатулке заседаний без королевы стало тихо, темно и неуютно. Она стояла посреди большого сооружения, явно не способного противостоять взрывной волне. Бережно обставленная со всех сторон горючими и взрывчатыми веществами она наводила на мысль о праздничных фейерверках. Отсюда всё выглядело иначе. Председательские губы перестали мелко и противно дрожать. Он почувствовал себя скорее освобождённым, нежели заложником, и надрывно задышал. Потому что стоит ей захотеть пустить пулю в один из ящиков... Она подтвердила его догадку, и ноги его стали передвигаться немного увереннее.
  
   Мы направлялись в выходу. Рядом с выездом под железным навесом стояло несколько машин. Королева дала пять минут, чтобы я сбегал к погребу и припёр оттуда два ящика с золотыми монетами. Председателю было дозволено присесть и покурить. После первого ящика я понял, что надо было тащить волоком, и что напрасно я не пообедал. После второго мое тело уже нельзя было назвать разгорячённым. Я мелко трясся, как взмокший мышь. Далее следовал приказ грузить золото во внедорожник смешного зелёного цвета. Первый ящик я воткнул в багажник с последними силами. На второй их, похоже, не оставалось. Я разогнулся, чтобы передохнуть.
   И тут, откуда ни возьмись, но по закону жанра, появился начальник службы безопасности. Он картинно отвел полу плаща. Это наводило на мысль о том, у него дома наверняка было ростовое зеркало. Вообще, вживую, это выглядит намного патетичней. Он, конечно же, выхватил свой "Смит энд Вессен калибра .45". Что-то подсказывало мне, что не стоит оставаться на линии огня, а на мужика в плаще я уже насмотрелся. Разумно было немедленно присесть за машину, напротив председателя, и немного передохнуть... С этого ракурса я увидел не менее завораживающий экспромт. Он начался с её боевого клича. Королева с балетной легкостью сделала полный разворот на месте, расправив на мгновение свои каштановые волосы и длинную юбку с воланами. В контровом свете это выглядело потрясающе. Для меня, кажется, даже немного замедлили время, потому что на миг всё застыло, и я увидел, что она не просто так открыла упругую талию, сведя руки над головой. Похоже, за ее пышным воротником и находилось убежище "бульдогов". Когда она остановилась, расставив ноги в не менее картинной стойке, один ствол смотрел в сторону калибра .45, другой - в бледное лицо председателя.
  
  
   Перед выстрелом иногда приходит предчувствие, что вскоре прозвучит хлопок, и, чаще, угадывается примерное направление, откуда он прозвучит. Я внимательно наблюдал за королевой, почему-то я был почти уверен, что смерть скоро разлучит нас. Пауза перед первым выстрелом размягчила её мышцы, и она стала перемещать вес на одну ногу; прозвучал хлопок. Это был первый плевок "Смит-н-Вессона". В это самое время она резко припала на другую ногу и пошла в полуприсяди в сторону склада. Оба её "бульдога" наперебой сыпали свинцово-огненной слюной в сторону оппонента и сухо тявкали. Я насчитал семь выстрелов с её стороны против двух его. Третий, явно прощальный, прогремел после паузы: пуля срикошетила во что-то жестяное. Нелепая финальная нота перед длинной паузой. Меня удивило не столько её умение вести диалог подобного рода, сколько грациозное перемещение в длинной юбке в полуприсяди. Кроме того, что её оружие не откидывало гильзы, она ещё и успела по пути замести все свои следы! На оставшихся зрителей у королевы осталось не больше пяти зарядов, у покойного - семь-восемь. В этой ситуации я не мог принять взвешенного решения - геройствовать, побежав к начальнику безопасности и устроить второй раунд, или остаться на месте.
  
   Оба варианта не казались разумными, особенно после того, как по пути ко мне один патрон был потрачен на председателя. Как бы мимоходом. Потом она так же спокойно выдохнула в его сторону дым, сплюнув окурок. Он шмякнулся рядом с каплями его свежей крови. От прямой неприязни к человеку до его устранения всё-таки есть определённый порог. Преодолеваешь ли его ты сам или наблюдаешь за этим, порог ощутим физически. Почему-то я решил встать.
  
   Её холодная воинская маска вновь преобразилась в красивое, немного усталое лицо. Я опустил глаза и заметил, что один из выстрелов безопасника достиг цели: из-под жилета на темно-синей кофте расширялось бурое пятно. Она стояла не очень близко. Я был на расстоянии вытянутой руки и мог ещё рискнуть с честью присвоить себе не до конца украденное, или мог стать героем и спасти сограждан. У неё из аргументов оставалось четыре патрона, но она была ранена. Мой взор невольно дал ей понять, что она и дальше может распоряжаться мной как заложником, и она сказала: "Продолжай грузить, сядешь за руль, и подумай, где ты сможешь найти мне хорошего доктора..."
  
   Она велела переехать человека в плаще. Когда машину тряхнуло, я почувствовал небольшую неловкось и тошноту. Наш груз не оставил никаких поводов к возвращению. Мне пришлось завернуть в свое хранилище за скрипками, чтобы надолго покинуть город, ставший мне почти родным.
  
   Дом мой напоследок сослужил нам добрую службу. Он был последним пристанищем для нас, теперь уже как для сообщников, операционной и местом инсценировки наших смертей. Доктор был хорошим во всех отношениях. Он привез двух неопознанных примерно нашего роста. Мы щедро отблагодарили его за операцию, за тела и за молчание. Немного жёлтого металла пришлось положить рядом с туалетом, чтобы отблагодарить бога огня. Дренажная яма рядом с ванной на пепелище должна была навести на мысль о том, что какая-то часть золота, расплавившись, осталась на каменном полу, а какая-то ушла в землю. У нас было достаточно времени, чтобы романтично уложить тела в спальне и подготовиться к отъезду. Перед самым рассветом мы остановились на самой высокой точке за городом и наблюдали, как в моем районе раскрылся большой оранжевый бутон. Он источал в небо чёрный столб дыма и исполнял для нас прощальный танец в кирпичной коробке.
  
  
   С королевой мы договорились о том, что золото будет поделено пополам. Одна половина так и останется историческим фондом и будет захоронена в горах. Вторая, в свою очередь, будет честно поделена между сообщниками. Примерно так и было, и какое-то время всё шло хорошо. Новые имена, новые документы, переезды. Мы то сливались, то разбегались, как горный ручей. Год переездов, ещё полгода беззаботной жизни в соседних посёлках. Был разыгран сюжет "любовь с первого взгляда". Скромная свадьба. Мы думали о спокойной размеренной жизни. Похоже, что свадьба подорвала наработанное инкогнито растиражированными в интернете снимками.
  
   Вскоре она получила электронное письмо. В нём прямо говорилось об идентичности её почерка и внешности с одной трагически погибшей женщиной. Отправитель не оставлял шансов для переговоров и называл сумму откупа, намного превышающую наш нынешний капитал. Очевидно, что совет директоров уцелел, и страховка покрыла не только украденное нами, но и всё остальное, что списали на нас по случаю. Взвесив все "за" и "против", мы решили его устранить. Это меньшее, что можно было сделать перед тем как опять спокойно начинать новую жизнь. Другие варианты развития событий делали из нас жертв. Самой странной для меня была роковая роль той части золота, с которой я сюда приехал, и от которой почти успел избавиться. Проще говоря, я её уже продал, друзья остались довольны, но, благодаря стараниям королевы, я ещё раз её увёл уже у новых собственников и превратил в очередной клад в горах. Я никак не мог избавиться от золота, поднятого со дна моря.
  
  
   Время мы не тянули. Назначили ему встречу в очень отдалённом месте. Положились на случай, потому что не было точно известно с какого времени он за нами следит, как плотно, и стоит ли подготавливать место встречи. Мы могли рассчитывать только на то, что сможем взять с собой. Уговаривать его не пришлось. Главным аргументом был вес груза, спрятанного неподалёку.
  
   Переговоры, как и ожидалось, привели нас к молчаливому согласию устранить любой ценой. Сигналом должен был стать её поцелуй. Однако ублюдок был хитрее и предусмотрительнее. Он понял, откуда будет ухмыляться его смерть. Во время поцелуя, когда она обхватила рукоять пистолета, покоившегося за моей спиной, а я сделал то же самое, пуля вошла ей в затылок, омыв моё лицо кровью, немного сменила угол полета и чиркнула меня слева вдоль лобной кости. Другими словами, наша кровь смешалась не в моем виске, а на лбу. Я принял на себя удивление и боль за двоих. Наверняка он взвешивал возможность добить меня. Но ему приятнее было остаться со своей жадностью. Может, он услышал щелчок предохранителя?
  
   Теперь я - красная скрипка. Меня положат в футляр и оставят на долгую передержку. А разбитая белая спутница будет зарыта в землю. Мы летели вниз, под землю, очень плавно, и длилось это так долго, как может быть задумано величайшим неземным блаженством. Багровая улыбка её и забирающая в себя тьма влекли меня, и я нестерпимо желал с нею слиться. Мы успели не раз поцеловаться, а потом, глядя глаза в глаза друг дружке, обсуждали, чтоб же нас привело к такому финалу. Она много шутила, обыгрывала варианты куда можно было бы ещё спрятать оружие и куда мы перепрячем золото. Мы уже начали обдумывать схемы создания самонаводящихся арбалетов... она уже знала, что у меня есть хорошие друзья, которые ждут меня и просила с ними познакомить... Я хотел рассказать ей про них поподробнее... Но тут неожиданно мы долетели до самого дна и всё закончилось. Всё исчезло. Надо полагать, острый камень на пути моего затылка прервал наш, казалось бы, бесконечной полёт.
  
   Интересно наблюдать, как меняется восприятие звуков, когда кость головы надломлена, и внутри все ещё стоит короткий костяной щелчок. Длинный отголосок, делающий всё настоящее прошлым. Сквозь него невнятно прорывается доказательство существования внешнего мира. Твоя вселенная погружена во тьму. Ты волен выбирать какой она будет, сколько она будет. Но ты слишком нужен внешнему миру. Он без тебя умрёт. Умрёт и то, чем тебя считают в этом странном мире. Тогда твоя вселенная раскроется, станет совершенной и подвластной тебе. Но ей не дают завязаться в бутон. Твоё тело тыркают и перевозят, пакуют и тыркают. Иглы стараются срастить тебя с реальностью, переставшей радовать, внезапно ставшей эфемерной голограммой. И тут твоя вселенная становится для тебя родным сияющим океаном, куда можно окунуться в любой момент своего желания. Она же защищает тебя миллионами белых муравьёв и занимает сказаниями о прошлом. Она медленно вращает калейдоскоп и разыгрывает новые и новые варианты старых событий. С королевой пчёл, где она мной помыкала, и где искренне любила, и где её никогда не было. Неужели я её только придумал? Я был странным человеком с раздвоением личности? Есть варианты, где мы жили долго и счастливо и решили оставить правнукам послание, в котором была карта с пещерой сокровищ. Это, пожалуй, самая романтическая история о том, как мы кинули и детей, и внуков. И есть ещё варианты, в которых я помню, что меня привело в этот город. Конечно же, авантюра. Я, похоже, помню то время, когда королевы пчёл ещё не было в моей жизни. Мы были беззаботные, молодые граждане мира. Калейдоскоп на определенном месте показывает мне эти картины. Вряд ли я воспроизведу их максимально точно, потому что в моей вселенной нет точного времени и точных фактов, тут есть только основные моменты, тут есть мультивалентная память вселенной. Но иногда вселенная темнеет и замедляется, она готова завязаться в бутон. Бутон на поверхности красивого водоёма... Скорее всего, вселенная станет лотосом... Но ей опять не дают этого сделать. И по ней пробегают чудовищные всполохи электричества. Молнии рвут тишину. "На хер цветы! Готовьте дефибриллятор!.. Заряд...".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 2.
  Первый курс.
  
  
  
  
   По какой-то неизвестной причине, похожей на тупое притяжением подобного к подобному, на пляже встретились несколько человек. Они друг друга заинтересовали индивидуальностью, непохожестью и резко антагонистичными взглядами на одни и те же простые вещи. Возможно, всех объединяли схожие черты вроде непонятных, порою неврастеничных выходок, цинизма, криминальных способностей, асоциального образа жизни и всего того, что разрушает любые отношения. В "нормальных" условиях такую группу людей может удерживать вместе лишь запертая камера или идея коллективного суицида. Но стоит повториться, что по какой-то неизвестной причине люди объединились без обычного притяжения, без взаимных симпатий. И умирать никто из них не собирался. Напротив, все, как один, радовались жизни. Все познакомились по-разному: или в баре, или приветствуя друг друга издалека. Я припоминаю, что мы были единственными "туристами", кто отказывался от гостиничного уюта и снимал комнаты в пригородных трущобах.
  
  
   Мы были схожи своим желанием вжиться в суету, которая подстегивает местных поучаствовать в туристическом бизнесе. Проведя достаточно длительный период времени у моря, постоянно замечая знакомые лица, сближаться мы не спешили. Издалека здоровались, издалека наблюдали за концертами, которые закатывал кто-то из нашей будущей компании, издалека смотрели друг на друга, загорая на одном пляже. Лишь иногда, в кафешках и барах, случайно пересекаясь, скупо обменивались двусмысленными комплиментами и сплетнями. Одним словом, присматривались.
  
   Среди нашей будущей компании первым решил пойти на контакт Павел, на вид очень добродушный и улыбчивый парень. Рубаха-парень, Пашок, как его называли те, кто понимал русский. Остальным он позволял называть себя Pa-Sha или Zlobny - кому как легче. Странно, но такой ленивый и крупный человек мог подрабатывать учителем дайвинга у местного чурбана. Как выяснилось после его предложения, не случайно... Пашок Злобный пригласил каждого в бар гостиницы, где не было местных ушей. Во время вечерней дискотеки мы заняли vip-нишу на верхнем ярусе, и он был спокоен, что нас не только не слышат, но и не видят. Стробоскопы, фонари, фейерверки и ухающие динамики бушевали под нами океаном безумия. На этой площадке он изложил нам свою идею с просьбой немного ему помочь, кто чем может. Он имел в виду наши способности и таланты. Ничего противозаконного. Ему было важно лишь наше участие в работе на совершенно разных участках его затеи. А затеять он хотел местное реалити-шоу. Мы должны были контролировать правильное направление развития событий, чтобы шоу проходило по плану. С инвесторами не было проблем. В курортном городе с потёртым телевидением, где все либо сидят на своих кубышках, либо подбирают сезонные крохи, подобное шоу должно было прогреметь весёлой автоматной очередью телевыпусков и взбудоражить всё то, что даже и не думало к этому прилипать. Каждый имущий постарается быть спонсором, а неимущий - усердно работать на общее дело. Общее Курортное Дело! Оно продлит сезон! Оно сделает рекламу не только гостинице и телевидению... Это будет шоу международного масштаба! (Да-да, что-то вроде международного шахматного турнира, обещанного Остапом Бендером в Больших Васюках). Пашок планировал вовлечь во всё это несколько телеканалов, все местные школы дайвинга, не меньше половины отдыхающих и, как ни странно, уважаемых нумизматов. Вообще, эта мысль у него зародилась на местном развале, где он обнаружил по очень скромным ценам редкие монеты, достойные отдельного места в музее.
  
   По интриге шоу, привлеченные нумизматы предоставляли в пользование свои коллекции в специальных контейнерах, оснащенных JPS-датчиками. Утром ныряльщики извлекали из контейнеров загадочного вида амулеты и этнически оформленные капсулы, разбрасывая их недалеко от берега. Во время трансляции маячит привлекательная полоса обновленного пляжа в стиле Карибов, где устраивают свои бунгало и шалаши симпатичные парочки.
  
   Хранительницы очага, наверняка претендующие на звание пляжной фотомодели, весь день обустраивают быт и заботятся о прокорме. А их бравые партнеры занимаются добычей того, что съедобно, и особой добычи, до которой не смогут дотянуться их дамы. Для получения помощи со стороны в виде какой-то одежды или питания участники шоу отправляются на поиски загадочных капсул с редкими монетами, которые ждали своего появления в эфире. JPS-датчики на капсулах и на костюмах участников обеспечивают сохранность сокровищ и позволяют проследить процесс поиска. И даже если на подводные камеры по числу всех участников спонсоры могут вдруг не захотеть разориться, всё равно зритель сможет увидеть честное соревнование хотя бы на карте морского дна, с точками капсул и участников. Попутно продвигается идея разыграть на соседнем пляже подобие "Спасателей Малибу" из местных спасателей, лодочников и танцовщиц (не исключалась также возможность после полуночи показывать интимные сцены между ними в душевых и раздевалках).
  
   В противовес спартанскому образу жизни искателей сокровищ изобилие и разврат на территориии гостиничных пляжей выглядели бы, вроде как, по-новому. Вся телевизионная вакханалия должна была подчеркнуться жирной рекламой обслуживания высшего уровня во всех местных заведениях. И главное, - местные нумизматы получат несколько секунд собственной славы, но зато постоянно! "Сейчас к своей возлюбленной несёт вновь найденное сокровище участник такой-то! Представьтесь, пожалуйста! Можете передать привет с нашего золотого пляжа друзьям и знакомым! Вы собираетесь продолжать борьбу за выживание и дальше? Что Вы добыли для неё? Пропавший амулет! А может, и не один! Что в них? Очередная золотая монетка... Но посмотрите какая!" Титрами красочно выстреливает описание данной монетки и насколько она интересна тем, кто представляет её ценность. Красивые титры на панорамах вертолётных съёмок! Густой голос ведущего "Спешите на еженедельный интерактивный аукцион!" Экстатичный релакс и непроходящий вулкан эмоций! Тропикана топлес в цветах! Коктейли и фейерверки! ... по самым приблизительным подсчетам шоу должно было окупиться...
   Поскрипев обленившимися мозгами, каждый из нашей компании нашел для себя место в этом безобразии. Каждый мог себя позиционировать как ценнейшего специалиста. Наши японские друзья - Осаму Исикава-сан и госпожа Казуми Сугимото - уже точно представляли из себя пару незаменимых специалистов в области цифровых технологий (расхожие стереотипы рано или поздно становятся международными стандартами). Во-первых, невозможно было прочитать их намерение по глазам - они могли быть живыми "чёрными ящиками". Во-вторых, они не состояли ни в какой связи, пока что. В-третьих, они могли переговариваться по служебному каналу на жаргоне малоизвестного в этих краях языка. В-четвертых, они могли взять на себя нелёгкий высокооплачиваемый труд комментировать происходящее и быть главными ведущими в создании японского варианта этого замечательного шоу!
  
  
   Экзотические картинки на непонятном языке обычно сильно возбуждают инвесторов. Рэй должен был наняться специалистом по связям с иностранными партнерами, а меня, в свою очередь, он мог впоследствии привлекать как редкого специалиста по вопросам общего благосостояния. Францишка же, шустрая девушка с весёлым восточноевропейским именем, имела диплом режиссера-постановщика и, скорее всего, немалый опыт. За нею следовал самый большой набор весёлых трюков, которыми она пользовалась, когда хотела развлечься на рынке или организовывала на пустом месте такие экскурсии, что местные погонщики туристов зачастую были озадачены дилеммой - нанять её на работу или подумать над вариантами её исчезновения.
   Не услышав никаких очевидных криминальных предположений, мы согласились какое-то время, пока не надоест, поработать на местных идиотов, а потом... либо сменить вид деятельности, либо ломить повышение оплаты непосильного труда. Нас немного насторожило заявление Павла о том, что нам это не надоест, потому что шоу, скорее всего, долго греметь не будет. То ли он что-то знал заранее про инвесторов, то ли про нумизматов, то ли про энергетический кризис. Но мы не стали вдаваться в подробности. Ещё немного удивляло то, что на встрече не было его девушки, но это мы тоже решили не акцентировать.
  
   С каждым разом я старался совершенствовать операции, помогавшие нам становится чуть более независимыми в угоду мировой гармонии. Возможно, для тех, кто имел хоть какое-то представление о налоговой политике, многие из таких операций выглядели бы как акты экономического вандализма. Меня самого, конечно же, в первую очередь безмерно корёжили эти мои деяния, они пугали мою девственную совесть, ранимую душу, разлагали последние остатки благородных намерений и полностью нарушали духовное умиротворение. Поэтому рабочий день мой был очень тяжёлым и намного короче, чем у остальных. Он продолжался до банковского полудня, после чего я нагружал собою шезлонг под зонтиком, ожидая очередного перерыва Францишки. Мы поочереди готовили друг другу разные приятные сюрпризы. А чтобы не было приторно сладко и до тошноты гламурно, мы изредка разыгрывали семейные сцены. Порой это отвлекало на нас ближайшую камеру, но вряд ли такое могли показывать в прямом эфире, а в записи и полуночных сценах "без купюр" мы себя видели крайне редко. Лишь пару раз в качестве материала для рекламных роликов, которые на коленке сочиняла какая-то местная бездарность. Похоже, мы давали слишком большую пищу для продажного вдохновения, а поливание друг друга прохладительными напитками только усиливало интерес к нам в качестве исходного материала. Поэтому последние сцены скандалов всё больше содержали непрерывный поток из красочных вариативных русских, односложных прямых, как авеню, английских, колдовских пшикающих польских и изысканно-резных немецких матюгов, с вариациями всего этого в затейливый пунш. (Матушка её была коренной уроженкой Мёдлинга). После этих сцен место на переполненном пляже вокруг нас несколько пустело. Тогда я мог спокойно, без детского визга, выпить свой коктейль или насладиться очередным гастрономическим сюрпризом. В период спокойного десерта мы часто обсуждали этимологию табуированных слов разных культур и межъязыковых омонимов. Ей очень нужна была разрядка после работы, мне же, наоборот, очень хотелось встряхнуться после ожидания. В этом мы органично дополняли друг друга. Возможно, тогда между нами и возникла некоторая взаимная симпатия.
  
  
   В самый разгар веселой путаницы трансляций, гуляний, карнавалов и ночных бдений над самыми сокровенными моментами "скрытых съёмок" сцен спасателей и их коллег женского пола Павел вдруг ударился во все тяжкие. Утром он очень вяло выполнял обязанности по извлечению капсул из контейнеров, днём отсыпался в раздевалке. А с вечера до рассвета развлекал отдыхающих сольными концертами, состоявшими в основном из рвущих душу и уши народных песен. Зачастую это заканчивалось небольшими скандалами и разбитыми носами. Местные правоохранительные органы не задерживали его с карточкой сотрудника официально запущенной вакханалии - они лишь обещали пожаловаться руководству. Не дождавшись, пока они наконец выполнят обещанное, он увёл из местного зоопарка панду, собрал каких-то побирушек, нарядил их в яркие тряпки и попытался реконструировать дорогое русскому сердцу обрядовое событие - гуляние с цыганами. К огромному сожалению, инструменты были не совсем те, китайская скрипка выдавала не совсем танцевальные ритмы, новоявленные цыгане были далеки от знания необходимого репертуара: пели плохо, коверкали слова. Честно говоря, и музыкантами они тоже могли называться весьма условно, но старались, как могли. "Ай, сорванцы! Давай, Нгай Су! Жги правду-матку! Жги! Шалом ромэлы!" - кашлял Пашок через мегафон в их какофонию между куплетами. Да и медведь слишком апатично воспринимал задорные плясовые и не хотел танцевать. К сожалению, никто так и не понял изначального замысла и не смог по достоинству оценить то, что при небольшой обкатке должно было стать еще одной жемчужиной национального колорита на очередном полуночном празднике жизни.
  
  
   Цыганочка с выходом была грубо прервана пронзительным переливом свистков и визга хозяина панды. Широченная русская пашкина душа была оскорблена, скомкана и помещена в камеру в полицейском участке. Утром его отсутствия никто не заметил, и девушка его не искала. Все, кто его знал, полагали, что он лечит голову. Ещё три дня очевидцы события обсуждали его ссору с девушкой, разбившей о его голову бутылку, сразу после того как на него надели наручники. С тех пор она проводила время у барной стойки в уличном кафе, высказывая бармену свои мысли по поводу подлости и несовершенства козлиной породы. Её шикарная фигура привлекала множество взглядов, но заводить знакомство с ней или спрашивать о том, куда бы мог подеваться Павел, никто не решался.
  
  
   В ту ночь, когда панда, не подозревавшая о своем участии в карнавале, слушала, как местные алкоголики разучивали странные последовательности незнакомых слов, подруга Павла буксировала на яхте с выключенными огнями бесценный груз. Полученные уроки дайвинга пошли ей на пользу: она погрузилась в воду с семью сдутыми автомобильными покрышками, соединенными тросом и шлангом, и поплыла к берегу со стороны моря. Ориентировалась она по JPS-навигатору, на котором стояли точки установки контейнеров с капсулами. Сквозь стенки контейнера сигналы капсул не пробивались. Сигналы самих контейнеров прерывались один за другим, когда она цепляла трос и ремни к покрышкам, попутно расковыривая ножом гидроизоляцию датчиков. Поднявшись на яхту, она соединила шланг с кислородными баллонами, и через некоторое время семь черных полусфер, похожих на спины маленьких китов, поочередно всплыли и стали нежно поблёскивать в лунном свете. У неё было достаточно времени, чтобы отойти на нужное расстояние, завести и притопить весь теперь уже безмолвный груз за отвесными скалами, возвышающимися над морем, достаточно далеко, чтобы там никто не искал. Конец шланга был насажен на пластиковую баклашку, которая опустилась под воду метров на пять. Это место не пользовалось популярностью, и Павел мог быть спокоен, что его любимая сделает всё как надо. Ему оставалось лишь дождаться от неё подтверждения, которое она должна была донести до него во время цыганского гулянья. Сигнал "всё в порядке" по обыкновению был сильно законспирирован и представлял из себя разбитую о голову бутылку в финале семейной сцены.
  
  
  
   Павел со своей подругой были, пожалуй, единственными персонажами всеобщей драмы, которым не потребовалось подтверждать своё алиби, поскольку это нелепое событие было запечатлено на несколько телефонов и выложено в сеть. Следующим же утром наши японские товарищи пытались вытянуть в монтажной программе эту солянку в приличный видеоряд. Они засиделись за этим занятием до обеда, не понимая, почему в шоу не включается трансляция подвигов отважных ныряльщиков с картой морского дна. За обедом до них дошла ужасная весть об исчезновении всех контейнеров. Через недельку, когда Павел вновь стал свободным художником, а в услугах ценных специалистов уже не было нужды, он снова позвал нас всех на дискотеку. Снова один, без подруги. Он устроил прощальный ужин из крепких алкогольных напитков, в окончании которого я вручил каждому билет чартерного рейса с небольшим рекламным листком. Дешёвые билеты никак не совпадали по времени; совпадал только пункт назначения и объект рекламы - гостиничный комплекс, выставленный на продажу в каком-то захолустье на берегу реки. Павел всех пригласил приехать в эту гостиницу и подумать о том, чтобы стать её совладельцами. До этого комплекса можно было "доехать от аэропорта на электричке четыре станции и пять километров пешком на север". Именно это и объяснил Паша всем присутствующим перед тем как поднять "na pososhok". Утром, конечно же, все сопоставили в голове несколько фактов: пропажу контейнеров, билет в страну с условным налоговым бременем и предложение доли в собственности гостиничного комплекса. И, как ни странно, все согласились. Сильно законспирированным сигналом "я согласен, встретимся на месте" служила последняя сцена взаимных оскорблений перед посадкой в такси до аэропорта.
  
  
   В тот день все, кто знал злосчастную судьбинушку и сломанную карьеру Павла, все, кто наблюдал его скандалы и потасовки с друзьями, пощечины от девушек, ссоры с теми, кто уезжал к трапам чартерных рейсов; в тот день, когда не осталось никого, с кем он ещё мог поссориться, в тот печальный безоблачный день загорающие наблюдали, как грузная фигура уже легендарного дайвингиста, пошатываясь, с отблескивающей бутылкой скотча, удалялась в море. Море долго было ему по колено, пока он не скрылся в накатывающих на него волнах. Он исчез, растворился для всех в ласковом море, в солнечном свете, и больше его никто не видел. Волны тысячекратно облизали его следы, и через день выкинули на берег пустую бутылку. В ней не было записки. Только пустота. Та самая обычная пустота, которая никак не нарушает ход ваших мыслей, потому что для вас за ней ничего нет. Для вас никогда не существовало того, кто странно исчез. Блеск бутылки в накатывающих волнах...
   Романтическое воссоединение без вести пропавшего Павла и Елизаветы поприветствовала лишь пара чаек, потому что состоялось оно за отвесными скалами, в каюте, из которой они вышли после резкого в этих широтах заката. Найденный шланг вновь был подсоединен к баллонам. Спустя некоторое время голубые змейки на палубе чередовались с люминисцирующими брызгами планктона на поверхности воды. Влюблённые убивали электрошокерами радиомаячки на капсулах с монетами и возвращали морю безжизненные распотрошённые сосуды и алюминиевые контейнеры.
  
  
   Помню, мне тогда очень понравилась мысль, что любое подозрение на наше соучастие было поверхностным, косвенным и малодоказуемым. Самое ощутимое, что мы имели на руках - рекламка от риэлтеров. Никто из нас не мог знать весь план и непосредственно наблюдать за событиями, имеющими настолько ощутимый результат. Мы могли считаться очевидцами отдельных эпизодов. Большую часть времени мы были или артистами, или зрителями. Всё самое главное случилось где-то в другом, неизвестном измерении. Очень близко, и в то же время бесшумно, за вторым рядом кулис. Примерно то же самое сделала с этим и наша память. Каждый запомнил это по-своему, отрывочно, эпизодически, неправдоподобно стыкуя и домысливая про себя всё то, о чём не догадывался интерпол, который неотступно изучал съёмочные группы, работавшие на вертолётах. Теперь у них было своё собственное реалити-шоу.
  
   Вы никогда не смотрели в калейдоскоп на пляже? Это может быть опасно. Существует вероятность, что это вызовет тайфун. Вы смотрите на несуществующие узоры и думаете, что от Вас ничего не зависит, и Вы никак не влияете на то, какой осколок смешается с каким куском луча, пойманного в призму. Но призма-то вывернута вовнутрь. В себя же она и заворачивает и изображение этого мира и, возможно сам мир. Калейдоскоп на огромном расстоянии, где-то за горизонтом, смыкает в шестиугольник весь видимый мир и начинает медленное вращение. Волны сталкивают пену прибоя с горячим воздухом, соль мгновенно выпаривается в кристаллы, которые тут же перемешиваются с песком.
  
   Муравьи собираются в тучку, отползающую в сторону того песка, что посуше, а кубики их нелепых жилищ, распавшись на кубики помельче, становятся неотличимы от соляных кристаллов. Пора уже отталкиваться от волны песка и взмывать в небо, пока не засыпало. Несколько точек в небе среди мира облаков. Они все чёрные, я их вижу, но я для них - опасная красная точка, которая может исчезнуть в любой момент. Может статься, что я для них не очень хорошо виден. Когда океан даёт увидеть то, что на празднике реальности казалось нелепицей или волшебством, начинаешь любить его. Любить всё, в чём купаешься. Он показывает, что всё невозможное и неуместное было необходимой частью тебя самого. Пусть в том варианте, который показался несуразным, поначалу что-то смущало. Океан даст несколько волн, которые принесут осознание того, что это и было то самое, необходимое миру, связующее начало. Из-за своего совершенства оно и показалось несуразным.
   Но это становится видно только тогда, когда соль его смывает с глаз всю пыль и грязь того мира. Я видел всё это несколько раз. Иногда даже глазами друзей. Друзьями мы стали по схожему взгляду на мир. Искатели сокровищ тем и отличаются, что готовы играть в кого угодно, делать что угодно как угодно долго, находиться на любом расстоянии друг от друга и выслеживать свою добычу, загоняя её в центр невидимого круга. И потом... потом происходит фокус, благодаря которому сокровище перемещается в некую пещеру Алладина, в место, о котором не должен знать никто. Даже загонщики. И с каждым следующим раундом круг становится все шире, загонщики менее заметны и молчаливы, а вероятность исчезновения сокровища без их ведома стремится к нулю. Чем пристальнее контроль, тем жёстче круг. Чем меньше связей между загонщиками, тем круг прозрачней. Загонщики, ушедшие на время в тень, могут оставаться незамеченными и наблюдать откуда угодно. Они готовы ждать вечность, но если есть цель, то круг рано или поздно сомкнётся.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 3.
  Политэкономия. Практикум.
  
  
  
   Гостиничный комплекс, в представлении паривших над облаками, выглядел никак не меньше того куска приморского побережья, который они покидали. Стоимость волшебным образом исчезнувших с радаров сокровищ большинство так же склонно было преувеличивать. Или же наоборот - принижать уровень цен на местную недвижимость. Что бы кто из нас себе ни представлял, увиденное, в качестве ожидаемого, резко перечеркивало все радужные надежды по поводу самодостаточности результата авантюры в целом. Забавно было наблюдать друг за другом в процессе раздумий по поводу того, как же это всё можно превратить в гостиничный комплекс.
  
  
   Пока не появился Павел, мы ходили и обозревали унылую заросшую местность, где стояла заброшенная бетонная пятиэтажка и подобие санаторной столовки. Призрак неухоженной гостиницы наконец обрел своих постояльцев - несколько задумчиво бродящих призраков. До реки, которая протекала в пятистах метрах от этих строений, вилась тропинка, петлявшая между протоками и заболоченными ямами. Участки воды, камышовые заросли и кусты скрывали тропинку, и путь до берега казался вдвое длиннее. Большинство сходилось во мнении, что Павел что-то упустил, и теперь придется либо серьёзно работать, либо выходить из дела. В ожидании виновника "разочарования года" прошло чуть больше недели. Каждый облюбовал себе комнаты в этих строениях, по минимуму оборудовал быт. Со временем, при внимательном осмотре, обнаружилось, что можно найти приличные комнаты со сносным видом из окна. И очень скоро вечерние сверчки и лягушачьи откровения в лунном свете стали чем-то привычным, как часть внеземного совершенства, как звёзды на ночном небосклоне. Наверное, все решили дождаться Павла только потому, что было доступно электричество и вода, а разруха не успела прочно захватить больше половины всех помещений. Лично мне лень было обдумывать новые проекты и куда-то лететь, не узнав всё до конца. Пожив и поосмотревшись, мы поняли, что не всё так безнадёжно, как казалось сразу по прибытии. Некоторый набор оборудования для общественного питания был заперт в отдельном помещении. Нашлись также бильярдные столы, спортивный инвентарь и куча всякого хлама, который сюда приехал лет двадцать назад. Среди всего этого было много такого, что указывало на обустройство местного отделения физиотерапии.
  
   Как раз когда каждый из нас уже светился осознанием того, что не всё потеряно и что-то может закрутиться по новой, появился Павел с подругой, представив её как Елизавету. В отличии от холодных приветствий на теплом морском побережье, эта встреча была чем-то фееричным. Объятия были настолько жаркими, что казалось, будто это старые боевые друзья встретились спустя несколько лет, а не малознакомые авантюристы после месяца отдыха на курорте.
  
   Павел, кроме документов и золота, привез с собой карту местности, о которой забыли почему-то все. Она не попадалась на местных заправках и в магазинчиках, забывших о том, что где-то рядом вот-вот должен расцвести "гостиничный комплекс". Земля, которая отходила под гостиницу, была сильно заболоченным берегом реки, от города её отделяли небольшая лесопосадка, шоссе и дальше - огромная территория фабрики. Своего рода заповедный уголок. Большинство мнений сводилось к тому, что можно попробовать оборудовать собственную сцену для дальнейшей работы, со всеми вытекающими отсюда возможностями.
  
   И потому расцвет небольшого очага цивилизации начался с ключевого момента её дегенерации - настройки механизма фаст-фуда. Оказалось, что все гулкие помещения в корпусе столовки были распланированы с целью удовлетворения любых запросов: очень органично распределялись площади и входы под обычную столовую с быстрой закусочной, под кафе ресторанного типа и под небольшой танцпол. Над закусочной пришлось поколдовать, потратить время, но зато получилось отдельное помещение, не требующее работников. Как в старые добрые времена, в парке аттракционов посетителей молча приветствовал разменный автомат, который, (отдельное спасибо Осаму) менял монетки, и куча автоматов, которые за эти монетки подавали всё, что требовалось для быстрого и плотного питания. Монетки отстукивали внутри автоматов команды к выдаче бутылочек и хрустящих пакетиков, и на этом этапе энтузиазм немного убавился.
  
  
   До сего времени никто из нас не работал в заведениях подобного типа и не представлял себе механизма организации ресторанного дела. То есть технически и финансово всё было почти готово, но, будучи честным с самим собой, каждый готов был открыто признаться, что хрен его знает, от чего зависит какое-то оформление и как надо обслуживать. Не говоря уже о том, что должно твориться на кухне. По этому случаю решено было ввести режим работы закусочной, с обеда и до ланча, а остальное время посвятить изучению загадочного и элитного сегмента рынка. Всеобщее единодушное решение Францишка предложила отметить шампанским, запрыгав зайчиком с бутылкой в руке, смешно тряся хвостиками. По старому морскому обычаю мы разбили пустую бутылку о борт будущего корабля под общее дружное восклицание. Штукатурка выдала свой возраст и состояние, осколки посыпались на пол. Каждый выкрикнул что-то подходящее случаю на своём родном языке, и тост получился очень сложным для постороннего восприятия.
  
  
   Семь пластиковых стаканчиков, наполненных наполовину, не отвечали торжеству момента и, понятное дело, не звенели. По этой причине в ту же стену полетела ещё одна бутылка. Тост стал более непроизносимым, потому что каждый решил повторить ту часть тоста, которую не понимал. И это сильно всех развеселило. Мы решили, что раз уж двое из нас удостоились чести совершить такой важный ритуал, то остальные обязательно должны почувствовать важность этого действа. А семикратное переливание здравицы из уст в уста должно было обеспечить абсолютный стопроцентный успех новому начинанию. Когда шампанское кончилось, его заменили портвейном, и после пятой бутылки посетители в зале закусочной вдруг стали неимоверно нас напрягать. Своей скрытностью или чем-то затаённым в тяжёлых и, возможно, недобрых мыслях... Они почему-то ели очень тихо, и никто из них не произнёс ни слова. Багряные брызги на стене стали для нас особым знаком вопроса. Стёкла под ногами скрипели куда громче, когда мы решили послушать - не замышляется ли там что-то недоброе. Мы делегировали в закусочную Казуми. Она была в курсе хороших манер и ей очень шло чёрное платье. С ростом под 180 см, длинными волосами и белым пластиковым стаканчиком с красной жидкостью она представала экзорцистом нового поколения. Когда она вошла в малый зал, тишина сгустилась настолько, что мы смогли оценить её мастерство произносить бесповоротные и фатальные фразы. "Извините, но кафе скоро закрывается..." Мы до глубины души прониклись красотой её голоса с японским готичным акцентом... Издалека донёсся свистящий отзвук урагана. Я почему-то был уверен, что всем представилось некое стихийное бедствие, накрывающее тьмой весь город, выжженный горизонт с танцем молний и клубами пыли, поднимаемых дрожащей землёй, змейки лавы и сернистый дым... А этой высокой девушке внутренний кодекс велит успеть достойно в последний раз закрыть простое придорожное кафе в ближайшие несколько минут. Успеет ли щёлкнуть кроткий язычок замка перед первой волной ударов, встряхивающих землю? Тишина не прерывалась, и они недвижно смотрели друг на друга, пока у Казуми за спиной не возникла фигура Павла, перекрывающая её по всем габаритам. Он нёс в обеих руках отбитые горлышки, чтобы выкинуть их в урну, но в контексте его личного очарования бутылочные осколки выглядели как оружие: "Фаст-фуд потому так и называется... что доесть его можно и на ходу... и стоя на улице..." Именно такой мысленный посыл и был воспринят посетителями как команда к действию. Казуми провожала их взглядом. Глядя на неё со спины, мы решили до конца света учредить для неё должность молчаливого администратора.
  
   В тот день пока что было неведомо, что облако её безнадёжной грусти не наигранно. В дни, пока мы ожидали Пашку, у неё состоялся разговор с Осаму. Она не давала повода думать, что между ними может возникнуть близость, потому что это было очевидно. Она не давала повода думать, что можно начать отношения подобного рода, потому что боль приносит всё, что умерло раньше, чем повелела судьба. Она не хотела причинять боль Осаму и терпеть боль от него. Она решила, что надо выяснить всё до того, как прорастут семена чувств. Она хотела, чтобы цветы любви распустились на их исторической родине. Это стало основной причиной, по которой они решили оставить семена до того времени, пока солнце не прогреет всю почву одинаково равномерно. Но похоже, что они только желали представлять семена непроросшими. Боль, которую они испытывали, мы чувствовали в эти дни, как говорится, кожей. Скорее всего, их семена были похожи на семена бамбука, и проросли бы в любом случае. Их мысли носились вокруг двумя заунывными переливами бамбуковых флейт, но так и ни не смогли зазвучать в унисон. Тогда мы ещё не знали, что ждать от Казуми, и тем более - от Осаму.
  
   После закрытия забегаловки мы решили поехать в город и посмотреть как работают местные рестораны. Проверить организацию их работы, понять механизмы, привлекающие посетителей. Никто же не видел рекламных раздаток "заходите в наш ресторан". Это своего роде престиж, это таинство и ещё какая-то малопонятная надуманная хрень, ради которой люди одеваются перед едой как в оперу. Вариации времени и компании для тестовых посещений каждый выбирал на свой вкус. Поняв, что Осаму и Казуми надо высказаться друг перед другом и пережить что-то важное, Францишка предложила им поработать втроем с Лизой или с Павлом. Разыграть пару-тройку всеми горячо любимых сцен романтического ужина любовников, когда те вдруг внезапно обнаруживают за соседним столиком незаметно сидящего супруга или супругу. Тот, в свою очередь незримо, но очевидно должен был быть близок к предельному значению ревности в кипящем сердце. Мы заранее вставили им камеры в костюмы и сумки, и все микрофоны пустили на один многодорожечный носитель, чтобы не жалеть о том, что пропустили. Высшим пилотажем для них было разыграть постановку, в которой влюблённую пару застают второй раз при тех же самых обстоятельствах. Это было очень занимательно. Пока трое были заняты отработкой движения душевных порывов, инсценировкой измен и кипячением страстей между ресторанными столиками, оставшиеся четверо - Рей, Францишка, я и тот, кто был свободен от участия в постановке ревности, Павел или Лиза, - тестировали другие заведения. Обычно наша игра сводилась к переживанию социальной адаптации сдержанных идиотов.
  - Пожалуйста, проходите к любому свободному столику.
  - Секундочку, а что это? Принесите-ка, пожалуйста, чистую салфетку.
  
   На этом моменте мы уже получали особое внимание персонала, и официант очень охотно обсуждал состав блюд и предпочтения. Эта роль ложилась на первого, кто мог себе позволить грамотно вести беседу. Остальные практиковали вдумчиво-рассеянный взгляд знающих посетителей, изучающих меню.
  
  - Пожалуй, я остановлюсь на салате с креветками и филе форели с рисовыми шариками.
  
   Официант уже принимает заказ, вежливо переключаясь на следующего, но тот не спешит принимать эстафету - он сверлит взглядом того, кто только что сделал заказ. Тут очень важно было умение лаконично высказать причины, по которым поведение такого рода не должно было показаться детским капризом. Причины были, конечно же, заготовлены про запас. Женщина, например, могла попросить изменить предыдущий заказ, поскольку по какой-то причине ей казалось, что это не стоит есть и что запах данного блюда не будет сочетаться с теми напитками, которые она планировала заказать. Ей, конечно же, уступали, но, тем не менее, она не оставляла возможность выяснить причины такого странного выбора, похожего на издевательство. Мужчине приходилось называть причины более серьёзного плана. Например:
  
  - Ты подумал, что я скажу твоему брату? - обращался он к соседу, - Ты прекрасно знаешь о своей непереносимости речной рыбы. И форель НЕ исключение.
  
  Или:
  - Это выбрал тот, кто полгода рассказывал мне о высоких материях и пользе вегетарианской кухни? А ты не подумал, какую ответственность ты только что возложил на нас, если у тебя вдруг случится отравление?! Это твой первый день с животной пищей?
  
  
   Далее возникала словесная стычка по поводу отношения к жизни. В обсуждение того, что значит ответственность перед близкими, куда обязательно вовлекался официант, мнение которого также обязательно обсуждалось и являлось решающим при смене блюда.
  
   Таким образом, заказ происходил долго и мучительно, а после того, как официант думал, что всё вот-вот закончится и с надеждой нёс подготовленный счёт, один из нас просил его помочь с выбором десерта. Вскрывались новые грани отношений и обязательств непростого мира людей и новые особенности многообразия усвоения продуктов. Однажды Павел вдруг решил разыграть поножовщину. В какой-то мере он сам был виноват, загнав самого себя в логический тупик. На какой-то минуте всё сводилось к тому, что он должен был уступить Рею и согласиться на фисташковое мороженое: "Да вы что все, охуели?!" Он резко встал, сжимая в руке вилку и дико зыркая на нас троих. Непонятно откуда в Рее вспыхнула кошачья гибкость, и он выскользнул из-за стула с двумя вилками в какой-то странной пружинящей стойке. Оставшимся двоим ничего не оставалось, как так же осторожно встать, и дать понять, что мы не с пустыми руками. Францишка со знанием дела наматывала текстильную салфетку на левую руку... Чтобы официант не убежал, я крепко схватил его за плечи, встав за спиной и прошептал на ухо: "камрад, не сдавайся, я тебя прикрою..." Для полноты картины между человеком-горой и его оппонентами вместо покинутого столика с тарелками должен был стоять свежеоткопанный сундук, а вместо столовых приборов в руках - оружие посерьезнее. Но и так на первый раз было неплохо. За ужин мы ещё не заплатили, и запретить остаться на десерт ресторану было вроде как невыгодно. Но остальные посетители, которые готовы были тоже заказать десерт или немного посидеть, по какой-то причине давали понять жестами, что готовы увидеть свой счёт. Официантам пришлось стать и дипломатами, и психотерапевтами, и массовиками-затейниками, чтобы выровнять ситуацию. В тот вечер мы несколько перестарались, и в конце собирали аплодисменты обслуги, наблюдавшей за нашим красочным примирением, когда вспыльчивые посетители трогательно кормили друг друга по кругу с ложечки тем самым десертом, который чуть не стал яблоком раздора.
  
   Длительные эксперименты должны уже были подтолкнуть к ответу на вопрос: "Что можно считать секретом популярности ресторана или кафе?". Всеобщее мнение сводилось к тому, что сами эксперименты и были одной из решающих причин. В остальном эти заведения были сугубо индивидуальными. Поэтому освоение непростого ремесла ресторанного бизнеса решено было начать в своем стиле и на своей территории. Мысль о собственной занятости по графику тяготила неимоверно, к тому же поварским искусством никто из нас похвастаться не мог. Вырисовывалась неизбежность привлечения наёмных работников. Начались поиски достойных поваров. Занимающийся этим впервые всегда приходит к выводу, что ничто так не утомляет, как подбор персонала.
   По мере того, как информация о новых предпринимателях расползалась по городку, кроме соискателей к нам стали заглядывать и те, кого мы совсем не ожидали увидеть так скоро. Кроме государственных служащих ненавязчиво и неустанно заглядывали самые разные представители власти - от случайных непонятных чиновников до местных полицейских. Все они пока что довольствовались красочными пакетами, которые отрыгивали в их ладони автоматы фаст-фуда и все, как один, нахваливали свежесть идеи и правильное наполнение заведения. А что им ещё оставалось? Предлог зайти пожрать на болота надо было как-то отрабатывать. Вести беседу с разговорчивыми посетителями никому не хотелось, поэтому для подобных случев мы ставили в зал Казуми. Её непроницаемое лицо заставляло снижать темп речи, чтобы в итоге вспомнить, чему учили родители: ... а ведь действительно, "нельзя разговаривать во время еды". Но как только Казуми каким-то шестым чувством понимала, что засланный представитель мог быть чем-то полезен, она медленно поднимала руку до плеча. Этот жест заставлял пришедшего забыть даже о том, что он в данный момент хотел глотать. Её пальцы описывали в воздухе некий изящный жест, оканчивающийся простым щелчком пальцев. Это и служило командой к тому, что весь мир, замерший до этого мгновения, начинал крутиться заново. Казуми кротко извинялась, повелительно кланялась, а из-за её спины вылетала парочка озорных разговорчивых официанток с палочками шашлыка или с мясной нарезкой. Где-то сбоку выстреливало шампанское и настроение праздника начиналось с двух обворожительных улыбок. После такого шоу нужный человек выкладывал Елизавете и Францишке не только то, что хотел сказать, но и то, о чём предпочёл бы умолчать с другими собеседниками. В какой-то мере и эти визиты могли работать на популярность гостиницы. Появление представителей местных группировок окончательно сбило нас с толку.
  
   Картина вырисовывалась всё мрачнее и мрачнее. В этот период Павел опять исчез на несколько дней, что вряд ли было замечено в такой суете. По прибытии он пригласил на разговор только меня и Осаму. Согласно его рассказу, наши перспективы были далеко не радужные, и без выработки каких-то мер наше общее благо могло обернуться для нас весьма плачевным исходом. Поиски утерянных коллекций могли бы засохнуть на корню, если бы не его беспечный брат, которому Павел сдал часть золота. Редкие монеты всплыли в скандальных новостях, и теперь его брата пасут на короткой дистанции. Он, конечно, тянет время, но это не может продолжаться бесконечно. Он должен на кого-то указать. Как говорится, отвести глаз. А им интересовались не из служебного интереса, как выяснилось немного позже. Ибо за рвением следователей стояла поруганная честь некоего уважаемого и влиятельного коллекционера, который невольно взял на себя роль скупщика краденого, попутно лишившись и определённого авторитета, и всей своей замечательной, недавно пополненной, коллекции нумизматических редкостей. Я был полностью согласен, что глаз надо отвести как можно дальше от этой гостиницы и всей нашей компании. Поэтому меня решено было отправить на поиски того, на кого может указать брат Павла, а Осаму предложил возложить на себя особую роль информационной и правовой поддержки. Через неделю он подал заявление на работу в полицию и инициировал запрос на самого себя от имени местного отделения полиции. Где-то в этом промежутке он заставил цифровые технологии работать на благо человека. В ответ пришли документы, согласно которым он имеет неплохой послужной список и годится для оперативно-розыскной работы.
  
   Размышляя над его странным шагом, я до сих пор не смог найти основную причину подобного поступка - взаимные чувства к японке, у которых не может быть развития, или же он решил воплотить в жизнь кодекс высших махинаторов: чем дальше они друг от друга, тем сложнее установить между ними связь. Официально, для нас он перешел на другую сторону. Но, поскольку никто больше не знал нашу настоящую специализацию, это выглядело обычным трудоустройством. Тогда я с непониманием позавидовал тому, какие у него надежные друзья на родине, на которую он не хочет возвращаться.
   Тут же у нас родился план, согласно которому я покидал компанию с большим скандалом. Мне надо было изобразить, что я бросил Францишку и сошёлся с Казуми. Осаму должен был пару раз задержать меня, приведя в участок. Повод должен был быть незначительным, а подтекст очень жирным и очевидным - из ревности к Казуми. В камерах предварительного заключения, таким образом, появились наши персональные жучки. Для меня это осталось загадкой. Осаму просто посмотрел на меня - и я больше не спрашивал. Остальное время я проводил с Казуми, выбирая город, в который мне предстоит отправиться. Мы с ней всё детально обсуждали, сопоставляли возможности, изучали антикварный рынок. Для полного отвода глаз нам требовался очень хороший оборот, в котором должно было раствориться наше золото.
  
  
   Несмотря на всю свою тьму и медленное течение, некоторые ночи освещают разум невообразимо слепящей ясностью. Первое время мне было немного непривычно проживать вновь и вновь те же ночные озарения, будучи в коме. Этот белый океан не так прост, как хочет показаться. Или он не так прост, как я пытаюсь себе его представить. Едва начинаешь привыкать к потере памяти, и возникает новая волна ярчайших воспоминаний. Пережив некоторое волнение на поверхности времени своего океана, вдруг опять обнаруживаешь, что лежишь на дне, промытый водой, как пустая раковина. Чёрная мутная пена, прокатив по дну, выкидывает тебя на чёрный песок, и приходит осознание, что нечем смотреть, как-то догадываешься, что для тебя всё вокруг не имеет смысла и цвета, поэтому песок чёрный. Долго ломаешь себя, чтобы смириться с состоянием утери последних ниточек, соглашаясь на самые блёклые намёки картинок прошлого, и тут оказывается, что ты всё это время не был в забытьи, не был мёртв, ты просто спал. Множественные покровы тончайшей ткани снов чередуются с надломленными лоскутами коконов, которые выплетали копии сестер-бессонниц. Когда думаешь, что снял один из покровов и собираешься лететь вперёд, вдруг натыкаешься на следующий. Когда разгоняешься и несёшься как комета, разрывая тонкие грани сотнями, надеясь вот-вот вырваться из пространства, бесконечно окутанного снами во сне, уже почти видишь предел, место, с которого всё начиналось, вдруг оказывается, что тебя просто ещё раз окутал новый покров сна. Когда проснёшься - от начала начал тебя будет отделять на одну невидимую преграду больше. И всё это происходит в коме: купание в воспоминаниях, сны во снах, утрата иллюзий, потеря памяти и игра сознания с сознанием. И главный вопрос - где моё сознание, и кто с ним играет? И тут на вопрос накатывает новая волна - это мой старый сон в гостинице.
  
  
   Когда в комнаты поприличнее въехали несколько постояльцев, а ремонтные бригады уже разместились, но пока ещё не развернулись в полной мере, я занял самую пустую и необжитую комнату. Мне надо было сменить обстановку, чтобы подумать о предстоящем пути. Эта ночь была как раз такой: бесконечная тьма, медленное течение времени и осознание того, что не знаешь себя. Не потому, что что-то забыл или потерял, а потому, что изначально не было этого знания. Все роли, которые навязывала жизненная необходимость, равно как и те, которые придумывал себе, как и те, которые предлагали сыграть за определённую цену - это всего лишь роли.
  
  
   Многоголосое стрекотание сверчков бессонница незаметно скручивала в тончайшую нить. Она кружилась вместе с бесконечными диалогами раздумий, незаметно выстраивая вокруг меня кокон. Через какое-то время он стал плотным, до меня перестали доходить звуки и писк надоедливой мошкары вопросов. Я почувствовал себя в четырнадцатилетнем теле. Я стоял в тёмной комнате и пытался понять, что не так. Отсутствие света можно было исправить обычным щелчком выключателя. Но я не мог двинуться. Движения ничто не сковывало, казалось, я легко мог двигаться, но что-то останавливало и давило. Через несколько минут я понял, что сильно мешает ощущение того, что в комнате я не один. Какими-то сверхсенсорами я прочувствовал и узнал знакомые нотки дыхания. Это были Рей, Францишка, Осаму, Казуми, Павел и Елизавета. Я почему-то понял, что они в таком же положении; их телам примерно так же по четырнадцать лет, они так же стоят и так же не понимают, что в этой комнате что-то не так. Двигаться никто не хочет, потому что боится прикоснуться к кому-то из своих, и, что намного важнее, к тому, кто наблюдает за нами.
  
  Он двигается вокруг, но мы не слышим его дыхания. У него нет тела, но я точно ощущаю его присутствие и размер. Он чуть больше меня. Он окутан в холодную прозрачную пелену, отгораживающую его от нашего мира. Его текучесть бесшумна, но мы кожей ощущаем его ненависть. Она эхом отдаётся от стен и, долетая до нас, дополняет диктуемый им страх. Этот страх невозможно сравнить с тем, когда ты боишься и знаешь, что ты просто боишься чего-то по какой-то причине. Это совершенно не похоже на твой личный страх. Это волна страха, которая транслируется в тебя как в неодушевлённый прибор, неспособный измерить столь высокий уровень излучения. Чужеродный и бесформенный, он становится для нас надсмотрщиком, постоянно двигаясь вокруг, сгоняя нас всё ближе друг к другу. Но мы знаем, что нам нельзя соприкасаться. Это может кого-то из нас убить. Мы точно не знаем, но проверять явно не стоит. Наши движения становятся менее осознанными, потому что никто уже точно не уверен, в какую сторону ему уклониться от волны так, чтобы не задеть своего.
  
   Вдруг я начинаю его видеть. На это время моё тело уже не может свободно двигаться. Почему-то я цепенею. А ужасный гость начинает колебаться так, что его прежняя бесформенность кажется уже чем-то более определённым, нежели то, что вижу я на его месте. Это уже нельзя назвать гостем или существом. Он скорее похож на явление, на опыт по беспроводной передаче заблудившегося электричества. Когда его форма стабилизируется, в воздухе вырисовывается вполне различимая электрическая змейка холодного голубого цвета. У меня не остаётся никаких сомнений в сути его природы, и я понимаю, что интуиция нас не подвела. Любой контакт между нами мог быть последним. Но теперь, когда, похоже, все, как и я, оцепенели, а тот, кто пугал нас бестелесностью, стал почти что осязаемой угрозой, у меня возникла уверенность, что лучше пожертвовать рукой, чем наблюдать за смертью друзей. А мрачный электрический сгусток уже научился производить в мир звуки, и к насаждаемому страху добавился нестерпимый писк. Он влезал не только в уши, но и под кожу, заставляя мышцы цепенеть ещё больше. Суставы начинало сводить. Сердце колотилось бешено, но его звук тоже перебивался этим писком. Писк размножался вокруг себя свербящими нотками, и боль сведённых мышц вдруг стала несущественной, потому что ей на смену пришли тысячи игл, упёршихся в наши кости. Самым нестерпимым был аккорд зубной боли. Внешние звуки начали превращаться в мятую магнитофонную ленту. Я понял, что надо что-то уже предпринять, потому что боль была нестерпимой, а предыдущая мысль о смерти от мгновенного разряда тока казалась родной, близкой и желанной. Я открыл рот, но хрипящие звуки не несли для моих друзей никакой информации, кроме моего местоположения и вероятного направления движений. Я как-то чувствовал, что их борьба с болью также не стоит на месте, но им не хватает сил для того, чтобы сдвинуться или хотя бы что-то сказать.
  
  
   Точно не могу понять, откуда у меня появилась возможность оторвать ногу от пола, но я смог это сделать. Бесконечно усиливающаяся боль с постоянно проникающей и режущей на фоне других видов боли не давали возможности подумать. Но я продолжал усилием мысли совершать посыл команд к ногам для свершения этих нелегких шагов. И тут возникло новое непреодолимое и очень неприятное обстоятельство: как только я сдвинулся с места, моё тело начало молодеть. И уже через несколько мгновений я ощутил, что стал заметно легче и меньше. И тут я осознал, что если за два-три необходимых шага в сторону выключателя я окажусь в пятилетнем теле, то у меня уже не будет возможности допрыгнуть до него и включить свет. А о каких-то сложных движениях тела, раздираемого болью, не может быть и речи. Я понял, что двигаться мне надо как можно быстрее. Как можно больше сил вкладывать в мысль об ускорении. И тут во мне зародился мой собственный страх. Второй шаг, который я завершил с нечеловеческими усилиями, стал похоже, последним.
  
  
  Я почему-то очень ясно увидел общую картину. Это не был взгляд со стороны. Скорее, это была объёмная панорама одновременно из всех точек комнаты. Я стоял ближе всех к выключателю. Все мои друзья, оказывается, также приложили немало сил для движения. Кому-то удалось сделать и пять шагов, но этого всё равно было недостаточно, потому что ближе всех к выключателю был я, и мне оставался всего один шаг. Но над моей головой кружило нечто, похожее на лицо. Такое странное свечение, повелевающее пасть ниц. ... и повеление его было слишком ощутимо и весьма болезненно, чтобы допустить мысль о доверии к нему... Холодное свечение его позволило точно определить местоположение выключателя на дверном косяке. Так что теперь даже преждевременное омоложение казалось не таким страшным, как безнадёжные шаги сквозь джунгли спазмов. Ноги были окончательно сведены болью, и ходить я уже не мог. Зато я мог наклониться и опереться на косяк с выключателем. Так я и попытался сделать. Таинственный повелитель боли, видимо, не ожидал такого хода. Падение на косяк оказалось спасительным, потому что сразу после этого что-то пролетело там, где только что была моя голова и вгрызлось в стену как циркулярный диск на сверхзвуковой скорости. Он вошёл в стену, и со снопом искр возник звук, который получился от столкновения этого предмета с бетоном. Звук вошёл в меня новой волной боли. Но я уже тянулся к выключателю и почти коснулся его. Из того места, откуда сыпались искры, от стены отделился этот непонятный предмет и полетел в направлении моей руки. Руки он достиг одновременно с тем, как замкнулся контакт и возникла цепь соединений для включения света. Другими словами, контур замкнулся.
  
   Видимо, для повелителя боли это было одним из ключевых обстоятельств, прописанным в первых строках из списка нежелательных. Как только возник свет, все мы, стоящие друг за другом и корчащиеся от боли, вдруг оказались совершенно в другой комнате, в том же порядке, но всё было перевёрнуто, как будто мы стали зеркальным отражением событий, произошедших во тьме. А то явление, которое я окрестил повелителем боли, на свету стало превращаться из нестерпимо зудящего электрического сгустка, излучающего боль, в огненный сгусток, излучающий жар. Но долго он не мог управлять собой внутри замкнутого контура. Он вцепился в мою руку. Я почувствовал ожёг, но после его лучших экзерсисов это было даже немного смешно. Когда всё тело вдруг отпускает такая боль, то любая другая кажется уже чем-то вроде глупой шутки. На моей руке он провисел недолго. Словно котёнок, у которого слишком быстро устают его маленькие мягкие коготки, он не удерживается и отталкивается от руки. Я ощущаю, что моё тело постепенно возвращает себе утраченный возраст. Я вижу, как огненный котёнок летит на пол немного дольше, чем ожидал, потому что пока он висел на руке, я немного подрос. Я чувствую его удивление и нелепое приземление на пол. Я поднимаю глаза и вижу друзей, они тоже начинают расти. Это выглядело забавно, потому что росли мы все не одинаково и взрослели по-разному. Котёнок прожигает в крашеном полу тёмное пятно, ему не нравится едкий дым и он перепрыгивает на другое место. Я замечаю, что все уже отошли от боли и смотрят на огненное существо с тем же умилением, как если бы у ног был обычный котёнок. И на новом месте он сворачивается в калачик и исчезает в дыму, оставив на полу второе круглое чёрное пятно. Наши улыбки сливаются в янтарном свете лампы, комната встряхивается, как стаканчик с кубиками, и нас возвращает в гостиницу, где я просыпаюсь в старой необустроенной комнате.
  
   В это время все усиленно занимались техническим обеспечением ресторана. Францишка изредка оживляла всеобщее копошение, устраивая импровизированные фестивали на открытом воздухе. Когда были решены задачи бесперебойной связи и интернета, когда вся звуковая часть была смонтирована, привезены и расставлены столы, когда надо было уже заниматься обустройством кухни, Рею позвонили из-за океана и попросили об одной услуге. Он переговорил с Казуми, и ко всем затратам сверху прибавилась серьёзная система высокоточного видеонаблюдения. Все понимали, что непростой заказ на дискредитацию звёздной актрисы требует наличия хороших планов, ярких эпизодов и безупречного звука.
  
   Ожидалось, что звезде придется задержаться на какое-то время именно в нашей гостинице, благодаря нестыковке рейсов. От нас требовалось лишь подобрать несколько жильцов для полноты картины и привести комнаты в божеский вид. Естественно, мы согласились нанять ремонтную бригаду, потому что сумма гонорара покрывала затраты на лёгкий ремонт всей гостиницы. Как только все целенаправленно занялись подготовкой к приёму кинозвезды, Рей сразу же увлёк Павла в какую-то шумную детскую забаву с инвалидными креслами. Судя по звукам, они устраивали гонки по лестничным клеткам. На следующий день они сильно раздосадовали Осаму, когда оттащили его от важного процесса восстановления таксофона и убедили убить своё драгоценное время на инвалидное кресло с электроприводом. Я имел счастье быть тем, кто наблюдал за первым сознательным сальто члена нашей сборной в летящем кресле. К сожалению, это был Осама, а Павлу ещё предстояло повторить этот трюк. Он посвятил тренировкам всего себя. Рей оказался неплохим инструктором. Тот, кто умеет летать, никогда не задумывается, насколько это тяжёлая задача, особенно, если ты в два раза тяжелее положенного. А уж тем, кто не умеет, наверное и объяснять не стоит. Но спортсмену надо знать только одно - всё возможно, если захотеть. Благо, почва за бордюром была относительно мягкая, а перебоев с водой не ожидалось. Означенная троица перестала убивать себя новым видом спорта примерно за день до встречи уважаемой гостьи. Павел отдался в руки Елизаветы, согласившись на лечение множественных ушибов и ссадин, Рей энергично засобирался в город за фраком, хотя все его убеждённо подкалывали, что примадонна не в его вкусе. Осаму сразу же продолжил удовлетворять свой внутренний долг в отношении несговорчивого таксофона. Мне тоже предстояло подготовиться к встрече, поэтому я посвятил время изучению разнообразных опций и объективов непростого фотоаппарата.
  
   И вот, наконец, наступил тот самый день... Но этого никто, кроме меня и Рея, не почувствовал, потому что никто не собирался вставать раньше обычного. Мне же пришлось поддержать Рея, которому не терпелось покрасоваться во фраке у трапа самолёта. Конечно же, именно мне следовало быть его водителем, чтобы своим убитым камуфляжным костюмом оттенить его утончённую английскую стать. Alfa Romeo середины ХХ века он арендовал с явным намерением узнать, насколько винтажные модели удобны для старомодных костюмов. Настроение в столь ранний час у меня было не очень праздничное, поэтому я откопал для него в кладовой какие-то указки или тросточки и убедил одну взять с собой. И посоветовал надеть белые перчатки, чтобы скрыть следы тренировок. Я намеревался отгородиться от звуковых раздражителей извне и посвятить это время прослушиванию концерта, который наиболее отвечал текущему настроению, исходя из чего Рею на заднем сидении требовалось лишь повелительно похлопывать меня по плечу своей мини-тростью в нужные моменты. Он искренне поблагодарил меня за упоминание таких важных деталей, но по лицу его я прочитал некоторое сожаление о том, что поздно уже метаться в поисках пенсне. Поэтому я подкинул ему ещё одну мысль по поводу бриолина.
  
   Примерно в тот момент, когда все каналы восприятия моего макрокосмоса были гармонизированы волнами классической симфонии, я рассматривал нелепый брелок на ключе зажигания. К машине шёл совершенно другой человек. Как сильно костюм меняет человека, его манеры, и, хочется надеяться, и сознание. Ему не пришлось тянуться к моему плечу, поскольку я всё понял по его волевому взгляду в зеркале заднего вида. Далее следовал жест, который без белых перчаток выглядит, как правило, нелепо, но в исполнении Рея был весьма исчерпывающим и информативным.
  
   Встреча прошла на высшем уровне. По какой-то причине мадам в это утро также остановила свой выбор на классическом платье: перчатки кремового цвета, лаковое портмоне удачно дополняло и жемчуг, и дымчатый шарф. Когда она уселась, сняв свои нелепые очки времен этого автомобиля, я поймал в зеркале её вопросительный взгляд.
   На мне не было головного убора, и, повернувшись, с учтивым поклоном я вынул наушник из правого уха:
   - Мэм...
   - Добрый день... - донеслось до меня нежным перебором.
   Наушник тут же вернулся на прежнее место, и концерт продолжился. Рей, ловко закинув чемоданы в багажник, картинно уселся с другой стороны подле неё. Я получил немалое удовольствие, созерцая в зеркале заднего вида великолепную пару, и подтверждение того, насколько в то утро все непричастные к классике жители нашей утлой планетки были столь же нелепы, как жесты без перчаток. Сколько и чего общество потеряло, отказавшись от некоторых ненужных, на первый взгляд, изысков, остаётся только догадываться, или попробовать это понять на собственном опыте. По мере того, как мы приближались к гостинице, лицо мадам всё реже озарялось родной для всех её поклонников дежурной улыбкой, а игривые движения шеи и глаз в адрес Рея постепенно сошли на нет. Когда я бесшумно последний раз, как ведущий пианист, отпустил педаль газа, плавно, словно с клавиатуры, отнял руки от рулевого колеса и перевел взгляд с пюпитра лобового стекла на зеркало заднего вида, моему взору предстало расстроенное лицо маленькой девочки.
  
   Ей обещали выступление на телевидении, но забыли предупредить, в какой жопе мира будет стоять телекамера, которая вероятнее всего стоит уже очень давно, может лет сорок. Её надо будет только включить, и всё будет нормально, но девочка почему-то не верит в громоздкое чудо передовых технологий прошлого века. Её заботливо и учтиво выводит из экипажа человек в строгом костюме и представляет администратору.
  
  
   Казуми умело отвлекла её от мысли о разочаровании. Она любезно предложила осмотреть окрестности, пока оставалось несколько минут перед тем, как номер будет окончательно готов. Великая актриса уже не могла найти себе места. Неважно, как это выглядело со стороны, неизвестно, что творилось и кипело внутри неё, физически же она в буквальном смысле не могла найти себе места, где можно было бы картинно присесть, придав своей персоне возвышенно-отстранённый вид, войти, как говорится, в образ... Все места были какие-то неухоженные. Они были вполне подходящими для того, чтобы писать пейзажи, любоваться облаками, тихо стоя у реки, беседовать в ритме неторопливой прогулки. Но всем было очевидно, что яркая фигура звёздной персоны не вписывается в естественную природную среду. На ней была одежда, подходящая больше для студийной съёмки, косметика, рассчитанная на павильонный свет, и сама фигура, если отстранённо посмотреть, почти безупречна, но, к сожалению, настолько гламурна, что не гармонировала с местным ландшафтом.
  
  
   Примерно такие мысли приходили в голову всем нам. Никто точно не знал, специально ли он редуцировал в пространство эти мысли, или всё действительно так и обстояло, но мысли такого рода всё же имели место, и в определённые моменты они синхронизировались. Возможно, на наших лицах она улавливала легкое недопонимание. Неуловимо, но более красноречиво, чем дежурная улыбка, проскальзывали подобные микроэмоции. На самом деле неестественными были лишь её высокие каблуки. Но, судя по всему, она не ожидала подвоха в виде необлагороженной гостиничной территории. А о том, чтобы ходить босиком, не могло быть и речи. В этом месте мало кто мог бы так рискнуть.
  
  
   Великая актриса нашего столетия прекрасно это понимала и пыталась всё же как-то найти себе место, неуклюже прогуливаясь, вернее, не так грациозно, как ей хотелось бы. Всё это время Казуми, вежливо не замечая неудобств своей спутницы, двигалась рядом ровно и спокойно, как дух упокоившейся тысячу лет назад императрицы. Казалось, даже её мрачный наряд не был подвластен ни ветру, ни её движениям. Она шагала так плавно и спокойно, что казалось, будто она медленно парит над землей. Рядом с великой актрисой, которая пыталась совладать со своим телом в этих условиях, Казуми представляла из себя ту самую идеальную фигуру, которую ставят в кадр для контраста с происходящим. В это время она что-то спокойно рассказывала о местной истории. Всё, что помнила из родных легенд. Лишь Осаму мог бы предположить, что Казуми сильно лукавит, перекладывая свои любимые сказки на местный колорит, пользуясь случаем, что никто эту версию национального дуализма не слышит, а воспроизвести впоследствии точно никто не сможет, не выслушав хотя бы дважды.
  
  
   Но этот рассказ действительно увлёк на какое-то время гостью, заставив её абстрагироваться от полученных неудобств. Её лицо более не возвращало эмоции детских неоправданных ожиданий, и я в телескопический объектив видел, как она искренне сопереживала, пугалась и радовалась событиям, которые вкрадчиво описывала Казуми, указывая на лес, реку и небо.
  
  
   И всё это было бы не особо заметно и не так значительно, если бы не триумфальное появление Павла. Он-то как раз и доказал на личном примере, что ходить можно и босиком. Он появился в традиционном национальном праздничном наряде всех времен и народов - белой рубахе и тренировочных штанах с оттянутыми коленями. Его весёлая походка, лицо, украшенное парой ссадин, руки, распростёртые для объятий, улыбка, выдающая широчайшую душу и глаза, из которых лился желанный для всех женщин изумрудный свет - всё это новой волной затмило для нашей красавицы всю эту неухоженность и пыльную неприглядность. Она даже не заметила момент, в который Казуми оказалась прямо перед ней с тихим "... с Вашего позволения..." в упор глядя на неё поклонилась одними глазами.
  
   ...тут надо заметить одну особенность нашего немногословного администратора. Наверное, принято считать, что японцы кланяются из церемониальных соображений. Возможно, это и так, возможно, это было когда-то, и скорее всего, большинство японцев считает, что так и должно быть. Но миллионы японцев не могут быть одинаковы во всём. Казуми всем нам преподавала такие уроки. Она кланялась именно затем, чтобы понять как человек реагирует на её слова и её взгляд. И её поклон был своего рода уроком мимикрии для собеседника. Со временем она научилась кланяться одними глазами, в то время как стоящий напротив готов был буквально опустить голову в традиционном поклоне. Именно так она и откланялась, движением век, бесшумно удалившись.
  
  
   Не успела ещё наша звёздная гостья отойти от ярких, красочных, фантастически красивых и одновременно жестоких историй, как Павел уже любезно предложил взять себя под руку, и её тело словно воспарило над землёй. Ей, оказывается, не хватало крепкого мужского плеча для опоры. И тут надо заметить, что Павел был не промах. Он сразу просёк, что даме хочется присесть. Свободной рукой он подал кому-то знак, сделав замысловатый оборот пальцами в воздухе, словно закручивая нити, уходящие к богам-марионеткам, и через минуту появился Рей с объёмным белым чемоданом в одной руке и блестящим ведром волшебного тумана в другой. Павел спокойно сделал ещё один сдержанный жест бровями, и Рей на мгновение исчез в кустарнике, появившись вновь на пригорке. С невозмутимостью и скоростью иллюзиониста он достал из большого чемодана два поменьше и через несколько секунд три чемодана были трансформированы в изящный столик и два стульчика. Пока Павел на практике показывал, что несколько шагов через кустарник на каблуках вполне разрешимая задача, Рей уже расставил напитки. Гостья отметила, что жест был очень необычный и с удовольствием уронила свой зад на пододвигаемый Реем стульчик. Многие могут согласиться с тем, что классическая картина "Три охотника" немного проигрывала созданной композиции. При определённом ракурсе можно было подумать, что аристократическая пара, каким-то образом оказавшаяся на природе в таком диком месте, устроила себе пикник в парадной одежде за белым столом, если бы не фигура Павла. Он исправил величайшую недоработку походного комплекта - нехватку третьего посадочного места. Благо, это позволяли его тренировочные штаны. Он с не меньшей скоростью, нежели иллюзионисты, "... илизюонииисты... да чо они ваще могут...", с не меньшей прытью метнулся в другие кусты и уже через мгновение сидел на ящике с серым земляным покрытием. Определение "пыльный" для ящика было бы комплиментом, поэтому из справедливости к ящику, оставим его в памяти как "ящик с серым земляным покрытием". Но тут надо заметить, что это был очень хороший ящик. Он выдержал вес Пашка, который с нетерпением на нём заёрзал, живо вопрошая, прихватил ли Рей пива. С большой натяжкой троицу можно было назвать пародией на "Трёх охотников". Скорее, это было похоже на те цифровые фотоколлажи, которыми часто развлекается творческая часть офисного планктона. Похоже было, как сдержанное распитие благородных коктейлей белой западной парой выдернули из цивилизованного места, поместили в уездную засрань и рядом как-то очень умело воткнули "своего в доску парня" в "трениках", с широкой улыбкой распивающего пиво из бутылки на ящике с серым земляным покрытием. Если камеру немного отодвинуть, то можно было обратить внимание на некоторые штрихи, немного дополняющие диссонанс сидящих за столом. Казуми, по своему обыкновению, стояла на крыше в тени дымохода, глядя вдаль. Она напоминала собой собирательный образ неприкаянного духа девушки из традиционного японского киножанра, посвященного ужасам. Францишка с Елизаветой, видимо, привели в порядок вещи, запертые на складе, относящиеся к больничному крылу, и гордо прогуливались в белых чепцах с красным крестом и белых, чрезвычайно коротких, халатиках. Осаму с неизменной сигаретой в зубах в который раз пытался привести в порядок уличный таксофон, чудом сохранившийся в тени гостиничного призрака. По всеобщему мнению, он должен был стать одной из основных достопримечательностей, указывающих на очень глубокие традиции. Яркие внутренние телефоны прошлого века были не в счёт, хотя тоже, конечно, представляли из себя немаловажный признак времени. Но это же был ТАКСОФОН! В дополнение к двум медсёстрам и Казуми, застывшей на крыше, прибавлялась живая фигура Осаму в мятом сером костюме со времён лётных тренировок. Он вёл бурный диалог с таксофоном с помощью ударов, отвертки и резких вспышек скорее всего ругательных тирад.
  
   С моей позиции это всё было несложно запомнить в мельчайших деталях, ибо я в данном маскараде представлял фигуру того самого мрачного субъекта - водителя. В этот солнечный день он ходил отчужденно, в странной одежде типа снайперского камуфляжа, и в обычной шляпе. Точнее в гражданской шляпе, оборудованной мини-камерой. Шею обхватывал ремень фотоаппарата, к которому был пристегнут телескопический объектив. Передвижения и необычность силуэта подчеркивал мешок за спиной, из которого торчали сачки и длинные тонкие палочки. На плечах был намотан сетчатый шарф. Двигался я непредсказуемо, меняя траекторию, резко приседая и замирая на неопределённое время. Проходя мимо медсестёр я, конечно, останавливался и вел вполне адекватный разговор, они с удовольствием позировали перед объективом. Да, я был фотографом под прикрытием. Для мадам меня заочно отрекомендовали как странного типа с какой-то учёной степенью по энтомологии, а сегодня был как раз тот день, когда должны вылупляться из личинок мотыльки тех самых редких... м-м-э-э-э ... ну, в общем, вы поняли. Эта легенда позволяла мне, подобно змее, подкарауливать момент, когда птица, поющая на ветке, меня не замечает.
  
   За столиком, тем временем, происходил вполне интересный разговор. Распивающие благородные коктейли и живые сорта пива неторопливо беседовали о предопределенности и о том, как это завязано на личных особенностях индивида. Пашка достаточно хвастливо, зная, что Рей не будет его поправлять, заявил, что это целиком его гостиница, и что он превратит её в очередной райский туристический уголок. Она немного неустроена, потому что он приобрел её всего пару недель назад. На её опасения, что может произойти всё, что угодно, и никто не застрахован от неудач, Рей своевременно заметил, что не стоит так смотреть на этот вопрос, ибо в конечном итоге любое событие либо случится, либо не случится, но равновесие в итоге смещается в пользу того, кто прикладывает к этому усилия. И тут он, в пределах допустимых норм лести из вежливости, упомянул о статусе собеседницы, указав, что в том была немалая её собственная заслуга. Аргумент, жирно сдобренный лестью, показался Павлу не самым честным примером, и он немного поменял позицию, заявив, что всё зависит от случая, перейдя на сторону актрисы. Она была в некотором замешательстве, поскольку оба смотрели на неё почти умоляющими взорами. Подразумевалось, что она должна была принять чью-то сторону или хотя бы остаться на своей позиции. Но тут Павел вновь повернул разговор, предлагая некоторый компромисс, позволяющий актрисе поступить как ей будет угодно, как поступает женщина, если она настоящая актриса. В этом нет никаких сомнений, но как было бы приятно всем ещё раз быть удостоенными внимания и мастерства такой великой и прекрасной звезды, если она сможет одинаково с нежностью и любовью посмотреть и на Рея, и на Павла, одинаково вызвав в них неодолимое влечение. Ну, или хотя бы так, как если бы она работала на камеру, но главное - одинаково нежно. И когда она таким взглядом возбуждала влечение в Рее, растаяв, он произнёс:
  
   - Да, она сможет...
  
  Павел почти в тот же момент резко переспросил:
  
   - Что?! Ты так думаешь? Разве?
  
  Настоящая актриса попыталась этого не услышать и перевела томный взгляд на Павла, который застыл с максимально идиотским выражением лица, выдохнув похожее на "возможно", на что Рей его быстро шёпотом спросил:
  
   - Что? Ты уверен, что правильно понял? Она сможет так же нежно посмотреть на такого как ты, после МЕНЯ?!
   -Что?! Ты охуел? Конечно, сможет! - закричал Павел, хлопнув ладонью по столу, и после некоторой паузы, вернув взгляд вздрогнувшей актрисе, медленно, почти вопрошающе, выговорил - ... или не сможет?...
  Великая актриса после попытки успокоиться была взбешена таким оборотом, и её глаза вспыхнули, на что Павел, с сожалением покачав головой, резюмировал:
  
   - Нет, точно не сможет.
  
  Примадонна взбешённо вскочила со своего места, совершенно забыв про тернистый путь отхода, на что Павел в спину ей кинул: "Ну Вы же посмотрите на меня так, когда сможете?"
  
   - Нет, теперь она точно не сможет, - резюмировал, в свою очередь, Рей.
  
  Далее я с сильным приближением запечатлевал на карту памяти видео, как звёздная особа в грубой форме отказывается от дальнейшего сопровождения со стороны двух невоспитанных подлых негодяев, а потом, спотыкаясь и падая, продирается через кусты, совершенно забыв про безопасную натоптанную дорожку. В мой объектив полетел её бокал, с которым она так хорошо смотрелась, запутавшись в кустарнике.
  
  У дверей её встретила Казуми и проводила в свой номер, заклинающе монотонно произнося свои "извинения за предоставленные неудобства" с пожеланиями "приятно провести время".
  
   Утром Рей учтиво постучался в номер актрисы. Время было раннее, но примадонна открыла. После этого состоялся примерно такой диалог:
  
   -Мадам, прошу прощения за вчерашнее.
   -Да ничего, оставьте.
   - Это всё...
   -Очевидно влияние этой скотины... в Вас я вижу Джентельмена...
   -Вот именно, мадам.
  
  С этими словами она отступила, и Рей, как лис, проскользнул в номер. Он сразу же начал заготовленную тираду по поводу того, как он признателен ей, и как мир кино духовно обогатился благодаря актерским образам, привнесённым ею. Как она положила новое начало культурному росту всей киноиндустрии, придав ей оттенки академичности. Постепенно её лицо принимало возвышенно-патетичный взгляд с благосклонным киванием.
  
   - И Вы знаете, Ваше лицо с тех времён нисколько не изменилось, Вы для меня всё та же далёкая и желанная... Но, знаете, возможно один лишь только я, из большой любви к Вам, смогу произнести признание подобного рода...
  
  Тут Рей опустился перед ней на колено.
  
   -... П-продолжайте... прошу Вас...
  
   - Понимаете, Ваше лицо - это созвездие неземной красоты... Убейте, прошу, застрелите своего визажиста! Лишь из-за большой любви к Вам, похоже, лишь я один на этом свете могу открыто Вам сказать, что этот недостойный подхалим уродует Ваше лицо этой ужасной причёской...
  
   Дверь номера великой актрисы резко распахивается и оттуда вылетает Рей, успевший сгруппироваться, чтобы не удариться головой о противоположную стену. Далее он рыдает на коленях, увлажняя пыль на пороге перед закрытой дверью, из-за которой несутся проклятия и ругань. Пересмотрев получившийся материал, мы отметили неплохой актёрский рост Рея за последние несколько недель. Возможно, это произошло благодаря искусству перевоплощения в костюмах разных эпох... А может, недолгое общение с заслуженной актрисой...
  
  Это происходило примерно в шесть утра, и через пару часов в дверь вновь постучали. На этот раз взору актрисы предстало невозмутимое лицо Казуми.
  
   - Прошу Вас спуститься к завтраку. Что будете заказывать?
   - Я, пожалуй, откажусь от местной кухни, будьте добры, порекомендуйте что-нибудь из быстрого питания! - немного нервно ответила актриса.
   - Вы точно не передумаете? - спросила Казуми.
  
   Актриса молча и тихо закрыла дверь. Через некоторое время она вышла из номера, с неудовольствием вспомнив, что спускаться придётся пешком по выщербленной лестнице, и что обуви на низком каблуке у неё в данный момент, как и вчера, нет. На площадке третьего этажа она увидела, как Рей ругается с Павлом, примотанным к инвалидному креслу. Обойти не было возможности, и ей пришлось выслушивать предмет спора. Они не могли прийти к единому мнению о подключении привода и аккумулятора. Павел выдернул аккумулятор с пучком проводов идущих от платы управления, не позаботившись запомнить разводку, а Рей ни в какую теперь не желал его отвязывать, даже при условии, что он сможет воспроизвести выдранное им в правильном порядке. Он сам пытался найти нужные концы. Таким образом, Рей сделал из Павла и заложника, и живой якорь на случай неправильного подключения.
  
   Женщина, уставшая стоять при таком специфическом споре, хотела посоветовать вызвать специалиста или на худой конец почитать руководство, на что Рей сразу же вынул из-за пазухи Павла книжицу с китайскими иероглифами. И тут актриса вновь сделала непоправимую ошибку:
  
   - Позвольте, но ведь ваш администратор, Казуми, если не ошибаюсь...
  
  Рей, всё так же продолжая копошиться в кресле, стал вежливо ей объяснять разницу между великой кровью Синто и чумазыми пасынками Поднебесной, а Павел разразился длинной тирадой со всеми известными ему случаями обращения к специалистам и профессиАналам. И вруг наступает момент, когда Рей победно поднимается из-за кресла, распрямляя спину и выгибая грудь, чтобы представить свою очередную победу над враждебной техникой. Все замолкают, и он начинает давить на Павла:
  
   -Включай!
   - Нет, ни за што, о боженьки..., - махая головой, взамен крестного знамения, охает связанный Павел.
   -Включай, я тебе говорю!
  
   После некоторых препирательств Павел неохотно щёлкает тумблером сбоку, и голубая вспышка между колёс освещает то место, где только что стояло кресло. Диавольский аппарат с заложником в мгновение ока минует лестничный пролёт, втыкается в стену, и так же резко и быстро отъезжает назад, упираясь в ступеньку, потом рвёт с места и опять врезается в стену. Видимо, для такого эффекта оставили датчики, благодаря которым кресло определяло преграду и отъезжало в противоположную сторону.
  
   Во время тренировок с Осаму было установлено, что кресло с надёжно прикрепленным к нему телом, на максимальной скорости в ограниченном пространстве вводит себя в логический тупик и мечется, не останавливаясь. И вот, Павел продолжает светлые традиции русских каскадёров - изображает катастрофу без страховок - кричит что-то про мамочку и вовремя убирает голову. Рей пытается его перекричать и убедить выключить кресло, но Павел, несколько раз потрясённый ударами об стену, понимает, что лучше ему выехать на открытую местность и устроить восставшей машине короткое замыкание в ближайшей заводи. Отталкиваясь от препятствий спереди, он выруливает кистями рук на следующий пролёт. Судя по звукам, ему удаётся преодолеть спуск.
  
   Актриса подбегает к окну, опасаясь, что Павел может убиться, и видит потрясающую картину, причем по лицу её становится понятно, что западные каскадёры ещё не скоро достигнут уровня российских коллег. Вырвавшийся на свободу Павел, примотанный к креслу-убийце врезается в бордюр перед крыльцом и совершает в полёте два переворота в воздухе, после чего падает на колёса. Кресло продолжает нести его по земле. Актриса скидывает свои шпильки и бежит со всех ног к Павлу по лестнице; её пытается догнать Рей, выкрикивая извинения с причитаниями. Когда они оба оказываются на улице, недвижное тело Павла предстаёт перед ними погребённым под обломками коварной машины. Рей начинает извиняться перед Павлом. Тот медленно встаёт, и на Рея с обеих сторон сыплются такие потоки ругательств, что у него начинают выступать слёзы. Он извиняется сбивчиво, пытаясь говорить одновременно в обе стороны, но это не помогает остановить потоки проклятий в его адрес.
  Павел, разгибается, как бы проверяя спину, и медленно произносит:
   - Дорогая, у вас не найдётся, какого-нибудь острого предмета?
  Рей вдруг попятился и спешно убежал, обещая позвать кого-нибудь на помощь. Оказалось, что острый предмет нужен был для того, чтобы разрезать скотч. А пока что Павел выглядит как пилот боевого трансформера, разбитого в неравной схватке. Впрочем, так всё и обстояло на самом деле. Поэтому он вновь предлагает великой актрисе взять его под руку и совершить прогулку в сторону кафе.
  
   Присутствующие в кафе, только что успокоившие Рея, старались как-то разрядить неловкое молчание и замешательство, вызванное появлением героя в поломанных доспехах в сопровождении прекрасной растрёпанной дивы, забывшей про свои каблуки.
   - Ну теперь-то может хоть кто-то принести мне нож!? Срежьте с меня эти проклятые обмотки!
  
   Павел с сестрой милосердия Елизаветой ушли на улицу, дабы освободить доблестного чемпиона от обломков кресла, Францишка упархнула на кухню, а мы начали рассаживаться в ресторане. Напротив мадам с извиняющимся видом неуклюже присел Рей. Она, видимо, хорошо помня, с чего начался этот день, начала переводить взгляд с него на Павла, которого приводят в порядок на улице, на курящего Осаму среди автоматов фаст-фуда, похожего на токийского бомжа, потом на меня, маниакально не снимающего камуфляж, шляпу и фотоаппарат с шеи. Так её взгляд повторяет свой круг по точкам дислокации лиц мужского пола ещё и ещё, за кругом круг, всё быстрее, и вдруг она встает и подходит ко мне вплотную с ультимативным вопросом, после которого отказать было бы крайне невежливо.
  
  - Извините, вы не могли бы мне помочь? - спрашивает мадам с какой-то упрямой мягкостью указывая мне на дверь.
  
   Нас проводили непонимающими взглядами, но, надо отдать ей должное, она смогла как-то жестами и глазами вывести меня из помещения, после чего уже настойчиво попросила отвезти её в город.
  
   Я понимал, что слишком сильно её расстраивать нельзя, и я решил поддаться на её уговоры, попутно уведомляя друзей о наших перемещениях. При близком, непосредственном общении она не выказала своих явных недостатков, которые должны были быть ей присущи как любому нормальному человеку. Как собеседник она мне стала очень симпатична, но, тем не менее, заказ был заказом, и нам нельзя было терять репутацию Рея. Я решил отвезти её первым делом в тот ресторанчик, где Павел опрокинул столик, схватившись за вилку. Нас приняли, словно о нашем появлении было известно заранее. Тут я про себя отметил, в чём состоит секрет ресторанного бизнеса. В столь раннее время нас проводили в лучшую нишу, спросили, не желаем ли мы живую музыку, и заявили, что сегодня весь наш заказ за счет заведения. Укор мадам по поводу утечки информации я никак не сумел смягчить, ибо не мог объяснить, почему весь персонал так благодарно мне улыбается.
  
   Даже если бы я рассказал ей про наши эксперименты, это мало что объяснило бы. Но объяснение не заставило себя ждать, ибо в маленьких городках новости всегда опережают восход солнца. К ней под руку легла серебряная тарелочка, на которой вместо счёта лежали ручка и открытки с известными кадрами: "Мы будем Вам крайне признательны, поскольку весь персонал нашего заведения, все как один, - Ваши преданные и горячие поклонники". Чуть попозже отдельно принесли её небольшой портрет в рамке, также на подпись. Предполагалось, что он займет достойное место на памятной стене этого ресторана. Всё это, конечно же, не могло вернуть ей прежнее расположение духа и помочь забыть об утренних огорчениях.
  
   За завтраком мы поболтали о чувствах в жизни и в кино, сколько их осталось, и насколько они значимы в наше время, опять же, в жизни, и в кино. Я понимал, что мне надо быть очень хорошим собеседником, потому что пока мы здесь беседуем, наши друзья наверняка придумывают что-то более грандиозное, чем сальто в инвалидном кресле с моторчиком. И мы поболтали ещё какое-то время, пока ей не стало скучно от этого места, и она ни попросила отвезти её в более уединённую обстановку. На примете было одно кафе, которое наша компания всегда обделяла своими экспериментами, потому что оно делилось на номера и уютные комнатки. Большие плазменные экраны, на которых всегда крутили или кино с притушенным звуком, или релакс-жевачки. Кальяны на любой вкус с любой начинкой. Любые напитки. Неограниченное время в светлое время суток при оплаченных двух часах. Мадам это устраивало, тем более, что дамам в коротких платьях всегда выдавали подобие сари.
  
   Процедура особого приёма повторилась с точностью до запятой, в чем я увидел определённую связь между оперативностью и информативной поддержкой в ресторанном деле. Дорогие посетители были дорогими всегда, и я уже начал продумывать пути отхода, пока её не увезли мимо нас на какой-нибудь приём, о котором мы не догадываемся. Далее выяснилось, что не все напитки доступны для этого места, и не каждую начинку можно заказать в кальянную чашку. Похоже, это обстоятельство вынудило мадам попросить меня оказать ей еще одну услугу. Про себя я отметил, что это весьма нелепое упущение. Почему в нашей гостинице нет кальянных комнат с широким ассортиментом курительных смесей? Перед отъездом в далекие края от имени нашей процветающей гостиницы в угоду мадам, я пообещал предоставить ей всё, что она пожелает. А пожелала она за кальяном обычной индийской травы.
   Следующее парковочное место старушка Alfa Romeo получила в ряду местных хромированных двухколёсных монстров. Такие места есть в каждом городе. И, с небольшими вариациями, в этих местах можно найти всё, что пожелаешь. На входе мне пришлось арендовать ячейку в камере хранения оружия, поместив туда фотоаппарат Казуми, что оказалось неплохим поводом купить услуги одного из штатных вышибал на время нашего пребывания в баре. Мне требовалось время на выбор того, что просила мадам, а оставлять её без присмотра я никак не мог. Именно это я и сказал нашему раскачанному товарищу, татуированному фрагментами апокалиптических картинок, который был на седьмом небе от роли телохранителя такой важной персоны. Видимо, мадам нравилась многим. Он же указал мне направление к нужному маркёру.
  
   Чесный маркёр редкость, но он почему-то сразу сказал, что с Индией сейчас нет никаких отношений, что потребовало тщательной дегустации. Между тестами мы покатали шары, и это позволило максимально чётко оценить качество каждой специи. Восхищало его умение в минимально короткий временной промежуток доводить до сознания особенности представленных к продаже сортов. Мой камуфляжный карман стал пухлее примерно на пачку чая. Бонусом шёл особый подарок и глазные капли. Ко времени, когда мне показалось, что мадам уже скучает, и мне, скорее всего, придется её успокаивать и уверять, что всё, что надо, у нас есть, я вдруг не нашел её на прежнем месте. Меня, естественно, охватила безмерная паника с детонирующим адским двуголосьем. Один голос из преисподней, низко-вибрирующий немыслимыми толчками крови в черепе, шумящий космическим ужасом с обратным отсчетом повышал давление, складываясь в вопрос
  
  "КАК ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?!",
   хотя, естественно, ещё не понятно, что могло, а что произошло.
  
   Другой, вьюгообразный, звенящий над головой голос выл: "Это дорога в ад!" Через какое-то время, попытавшись успокоиться, я понимаю, что прошло полчаса, расцвеченного всеми оттенками ужаса, хотя, может, для внешнего мира это могло уместиться в пару десятков секунд. Я пытаюсь сконцентрироваться на том, что же происходит вокруг, но в голове неотступно крутится:
  
  "I'm on the highway to hell,
  Don't stop me!
  And I'm going down,
  all the way down...
  I'm on the highway to hell.
  Highway to Hell !!!"
  
  
   И эта любимая всеми песня не имеет конца, потому что весь бар танцует и скандирует "HIGHWAY TO HELL !!!"
  
   Среди скандирующих я быстро нашёл нашего дорогого телохранителя. Это был единственный сильно выделяющийся комок мышцастой плоти, который прыгал не так резко и быстро, зато так внушительно, что вокруг него толкучка казалась не такой плотной. Я постарался придать лицу наиболее осмысленное выражение, вытянул его подальше от сцены и в тихом закутке, притянув за жилетку, как мне казалось, очень серьёзно сросил:
  
   - Я тебе заплатил, чтобы ты с неё глаз не спускал и отгонял всех. Так какого хуя ты там прыгаешь?
  
   Тут его глаза резко выпучились, и из глотки вырвался какой-то странный непонятно лающий "ХА!". Он резко упал на колени, словно я пырнул его в живот чем-то очень объемным, типа мачете. Мне вдруг стало опять не по себе, я покрылся холодным потом, увидя, что почти невыносимая боль исказила его некогда радостное лицо, и он начал конвульсивно подрагивать, а лицо приобрело невероятно тёмный багровый оттенок. Мои ноги затряслись и ослабли, я хотел прилечь, но тут вдруг услышал, что его тело издает какой-то очень высокий и хриплый хохот.
  
   Мне пришлось очень долго ждать, пока его насыщенный багровый цвет лица изменился хотя бы до красного, слёзы перестали течь из глаз, а провокационно заразительный смех сменился хотя бы кашлем. Он стоял передо мной на коленях и держал меня за руку, как бы умоляя. Бить по уху человека, который как минимум раза в два тяжелее, я никак не решался, хотя и смех, и раздражение вот-вот готовы были вырваться на него алой волной гнева. И тот ужас всё ещё не отпусках и стекал по спине холодным потом. Когда он смог немного выпрямиться, он указал в сторону сцены свободной рукой:
  
   - Брат, ну, брат, брат, брат... х-х-а-А-А!, ты первый, кто так высоко... зарекомендовал местную дурь ... не отходя от кассы... Я не спускал с неё глаз... пока ты меня от этого не оторвал.
  
   И он еще раз потыкал пальцем в сторону сцены, но недолго, потому что его вновь скрутили спазмы, и он рухнул в молитвенной позе, стуча ладонью по полу.
  
   Я, как человек разумный, стараюсь не попадать в глупые ситуации. Но иногда такое бывает, как в этот день. Успокоившись и вернувшись на то место, где он прыгал, якобы не отрывая от неё глаз, я понял, что всё просто. "Шоссе в ад" мадам исполняла в составе женской кавер-группы. Ей просто немного дополнили костюм - капля грима и приклеенные рожки. Двигалась она неплохо, да и голос тоже был на уровне. Мне пришлось изрядно подождать. Некоторые хиты они повторили на "бис". Их репертуар был чрезвычайно широк. Они перебрали практически все тяжёлые хиты, и не по одному разу. Потом к ним подмешали какую-то местную мужскую группу. В результате, просидев там часа три, я лишь мучился вопросом - "откуда она может помнить все эти тексты?" Успокаивало только то, что моя дурацкая шляпа содержала карту памяти на 18 часов видео.
  
   Это обстоятельство сильно содействовало процессу возврата умиротворения и приходу вселенской гармонии. Включив её с утра, я ни разу не тронул кнопку паузы и теперь утешал себя тем, что день прожит не зря и занимал свой разум вопрососм - "как создать себе записку на случай, если моя персональная карта памяти кончится через пару часов?" ... "фотик в баре, концерт на шляпе". Но мысль очень часто затиралась вопросом "да откуда она помнит эти тексты?" Внутренний диалог грозил вновь разрушить величие приходящей мировой гармонии тяжелого рока, пока я наконец не понял, что слова они берут буквально с потолка, на который параллельно транслируется караоке-вариант исполняемой песни. И мое внимание получило очень качественную визуализированную временную шкалу, поддерживаемую приходящей мировой гармонией, позволяющей в данном медитативном ритме держать сознание в той же реальности что и окружающая меня среда. Тени слов из скандируемых припевов, плывущих по спроецированным ожившим картинам когда-то запечатлённых легендарных концертов. Тени и сияния слов золотых хитов величайших музыкантов нашего столетия. Вся виртуальная проекция воспроизводимых композиций удерживала меня в полном сознании и четко обострённом восприятии бешено гудящих ритмов. На тот момент я забыл только одно - из кальянной уже звонил Павлу и просил его подтянуться с Казуми в этот самый бар, "так, на всякий случай, чтобы если вдруг с меня снимут шляпу, надо будет вести хотя бы одну камеру". Потом я еще раз играл в бильярд, и когда ехал в гостиницу, не мог понять, почему я покупал один пакет, а везу два. Наверное, это был подарок маркёра или телохранителя. Или я играл в бильярд ещё раз? В общем, я сидел и таращился в окно на переднем сиденье, наблюдая, как Павел лихо водит винтажные машины. Иногда на резких поворотах отражение в лобовом стекле пыталось сбить меня с толку и показывало проекции оживших картин когда-то запечатлённых легендарных концертов. А мадам, похоже, словив кураж, продолжала на заднем сиденье наперебой с Казуми выкрикивать припевы тех хитов, которые уже стояли в ушах звенящим эхом. Между этим они ржали и мадам изредка напоминала мне цель нашей поездки. "Да, да, у нас всё хорошо," - отвечал я как можно естественнее и продолжал восхищаться тем, как Павел отлично управляется на высокой скорости с вождением винтажных автомобилей. Он закурил, потом предложил мне, я отказался, я старался не поддаваться искушению досмотреть концерты, которые подсовывало мне лобовое стекло этой адской доисторической машины.
  
   - А наши девчонки не в шутку разошлись... Чего ты ей пообещал такого?
   - Девчонки?! Ты что?! Никаких девчонок не брать! - ответил я встревоженным шёпотом и вырвал из его зубов сигарету - в машине уже места нет!
  
   Прибыв на место, я нашел Осаму в очень грустном расположении духа, в той же забегаловке между кофейным столиком и автоматом, с тем же кофе и той же сигаретой. У него была дурная привычка, выбивавшая из равновесия любого. Курил он крайне редко, но сигарет изводил море. Когда он думал, он или держал в губах зажжённую сигарету, роняя её пепел, не затягиваясь, или постоянно щёлкал рядом с её кончиком зажигалкой, как бы постоянно раздумывая - "прикурить или не стоит? или прикурить? или как бы... или прикурить?...". К вечеру он переоделся в просторный чёрный костюм и, шагая по закусочной, осыпал пеплом пол. Как выяснилось, ему не хватает усилителя сигнала для правильной работы таксофона. Оказалось, что исправный аппарат нуждается в каком-то дополнительном устройстве. Я пытался его убедить, что завтра утром, в воскресенье, первым делом мы найдём то, что ему нужно, а сейчас перед нами стоит сверхзадача.
  
   - Мадам хочет продолжения банкета, - и торжественно похлопал себя по карманам куртки, - И это должно быть организовано правильно, строго конфиденциально, на уровне, с должным этикетом, приподнесено согласно статусу мадам и ни в коем случае не должно входить в материалы заказа относительно её пребывания у нас. Я чувствовал, что Осаму уже всё понял и частично уловил моральную составляющую пикантной просьбы и мою позицию относительно сложившейся ситуации.
  
   ... И случилось чудо... Новые горизонты решения техзадачи вновь зажгли огонь в глазах Осаму.
  
   - А ведь действительно, - возмутился он, - у нас даже затрапезного кальяна нет! Что мы можем предложить звезде такого уровня?
  
   У нас было время собрать аппарат и опробовать его удобство. Мы довели до сведения Казуми, что к ужину не выйдем, и удалились в один из медицинских кабинетов. Из подручного материала удалось создать вполне приличный бонг. Он выглядел достаточно брутально, чтобы не намекать на гламурщину и официоз. Он был собран из химстекла и вышел очень компактным. Далее требовалось понять, сколько требуется продукта для беседы и для единоличного употребления, и в какой таре ей это всё преподнести. Ведь заранее даже небеса не знали как она собирается его употреблять и в каком обществе. Стандартная картонная аптечка подошла как нельзя кстати. После возвращения в кафе мы решили немного постоять в закусочной, чтобы сразу не показываться остальным на глаза. Как я объяснил, возможно, только Павел о чем-то догадывается, а остальным знать не нужно. Всё-таки это была частная просьба, которую не стоило вовлекать в материал заказа. Это было бы непорядочно. Мы сошлись с ним на том, что пока они ужинают, нам надо посидеть тут, попить кофе и немного отойти. Я поставил на стол глазные капли, мы закурили по сигарете. Осаму уже затягивался, что, естественно, не могло не радовать. Ведь его не угнетала ни одна мысль.
  
   Великая пустота снизошла в наши сердца, доселе терзаемые суетными метаниями. И тогда я ему с должным почтением предложил очень просто скоротать время перед неизбежно обильным ужином, особо ничем не привлекая внимания. Провести своеобразный обряд очищения помыслов, или окончательную терапию в отношении Казуми. Для этого мне потребовалась немалая сила духа. Я говорил как мог спокойно и острая сталь его взгляда как кончик танто готово было нарушить целостность моего глазного яблока. Ведь ему предстояло сутками работать в полиции, мне предстояло покинуть их на какое-то время, а мы ведь так ни разу и не обсудили наш так называемый треугольник. Он существовал только для посторонних. Но я знал, что благородное сердце Осаму подрезано, и у жизни его держит последняя, скорее всего поэтически призрачная надежда. Острие клинка приближалась к моим твёрдо открытым глазам, но ни один мускул не дрогнул на моём лице, и я договорил обоснование своего предложения скоротать время именно таким образом перед неумолимо приближающимся обильным ужином. Он спокойно выслушал и сдержанно согласился. Любовный треугольник имело смысл обыграть ещё и нам двоим, отдельно ото всей вселенной, чтобы всё выглядело естественно, и каждый знал свою роль. Мы представили, что я никуда не поехал, а Осаму, вернее инспектор Исикава, устав за полгода от работы без выходных, приходит случайно в эту забегаловку к бывшим друзьям-лодырям и стяжателям, с одним из которых осталась любовь всей его жизни.
  
   Осаму вышел на улицу и вернулся уже как нервный Исикава - неподкупный инспектор, гроза всех нечистых на руку и неправедных в своих помыслах. Он моментально придумал себе какое-то подергивание плечом, как будто его раздражает кобурной ремень или мешается пистолет под мышкой. Он зашел и как хозяин жизни, и как образцовый блистающей своей неподкупностью инспектор. Прежний мягкий и гибкий Осаму испарился.
  
  
  
  
   Осталась выгоревшая до панциря самурайского доспеха мумия воина правосудия. Выгорело его сердце, истлели воспоминания и привязанности. Он зашёл, его взгляд нервно оцарапал знакомую обстановку и презрительно чиркнул ничтожество, которое я представлял из себя в тот момент. Он сдержанно и тихо кинул мне под ноги как сухой плевок полушёпотом:
  
   - А-а, всё кофе пьёте и курите...
  
   А я, простой мошенник, уже очень давно живу с госпожой Сугимото, и она, между прочим, воспитала во мне уважение к словам. К любым словам. Она часто молчит. Но её, ... меня сильно возмущает, что зная её, её ещё никто не понял так, как понял её я! Моя душа, угаснув, готова распасться как фонарик из рисовой бумаги под дождём, моя душа готова утечь в растрескавшуюся почву и быть втоптанной вашими варварскими сапогами в грязь! Я готов раствориться капельками туши, оставшимися от непонятых вами иероглифов, стёкших вместе с небесной влагой в мутные лужи вашего непролазного невежества! И меня поэтому эта его реплика очень сильно задевает, тем более, что он же наш общий друг! Чем же мы заслужили такую нечуткость с его стороны?!
  
  
  
   И тут я, как бы воскресая, говорю ему:
  
   - Господин Исикава, позвольте сказать Вам несколько слов!
  
  Он сухо отворачивается, неторопливо шелестит бумажкой, монетки отсчитывают секунды его презрительного молчания. Он делает себе на автомате гамбургер.
  
  Но я, игнорируя презрение, более настойчиво укрепляюсь духом и продолжаю:
  
   - Господин Исикава, Вы меня не слушаете!!!
  
  
  Я сажусь на стол в сэйдза и говорю:
  
  
  
  
  
  
   - Господин Исикава, Вы должны меня выслушать!"
  
  
  На что он чётко отвечает:
  
   - Я тебя слушаю! Что ты тут комедию ломаешь?
  
  В почтительном поклоне я опираюсь перед собой ладонью и, глядя в стол, смиренно и твёрдо продолжаю:
  
   - Господин Исикава! Вы только что сказали...
   что мы все тут сидим и только и делаем, что пьём кофе!...
  
   Да, может быть, я сегодня ничего не буду делать...
   я отдыхаю...
  
   Но я не урод и не преступник, чтобы меня упрекать в том...
   что я сегодня весь день буду ничего не делать и пить кофе!...
  
  Между нами повисает свинцовое молчание. Осаму поворачивается, но я не могу угадать выражение его лица, поднять голову я также не могу, потому что из меня исходит волна преданного откровения таких слов, которые можно произносить только в почтительном поклоне из сэйдза:
  
   - Господин Исикава! Вы не должны так к нам относиться!.. Никто не виноват в том, что так случилось! Вы сказали очень обидные слова, господин Исикава. Если Вы и дальше будете так...
  
   Дальше я глотаю зарождающиеся в глубине груди слёзы отчаяния, но через какой-то промежуток времени продолжаю почти ревущим голосом:
  
  
  
  
  
  
   - Если Вы и дальше будете себя так надменно вести... - и очень тихо продолжаю, - ...то никогда не найдете ни у кого поддержки здесь...!!!
  
   Затем я беру со стола яблоко и движением, резким, как первый удар в харакири, разбиваю яблоко о свою голову в смятку. "Тык!" Я поднимаю лицо в яблочных крошках. Краем глаза я вижу искажённые слезой образы друзей, которые безмолвно наблюдают за этой глупой сценой.
  
   Перед собой я вижу сильно постаревшего инспектора Исикаву. Его глаза прожжены болью. Он не может пить кофе, потому что любовь всей его жизни отвергла его. Он не может курить, потому что за время моего монолога весь столбик сигареты, обернувшись пеплом, упал на пол. Вся жизнь его осмысленной молодости осыпалась неоднократно и неотвратимо как цветы столетней сакуры. А она могла бы иметь смысл. Хотя бы в мечтах. Но и мечты... Всё, всё что было, только что, превратившись в пепел, упало ему под ноги. И я увидел, как его лицо старика, прорезанное морщинами, превращается в маску доспеха самурая. Все черты напитываются лаковыми отблесками непоколебимой твёрдости. И маска говорит мне:
  
   - Не тебе срезать своё лицо перед сеппуку, - он снимает маску и держит перед собой бумажный стаканчик кофе, с достоинством танто, - тебе повезло, и ты увидишь это сегодня.
  
  
   И тут он производит над собой то же действие, что и я, только с широко открытыми глазами. Сминает об свой нос полный стаканчик горячего кофе и делает два резких движения вниз крест-накрест. Дальше он поворачивается, отводит левое плечо с рукой на бедре и тянется правой рукой к катане. На какой-то момент я вижу его изрезанное лицо, красивое кимоно с гербами из хризантем, два фазаньих пера на шлеме, и два меча, гордо покоящихся за поясом. Ножны катаны указывают на лежащую на земле лакированную маску. Павел, выйдя из оцепенения, даже закричал: "Господин Исикава! Остановитесь!". Исикава стоял расставив ноги, так и не достав клинок, в болевом оцепенении красных глаз с гримасой человека, готового к последней схватке. Крик Павла его как будто заморозил. И тут к нему подплыл призрак госпожи Сугимото, мягко опустив обе ладони на правое напряженное запястье. Она поцеловала его в уголки обожённых глаз. Закрыв упокоенные лепесками её губ глаза, он услышал на родном языке: "Утром я приготовлю Вам чай, мой господин... позвольте проводить Вас..."
  
  
   Казуми уводит Осаму, а я один, как дурак, какое-то время стою на столе на коленях, потом слезаю со стола, чтобы присоединиться к ужину, уже сервированному в ресторане одноразовой посудой и пакетиками из закусочной с разной лабудой. Казуми усадила господина Исикаву далеко в конец стола, снабдив его необходимым количеством картошки и гамбургеров, а сама вернулась к управлению скрытой съемкой чрезвычайно нелепого в своей изысканной одноразовой сервировке ужина. Я видел реакцию наших друзей и понял, что сцена с Осаму немного расстроила мадам. Невозможно было допустить в сердце, что она теперь обо мне думает. Она может думать даже то, что для неё теперь совсем ничего не осталось. Она была занята каким-то разговором с Францишкой и Елизаветой. Мне показалось, что каждая из них говорила на своём языке. Я очень боялся предстать пред очи её величества, посему расположился рядом с Осаму и незаметно для себя стал сильно занят поглощением всех полезных продуктов быстрого питания, так необходимых организму перед сном. В тот момент мне казалось, что я знаю японский язык и этикет поглощения фаст-фуда, принятый еще до падения Токугава. Изредка я чувствовал себя ронином, когда ловил взгляды разочарования мадам и пытался с набитым ртом показать шириной улыбки и дополнительными средствами мимики, что всё хорошо, и что всё готово. При этом я, как мне казалось, примирительно улыбался и показывал хот-догом на коробочку от аптечки. Рей не мог не заметить пролетавшие между нами знаки с непонятным информативным наполнением и счел нужным загладить свой утренний промах. Он удалился на некоторое время и вернулся в смокинге с неизвестно откуда взявшимися голубыми лилиями. Я переглянулся с Осаму и прошептал ему, как обычно, на японском:
   - Этот низкородный не знает, что в час собаки нельзя дарить цветы за трапезой. Тем более, что цвет утреннего неба не гармонирует с её вечерним кимоно.
   - Да он просто ебанутый, - так же тихо и спокойно ответил Осаму на чистом кантоне, - моя мать была с материка... - сразу же пояснил он для меня резкую перемену диалекта, - ... может, поэтому я и не стремлюсь назад... на острова... Слишком жестокие нравы...
  
   Ненадолго я даже забыл про дворцовый этикет, зато вспомнил ломаный китайский и, насколько позволяла артикуляция, притушенная обилием полезных перед сном продуктов, произнес шепотом:
   - Поднебесная - великая страна и пора ей уже объединиться и стать сильнее. Каждый чистый в помыслах прав на своём пути, брат.
  
   Надеюсь, что он понял, потому что он кивнул, и мы продолжили трапезу, не нарушая этикета. Мы с удовольствием наблюдали, как невежественный человек из-за океана нелепо вручает императрице голубые лотосы в час собаки за ужином. Смешно опустившись на одно колено... Тут мы, склонив головы, закрыли лица рукавами и лишь содрогание плеч могло выдать то, что мы почти начали давиться от смеха, тихо перекидываясь обрывками поговорок... Жаль, что Уэдо Окинари не смог слышать всего того потока цитат из старых притч... Смешно стоя на одном колене, человек в неудобной одежде с жирными волосами что-то торжественно говорил императрице, не догадавшись даже поклониться или опустить глаза в пол. Наоборот, он смешно выгнулся, как индюк, и вызывающе тряс головой, глядя ей прямо в глаза. Его свободная рука нелепо мотала в воздухе какие-то жесты. Мы не понимали его варварский диалект, мы знали только, что в его языке меньше трёх десятков примитивных червеобразных иероглифов...
  
   Когда взбешённая императрица вскочила на ноги и бросила пришельцу в лицо нелепые цветы, она сказала величайшую в своей простоте фразу, которую до сих пор не может постичь ни один западный человек: "Содеянное утром никак невозможно изменить вечером!"
  
   После этой сцены позора две грозные и привлекательные ниндзя её императорской особы увели странного чужака на сеппуку за дальний столик с Джеком Дениэлсом вместо койсяку. Тут мне показалось уместным передать госпоже Сугимото коробку с дарами для владычицы от индийских купцов со словами: "Это поможет вернуть умиротворение в дворцовых покоях". И она сопроводила её величество в опочивальню. Через некоторое время пустая бутылка от виски, скатившись со стола, разбилась. Мы на секунду отвлеклись, удостоверившись, что чужеземец достойно покинул этот мир. Я и Осаму ещё долго сидели после трапезы и беседовали на его родном кантонском о преимуществах жизни на материке без тайфунов и землетрясений, о жестоких айнах и лютых зимах; о том, как, в итоге, материк закаляет боевой дух настоящего самурая.
  На-Сто-Я-Ще-Го Сам-у-Ра-Я.
  
   Отдалённый, почти обесцвеченный и много раз переписанный, как палимпсест, обрывок памяти полупрозрачным клочком летает передо мной в пыльных клубах, мешающих рассмотреть то самое кимоно. Длинное одеяние кажется нелепым. Странный покрой, много завязок. Но именно таким помнится мой давний друг. Союзник, пришедший с материка, как северный ветер. Не стоит отрицать, что с течением времени он сильно изменился и всё реже вынимал клинок из ножен. Титулами, полученными нами в бою, каждый распорядился по-своему. Всё чаще я брал поручения с далёкими разъездами. Он же оставался в своём поместье, всё более рьяно ввязываясь в переписку, как в затяжной поединок. И это приносило свои плоды. Он поступил на службу в покоях. Видеться мы стали реже....
  
   Этот пейзаж напоминает мне о времени, когда он совсем забыл о своём странном длинном одеянии. Каждый раз, когда выпадает первый снег, он укрывает желтые опавшие листья на земле и цепляется за зеленые живые листья на ветках. Зима здесь начинается так же незаметно и мягко, как пыльца папоротника, опустившаяся в тихую тёплую ночь. Похоже, что его ничто так сильно не трогало своей мимолётностью и красотой, как первый снег. Даже к священному трепету перед цветом сакуры он так и остался холоден.
  
   Когда-то давно, когда он ещё не помышлял о собственном поместье в Осаке, внезапно обратив внимание на неосязаемую нежность первого снега, он подумал вслух: "Не каждый становится сёгуном, может, лишь потому, что не смеет и помышлять о таком?"
  
   Спустя десять лет, когда каждый из нас получил свой кусок земли, который мог наследовать, мы вновь встретились. Так же, как и раньше, прогуливаясь, наслаждались созерцанием чистоты первого снега. Кристальная талая вода улыбчиво трепетала отражением неба, когда мы тревожили её своими гэта. И теперь я решил ответить на тот давний вопрос: "Стоит ли думать о том, возможно ли стать сёгуном, когда никто не знает, сколько пролежит этот первый снег?" Вокруг всё замерло, будто деревья сами прислушивались к таянию снежинок и каплям, стекающим с их листьев. Как спокойны и хороши были умытые снегом яблони! "Какие бы ты рифмы ни выдал сейчас, он все равно растает раньше того срока, который назовёшь ты", - упредительным тычком веера он остановил мой восторженный взгляд. Оказалось, что высокая должность сделала его ещё большим циником, чем я мог полагать.
  
   Хорошо, что тогда я не поставил на спор свои великолепные ножны катаны, тогда бы, возможно, открылось, что я уже давно пропил свой клинок. И получилось бы, что я пропил не только клинок, но и место во дворце, дом, должность и всё своё будущее в этом далеком потускневшем прошлом. И я не стал с ним спорить, я просто поднял веточку и начертал на мокрой дорожке несколько слов:
  
  Как обманчив порой первый снег.
  Нарядил пыльные дороги и умыл сады.
  Но мало ли что он может с собой унести, исчезая.
  
   Где-то очень высоко, среди чистых облаков, через которые наша великая империя кажется похожей на маленького грозного дракончика, где-то там нет никого, кто мог бы представить, как нежен первый снег. А если каким-то образом его занесёт на такую высоту, он никогда не растает. Здесь многим неизвестна прелесть мимолётной красоты. Здесь правят законы Вечности. Она самый безжалостный правитель из всех известных. Ей подчинено и время, и жизнь, и смерть. Она играет ими, запуская их по кругу. Она позволяет любым мирам опираться на эти круги и подчиняет их своим законам. Вечность всегда диктует нам самые невыносимые вещи. То, от чего никогда не спастись. То, что будет преследовать всегда, где бы ты ни оказался, где бы ни умер, в каком теле бы ты ни родился, закон, продиктованный вечностью найдёт тебя и заставит повторить все её уроки, которые ты пытался пропустить. И только ей будет известно сколько раз тебе придётся их повторить и какой ценой. Так сказал мне мой белый океан, мой персональный клочок тумана, в который меня укутала до времени госпожа Вечность.
  
  
  
  
  
  Глава 4.
  Дипломная работа.
  
  
  
  
   В тот вечер, когда нам стало понятно, что бесчисленные обёртки от картошки и гамбургеров требуют к себе отдельного внимания, к нам спустилась госпожа Сугимото. Мы упаковали весь мусор, отнесли тело Рея в медпункт, положили на койку поближе к уткам и воде, прибрались в столовой, помыли полы, и всё произошло не сказать чтобы быстро, однако, согласно приборам для отсчёта времени в нашей реальности, оставался достаточно неплохой кусочек вечности до рассвета, чтобы принять душ, переодеться и прогуляться под луной втроём, дабы детально обсудить шаги в предстоящих всем нам событиях.
  
   Осаму решил рискнуть внести своеобразный вклад в общее нелёгкое дело запутывания следов и отвода глаз. Он рассказал о возможности развернуть на плавающем сервере интернет-магазин редкой нумизматики, филателистики, букинистики, винилофилии и прочей не особо популярной в наше время роскоши. Предполагалось, что он пожертвует парой монет на обмен с обратным адресом, который немного отведёт глаза от нашего местонахождения до того времени, пока я не доберусь с ценным грузом до выбранного нами города. А магазин... ну, если получится как предприятие, не помешает. Его инициатива пришлась нам очень кстати. Мы с Казуми даже рассмеялись, изумившись, что нам не пришла в голову такая простая мысль. Подобный магазин мог стать хорошим поставщиком информации о наличии экземпляров, так необходимых будущему антиквару, то есть мне. А жертва пары-тройки монет с побережья могла стать своего рода пробой для поиска безопасных мест слива золотого запаса. Оставалось лишь придумать обратные адреса и получателей. Осаму тут же упомянул, как легко путать следы, указывая предложения от нескольких виртуальных участников, и как легко дискредитировать сделки, кажущиеся опасными, используя тот же сухой лёд в почтовых отправлениях и курьерских доставках.
  
   И тут, наконец, появился повод оставить их вдвоём, под предлогом того, что Казуми ещё не рассказала будущему блюстителю порядка всё, что мы с ней придумали до сего дня. Какой бы ни была легенда моего отъезда, а видеться после этого им предстояло гораздо чаще. И ещё я помнил её обещание подать ему утренний чай. Меня же ждали размышления о городе, в котором придётся поселиться и жить как в родном. Мне надо было его полюбить как новую маленькую родину, со всеми её прелестями и недостатками. Как шкатулку, которую тебе внезапно дарят. Местами пошарпанную, с отбитым уголком ножки. Сразу понятно, что она не из твёрдых пород дерева. Узнаваемая сувенирная псевдотопорная резьба на пирамидальной крышке. Она немного бесит даже тем, что не везде ровно стоит и не на каждую полку вписывается. Не в каждый ящик умещается. С какой пимпочки надо начинать открывать - тоже вопрос не на четвертак. Но стоит потянуть за нужную ручку, выдвинуть первый ящичек, и ты забываешь обо всём, что раздражало. Внутри оказываются уровни и заслонки, о которых невозможно было догадаться в прошлый раз.
  
  
   В то же время ты не можешь вспомнить, в какой из ящичков ты положил то, что не следовало терять. Где эта ленточка? Или это была кнопочка? И даже так: ты благодарен за такой подарок. Требуется время для понимания этой вещи, больше похожей на явление.
  
  
   Примерно так я настраивал себя относительно переезда в неизвестный, но уже горячо любимый "родной городок". Старательно выверенное резюме уже было отправлено в несколько организаций от менеджера кадрового агенства "Sky Personnel". Я должен был появиться с договором от этого агентства, которому причиталась некоторая сумма за подбор квалифицированного специалиста. По сути это оборачивалось в небольшие подъёмные, которые нужны мне были на первичное обустройство. На данный момент мы с Казуми выбирали наиболее выгодное предложение и изучали, как могли, возможности принимающей стороны.
  
   На следующий день Рей, Казуми и Осаму настояли на общем собрании в "киностудии" на последнем этаже гостиницы, чтобы обсудить возможность использования "монтажных срезок", оставшихся после составления заказного материала. На них наша гостья выглядела весьма неплохо, и, само собой, напрашивался вопрос о создании фильма противоположного направления, в котором кинозвезда представала в очень позитивном свете, выигрышно и необычно. Как всегда, дело было в шляпе, за которую, как раз, меня отдельно поблагодарили. Впоследствии вся наша компания согласилась с тем, что стоит создать два-три варианта фильма о пребывании её в нашей гостинице, из чего следовало, что для натерпевшегося Рея закончилось ещё далеко не всё. Ему предстояло стать и продюсером, и посредником в реализации альтернативных вариантов эксклюзивного материала, а Павлу повторить на камеру свой замечательный опыт пилотирования инвалидного трансформера.
  
   Кто хоть раз испытал состояние безвременья, тот никогда не спутает его с купанием в Океане Вечности. Купание это тоже, само по себе, событие отдельное, при жизни даруемое не каждому. Но, раз уж Вы обречены прикоснуться к вариативному бреду коматозника, который сейчас так же важен, как и дипломная работа для студента, стремящегося получить красный диплом, придется Вам принять на веру и то положение, что состояние безвременья и купание в Океане Вечности - это совершенно разные состояния ухода от реальности, привычной для всех, находящихся в сознании. "Пребывание в сознании" - это весьма комичный термин, заставляющий подписаться под полным непониманием того, куда уходит человек, который "теряет сознание". Специально для тех, кто не "терял сознание" или не помнит того, что было, когда он "терял сознание", сообщу, что это состояние абсолютно неверно называют "потерей сознания". Каждый думающий и честный с собой человек, помнящий себя в такие моменты, знает, что состояние невосприимчивости к привычной реальности или уход из неё можно обозначить не иначе как уход из реальности. Это самая простая истина. Как наше тело не может спонтанно снять с себя кожу, а потом как ни в чём ни бывало её натянуть, так же и наша сущность не может сотворить с сознанием подобного фокуса. Невозможно потерять то, что является неотъемлемой частью сути бытия. Не стоит лукавить с самим собой и верить в то, что сон - это нечто иное, нежели кома или любой другой временный уход из реальности. Это всё одно и то же - уход из привычной реальности. Другой вопрос - куда и как далеко. И, как Вы понимаете, после ухода из реальности варианты пребывания в каком-то состоянии стремятся к бесконечности. Мой белый океан с калейдоскопическими возможностями иногда позволяет себя покинуть, точно так же, как и прижизненная привычная реальность. Это явление я никак не могу объяснить себе и, похоже, оно не зависит ни от моей воли, ни от течений белого Океана Вечности. Что-то выключается, и вдруг я оказываюсь в безвременьи. Это не темнота, не подпространство, это полное отсутствие чего бы то ни было. Отсутствие осознания себя. Отсутствие возможности понимать и думать. Допустим, это можно назвать абсолютной смертью. Но абсолютная смерть, будучи таковой, не позволила бы рассуждать на эту тему. Оттуда невозможно было бы вернуться. Посему, лично для себя, я решил называть это состоянием безвременья, пребыванием в Великой Пустоте, в Абсолютном Ничто. Вероятно, это то место, в которое стремятся попасть вставшие на путь сокращения вибраций сознания через погружение в особую медитацию. Я плохо разбираюсь в духовных дисциплинах. Как говорится, да на здоровье. Если сравнивать с привычной реальностью, подобное возможно сотворить с нашим телом. Такие опыты проводились. Тело погружалось в жидкость 36,6 по Цельсию, ванна стояла в комнате с полной звукоизоляцией. Свет глушили совсем. Человек, не получая никаких внешних раздражителей, весьма скоро начинал активно паниковать. В нашем мире это возможно сотворить лишь с телом. Вероятно, многие путают безвременье с любым другим состоянием лишь потому, что не помнят ничего пережитого в состоянии ухода из реальности. Но выключенная память совсем не то же самое, что сущность, лишённая на время любой информации, пространства и времени.
  
   Это состояние до жути отвратительно. Оно мерзко для нормального здорового сознания. И если вдруг Вам, по стечению каких-то обстоятельств, придётся помнить Ваш уход из реальности с последующим погружением в безвременье, советую постараться запомнить и тот проклятый рубильник, выключающий всё и выкидывающий Вас в Великую Пустоту. Напишите на стене рядом с тем рубильником: "Старайтесь по возможности этого избегать". На мой взгляд, это излишне экстремальная роскошь. И она непозволительна для тех, кто следит за чистотой и здоровьем собственного сознания.
   В один из обычных безмятежных дней моего пребывания в персональной коме вдруг кто-то подлый скрытно дёрнул этот рубильник, и я провалился, исчез, аннигилировался из всех измерений разом.
  
   Не было ничего, что обозначило бы сколько меня не существовало. Я был перемещён в центр нового начала координат. Мною начали елозить по свежим осям, по незнакомым событиям. Мною оббивали углы и ступеньки переходов во времени и пространстве неизвестной мне доселе реальности. Вероятно, произошёл некий сбой, и Вечность меня спутала с кем-то другим. Эти её шутки, к которым невозможно привыкнуть. Госпожа Вечность, она вечно выдумывает что-то такое... Она никогда не сообщает заранее, не обозначает это как ошибку и, конечно же, не обещает исправить. Она это просто делает.
  
   И вот я здесь. Нет личной причастности. Кто я из этих двоих? Отрывки двух жизней очень сжато втискиваются в меня экстрактом букета противоречивых в своей гармонии чувств. Они то поют, то говорят. И я не могу разобрать, кто из этих двоих - я. Из этой влюблённой пары. Я влюблён? Да, определенно, дважды, но не просто влюблён, мы жаждем соития. Я их магма, рождающая всё остальное, что произойдёт, лишь только один из них скажет слово навстречу другому. Но кто я из них? Он - невысокий пухловатый японец, образец добросовестного гражданина, положившего полжизни на служение стране, работая в офисе крупной корпорации. Она - стройная широкоплечая китаянка с осиной талией, стремящаяся скрыть свои очевидные достоинства под обвислым толстым свитером и джинсами. Я ощущаю себя обоими ими, и меня раздирает их взаимное влечение. Это происходит в славную эпоху революции. Первое поколение после мировой войны, не зная горя, вдруг делает свою новую мировую революцию. У кого-то она была научно-технической, у кого-то - сексуальной, у кого-то - музыкальной, у кого-то - культурной, а где-то отвоёвывали независимость с оружием в руках.
  
   Революция была во всём, повсюду, благодаря ей встретились и эти двое, которыми я сейчас себя ощущаю. Хроники их чувств плотно спрессованы километрами магнитофонной ленты, кубометрами ламповой техники, гекалитрами клубов дыма и мегатоннами музыкальных взрывов новой волны. Они врываются в меня, как одиночные выстрелы крупнокалиберного пулемёта. Время немного замедлилось, и его пронизывает сгустками чрезвычайно плотно сжатой информации, которой расстреливают моё сознание. Оно даже не понимает, кто оно из этих двух. Я уже почти сдался, а сознание продолжает принимать в себя эти порции, с каждым выстрелом всё больше его разрывающие. Брызги крови, толчки сердца, размягчённая плоть, расчленённая на лоскуты пулемётной очередью жгучей страсти, всё пространство, вибрирующее вокруг моего безнадёжно непонимающего сознания вдруг взрываются пузырьком кипящей магмы, выбрасывая облако мельчайшей красной пыли, и я оказываюсь в странном тёплом райском лоне. Там, откуда можно выйти лишь раз. Я кутаюсь в родную плоть матери и нежусь в самом сладком первородном сне. Я пропускаю через себя самую родную и самую тёплую во всей вселенной кровь. Меня немного тревожат звуки, доносящиеся со стороны, но тут же успокаивают мысли и напевы, омывающие моё райское убежище. Я ещё не знаю, как больно мне будет покидать это убежище, и я ничего не знаю о времени, отведённом мне здесь... Но теперь я точно знаю, кто я из этих двоих. Я - частичка их обоих. Меня будут любить эти два человека столько, сколько смогут. Они будут называть меня Казуми. Это имя - первое, что дарят родители в этом мире, про который я забываю на время своего сладкого сна.
  
   Жёсткий свет, холодный воздух, резкие звуки, грубая ткань и нелепая тяжесть в голове - всё это старается сгладить моя мать, которая теперь вместо крови кормит меня своим молоком, стараясь как можно надёжнее укрыть меня, оставить меня как можно дольше в неведении, насколько этот мир может быть жесток. И в этом она права.
  
   Во всём потоке ощущений и чувств, вливаемых в нас в течении жизни, свидетельства жестокости этого мира ранят меня сильнее, чем насмешки завистливых глаз, сильнее, чем предательство и одиночество. Мир ранит сильнее, чем всё то, на что только способна человеческая подлость. Люди не понимают, что они лишь рабы обстоятельств, которые делают из них приспешников зла. Это слабые личности, которых не стоит винить за их недостатки. Последствия глупости и слабости - вторичное зло. Оно, в свою очередь, находит себе новых приспешников и подчиняет их себе, выкупая остатки их человечности за те же слабости и их же недостатки.
  
   Но вечно уродливый вальс бездушной глупости - не самое страшное, что происходит в этом совершенном мире. Гораздо страшнее то, что человек не может сделать хорошего тем, кого любит, или просто не успевает, даже когда очень этого хочет. Сколько я могла бы сказать и сделать, когда была такая возможность. Моей первой любимой подруге, которую смерть уложила спать в красивый полированный ящик. Родителям, которым я очень хотела преподнести свою заботу как можно лучше и продуманнее. У меня уже был стройный план. Я готова была многое изменить в их жизни к лучшему.
  
   Но время всегда опережало меня и обманывало все мои ожидания. Оно неумолимо утягивало всех дорогих и любимых людей в недосягаемую и невидимую даль. В тот самый момент, когда я только начинала, и мне казалось, что в этот раз всё получится, как запланировано, судьба ставила жирную и окончательную точку в повести близкого мне человека. Тогда я научилась предугадывать кого и когда из близких людей в скором времени может посетить смерть. Больше всего в жизни я желала помогать тем, кого люблю, и долго не могла понять, как обмануть время. Но однажды пришло одно решение, которое приходит, наверное, ко всем, кто ухаживает за лежачим больным. Самое дорогое, что получает человек в жизни, это надежда. Самая лучшая надежда проистекает от любящего человека. Пусть это не совсем честно, допустим, в отношении лежачего больного, но это лучшее, что можно подарить. Время никогда не будет знать, когда ставить точку, потому что надежда простирается далеко в будущее, а когда это начнётся и когда закончится лучше держать в секрете до тех пор, пока не получится всё до конца, целиком. Так я научилась быть мастером сюрпризов, потому что второе, что так же дорого - это сюрприз от любимого человека, который оправдал надежды. Дату и даже год, когда я оставила свою привычную жизнь в родном городе и поехала к морю, я решила не запоминать, потому что там не осталось ни одного дорогого мне человека. Только воспоминания. И все они оканчивались грустными точками, которые судьба ставила так не вовремя. Я кремировала в памяти свой родной город...
  
  
   И вот я на море. Я старалась с того дня жить каждый день заново. В принципе, уклад жизни не изменился: та же работа, те же отношения с людьми, так же придётся, видимо, искать новых друзей, и потом, наверно, помогать им или надеяться на что-то хорошее, а может даже принимать их сюрпризы, если это настоящие друзья... Но пока я смотрю на волны, как они очищают свой старый мокрый след на песке новым накатом, и это помогает мне понимать, как сейчас важно каждый день жить как волны - каждый день убирает своим накатом следы предыдущего, и это легко...
  
   Местные люди думают, что очень умело скрывают свои настоящие мысли. Некоторые приезжие, вроде меня, находятся здесь по каким-то непонятным причинам так же долго, как я, и живут явно не в гостиницах по программе туров. Их не смущает моё молчание. Я научилась хранить молчание на протяжении всей встречи. Я научилась говорить глазами и улыбками, а они научились меня понимать. Слова и пустые обещания могут ранить, особенно если кто-то из них станет дорогим мне человеком. Больше всего мне не хотелось бы нести им боль пустыми обещаниями и причинять боль себе, если вдруг я опять не успею им помочь. Поэтому я умею говорить глазами. Судя по тому, что их это не смущает, они вполне могут оказаться в будущем настоящими друзьями. Молчание как время, может показать впоследствии кто действительно близок...
  
   Молчание тебе дарю,
   но будь безмолвье
   звуком той же силы,
   весь мир в цветные клочья
   разносило б...
   О чем ты думаешь,
   когда вот так
   я на тебя смотрю?
   Молчание...
  
   Я примерно видела кого и по какой причине может посетить смерть, но она не хотела этого делать, потому что в каком-то смысле они ей нравились издалека. Она любила странные танцы. А каждый из них был в каком-то роде мастером странных и опасных танцев. Слабости и недостатки этих людей в исполнении их танцев возносили их к высотам комедийного совершенства. Глупая открытость и доброта грузного русского ныряльщика настолько обескураживала любого непосвящённого своей детской наивностью, что я тогда сильно засомневалась в том, что он серьёзно намеревался запустить супер-шоу. И он подарил нам сверх-надежду на фееричные перемены в будущем. А потом я была не раз приятно удивлена тем, какие сюрпризы он придумывал на ходу и заставлял нас дурачиться согласно этом нелепым сценариям, и это всё получалось! И когда мы оказались в этой гостинице - это был не просто сюрприз - это было чудо, пусть не вновь отстроенное, зато очень осязаемое. Кто ещё на этом свете может подарить друзьям такую крышу над головой? И когда мы стали друзьями? Это самый загадочный момент для меня, потому что я не прекращала проживать каждый день заново, и всё произошло как-то само собой, незаметно. И я горжусь таким другом - он самый дурашливый и неуклюжий на вид из всех существующих хитрых и изящных волшебников. Он столько раз танцевал со смертью, что, похоже, она просто устала и присела отдохнуть. Он же может вскружить мимоходом голову любой даме, просто глупо улыбнувшись. И это один из моих друзей.
  
   Из всех, кто меня окружает, пожалуй, ближе всего смерть стоит к его земляку, который вечно прикалывается с Францишкой. Он не так виртуозен в танце. Он чрезмерно пьёт, непонятно как выживая ночью. У него, судя по всему, тоже каждый день как новый. Но он также хитёр, и благодаря его стараниям мы смогли не растерять всё то, что надеялся для нас сберечь Павел. Поэтому я усердно помогаю ему во всём, что только возможно с моей стороны, и внимательно слежу за каждым его шагом, за каждым передвижением и сменой настроения. Он так же отважен, как Павел, но по-своему. Он готовится сотворить чудо, хотя у него это считается лишь небольшим трюком, который он называет отводом глаз или заметанием следов. Он ведёт себя так, будто он сам - рыжий кицунэ, и у него несколько пушистых хвостов.
  
   В ходе своих размышлений по поводу надвигающегся отъезда, я часто менял своё местоположение и изредка ловил себя на том, что иногда принимаю на себя роль Казуми, стоя в тени дымохода на крыше здания. Не понятно, от чего сердце моё рвалось сильнее: от договорённости с Францишкой завершить отношения, связанные с отъездом на неопределённый срок? Решение глупое до невозможности, но справедливое в отношении её ожиданий. Или от того, что никогда не смогу сполна отблагодарить Казуми за все её труды и старания? Не известно, как у неё оставалось время на то, чтобы продолжать внезапно появляться на крыше живым символом "memento mori" для посетителей автоматизированной забегаловки. Хотя, наверное, в этом был свой резон. Ведь если так прикинуть, быстрое питание - это то, что сильно вредит здоровью, приближая смертный час. И если человек недостаточно готов признать этот факт, то Казуми в чёрном облачении на фоне голубого неба и безмятежных облачков лишь помогает ему это понять. Пусть на странном, подсознательном уровне, зато ярко и зрелищно.
  
   Иногда я зависаю в таксофонной будке, пытаясь объяснить забитому таксофонному зверьку глупость его капризов и необходимость работать как и прежде, без усиления сигнала сети. А когда выхожу из будки, я замечаю засыпанную пеплом куртку, и мне почему-то кажется, что я слышу, как Казуми, стоя очень близко за спиной, спрашивает меня на японском: "Вы смогли договориться?". Я поворачиваюсь, чтобы ответиь "Хай...", но повернувшись, никого не вижу. Я вижу тень от здания и её силуэт, растущий из края тени. Я поднимаю глаза и вижу её стоящей на краю крыши, не понимая, как можно оттуда спросить меня так тихо и вкрадчиво, словно стоя у самого уха. Но потом я присматриваюсь и замечаю, что она действительно что-то тихо напевает. Я различаю слова, но уже не понимаю язык.
   Иногда я сижу подолгу на последнем этаже в монтажной и смотрю на большом мониторе картинки, запечатлённые нашими камерами. Я стал шкатулкой, из которой, казалось, мог вынуть роли своих друзей. Я держал в руках шкатулку, в которую мне предстояло спуститься, поместив себя для начала в отделение с тем городом, который мы так старательно выбрали с Казуми. Это самое унылое отделение. Каждый раз, погружаясь туда, я испытываю неимоверную стеснённость и отвращение. Но мне надо полюбить этот город ради друзей. Я пытаюсь улечься в этом ящичке, словно мне жизненно необходимо прикинуться трупом в карликовом морге.
  
   "В последний путь", как мы шутили за братским распитием, меня провожали чуть меньше суток. Было решено отвести на это дня два, поскольку и возлияния, и подготовка к дальней дороге, - всё требовало времени. Это было единственное расставание, которое происходило в полночь, без посторонних глаз, а потому без наигранных сцен и скандалов. Елизавета отдала мне свою застрахованную по полной машину, которую через пару-тройку дней ей надо было заявить в угон. С этой точки на карте и терялись все связанные со мной следы. Новые следы должны были появиться там, где появится мой первый покупатель редких золотых монет.
  
   В маленьких городах всё происходит медленно и неотвратимо. Самое противное, что не существует никаких секретов. Спасибо Казуми, она очень хорошо натренировала меня в моей легенде. Мой сленг и новые полезные привычки не оставляли никаких сомнений и быстро сняли с меня все вопросы, существенно сузив круг общения. Я бы сказал, до нуля. Казуми - очень талантливый учитель. Но этот город... Он действительно похож на ту шкатулку, которую... Куда бы ни... Куда мне себя тут засунуть? Я протискивался по улицам, заходил в гости, когда приглашали, я честно улыбался и искренне радовался их маленьким кусочкам счастья, общечеловеческим ценностям и внезапным открытиям. Я честно напивался в умат с собутыльниками, которых мне так редко подбрасывала судьба. Но никогда, ни при каких обстоятельствах я не мог отделаться от близкого присутствия всепроникающей пыли. В пустых углах я видел следы исчезновения былой роскоши. Время сметало что-то красивое с внушительным ценником и оставляло на этом месте мелкую и удушливую пыль. Я бродил по этим улочкам, изучив их до последнего столба, я искал, как увязать те немногие места, где бы можно было зависнуть, но их количество так же стремилось к нулю.
  
   Потом я понял, что слишком быстро двигаюсь по этой шкатулке. Возможно, в этот раз я должен опять увидеть что-то новое, чего не видел до этого? Это то, что есть в любой шкатулке. То, что хранит её тайны, когда крышка закрыта. Понятно, что не каждый раз попадая в шкатулку, закрываешь за собой ящичек. Не каждый хочет заблудиться и умереть в приступе клаустрофобии. Но это можно увидеть, только находясь в полностью закрытой шкатулке - её чёрный свет. Он помогает хранить и собственные секреты, которые тут так же в своём количестве стремятся к нулю. И мне внезапно понравилось быть медлительным. Это называется рассудительность. Это ценится в обществе. Это тяжело даётся. Просто надо делать всё чуть позже, чем наступит момент, когда Вас устают ждать. Окружающие быстро адаптируются к такой перемене. У каждого действия свой момент. У ответа на вопрос - пяток секунд, у заказов на винил - пара-тройка месяцев. В таких случаях я иногда напоминаю в шутку про старый мультфильм "80 дней вокруг света", но заказчика это не смущает, а, наоборот, наполняет каким-то возвышенным размышлением. Неудивительно. Если бы каждый наш заказ Рей вёз сам, на упряжках, через Северный Полюс, я был бы весь соткан исключительно из самых возвышенных размышлений, как первая попавшаяся статуя любого императорского величества.
   Таким образом, я почти нашёл своё спасение от невроза вездесущей пыли и неприкаянных поисков места отдыха после работы. Я научился находить чёрный свет. Он прячется в самых непредсказуемых местах. И вот, наконец, когда выпала возможность перейти на свободный график на основном месте работы, я нашёл идеальное помещение с кучей пустующих комнат, в которых жил и размножался самый чистый и холодный чёрный свет. Когда он свежий и слабый, он не прячется, он играет в помещениях с тенями и бликами. Он заставляет следить за этой игрой и не даёт спать по расписанию. Он скручивает накопившуюся усталость в жгут и укладывает, чтобы освободить место для вновь пришедшей. Он дирижирует причудами электричества. Он складывает скворчание выключателей, мигание люминисцентных лапм и шуршание жёстких дисков в новые и новые сонаты. Он помогает мне маскировать бессонницу, он ставит их в стройную длинную очередь из дней-близнецов и обвивает сетью, сотканной из волос их сестриц-ночей. Чёрный свет становится моим единственным верным проводником и шаманом в этой шкатулке. И теперь я спокоен. Теперь я могу начать обратный отсчёт. Пусть приблизительный, но теперь меня не смущает ни одна деталь, которая могла бы испортить наш идеальный план.
  
   У меня было два физических места работы. Первое, официальное, и основное. Там меня знали как стандартного экономиста, который приторговывает предметами роскоши. Второе - "цифровой кабинет" - комнатка рядом с серверной, с табличкой айтишной суры над дверью:
  
  Нет процессора кроме Интела
  и Линукс единственная
  операционная система его
  
   На дверь мой сменщик поместил неоднозначное дополнение:
  
  неверных прошу не беспокоить
  
   Таблички появились не сразу. Но как ни странно, вкупе эти два изречения магически действовали на какие-то нервные центры, и редкие посетители не врывались сразу, а на некоторое время останавливались перед дверью и выдерживали значительную паузу перед тем, как вежливо постучать. Ещё одна немаловажная деталь, характеризующая изобретательность моего коллеги, с которым я делил кабинет, - внимание к микроэмоциям и спекуляция на них. На одной стене висела копия большого шаманского бубна. На стену с достижениями - квалификационными удостоверениями за стеклом в рамках - он повесил некое подобие цифрового тотема, собранного из различного хлама в виде контроллеров, зеркал дисков и проводов. Всё бы выглядело невинно, если бы не было увенчано оскаленной пёсьей головой - таксидермист очень правдоподобно сымитировал зомбированные помутневшие глаза и лоскуты отгрызенной шеи. Прозрачная струйка слюны и красные капиллярные ниточки из нитроцеллюлозного клея создавали полную иллюзию того, что голова не совсем мёртвая. Подобная деталь интерьера укрепляла мысль, что здесь работают серьёзные люди, которых не стоит беспокоить мирскими капризами наподобие "у меня мышка не работает". Изнутри на двери он повесил отвёрнутую в магазине табличку "Здесь всегда рады Вам", так что она возникала прямо перед носом при выходе из комнаты. Это также позволяло указывать на дверь с вежливой улыбкой. Весь антураж незаметно оброс многочасовым плейлистом из напевных баллад готических групп, загадочно воющих из-за двери, ведущей в серверную. В этом кабинете ничто не мешало. Молодой чёрный свет тут рос и кустился. Он помогал редким гостям забывать цель визита, он помогал мне не прерывать поток размышлений. Отсюда я весьма комфортно выходил в наш магазин с плавающим айпишником.
  
   Чёрный свет помогал мне забыть на время о добровольном отчуждении и заняться поисками особенных заказов, которые должны были немного развеять накопившуюся усталость, создать повод лично увидеться с Реем на то время, пока тикает таймер обратного отсчёта. Золотой груз ждал ответа сразу по нескольким предложениям. Осаму держал руку на пульсе баз данных, Рей уже подготовил несколько возможных мест выдачи. Он ехал ко мне с особыми экземплярами. Он готов был помочь определить груз в доставку, но без одобрения Осаму пока что было неясно, что поедет к месту выдачи - золото или сухой лёд. Не дождавшись ответа от Осаму, я покинул цифровой кабинет, чтобы встретить Рея.
  
   Инструменты наподобие скрипок Амати и Страдивари давно уже не были в числе особенных заказов. Уже никто не делал особенную паузу и не поднимал палец, произнося фамилии великих мастеров. Я точно помню этот момент. Я точно помню, как сам держал в руках эти две скрипки. У них не должно было быть даже имен. Никто не мог предположить, насколько они связаны с оккультными направлениями, и должны ли существовать вообще. В тот день, когда на меня была возложена задача реорганизации офисной сети и отдела учёта, именно в этот день я всё задвинул на задний план, с тем, чтобы принять и рассмотреть прибывшие экземпляры. Появился элегантно одетый Рей, с репутацией классического чистильщика с бесшумной походкой. Он достал из непонятно каким образом сохранившегося британского автомобиля середины прошлого века два тяжёлых и больших футляра. Один был обтянут выбеленной кожей электрического ската. Золотые замки и петли держали взаперти белую скрипку-альт, изготовленную с нарушением всех правил, с грифом из чёрного дерева. Красавица. Второй футляр кричаще-красного цвета, судя по размерам, также обещал представить скрипку-альт. Он был обтянут крокодиловой кожей с фурнитурой немного поскромнее, из латуни, и открыл моему взору то, что заставило открыть рот. Деки создавали иллюзию усохшего тела, из-под кожи которого выпирали ребра и позвонки. Гриф также был приукрашен изысками и намеками на мумифицированную конечность. Неровный по своей прозрачности красный лак дополнял антураж легенды. Его хотелось потрогать, и подсознательно я ждал, что пальцы прилипнут к едва свернувшейся крови. Обеих красавиц дополняли смычки под стать их телам. Они созданы не для игры с листа - они должны вытягивать остатки истерзанной души, если окажутся в руках понимающего музыканта, который превратит все ваши страхи и сомнения в один светлый утекающий от Вас по серебряной нити последний выдох. Тут я впервые задумался о том, сколько это должно стоить на самом деле, и каковы могут быть последствия невыполнения контракта, а также о том, что стоимость товара может быть обратно пропорциональна ценности жизни того, кто держит его в настоящий момент в своих руках.
  
  
  
  Глава 5.
  Аспирантура.
  
  
  
  
  
  Сможет ли луна
  остаться чистой,
  отразившись
  в замутнённой воде?
  
   Мерный писк автомата перестал сопровождаться обходами и бубняжом незнакомых голосов. С наступлением темноты с писком автомата начинали спорить сверчки и лягушки, напоминающие об оставленной где-то в далеком прошлом привычной реальности. Знаки так и сыпались на меня, они обозначались всполохами иероглифов в небесной выси, недосягаемой для моего белого океана. Всё указывало на то, что я, вероятно, лежу в родной гостинице. Но тогда откуда берётся писк? Иллюзия возвращения, даруемая океаном, или истинное возвращение? Я очень боюсь открыть глаза. Океан не отпускает, и лишь в редкие моменты перед наступлением темноты до меня из-за белого ослепительного горизонта доносятся голоса друзей, мелькают огненные очертания иероглифов. Появляется мысль о возвращении. Потом свет немного меркнет, и я погружаюсь во тьму.
  
   С течением времени боязнь открывать глаза исчезла, но оказалось, что дело совершенно в другом. То, что я изначально считал результатом собственного волеизъявления, собственным желанием уйти в персональную кому, лишь представлялось мне таковым. Вселенная перевернулась, и в очередной раз Вечность сыграла со мной шутку. Я словно застрял ровно посередине песочных часов. Персональная кома оказалось гораздо сильнее, чем я хотел себе представить. Я слишком глубоко нырнул и чрезмерно увлёкся плаванием и просмотром картин альтернативной реальности. Видимо, я слишком понравился тому, кого выдумал - своей персональной коме.
  
   Но я всё ещё жду друга, который меня выдернет отсюда. Иногда меня поднимает ветром, как высохший лист, и океан оказывается лишь кучей облаков, меня уносит куда-то. Хочется думать, что вверх, но я теряю все ориентиры, потому что меня закручивает в спираль бесшумного урагана. Я зависаю среди тумана, и невдалеке вырисовывается знакомый силуэт в длинном смешном кимоно со множеством завязок. Лицо скрыто под соломенной пирамидальной шляпой. Он приближается, и я вижу сложенные перед грудью руки. Пальцы сплетены в треугольник силы. Он шепчет то, что я отчетливо слышу. Он заклинает меня как духа. Но почему?
  
   Удивление сильнее боли пронзает меня. Почему, брат мой, ты хочешь прогнать меня, ведь я ещё жив? Я хочу закричать, но у меня нет голоса. Я сухой лист, но я не дух. Его выдох поворачивает меня вокруг, закручивая в новый танец, и я вижу вокруг себя другие тени, окружившие меня. Это те самые псы, которым надо оторвать головы и срастить с мёртвыми контроллерами. Мне нужно моё тело. Мне нужно вернуть свой меч. Я не могу умереть без своей души. Принеси мне мой меч!
  
   Фигура в длинном кимоно смиренно удаляется. Сквозняк гонит меня по коридорам улиц между небоскрёбами, и я вижу человека в чёрном мятом костюме, застывшего, как статуя, в будке перед мёртвым таксофоном. Мокрый чёрный пёс подволакивает ногу, стараясь отползти подальше от телефонной будки и забиться в грязном переулке в кучу мусора. В ночном небе не видно звёзд, кроме отсветов яркой рекламы, рассыпающей свет на чёрные зеркала мёртвых окон. В некоторых окнах мерцают отражения рекламы, создавая иллюзию, что окна загораются, подобно огонькам свитчей.
  
   Я подхожу к будке и кладу руку на стекло. Я соткан из чёрного света. Человек в будке в ответ прислоняет свою ладонь напротив моей с другой стороны - противоположно холодной прозрачности бликов. Стекло трескается, я слышу слабое рычание из-за мусорной кучи. Человек в будке поднимает голову, но из-за слабого света я вижу лишь блики на лаковой маске, скрывающей нижнюю половину его лица. Всклокоченная чёрная шевелюра не даёт рассмотреть его глаза. Они то разгораются огоньками, то гаснут. Я понимаю, что мне надо уступить ему дорогу, и я делаю шаг назад. Он выходит из кабинки, и все рекламные щиты разом гаснут. Воцаряется абсолютная тьма. Слабое рычание сменяется испуганным поскуливанием.
  
   Человек, вышедший из телефонной будки, безмолвно снимает маску. По звуку я догадываюсь, что он хочет закурить. Редкие вспышки кремния и ненадолго загорающийся огонёк зажигалки позволяют частично увидеть его лицо. Вспышки чередуются с поскуливанием из переулка. Он словно играет и пытается угадать периодичность пёсьего скуляжа. Лицо кажется мне знакомым. Но я не могу найти нужное слово. Я понимаю, что и не надо вспоминать. В этом городе нет никого с именем, нет ни одной живой души. И оказавшись тут нельзя произносить имя того, кто не должен исчезнуть. Он всё щёлкает зажигалкой, не решаясь прикурить, как бы постоянно раздумывая - "прикурить или не стоит? или прикурить? или как бы... или прикурить?..."
  
   Первая вспышка раздражения заставляет меня вспомнить про блок усиления сигнала, без которого не сможет работать таксофон. Как же теперь мы сможем позвонить? Он прикуривает, и в один вдох превращает сигарету в столбик пепла, который бесшумно отламывается от фильтра и летит вниз. Окурок летит в кучу мусора, которая превращается в сноп огня. Я ощущаю запах палёной шерсти, жжёного мяса и слышу жалобный визг. Он выдыхает дым мне в лицо, и я узнаю знакомый запах. Готовая ворваться в меня паника мгновенно сменяется стройным умиротворением, рекламные щиты мёртвого города начинают скворчать и загораться новыми картинками. Самый яркий экран загорается одновременно с тяжёлыми ударами бас-гитары и начинает отбрасывать на стену ближайшего небоскрёба проекции оживших картин когда-то запечатлённых на видео легендарных концертов величайших музыкантов нашего столетия. Картина завораживала своей масштабностью, но человек в чёрном костюме подошёл сзади очень близко и сказал на ухо: "Следуй за мной". Не успел я повернуться, как он вложил мне в руку что-то тяжёлое. Рука мгновенно опознала знакомые ножны. С лёгкой опаской я упёрся большим пальцем в цубу и ножны выдали знакомый щелчок. Этот звук означал, что я не пропил свой клинок в том далёком прошлом. Он повторил: "..за мной". Я повернулся и последовал за ним. Его силуэт больше напоминал тень по мере того, как мы удалялись от ярких огней города. Я старался не терять его из виду. Я шёл в высокой траве, колышимой тёплым ветром с летними ароматами. Я старался угадывать его следы перед собой, когда луну закрывали облака. И в какой-то момент я оступился и провалился в мягкую трясину. Я резко расставил руки в стороны и ещё сильнее сжал в руке меч. Меня тошнило, и я не мог дышать. Зловонная трясина сдавливала грудную клетку. Мой проводник висел над землёй и тянул меня за руки.
  
   По ночам Осаму не спал. Он уходил в медицинское отделение и сидел рядом с больным. Те, кто хотел разделить с ним такие ночи, уходили в недоумении. Он курил и разговаривал с больным на японском. Он рассказывал мне истории и то, как ему рассказывали события, связанные со мной. Когда его увлекала полудрёма, он продолжал свой рассказ, закрывая глаза, покачиваясь в трансе, и язык менялся на кантонский. Потом он засыпал.
  
   В эти моменты он достигал того, что мы видели общий сон. Он состоял из длинного путешествия двух потерявшихся путников, желающих вернуться в реальность.
  
   Они очень долго шли по тёмной долине в сторону горизонта, где багровела полоска заката. Он был хорошим проводником. Иногда во время путешествия приходится спать. Он учил меня спать на ходу. Он шёл рядом и рассказывал невообразимые истории про то, откуда я родом.
  
   Оказывается, я родился в очень большой северной стране, которая простиралась далеко на северо-западе. Её просторы были бескрайни. Я родился в далёком будущем. И мы шли в моё время. Тёмная долина казалась бесконечной, но просторы моей родины, по его словам, были куда больше. Нам предстояло пересечь не одну пустыню и множество степей. У меня было время всё обдумать. Но по мере движения вперёд я понял, что обдумывать мне нечего. Мне надо было вспомнить себя и всё, что связано со мной. От этого зависела протяжённость нашего путешествии. От этого зависело, удастся ли нам догнать полоску заката на горизонте. И я начал задавать ему вопросы.
  
   Но он отвечал неохотно, потому что я мало что понимал из сказанного им. И по моей реакции он понимал, что я не могу вспомнить себя. Я шёл за ним и изредка впадал в сон прямо на ходу, под его неторопливый рассказ. И в будущем я тоже много путешествовал. Я с удивлением узнал, что в той жизни, которую я ищу в будущем, я был обманщиком. Я не раз опорочил себя, согласно кодексу чести, которому, как мне казалось, я должен был следовать постоянно. Но проводник сказал, что это так просто не объяснить.
  
   Я состоял в небольшом отряде из семи ронинов. Мы встретились случайно на берегу моря. Из его рассказа следовало, что это был очень странный отряд. Мы прикидывались низшим сословием и сеяли вокруг себя хаос и смятение, стараясь при этом никого не убивать. У нас, на первый взгляд, не было дисциплины, не было ни одного истинного самурая, и для всех, кто нас не знал, мы были глупы, недружны, часто ссорились и дрались. Самое странное, что трое из семи были женщинами. Наш отряд отнял обманом золото во время многолюдного праздника сразу у нескольких вельмож, обманув всю их охрану разом. Затем в другой префектуре, также путём обмана, мы захватили большой замок и поселились в нём. Но вельможи опомнились и наняли один из могущественных кланов нидзя, находящихся на службе императора, чтобы те нашли виновных и призвали к ответу. Совет отряда определил меня как самого способного в путешествие для того, чтобы я спрятал это золото в чужом замке и окончательно скрыл следы нашего преступления. Я прикинулся торговцем и отправился в путь. В пути я встретил колдунью, которая подчиняла своей воле множество людей, и она очаровала меня, тем самым разрушив все наши планы. В том городе, где я хотел спрятать наше золото, она в одиночку обманула всех вельмож и заставила меня стать её сообщником. Возник конфликт кодексов, но я пошёл на соглашение с колдуньей, чтобы не провалить свою миссию. И мы спрятали золото в горах. Тогда ниндзя императорского величества решили, что оба преступления были совершены злой колдуньей и послали за ней своего лучшего воина тени.
  
  
  
   И мне пришлось её защищать. Но воин тени оказался коварнее колдуньи и быстрее меня, и он убил нас обоих. Её голову воин тени взорвал. А меня можно было спасти. Он хотел узнать от меня, где спрятано золото. И отвёз меня к своим лекарям. Ко мне приставили охранников. Наш отряд узнал, что меня держат между жизнью и смертью в замке лекарей. Совет отряда решил выкрасть моё тело. Отряд разделился на две части. На разведку наш отряд заслал красивую женщину с именем Фан Цзи Ша. Она владела искусством перевоплощения. Она назвалась чужим именем, притворилась младшим помощником лекаря и следила за моим телом. Следом за ней отправились Ро Хэй и женщина-смотритель замка Казуми Сугимото.
   А воин севера со своей спутницей, которая также была уроженкой севера, отправились к себе на родину. Их унесла туда быстрая и большая железная птица. В то время на весь мир прогремело известие о том, что северные ведуны научились возвращать к жизни тех, кого остальные лекари пока что лишь могли удерживать на пороге смерти.
  
   Северяне вводили в тело вещество, с помощью которого знать возвращала себе молодость кожи. Оказалось, что это вещество может вернуть меня к жизни, и наш отряд надеялся привезти в наш замок и меня, и лекаря, который мог воскрешать. Фан Цзи Ша получила задание выкрасть волшебное зелье, которое возвращало молодость и подмешать в еду лекарей сок белены. Это должно было посеять в замке врагов хаос и беспорядки. В это же время Ро Хэй и Казуми Сугимото должны были успеть в другой части замка распылить снотворный газ, украсть повозку для сохранения в пути тяжело больных и увезти на ней моё тело в наш замок.
  
   Мы шли, я слушал его рассказ, и мне становилось страшно. Я не понимал, как я могу находиться в двух местах одновременно. Он сказал, что время для всех идёт по кругу, и каждый из нас идёт по своему кругу. Но эти круги могут не совпадать. Мы можем терять время так же, как и время может потерять нас на других кругах. Моё же положение самое незавидное, потому что я могу потерять не только время, но и самого себя. Если не жить, то смерть в конце концов одержит верх. Именно поэтому он пришёл ко мне, именно поэтому он стал проводником и рассказал эту невероятную историю. Но, к счастью, северные воины уже привезли лекаря, который согласился воскресить меня. И он меня уже осмотрел. Мне остаётся только поверить в его рассказ и в то, что он один из нас.
  
   Я остановился и попытался сделать так, чтобы ветер, колыхавший траву у нас под ногами всколыхнул все слова сказанные им за время нашего путешествия.
  
   О тоже остановился и поднял голову к небу. Я поднял взор и увидел огромный диск луны. Затем я увидел семь лун, которые ослепляли меня своим холодным мутным светом.
  
   С неба донёсся раскатистый и далёкий голос. Он возвестил о том, что "реакция зрачка положительная". Я с непониманием посмотрел на проводника. Он быстро приблизился и встал прямо передо мной. Я посмотрел в его глаза. Они пылали красным огнём. И тут вдруг я вспомнил его имя. Он опустил голову, сложил пальцы в треугольник силы и вновь зашептал. Я перестал понимать язык, на котором он произносил заклинание, я хотел обратиться к нему по имени, но он резко запустил руки в рукава кимоно, и через мгновение в каждом кулаке он сжимал по паре дротиков:
   - Я вижу, ты готов назвать меня по имени. Значит, время пришло. Ты умрёшь здесь, чтобы проснуться в своём времени!
  
   Две пары тычков вогнали в мои конечности дротики с зельем и я забыл про усталость от путешествия по тёмной долине. Я упал на землю, суставы давило, я ощутил особую тяжесть, забытую за время купания в белом океане. Я забывал и то, как прекрасен океан. Мой слух более не ласкало пение Вселенной. На голову давили какие-то резкие звуки, плотно окружившие меня как пчелиный рой. Я более не чувствовал заботливого присутствия Вечности.
  
  
   Я терял всё то, что совсем недавно казалось мне лёгким и естественным. Я больше никогда не смогу встретиться с королевой пчёл, никогда не смогу сражаться с крылатыми воинами. Не разжимая руку, я потерял свой меч. Похоже, навсегда. И скорее всего, я больше никогда не смогу любоваться первым снегом в древней Осаке. Я был уверен, что забуду и то, как я родился Казуми. Я ощущал боль в глазах, терял прекрасную возможность обозревать мир с высоты и перемещаться в нём силой мысли. Я чувствовал, что навсегда теряю возможность пересмотреть сцены из прошлого, стать кем-то другим. Пусть даже другим собой.
  
   Я с удивлением обнаружил усталость от боли в собственных расслабленных мышцах своего единственного тела. Я становлюсь маленьким и беззащитным. Последняя волна прибоя выкидывает меня на твёрдые камни, где я должен сделать самостоятельный вдох полной грудью, но и грудь, и лёгкие, как и всё тело, пытаются освободиться от боли. Эта боль когда-то напоминала мне о том, что я всё ещё жив. Но жизнь ли это?
  
   Я не успел задаться вопросом, который, кажется, совсем недавно был очень важным. Я забыл и о том, что меня только что беспокоило, потому что не успел я привыкнуть к новой боли и поразмыслить на тему, которую уже забыл, как в мою руку вошла игла, и я увидел какой-то странный неуправляемый сон. Мне снилось, что я девушка, которая стоит на крыше здания и размышляет, выживет ли седьмой из их компании, и будет ли он первым, которому я действительно смогла помочь. Так я стояла до сумерек, а потом пошла спать, мне очень хотелось отдохнуть. Моё тело всё было словно исколото дротиками. Я устала так, как будто шла по тёмной долине семь суток без остановки. Я легла спать, но долго не могла уснуть, а когда незаметно провалилась в мягкую перину ночи, никак не могла вырваться из какого-то странного, дурацкого сна. Мне снилось, что я ронин, потерявшийся во времени, который бредёт с проводником по тёмной долине в своё будущее. Я слушала его бесконечный бредовый рассказ про похождения великолепной семёрки ронинов, сильно разозливших сильных мира сего.
  
   Мне показалось, что я вставала попить воды, подходила к окну, но когда ложилась, сон про ронина продолжался. Похоже, что этот долгий сон и не прерывался. Потом мне приснилось, как мой проводник убил меня, и сияние семи лун выбило из моих глаз слёзы.
  
   Мимолётным облаком видения сквозь сон я почувствовала, как ко мне подошла Францишка и поцеловала меня в губы. Но проснуться я так и не смогла.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"