Часть I. Сапфиры в серебре. История одиночества: мужская версия
Глава 1. Князь Людвиг Каген
Последняя декада брезеня выдалась в Кериче по-летнему теплой, солнечной и безветренной. Море было спокойно и отливало под солнцем темной синью.
- Ахшайна... - Слово сорвалось с губ и упало вниз, к подножию стены, где из мелководья торчали огромные камни - все, что осталось от старой крепости.
- Это тюркский язык? - Голос герцога вырвал принцессу из мира грез, куда унесли ее усталость и тоска, но застать врасплох Деву Севера было сложно.
- Нет. - Коротко ответила она. - Это старо-персидский. Означает, темно-синий или попросту темный. Так скифы называли свое море.
- Скифы...
"Дурак". - Не без горечи подумала Джевана, но объяснять ничего не стала. В конце концов, полсотни лет или полтысячи, кому какая разница? А мрачные легенды имеют порой свою собственную прелесть.
- Да, скифы... - Что означали ее слова? - Пойдемте в замок, герцог?
- По вашему желанию, моя госпожа! - Чуть склонил голову герцог Лоон. В голосе его слышалось разочарование: наверняка ведь поверил, что сейчас она возьмет и откроет ему свою великую тайну. Но нет. Придется и дальше жить в неведении, лишь гадая бессонными ночами, сколько ей лет на самом деле, и имеет ли смысл набиваться в любовники или даже мужья?
"И ведь были же прецеденты, были..." - Это могло оказаться иллюзией, но, кажется, ей все-таки удалось прочесть его мысль. Простую и бесполезную, однако, если это все-таки не соблазн усталой души, то уж верно не такая мелочь, которой можно пренебречь. Дар открывается редко, но если вдруг открывается...
- Доброе утро, ваша высочество!
- Принцесса! Герцог!
- Доброе...
- Мое почтение...
- Мое...
- Я...
- Вы...
- Вы... - Он восхитительно робел, но, странное дело, не краснел. И это почему-то не на шутку тревожило Джевану, заставляя оглядываться "через плечо". Но в том-то и дело, что ничего такого тут не было, и быть не могло. Ведь князь Людвиг - никто. Он даже не князь. Титул все еще принадлежит Старому Медведю, его деду. А сам он, Людвиг Каген, всего лишь невысокий худой юноша, почти мальчик, одетый в старомодные и безвкусные одежды.
"Провинциал..."
Мальчишка... никто, ставший кем-то благодаря пустой легенде, неведомо кем и когда пущенной и, надо же, оказавшейся кстати здесь и сейчас.
"Герой, избранный, спаситель..."
Что именно имел в виду пророк, пустивший гулять по свету эту невнятицу? Кого он имел в виду, прорицая, из своего канувшего в вечность прошлого далекое - Действительно далекое, ведь прошло уже 100 лет! - будущее? Неизвестно. Но ей ли не знать, какой силой обладают слова? В нынешних обстоятельствах давнее пророчество нежданно-негаданно нашло своего героя, и безвестный провинциальный княжонок превратился в фигуру большой европейской политики.
"Забавно..."
- Вы...
И все-таки, что же тревожило ее сердце, когда она смотрела на этого ребенка?
- Здравствуй, князь! - Улыбнулась Джевана и милостиво протянула Людвигу узкую ладонь, затянутую в алую лайку. - Я рада тебя видеть.
- Приступим, господа? - Повернулась она к собранию.
И все тут же задвигались, кланяясь ей и друг другу, кивая с достоинством на скупые реплики, хмуря брови и скупо улыбаясь, но без задержки, хоть и со степенностью, приличествующей роду и положению, занимая кресла, расставленные вдоль завешенных гобеленами стен круглого покоя.
- Гонцы...
Слово прозвучало как удар била по вечевому колоколу, вырвало Джевану из задумчивости, заставило прислушаться к медлительной речи Лоона, в который раз рассказывавшего собранию, в каком ужасном мире им суждено жить.
"Гонцы..."
Гонцы, оказывается, прибыли ночью. Три гонца - один за другим. Последний перед рассветом... Но герцог Лоон не соизволил ей об этом сообщить, хотя они и виделись и говорили уже раньше этим утром.
"Почему?"
Но ответ очевиден: потому что женщина. В его, герцога Лоона, глазах даже та, в чьих жилах течет Древняя Кровь, чьей волей он сам вознесен на нынешнюю вершину, став верховным воеводой Соглашения, полубогиня, чье золото смазывает тяжелые колеса войны, даже она - принцесса Джевана - всего лишь слабаяженщина.
"Женщина... Что ж, посмотрим... "
Однако сейчас ее интересовали одни лишь новости. И они того стоили. Гонцы не зря мчались, не жалея себя и лошадей, сквозь пространства, полные неведомых ужасов и хорошо известных опасностей. Они принесли вести из тех краев, где вершилась теперь судьба мира. Оттуда, где войска императора захватили уже Хедебо, Стариград и Любицу. Однако вряд ли стоило рассчитывать, что Хальдеберд так рано встанет на зимние квартиры. А значит, если он все еще движется вдоль побережья, опираясь "левой рукой" на свой огромный гребной флот, то неизбежно скорое падение Арконы и Щецина...
"Хотя Аркону пойди еще возьми, но..."
Но третий гонец, тот, что прибыл на рассвете, принес по-настоящему дурные вести: маршал императора Дейдье, именуемый так же Вороном, захватил после кровопролитного сражения Линц и двигается на Велиград и Краков, которые, верно, уже захвачены за то время, что гонец добирался до Керича.
- Мы должны выступить немедленно! - Не дослушав до конца длинную речь Лоона, заявил барон Аш.
- Выступить и дать сражение до первого снега. - Граф Сновид даже из кресла поднялся, то ли не справившись с охватившими его чувствами, то ли прекрасно разыграв "нервическое волнение".
- Я... - Но Лоона никто уже не слушал.
Все заговорили вдруг, не обращая внимания один на другого, перебивая друг друга, порождая своими репликами хаос. Молчал только Людвиг, казавшийся сейчас бледнее чем обычно.
Джевана почувствовала "провал" по правую руку от себя, скосила взгляд, почти машинально отвлекаясь от главного, и увидела мальчика, съежившегося в огромном резного дуба кресле. Он показался ей тщедушным и ничтожным, их маленький княжонок Людо. Он вызывал жалость, беспомощный, "лишенный речи" среди расшумевшегося собрания.
"Он боится. - Решила принцесса, и в этот момент их взгляды встретились. - Он все понимает..."
Но поняла ли сама принцесса в тот миг - в краткое мгновение, когда заглянула в глаза мальчика, - что таится в их темной глубине? А он? Что увидел юный "герой" Людо в глазах госпожи Джеваны? Неизвестно. Но, что бы ни случилось между ними в эту краткую секунду, оно уже случилось, произошло, и "Великий Хронист" уже завершил историю прошлого, другую историю с новой строки.
***
"О чем они говорят?" - Людо никак не мог понять, отчего они так шумят, что заставляет их так волноваться.
Но Собрание не было бы Собранием, если бы эти люди были способны мыслить логически.
Ведь это так просто, не правда ли, читать холодные строки хроники событий?
Ты ошибаешься, Людо. - Иногда ему казалось, что это его собственный голос, а иногда он думал, что с ним говорит бог, ангел-хранитель, или, может быть, один из великих предков. Но как бы то ни было, голос существовал, и только с ним Людо мог быть самим собой. И еще откровенным...
"Они...?"
Нет, вероятно, не глупцы. Просто их мысли идут слишком длинными дорогами или, напротив, не в меру короткими, но обычно неверными.
"А она?"
Принцесса была прекрасна, как сон. Холодна и недоступна, словно горные вершины. Желанна...
"Желанна?"
Что ж с того? Ты становишься мужчиной... Или ты хочешь сказать, что не знаешь, как это делается?
"Знаю, но..."
Именно это ты и хочешь с ней делать...
Возлечь с ней на ложе любви?! Но, куда убежишь от правды? Все, и в самом деле, было так, как сказал Голос. Хотел, желал... и знал, видел - невозможно.
Джевана неожиданно скосила глаза - Возможно, почувствовав взгляд Людо? - и... Он увидел себя ее глазами. Худшего зрелища он и вообразить себе не мог: маленький, жалкий, затравленный зверенок. Князь Людвиг... Княжонок Людо... Вождь, Герой, Избранный... Избранный? Жалкая тряпка, изображающая хоругвь...
И в этот момент в его душу вошла ненависть. Не истерика, не бешенство, опаляющее рассудок безумием берсерка, а холодная как оружейная сталь ненависть. Чувство, способное заморозить сердце и подвигнуть на каторжный труд, на неимоверные страдания, на невиданные подвиги, цена которым одна, - утоление отравившей твою кровь страсти. Но будет ли - возможно ли - спасение от боли, вошедшей сейчас в его душу?
Голос молчал. Ему нечего было ответить корчащемуся от боли и унижения мальчику Людо. А сам князь был слишком юн, чтобы заглядывать так далеко. Будущее представлялось ему туманным утром, где все неопределенно, неясно и зыбко: звуки, краски, запахи. Туман...
- Извините. - Сказал Людо, вставая из кресла. - Я... мне... - Он смотрел на Принцессу, и слова не шли на язык. - Мне... надо выйти... я... все так шумят... У меня... разболелась голова...
И отвернулась, следя за ходом обсуждения, превратившегося уже в откровенную потасовку. Разве что без рукоприкладства пока, но...
"Они выступят. - Понял Людо, покидая зал Собрания. - Джевана продавит решение, предложенное графом Сновидом, и поставит во главе войска Лоона".
Все было верно. И решение, словно бы, напрашивалось само собой. Однако правильным оно от этого не становилось. Оно было всего лишь логично в принятых правилах игры. Но играл ли император по тем же правилам, что и эти люди?
"Вопрос..."
Людо вышел в широкий сводчатый коридор и пошел по направлению к своим покоям. Ноги несли его сами. Не быстро - ведь он не бежал, - но и не медленно. Ему незачем было тянуть время, хотя и для особой спешки причин, вроде бы, не было. Он просто шел, раз уж ушел из Собрания, а сзади - неотступной тенью - за ним следовал Зигмунд.
Телохранителя Людо подарил дед, когда два года назад принцесса забрала мальчика из дома. С тех пор высокий коренастый блондин Зигмунд был всегда рядом. Днем и ночью, в пути и на привале... Вот, разве что, в бою они еще вместе не были. Но это не вина степенного, немногословного Зигмунда, способного победить почти каждого из собравшихся сейчас в крепости рыцарей, а беда князя Людвига, которому суждено всего лишь "присутствовать при победе".
"Но так ли все ужасно? - спросил он себя, проходя по открытой галерее. - Разве вправе кто-либо диктовать князю Задара, что он должен, а чего не должен делать?"
Удивительно, как просто, оказывается, отвечать на правильно поставленные вопросы! Впрочем, чтобы сформулировать вопрос, следовало владеть необходимым минимумом фактов. А факто были таковы. Шесть месяцев назад гонец из замка Ерно привез вместе с письмом от деда грамоту "О передаче прав, в связи со сложением с себя княжеского достоинства..." Напуганный приступом грудной жабы, случившимся с ним ранней осенью, старый князь Гвидо официально - "в присутствии рыцарей двора, жрецов и стряпчих" - передал титул и властные полномочия своему внуку - Людвигу Кагену. Впрочем, никакой публичной огласки этот факт не получил, а потому и принцесса Джевана, и герцог Лоон, и мужи Собрания все еще пребывали во мнении, что Людо и не князь вовсе, а, в лучшем случае, "княжий сын". Однако дьявол прячется в подробностях, ведь так?
"Так".
Гвидо стар и болен, но, главное, лишен - по закону - власти в Задаре. И, значит, Людвик в праве принимать решения сам, тем более что по старому праву совершеннолетие наступает в четырнадцать лет, а ему уже пятнадцать.
"Пятнадцать..."
В пятнадцать лет женился отец Людо...
Мальчик вошел в покои, отпустил жестом слугу и повернулся к последовавшему за ним Зигмунду.
- Мы уезжаем. - Сказал он ровным голосом. - Ты и я. Вдвоем.
- Куда? - Зигмунд не показал, что удивлен. - Когда?
- В Задар. - Ответил Людо, не отводя взгляда от глаз телохранителя. - Сегодня. Сейчас.
Зигмунд чуть наклонил голову, показывая, что понял и принял приказ.
- Поедем налегке. - Объяснил Людо. - Без слуг, без обоза. Выйдем на прогулку, но не вернемся. Надо сесть на корабль... В простых плащах...
- Дорога будет тяжелой. - Зигмунд чуть повел подбородком. - И опасной.
- Тем лучше. - Пожал плечами Людо. - К тому времени, как мы доберемся до Ерно, я или стану мужчиной или сдохну. Что скажешь?
- Мы выезжаем через час.
***
Об исчезновении князя Людо стало известно лишь перед закрытием городских ворот. Искали мальчика, однако, без энтузиазма, с ленцой, предполагая, что он просто задержался в каком-нибудь из близлежащих замков или заночевал, припозднившись, в одной из окрестных деревень. Лишь на следующий утро стало ясно, что "княженок" просто сбежал. Допросили слуг, осмотрели княжеские покои, прошли по следу и, с удивлением, обнаружили, что мальчишка все сделал обдуманно и не без блеска. Не взял ни одежды, ни ценных, но неудобных в путешествии налегке вещей - прихватив, лишь деньги да драгоценности - и растворился в нетях вместе со своим молчаливым телохранителем-германцем. Лошадей беглецы оставили на коновязи припортовой гостиницы, а сами отплыли на когге из Трапзона, возвращавшемся с товарами на родину. Догнать их теперь, нечего было и думать. Их и найти-то сейчас было крайне затруднительно. Иди отыщи в бескрайнем просторе крошечное суденышко, идущее по обычаю трабзонских кормчих не вдоль берегов, а прямо "сквозь море"!
- А много ли у мальчишки было денег? - Раздосадованный герцог Лоон не называл теперь Людвига князем даже ради приличия.
- Семьсот? - Недоверчиво переспросила принцесса, начинавшая понимать, что не зря тревожилась. Сердце, ее сердце не обманешь. Вот только голос его зачастую невнятен. Она и не поняла.
"Как жаль..."
- Семьсот, моя светлая госпожа. - Склонился в глубоком поклоне дознатчик. - Их его светлости князю, оказывается, еще прошлым годом из дому прислали.
- Зачем же князь Гвидо стал бы посылать внуку такую прорву денег? - Граф Сновид мог проявлять несдержанность и даже грубость, когда это отвечало его интересам, но он был весьма неглуп и обладал отменной интуицией. Вот и сейчас он ни разу не назвал Людо князем, однако и оскорбительных замечаний, типа тех, что позволял себе Лоон, не отпускал.
- Никто не знает. - Дознатчик был само спокойствие. - В листопад с гонцом доставлен был пакет с бумагами. С ним и деньги пришли.
- Бумаги? - Подняла бровь Джевана. - Что за бумаги? От кого?
- Бумаги не найдены. - Объяснил дознатчик, вежливо склонив голову, не хотел, значит, видеть ее гнева. - А пришли они, по-видимому, от князя Гвидо. Ведь и гонец был в цветах дома Кагенов.
"Бумаги... В листопад... Но уехал-то он только теперь. Что же случилось именно теперь? Сейчас, вчера или позавчера? Или он шесть месяцев готовил побег и заранее знал, что именно "сегодня", то есть, разумеется, вчера, уйдет в Трапезунд этот проклятый когг?"
Но нет ответа, потому что все, что касается мальчика зыбко, поверхностно, не основательно и не подробно. Она и не знала его, если по совести. Не узнала, потому что он интересовал ее всего лишь как функция, символ или хоругвь в этой ужасной войне с империей. Империя наступает, войне не видно конца, и в будущем мнится лишь ужас поражения... Несчастья, мор и глад. До сантиментов ли ей было? Увы, но за два года, что они знакомы, живому человеку, именуемому Людвиг Каген, принцесса Джевана не уделила ни одной лишней минуты. А лишних у нее уже и не было, почитай, несколько лет. Ну а тратить время, предназначенное, для серьезных дел - войны и политики - на то, чтобы скоротать с сопляком вечер у камина...
"Что я упустила?" - Джевана была уверена: что-то важное она упустила. Кто-то, на кого она не обратила внимания, просто потому что все связанное с мальчиком ее вообще мало интересовало; кто-то, кого она не заметила из-за его малости, сумел - хитрость или силой - "украсть" у нее Людо. Означало ли это неминуемое поражение? Нет, разумеется. Пророчество было невнятным, как и положено ему быть, но речь в нем, очевидным образом, не шла о каком-то определенном сражении или даже об одной из многочисленных компаний. Здесь игра шла по-крупному: на кону стоял результат Великого Противостояния. Империя или "союз племен"? Империя или... все остальные. Император или Джевана? Потому, вероятно, принцесса и не была разочарована, когда выяснилось, что Избранный - это всего лишь бледный мальчик двенадцати или тринадцати лет. Потому и держала его при себе, как талисман, надеясь, прежде всего на деньги, союзы и мужество бойцов. Потому и теперь, когда князь исчез столь таинственным и неожиданным образом, она отказывалась воспринимать это - несомненно, важное - событие, как знак конца. Драма, а не трагедия. Ведь сроки еще не исполнились. И... да! Им всем предстояли, разумеется, трудные времена. Однако кто знает, где и с кем будет Людо Каген в тот день, когда боги станут делать свой выбор?
***
Дорога до замка Ерно заняла четыре месяца. Сначала буря отнесла когг на запад, и им пришлось долго тащиться - почти без попутного ветра - вдоль южного берега Скифского моря. Затем выяснилось, что проливы закрыты из-за войны - не той, что занимала мысли принцессы, - но та или нет, война - всегда война. Дорога лежала по мало населенным глухим и опасным местам. Здесь все воевали против всех, и не было защиты для одиноких путников. В горах их мучила дневная жара и ночной холод, а еще было голодно, и едва ли не большую часть пути пришлось пройти на своих двоих. От страха, голода и усталости Людо готов был зарыдать, но плакать было нельзя. Когда отчаяние охватило его в первый раз, он случайно заглянул в глаза Зигмунда и увидел в них свое отражение. Отвращение оказалось сильнее ужаса перед "бедствиями земными" и унижений "простой жизни", и князь Людвик Каген ни разу больше не допустил себя "до края". Он сжимал зубы, он закусывал губу, но шел, не жалуясь и не требуя от своего телохранителя того, что тот готов был сделать для господина по собственному разумению. Однако и этого Людо ему не разрешил. Не позволил в первый раз, интуитивно почувствовав, что не должен садиться на полудохлую клячу - единственную лошадь, что удалось купить по цене боевого коня. Не поддался искушению во второй, не взяв лишнего куска сырого пористого хлеба, выпеченного из, черт знает, какой муки. Но какое ему было дело до того, из какой дряни "сделана" эта еда. От голода сводило кишки, и кружилась голова. Но Людо нашел в себе силы отказаться. И в третий раз Зигмунд уже ничего такого ему не предложил. Он только посмотрел внимательно на своего спутника, и тут выяснилось, что взгляд германца изменился. И Людо с удивлением обнаружил, что польщен, когда опознал мелькнувшее в глазах телохранителя чувство. Уважение.
"Я заставил его себя уважать..."
Трудно сказать, можно ли считать это достижением, но грубая правда заключается в том, что такая эфемерная вещь, как уважение слуги, держала Людвига на ногах во все последующие дни, длинные дни, когда их на равных палило безжалостное солнце, заливали ночные ливни, преследовали враги, и унижал неизбывный голод.
И вот они шли через горы, поднимаясь и спускаясь, огибая и обходя, прячась и отстаивая свои жизни в скоротечных кровавых схватках...
В ту ночь они остановились на дневку среди деревьев, росших на склоне горы. Дальше дорога долго шла по открытой местности, протянувшись уснувшей змеей через узкую долину, вместившую кроме полей и садов пару деревень и укрепленный замок. В деревнях явно теплилась жизнь, но выглядели они так, словно через них прокатилось ожесточенное сражение. Замок, казалось, горел только накануне, а с вытоптанных полей вряд ли удалось бы теперь снять хоть какой-нибудь урожай.
- Останемся здесь. - Предложил Зигмунд.
Ни разу за время их путешествия он не позволил себе принять решение, не посоветовавшись прежде со своим господином. Людо был ему за это благодарен, хотя и отдавал себе отчет в том, насколько он на самом деле беспомощен в этих новых и страшных обстоятельствах.
- Останемся. - Согласился он.
Но, видимо, их что-то выдало: потревоженная птица или камень, выскочивший из-под сапога. А возможно, кто-то увидел их в предрассветных сумерках на перевале или высмотрел утром среди деревьев. Но, что бы ни случилось, главное, что их обнаружили и задумали убить. Это были опытные люди - охотники, великолепно знавшие свои горы. И они смогли совершить невозможное. Они обманули свирепую бдительность Зигмунда, подкравшись к забывшимся сном обессиленным людям с подветренной стороны. Они были бесшумны словно тени и безжалостны, как находящийся за гранью отчаяния человек. И они должны были победить, но проиграли, потому что обознались.
Людо спал между корней большого дерева, завернувшись с головой в тяжелый шерстяной плащ. Из-под края плаща, однако, виднелись его длинные черные волосы. Разбойники приняли Людовика Кагена за девушку и решили "захватить ее живой". Это их и погубило. Людо что-то почувствовал буквально в последний момент и, не раздумывая, ударил кинжалом прямо сквозь плотную ткань. Удар без замаха не мог быть сильным, даже если бы рука Людо была и покрепче, но, как выяснилось, многого и не потребовалось. Узкое лезвие пропороло двойную шерсть плаща и на три дюйма вошло в ничем не защищенный да еще и расслабленный живот не ожидающего нападения человека. Вопль боли и недоумения, вырвавшийся из горла разбойника, разбудил Зигмунда, и тишина утра была сметена легко узнаваемым шумом сражения. Рядом загомонили, задвигались, ударило железо о железо, и вопящий человек упал прямо на мальчика, но Людо уже окончательно проснулся и, вывернувшись из-под содрогающейся в конвульсиях туши, сходу "влетел" в невнятицу внезапно вспыхнувшего боя. Совсем рядом, по другую сторону дерева, с кем-то из нападавших рубился на мечах Зигмунд, отбиваясь между делом от других, норовивших зайти ему за спину, и мальчик, успевший неплохо узнать своего телохранителя, сразу понял: справиться с германцем эти люди могли только, пока тот спал. Теперь же они были обречены. Однако стоять в стороне, дожидаясь, когда с разбойниками будет покончено, Людвиг не мог и не стал. Он подхватил с земли свой меч и бросился в бой. В следующее мгновение он убил первого в своей жизни человека. Тот, кого он буквально минуту назад ударил кинжалом в живот, все еще был жив, барахтался на земле, хрипел и скулил, а этому Людо пронзил сердце, неожиданно оказавшись с ним лицом к лицу. Разбойник просто не успел среагировать. В руках у него была палица, и, успей он отбить меч в сторону, следующий удар размозжил бы юному князю голову. Но тот, кто не успел, тот и проиграл, и Людо почувствовал, как меч входит в живую плоть, и увидел, как жизнь стремительно покидает рухнувшее на землю тело. В этот миг Людвиг Каген был легкой добычей. Он был слишком занят своими переживаниями, чтобы смотреть вокруг. Но верный Зигмунд видел и замечал все и вовремя понял, что происходит с мальчиком. Сдвинувшись всего на пару шагов в сторону, он успел прикрыть своего господина, позволив тому освободиться от власти впечатления и попросту "перевести дух". А еще через несколько минут все было кончено. На земле среди редко стоящих деревьев валялись мертвые и умирающие люди, а у ног Людо на подстилке из прошлогодней хвои лежал единственный оставленный в живых разбойник, открытое горло которого царапало острее зигмундова меча. И тут, словно распалось наваждение: Людо вернулся в себя и почувствовал вдруг, как жестоко он устал за считанные мгновения яростной, но скоротечной схватки. К нему возвратились чувства, и он ощутил свое тело - болело тут и там, тянуло спину, и сердце металось в груди как испуганный зверек, - услышал стоны и хриплое дыхание умирающих, вдохнул отвратительный запах пота, смешавшегося с кровью, и осознал наконец, что лежащий на земле разбойник - не мужчина, а женщина.
Она была молода, светловолоса и даже по-своему привлекательна, несмотря на грязь и потеки пота на широком, изначально белом лице. Большие голубые глаза, затопленные сейчас предсмертным ужасом, и полные губы большого рта, раскрытого в немом крике. Судя по всему, она участвовала в нападении наравне с мужчинами. Но была ли она кому-нибудь из них женой, любовницей или дочерью, теперь было все равно. Не понимал Людо лишь одного, зачем Зигмунд оставил ее в живых? Однако недоумение его было разрешено самым обыкновенным образом. Зигмунд кашлянул - как бы застенчиво или даже неуверенно - и, повернув к князю голову, вежливо и с некоторой, скорее угадываемой, чем слышимой ухом просительной интонацией, никогда прежде в его голосе, кажется, не звучавшей, спросил:
- Вы позволите, господин... после вас?
И Людвиг вздрогнул, а через мгновение или два до него дошел наконец и смысл этой странной просьбы. Все было, оказывается, настолько просто, что только неискушенный жизнью подросток вроде него, мог затрудниться прочесть простой и грубый текст созданной его телохранителем ситуации. Зигмунд предлагал ему изнасиловать захваченную в плен женщину. Всего лишь изнасиловать... всего лишь женщину... чужую, враждебно настроенную женщину... Изнасиловать... То есть, взять силой... То есть... От понимания его пробил озноб. Ему стало страшно и стыдно, а в голове лихорадочно мелькали обрывочные картины близкого будущего, каким ему суждено стать, если Людо сможет, осмелится, совладает... Совладает с чем? С кем? Но от видения задранной юбки и голых женских ног Людвига словно паром из кипящего котла обдало.
"Я..."
А в следующее мгновение он представил - совершенно для себя неожиданно - принцессу Джевану, лежащую на месте разбойницы у его ног, и ему стало по-настоящему плохо, потому что сейчас он узнал о себе нечто такое, что оказалось гораздо страшнее всего того, что он на самом деле сделал с этой - реальной, а не воображаемой - женщиной.
Возможно, и даже, скорее всего, этот первый опыт "интимного" общения с женщиной не слишком походил на любовные утехи, нарисованные его воображением, разогретым куртуазными романами из библиотеки дедушкиного замка. Почти наверняка, Людвиг выглядел полным ничтожеством, пытаясь изнасиловать совершенно не сопротивляющуюся ему женщину. Он ничего не умел и мало что знал, буквально на ходу постигая "науку любви" на собственном ужасном опыте. И никакого особенного удовольствия от случившегося, в конце концов, соития, он не испытал. Однако со всем этим, Людвиг Каген справился довольно легко, заставив себя забыть и совершенное преступление, и испытанную при этом неловкость, граничащую с унижением. А вот воспоминание о том, кем на самом деле хотел бы он овладеть тем утром в горах, осталось в его сердце незаживающей раной. Впрочем, как он решил позже, таки вещи о себе лучше знать заранее, чем обнаружить в "последний момент".
***
Двадцатого липня на закате гонец с западного кордона добрался на взмыленном жеребце до замка Ерно и, задыхаясь и кашляя, доложил князю Гвидо - как бы то ни было, для своих подданных он по-прежнему оставался князем, - что позавчера, стало быть, в уторок, до Мазина добрался молодой князь Людвиг со своим телохранителем Зигмундом. Пришли пешие, худые да ободранные, но живые и при мечах. Воевода Мазинский их отдыхать до стреды у себя оставил, и если так, то вчера они уже должны были выехать с эскортом в Ерно, и если пойдут споро...
- Молчи! Остановил гонца Гвидо и задумался.
А подумать, и в самом деле, было о чем. Из Керича, где с прошлой осени находился внук, никаких вестей не поступало. Зато совсем с другой стороны, из имперских владений, еще в начале червеня дошел слух, что армия Союза выступила навстречу императорским войскам, и что битва, которой суждено определить исход компании, состоится не позднее начала осени. Передавали невнятно и какие-то другие - в разной степени достоверные - подробности, но вот о молодом князе Людвиге в тех вестях не было ни слова, ни полслова. Лишь все те же разговоры, что и год и два года назад. "Старые новости"... И вдруг Людо появляется на западной границе княжества. Откуда же он шел? Как и почему оказался здесь тогда, когда принцесса, забравшая Людвига из дома еще два года назад, должна была находиться при армии?
"Или уже не должна? Или...?"
Но, в конце концов, князь Гвидо решил не ломать зря голову, а набраться терпения и ждать.
Он лишь расспросил гонца о князе Людвиге, подмечая в рассказе простого дружинника такие слова и такие интонации, что, несомненно, говорили о вполне драматических изменениях случившихся за прошедшие годы с его единственным внуком и наследником. Однако старик Гвидо не зря прожил на свете шесть десятков лет: он лучше многих других знал, что увиденное глазами, словами не заменишь. Потому и не спешил с выводами. Однако в данном случае, как выяснилось уже через несколько дней, он проявил излишнюю осторожность. Дружинник все понял правильно и рассказал верно. Людо изменился, и - да, теперь он, пожалуй, стал тем, кого без лести можно было назвать настоящим князем Задара.
***
В долинах стояла изнуряющая жара. И даже ночью люди страдали от духоты, выходя спать на плоские крыши своих домов. Однако в горах ночью было прохладно или даже холодно, и у Гвидо начинало ломить кости. Старость уже глубоко запустила когти в его тело, и с этим приходилось считаться, поэтому в кабинете князя в северной башне замка Ерно был зажжен камин, и жаркое пламя металось по потрескивающим буковым и кедровым поленьям. От открытого огня шло благодатное тепло, пахнущее Задарскими лесами.
- Они допустили серьезную ошибку. - Сказал, обдумав последние слова Людо, его дед. - Оскорбив союзника, ты теряешь право на его верность и великодушие.
Старик сделал глоток горячего вина с пряностями и быстро взглянул на Людвига. Не мальчик, уже не мальчик - и дело здесь не в возрасте - а юноша или даже молодой человек. Невысокий, худой, но не тощий, а жилистый, крепкий... Узкое жесткое лицо, холодная синева глаз, черные пряди вьющихся волос, падающие на узкие пока, но обещающие вскоре раздаться, плечи.
- Вы поступили совершенно верно, ваша светлость. - Сказал старик и остановил готовое сорваться с губ Людвига возражение жестом левой руки. - С того момента как я сложил с себя княжеское достоинство, я ваш подданный, Людо, хотя и ваш дед. - Он позволил себе скупо улыбнуться и увидел, что внук понял его правильно. - Каковы же теперь ваши намерения?
- Вы верите в пророчество? - Вопросом на вопрос ответил Людо.
- Да. - Старик был совершенно серьезен.
- Значит, мне придется сделать это самому.
- У вас нет армии...
- Ее придется создать.
- И с чего вы собираетесь начать?
На самом деле идея принадлежала какому-то древнему герою, имени которого не сохранила история. Но свиток с легендой о его подвигах хранился в библиотеке Загарского Кремля. В первый раз Людо прочел эту "сказку", едва научившись читать, то есть на пятом году жизни. В последний - три года назад. А с месяц назад, на одном из холодных и сырых ночных привалов, вдруг вспомнил во всех подробностях и подумал, что не случайно нашел однажды - маленьким мальчиком - ломкий от старости пергамент, один из великого множества книг и документов, хранившихся в старинной библиотеке. Не случайно. Не просто так. Потому что за находкой просматривался промысел божий, никак не меньше. Пергаментный свиток связывал ребенка, едва ли осознававшего то, о чем читает, с его еще не состоявшимся будущим, когда именно перед ним - Людо Кагеном - встанет практически неразрешимая задача: создать большую армию, имея в своем распоряжении всего лишь княжескую дружину. Странно только, что Людвиг ни на мгновение не задумался над тем, а сможет ли и он, как тот герой древности, идти от победы к победе, увеличивая свою армию за счет славы и денег, добытых на полях сражений? Почему-то в своей способности побеждать он ничуть не сомневался. Но только в этом, потому что во всем остальном он уверен пока не был. Все требовало проверки и доказательств, и он был готов терпеливо проверять любую из гипотез, чего бы та не касалась.
***
Сначала он вспомнил о праще. Балеарские пращники... Но в новые времена их простое оружие не казалось уже таким эффективным, как прежде.
Почему?
Не знаю. - Ответил Голос. - Давай проверим.
Проверяли в поле за рвом. Ставили болванов, обряженных в кольчуги или рыцарскую броню, метали камни...
Лук эффективнее.
Но не все могут научиться стрелять из лука. - Возразил Людо и предложил попробовать вариант пращи, привязанной к концу длинного посоха. Таким оружием пользовались северяне. Один торговец из Арконы показывал как-то - около года назад, - как оно действует. Всем понравилось, а Людо подумал тогда, что это может быть не просто праща. У него на родине пастухи великолепно дрались своими длинными посохами... и вот если сочетать то и другое в одном...
Камень, запущенный с плеча при помощи длинного рычага, летел дальше и обладал большей мощью, а посох, окованный железными кольцами и оснащенный стальным навершием-клювом, превращался в умелых руках в страшное оружие. Что-то среднее между коротким копьем и боевой... Косой?
И к зимнему солнцестоянию у Людо было уже триста бойцов, вооруженных боевыми посохами-косами, с которых можно было так же метать камни. Ян - механик из Загары придумал машину, обтачивающую "снаряды", и уже к весне будущему обозу еще несуществующей армии предстояло принять немало рогожных мешков, набитых обточенными обломками скальной породы.
Как должны были называться эти воины? Людвиг не знал, а потому назвал их попросту пращниками, хотя праща и не была их единственным оружием. И еще - в отличие от балеарских пращников - бойцы Людо носили крепкие кожаные доспехи, усиленные железными бляхами, нашитыми на плечи, грудь и живот.
Триста. - Голос был удивлен и восхищен. - Триста пращников, двести лучников, и сто арбалетчиков... И старая дружина...
И новая дружина. - Твердо закончил Людвиг.
Это, и в самом деле, начинало походить на армию, маленькую, но решительную и способную вести быструю, маневренную войну.
"Жестокую войну..."
Ты еще сомневаешься? - спросил Голос.
Но нет, в принципах организации своей армии Людо уже почти не сомневался. Почти, потому что ее, его армию, еще не проверяли в бою. Вот там...
Не сомневайся!
Оставь!
***
Время не тянулось и не шло. Оно летело, превращаясь в дела, людей и события. За лето и осень плечи Людвига раздались вширь, а рука, держащая меч, стала крепкой как мореный дуб и быстрой, словно птица.
У тебя природный дар. - Сказал голос.
- У вас, князь, талант мечника. - Сказал Зигмунд.
- Я горжусь вами, ваша светлость! - Сказал родной дед.
- Я принимаю вашу похвалу, но только в качестве аванса. - Ответил Людо. - Будущее покажет...
Он все еще не был уверен, что научился достойно владеть мечем, а потому упражнялся каждый день, в любой час дня или ночи, когда дела позволяли ему заняться мечем, копьем или луком.
Будущее покажет...
А как берут крепости? - Спрашивал он, проснувшись в глухой час ночи.
Давай подумаем. - Предлагал Голос, и они принимались вспоминать все читанное или слышанное на эту тему. Но иногда Голос предлагал совершенно замечательные идеи, которые - к удивлению Людвига - никто и никогда еще не использовал при осадах или штурмах.
Откуда ты это взял? - Удивлялся Людо, но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что идея буквально "витала в воздухе", возникая из давно известных приемов и методов.
Однако как бы красиво не выглядели все эти фортификационные и контрфортификационные идеи, какими бы заманчивыми не представлялись новые тактические приемы или стратегические выкладки, все это пока являлось чистой теорией, проверить которую можно было только в деле. В сражении, штурме, обороне... В конце, а не в начале компании. И поэтому Людвиг сомневался. Не мог не сомневаться, и не знал даже того, наступит ли когда-нибудь такой день, когда исчезнут последние сомнения, и он обретет наконец непоколебимую веру в себя и свои поступки. По правде сказать, Людо не задумывался над тем, хорошо ли это или плохо - не сомневаться. Зато он великолепно знал другое: жить с сомнением, таить его от всех - мучительно трудно. Сомнение отнимает силы, истощает тело и иссушает мозг, лишает вкуса саму жизнь...
***
Пресный хлеб. - Голос был прав, и дело, разумеется, не в лепешках из белой муки, которым и следовало быть пресными.
Людо словно проснулся, очнулся от наваждения, протрезвел...
Мир вокруг него был сер и лишен жизни. Он был наполнен каторжным трудом, болью, усталостью и неуверенностью, сомнениями и тоской, и работой, которой не видно конца. Мир был лишен красок, запахов и вкуса. Вернее, он - мир Людвига Кагена - пах потом и сухой пылью библиотек, и был горек или пресен на вкус, и... Да, князя окружали мертвые вещи безжизненных цветов и серые, лишенные обаяния тени людей.
Пресен хлеб.
Пресен...
Подходил к концу месяц свечен. В горах лежал снег, и тугой знобкий ветер гнал по серому морю бесконечные стада волн. У ног Людо, стоящего на стене загарской цитадели, лежал мокрый в грязных потеках город. Он был темен и болезненно уныл - старый Загар. И такими же больными, безрадостными и темными казались отсюда, с высоты, фигурки людей и животных на городских улицах.
А между тем...
Ты должен был не просыхать с самого севника...
Чему радоваться?
С севера приходили печальные известия. Император торжествовал, а Союз терпел поражение за поражением. Лоон не смог переломить ход войны и проиграл не только все данные им сражения, но и компанию в целом. Теперь, насколько было известно, Лоон и Собрание должны были находиться в Киеве Днепровском.
Или, может быть, Киев тоже пал?
Надо бы посмотреть карты... - Неуверенно подумал Людо, но Голос тут же возразил:
- Зачем? Ты знаешь их наизусть.
Действительно, он мог мысленно представить себе любую карту, но все же сомневался: а что если все-таки забыл какую-нибудь важную деталь?
Не забыл. - Усмехнулся голос. - И смотреть, как муштруют на большом плацу новобранцев, тебе тоже не надо...
Но... - Людо все еще не был уверен. - Может быть...
Сегодня кузнецы и оружейники обойдутся без тебя.
Я пойду...
Махать мечем? - Голос угадывал любое его намерение. Возможно, что это, и в самом деле, был его собственный внутренний голос.
Хорошо. - Сдался Людо. - Что ты предлагаешь?
Прикажи устроить пир. - Казалось Голос "озвучивает" то, что Людвиг знал и без него.
Надо устроить пир. Позвать гостей, бояр и воевод, рыцарей из ближайших окрестностей...
Дня через три или четыре, - поправил Голос. - Раньше они не успеют. И приглашать надо не на один день.
Устроить смотр войскам... - Предложил Людо, загораясь идеей. - Игры, ристалище...
И побольше меда и италийских вин! - Поддержал Голос. - А там, между делом, можно и о делах поговорить...
Тогда, дней через десять. - Решил Людвиг. - Дальние соседи быстрее не соберутся.
Разумно. - Согласился Голос. - А пока прикажи истопить баню и готовить пир для близкого круга. Им-то отдых потребен каждый день, а не раз в год.
Баню...
Ну, должен же ты хотя бы иногда мыться по-человечески?
Баня...
Людо представил себе обширный сруб из кедровых бревен, полумрак, всполохи огня в очаге, клубы ароматного пара...
Не сомневайся! - Жестко отрезал Голос. - Когда-нибудь тебе все равно придется решиться. Так зачем тянуть?
Не тянуть...
Но ему было страшно и стыдно, хотя Людо не мог не понимать, что чем позже приобретет этот опыт, тем хуже для него. Не считать же, в самом деле, опытом то истерическое изнасилование? Впрочем, и его следовало учитывать, но... "по другой статье". Это был другой опыт...
***
Ключница Милька поняла его правильно. Даже лучше, чем он сам понимал себя. Тем более что и выражался Людвиг, отдавая распоряжения, витиевато и более чем невнятно. Тем не менее, и чистое белье в предбанных покоях на сундуке было сложено, и печь истоплена, и в камине разведен огонь, а на столе - серебряный кувшин с медом и полуштоф с взваром, изюм, курага, черная слива, медовые пряники... Пир не пир, но все это, что немаловажно, имело вкус и запах. Разный вкус и запахи разные...
Людо сбросил плащ и, расстегнув дублет, - в покоях было жарко, - подошел к столу. Курага пахла летом, пряники - пчелами. Он набрал горсть светлого изюма, и поднес руку к лицу. От крупных изюмин шел такой виноградный дух, что рот сразу же наполнился слюной.
Людо обернулся. Он обернулся медленно, изо всех сил сдерживая бег сердца, и увидел двух девушек, зашедших вслед за ним в предбанные покои. Одна была черноволоса, как и он сам, но на голову или больше выше Людвига, отчего сейчас в белой льняной рубахе казалась стройнее и тоньше своей товарки. А та - блондинка пшеничного золота - едва ли доставая невысокому Людо до плеча, была похожа на белую сдобную булочку, обсыпанную мукой и молотым ванильным сахаром.
- Входите. - Сказал Людо, гневаясь на себя за сухой тон и отсутствие улыбки.
И девушки заробели, испуганные холодным приемом. Заметались беспомощно карие и голубые глаза, отхлынула от юных лиц кровь.
- Не бойтесь. - Слова давались с трудом, но, если начал дело, то его следует завершать. Всегда. Везде. При любых обстоятельствах. Так теперь думал Людвиг, и так старался поступать. - Я вас не обижу. Хотите вина?
Девушки хотели. Они и вина хотели, и от взвара - крепкого и душистого - не отказались. И вот уже краска вернулась на симпатичные их личики, и дублет отброшен под дружный девичий смех, и, вывернувшись из белых рубах, взялись голые наяды - черноволосая Като и белокурая Ната - извлекать своего князя и господина из кожаных штанов и пропотевшей рубахи.
Не робей! - Приказал Голос и замолчал, до времени "отойдя в сторону".
Не робей... Что?
Но ласковые прикосновения тонких пальцев, - мягких подушечек, острых ноготков - к обнаженной коже быстро заставили его позабыть о своих сомнениях. И сам он тронул упругие тела, хмелея от их доступности и от того, какой податливой - теплой и нежной, - оказывается, может быть человеческая плоть. Женская... теплая... горячая... Или это его самого обдало внутренним жаром? А девушки, между тем, уже робко - все-таки хоть и полюбовник, да князь! - подставляют губы для поцелуя, и совсем иначе - грубо, по-крестьянски - тулы свои: Като спереди, взгромоздившись точеными ягодицами на дубовую столешницу и взметнув вверх, прямо на плечи Людо, свои длинные ноги, а Ната-Доната - сзади, опершись все на тот же стол - выбирай и бери! Но играет молодая сила и хватит ее на обеих: на золотисто-белую, словно мед в молоке, и на чернокудрую, томноокую, смуглую, как тот виноград, что вызревает по осени на отрогах соседних гор.
Хватит. Хватило. Насилу очухался следующим утром, пропустив, проспав и задуманный было пир, и раннюю - по новой своей привычке - побудку. Проснулся. Открыл глаза, а за узким окном-бойницей, за крошечными зеленоватыми стеклышками в частом свинцовом переплете разливается золотое сияние. То ли царствие небесное наступило, то ли он по-медвежьи до лета доспал.
Встал Людо, бросил взгляд на постель - широкое ложе с разбросанными кое-как шелковыми подушками и меховыми одеялами - усмехнулся смущенно, натянул быстро на голое тело заботливо перенесенные кем-то из предбанных покоев рубаху и порты, вдел ноги в сапоги и пошел на стену. От спальных покоев не так чтобы и далеко. По коридору до выхода из башни и за тяжелую дубовую дверь, ведущую на внешнюю круговую галерею. А там... Ночной ветер снес тяжелые - чреватые грозой или снегом - темные тучи в море, и в чистое небо над Задаром взошло не по-зимнему теплое солнце.
Легкий ветерок по-зимнему холодил лицо и грудь, но Людо стоял и смотрел на город и обретшее прежнюю синеву море. Он не был счастлив - да и вряд ли мог быть счастлив когда-нибудь, если вообще - но, стоя сейчас на верхней галерее западной башни, снова, как в детстве, почувствовал вкус жизни. У этого напитка был густой насыщенный вкус, - иногда грубый и терпкий, иногда тонкий и изысканный, - и пить его можно и нужно было до бесконечности, смакуя каждую самую маленькую каплю, до конца, до последнего вздоха и последнего грана.
Великой (Дидилия) и прекрасной госпожой (Красопани), а также Милкой или Мильдой (Милой).
Жива Денница
Джевана, Девана - дочь Перуна и Летницы, богиня лесов и охоты