М. Виктор : другие произведения.

Перекрестье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Перекрестье.
  
   "Жизнь и сновидения - страницы одной и той же книги".
   Артур Шопенгауэр.
  
   "Одиночество нельзя заполнить воспоминаниями, они усугубляют его".
   Гюстав Флобер.
  
  
   Глава 0.
  
   Отец посмотрел в зеркало заднего обзора и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Мать на переднем сидении, рядом с отцом, в который раз обернулась и предложила поменяться с ней местами. Но она отказалась, потому что не любит сидеть спереди. Потому что ей... просто не нравилось ездить на переднем сиденье. Потому что лёд холодный, а небо голубое. Просто так оно есть. И, знаете, иногда бывает, что-то внутри, словно бесёнок, начинает вертеться при одном только упоминании о том, чего делать не хочешь. Что это: предчувствие, озорство, или просто катаклизм уставшего, сонного сознания? - неважно. Важно, что с места она не сдвинется, пока "шестёрка" не остановится перед калиткой дачи. Пока бабушка не выйдет встретить её, проводить до постели и уложить.
   "Жигули" ехала довольно быстро, гораздо быстрее, чем было разрешено цифрами на пролетающих мимо знаках. Но было позднее время, дорога пустынна и некому было упрекнуть водителя "шестёрки". И на тех участках, где неожиданных поворотов не предвиделось, педаль акселератора вдавливалась почти до отказа.
   Она смотрела в боковое окно на проносящиеся мимо деревья. Машина проезжала через лес, отгороженный от дороги кюветами, с такой ностальгией напоминающие о дороге в деревне, и больше смотреть было не на что. Небо ещё не потемнело совсем, но было уже бледно-синего цвета. Где-то в уголке неба уже виднелась половинка диска бледной луны, нагой, не прикрытой облаками. Её свет, точно молоко, заливал ей колени и часть левой руки. Он будто был осязаем и она могла почувствовать его медленное течение, как он украдкой стелется по мере движения машины всё дальше, вперёд, попадая на спинку переднего сиденья, изредка сонно шевеля волоски на обнажённых предплечьях. Будто шелковистый, еле заметный белесый туман. В памяти опять всплыла деревня, как по утру, когда солнце ещё не встало на полях за задним двором стелется нежная прохладная дымка.
   -Не устала? - Поинтересовался отец. Мать в унисон с ним посмотрела в зеркало над приборной доской. Она в ответ только зевнула, и этого было достаточно. Стрелка спидометра колыхнулась и сползла ещё чуть-чуть вправо.
   Отец на минуту перевёл взгляд на дорогу, но сразу же снова посмотрел в зеркальце. Теперь слегка хмурясь. Она сначала подумала, что эта борозда между его бровей адресована ей, но за отражением родительских глаз блеснула пара огоньков и она догадалась, что теперь придётся сбросить скорость, дабы не навлечь на себя неприятностей. Ведь неизвестно кто там за тобой едет. И из-за этого лоб папы поделился глубокой сварливой морщиной. Ворчливый, наверное, сетует сейчас про себя на ночного путника за их спинами. А как он ехал? Тоже, должно быть быстро, раз сумел их догнать. Или может быть это машина ГАИ?
   Через несколько минут за их бампером устроилась "семёрка". Какая ирония. Ещё через минуту автомобиль поравнялся с ними и пошёл на обгон. Его двигателя почти не было слышно, и стёкла тонированы. Не сильно, но всё же. Словно с экрана фильма про бандитов или шпионов. Сквозь них проглядывалось две фигуры на заднем сидении. Водителя видно не было. Вот сидит фигура толи мужчины, толи коротко стриженной женщины. Рядом, откинув голову на спинку, сидит ребёнок. Спит.
   Хорошо ему, он маленький, может и поспать. Приедут куда надо, на руках вынесут. А с ней так не получится. Ей уже пятнадцать лет. Не гоже ей заставлять родителей возиться с собой. Пора самой уже привыкать о себе заботиться. Но такое иногда бывает искушение. Она упрекнула себя за искорку зависти, вдруг вспыхнувшей в ней на мгновение. Но так, не всерьёз, будто не вычитывая себя за это, а одобряя, исподтишка. Слишком уж сладостным было чувство, чтобы бранить себя, как это следует.
   Кочка на дороге. Колесо "семёрки" как раз на него натолкнулось, скрипнула резина. Подпрыгнула, встряхнула пассажиров. Голова мальчика подлетела вверх, как у куклы, так сильно, что можно было подумать, крепилась на нитках. Повернулась - не повернулась, упала на бок - к ней. Он увидел её через затемнённое стекло.
   То, что случилось дальше, не заняло больше двух третьих минуты. Но в её сознании растянулось так, что было похоже на параноидный, истерический бред. Точно картина чьего-то чужого, воспалённого воображения. Позже, она поразиться количеству деталей, выжженных в её памяти.
   Мальчик дёрнулся. Нет, не от очередной неровности на асфальте. Это судорожное движение она узнала точно. Она не знала - как? Просто она его узнала, и всё, как бывает иногда во сне. Это была попытка подвинуться ближе. Сладостную усталость сдуло с неё, как пыльцу, в животе что-то повернулось и стало ныть. И она могла бы поклясться, что почувствовала это ледяное дыхание на своей коже.
   Первая попытка не принесла ровно никакого результата, но тут же последовала вторая. Насколько же жалки были его порывы, сколь же мало было в нём сил... всё что у него получилось - накрениться, опять как марионетка с обрезанными верёвками, прильнуть лицом к окну. Его левая ручонка слабо, дрожа, поднялась и стукнулась о стекло рядом с носом, словно раненная птица. Затем ещё раз. И ещё.
   Это начинало походить на нечто сюрреалистическое, вроде кошмарного сновидения. Но если это сновидение, то чересчур, до тошноты реальное, чтобы просто его забыть.
   Его рот приоткрылся, и он вроде бы что-то сказал. Но даже если бы он сидел у неё на коленях, она бы вряд ли что-либо расслышала. Родители, казалось, ничего этого не замечали, занятые своими делами. Она продолжала наблюдать, перебирая в мыслях, как это объяснить отцу, чтобы он затормозил и разобрался во всём. Но пока она думала из тёмных глубин салона "семёрки" вынырнула тонкая мужская, жилистая рука. Это неожиданное, резкое, но в то же время плавное и грациозное движение, точно его оттачивали долгие годы, как у художника-анатома, заставило её сердце сжаться, похолодеть. В руке человек держал шприц. Большой, стеклянный шприц с длинной, чуть изогнутой иглой. На мгновение он завис рядом с головой ребёнка. Тот скосился на него, сдавленно прохрипел что-то, отчаянно стукнул ещё раз о стекло ладошкой. И игла впилась ему в шею. Поршень вдавил содержимое шприца в его вены. Под давлением самой иглы и впрыснутой жидкости - жидкости ли? - ребёнок сполз на пол, точно каждая молекула содержимого этой старинной кубовой машинки весела не меньше килограмма. Больше ребёнок не давал о себе знать.
   Человек торопливо махнул свободной рукой водителю, что-то сказал, и машина резко прибавила газу, неловко вильнув второпях. Водитель "семёрки" вывернул руль вправо. Отец не успел ничего сообразить, не успел ничего сделать. Он и не мог. Как он мог предугадать такое? "Шестёрка" на полном ходу, визжа покрышками, съехала в крутой кювет, ударилась мгновенно съежившимся бампером о его дно, перевернулась, раз другой. Третий. Встала, наконец, на продавленной крыше.
   Она ни на минуту не теряла сознания. Она помнила всё так отчётливо. Как бы она хотела потерять сознание, не видеть ничего не знать. Не помнить. Но она не потеряла сознания, не отключилась. Её швыряло, переворачивало, хотя она цеплялась за ручки дверцы, упиралась ногами в передние сиденья. Она несколько раз больно ударилась головой, спиной, поясницей, но даже тогда, немилосердное сознание не покинуло её, с маниакальным голодом вбирая в себя абсолютно всё.
   Под измятым в гармошку капотом что-то мерцало оранжевым. Пламя - догадалась она. Оно освещало висящих вниз головой на ремнях безопасности родителей. Короткое движение расширенных до рези зрачков чуть вверх - и стало понятно, что не только ремни удерживали их от падения.
   Оба были окровавлены. Оба в длинных, больших осколках лопнувшего лобового стекла. Обоих придавило скомканной, точно бумажной приборной доской. Оба смотрели перед собой широко раскрытыми мёртвыми глазами. Как-то, чёрным чудом, она одна осталась жива. Как? - имеет ли значение, раз уже осталась? Зачем? - но этот вопрос даст о себе знать позже. Вдали слышалось жужжание мотора "семёрки". Поблизости - треск пламени. Это всё что сейчас было важно.
   Она шевельнулась, приподнялась на руках. Подтянулась к выбитому окну, обрезая кожу на ладонях, блузку, джинсы о мелкие квадратики осколков. Попыталась помочь себе ногами, оттолкнуться. Но почему-то ничего не вышло. Она не двигалась с места. Только боль всё сильнее разрасталась по её телу. Что-то не так, что-то очень не так. Случилось что-то ещё. В этой вакханалии ужаса было ещё одно дополнение, ещё один изгиб.
   Ноги...
   ... отнялись ноги...
  
  
   Глава 1.
  
   Хотя с тех пор прошло уже почти два года, и в душе она кое-как свыклась, смирилась - так смиряются со своей участью рабы и смертники - с утратой, этот сон-воспоминание ещё приходил к ней. Было ли на самом деле всё в точности так, как во сне, или нет? Нёс ли сон какой-либо смысл? Она уже потеряла эту нить. Но он всё ещё приходил, вскрывая старую рану вновь и вновь. Лора Скиталова открыла глаза и обнаружила, что её инвалидное кресло стоит у входа в небольшой парк перед интернатом, или как там это называется. Значит, кто-то перевёз её из-под тенистых деревьев, пока она спала. Может, мешала кому-то, или ещё что. В любом случае, она не возражала.
   Лора подняла глаза к лабиринту из живой изгороди и деревьев, безучастно - безучастно, как и тогда, в машине, не так ли? - обвела глазами, выглядывающими из-под вязанной кепи, нянечек и других детей-калек, "дышащих" свежим воздухом перед полдником. Таким взглядом мог обладать человек не просто коснувшийся безысходности, но намертво примёрзший к нему - такое лирическое выражение промелькнуло однажды в её голове, когда она только-только оправилась после катастрофы. Не смотря на прохладное время года и бессолнечный сумрак вокруг, их ещё выводили на улицу, каждый день. Ну и что. Она была укутана - своими руками, между прочим, из медсестёр и нянек никто к ней даже не прикоснулся - в тёплую куртку, шарф и прочие тёплые вещи, которыми её снабдила двоюродная бабушка. Единственная оставшаяся родственница была не в состоянии выкормить и хоть как-то поднять Лору, и по совету её врача отправила внучку сюда, в этот специализированный интернат. Только что-то не очень здесь отлично от того, как было с бабкой. Наверное, чтобы с человеком обращались, более-менее не пренебрежительно, нужно платить. А деньги - это как раз та бумажная роскошь, которой, невзирая на её простоту, не хватало. Это заставляло её иногда чувствовать себя преданной.
   И ещё этот плед на ногах. Он будто издеваясь, говорил ей: "Ну, скажи, когда-то я бегала по такому же лугу, а я лишь укрывал тебя во сне". С каким же чувством она должна была это сказать? Нет, вот здесь Лора предпочитала знанию неведение. Хватало с неё и обычного одиночества и меланхолии.
   Подул ветерок. Не сильный, но довольно прохладный. По бледному, обесцвеченному лицу, давно лишённому косметики и естественных красок, но, тем не менее, очень милому, пробежала колючая волна. Кресло чуть подалось вперёд, но не сдвинулось. Это тормоза блокировали большие колёса, обтянутые белой резиной. Она ни разу их не видела, хотя теперь большую часть времени проводила в этом кресле. Какие они? Ей почему-то казалось, что такие же большие, как и колёса, с зазубринами. И надо на что-то надавить ногой, на какой-то рычаг, чтобы они вцепились в резину и не давали сдвинуться с места. Ногой. Она поймала себя на том, что, как старая, впавшая в маразм дева, опять начинает философствовать о сущих мелочах. Что ж, когда вы свержены в себя и из знакомых вокруг только кривое отражение в душевой комнате, невольно начинаете рассуждать, строя порой пятиэтажные теории о самых пустячных вещах. Таких как вот, например, тормоза на вашем инвалидном кресле. Странно, но в минуты подобного затмения отступала тоска. Впрочем, Лора не стремилась к этому призрачному избавлению, и старалась не поддаваться тягучей трясине собственного воображения. Работая в этом направлении, такая вещь, как воображение могло доставить много хлопот, медленно, но верно перерастая в делирий.
   Когда-то, до аварии, она любила сочинять. Она писала неплохие очерки, истории, статьи в школьную газету. Изучала как-то философию и логику. Главным её козырем было умение обращаться с фонтаном фантазий в голове, направлять его по нужным направлениям. Сейчас она оставила это, но иногда повествовательные порывы возвращались к ней. Впрочем, хорошего грунта, на котором можно было возводить сочинение, она никак не могла найти. Точнее, она и не искала, постоянно находясь в состоянии меланхолии и отрешённости. Которые, к тому же, были подкреплены весьма неприятной, ограниченной больничной обстановкой, уже как год ни на что не меняющейся. Когда-то... вот, опять впадает в ту же паранойю. Она понимала и очень отчётливо, что её склонность так или иначе, по её желанию или без оного возвращаться к событиям двухлетней давности имеет патологический характер. Это вело к долгим и дремучим анализам, исследованиям своего сознания, когда она лежала ночью без сна. Но и тут выявлялась двоякость: с одной стороны, она стыдилась того, что ей приходится погружаться в глубинные лабиринты и изо всех сил стараться их удержать от расшатывания и последующего падения. С другой - такие путешествия представлялись даже интересными. По своему, конечно. С точки зрения человека, прикованного к инвалидному креслу и обладающего очень развитой фантазией и довольно своеобразной способностью к логическому и абстрактному мышлению одновременно. И обострённому восприятию окружающего мира. А раз она от него заперлась - точнее она считала, что это не она, а он от неё заперся - то кроме своих недр направлять это восприятие было не на что.
   Ветер кончился, и она перестала вжимать голову в плечи, пряча лицо от холода в складках шарфа и высокого ворота куртки. Кресло ещё раз покачнулось. Теперь более ощутимо и твёрдо. Это кто-то подошёл сзади и снял его с тормозов. И, развернув на месте, покатил к зданию интерната. Лора даже не обернулась посмотреть, кто это был.
   Сейчас будет какой-то там урок, а потом полдник. Ничего необычного, в принципе. Обычная трапеза в общей столовой, как в летнем лагере. Разве что здесь все трапезники отмечены теми или иными недугами...
   А в лагерях Лора бывала. Когда-то, когда ей было четыре или пять лет, мама работала вожатой в каком-то лагере, кажется, это был "Электрон". И она брала с собой дочь. Жили они, как и полагается вожатой и её дочери, в отдельной комнате с душем и прочими удобствами. Но обедали всё же в общей столовой, такой большой, гулкой и разукрашенной. Между прочим, именно в лагере Лора впервые попробовала сочинять, наслушавшись от детей разных историй. Ей вспомнился стог сена, лёжа на котором вместе с двумя девчонками из младшей группы, она произнесла первые строки... Наверное, не будь её мать вожатой в молодости, вряд ли бы её хвалили в школьной редакции.
   Или же можно взять поднос с едой к себе в палату, правда, сначала нужно справиться у надзирателя. Лора не знала как называются те мужчины и женщины, что смотрят, стоя у стен, поверх их голов. Иногда ей казалось, что дети это животные, пришедшие на кормёжку, а они - фермеры, их разводящие и следящие, чтобы каждый хорошенько набил живот.
   Действительно, сегодня надо было заставить себя поесть как следует, хотя аппетит отсутствовал напрочь. Последнюю неделю ей настроение перешло в конечную фазу отрешённости от окружающего мира и она почти совсем перестала питаться. Хандрит - как сказал кто-то из врачей. Сегодня утром, в анализе её крови что-то там такое нашли, от чего у того самого врача начался словесный понос, состоящий в основном из причитаний, уговоров и непонятных, но, должно быть, судя по выражению его лица веских аргументов. Чтобы не слушать подобной кислой каши из звуков, Лора кивнула головой и сказала:
   -Хорошо.
   На чём врач заткнулся и облегчённо повторил за ней: "Хорошо".
   Интересно знать, почему, что касается ухода и заботы, как не неприятно об этом говорить и думать, возвращаясь к вопросу собственной неполноценности, внимания ей практически не уделяют, а поддерживать в теле тонус буквально заставляют? Больше похоже на идиотизм, чем на действия профессиональных людей в белом.
   После скучных занятий по русскому языку, по сути повторяющих то, что они уже давно прошли в школе, последовал тот самый нежеланный полдник.
   За столом она вяло пережёвывала нечто, по форме и запаху напоминающее переваренную мясную котлету, закидывая это картофелем пюре и запивая кисловатым компотом. Как ни старалась заставить себя сосредоточиться на еде, глаза сами возвращались в аморфному куску на тарелке. Видимо его пытались после всех других пыток ещё и обжарить, поэтому нижняя его часть покрылась тёмной хрустящей коркой. Отнюдь той, которая весело хрустит. Скорее тошнотворно.
   В итоге, поглотить отвратительную котлету она так и не смогла, морщась отодвинув расковырянное вилкой месиво подальше на середину прямоугольного стола. А впереди ещё ужин. К чёрту. Если это только на полдник такое подают, то уж на ужин-то точно будет кое-что похуже. Самое маленькое - двойная доза того, что было на полдник. Лора твёрдо решила не появляться больше сегодня в столовой.
   Выходя из-за стола... нет, она опять запуталась. Выезжая из-за стола, выезжая. Глаза защипало - как давно не чувствовала она этого - и в уголках она ощутила влагу. Слёзы сдержать удалось, но в самом деле, лучше бы она этого не делала. На душе стало только хуже.
  
   Как и предполагалось, она провела вечер в одиночестве, сидя всё в том же кресле перед камином в холле. Единственное, чем ей нравился интернат, так это тем, что здесь был камин. За ним постоянно ухаживали, чистили, каждый вечер разжигали. Хотя Лора, надо признаться, за все проведённый рядом с камином часы ни разу не видела, чтобы кто-то бросал туда поленья. Скорее всего, он работал на газу, как обычная плита. Тем не менее, привлекательности это не убавляло. Вдобавок к этому, свет с восьми часов гасился и большой, нет, гигантский холл был освещён только пламенем камина. Изредка, наблюдая за пляской его языков, она вспоминала, как горел капот "шестёрки". Но отметала это воспоминание, вовремя отстранялась от него, не давая пробраться к душе и защемить её. И тогда уже пламя навевало ей древний ночной цыганский танец вокруг костра, с красивыми песнями и распалёнными выпадами танцоров, горячими, как и их сердца. С переливистой музыкой дудок, бубенцов и гитар. Под голоса прекрасных женщин и тенора крепких мужчин. Под манящим взором природы, а кольце из вагончиков, обтянутых тентом. Как бы ей хотелось вот так же закружиться, танцевать в опьяняющем порыве, в свободе. Эти мысль приносили боль, не меньшую, чем могли бы принести воспоминания. Но она была теплее и приятнее. Вместе с ней можно было мечтать. Парить над пламенем...
   Дрёма подкралась незаметно и поэтому она вздрогнула от неожиданность, слегка растерявшись поначалу, когда её кто-то окликнул. Её голова, мягко, расслабленно опустившаяся на плечо резко поднялась, шея вытянулась, причинив боль где-то в затылке. Она огляделась. Сзади к ней брело несколько подростков. Кто-то, как и она в кресле, кто-то на костылях. Кто-то без помощи унизительных инструментов, но согнутый и перекошенный. В темноте и сквозь ещё не сошедшую сонную пелену Лора различила двух девушек и трёх юношей.
   -Можно присесть? -Спросил один, на деревянных костылях, и тут же, не дождавшись ответа, плюхнулся на кожаный диван. Остальные последовали его примеру.
   Некоторое время, они сидели, уставившись на пламя. Может быть, они видели в нём то же, что и Лора. А может быть что-то своё. Она не знала. Да и не хотела знать, по сути. И, тем не менее, надо признать их присутствие её, как никак польстило. Сколько они так просидели, зачарованно глядя на огонь... Лора очнулась от глубокой задумчивости, только когда вдалеке хлопнула дверь и щёлкнул замок. Это означало, что дежурная медсестра заперлась у себя.
   -Ну? - Поднял брови тот, что был на костылях. Лора поняла, что как раз сигнала он и ждал, когда закроется комната дежурной. Это значит, что что-то он, а может, и они все затеяли. Скиталова отнеслась к этому равнодушно, продолжая, не в пример остальным, смотреть в полыхающий прямоугольник. И в то же время в каком-то отдалённом уголке мозга появилось любопытство. От этого стало даже как-то не по себе. Непривычно.
   -Всё? - Осведомилась грузная девушка. Очки на её крупном носу блеснули в далёком свете щёлочки между косяком и дверью, ведущей в длинный коридор, где находились бесконечные палаты и лестницы.
   -Ага, - подтвердил наглец с костылями. Довольно обрывистая и немногословная беседа у них выходила, однако с его лица не уходило игривое, шаловливое и бесконечно насмешливо-горькое выражение. Так или иначе, это располагало к себе и предполагало, что скоро разговор пойдёт более содержательный. Краем глаза Лора увидела, как он достаёт из кармана белую с синей полосой пачку сигарет. Раскрывает, достаёт одну себе, предлагает другим. Каждый угощается. Он положил пачку на стол, заключённый в полукруг из диванов и кресел и вслед за ней из кармана последовала зажигалка. Они раскурились, выпустили по клубу дыма, причмокнули, покивали в знак одобрения. Табак пришёлся по вкусу.
   Юноша на костылях повернул голову к Лоре, облокотившись о подлокотник и манерно держа, точно граф, между длинными тонкими пальцами фильтр сигареты. И предложил, после краткого её изучения:
   -Ты не хочешь?
   Чего греха таить, за Лорой водилась эта привычка. Но опять же, это было до аварии. Теперь же... сидя в жестянке на велосипедных колёсах, думаешь, о чём угодно, только не о том, как раздобыть жалкую табачную палочку. Мысли о курении даже и не навещают. Забывается как-то само собой. Скиталова не ответила, продолжая молчать, понимая, что выглядит как полная дура, упёртая овца. Но всё равно не решилась открыть рта. В чём причина такого поведения?
   Страшно было заговорить с кем-то после долгих месяцев молчания. Страшно было потерять собеседника в первую же секунду. Страшно было услышать свой голос.
   -Как хочешь, - сказал он и затянулся, повернувшись обратно к пламени. Почесал подбородок и снова задал ей вопрос, словно действуя на неё тем же упрямством: - Ты часто тут бываешь по ночам?
   Чтобы хоть как-то поднять себя в глазах ребят она медленно кивнула несколько раз головой. Если бы ни темнота и оранжевые блики пламени, на её лице можно было бы увидеть густую краску, разлившуюся от неуверенности и стеснения. Ей хотелось немедленно двинуться прочь отсюда, в палату, но любопытство не отпускало. Она осталась. Она ждала что будет дальше. А что-то ведь должно было случиться. Парень не сдавался. Переняв её же технику вести переговоры, он не отрываясь, не моргая смотрел на огонь и тихо меланхолично говорил:
   -Понятно. Приятно здесь посидеть ночью. Тихо. Спокойно. Не то что днём, ей богу, как в больнице. А так создаётся впечатление, будто ты в особняке каком-то, да? Правда, иногда чувство при этом возникает не очень... обнадёживающее я бы сказал. Как старики мы. Сидим и болтаем ни о чём.
   Впервые за те века, что тянулись в это проклятом кресле, Лора почувствовала, как примёрзшие к поручням безысходности руки стали чуточку теплее. Может, так? Её язык зашевелился сам собой, будто тоже уловил эту слабую, далёкую идею. Связки напряглись, её пересохший от долгого безмолвия рот разомкнулся и она сказала: "Да".
   Компания замерла. Застыла, как вырезанные в стене египетской гробницы фигурки - уж очень большое было с ними сходство - удивлённо уставились на неё. Они явно не ожидали от неё ничего подобного. С другой стороны, зачем тогда спрашивать? Ну, раз уж спросили, деваться некуда. Разговор начался с полной неожиданности, как раз тот феномен, который подтолкнул всех к более глубоким мыслям, чем те, что кружились у них сейчас в головах, к более тесной беседе. К более интригующей и преисполненной взаимопонимания, насколько оно только может быть обострено у подростков, объединённых между собой, и вместе с тем отделённых от всего мира одним общим проклятием, беседе.
   Лора наконец перевела взгляд на ребят. Пробежала им по их лицам. По их приспособлениям. У кого они были. Печально было их видеть. Почему-то, раньше, беспрерывно, почти двадцать четыре часа в сутки, находясь в обществе детей и подростков с теми или иными... недостатками, она никогда не испытывала этого чувства. Но сейчас это стало так чётко заметно. Будто бы их свело какой-то невидимой нитью, к которой каждый из них был привязан, сам о том не ведая. Словно они, как одинокие избранные оказались на перекрестье совершенно разных дорог.
   -Можно мне тоже одну? - Вкрадчиво, тихо спросила Лора, показывая глазами на пачку "Уинстон Латйс". Мальчик с костылями утвердительно кивнул, и это вышло как-то тепло, не формально сухо, как-то живо, отчего уверенности в Скиталовой чуточку прибавилось. Она протянулась за продолговатой бумажной коробочкой, прихватив и зажигалку, вытащила сигарету и поднесла ко рту. Давно она этим не баловалась. А стоит ли?
   -Что? - Поинтересовался какой-то юноша, и Лора обнаружила, что застыла с поднесённой к губам бумажно-никотиновой палочкой. Момент стеснения и робости заставил её сомнения и нерешительность отступить. Фильтр сам лёг между губ, руки сами чиркнули валиком, источив искру, родившую огонь. Первая затяжка, как и следовало ожидать оказалась болезненной. Лёгкие содрогнулись в спазме, Лора прокашлялась, изо всех сил сдерживаясь, чтобы это не выглядело как в первый раз. Наконец организм вспомнил размеренные отравленные пары, принял их и больше не выбрасывал попусту, жадно вбирая в себя.
   -И так, - начал мальчик с костылями, поудобнее устроившись на мягком диване. - Будем знакомиться. Это, - он указал на самого крайнего левого мальчика. - Константин.
   -Можно просто, Костя, - робко поправил тот. Хотя он сидел, его дефект был хорошо виден: вывернутые суставы, обрамлённые специальными ортопедическими аппаратами. Ужасно.
   -Вот это, - дальше мальчик перевёл указательный палец на грузную, тучную, но тем не менее, как показалось Лоре, привлекательную девушку. - Вера.
   Та лишь кивнула в подтверждение. Разобраться в её трудностях особо сложной задачей не представлялось.
   -Дальше, Михаил и Анна, - оба сидели в инвалидных креслах, как и Лора, помахали ей в знак приветствия ладошками. В полумраке не разобрать, но похожи на близнецов. - Меня зовут Борис. Или Боря. Или Бор. Как тебе удобнее. Теперь твоя очередь.
   Все выжидающе, но всё с той же робостью, уставились на неё. Это её слегка сбило с толку, но она быстро собралась с мыслями, и зачем-то по-солдатски, или как перед врачом доложила:
   -Лариса Скиталова, - подумав немного, пока ещё никто не успел ничего сказать, она сбивчиво поправилась:
   -Или... то есть просто Лора.
   -Вот и познакомились, - проговорил Борис, смакуя каждое слово, чудно двигая челюстями, как если бы он не говорил, а жевал.
   Снова повисла неловкая пауза. Удивительно, как быстро сменяется атмосфера в столь тесной и, в каком-то смысле странной компании. В начале все были раскрепощены, вели себя, практически не замечая вокруг ничего, что нормальному человеку должно было бы казаться душераздирающим. Затем последовали секунды скованности, когда Лора подала голос. Видимо, они уже присматривались к ней и раньше, знали, что она, мягко говоря, неразговорчива. А ту нате. Потом опять расслабленность, во время знакомства. А за нею - спад их уверенности, словно по синусоиде.
   -Эээ... так, - совершенно неуверенно попыталась нарушить молчание Лора, и сама пришла в некоторое оцепенение от того, что вдруг так неожиданно приняла инициативу. Впрочем, оно продолжалось не долго, по крайней мере, пиковая его часть. - Что же вы здесь делаете?
   -Здесь - это где? - Переспросил Михаил, приподняв одну бровь.
   Инициатива сделала Лоре ручкой и удалилась на покой, в который раз предав её замкнутости. Она лишь открывала рот и произносила что-то нечленораздельное, но ничего путного так и не выговорила. На помощь пришёл Борис, отчего у Скиталовой с души словно камень свалился; и она быстро, прежде чем тот успел произнести фразу до конца отметила про себя, что он весьма непредсказуем и, должно быть, обладает хорошей выдумкой.
   -Ну, как мы оказались в этом месте, то бишь Интернате Имени Кого-то Для ля-ля-ля и так далее, - он комично изобразил ладонями следы от опущенных слов. - Говорить, думаю, много не стоит. И так понятно, - он окинул всех взглядом. - Что без особых причин сюда не попадают. Верно?
   Все с готовностью важно согласно закивали головами, зачарованно слушая его монолог и благодаря в душе, за то, что в который раз спасает положение. А они боятся друг друга не меньше, чем я боюсь их - подумала Лора, периферийным зрением наблюдая за каждым из них.
   -Что же касается, - продолжал Борис. - Именно этого зала, именно этого камина, именно этих диванов и стола... хороший на самом деле вопрос.
   Он как-то причудливо цокнул, причмокнул толи языком, толи губами, сместив при этом нижнюю челюсть вбок. Хотя всем своим внешним видом он старался не выказывать своего волнения, его пальцы, скачущие, выбивающие дробь по подлокотнику его выдавали.
   -Осмелюсь предположить, что оказались, здесь и сейчас мы по той же причине, что и ты. - Отбивание вакханального марша пальцев на короткое мгновение прекратилось. - Наверное.
   -То есть? - В прострации спросила Лора и только спустя минуту поняла, что говорила так тихо, что её никто не услышал.
   -В общем... как бы это сказать? Понимаешь ли, трудно заснуть, когда знаешь, что за веками глаз тебя ждёт кошмар.
   Эта незамысловатая, по сути, фраза произвела на ребят какой-то гипнотический эффект. Они пребывали в состоянии горделивости и одновременно благоговейного ужаса от абсолютной правдивости и тяжести сказанного.
   Некоторое время они сидели не шевелясь, только бросая друг на друга взгляды. Первым ожил - уже никто не удивился, так быстро привыкнув к тому, что за ним вся телега - Борис, продолжая свою мысль:
   -Особенно, если он каждый раз возвращает тебя... туда...
   Теперь уже, в отличие от предыдущей, повисла напряжённая, неприятная пауза, преисполненная переживания и жалости к себе, тут же смываемой стыдом за неё же. От этого месива чувств создавалось ощущение неудобства. Кое-кто начал елозить на месте.
   -Особенно, - неожиданно, понизив голос до такой степени, что его было почти неслышно, добавил Борис. - Если при этом ещё твоя проклятая фантазия вырисовывает тебе и другие ужасы, от которых волосы встают дыбом. Вот полежишь ночь-другую с открытыми глазами, боясь их закрыть, подумаешь об этом, и ещё хуже становится. Потому что нечем опровергнуть их правдивость.
   Действительно, в реальности невозможно было бы перенести те переживания, которые преследуют человека во сне, Лора это знала по себе. Тем более что этот человек в силу некоторого перелома в своей жизни, стал гораздо более восприимчив буквально ко всему, что его окружает, как в материальном мире, так и в мире своих бесконечных, воспалённых грёз.
   -Фу... - расплылось в неодобрительной гримасе лицо Анны.
   -Вот именно, - он в одну затяжку прикончил сигарету и кинул окурок в камин.
   -А что вам снится? - Поинтересовалась Вера, всей своей мимикой извиняясь за неуместный вопрос, предполагавший продолжения неприятной, судя по всему, для них темы.
   -Может быть, тогда ты и начнёшь? - В словах Бориса проскользнуло раздражение и злоба, которые он, впрочем, очень умело замаскировал и их никто не заметил.
   Она неуверенно помялась, крутя так и сяк пальцы на руках, но всё же согласилась.
   -У меня сны постоянно получаются смешанными... знаете, всякие гадости из жизни из-за моего... моей болезни... в общем, смешанные с всякими гадостями, которых на самом деле не было. Получается каждый раз как-то по-разному, и в то же время одинаково. Ну... я не знаю как по-другому объяснить. Я...
   -Ладно, понятно, - остановил её Михаил. Та облегчённо вздохнула и успокоилась, прекратив теребить свои руки. - Сейчас я. Ладно?
   Никто возражать не стал. Только Аня кашлянула в кулак, напоминая о себе брату. Тот покосился на неё и добавил:
   -Я и Аня, я хотел сказать.
   И они начали рассказывать, перебивая друг друга, дополняя, ожесточённо жестикулируя руками. Судя по тому, что они так быстро выпаливали, Лора поняла, что оба, как и она, не были такими... какие они сейчас от рождения. Что-то вроде несчастного случая толи в школе, толи ещё где. И после этого - бесконечные кошмары, дополняемые красочными рисунками их собственного мозга. Они так быстро меняли тон, а так же ведущие роли, что понять больше уже было невозможно. Их эмоциональная тирада содержала огромным множеством мелочей и совершенно незначительных деталей, из-за которых приходилось после каждого слова долго его разбирать и осмысливать, что дальнейшее развитие событий их истории терялось. Примерно так же - Скиталова определила это по растерянным и смятённым лицам - чувствовали себя и остальные. Наконец, близнецы закончили.
   -Теперь я, - принял вахту Костя, только рты близнецов закрылись. Они выглядели немного обиженными, но всё же на душе стало полегче. - Я попал сюда из-за своих родителей.
   Лицо его приняло красный оттенок.
   -Это... то есть, конечно, они не выкручивали мне ноги, только чтобы отправить сюда. Нет, не в прямом смысле. Но они приложили к этому усилия, хотя вряд ли понимали, что творят.
   -Ты хочешь сказать, - вкрадчиво произнёс Борис, когда Костя прервался чтобы отдышаться. - Что твои родители, извини, конечно, что-то принимали, когда...
   -Моя мать была беременна. - Закончил за него Костя. - Да. Они, наверное, считали, что алкоголь это какое-то чудодейственное лекарство. Вот и пили. - Он замолчал, опустив глаза в пол. Потом добавил, подчеркнув:
   -Пили. Теперь нет.
   Кто-то хотел что-то сказать или спросить, но мальчик словно прочёл их мысли и завершил малоприятное повествование:
   -Они умерли.
   Лора испугалась, как бы он не разрыдался, но её опасения быстро развеялись. Костя поднял голову, протянулся за сигаретами и закурил ещё. Лицо его не выражало ни малейшего сожаления о случившимся с его родителями. Это даже пугало, в какой-то мере. Хотя, кто бы посмел его возбранить? Лоре вдруг вспомнился её сон. Мама... если бы она тогда согласилась поменяться с ней местами, то спасла бы её. Невероятным усилием воли, Скиталовой удалось отогнать эти мысли. Только не сейчас...
   -А я, - на грустном вздохе выговорил Борис, тоже взяв себе сигарету. - Получил эти замечательные зубочистки в больнице.
   Прикурил. Медленно, не торопясь, будто специально оттягивая время, положил зажигалку на стол, откинулся на спинку и сделал глубокую затяжку.
   -Шёл как-то вечером с курсов, - тихо продолжил он. - Прямо возле дома, стал переходить дорогу, на перекрёстке. Там автомобиль какой-то остановился, и мужик-шофёр мне рукой знак делает, чтоб я, мол, переходил быстрее. Пропускал он меня, в общем. Я начал переходить. Прямо у него перед бампером. А он возьми, псих ненормальный, да по газам.
   Ещё одна долгая затяжка. Лора подумала, что всё, он закончил. К такому выводу, видимо, пришли и остальные, потому что из завороженного состояния зачарованных слушателей пришли в шевеления и тихие переговоры между собой. Но Борис, стряхнув пепел в кусочек бумаги, сообщил, отчего все снова замерли:
   -И это ещё не конец. Да я сам так думал. Так вот я получил перелом обеих ног. Тот маньяк уехал, его так и не нашли. Свидетелей не было. Короче, он вышел сухим. - Помолчал, задумчиво прильнув к фильтру губами. - Меня прямо в ту же ночь на операционный стол и положили. Здесь начинается самое худшее. Я вообще с детства врачей боюсь, - он, извиняясь, посмотрел на них. - А тут ещё хирурга подняли с бодуна, хорошенького, злого. Денег никто не платит ведь за срочные операции. Раздражённый, взъерошенный, как чёрт. Да остальные там, из персонала, тоже не лучше. Я-то ведь так и не отключался тогда. Они заходят в эту комнату белую, кафельную, обкуренные. Перегаром воняет только так. И сходу давай у меня в ногах ковыряться. Видимо думали, я без сознания, ни анестезии, ничего не дали. А я и рот-то боялся открыть.
   По его слушателям прошла волна холода.
   -Закончилось всё тем, что хирург чего-то там напутал и вот, пожалуйста. - Он кинул презрительный взгляд на свои костыли. - Я здесь.
   -А что же родители? Почем тебя сюда-то? - Михаил задал тот вопрос, который в этот момент терзал их всех.
   -Да врач участковый, лечащий или как там его ещё? Не важно. В общем сказали, здесь мне лучше будет. Да и не так уж мы деньгами богаты, чтобы... сами понимаете. - Буркнул он напоследок и надолго впился в сигарету.
   Невесёлая история, однако, пострашнее любой услышанной до этого. Как он только перенёс всё это? Если бы Лора оказалась на его месте - он в этом не сомневалась - то точно бы получила разрыв сердца. Сама она, вдруг открыла для себя, что тоже, как и Борис, питает к врачам какую-то неприязнь. Раньше такого она за собой не замечала. Может, это очередная особенность пребывания в интернате? Не так уж важно. Главное, появилась новая булавка в рукаве.
   -Ну? - В тон своему рассказу спросил Борис, пытливо глядя на неё.
   -Что? - Он не поняла сразу. Но быстро догадалась, что теперь её очередь. Вот здесь она отнюдь не была уверена, что сможет поведать им о том, что случилось с ней. Потому что кроме кошмарного сновидения у неё не осталось никаких воспоминаний о той ночи. Да и не рассчитывала, надо признаться, она, что поведает кому-то своё самое потаённое, глубинное, что у неё есть.
   -Твоя очередь, - сухо подтвердил её опасения Борис.
   -Не бойся, - неуверенно подбодрил её Михаил.
   -Не стесняйся, - поддержала брата Анна.
   -Давай, - мягко поддакнул Костя.
   -Ну... что ж... - она ощутила жар, заливший её лицо, не успела она произнести и первых двух слов. В голове промелькнуло предательски и подло: "Молчи". Но она знала, что молчать дальше - значит упустить свой шанс хоть как-то раскрыться, хоть как-то облегчить свои внутренние муки. И ведь разве более здравые мысли не приходят из общения? Была не была. Она сделала глубокий вздох, облизала пересохшие от волнения губы. И начала рассказывать.
   Она говорила долго, не спеша. Таким ровным голосом, изо всех сил сдерживая его дрожание, каким только могла. И походу своей истории, впервые излагаемой вслух, сама поняла, насколько она мистична и неправдоподобно ужасна. Так или иначе, её слушали даже с большей зачарованностью, чем это было, когда говорил Борис. Лора заметила, что мысленно уже давно отвлеклась от рассказа, а её рот, связки, язык продолжали иссякать звук за звуком, букву за буквой.
   Она закончила нескоро. Прошло где-то полчаса, прежде чем она остановилась. Когда она высказалась, по телу разлилось тепло, но легче всё равно не стало, хотя теперь она чувствовала себя гораздо более уверенной в себе.
   -Ничего себе, - протянул Михаил.
   -Угу, - кивнула Анна.
   -Это действительно было так? - Осторожно спросил Борис.
   Лора уверена не была, но шейные мышцы напряглись самим собой, потащив подбородок, лицо, лоб вниз. Затем заработали мышцы сзади, возвращая голову в прежнее положение. Движение получилось механическим, неестественным, но сомнений ни у кого не вызвало, как ни странно.
   -Ну и что теперь? - Спросил Костя, обращаясь ко всем.
   -Что "что"? - Как-то зло переспросила Вера, начиная хмуриться. Выглядело это отнюдь не красиво. Складки на лбу были глубокими, кривыми и жутковатыми, даже не смотря на то, что брови она свела совсем чуть-чуть.
   -Вот мы рассказали друг другу о своих, так сказать...
   -Кошмарах? - Помог Михаил.
   -Да. Именно. Но я не чувствую какого облегчения. Ведь это должно было случиться, верно? А тут только какая-то тревога непонятная.
   -Ага, точно, - подтвердила Анна.
   -Знаете что? - Загадочно произнёс Борис и напряжение спало, сменившись страждущим интересом. Накопившиеся чувства, вынесенные в этот тесный круг, не улетучились. Наоборот, появилось ещё более тягучее ощущение их присутствия. И вместе с тем, желание от них избавиться. - У нас рядом с домом, есть библиотека. Неплохая такая библиотека, знаете ли.
   -И что? - Раздражённо поторопила его Вера. В том, что её охватывала неясная, спонтанная паника, смешанная с полнейшим и глупым бездействием, Лора уже не сомневалась. От этого стало и жалко и страшно за неё одновременно. Но порицать её было нельзя. Ведь каждый хотел узнать, в какой стороне выход, а Боря тянул время, толи намеренно, толи подбирая слова. В любом случае, это было не совсем красиво с его стороны.
   Борис совершенно неожиданно посмотрел ей в глаза, своим колким, невероятно проникновенным взглядом. Лицо его выражало абсолютную сосредоточенность и серьёзность. Под этим волевым взглядом Вера прекратила эту странную истерику, успокоилась, сложила руки на животе и покорно стала ждать продолжения. Стало ясно, что он волнуется не меньше остальных и всеми силами пытается собраться с мыслями.
   -В этой библиотеке есть один отдел. Он находится в самой дальней её части. Самый заброшенный, самый пыльный отдел. Туда практически никто не заходит. Я как-то поинтересовался у библиотекарши, что там за книги. Она - представляет себе? - не вспомнила. Я прошёл туда. Взял первую же приглянувшуюся книгу. Название стёрлось с пожухлой обложки, так что мне пришлось её открывать, чтобы понять, к какому роду она принадлежит. Как она называется, я так и не понял. Оглавление тоже было какое-то запутанное. В общем, я решил её взять. Принёс домой и стал читать. Там описывались разные психические явления, мудрёные слова и прочее, прочее, прочее... Так вот в какой-то из глав, было и про кошмары. Сейчас уже точно не помню, но там вроде бы говорилось, что чтобы избавиться от гнетущих мыслей и плохих снов, нужно написать о них. И лучше, если это будет делать не один человек, а целая группа.
   -И ты, - уточнил Костя. - Предлагаешь написать о наших кошмарах, не так ли? Допустим, и что же мы будем потом с этим делать?
   -Это уже не важно. Главное написать. А потом спрячем куда-нибудь. Тут недавно парень один молодой на стажировку сюда попал. Его здесь недолюбливают, особо не жалуют, так что можно считать своим. Я завтра договорюсь с ним, он машинку печатную принесёт и уже завтра ночью мы всё и напишем.
   -Хорошо, - согласился Михаил. - Но мы же не будем просто по-глупому перекатывать то, что нас преследует.
   -Нет. Но можно же придумать сюжет, и к нему уже приплетать наши истории. Главное, что бы получилось совсем жутко, чтобы все кошмары ушли на бумагу.
   -Вот как? - Задумчиво произнесла Анна, глядя в никуда.
   -И какой же сюжет нам взять? - Спросила Вера.
   Борис потёр подбородок, раздумывая над этим. Потом прищёлкнул пальцами и заявил:
   -Я бы предложил в качестве основы взять следующее.
   -Не томи, барин, - хмыкнула Анна.
   -Знаете, я думаю, все здесь в той или иной мере недолюбливают медицинскую науку.
   -Ну не столько науку, - поправила Вера. - Сколько самих докторов.
   -Можно и так. Так вот историю можно развернуть прямо здесь, в этом интернате. Сделать из главврача маньяка, или какое-нибудь сверхъестественное человекоподобное существо. То есть, допустим, он сходит с ума...
   -Понятно, - сказал Костя. - Как раз то, что нужно.
   -Ну, как?
   Они выразили своё одобрение дружным "Да".
   -Тем более придумывать надо будет самую малость, - возбуждённо продолжал Боря. - Видите: эта скрытность нашего "главного". Потом, вспомните, как вы сюда попали. Не из-за чего, а именно как. Обычно детей сюда отдают за деньги, то есть родители платят за уход, обучение и так далее. Вас же сюда определили ваши лечащие врачи. За так. Теперь посмотрите, как обращаются с нами, и с ними. Разницу чувствуете? На нас словно и внимания никто обращать не хочет. Отсюда ещё одна идея.
   -Какая? - В унисон спросили они.
   -К истории можно добавить ещё то, что в интернате действует подпольная организация, занимающаяся нелегальным бизнесом, по продаже человеческих органов на пересадку. Заправляет всем врач. Так вот он резал-резал, убивал-убивал, и свихнулся. Ещё можно добавить, что он занимался оккультизмом и на этой почве у него развился психоз. Или шизофрения. А?
   -Неплохо, неплохо, - одобрительно протянул Михаил. Потом с издевкой спросил:
   -Только вот если так, то что ж нас до сих пор не перерезали?
  
   Глава 2.
  
   Виктор Безликов стоял, повернувшись к Алексею спиной, разглядывая инструменты, аккуратно разложенные перед ним. Здесь были скальпели, корнцанги, продолговатые старинные ножи для ампутации, которым он гордился больше всего. Необычная одним словом коллекция, от которой даже у посвящённого в дела хирургии мороз пробежал бы по спине. Но Алексей уже давно свыкся с этим. Он, как никак, менеджер интерната и состоит в одном с Виктором бизнесе. И за те долгие годы и тайные операции, проведённые в стенах этого здания, хочешь не хочешь, а привыкаешь к подобным страхам. Привык он и к этому, так сказать, предбаннику, ведущему в саму "кровавую баню", хотя холодок ещё иногда колол его в сердце, когда он заходил сюда. Виктор говорил мягко, но всё взволнованно. Алексей давно научился определять настроение главврача и, подстраиваясь под него, вести переговоры. Они недолюбливали друг друга, но были связаны накрепко общим делом. Безликов стоял как-то криво, навалившись на левую ногу. Он никогда не говорил об этом, но Алексей знал - или не будь он Алексеем Идохиным - из своих источников, что у врача врождённый дефект миниска в правом колене. И не только это знал о нём Алексей, но помалкивал. Потому что... боялся.
   -Мы можем говорить их родителям, - вещал Виктор, не отрываясь от своей коллекции. - Беднякам и пьяницам, что они сбежали или покончили с собой. И эта чернь охотно будет верить всему, потому что дети для них только лишний груз. Но если дети в действительности вздумают сбежать... тогда - конец. Или мы найдём клиентуру, или придётся... сам понимаешь... избавляться от них. Кроме того, - после небольшой, но чрезвычайно напряжённой паузы выразительно добавил он. - Наш "материал" стынет.
   Говорил он уверенно, строго, серьёзно и убедительно, манерно, но не поворачивался к собеседнику. И это могло бы показаться удивительным, даже парадоксальным не сведущему человеку, как же это так, с такими-то риторическими талантами, и выказывать такое неуважение к своему оппоненту. Но Алексей и здесь был в курсе, не будь он Алексеем Идохиным. Давно привык и даже позволял себе посмеиваться над Виктором. Дело в том, что Безликов боялся встречи с ним глазами. Стоило ему уловить взгляд собеседника и он начинал теряться, нервничать, хотя хорошо маскировал всё это. При случае, что случалось чаще всего, он смотрел не прямо в глаза, в основание лба, в точку между бровей. В иных ситуациях, предпочитал тайно смотреть на собеседника в отражении зеркала или чего-либо похожего по свойствам. И тогда помимо насмешки, Алексей испытывал лёгкое недоумение. Виктор обладал пронзительным, колючим взглядом своих карих глаз, мог сам кого угодно смутить ими. Ну что ж, фобия есть фобия. В некоторой степени, это даже могло быть полезным в общении с Виктором.
   -Сейчас наши клиенты боятся. Ты же знаешь, органы недолюбливают этот бизнес, он у них считается самым грязным... ну, ты понимаешь, о чём я. Тем более что сейчас они особенно озверели.
   -И тем не менее. Надо же что-то предпринять. Иначе они расползутся как тараканы, или ещё чего хуже, вынюхают что-нибудь.
   Как не крути, Виктор был прав, надо что-то делать. И чем быстрее, тем лучше. Иначе эта группа, которую они с менеджером кое-какой клиники в Москве набрали, опираясь на данные из компьютера, не без помощи Безликова, конечно, заподозрит неладное. Не факт, что они ещё не заподозрили. Возможно, они уже могли заметить разницу в обращении персонала с ними и другими детьми, за нахождение здесь которых платили. Опасная, однако, начинала ситуация складываться.
   Алексей пробормотал что-то бессвязное, пообещав, что свяжется ещё раз с их постоянными клиентами, посмотрит, что сможет ещё сделать, и поспешил удалиться. Выйдя в тёмный коридор, зашагал прочь от треклятой комнаты, прочь из хирургического отделения. Чёрт его занёс сюда, так его раз так. Ещё это отделение, в подвале да в самой глубинной, самой далёкой северной части. И идти тут было страшно, когда вокруг темно, а позади, за дверью, остался не совсем нормальный, как начинал подозревать Алексей, на голову доктор. Страх был даже отчасти какой-то суеверный. Тьфу на это всё! И он ускорил шаг.
   Виктор Безликов остался один. И это, надо сказать, немного охладило его разгорячённые чувства. Чего Алексей его так разозлил, он сам понять не мог. Этот слишком мягкотелый для такого рода работы. Может сломаться. Может подвести. Может и настучать. Но пока приходилось мириться, потому что основательных доказательств чего-либо из перечисленного у Виктора не было. Он, как и Виктор, впрочем - волк. Самый настоящий волк. Хилый, слабый, но хитрый. А всё же гораздо приятнее знать, что ещё один волк, там, за спиной - из твоей стаи. Так что, надо всё проверять, за всем следить.
   Он не без удовольствия оглядел ещё раз свою "коллекцию". Хотя, по правде говоря, коллекцией эти ножи не были. Ведь какую коллекцию, и, главное, какой коллекционер будет использовать в работе? Никакой. А ему время от времени приходилось держать в руках нож-другой с этих металлических подносов. Не сказать, что это не доставляло ему удовольствия. Но было слишком незначительно. А более глубокие свои желания он хранил в себе, понимая, что они являются признаками. А ему не хотелось поставить точку в своей жизни таким образом. Он, квалифицированный врач, с двумя высшими образованьями и - себе он этого никогда не говорил, но часто слышал от сотрудников и приближённых - кроме всего прочего, гениальный выдумщик, художник и мастер на все руки. Повинуясь тому же порыву, что скрывал его признаки, он душил и гордость, поскольку она только и могла, что портить его навыки и, главное, репутацию.
   Странно, отец всегда говорил, что Виктор растёт бессердечным, даже диким. Может это и так. Не раз он слышал это от своих одноклассников, сокурсников и прочих знакомых. Но разве может он быть диким, бессердечным? Вряд ли. Ведь он держит себя в узде, хотя мог бы и не держать. Он сдерживает свои страшные желания. Хотя обладает достаточной властью, чтобы этого не делать. Так разве он волк?
   Несмотря на твёрдый приказ выбросить вон все свои эмоции и хоть немного отдохнуть, раздражение всё никак не проходило. Но он знал, как от него избавить. Благо ещё время подходящее. Не увидит никто.
   Был у него один способ, усыплять в себе и признаки, и вредные эмоции. Замечательный, гениальный, как бы сказали его сотрудники и приближённые, способ. Но они не скажут. Потому что никогда не узнают ни о способе, ни о том, для чего он нужен.
   Виктор вышел из комнаты, предусмотрительно погасив в ней свет. Алексей никогда не гасил, если выходил последним или оставался один. Маленький, трусливый человечек, под шкурой которого скрывался старый хитрый волк. Прошёл по коридору, оказавшись в складском помещении - мишуре, маскировке операционной - к лифту. Здесь ещё остался запах туалетной воды Алексея. Это запах чуть прибавил раздражения к тому, что уже имелось в нём. Виктор сморщился, нахмурившись, отчего краешек верхней губы приподнялся, обнажая несколько передних зубов. О вкусах этот человек-волк знал разве только, что о них не спорят. Он с нетерпением, остервенело, надавил несколько раз на кнопку вызова, мысленно подгоняя медлительную кабинку, начавшую сонно спускаться вниз.
  
   Борис сделал всем знак молчать. И когда они замолкли, прекратив обсуждать и предлагать свои идеи по поводу завтрашнего мероприятия, словно оно было чем-то сверх значительным - Лора не могла лгать себе, она тоже была взволнованна и ждала этого - она услышала как работает механизм, поднимающий грузовой лифт, гулко разносящий по пустынному коридору.
   -По-моему сюда сейчас кто-то придёт, - предположил Костя. Его глаза боязливо метались из стороны в сторону, не стремясь увидеть что-то определённое.
   -По-моему тоже, - согласился Борис. - Надо расходиться. Завтра увидимся. Я договорюсь с Сергеем и сообщу вам.
   Они, не сговариваясь, двинулись к выходу их зала, расползаться по своим палатам.
   Через несколько минут в зал вошёл Виктор. Осмотревшись, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, он спустился с невысоких ступеней, подошёл к камину и сел за резной стол. Вытащил из кармана халата маленький ключик и бережно открыл хрупкий замок ящичка. Выдвинул его и пошарил внутри рукой. К столешнице был прикреплён блокнот в твёрдом, глянцевом переплёте. Он аккуратно вытащил его, вынул из нагрудного кармана карандаш со сменными грифелями - его профессиональным, так сказать, инструментом для творения.
   Так же аккуратно, почти с придыханием раскрыл маленькую книжечку, и сразу же большая часть раздражительности и злобы спала с его плеч. Перед глазами предстали рисунки, изображающие самые изощрённые сцены насилия и боли, какие только мог родить его самый тёмный, самый дальний уголок сознания. Эти вакханальные сцены танцев плоти и металла смешивались так же с артистичными позами их героев, фоном, местом, где происходил тот или иной сюжет. Он пролистал блокнот от начала и до последней его зарисовки, подолгу задерживаясь на каждой детали. Лица каждого человека изображало какое-то сильное, во стократ преумноженное чувство. Подобострастие, грусть, тоску и многое другое. Каждому своё.
   Его рука, вдохновлённая дремлющей большую часть времени стороной сознания и теперь вновь пробужденной, начала штрих за штрихом выводить новую картину. Он настолько увлёкся работой, всецело поглотившей, обволокшей его, что, словно после сладкого сна, обнаружил себя сидящим и смотрящим на завершённое творение только к утру.
  
   Глава 3.
  
   Возбуждение, с которым Лора проснулась следующим утром, не покидало её до самой ночи. И даже обычное скверное ночное видение - родители в перевёрнутой "шестёрке" - не могло его заглушить, перебить. Наверное, даже наоборот подогревало желание приблизить всеми силами встречу. От этого она испытывала странное двоякое чувство. Ей всё время не сиделось, не терпелось снова увидеться с новыми знакомыми; и сделать скорее то, что они собирались сделать. Как-то, она знала, что это должно помочь им. Ей. Если не прямо, как говорил Борис, то хотя бы косвенно. И в то же время, Лора чувствовала себя виноватой. Точно, таким образом, хотела избавиться от родителей, от воспоминаний о них. Странное ощущение. Но она старалась оградиться от него, понимая, что оно может только всё ухудшить. Потому что теперь у неё есть кое-что. Так внезапно, вдруг, что трудно в это поверить, у неё появилось то, ради чего она захотела пережить очередной день.
   Они договорились встретиться сегодня в тот же час, что и вчера. Борис пообещал, что раздобудет через своего знакомого печатную машинку и бумагу. Но до того момента ещё нужно дотянуть.
   Как она пережила скучные занятия, тянувшиеся, казалось, не часами, а целыми неделями, она сама не знала, и это было сравнимо с настоящим подвигом. Её внимание постоянно было занято то прошлым, где она помимо своей воли была виновна в смерти родителей, или, по крайней мере, одного из них - матери - не согласившись сесть вперёд. То предстоящим, в котором выдуманная вина и поселившийся за ней ужас могли отступить. И от этого преподаватели часто хмурились и даже делали ей замечания, когда занятая своими мыслями она не реагировала на какую-нибудь просьбу, или не писала что положено в тетради. Но, так или иначе, она пережила этот каторжный день.
   Сидя за столом и чисто механически пережёвывая свой ужин, она не заметила приближения Бориса. Тот подковылял к ней сзади, так, что в общем-то не заметить его было весьма трудно, но она всё же вздрогнула от неожиданности, до того момента задумчиво и сосредоточенно уставившись в одну точку на стене. Он положил руку ей на плечо и прошептал:
   -Подходи к камину сегодня к двенадцати. Хорошо?
   Она кивнула, чувствуя себя шпионкой - так они скрытно себя вели. А смотрелись должно быть ещё подозрительнее. Но за весь вечер никто не обратился к ней с расспросами о том, что они обсуждали с этим мальчиком на костылях. Вскоре с ужином было покончено и оставалось только переждать как-то два часа. Мучительнее всего в долгом ожидании последние мгновения.
   И все эти два часа она решила отсидеть в зале, у камина. Всё равно делать ей больше было нечего. Надеялась как и в прошлый раз задремать и проснуться, когда подтянутся остальные. Но не вышло, и она просто молча и недвижно сидела в своём кресле, считая минуты.
   Вот погасили свет. Вот захлопнулась дверь дежурной медсестры. И из коридора послышалось шарканье тапочек о линолеум. Это ковылял к ней Боря. За ним скрипели колёсами Михаил и Аня. Потом подошли И вера с Костей.
   -Сейчас, сейчас, - нервно потирая колени вспотевшими ладонями, пообещал Борис, когда все расселись. - Он сказал, что придёт, когда все лягут спать.
   Они все были страшно взволнованны, все раздражены долгим ожиданием но настолько трепетали при мысли о том, что собираются сделать, что не стали ни укорять Бориса за то, что он не наказал своему знакомому действовать побыстрее, ни подгонять самого стажёра бранью. Просто сидели и переглядывались, ловили взгляды соседей, сидевших рядом или напротив и переводили глаза на огонь. И снова на товарищей.
   Отворилась со скрипом и хлопнула далеко по коридору дверь, и глухие стены предали его гулким эхом. Через минуту из полу прикрытой двери показался молодой человек в белом халате, черных ботинках на небольших каблуках, несший массивный интересного вида предмет, обхватив его со всех сторон руками. Из-под мышки у него торчала стопка печатных листов.
   Подойдя к ним он опустил предмет на стол, положил рядом листы. Потом достал из кармана маленькую жестяную баночку и водрузил её поверх стопки. Затем, ещё не успев перевести дыхания, представился:
   -Всем привет. Я - Сергей. Будем знакомы.
   Каждый назвал себя. Сергей, выслушивая имена ребят пристально вглядывался в каждого, словно мог прочесть его мысли. И когда его взгляд остановился на Лоре, ей Скиталовой показалось, что он смотрит на ней как-то не так, как смотрел на других. Как-то более проникновенно что ли. Это продолжалось недолго, но Лоре хватило времени, чтобы запомнить этот взгляд. Сергей, должно быть, смутившись, угадав её удивление, поспешил перевести глаза на следующего подростка. Самому ему, судя по всему, было лет не больше, чем здесь присутствующим. Разве что на год постарше. И говорил он по-юношески. И вместе с тем мягко. А за этой мягкостью скрывалась робость. Но Лоре не хватило духу спросить, каков его возраст, и почему его голос звучит так непривычно.
   -Ну, - произнёс он, посмотрев на наручные часы. - Я пошёл. А то уже поздно, а до дома добираться чёрте знает сколько. Хорошо ещё машина своя есть.
   -Машина? - С известно толикой восторга переспросил Михаил, воззрившись на него. Сергей в ответ кивнул, помахал рукой и направился к выходу. Закрылась стеклянная дверь, за которой его поглотили тьма и холод, и на некоторое время стало совсем тихо. Только потрескивание огня в камине.
   Первым, чего и следовало ожидать, нарушил тишину Борис. Не говоря ни слова, он придвинулся поближе к печатной машинке, повернул клавишами к себе и внимательно изучил. Наступил торжественный момент.
   -Кто-нибудь знает, как её заправлять? - Неожиданно спросил Борис.
   Лоре, поднаторевшей в словотворческих делах, уже приходилось сталкиваться с подобными диковинками и она вызвалась попробовать управиться с ней. Кое-как зарядив краску, покоившуюся в жестяной баночке и заправив бумагу, она размяла пальцы, приготовившись писать, и выжидающе посмотрела на них.
   Скоро их фантазии, невысказанные чувства, кошмары, запертые до этой минуты в кондовом сундуке мозга, слились в общий поток и стали плавно ложиться на бумагу. Лора почти безостановочно стучала по клавишам, то и дело опуская голову к клавиатуре и поднимая её обратно к листу. Они предлагали свои идеи, говорили, как писать, а она дополняла их, и в свою очередь вставляла что-то своё, непременно согласуясь перед этим с ними. Удивительно, но они не сговаривались между собой, не обдумывали, как будет развиваться сюжет. По сути, его и не было. Но история получалась сама собой. Точно она сама хотела, чтобы её написали.
   Когда они закончили, наручные часы кости показывали пятнадцать минут четвёртого. Некоторое время они ещё сидели молча перечитывая написанное. Сдерживая это в своих головах они содрогались, когда оно всплывало вдруг в уме. Но сейчас, перечитывая это со слегка пожелтевшей от бездействия и времени бумаги, они даже испытывали какое-то облегчение. Приятная пустота заполнилась сонной дымкой и радостной усталостью от проделанной работы. Впервые каждый из них почувствовал, что смертельно устал и хочет спать. Но теперь они жаждали сна и не боялись его.
   -Куда нам его положить? - Спросила Лора, зевая, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
   Борис окинул зал глазами и задумался.
   -Не тащить же его в палату. Тем более, если тащить, то нужно решить, что его возьмёт. - Сообщил Михаил. Костя согласно крякнул.
   -Не надо его никуда тащить, - успокоил Боря. Его взгляд остановился на ящичке стола. - Вы хоть раз видели, что бы его, - он мотнул на ящичек головой. - Когда-либо открывали, трогали или вообще обращали на него какое-либо внимание?
   Они подумали с минуту и отрицательно покачали головами.
   -Я думаю, если мы спрячем его сюда, ничего не будет. А?
   -Давай, - согласился Михаил.
   -Угу, - подтвердила сестра.
   Боря дурнёл за висячую металлическую фигурную ручку, но ящичек не поддался.
   -Вот, что и требовалось доказать, - улыбнулся он. - Заперт.
   -Так как же ты его откроешь? - Иронически скривила губы Вера.
   -Дай заколку. Такие замки обычно не сложные.
   Она протянула ему свою заколку. Тот повертел ею в маленькой замочной скважине, что-то щёлкнуло, и на этот раз ящичек поддался. Внутри было пусто. Борис бережно, точно дитя, положил несколько листочков, усыпанных чёрными буквами на сухую дощечку и так же бережно задвинул ящик. Закрыл замок и отдал заколку Вере.
   -Так, - потёр он друг о друга ладони. - Теперь надо отнести машинку в раздевалку. Сергей завтра о ней позаботиться. - Он вопрошающе посмотрел на них. - Кто?
   Костя, хмыкнув и наморщив нос, поднял руку.
   -Вот и хорошо, - подвёл итог Боря. - Что ж, будем надеяться, это поможет. Надеюсь, приятных сновидений.
   Он встал, опираясь на свои подпорки и пригласил всех пройти к коридору.
   Этой ночью Лора спала как ребёнок, сладко, глубоко и безмятежно. Ни один сон не навестил её, но и этого было достаточно, чтобы принести в её разум умиротворение и покой. За секунду до того, как забыться, её показалось даже, что она может чувствовать шаги подступающего сна: как будто кто-то гладил приятно прохладными влажными кисточками по закрытым глазам.
   На утро она впервые за два года встала бодрой и как никогда выспавшейся. И впервые за два года - без ощущения отчуждённости.
  
   Глава 4.
  
   У какого-то ребёнка случился приступ эпилепсии. Тьфу, этого ещё не хватало! Только бы об этом не узнали за пределами интерната, иначе будет разбирательство. Виктора разбудила дежурная по этажу, где спал мальчишка, прибежала к нему, стала причитать охать-ахать, толком объяснить ничего не может. Дура, идиотка, одним словом. Безликов вскочил с постели как ошпаренный, ещё не оклемавшись ото сна, стал почти вслепую натягивать на себя одежду, растрёпанный, заспанный с отлежавшимися в неудобной позе, на неудобной кровати, руками и ногами выбежал в коридор и бросился за сестрой, проклиная себя за то, что не поехал домой. Далеко, да всё спокойнее.
   Сестра привела его в палату, номер которой он спросонья не додумался отметить, указала на пацана. Дальше Виктор, в каком-то смысле повёл себя некомпетентно. Но, тем не менее, оправдывал себя тем, что без тех действий он бы вряд ли смог помочь мальчугану. Он выбежал в туалет, открыл на всю кран, подставил под струю холодной воды голову и с минуту стоял так, пока не пришёл в себя. И только потом вернулся в палату, поплутав немного между дверьми, в поисках нужной. Его встретили няньки и сестра, все с круглыми от изумления глазами. Он рявкнул на них, что бы принесли носилки, огрызаясь, что не сумели по-человечески, сами отнести ребёнка в изолятор.
   Когда с этим было покончено, он не удержался от рюмочки коньяка, спрятанного в его кабинете. Хороший, что называется ядрёный. Стало немного легче, нашло лёгкое расслабление. Которое прервалось, в общем-то, не успев толком начаться, так как он вспомнил, что так и не позавтракал. Точнее, вспомнил не он, а желудок, начавший ныть и урчать. Пришлось тащиться в столовую. На ходу он бранил парня, у которого случился припадок, и обдумывал, как бы впредь предотвратить нечто подобное. Если у него действительно эпилепсия - а в этом надо ещё разобраться - то об этом, скорее всего, знают его толстосумы-родители. Если они об этом знают, то будут хоть и мельком, но всё же следить за состоянием их любимого - так его раз так! - чада, и какая-нибудь глупая овца-медсестра не преминёт сообщить им о случившемся. Тогда они приедут и будут долго и упорно допрашивать Виктора, упрашивать за более тщательный уход и надзор за их ребёнком и так далее, и так далее. Оставалось лишь надеяться, что обойдётся. Что у этого парня просто на нервной почве случилось или от недосыпа. Причину-то найти можно. Не первый раз, находили.
   Но не успел он найти причину. Потому что через треть часа, как он поел, приехали родители мальчика. Не смотря на всю свою состоятельность, выглядели они бедно и побито жизнью. Под глазами пудовые мешки, одежонка старая и вся обтёртая. Виктору даже на какой-то момент стало их жаль. Но вскоре жалость переросла в злобу, потому что они не переставали липнуть к нему с вопросами, на которые он уже ответил, и не один раз. Хотелось послать их чертям, но профессиональная репутация не позволяла. Кое-как он отделался от них, отослав к сыну. Сам плюхнулся на диван в зале и перевёл дыхание. Вот же достанут. Да ещё дефективный миниск ныть начал. О, Дьяволы! Как бы легко было работать со шпанятами с вокзалов и подворотен! Никаких родителей, никаких разбирательств, и никаких забот. Пусть в грязи, пусть заболеваниями, от перечня которых их больничные карты наверняка бы превратились в полуторакилограммовые талмуды. Пусть и платили бы не так много... о, нет. Нельзя. И не надо забывать, почему. Виктор пресёк эту внутреннюю эго-истерику, и даже не стал приводить в аргумент спокойствию устоявшиеся факты, которые они с Алексеем так долго обсуждали, вступая в бизнес.
   Напряжение ударило в виски. Он помассировал их круговыми движениями, но оно не спало. Чем бы себя занять, чтобы и успокоиться, и ожидание приукрасить? А то ведь сейчас вернутся и снова тиранить начнут. На глаза попался ящичек, где он хранил свой блокнот. И тут же страстно захотелось пробежаться взглядом по рисункам, словно это был наркотик, способный снять любую боль. Странно, отстранёно подумал Виктор, боль снимает боль. Он хмыкнул и полез в карман за ключиком.
   Отпер крошечный, можно сказать старинный замок и, не глядя, сунул привычным движением внутрь руку, обшаривая поверхность столешника. Нащупал блокнот, открепил его, стал уже было вытягивать руку назад, как костяшки его зашуршали обо что-то. Деревом, из которого был сделан ящичек, это быть не могло. Сколько раз он доставал и обирал свой альбом, непременно касаясь костяшками дна, но такого звука ему слышать не доводилось.
   Он выпустил блокнот, убрал руку и воззрился на чужеродный предмет. Его глазам предстала небольшая, всего в несколько желтоватых печатных листов, стопка, исписанная маленькими, чёрными печатными буквами. Судя по всему, это было чем-то вроде рассказа, правда, названия у него не было. Да и написан он был с кучей ошибок и поправок. Это представлялось даже интересным. Кто-то написал это, и положил сюда, явно полагая, что здесь его никто не найдёт, и, соответственно, не зная, что Виктор время от времени пользуется ящичком. Безликов вытащил стопку, задвинул ящичек и закрыл его, не отрываясь разглядывая её и улыбаясь от какой-то неясной, злорадной радости внутри. Из дверей, ведущих к изолятору, показались родители мальчугана, и он поспешно, неаккуратно сложил листочки вчетверо и сунул их в карман. Предстояла очередная тирада, но он уже был к ней готов. Недобро улыбаясь, встал, и направился к родителям.
  
   Прочёл он рассказ чуть позже, когда назойливые родители, наконец, ушли. Заперся у себя в кабинете, предварительно заказав поварихе в столовой кофе покрепче, и, усевшись в мягкое кожаное кресло, начал впитывать его в себя. Рассказ, казалось, был прост, но и в то же время мудрён. Понятен и запутан. В основном он состоял из отдельных историй, весьма умело сотканных воедино. Да каких историй! Любой писатель ужасов вряд ли придумал бы лучше. Было, правда, одно но в этой рукописи. Скелетом рассказа служила незаконная торговля человеческими органами. Как раз то, чем занимался Виктор. И действие разворачивалось именно в этом интернате. Наводило на мысли, а не пронюхал ли кто о деле? Но встречал он эти мысли как-то расслабленно, почти блаженно. Настолько всё было хорошо прикрыто, настолько чисто, что возможность информационной утечки полностью исключалась.
   Читать он закончил нескоро, смакуя получаемую информацию, наслаждаясь ею. Безымянное творение заслуживало похвалы и, несомненно, место на хранении у Безликова, поскольку здорово вязалось с его рисунками и второй, так сказать работой. И характером. Когда он спрятал тоненькую стопку в шкафчик, предусмотрительно положив её в папку, чтобы у уборщицы, еженедельно протиравшей здесь пыль, он не вызвал никаких подозрений, часы показывали десять - начало одиннадцатого. Его разморило и жутко тянуло в сон. Не удержавшись, он прикорнул прямо в кресле.
  
   Товарищей по ночным вылазкам Лора встретила только за обедом. Все они казались посвежевшими, налившимися краской, бодрыми. Они поделились впечатлениями от крепкого, здорово сна, прихлёбывая суп, который теперь казался таким вкусным и желанным, будто такой никогда раньше ещё не подавали. Когда с ним было покончено, желудок попросил ещё, и Лоре, с толикой приятного удивления с непривычки, пришлось взять в качестве добавки и второе блюдо.
   Весь оставшийся день они провели вместе, более не вспоминая ни минувшую вылазку, ни их горести. Распрощались на том, что пожелали друг другу приятного сна. Такого же, как был сегодня. И с улыбками разошлись по палатам. Лора перебралась в свою койку, когда настенные часы, над дверью в туалет, показывали без малого одиннадцать. До этого она увлеклась чтением, спустя два года вновь ставшим таким увлекательным и интересным ей. Она даже начинала подумывать, а не вернуться ли ей к писательству. Но решила обсудить это со своими способностями завтра. А сегодня она приятно утомилась, и не терпелось побыстрее уснуть.
   Она попросила кого-то из соседок по палате выключить свет, и когда её просьба была выполнена, и все улеглись в своих постелях, она, наконец, закрыла глаза. И сразу же на неё навалилась сонная пелена...
  
   Сначала всё было черно. Потом стало серым и дымным, словно плотный туман обволакивал всё вокруг. Вместе с туманом пришла непонятная тревога. И хотя Лора понимала, что она спит, но явственно всё понимала и испугалась, не вернулись ли её прежние кошмары, вызвав с собой новые, ещё более страшные реалистичные, как этот. Вскоре из дымки, по мере того, как она шагала - шагала - вперёд, стала проступать сырая коричневая земля. Вдруг стало холодно и промозгло, точно она вышла из пространства сновидения в какую-то другую реальность. Из далека послышалась песня... в ней не было слов, она звучала грустно и тоскливо. И сердце зажималось от красивого, но очернённого печалью девичьего голоса, выводящего эти скорбные ноты. Как ночной костёр потерянного путника среди дремучего леса... - пришло ей на ум неожиданное, но такое верное сравнение. Лора ускорила шаг, кожей ощущая мельчайшие капельки влаги, застывшие в воздухе.
   Скоро песня стала громче и из тумана стала прорисовываться чья-то фигура. Лора побежала, и остановилась только в нескольких метрах от певшей.
   И журчали воды холодного ручья под тяжёлым серым небом, и сидела у его края девушка, и пела свою тоскливую, скорбящую песню. В руках держала она белую простынь и стирала её бледными худыми руками, не боясь холода, а посреди простыни - пятно красное, размытое. А пела она так, словно носила некогда под сердцем ребёнка. Да только не стало его. И падали и смешивались с холодной водой тихие слёзы...
   По другую сторону узенького ручья стоял человек, и тоже смотрел за девушкой, но не приближался.
   Лора очнулась ото сна, резко сев в постели, поняв, что её глаза переполнились солёной влагой, тёплыми струйками стекавшей по побледневшему лицу.
  
   Он был вырван из этого сновидения, точно ребёнок из своей кроватки. Беспомощно и жалко. Но чувство скованности и ничтожной беспомощности быстро прошло, и его сменила сила, какой он в себе никогда ещё не ощущал. Теперь он мог многое, даже то, что не под силу обычному человеку - он не мог пока доказать, но нутром понимал это. Голова вдруг стала такой ясной. Тело лёгким, и одновременно тяжёлым. Промелькнуло последний раз воспоминание о видении: поющей девушке. Во сне он чуть не заплакал, но сейчас усмехался этому.
   Он вышел на улицу в чём был. Погода не мешала ему, он почти не ощущал её. Было ещё темно, но где-то далеко горизонта начинал светлеть. Не жёлтыми красками, как обычно, а свинцовыми, грустными. Сел в машину, завёл её. И только когда закрыл дверь, понял, что завёл без ключей. Вообще не прикасаясь ни к рулю, ни к педалям. И выехал, не включая фар, на пустынную дорогу. Куда направится, он не знал, и тем не менее, не колеблясь сразу же свернул налево. Ехал долго, и с губ изредка слетал смешок от невероятной силы, ни с того ни с сего наполнившей его. Слившейся с ним. Руль чуть поворачивался, выравнивая ход автомобиля, педаль была вдавлена в пол. Но он по-прежнему ни к чему не прикасался.
   Долго ли он ехал, как быстро, он не заметил. Просто наслаждался тем, что ехал. Дорога начала принимать дугообразную форму, а за ней он увидел человеческую фигуру, медленно и бесцельно бредущую по шоссе. Он чуть-чуть обогнал её и затормозил. Точнее, не он, а машина затормозила. Выбрался наружу и стал ждать, когда она приблизится. Вскоре стало ясно, что это молодая женщина, или девушка, одетая довольно вульгарно. Губная помада на её лице была смазана, а туш текла. Видимо, она недавно рыдала. В руке безвольно висела крохотная сумочка - всё что у неё было. И он опять хихикнул, когда внезапно её мозг открылся ему. Он узнал, что она молодая проститутка. Что её последний клиент использовал её и выбросил ночью прямо посреди дороги. Маленькое существо. Без имени и прошлого. Без судьбы и будущего.
   Она прошла мимо, не обратив на него внимания, поднимая в воздух небольшие столбы песочной пыли, ещё не примёрзшей к краю дороги. И ему вдруг захотелось освободить её. Это принесло бы пользу и ей, и ему. Потому что он просто жаждал освободить её, а она отчаянно в этом нуждалась.
   В его руке блеснуло лезвие, очень хорошо, мастерски наточенное и отполированное. Виктор серьёзно целеустремлённо направился за ней, нисколько не заботясь о том, увидит ли она его или нет...
  
   Лора отчётливо услышала звук, точно из музыкальной коробочки. Она лежала с открытыми глазами уже прилично давно, не решаясь закрыть их вновь, и на улице, за окном, начало красится тоскливым свинцом небо, но до сих пор интернатские коридоры оставались в полной тиши. И сейчас она сомневалась, что кто-то кроме неё мог встать так рано. Но звук продолжался и не утихал. И, похоже, доносился только до неё.
   Она встала, переползла на кресло и двинулась в коридор, залитый тем же серо-голубым светом, что и небо. Незатейливая мелодия шла откуда-то из самой глубины, в той стороне, где располагались лифты, ведущие в подвальные помещения. Там-то уж было темно, хоть глаз коли. Было страшно и в то же время интересно. Так что она медленно, осторожно, чтобы никто не услышал, покатила на звук. Контраст, когда она въезжала в тёмную часть коридора, показался её каким-то уж чересчур резким. Но она сослалась на игру теней, и не более того, продолжая ехать дальше.
   Совершенно непредсказуемо и резко коридор свернул. Лора остановилась в недоумении. Сколько она помнила себя, находясь в этом здании, коридор был прям, как школьная линейка, поворотов не имел и упирался прямо в двери лифтов. Но что-то заставило её катить и дальше, хотя теперь она была осторожнее вдвойне, готовая в любой момент развернуться и уехать обратно так быстро, как только могла. Далеко, в самом конце, виднелась полоска желтоватого света, пробивавшегося, видимо, из-под двери. Более его источников здесь не было. Происходящее начинало походить на фильм ужасов. Не хватало только разлаженной скрипичной музыки. Наконец она приблизилась к яркой полоске, протянула руку и толкнула черноту перед ней. Чернота со скрипом отступила, действительно оказавшись дверью, и её глазам предстала комнатушка-чулан. Откуда шёл свет, было непонятно, но так или иначе, он был. Стены голые, сырые и, кажется, кое-где с ржавчиной. Посередине, на старом деревянном, лакированном стуле стояла, совсем древняя шарманка и медленно играя глупую мелодию, показывала какие-то картинки.
   Лора напрягла зрение, и разглядела на рисунках вздутой, потрескавшейся краски две человекоподобные фигуры. Первая - женская - выглядела современно и как-то вульгарно, хотя и удручённо, шла впереди. Следом за ней из-за края шарманки, скрывавшего её механизм, выползла вторая. Было такое ощущение, что второй человек толи наг, толи одет в такой мудрёный костюм, отчего нельзя было сказать, мужчина он, или женщина. Его волосы спутанными прядями спадали до лопаток, лица было не разглядеть. Пока, поняла Скиталова. Зато видно было, что он прихрамывает на одну ногу.
   Когда эта картинка скрылась, Лора успела уловить что-то блестящее в руке нагого человека.
   Показалась вторая картинка, и рот Лоры раскрылся в отвращении и страхе. Человек со спутанными волосами, повернув к зрителю своё уродливое лицо, каждая часть которого была будто сделана из желтоватой, мятой кожи: и глаза, и язык и зубы. Всё искажено звериным оскалом. Нос, точно орлиный. Мускулистые жилистые руки напряжены, суставы вывернуты так, точно он получает удовольствие от столь сильных растяжений, которые человеку не вынести без стона боли. Он занёс блестящий предмет над испуганной девушкой, пригнувшейся и прикрывающей голову руками. Её губы были искривлены беззвучным криком.
   Следующая картинка показывала страшную расправу. Лора отвернулась, только показались первые штрихи. Её тошнило, разум помутился, голова кружилась. Она на силу развернула кресло и помчалась прочь от отвратительной шарманки, прочь от тёмноты коридора. В глазах застыло выражение непонимания. Разве такое возможно? Но она только что сама убедилась, что да, возможно, ещё как возможно. Вспотевшие ладони проскальзывали на колёсах и ей пришлось цепляться за резиновое покрытие, пачкаясь о грязь и пыль, собранные ими по всем полам и двору, но нисколько не обращая на это внимания.
   И странная штука: перед дверью в свою палату она осмелилась наконец обернуться... коридор был снова самым обычным коридором, каким он был всегда. Далеко в конце поблёскивала кнопка вызова лифта.
   В полнейшей прострации, словно её голова вдруг стала прозрачной и пустой, она вкатила к себе, подъехала к кровати, но перебираться на неё не стала. Что же это было такое? Неужели это было её фантазией? Тогда, если так, то как же она смогла проехать сквозь стену в конце обычного коридора? Ведь на самом деле коридор никуда не сворачивает, а она свернула. Фантазия? Вряд ли.
   И только спустя почти час многократного просмотра, вновь и вновь, этого события до неё дошло. Однако новое открытие не прибавило ни радости, не кирпичика в дороге к объяснению. Она вспомнила: сама эта сцена с непроницаемо чёрным, точно залитым тушью коридором, или даже точнее будет сказать тоннелем, стиль этих рисунки на шарманке, их жестокость очень походили на то, что они с её новыми знакомыми описывали в рассказе.
   Новая волна полнейшего недоумения, неверия привыкшего к рациональному ума накрыла её. От этого чувства она не могла пошевелить и пальцем. Будто её парализовало. Она даже могла поклясться, что ощущает, как холодок держит её крепко за шею, где-то внутри, у самого основания черепа, не давая возможности ни моргнуть, ни пискнуть.
   И только невесёлые лучи вставшего, точно из другого мира солнца отогнали холодок, и она забылась в бесчувствии.
  
   Глава 5.
  
   Алексей бежал по подвалу, держа в руке какую-то бумажку, упакованную в файл. На его лице играла радостная улыбка. Изредка, попадая под свет одиноких ламп проступали чёрные буквы, вырисовывая таблицу из списка фамилий и каких-то данных. Виктор как в воду глядел. Легки на помине. Удалось-таки ему отыскать клиента. Согласился, правда он неохотно. Но и их можно понять. Боязно, в это-то время. Ничего, они провернут всё в лучшем виде. Прикрыты со всех сторон, сколько раз уже делали, и ни одна живая душа не прознала.
   Он забежал предбанник, которой прямо так ласково и называл, не потрудившись перед этим постучаться. Виктор сидел на стуле к нему боком, и что-то читал, судя по папке и аккуратности, с которой он хранился, какой-то документ.
   -Что читаем-с? - Весело полюбопытствовал он, хотя на самом деле, интереса к увлечению Виктора у него не было никакого.
   Безликов не ответил, продолжая не спеша, расслабленно читать. В углу Идохин заметил какой-то дымящийся предмет и его живость тут же переменилась на тревогу, но присмотревшись как следует, тревога отступила, хотя настроение уже было не восстановить. Там на конфорке кипятились в металлической ванночке какие-то инструменты. Алексей кинул быстрый взгляд на "коллекцию" и подметил, что не хватает ножа с удлинённым лезвием. Того, который используют при ампутации. Какая гадость. Он повернулся обратно к Безликову и с толикой удивления приметил, что лицо того отчего-то вспотело. Или это что-то с кожей? Так или иначе, его лицо стало каким-то глянцевым, нездоровым, хотя прямо так Алексей не решился бы заявить.
   -Что у тебя? - Ровно спросил Виктор, не обратив внимания на его слова и поведение.
   -Хорошие новости, товарищ! - Он помахал у себя перед носом файлом. - Я нашёл того, кто хотел бы приобрести кое-что, - это кое-что он загадочно растянул, пытаясь заинтриговать доктора. Тот, в свою очередь, не выказывал абсолютно никаких эмоций. Да что с ним сегодня? - в сердцах воскликнул Алексей.
   -Есть запрос на почки. Вот параметры совместимости. Проверь, и загляни в компьютер. У кого-то из наших должны быть такие же.
   -Положи на стол.
   -Не понял? - Это начинало злить Идохина. - Только позавчера ты вопил, что у нас стынет материал, а сегодня тебе наплевать?
   -Положи на стол, - с холодной спокойностью повторил Виктор. В его голосе был какой-то укол, от которого пыл Алексея улетучился. - Я посмотрю. А сейчас занят.
   -Занят?
   -Да и ты сам, помнится, говорил, что пока не время. Надо поосторожнее сейчас быть. Положи, я просмотрю, как только освобожусь.
   Его тон не менялся ни на сотую долю ноты. Голос звучал мягко, и как раз это-то и было самым неприятным. Что-то он скрывал. Что-то было не так. Алексей давно знал Безликова. Случалось им вместе сталкиваться и с трудностями и с проблемами далеко не хилыми. Виктор никогда не буйствовал, не выходил из себя, но и не сдерживался. Материться он, к слову, тоже умел неплохо. Но такого поведения за ним не наблюдалось ни разу.
   -Витёк? - Вкрадчиво спросил Алексей, положив файл на столик рядом с конфоркой. - С тобой всё в порядке? Что случилось-то?
   -Уйди, - резко и настойчиво сказал Безликов, оторвавшись, наконец, от текста и вперившись в него глазами.
   Алексей стоял, не зная, что сказать, как отреагировать. Ему стало не по себе от этого дикого взгляда. Да и когда раньше Виктор позволял себе смотреть кому-то в глаза, он же сам боялся этого и тщательно избегал?
   -Выйди вон! Посмотрю, когда освобожусь.
   Идохин вышел. Точнее не вышел, а ноги сами, подгибаясь, вынесли его. За дверью он, наконец, смог вдохнуть, поскольку до этого момента дыхание было точно спёрто, а в горле встал отвратительный ком. Точно. С ним что-то не так. Или с ними. Хотя, навряд ли Виктор стал бы скрывать, если бы дело касалось всего бизнеса. Не такой он человек, слишком практичный, основательный, конструктивный. У него всегда всё в расчёте, а уж всё, что связано с бизнесом у него вообще строже всего. Значит, проблема в нём самом. И это, впрочем, ничуть не лучше. И хотя он настойчиво не обращал внимания, старался, как мог, отогнать эти мысли, в висках всё сильнее билось: рехнулся, он, наконец, совсем спятил. Спятил, спятил, спятил.
   Виктор закрыл папку и отложил её, окунув лицо в неприятно высохшие ладони. Почему люди с одного слова не понимают, когда их о чём-то просят? Тем более, если просьба ну совсем пустяковая. Он поднялся и выключил плитку. Заглянул в ванночку, приподняв крышку. Там, на дне, покоился нож. Чистый, блестящий. Тряпка, которой он стирал с него кровь валялась тут же, под раковинной в жестяном мусорном ведре. Так, теперь, когда этот тугодум Идохин ушёл, можно спокойно возобновить то, чем он занимался. А занимался он поиском. Он искал объяснение тому, что случилось этой ночью. Тому, как это, в принципе, вообще могло иметь место в реальности. Будучи врачом, учёным, он никак не мог осознать подобный феномен как действительно случившееся. Но это же случилось? Иначе, как объяснить кровь на ноже? Вон она, осталась на тряпке, лежит сейчас в ведре.
   Чем-то его действия напоминали характер поведения главного героя безымянного рассказа. А его выкрутасы, что он выделывал с машиной? Разве не так же управлялся с окружающими предметами тот написанный изверг? Теперь, надо найти связь. Почему он, и почему вообще.
   Но связи не было. Он просто нашёл эту рукопись. Он просто украл её. Прочитал. И ночью стал таким. Вот и всё. Никакой логики. Никакой связи. А изучение этого мистического произведения выдаёт только больше вопросов. Несомненно, каким-то образом, он стал таким, как этот несуществующий персонаж. Он совершил зверское убийство и в этом отдавал себе полнейший отчёт. Хотя, никаких угрызений не было - не первый раз, но тем не менее, не так. По характеру, оно тоже было чрезвычайно похоже на то, как забавлялся несуществующий изверг. Что дальше? А дальше, ничего. Об этом не написано. Дальше ничего не объясняется.
   Эксперимента ради, он хмуро посмотрел на файл, оставленный Алексеем. Тот поднялся в воздух и плавно перелетел на стул. Внутри всё оборвалось. То, что с ним происходило, никоим образом не вязалось с наукой. Точнее, не имело ровно никакого к ней отношения. Антинаука - пришло на ум. Какой абсурд, антинаука. Или авангард? Нет, это не естественно!
   Что же делать?
   А ничего не делать. Всё. Было и прошло. Забыть и жить дальше, своим чередом. Вон, взять лист с параметрами и изучить его. Заглянуть в данные компьютера. Не спеша, размеренно, аккуратно.
   Только вот не получалось размеренно. Мозг точно поделился надвое, или отрастил брата-близнеца, потому что в ход обычных, привычных для него мыслей вмешивалось что-то извне. Что-то чужеродное. Что-то, что казалось ему чуждым... и одновременно притягательным. Всё тело было преисполнено ощущением власти. А не стало ли лучше? - смутно подумал он со звериным, бешеным азартом, пока ещё неясным тусклым, нечётким, но уже начинавшим становиться заметным. А та тёмная сторона, словно из другого мира, подглядывая в щель приоткрывшейся двери, шептала: ты хочешь, ты давно хотел. Теперь ты можешь.
  
   Лора отыскала их всех ещё до того, как они принялись за завтрак. Вид у неё был такой, что никто не стал возражать, когда она ничего, не говоря, вытаскивала его или её из-за стола. Она действовала быстро и как-то суматошно, но у неё, не смотря на это и занятость совсем другими мыслями, всё же успело промелькнуть, как она, должно быть, выглядит, носясь в инвалидном кресле и таская за собой таких же как она калек, отрывая прямо от тарелки с едой?
   Наконец, ей удалось собрать их в зале. Но усаживаться они отказались, требуя объяснений. Лора сбивчиво рассказала им, что с ней произошло. Утаив лишь сон, который, как ей казалось, ничего не значил, и то, как она упала утром в обморок. Стыдно самой вспомнить. Хорошо ещё соседки не позвали медсестру, сами растолкали, подумав, будто она просто уснула в кресле. Пока она говорила, никто не произнёс ни слова, глаза были округлены, а сами они, обратились в слух. Но, когда она закончила, посыпались упрёки.
   -И за этим ты нас сюда привела? - С язвинкой, но мягко, чтобы не обидеть, спросил Михаил.
   -А ты не думала, что это мог быть сон? - Вкрадчиво поинтересовался Борис.
   -Нет, никак! - Горячо возразила Скиталова. - Думаешь, я не продумывала этот вариант?
   -Ну, подумай. Ты встала, скажем, в туалет. Потом заснула в кресле, а утром проснулась, и тебе показалось, что всё было именно так. А?
   -Да нет же! - Ей всё таки пришлось рассказать и о том, как она хлопнулась в обморок. На этот раз Борис не нашёлся, что возразить. Задумчиво потёр подбородок - это простое движение, видимо, вошло в привычку - и со вздохом попытался объяснить Лоре, ситуацию с их стороны.
   -Я, конечно, всё понимаю. Но и нас ты можешь понять? Сама посуди, как мы должны реагировать: ты приходишь с самого утра, отрываешь нас от еды, а её, между прочим, второй раз не положат. Рассказываешь что-то совершенно невероятное, и хочешь, чтобы мы так вот сразу поверили?
   -Наверное, так... - неуверенно протянула Лора. Потом вспомнила ещё одну деталь и снова засуетилась. - Подожди...
   -Что? Что? - Непонимающе воззрился на неё Боря. - Что ты хочешь?
   -Наша повесть! Помните, похожее было в повести!
   Он выпятил глаза, ровным счётом ничего не понимая. Теперь настала очередь Скиталовой удивляться.
   -Вы что же, ничего не помните?
   -Честно говоря, - осторожно, будто извиняясь, ответил Борис. - Я не вспоминал о таком уж детальном содержании этом нашем писании с тех пор, как впервые хорошенько выспался. То есть, в ту же ночь.
   -По правде говоря, я тоже, - отведя взгляд в сторону согласился Михаил.
   -Я, конечно, помню сюжетную линию истории, но деталей - нет, - Совершенно серьёзно заявила Анна. Вера и Костя ограничились лишь согласными кивками.
   -Борь, ты сможешь открыть ящик снова? - Вдруг осенило Веру.
   -Прямо сейчас?
   -Да к нему и так никто не подходит. Откуда кому знать, зачем он нам, и как мы с ним управляемся?
   И она протянула ему свою заколку. Борис нехотя взял инструмент двумя пальцами, точно опытный медвежатник, и поковырял им в замочной скважине. Как и судила Вера, никто не обратил на них внимания.
   -Эй, - раздосадовано воскликнул Борис, выдвинув ящик.
   -Что? - Встревожилась Вера. Она протиснулась к столу, чуть не сбив Борю с ног.
   Повести в ящике не было. Зато лежала какая-то маленькая книжечка, вроде блокнота или органайзера.
   -Где он? - Прошипела она.
   -Тише, - так же зашипел на неё Борис, беря в руки блокнот. - Значит, не одни мы такие умные.
   Он задвинул ящик обратно и закрыл его. Протянул заколку впавшей в бездейственное отчаяние Вере.
   -А что в ней? - Поинтересовался Михаил, тыча пальцем в блокнот, придвинувшись к Боре так близко, что тому уже нельзя было пошевелиться.
   Лоре всё происходящее казалось каким-то нереальным. Точно продолжение ночного путешествия по сумрачному коридору. Значит, они просчитались, и очень крупно. Кто-то кроме них тоже знал об этом маленьком тайнике. И взял их рукопись, вероятнее всего по ошибке оставив здесь свою записную книжку. Хорошо бы, если б на том закончилось. Но это ещё полбеды. Кто-то, кто взял рукопись, явно имеет отклонения в психике. Потому что незнакомец решил перенести события из их истории в жизнь.
   Её прошибло холодным потом. Кто это мог быть? Кто угодно, как она может знать...
   Скиталова, поминутно обрываясь на полуслове, сообщила о своей догадке друзьям. На этот раз они не стали ни возражать, ни упрекать за разыгравшуюся фантазию. Напротив. Похоже, они испытывали почти тоже, что и Лора. Потому что краски смылись с их лиц, глаза потускнели.
   -Ты думаешь, у кого-то поехала крыша, и он... или она решил творить то же, что было в повести, здесь?
   -Другого объяснения всему этому я не нахожу.
   -А ты уверена, что ты... - начал, было, Костя, но Лора оборвала его.
   -Я абсолютно уверена в том, что это было.
   -Ладно, - Борис опять схватился за подбородок. - Тогда, - задумчиво спросил он, глядя в никуда. - Как, по-твоему, этот псих за одну ночь построил второй коридор, а потом за минуту убрал его?
   Здесь она не смогла ничего сказать. Действительно, будь укравший их рассказ спецом в области строительства и небывалым силачом, он бы никак не смог сделать пристройку. Притом, никого не разбудив.
   -И?.. - Неопределённо спросил Костя.
   Борис покачал головой.
   -Понятия не имею. Давайте посмотрим, что в блокноте. Может, какая-нибудь запись, которая объяснит, в чём дело...
   Он раскрыл книжечку. Первая страница была пуста. На ней что-то писали карандашом, но потом неаккуратно стёрли. Он перевернул на следующую страницу. И подавился воздухом. Как хорошо, что он не успел поесть, иначе бы его непременно вырвало. Все следующие страницы содержали изображения страшных пыток, изувеченных тел, лиц, перекрученных металлическими штативами и штырями. Чей воспалённый рассудок мог носить в себе такое?
   -В одном ты права, Лора, - наконец выговорил Борис, насилу проглотив ком, вставший в горле. - Этот парень - полный псих.
  
   Глава 6.
  
   Весь день они размышляли над таинственной находкой. Весь день озирались, оборачивались на любой взгляд, казавшийся им хоть малость не таким. Они пропустили все до единого занятия, но никто не спохватился, хотя, надо заметить, с пропусками здесь было строговато - ещё один гвоздь в голову.
   Лору всё время не покидало чувство, что за ними кто-то следит, кто-то наблюдает. И ещё какое-то тягостное предчувствие чего-то недоброго. Воздух был будто наэлектризован. Каждая его частица была чиста и прозрачна, делая всё более обострённым, реалистическим. Но это только прибавляло уверенности в том, что происходящее далеко от этой самой реалистичности. Каждый атом потяжелел и давил сверху, как гиря, создавая постоянное чувство дискомфорта.
   Эту весьма ощутимую странность - не такую, которая только кажется, которая только в воображении - заметила, как установила Лора, не только она одна. Все члены их закрытого клуба писателей испытывали то же, что и она, но, видимо, боялись признаться в этом. Хотя, с другой стороны, остальных обитателей интерната ничто не тревожило. Наводило на мысли, не может ли это быть коллективным помешательством, или как там пишут в книгах, массовым гипнозом. Но такие вещи невозможны, ведь гипнотизировать их некому. А если и есть кому, значит, маньяк всё-таки существует. Мысли начинали путаться в голове, уводя их оператора от привычного хода дальше и дальше.
   Борис ненадолго удалился, отправившись на поиски Сергея, который по их разумению мог что-то знать, хотя, что именно, они затруднялись сказать. Но Борис вернулся ни с чем, и тягостная волокита продолжалась. Рассуждения, затем безмолвный анализ услышанных мнений, повторные попытки вернуть к жизнь вопрос о том, что Лора могла увидеть мираж, попав в забытье раньше, чем она думала. Правда, скорее так, без особой настойчивости, просто чтобы в очередной раз убедиться в её уверенности.
   Время, словно вторя непонятному сумасшествию, тоже изменилось. Теперь оно резко перескочило на вечер. Точно оказавшись в машине времени, они перенеслись с завтрака на ужин, с пасмурного дня на тёмную ночь. Но Лора не могла бы поручиться, что время действительно протекло не в соответствии с законами природы. В какой-то момент показалось, что причина таких скачков в них. Ведь они были заняты так, что не замечали вокруг ничего кроме странностей. И в ту же секунды странности опять дали о себе знать.
   Неожиданно для каждого из них появились медсёстры с каменными выражениями, непроницаемыми на лицах. Ничего не говоря, они вывезли инвалидные кресла из крепости диванов и повезли прочь, к палатам. Иных сёстры подталкивали в спину, заставляя шагать вслед за уехавшими. Никто ничего не понял и вряд ли мог быть близок к пониманию такого поведения, но Борис напоследок, пока их ещё не разъединили, успел выкрикнуть, что постарается найти их завтра с утра в столовой.
   Некоторые невольные наблюдатели, возвращаясь в свои комнаты после очередного безвкусного ужина, могли видеть эту странную процессию. Кресла двигались механически, а их хозяева с полнейшим непониманием смотрели по сторонам... и никак не управляли своими седалищами. Но, так или иначе, они двигались, а как, это уже дело каждого из двигающихся, не так ли? И наблюдатели только с меланхоличным интересом провожали их взглядом.
  
   Виктору достаточно было выглянуть в зал из-за двери, разделяющей его с коридорами, что бы ощутить в себе каждого из блуждающих там детей. Все его, все полностью. И не только дети. Он мог ощущать и медсестёр, и санитаров. Всех. Чувство небывалого, совершенно реального могущества рождало восторг и довольную, почти мальчишескую улыбку. Он вспомнил, что мог прочесть мозг того юного создания, ночной бабочки на пустынном шоссе, и решил попробовать проделать то же самое с кем-нибудь из здесь присутствовавших. Посмотрел на одного калеку, перекошенного церебральным параличом, бредущего к входу в процедурное отделение. И просто захотел оказаться в его голове. И оказался. Теперь он мог знать его детство, его мысли, чувства и скрытые психические недуги. Все самые личные тайные. От этого Безликов позволил себе хохотнуть. Хотелось ещё...
   Он долго забавлялся так, перескакивая из головы в голову, из мозга в мозг. Начинало слегка надоедать. Точнее, не надоедать. Он просто чуток устал от этого занятия. И решил для себя, что ещё парочку и хватит.
   Внимание его привлекла группка ребят, сидящих в районе камина и как-то боязливо озирающихся, переговаривающихся о чём-то своём. Пусть они и станут его окончательной целью. Первым Виктор выбрал мальчишку на костылях. Тот не переставал нервно ковырять одной "зубочисткой" ковёр. Он проник в его мысли так же легко, как проникал до этого в умы других детей и поразился тому, что эффект не меняется в зависимости от усталости и того, сколько раз он это проделывал. И ему открылось всё. Это было куда как интереснее любой другой головы. На его губах заиграла кривая ухмылка. Из напряжённых извилин Бориса он узнал, что это именно он в компании сидящих рядом обречённых страдать сотворил повесть. Да-да. Теперь кое-что стало ясно. Детки решили поиграть в психиатров, избавить себя от своих бзиков. Передать их бумаге. Соорудили из них историю и наслаждались покоем всего одну ночь. Чтобы снова задрожать от страха, найдя его блокнот. А это, кстати сказать, даже к лучшему. Теперь можно будет с ними поиграть. Пусть знают, с кем тягаются. А кто им дал машинку? Ах, этот... стажёр. Сергей Забытов, осколок жизни, затравленный юнец, сопляк, маменькин сынок. Девчонка. Уволить его к чертям.
   Дальше, в принципе, можно было не перескакивать. Хватало и того, что он узнал от Бориса. Но его внимание привлекла та бледнолицая девушка в вязанной кепи, сидящая рядом. Виктор уже знал из мозга хромого дохляка, что она играет значительную роль. Теперь же представлялось интересным узнать до конца. Он углубился в неё. И ухмылка стала шире, злораднее. Вот как всё разворачивается здорово! Вот как тесен, оказывается, мир! Это она! Да-да-да-да, это она! Она не только, так сказать, мать повести, но ещё и его старая знакомая. Хотелось рассмеяться во весь голос, но он сдержался, пообещав себе, что сделает это, как только останется вне поля зрения любопытных посторонних глаз. Лора Скиталова. О, да. Это именно она была тогда в "шестёрке". Два года назад. Два года прошло с тех пор, как он отдал приказ столкнуть автомобиль с дороги, и вот она сидит перед ним. И ничего не подозревает. Тогда он не на шутку перетрусил. Сейчас же это было для него не больше чем смешная нелепость. Удовольствие обещало быть вдвойне приятным. Виктор оставит её напоследок и как следует позабавится. Ох, как следует.
   Так, но это позже. А сейчас надо заняться делом. Ха! Дело с удовольствием. Приятное с полезным. Выходит прямо так. Безликов напряг воображение, сосредоточился, и тут же к деткам к немалой его радости подошли невесть откуда взявшиеся медсёстры и без лишних слов увезли их к палатам. Хорошо они работают. Надо бы весь персонал заменить на таких.
   Затем, чуть позже, он заперся у себя в кабинете, достал из кармана скомканный файл и быстро пробежал его глазами. Вот, то, что надо. Ему даже не пришлось лезть в базу данных интерната, чтобы определить свою следующую жертву.
  
   Борис не мог уснуть уже почти час, после того, как выключили свет, а тихая музыка чьего-то карманного плеера стихла. Не помогала даже его методика, которой он научился за долгие часы, проведённые в ужасной больнице: вы лежите в неверной темноте и медленно, размеренно поднимаете глазом веко и позволяете ему опуститься. Вверх - вниз, вверх - вниз, до тех пор, пока глаз не нальётся приятной усталостью, пока веко не станет с каждым разом подниматься всё ниже, и не закроется вовсе, уже до утра. Сон не приходил, будто тайна, вдруг спрыгнувшая с неба на дорогу, преградила ему путь к уставшему мозгу. И впилась в него тысячью заноз, что не давали никакого покоя.
   Он всё перебирал в уме тех, что могли бы попасть в кандидаты подозреваемых. Но ни один человек, которого он знал хотя бы мельком, не подходил. Да что же это? Зачем такая головоломка? Так, ещё раз. Лора вряд ли будет врать. Это значит, что она действительно видела то, что видела. Сцена похоже на ту, что была в рассказе. А рассказ кто-то украл. И оставил блокнот. Зачем? По дурости? Или специально? Сколько же вопросов, и ни одной зацепки. Прямо, твою мать, мисс Марпл.
   Он повертел головой. Соседи по палате уже заснули и ухом не вели от его злобного, ворчливого бормотания. Вдруг появилось яростное желание заорать и перебудить их к такой-то матери. Он вцепился руками в простынь и до боли сжал её, сдерживая порывы буйства.
   Но без буйства обошлось бы и так. Потому что его голодный до информации мозг, радующийся всему, что могло бы отвлечь его от ни к чему не приводящих, утомительных размышлений, уловил какие-то звуки, доносящиеся из коридора. Похоже на шаркающие, мягкие шаги. Он приподнялся на руках; кому там ещё не спится? Он напряг глаза, как мог, вглядываясь в чёрный квадрат открытой двери. Шаги приближались. Медленно, но верно. И хотя это мог быть кто угодно, а, судя по характеру походки это, скорее всего какой-нибудь ребёнок-калека, всё равно было интересно. Всё лучше, чем бесполезная травля самого себя. Всё равное вопросов становится больше, чем могло бы быть ответов.
   Спустя несколько минут утомительного, нервного ожидания шаги совсем приблизились к двери и внутри всё напряглось.
   -Ну? - Еле слышно прошептал Боря, ещё сильнее вглядываясь в темноту.
   На звук его голоса прошла какая-то странная реакция. Шаги стали словно громче, гулче, хотя их манер не изменился. Темнота вокруг точно сгустилась. Если до этого она была обычной, прозрачной, то теперь стены, пол, потолок, да и сам воздух будто залили чёрной краской. Температура заметно понизилась. Откуда-то потянуло сквозняком, как будто с улицы. Появилось неприятное чувство тревоги, бессмысленное ожидание неизвестного. Сразу же расхотелось узнавать, кто бродит по безлюдному коридору. Наоборот, забиться под одеяло, как в детстве, и ждать рассвета.
   Что-то помешало ему...
   С замиранием сердца он наблюдал дальнейшую сцену, и мог бы поклясться, что волосы его поседели. В дверном проёме показалась фигура. Не смотря на непроницаемую тьму, её было видно хорошо и отчётливо. С головы и до колен она была укрыта белой простынёю, колышущейся при ходьбе. И ведь это могла быть обычная шутка, откуда ему знать, но страх всецело охватил его. Как иногда бывает во сне, просто знаешь, не имея никаких доказательств. Только вот это не могло быть сном. Потому что во сне, каким бы он реалистическим ни был, отключены ощущения. Борис читал об этом. У него было время заняться этим вопросом. И вполне достаточно, чтобы стать специалистом в области своего недуга. Фигура прошла, шатаясь и шаркая, между рядов из кроватей, остановившись у его ног - так мог бы ходить больной тяжелым психическим расстройством, тормозящим мыслительные процессы. Медленно повернулась она к нему скрытым непроницаемой тканью лицом. Черт его видно не было, но Борис точно знал, тот кто под ней скрывается сейчас отнюдь недвусмысленно смотрит прямо ему в глаза. Фигура начала двигаться дальше, к стене, что напротив двери. Он проследил за ней и с ужасом понял, что никакой стены нету. Вместо неё - проход в другой коридор, похожий на тот, что описывала Лора. Фигура задержалась в проходе, точно маня его за собой.
   И повинуясь этой ледяной воле - пришлось признаться себе, он просто побоялся ослушаться - он встал, чуть не забыв свои подпорки, поковылял за ней, держась на почтительном расстоянии. Коридоры петляли, так, что становились уже не коридорами, а лабиринтом. Чернота и какие-то хаотичные мазки какой-то непонятной толи краской, толи ещё какой жидкостью. Борис подумал, что не сможет выбраться обратно без проводника, и хотел развернуться, пока ещё не совсем поздно, пока он ещё не так далеко забрёл. Но фигура остановилась, будто прочитав его мысли, и он увидел, что стоят они в какой-то комнате с не то столами, не то больничными койками, что скорее всего, поскольку с боку каждой стоит по аппарату, похожему на электрокардиографический, только очень старый и буквально разваливающийся от своей допотопности. Фигура встала где-то сбоку, почти на одном уровне с ним, относительно второй фигуры. В отличие от первой, что была накрыта простынёю, эта одета в белый халат, и видно её не так хорошо. В руке её что-то поблёскивало. Что-то длинное и острое. Чувство тревоги незамедлительно переросло в другое, близкое к панике.
   -Привет, - произнесла вторая фигура глубоким мужским голосом. Тон этот был приветлив и мягок, но от него веяло отвращением, неприязнью, злобой. - Борис...
   Мальчик ничего не ответил. Он хотел, но язык точно окаменел и не желал двигаться с места. Наконец ему удалось выдавить из себя:
   -Как?..
   На это мужчина в врачебном халате только сдавленно, тихо и хрипло рассмеялся. Это скорее походило на свистящий кашель, с каким выплёвывают свои лёгкие люди с последней стадией сифилиса или лепры. И резко двинулся к нему, подняв руку с блестящим предметов. Тот сверкнул в неясном, идущим из ниоткуда свете, и Борис понял: нож для ампутации. Он насмотрелся подобных вещичек в больнице и сразу его узнал. Только этот был какой-то странный. Борис не был ни хирургом, ни любителем медицинских наук - опыта в общении с этими науками у него было и так предостаточно - но он точно установил, что предмет староват, не совсем той формы, которой надо, чтобы его использовали современные врачи.
   Мальчик так же резко отшатнулся, краем глаза заметив перемену в комнате, и вместе с тем невольно обратив внимание, как скрипнули суставы его ног. На каждой койке теперь лежало по омерзительно вздрагивающему в агонии телу, полностью скрытому измятой тканью, на которой расплывались тёмные разводы какой-то жидкости: у ног, рук и на груди. Не нужно было иметь слишком чуткие глаза, чтобы увидеть, что конечности их были удалены, а грудная клетка вспорота и проваливалась вниз. Аппараты неровно пищали, показывая значительные, тяжёлые сбои в работе сердец безымянных несчастных. Борис неловко покачнулся, кое-как удержав равновесие. И чуть не упал снова, когда первая фигура, приведшая его сюда, сдёрнула с себя простынь... это была молодая девушка, одетая открыто и нарочито вульгарно как проститутка. Была... потому что с такими ранами, которые бороздили всё её тело, просто невозможно было жить. Кровь отвратительно поблёскивала в неверном мраке. И, кроме того, она явно не выражала никакой приветливости по отношению к нему.
   Как ему удалось увернуться от удара, он сам не понял. Развернулся и помчался прочь так быстро, как только ему позволяли увеченные ноги. Коридоры изменились - он не мог не увидеть этого. Это нельзя было не увидеть, но как? Нет времени гадать, вперёд, дальше. Узкие тёмные проходы резко поворачивали, меняли направление, и ему еле удавалось вписываться в них. В какой-то момент он даже удивился, как ему удалось развить такую скорость, потом подумать, что, может быть, этих поворотов вообще не существует... и наткнуться на тупик. Реальный, осязаемый. Не может быть... он пошарил впереди рукой. Глухая, точно закопчённая стена. Но что это? Где-то на самом краю какой-то выступ. Он взялся за него, подёргал... дверь. Он рывком открыл её. И сердце его подпрыгнуло к горлу, спёрло дыхание. За дверью - всего лишь каморка. А в каморке то, от чего бы он непременно упал в обморок, если бы не был напуган так сильно. Инвалидное кресло. Но это ещё было бы полнесчастья. Словно нарисованное чьим-то больным воображением, гротескное, угловатое. Его поверхность сплошь испещрена иглами, острыми выступами, зазубринами. И эта спинка, как у кресла. С ремнями и множеством стальных, заржавевших штырей...
   Сзади раздался металлический лязг. Он обернулся. Он успел проронить только один выдох, прежде чем мужчина с ножом толкнул его в кресло. Прежде чем руки сковали какие-то повязки-бандажи. Прежде чем иглы впились в его плоть, проткнули насквозь тело; прежде чем множество затуплённых штырей пронзили его голову.
  
   Опять странный сон. Опять она на берегу мелкого ручейка, и опять неизвестная девушка поёт свою грустную песню. Её звуки проникают к самому мозгу, охватывают его, укутывают одеялом скорби. Опять тот человек по другую сторону ручейка, его лица, как и в тот раз не видно, хотя в целом, туман, словно чуть-чуть рассеялся, и уже можно было различить его белёсые одеяния, короткие растрёпанные волосы и нечёткую хмурость в лице. Всё как в первый раз.
   И казалось бы всё. Конец сновидению. Но нет. Девушка откладывает простынь, так, чтобы её не унесло течением. Неспешно встаёт. В каждом её движении проявляется то чувство утраты, бесконечной грусти, тоски, которое затмевает всё, стоит ему только подступить. И затем делает несколько шагов куда-то вдаль, от Лоры, от человека по ту сторону.
   И сквозь пелену сна Лора услышала этот зов. Протяжный, отчаянный. Так мог звать только человек, надежды на спасение которого не покинули его даже в момент конца. Он прозвучал только в её голове, это она хорошо понимала. Но так же отчётливо понимала она и то, что он не является плодом её воображения. Сердце ёкнуло и замерло. Она немедленно вскочила с постели и растянулась на полу, забыв, что ноги разучились работать. В висках билось одно: "Не успею..." Как же она беспомощна. Только сейчас она поняла, насколько лишена она всего.
   Зов больше не повторялся. Но этого и не нужно было, чтобы она оставила попытки добраться до двери. Конечно, не проще ли просто сложить крылья и полететь вниз, в заросли терновника? Если бы это касалось только её, она бы ещё колебалась. Но сейчас она знала, это, то, что происходит, касается не её одной, а всех её новых знакомых. Друзей. Первых и, возможно, последних друзей в её новой жизни.
   И она знала ещё одно, когда включился свет, когда её соседки суматошились вокруг, не зная, что делать; когда вбежала перепуганная медсестра, колдуя что-то с одноразовым шприцом и мелкой склянкой из тёмного стекла, на которой значилось "успокоительное". Что-то случилось. Где, как, с кем - пустой лист. Но всё равно она знала, что-то случилось, что-то произошло, что-то совершенно не вяжущееся со словом "норма".
  
   Глава 7.
  
   Сергей Забытов узнал, что его выгнали со стажировки только придя домой. Как, почему? - никаких объяснений. Просто позвонил главврач, как там его, с этой странной фамилией... Виктор Безликов. И сообщил эту радостную весть. По своей натуре, Сергей не был храбрым рыцарем, о которых он так много читал, он ни разу не сражался с драконами, даже если они представлялись не более чем не желающими работать инструментами. Ни разу не завоёвывал сердце прекрасной девицы. Разве что, ухаживая за детьми, которых у него в семье хоть отбавляй. Было ли это следствием чудовищной заботы со стороны его матери - именно чудовищным, потому что она навязывала ему свою заботу буквально во всём, и самых малых лет боролась с его волей? Да. Со стороны было похоже, что она ведёт целый натуралистический дневник, с записями о нём. Она бы с удовольствием чистила ему уши и стригла ногти маникюрными ножничками, как в детстве, заставляла показывать язык и устраивала бы самоличный медосмотр при малейшем намёке на вялость, если бы ему не исполнилось наконец - какое счастье! - восемнадцать лет. Эта сторона всегда волновала её больше всего, стала идеей фикс. Так что даже сейчас, хоть и с меньшей свободой, она настолько заботилось о его здоровее... трудно описать это.
   Знаете, настолько, что, наверное, если бы она ночью застукала у себя в квартире взломщика, то спросила бы не "Кто ты?", а "Как ты себя чувствуешь?" Сергей покраснев от стыда за свои мысли, всё же позволил себе улыбнуться. Матери не стоило заводить домашних животных: в ней жила змея, которой вполне хватало и ей самой, и отцу, и с лихвой - Серёже.
   Говорят, во всём, что случается с человеком, виноват сам человек. Но как же он мог быть повинен в том, что его мать такая? Он хорошо понимал данный факт, и думал о нём с тяжёлым вздохом, уже вошедшим в привычку. А отец? Отец любил мать. Мать любила отца. Он, конечно, был против того, чтобы из его сына делали женоподобного по характеру человека, но разве мог он противиться чувствам матери?
   И посему, неудивительно, Забытов был белой вороной везде. В школе он не мог проявить жёсткости в поединке за право сесть на том, месте, на котором ему было бы удобно. Он просто уступал. В старших классах, он превратился в объект жестоких насмешек и издевок, но не поднимал руки, чтобы хотя бы прикрыть избитые щёки. И ещё одно. Он стыдился об этом даже думать, но перебарывал стыд, сознавая, что он - всего лишь продукт воспитания. Так вот, что касается плана того, что сейчас модно называть "личной жизнью". Читая горы книг, он не раз натыкался на весьма вольные изложения о "личной жизни". Он не раз натыкался на полночные эротические программы, лёжа без сна в своей комнате, и как в любом мужчине (анатомически), в нём просыпалось желание. Но стоило ему подумать об онанизме, его дружок сам собой выходил из боевой готовности. Это уже не говоря о чём-то более серьёзном, тем более, вольном. Сергей боялся себе даже представить, как пройдёт его первая ночь в постели с девушкой. Если таковая вообще будет иметь место в его жизни.
   Единственной отрадой его было медицинское училище. За ним всегда наблюдалась мягкость, как уже говорилось, он хорошо ладил с детьми и людьми, находящимися в депрессии. Отсюда и род его деятельности. Он хотел стать таким врачом, который бы не только занимался с детьми и людьми волей или неволей судьбы оказавшихся в состоянии подавленности и отрешённости, с которой он сам был очень и очень хорошо знаком. И вот после упорных трудов и весьма похвальных результатов, в училище его направили стажироваться сюда, в неплохое, престижное учреждение. Оказавшись в море самостоятельности и возможности самому воспитывать, помогать, как ни странно, его комплексы - то, что всего его проблемы являются комплексами, он понял уже давно - стали отступать. Не сразу. Не прогрессивно. Но стали.
   Так что весть о его изгнании из интерната привела Сергея в неописуемый ужас. И вместе с тем, впервые за всю жизнь в другое диковинное чувство - в ярость. Эти бурлящие смешанные эмоциональные неровности, потрясших весь фундамент его Я, подкреплялись ещё и тем, что жест со стороны товарища Безликова ничем не был оправдан. Нет. Он не мог позволить кому-то за так отнять у него его мир. Без него он никто. Нужно было, во что бы то ни стало разобраться в этой ситуации. Здесь должна быть какая-то ошибка. Да, по-другому и быть не могло.
   Одной из более, чем немногих положительных сторон заботы со стороны его родителей была финансовая независимость. Не углубляясь в подробности, нужно лишь заметить, что отец Сергея был весьма состоятельным человеком. Поэтому мог позволить себе подарить сыну целый, и при том достаточно неплохой автомобиль. Именно к нему Забытов и направился следующим утром. Сел в него, устроился поудобнее в мягком кресле с подогревом, завёл. И поехал к интернату, полный решимости, смешанной с бесконечным недоверием к так внезапно проявившейся инициативе.
  
   Он разбудил Идохина за час до того, как он должен был вставать, согласно своему внутреннему будильнику. С непривычки, так как такое не случалось аж с институтских времён, он не понял где находится и что это так пронзительно трезвонит. Оклемавшись более менее он наконец понял, что источником неприятных, режущих звуков является телефон. Тот не переставал остервенело теребить динамик, хотя времени прошло довольно много, пока Алексей приходил в себя.
   -Алло? - Измученно прохрипел он, щурясь от яркого, золотистого света люстры.
   -Лёшенька, - прозвучал вместо приветствия игривый, довольный собой голос Виктора. Сон с Идохина как рукой сняло. - Торопись, почечки ждут.
   И повесил трубку, не дожидаясь никакой реакции со стороны коллеги. С минуту Алексей сидел на диване в полной прострации. Потом до него начало медленно доходить. Так, получается, что? Он уже имеет на руках почки? Не посоветовавшись с ним, Алексеем, ни о чём не заботясь. А труп? Куда он дел труп? Да причём сам. И, оооох, мороз по коже, как он говорил эти слова: почечки ждут. Сколько Идохин его знал, Виктор был господином серьёзность, и уж к такому делу, как незаконное иссечение человеческих - детских - органов, он тем более относился самым строжайшим образом. Такое ощущение, точно он там не тело ребёнка вскрывал, новогодние подарки. И это если ещё не учитывать вообще всю гадливость данной работы...
   С другой стороны, раз почки уже готовы, лучше не тянуть, могут и даром пропасть, что в любом случае нежелательно. Связаться с клиентом, отвезти их, а потом уж разбираться, как, что и почему вдруг. Он нехотя оделся. Завтракать не стал, очень уж погано у него было на душе. Положит в рот кусок и его точно вывернет наизнанку.
   Через час он уже был у высоченных ворот интерната, металлическим частоколом преграждавшими путь во двор. Они были, конечно же, открыты, но Алексей не стал заезжать внутрь. Таща за собой слишком тяжёлый для его комплекции морозильный контейнер, он не переставал думать, чья же частица лежит у его ног, и стучится о них при ходьбе. Утро было довольно прохладным; небо безоблачно и чисто. Солнце как раз приподнялось из-за горизонта, и он напоминал себе вора, несущего по пустынному двору свою страшную добычу в его оранжевых лучах. Ничего. Ничего. Отделаться побыстрее и можно будет успокоиться. Хотя бы ненадолго. Он положил контейнер в ноги, на переднем пассажирском месте и забрался в бежевую "семёрку" сам. Положил руки на руль. Но ключи поворачивать не торопился. Как же всё это противно. Как это мерзко. Сердце почему-то сжалось. Не первый раз за всю его чёрную карьеру. Но первый раз так сильно. Нет. Быстрее отделаться, быстрее отдать контейнер и уехать.
   Он завёл машину и тронулся.
  
   Подъезжая к интернату, Сергей приметил вдалеке автомобиль Алексея Григорьевича. Что-то припозднился он сегодня. Уже считая десятый час. Понятное дело - Сергей. Его-то можно сказать выгнали. Но Алексей Григорьевич считал за правило приезжать на работу с самого утра, чуть свет. Может ездил по делам куда? Да куда ему, и зачем? Менеджер всего лишь ведь, какие у него вне интерната дела быть могут?
   Расстояние между ними было примерно в треть километра. Его матёрая, видавшие виды, но могущая дать форы настоящему заморскому автомобилю "семёрка" здорово торопилась. Это Сергей понял, опустив взгляд к спидометру. И отрезок прямой линейки дороги между ними постепенно увеличивался.
   Сегодня все с ума сходят, пришло в голову Забытову. Может, не его одного выгнали? Может и этого щуплого компьютерщика тоже, того? В сердце злорадно что-то зажглось. Всё с той же толикой недоверия первопроходца в области подобных эмоций ему хотелось, что бы Алексея тоже сейчас хорошо погоняли. Да. Было бы здорово. Было бы просто замечательно. Потом он всё таки отогнал эти мысли, внезапно, как и появились, показавшиеся ему чуждыми.
   Вскоре машина его подкатила к воротам. Те были отворены, "семёрка" брошена, как следует не пристроившись на стоянке, прямо по среди пешеходной усыпанной гравием дорожки, где прогуливались дети перед полдником. Как-то отстранёно подумав, что это за безобразие, Сергей тоже впрочем, не стал ставить своего извозчика как полагается. Но так, что бы дать возможность Алексею потом выехать, когда он вернётся. А что-то подсказывало, что он вернётся очень и очень скоро.
   Сергей прошёл внутрь. Царила обычная для этого места атмосфера, но он не обращал на неё внимания. В данный его интересовало совершенно другое. Он направился к кабинету главврача. В коридоре, благо, никого не было, и он мог спокойно подготовить речь, которую собирался выложить в лицо товарищу Безликову. Правда, подойдя к двери, уверенности немножко поубавилось, и он повременил со встречей лицом к лицу с жестоким противником. И услышал голоса, о чём-то яростно спорящие. Они доносились как раз из-за двери Виктора. И один из них, как и предполагалось, принадлежал Алексею. Второй, более глубокий и как-то ненормально спокойный и даже немного весёлый - Виктору. Никогда раньше Серей не подслушивал чужие разговоры. Никогда. Но пыл, закравшийся к нему в грудную клетку и не желавший угомониться тянул его к двери, медленно, но верно. Он манил его, казалось, шептал в самое ухо, прильни и услышь. А услышать уж очень хотелось. Как он очутился у двери, прижавшись к ней щекой, он сам не смог бы себе толком объяснить. Но ведь очутился. Теперь уж деваться было некуда. Он напряг слух.
   -Ты... ты... - Голос Алексея, крайне взволнованный. Слышны были и его нервные шаги, меревшие вдоль комнату.
   -О... - Надтреснуто и наигранно опечаленно протянул в ответ Виктор. Сергей как видел его прислонившимся пятой точкой к массивному столу и рассматривающего аккуратные ногти.
   -Ты хоть понимаешь, что наделал? - Почти прошипел Алексей, прекратив на секунду ходить. После паузы шаги возобновились.
   -А что такого? - Словно разговаривая с обиженным ребёнком, спросил Виктор.
   -Что? Ты ещё спрашиваешь, что! Они все порезаны! Ты хоть сам их видел?
   -Ну да. Нормальные почки.
   Почки? Что за почки? Сергей насторожился, и сам не заметил, как перестал дышать.
   -Нормальные? - Прохрипел Идохин. - Да они изуродованы так, будто их специально потрошили! Что ты с ними сделал?
   -Я? Ничего с ними не делал. - Совершенно спокойно заявил Виктор.
   -Клиент как их увидел, побледнел, точно лист бумажный. А я... меня самого чуть не вывернуло! Сколько я гадостей перевидал... но такого зверства... уволь!
   -И что?
   -Вот, на! Обратно привёз. Мужик там постарел сразу на десять лет. И так, говорит, дело паршивое, да ещё такие шутки шутить!
   Послышалось шуршание ткани. Это, должно быть, Алексей теребил свой пиджак, или что у него там. Сергей же стоял не жив не мёртв. Кровь стучала в висках, как барабан. Они занимаются нелегальной торговлей органами. Почки, клиенты, дурак бы понял. И не трудно догадаться, у кого их изымают.
   Дискуссия продолжалась.
   -Виктор, ты уже не первый день себя странно ведёшь, я заметил ещё вчера, внизу. Что с тобой творится? Ты что, принимаешь какую-то дрянь?
   -Ой, нет. Да что ты? Конечно, нет.
   -Тогда как ты, мать твою, вот это объяснишь?
   Вслед за гневной тирадой послышался металлический, звонкий стук.
   -А? Как это объяснишь?
   -Просто немного просчитался во время операции. Они оказались чуть ниже, чем нужно и всё. Ничего особенного, с кем не бывает?
   -С тобой и не было! Ты, чёрт побери, не вздумай херню мне на уши вешать! Даже если бы я поверил, что это было случайно, разве при хирургическом разрезе можно так изуродовать маленький комок мяса и сосудов?
   -Ладно, успокойся, - уставшим тоном произнёс Виктор и переполз в кресло. Было слышно, как скрипнула кожа.
   -Как к чёртовой матери успокойся! Мы потеряли нашего главного клиента! Нас могут сдать другим нашим постоянным покупателям! Ты это понимаешь, или нет, в конце концов? - Потом он будто опомнился и понизил голос с истерически вопящего на истерически приглушённый, подавленный. - Тело? Куда ты дел тело?
   -Успокойся, - неожиданно властно, бескомпромиссно, строго и резко произнёс Виктор Безликов. От этого голоса повеяло холодом и сумасшествием, дошедшим даже до Сергея, сквозь закрытую дверь. Алексей притих. Некоторой время стояла полная тишина. Потом кто-то быстро направился к выходу. Забытов еле успел отскочить, прижаться к стене так, чтобы распахнувшаяся дверь скрыла его от чужих глаз. Из кабинета главврача стремглав вылетел Идохин и быстрым шагом, почти трусцой направился ко двору. За ним неторопливо вышел Виктор. Его глаза были так недобры и остры, что, казалось, могли уколоть. У самого входа в зал Алексей обернулся и сдавленно заявил:
   -Я ухожу из бизнеса.
   И скрылся в проёме. Виктор ничего не сказал. Лишь кинул полной загадочной злобы взгляд вслед менеджеру интерната и скрылся у себя.
   Сергей смог отлипнуть от стены только спустя несколько мгновений. Эта короткая беседа потрясла его так, что ноги подгибались, казались ватными. Голова гудела и кружилась. Что же это? Они промышляют торговлей детскими внутренностями? И сколько? Сколько это уже продолжается? Хотелось освободить желудок от отягощающей массы из быстрого завтрака, вонючими испарениями давившей изнутри. Получается, они убивали детей? Какая мерзость... Сергей читал об этом, как "бабули" и молодые матери продавали своих детей на "запчасти"; как тех же детей похищали. Не единожды смотрел сводки. Но это... целое предприятие, целая фабрика, конвейер с мясом!.. Может ли быть такое? Ох, вот, может. Он сейчас сам убедился в этом.
   Потом, когда он справился на силу с рвотными позывами, в голову стукнуло другое, не менее противное и головокружительное. Что это означало: почки изуродованы? Алексей говорил, что странности за Виктором числятся не первый раз. Что же это означает? Что он двинулся? Ох, что ещё сегодня свалиться на него? Надо сообщить об этом. Куда? Куда... В милицию конечно, там разберутся. Или нет. Спросят, чем доказать, а? Нут, нет, нет... надо что-то, как-то самому сначала, а уж потом. Сейчас же им и пальцем лишний раз лень пошевелить. Самому.
   Внезапно его осенило. Надо поговорить с Алексеем. Он посоветует как разобраться, он же больше не заодно с Безликовым, верно? Глупая мысль, детская; но не без оснований. Вместе они придумают что делать. А вдруг он откажется, или не захочет впутываться в разборки с правоохранительными органами? Да нет, они найдут общий язык, тем более что дело касается свихнувшегося врача. Только представить, что он может натворить... Ну а если Идохин всё таки начнёт выкручиваться, то всё равно ничего Сергею не сделает. Да и нет у Сергея особого желания его сдавать. Пока. Смешно получается, однако. Ещё сидя в машине, хотел ему неприятностей, теперь жаждет сотрудничества. Мысли попавшего в крупную передрягу. Лучше сосредоточиться на деле.
   Он осторожно, стараясь не скрипеть подошвами о линолеум, двинулся к выходу. Нагнать Алексея вряд ли сейчас удастся, придётся ехать за ним к нему на квартиру. Но так даже спокойнее. Безопаснее. Чем при чужых ушах, а они - он не сомневался - в этом заведении есть даже у стен. Мало ли кто ещё работает на этого психа.
  
   Виктор пребывал в расстроенных чувствах. После того, что так просто в лоб залепил ему Идохин, настроение поиспортилось. Слизняк, слабак. Ну ладно. Он не знает, с чем связался. Просто так из этого дела не выходят. Если он надеется чистым вылезти из дерьма, пусть, он может пытаться. Но Безликов не даст ему. Червяк. Сдать может, и не только другим их постоянным клиентам, но и в скворечник. Нет, Виктор не даст ему и этого. Он позаботиться, чтобы превратить его жизнь в Ад. А что такое Ад, Виктор уже знал. Он сможет обеспечить молчание Идохина. Это будет даже приятно.
   А сейчас надо заняться детками. Они начинают подозревать. Семя рокового знания множится, становится опасным. Благо, опасным не только для него. Они пока подозревают, но наверняка ничего не знают. Главное, изолировать их. Показать, кто здесь хозяин. Показать им Ад. И гораздо удобнее будет действовать через эту Ларису. Он знает больше всех. И она каким-то образом связана с Виктором. Это может сыграть ему на руку, как хорошо. Развлечение будет потрясающее.
   Начнём прямо сейчас. Делу время, как говорится... к чёрту время. Теперь и время подвластно тебе.
  
   Лора очнулась на твёрдой, холодной кушетке в изоляторе. Помещение было похоже на обычную смотровую в больнице, но всё равно неприятно, этот белый кафель, белые стены, и само название. Не приёмная, не палата, а изолятор. Фу. Будто снова в школе, на диспансеризации, или в дешёвом летнем лагере, с простудой. Только вот сейчас ещё плюс ко всему мучительное ожидание неизвестно чего. Толи врач к ней придёт, и если придёт, то, как скоро. Толи психиатр с очередной порцией успокоительного.
   Она пошевелила конечностями. Которые конечно могли в принципе двигаться после аварии. Действие препарата полностью прошло, и мышцы слушались хорошо. Создавалось даже ощущение повышенного силового барьера, но она понимала, что это только мнимость. Рядом с кушеткой, в изголовье, стояло её кресло. Не лучше ли будет перебраться в него, самой выбраться из изолятора и сообщить какой-нибудь медсестре, что с ней уже всё в порядке? Пожалуй, самый оптимальный вариант. По крайней мере, гораздо предпочтительней, чем оставаться здесь, в неведении, пусть оно и блаженно и легко и может быть даже желанно. Неведение - тоже мнимость, как и могущество. Вот сейчас её кажется, что она может чувствовать даже ноги. Но вот она пошевелилась, и это оказалось миражом.
   Лора переползла с грехом пополам на кресло и двинулась к выходу. И тут вспомнила, почему, собственно, оказалась в треклятом изоляторе. Её кто-то звал на помощь. Так ясно, громко. Конечно, это могло ей присниться, но за два года она хорошо научилась отличать сон от яви. Надо бы найти ребят и рассказать об этом. Если они сами его ещё не слышали. Кто бы это мог так отчаянно звать? Тревога вернулась. Вместе с ней - холодок. Засквозило. Открытая настежь дверь, выводящая в такой же ослепительно, режуще-белый, как комната проход, чуть покачивалась на этом сквозняке. Она приблизилась к нему, вслушиваясь, не идёт ли кто, и ей почудилось, что этот лёгкий, но настойчивый ветерок дует с самой улицы, таким морозно-свежим он был.
   Всё отделение, кое посвятили изолятору, было пусто. Не единого шороха, принадлежащего человеку. Будто про Лору забыли, как только отвезли сюда. В голову вдруг стукнуло ещё одна малоприятная мысль. А ведь сумасшедший, творящий все эти ужасы, мог быть где-то рядом, пока врачи и медсёстры занятые своими делами, покинули её. Тревога усилилась, но она приказала себе, не поддаваться панике.
   Тут она увидела, могла поклясться, что увидела, что по стене, по кафельным плиткам пробежал, точно волна. Какая-то странная волна тёмно-коричневого цвета закоренелой ржавчины, смешанной с грязью. И на плитках появились не слишком заметные, но тем не менее видные разводы чего-то, того же цвета, что и та непонятная волна. Да появились ли эти разводы, или они уже были раньше? Она выехала в довольно узкий проход, по ширине как раз для её кресла. Поворот направо - тупик. Налево же уводил куда-то в даль. И в дали она различила затемнение. Под ложечкой засосало. В мозгу щёлкнуло: она снова здесь. В этой искажённой, запутанной, не подчиняющейся никакой логике альтернативе. Снова в своём собственном бесконечном кошмаре. Дверь за её спиной, словно в подтверждение догадке, с грохотом захлопнулась. Оставалось ехать вперёд. Другого выхода из этого безумия не было.
   Она продвигалась по узкому коридору, а он всё не кончался, хотя, как не посмотри, поворот казался не более чем в пяти-шести метрах впереди. Наконец-таки её всё же удалось достичь его. Это ответвление было темнее, и стены были грязнее, теперь разводы и ржавые рисунки проступали в каждом квадратном сантиметре. Проём сузился так, что руки царапались об эту грязь, собирая её, облупливая. В отличие от первого, этот коридор не представлялся таким длинным. Расстояния сохраняли законную норму. Примерно по центру располагался другой проём. Была видна большая, массивная, какие иногда бывают в советских общежитиях, потрескавшаяся дверь. Такую бы не смог сдвинуть и ураган. Она подкатила к проходу и замерла. Желудок готов был извернуться наизнанку. Ей открылась комнатушка, похожая на прозекторскую, но лишённая главной достопримечательности - стола для вскрытий. Вместо стола здесь было нечто другое. И по правде говоря, лучше бы Лора увидела стол, пусть в крови, пусть хоть с разверстым трупом, чем это. Она издала громкий, захлёбывающийся всхлип, руки сами отодвинули её назад, но она упёрлась в стену и не могла отъехать дальше, чтобы не видеть этого. Перед ней, почти в таком же, как у неё инвалидном кресле сидел Борис. Хорошо бы, если бы просто сидел, но его тело... из точной копии вечного трона для калек Лоры торчало никак не меньше тысячи длинных игл или ножей. Все они сплошь пронизывали мёртвое тело. А его голова... её насквозь, крест на крест, проткнуло двенадцать специально затуплённых для более красочных страданий штырей-гарпунов, делая лицо практически неузнаваемым. Четыре торчали изо лба, двое проткнули глаза, и те теперь стекали жижей на щёки, точно чудовищные слёзы. Остальные нашли приют в пазухах и во рту, на одном из последних виднелось что-то белое. Как чуть позже догадалась Лора, осколок зуба. Руки держали на груди, тоже крест на крест, бандажные повязки, какие носят при переломах. Только эти крепились к подлокотникам кресла внушительными ржавыми цепями. Какое зверство. Если это игра, то она зашла слишком далеко. Она моргнула, хотя это далось ей величайшим трудом. Вдруг это её иллюзия? О! Как бы хотелось, чтобы это была всего лишь иллюзия. Но нет. Видение не пропало. Глаза опустились на ноги. Кто посмел совершить такое насмехательство? Каким бы извергом, сумасшедшим мучитель ни был, авторство на эту карикатуру могло принадлежать только чудовищу. Ноги обрублены по щиколотку, и вместо них толстой грубой нитью пришиты кривые, нелепые копыта.
   С её уст сорвалось что-то нечленораздельное. Она позвала его, смутно сознавая, что ответа не дождётся. Всё ещё отвергая саму возможность подобной ситуации, она осторожно придвинулась чуть ближе. Потом ещё. И ещё. Вот она уже в дверном проёме. Теперь она не заедет внутрь, наученная горьким опытом. Но и отсюда было видно: это не игра её больного разума. Если бы она подъехала ближе и протянула руку, то, несомненно, смогла бы до него дотронуться. Но трогать мёртвое тело совсем не хотелось. В глазах зарябило от слёз. Тени под глазами стали больше. Что, во имя всех святых, творится на земле?
   Внезапно, как из туманной дали, послышалась грустная песня, которую она слышала во сне, которую пела девушка у ручья. Тело дёрнулось, как если бы по нему пропустили заряд тока, и плавно улеглось на место. Потом ещё раз, сильнее. Последовала пауза, преисполненная странного, осязаемого напряжения. И внезапно тело взлетело ввысь, почти к самому потолку. И, наверное, ударилось бы об него, если бы не цепи, приковывающие его к креслу. То, в свою очередь, еле удержалось на месте, сначала приподнявшись, и потом с отвратительным грохотом, с каким рушится старьё, свалилось на место. Его голова безвольно моталась, как у марионетки, которую насадили на жестокую руку, в такт раздавшимся голосам, в то время, как его рот и не думал открываться. Они говорили об одном, одновременно, слаженно, но всё равно было слышно - то хор из сотен детских голосов самых разных высот и тональностей.
   -Вас было шесть, кто стёрли грань между тёмными грёзами и миром реальностей, кто потревожил сон убиенных чудовищем, и чудовище в нём пробудивших. Теперь вас пятеро, но скоро каждый, так или иначе, разделит с нами эту муштру. Не будет покоя в вечном покое, ни нам, ни вам. Манифест о излиянии, ваших рук дело, и вы подпишите его кровью.
   Голоса говорили что-то ещё, но она не могла больше слушать. Как могла, быстро выехала обратно в коридор и понеслась дальше. Слышала только напоследок, как мешком упало тело обратно в кресло, слышала, как противно чмокнуло, когда шипы вновь проткнули его. Глаза ничего не видели, руки ничего не чувствовали. Она ехала, не разбирая дороги, и только наскоро утря глаза она увидела, что со всей скорости несётся к тупику. Впрочем, удара не последовало. Была мягкая оттяжка, точно она попала вместо стены в бидон с тестом. Подняла голову и обнаружила, что находится в руках нянечки, ошалевшими от страха глазами смотрящей на неё. И грязный коридор уже не коридор, а выход в зал.
   -Что это с тобой, деточка? - Дрожащим голосом спросила взволнованная неожиданным появлением Скиталовой нянечка. В её голосе, тем не менее, так же - по обыкновению, по привычке - просквозила холодность и капля нетерпения, с которой она обращалась обычно к своим юным пациентам. Но Лора её не услышала, ничего не ответила. Просто шёпотом, едва различая собственные слова, попросила отойти и двинулась на поиски соавторов манифеста грёз. Только бы успеть...
  
   Глава 8.
  
   Михаил с сестрой всё ждали, когда же появится Борис. Но тот всё не появлялся. Точно в воду канул. Куда его занесло? Он же обещал. Завтрак давно прошёл, но его так же не было. Лора тоже куда-то исчезла. Вообще, все сегодня куда-то потерялись. Точнее, они видели Костю и Веру, но после того, как сдали посуду кухаркам, разминулись. И вот теперь сидели у окна, глазея на пасмурное небо и ожидая, вдруг кто-нибудь да появится.
   В самом начале десятого заезжал Сергей. Но он даже не обратил внимания на их приветствия. Он явно был чем-то очень огорчён. Как бы у него не было неприятностей, из-за того, что дал им чужую печатную машинку. Может, из-за этого он так расстроен. Потом выбегал какой-то щуплый мужчина лет сорока, они изредка видели его. Наверное, из персонала интерната, из управления. Белый, ну прямо мукой его обсыпали. Следом за ними, как-то странно, крадучись, спешил и Сергей. Тоже бледный, как полотно. Так ничего и не узнали они с сестрой от этих двоих. Впрочем, может, просто Сергей их не запомнил? Хотя навряд ли. В общем, в итоге опять пришлось ждать неизвестно чего.
   За столом поговаривали о какой-то утренней суматохе, будто одной девушке стало плохо, и её поместили в изолятор. Но даже если предположить, что это Лора, всё равно, к ней, по крайней мере, сейчас не пробиться. Ждать. Как не противно, но другого дела просто нет.
   Невольно мысли вернулись на старую колею, но уже без прежней боли. Воспоминания, горькие воспоминания. Он глянул на Анну. Та устало и хмуро высматривала из толпы знакомые лица. Пока всё тщетно. Им с сестрой на самом деле повезло, если это слово вообще подходит к любому ребёнку попавшему в подобную ситуацию. В отличие от других ребят, Лоры, Бориса, они оказались прикованными к инвалидкам в относительно раннем возрасте. Одно дело, когда тебе семь-восемь лет, и ты как-то к семнадцати годам привыкаешь, более или менее. Совсем другое, когда доживёшь до юношества, самого расцвета жизни, когда обязанностей ещё немного, а возможностей появляется всё больше. И тут раз, сумасшедший автомобиль разбивает всё к чёртовой матери. Отдельная история - водители тех машин. Секунду воспалённого удовольствия они оценивают целой жизнью. Ни один из них не остановился и даже не взглянул в зеркало, чтобы убедиться, что их жертвы хотя бы дышат. Так вот. Михаил с Анной не стали и жертвами безымянных маньяков. В их школе, произошёл обвал. В каком-то смысле, они сами виноваты. Не надо было тогда нос совать, куда не надо. Кирпичная кладка отсырела, вода поделила её на несколько плоскостей и некоторые пласты тронулись с места. На каком-то там этаже закрыли коридор, поскольку кладка начала обваливаться внутрь, через начавший крошиться бетон. А они с сестрой на спор с одноклассниками зачем-то полезли. И в следующее мгновение очутились в больнице. Вот так. Всю жизнь, сколько он себя помнил, они делили с Аней абсолютно всё. Все радости, мелкие и не мелкие, хотя какие та могут быть не мелкие радости в семье, где мать и отец... тьфу. Одним словом, и любые беды они тоже разделяли поровну. Разделили и эту.
   Когда тоскливое воспоминание закончилось, как заканчивается любая мелодрама, Анна всё ещё вглядывалась в детей, вышагивающих по залу туда-сюда. Михаил глубоко вздохнул, и поймал себя на том, что начинает вести себя, как самый настоящий старик. Ладно. Пусть сестра смотрит, а он попытается избавиться от стариковских повадок.
   Он повернулся к окну и стал вглядываться в пасмурное небо. Как бы дождя не было. Странно, конечно, дождь на стыке зимы и осени. Но странно только не для Москвы, от которой они почитай, не так уж далеко. Здесь и тридцать первого декабря вместо снега может полить ливень. Но в следующее мгновение не свинец туч привлёк его внимание. Само окно. Он отстранился от него, всматриваясь пристальнее в гладь стекла, но эффект не менялся. Его поверхность мерно покрывалась испариной. Не всё полностью, только крошечный, по сравнению с его размерами отрезок. Словно кто-то невидимый прильнул к нему щекой и тяжело дышал. Потом это прекратилось, всего лишь на секунду, чтобы снова повториться, но уже в другом масштабе. Теперь невидимый незнакомец дыхнул так, что потемнела уже куда большая часть стекла, и невидимый палец начертал: "Иди во двор". Происходящее было далеко от рациональности. Меланхоличную сонливость как рукой сняло. Наслушавшись от Лоры о её приключениях, насмотревшись, как день сменяется ночью всего за час, он не стал отметать возможность существования этого феномена в реальности, а не в его воображении, но и с места не сдвинулся.
   Окно продолжало потеть. Сначала опять мерно, как если бы на него дышали. Потом снова расползлось большое пятно, и появилась та же лаконичная надпись. "Во двор". Жгучее желание поделиться своим открытием с Анной было пресечено новой фразой: "Не надо". Он не стал. Минуту спустя, неровное дыхание прекратилось. И напоследок незнакомец оставил на стекле лишь одну надпись. Она гласила "Двор". Что бы там могло быть такое, что казалось столь важным для невидимки? Он осторожно двинулся к стеклянным дверям выхода. Анна, казалось, просто не обратила на это никакого внимания, продолжала недвижно сидеть в кресле и наблюдать за залом. Как, впрочем, и остальные находящиеся рядом люди. Что ж, раз так, то особого вреда от одной вольной вылазки не будет. Разве что, он немного подмёрзнет, и всё.
   Он выехал во дворик. Но ничего необычного, или хотя бы мало-мальски привлекательного здесь не было. На что же обращать внимание? Может, это чья-то шутка? Да нет, будь шутник самым искусным фокусником, он бы не смог заставить себя сделаться невидимым и рисовать на стекле разные послания.
   Погода стояла безветренная, даже как-то не верилось в это. Но глаз Михаила привлекло шевеление в живой изгороди. Точно там прошёлся лёгкий, ненавязчивый ветерок. Вот и оно. Он двинулся к тому месту, позвал, есть ли кто, и не получив ответа, решился взглянуть, что же там такое. Раздвинул вечнозелёные заросли и обомлел. Знаете, обычно, когда раздвигаешь низенький заборчик из кустарника какого-то там диковинного растения, являющегося частью растительного лабиринта, то перед глазами должен предстать сам лабиринт, или выход из него. Разве нет? Но Михаил увидел не лабиринт. Он увидел поляну. Самую настоящую поляну. Оттуда дул прохладный ветер, погода такая же, как и по эту сторону изгороди, но небо пронизано оранжевым светом заходящего солнца, хотя и не было лишен тяжёлых туч. Они перемешались со светом, как в калейдоскопе, или йогурте. И бескрайний простор. Что-то тянуло его туда. Почему-то вдруг возникло такое жгучее желание пробраться туда и наслаждаться приятным, ласковым светом. Только что же это, он будет наслаждаться светом один? А как же Аня? Он развернулся, чтобы вернуться за ней, но его будто кто-то поволок за собой внутрь, туда, сквозь заросли. И вот он уже на поляне. Всё вокруг залито ласковым золотом. Свет не ярок, не режет глаза, но приятен, и действует успокаивающе, как душистый горячий чай изнутри заливает теплом.
   И опять искажение реальности. Уже в третий раз. Он даже не успел удивиться этой метаморфозе пространства, как произошла следующая. Небо внезапно потемнело, помрачнело, как если бы оно было палитрой, куда невидимый художник капнул свинца, и примешал чуточку алого по краям. Солнце толи скатилось за горизонт, толи совсем скрылось за плотной стеной грозовых туч. Но противоположная сторона, к которой он был развёрнут всё ещё оставалась оранжевой. Стало ещё холоднее. При такой температуре уже вполне мог бы валить снег. И какой-то звук донёсся до него сзади. Он резко повернул своё кресло и отшатнулся, так сильно, что его трон чуть не опрокинулся. Перед ним красовался крест. Высокий, деревянный крест, торчащий прямо из земли. И на нём распята карикатурная, гротескная, насмехательская пародия на ангела. Его ноги и крылья, отрезанные у какой-то большой белой птицы, и теперь пришитые к спине, были приколочены к дереву толстыми, заржавевшими гвоздями. Двое таких же, но поменьше, торчали из глаз. Рот, как и половые органы, перетянут какой-то материей цвета кожи. Занемевшие руки протянуты вперёд и вниз, к тому, что было в ногах этой страшной, извращённой пародии. Свежая могила, неровно засыпанная рыхлой землёй. У изголовья - неухоженная табличка со стёршейся надписью, которую невозможно было прочесть. Совсем близко ударила молния, и, казалось, достигла самой земли. Она осветила белой вспышкой чудовище на Т-образном кресте и маленькую, детскую могилу под ним. Земля, будто удар молнии был сигналом, начала пучиться, шевелиться, точно под ней к воздуху тянулись десятки, сотни, тысячи рук. Слышно было, как они зовут, кричат, плачут.
   Михаил не выдержал, стремглав развернулся, чувствуя, что больше не может смотреть... и застыл навсегда. Пока он был занят лицезрением страшной картины, сзади подкрался человек. У человека в руке был длинный нож. Нож точно прошёлся по его сонной артерии, адамову яблоку. Коснулся кончиком и позвонков. Полоснул и ближний край спинного мозга, обдав всё тело судорогой. Голова конвульсивно, чуть откинулась назад, увлекаемая жалким сокращением нетронутых мышц, раскрывая рану, но вскоре опять вернулась на место. И этого момента хватило ему, что бы увидеть художника. И тут же потухнуть.
   Человек сделал шаг к безжизненному теперь телу, и голоса под землёй, притихли, сменившись приглушёнными, сдавленными причитаниями. Сверху начал накрапывать дождик, увлажняя рыхлую землю могилы, просачиваясь вниз, к её обитателям. И причитания перешли в хныканье.
   -Вот так хорошо. Хорошо, когда тише, - с усталостью и наигранным одобрением произнёс художник и, повернув чуть наклонённую вбок голову, растянул уголки губ в меланхоличной улбке.
  
   Сергей ехал тихо, метров пятьдесят от "семёрки" Алексея, чтобы тот ненароком не подумал не то. Забытов даже поразился мимоходом, как ему удалось сохранить расчётливость. Ведь он был уверен, что в состоянии шока, под влиянием испытанного страха человек может натворить столько разных глупостей, что потом не разгребёшь. Но нет. Мозг сохранял холодную расчётливость. Сергей, опять на долю секунды, задумался и сразу же снова переключился на преследование, а его ли это - холодная расчётливость?
   Скоро они въехали в город, отчего слежка сделалась многократно труднее, и посторонние мысли совсем покинули голову. Иногда Сергей терял бежевую цель из вида, но обязательно находил у светофора или на углу, в ожидании поворота. И до сих пор, похоже, Идохин так и не заметил преследования. Что ж, так оно и лучше.
   Вскоре, они заехали в какую-то подворотню. Район был старый, Забытов здесь никогда не был. По внешнему виду зданий можно было предположить, что это обиталище доживающих свой век стариков и, может быть, совсем изредка - молодых семейных пар, ожидающих, когда удастся вырваться отсюда. "Семёрка" въехала во внутренний двор, заключённый в крепость из одного массивного девятиэтажного здания жёлтая краска на котором потрескалась и облупилась от времени.
   Алексей вылез из машины и вошёл во второй слева от арки, в которую они проехали, подъезд. Сергей наспех поставил своего жестяного коня, практически посреди дороги, и быстро, пока не закрылась дверь с кодовым замком, следом за Идохиным. Внутри пахло сыростью, старостью и затхлостью. Освещения не было никакого, разве что мрачно-белый свет пробивался сквозь заляпанные, сто лет не мытые окошки. Он взбежал по лестнице, проскальзывая на каждой четвёртой ступеньке, услышал, как отворилась со скрипом увесистая железная дверь. Этот звук он знал хорошо. И думал, что навряд ли здесь кроме как в квартире Алексея, есть такая же. Действительно, такая дверь оказалась единственной, по крайней мере, если судить по тем, что Сергей встречал до этого, пробегая стремглав насквозь этажи. И остановился на шестом. Прямо перед стальной, почти сейфовой дверью, хромового отлива. В нерешительности замялся. Что сказать, когда откроет хозяин? Но будто из-под сонного одеяла выплыла до селе спавшая решительность. Продолжение наваждения, сопутствовавшего его на дороге, нет?
   Он позвонил. Вопреки его ожиданиям услышать переливистый свисток, какие теперь стали модными, и которые чаще всего за такими дверьми и слышишь, и которые к тому же страшно раздражают, раздался весьма незатейливый, старый перезвон колокольчиков. С той стороны послышалась суета, потом кто-то замер у двери, вероятно вглядываясь в глазок. Впрочем, это можно было понять, особенно после той беседы в интернате.
   -Кто? - Спросил Идохин. Его голос дрожал, выдавая сильный стресс, и взвинченность.
   -Алексей Григорьевич? Это Сергей Забытов, стажёр из вашего интерната.
   -Я больше не работаю в интернате, - был сердитый ответ. Но за напускной сердитостью скрывался тихий ужас, что было заметно и без лишних усилий. Даже через плотную преграду стали, приглушавшую его голос.
   -Какое совпадение, я тоже теперь там не стажируюсь, - он кашлянул в кулак. - Пустите, нам надо поговорить.
   -А есть о чём?
   -Больше, чем вы думаете. Это связано с товарищем Безликовым.
   -Да? А мне кажется, это он, как раз тебя и подослал.
   -Вы ошибаетесь. Я случайно стал свидетелем вашего сегодняшнего разговора. Как раз вот приехал справиться, почему меня выгнали... а тут вы спорили. Я полагаю, здесь речь идёт о...
   Алексей его оборвал, неясным восклицанием, похожим на "заткнись", и стуком множества щеколд и замков. В следующее мгновение, дверь отворилась, и перед Сергеем предстал Идохин. Вид у него был крайне потрёпанный, точно он уже успел как следует принять на душу, да и опохмелиться этак на десяток дней вперёд. Его волосы топорщились, глаза безумно всматривались в Забытова.
   -Заходи, только не ори так громко. Здесь много старых любопытных ушей.
   Сергей вошел, и дверь за ним тут же захлопнулась. Опять зазвенели щеколды и замки. Он действовал так быстро, нервно, что выглядел даже комично. Но Сергей и не подумал улыбаться, поскольку хорошо понимал, чем это вызвано. В том же дерьме, между прочим, оказался. Затем Идохин провёл экс-гостя в кухню - заваленное посудой, вилками, ложками и ножами небольшое помещение, откровенно говоря, слишком маленькое для такого беспорядка. Создавалось ощущение, что здесь давно никто не проживает. Хотя пыли, да и прочей грязи заметно не было.
   -От кого вы так запираетесь? - Не удержался Сергей, присаживаясь на табурет, предварительно сняв с него скомканное, выцветшее полотенце.
   -Ты знаешь от кого.
   Да, он знал. Но, тем не менее, хотел услышать это из уст самого Идохина.
   -От него, да?
   -Да. Так зачем ты пришёл?
   -Я уже сказал, что стал свидетелем вашего спора, вот, практически только что. Я не стал заводить с вами разговор там, потому что...
   -Правильно, что не стал. Не томи.
   -Откровенно, я не знаю, что мне делать. И раз уж вы вышли из игры, то хочу спросить совета у вас, поскольку теперь вы не... не...
   -Не опасен, ты хочешь сказать? Все так думают. Все. Ну что же, это верно. Я не опаснее кота. Но какой совет я могу тебе дать? Ты хоть сам понимаешь, во что ввязываешься? Ты думаешь, здесь замешаны только мы с Виктором? О нет!
   -Я примерно знаю, сколько людей в этом замешаны, и какие это люди. Трудно не догадаться.
   -Ты опять прав, сообразительный малый, - одобрил Алексей, но всё ещё как-то неровно, нервно кивая. Он протянулся к доисторическому, приземистому холодильнику и выудил из него початую бутылку водки. Налил себе немного - немытые стаканы уже чёрт знает сколько, стояли без дела на столе. Потом предложил Сергею. Тот, продолжая всё больше удивляться себе, не отказался. Они выпили, и у Забытова перехватило горло. Он закашлялся, сморщился, вызвав тем самым лукавую улыбку на лице Идохина. - Юнец?
   -Ага...
   -Так ты просишь, чтобы я тебе помог?
   Он кивнул, не в силах вымолвить после выпитой порции ни слова.
   -Почему, ты думаешь, я буду тебе помогать? Ты ведь можешь заложить и меня, когда это дерьмо всплывёт. По-хорошему, я бы сейчас должен сообщить Виктору...
   -Не сообщите, - наконец удалось прошипеть Сергею. Он прокашлялся ещё раз, и говорить стало чуть легче. - Он сумасшедший, вы сами сказали. Помните? Не факт, что он ещё не начал там убивать всех подряд направо и налево.
   -Да. Опять да... ты бы видел эти... - его лицо сморщилось, и Сергей испугался, как бы его не стошнило прямо на стол, перед ним. Но Идохин только невыразительно поднял руку со скрюченными, полусогнутыми пальцами и хрипло охнул. - Почки. Это было... ужасно. И отвратительно. Я даже представить себе не могу, зачем он это сделал. И чего я не могу понять вообще никак, так это зачем ему понадобилось потом заставлять меня отвозить эти почки нашим покупателям. Чёрт, - он облокотился о стол, подпёр мелко дрожащей, похолодевшей рукой щёку. - Не сдашь?
   -Я обещаю, я вас не заложу. А если что, то есть если Виктора удастся поймать, и он будет гнать бочки в вашу сторону, просто отрицайте всё.
   -Ну да. Как же, - горько усмехнулся Идохин. - Чёрт. Чёрт с ними со всеми. Куда я вляпался?..
   -Так вы поможете?
   -Да чем я могу помочь? Посмотри на меня, я и мухи-то прибить не смогу. Какая мерзость, весь этот проклятый бизнес! - Он помолчал, без особого интереса поглядел в окно, выходящее в совершенно непривлекательный, заброшенный двор. И Забытов уже думал встать и уйти, как он изрёк:
   -Тебе надо обратиться к ментам.
   -Ой ли? - Сергей остановился на полпути, ударившись бедром о столешник, и недоверчиво посмотрел на собеседника. Алексей не поворачивался, продолжая смотреть в окно на тусклое небо. В этом бледном свете Идохин вдруг стал так ясно мелок, ничтожен, бессилен, что Забытову стало его в некоторой степени жалко. Он опустился на место, пытаясь отогнать внезапно, неизвестно откуда выплывшие мысли о совершенной никчёмности Алексея в этом мире и сосредоточиться на куда более серьёзных. В это время Алексей повернулся к нему и без тени сожаления сказал:
   -Больше делать нечего. Просто нечего. Что ты им скажешь? - Он достал откуда-то листок. Тот был испещрён фамилиями, датами, каким-то медицинскими данными и прочими формальностями. - Покажешь вот это. Этого будет вполне достаточно. Придётся подождать, пока кое-кого проверят. Потом только начнут действовать. Ты их поторопи, скажи, мол, главврач помешался на этой почве. Там... в общем говори побольше, понял? Только, смотр, про меня - ни слова. Они, конечно, ко мне ещё сунутся, но ты с ними будешь, как главный свидетель, сможешь меня отмазать. Я-то уж расскажу, что знаю. Договорились?
   -Договорились.
   Сергей хотел протянуть руку для пожатия, как знак доверия, но Алексей уже опять взялся за бутылку.
   -Иди. Всё понял? Хорошо. Иди, давай...
   Быстро, однако, поменялась цель его поездки на стажировку. Как хотелось просто забыть всё это. Но чуждая, и в то же время желанная решимость не позволили ему опустить рук. Если начал, надо закончить. Тем более, если дело касается чьих-то жизней. Тем более, если жизней твоих друзей. Может быть, единственных в этой жизни.
  
   Лора буквально вылетела из отделения изолятора, и не заметить её, посему, было трудно. Вряд ли смотревшие на неё с улыбкой дети подозревали хотя бы насколько серьёзной причиной вызвано такое её поведение. Ах, если бы они хотя бы чуть-чуть догадывались, что могло случиться. Случиться... Она метала взгляд от одного к другому, выискивая хоть одно знакомое лицо. Яростно вращала колёса инвалидного кресла, неумело маневрируя между детьми, косившихся на неё, когда она проезжала мимо.
   В конце концов, откуда-то издалека до неё донеслось-таки: кто-то звал её по имени. Она повертела головой, в поисках кричавшего, и не сразу, но всё же рассмотрела сквозь влажные от слёз линзы глаз Анну. Та одиноко сидела у окна и призывно махала ей рукой. Когда Лора подкатила к ней, выражение на лице сестры-близняшки сменилось с приветливо-удивлённое на тревожное.
   -Боже мой, Лора, что случилось? - Успокаивающим тоном спросила она, пристально разглядывая её с ног и до головы так, словно на ней остались следы чего-то не от мира сего. Лора проследила за взглядом и как-то отстранёно подумала, что вполне небезосновательно она так на неё смотрела.
   -Б... б... - заикаясь от прорвавшихся рыданий, попыталась выговорить Скиталова. Анна обняла её за плечи, погладила, не зная, что ещё предпринять.
   -Что, что?
   -Борис! - наконец выкрикнула Лора и уткнулась лицом в подставленные, белые, как мел, ладошки, уже прилично смоченные слезами.
   -Что Борис?
   -Его убили... кто-то... я не знаю... - не унимаясь выговорила она.
   -Кто? Ты о чём?
   -Борис мёртв! - Выкрикнула она опять.
   -То есть, как мёртв?
   -Я была в изоляторе, - начала рассказывать Лора, обрываясь почти после каждого слова в приступах всхлипывания. - Решила выбраться оттуда сама. Проехала по коридору, а он... а он... изменился, понимаешь?
   Анна помотала головой, в недоумении уставившись на Скиталову.
   -Ну, сначала, всё было обычное, белое. Потом как будто волна... и появилась грязь, потом больше, больше... Я проехала до середины, остановилась у какой-то двери, и... и...
   -Ну?
   -Он был там! Он сидел в инвалидном кресле, вот в таком же кресле! Весь в крови, ужас, боже... Весь в каких-то шипах, и эти цепи...
   -Ты уверена, что это был он? - Вкрадчиво, осторожно поинтересовалась Анна. Ей впервые приходилось слышать подобные вещи, и это походило куда больше на сумасшествие, чем на реальность. И рассказчица явно была не в духе. - Да и вообще, был ли он там?
   -Я видела его, как тебя сейчас! Да! Да! - Снова рыдания. Но она нашла в себе силы продолжить. - Затем, он поднялся в воздух, взлетел, понимаешь? Я тоже не поверила, но... была бы ты на моём месте!
   Да, Аня не была на её месте, и не могла знать правды, даже если ей кажется, что с Лорой, мягко говоря, не всё в порядке. Но все эти временные метаморфозы, непонятные тревоги, которые стали опять возвращаться во сне. Потом, украденная рукопись. Ведь если вспомнить, там был похожий кусок... во что верить? Внезапно в её голову пришла малоприятная догадка: а вдруг это Лора и есть тот ночной вор? Это вполне бы объяснило всё. Но она сама была свидетельницей: при ней происходили изменения, которые никак нельзя скинуть на Скиталову. То же время. Разве может человек заставить время искажаться до такой степени? Есть люди, которые играют с природой, но не в таких масштабах. Хотя опять же, это могло быть только галлюцинацией, фальсификацией воображения, вызванной впечатлением от рассказа Лоры, от их общего труда. Даже сейчас ей кажется, что пространство плывёт в до предела заряженном воздухе. А те молчаливые медсёстры? Какие-то серые, угрюмые. Анна хотела завести с одной из них разговор, но та, казалось, её даже и не услышала. С другой стороны, может это такое своеобразное наказание за то, что они вчера прогуляли занятия? С трудом в это верится. Скорее, их бы просто заставили вернуться в аудитории, или уж в самом крайнем случае сделать двойное задание на следующий день.
   -Продолжай, - неизвестно для себя самой зачем, твёрдо сказала Анна. К тому времени Лора уже более-менее успокоилась и могла говорить, не прерываясь на всхлипы.
   -Он стал разговаривать. Только не он... а... а там было много разных голосов. Все детские... нет, был ещё один, мне показалось, женский ... не знаю. Они... он... сказал, что мы шестеро стёрли грань между грёзами и реальностью своим манифестом. - Она поморщилась, вспоминая странные фразы. - Что мы пробудили чудовище в чудовище. Что, так или иначе, мы будем там, с ними.
   Анна не знала, что сказать. Полная растерянность, в которой она пребывала в данные момент, не позволяла ей произнести хоть что-то членораздельное. И тогда Лора сама оборвала неловкую паузу.
   -Где твой брат?
   Сначала до Анны не дошёл смысл её слов. Она бестолково завертела головой, и только тут поняла, что всё это время сидела и разговаривала со Скиталовой одна. Михаил куда-то делся. Она ошалело вперилась в глаза Лоры. Та точно так же смотрела то на неё, то по сторонам, надеясь найти его среди других калек. Но тщетно.
   Совершенно случайно - хотя возможна ли вообще в этом месте случайность? - она подняла глаза к окну, и в душе вновь кольнуло точно острой льдинкой.
   -Смотри... - совсем тихо, еле слышно прошептала Лора, указывая пальцем в окно. Натужно, Анна проследила за её пальцем, но ничего определённого за окном не увидела. Обернулась к Лоре, вопросительно, взволнованно взглянула на неё, безмолвно требуя объяснений. Но та лишь ещё раз тыкнула пальцем в окно. И выдавила, практически неразличимо:
   -Смотри на окно...
   Анна нехотя, почти с протестом глянула и обомлела. На окне чётко прорисовывалось чьё-то дыхание. Словно кто-то стоял рядом и тяжело дышал на окно, а оно в ответ потело и очищалось, потело и очищалось, снова и снова. Потом дыхание замерло. На долю секунды. И затем невидимы, несуществующий - поскольку Анна вплотную была прислонена к стене, прямо под окном и, несомненно, почувствовала бы присутствие - выдохнул, насколько позволяли его лёгкие, и по стекло растеклась лужа мельчайших капелек. Чей-то палец вывел: "Двор. Куст".
   Неуверенно, Анна приподнялась, подтянулась на ослабевших от бездействия руках и посмотрела в сторону двора. И медленно, безвольно сползла обратно в кресло. Её глаза казались стеклянными. В них читался ужас и вечное недоверие. Лора набралась смелости и тоже глянула, как указывала надпись. Там, у входа в низенький лабиринт из живой вечнозеленой изгороди лежало тело. Рядом - опрокинутое инвалидное кресло. Даже отсюда она смогла различить черты лица - Михаил. Михаил, лежащий на ледяной земле. Не шевелящийся Михаил. Михаил с огромной тёмной, блестящей полоской во всё горло.
   Анна подняла глаза на Лору и только и смогла, что, тихо, глупо вопросить:
   -Как?
   -Эй! - Послышалось из дальнего угла зала. Лора обернулась на голос как раз в тот момент, когда Анюта упала ей на плечо в беззвучном плаче. Скиталова сама бы заплакала, опять, но слёз уже просто не было. Только мелкое нервное дрожание, точно у глубокого старца, не способного ничего делать. А беспомощность то и дело зависала над головой и смеялась. Там, далеко, у входа в спальное крыло стоял Костя. На лице его было написано чувство, вставшее совсем недалеко от паники. Он заковылял к ним и уже через минуту был рядом. - Что случилось? Где все? Где Боря? Где Вера? - Он повертел головой. - Михаил?
   -Там, - указала Лора на окно. На нём ещё сохранилась надпись. Костя прочёл и посмотрел, куда она указывала. Лицо его покраснело от нахлынувшей крови. Скиталовой казалось, что она может слышать, как кровь молотом стучит у него в висках.
   -А Вера? Она же была с тобой, ведь так?
   -Да. - Растерянно, подавленно проговорил он. - А потом её просто не стало. Вот мы вместе, вот - нет.
   -Что же нам теперь делать? Трое.. из шести... - подала голос Анна. Она отняла лицо от плеча Скиталовой, всё заплаканное, мокрое, красное. И посмотрела, сначала на одного, потом на другую.
   А что они могли сделать, с их-то положением, с их знаниями о противнике? Вот оно... Лоре пришло в голову совершенно случайно. Те послания, лившиеся из изуродованного, зависшего под потолком тела Бориса. Она попыталась сосредоточиться. И к немалому её удивлению, у неё это получилось. Они стёрли грань между реальностью и кошмаром. Но не просто написав ту повесть, или манифест. Её кто-то прочёл. Но этот кто-то должен иметь доступ к ящичку стола, поскольку он хранил в нём свой блокнот и скорее всего по ошибке забыл спрятать его в тайник, или куда там? Во-первых. При таком скоплении народа, которое бывает днём, манипулировать с блокнотом опасно, и крайне рискованно. Значит, манипуляции происходили в ночное время суток. Но Лора уже давно взяла за привычку просиживать ночи у камина. Достаточно давно, чтобы знать, кто ходит по ночам. А по ночам ходят только врачи и медсёстры. Справедливо предположить, что владелец блокнота - кто-то из обслуживающего персонала. Во-вторых. Если уж верить в мистику, а в вытанцевавшейся ситуации в неё поверить невозможно, то нужно верить в послания, оставляемые им их же кошмарами. Взять самую первую: нет, не сон с девушкой у ручья - это послание явно о чём-то другом - её первое путешествие в альтернативный мир. Когда коридор вдруг поменял форму, когда появился не существовавший до того момента поворот. Ключом были картинки на шарманке. Главное действующее лицо этой повести несомненно олицетворён тем хромым монстром с удлинённым ножом... хромой...
   -Эй, - встрепенулась Лора. Они уставились на неё, словно ожидая откровения. И она была почти готова дать им его. - Вы не знаете, кто из врачей в этом интернате хромает? На... на правую ногу? У него, или неё что-то с коленом.
   Костя и Анна переглянулись. И лицо Ани снова исказила та же безобразная гримаса жалости. К брату, к себе. Она изо всех сил старалась сдерживаться, и видно было: долго ей не продержаться. Но Костя вдруг будто ожил, выпрямился, глаза его напряглись.
   -Я знаю, - вымолвил он. - Хромой здесь только один. Главврач.
   -Вот так. Значит рукопись у него.
   -И что ты предлагаешь?
   -Забраться к нему в кабинет и поискать рукопись.
   -Опасно.
   -Тогда сделай шаг в сторону.
   Костя скривил губы в понимающей ухмылке. Она невесело улыбнулась в ответ. И они, не сговариваясь, двинулись к выходу из зала.
  
   Алексей уже ощущал, как алкоголь заполнял голову невесомым теплом. Бутыль почти опустела, разбитый стаканчик валялся на полу, рядом с ним. Во что, во что он вляпался? Во что? Зачем вообще занялся этим бизнесом, зачем поддался на уговоры сумасшедшего Безликова? Сидел бы сейчас в приличном баре с приличной бабой, расхваливал бы ей себя, какая у него работа, как он зарабатывает, какой он вообще удалой. У него была бы отличная работа, разве нет? Менеджером-то, мало ли частных клиник. Но, уже случилось то, что случилось, и вместо бара он сидел у себя в кухне, пьяный, насквозь пропахший потом и страхом.
   Клонило в сон. И он почти заснул на табурете, начиная с него сползать, когда раздался звонок. Он казался таким оглушительным в этой почти осязаемой тишине.
   Нехотя, не сразу, Идохин поднялся, пробудившись от пьяной дрёмы, заковылял к двери. Руки уже потянулись к замкам, но он вовремя остановился, вспомнив о предусмотрительности.
   -Не... так не пойдёт, - промямлил он и выглянул в глазок.
   За дверью, на лестничной площадке никого не было. Линза позволяла видеть всё в рамках двухсот семидесяти градусов, и он точно мог определить, даже не смотря на ударившее в голову пойло, что звонивший не прячется в нишах соседских дверей, или прижавшись к стене. А больше и прятаться было некуда. Стало быть, ушли, шутники. И он с вялой улыбкой развернулся, чтобы вернуться и допить водку. Но замер. Замер сначала. Потом завизжал. Потому что в его квартире стоял Виктор. И улыбался. У Виктора был нож. Достаточно острый, чтобы одним мазком снести ему голову.
   Безликов сидел, удобно устроившись на чахлом стуле, и с неподдельным интересом разглядывал свои ногти. Напротив, него привязанный колючей проволокой к такому же стулу сидел Алексей и кряхтел от боли и отрезвляюще противного, как никогда острого чувства ужаса. Вот и случилось то, чего он больше всего боялся, проработав с Безликовым почти одиннадцать лет. Вот и нашли дверь в жизнь его кошмары, в последнее время ставшие ему ещё ближе. Алкоголь выветрился в мгновение ока, и сознание воспринимало всё с такой чёткостью, от которой в любой другой ситуации его непременно бы стошнило.
   -Что ты им сказал? - Почти ласково спросил Виктор.
   -Кому, им? - Пропищал в ответ тот.
   Безликов механическим, небрежным движением взял со стола кухонный нож для резки масла и, не глядя, метнул его в сторону Алексея. Лезвие годило аккурат возле левого его уха. От этого жеста у менеджера на штанах расползлось мокрое пятно, источая неприятный запах. В голове, точно из далека, со второго плана, раздался его собственный голос: "Эй! Ты обдулся! Обоссался, мужик!"
   -Ууу! - Прогудел Виктор. - Большой мальчик и так облажаться. Так что ты им сказал? - Потом он будто вспомнил что-то чрезвычайно интересное и поднял радостно глаза к своему мученику. - Я, впрочем, могу прочитать по твоему мозгу сам, но мне гораздо приятнее услышать от тебя. Знаешь, я оставил очень важные дела ради тебя, а ты молчишь...
   -Всё! - Возопил Идохин, зажмурившись, когда второй нож, покрупнее, вонзился в стену возле правого уха, задев его мочку. По шее тонкой струйкой потело что-то очень горячее.
   -Так, - довольно протянул главврач. - А теперь, что вы там собрались делать?
   -В скворечник всё сдать! Всё! Больше ничего!
   -Ай-ай-ай, - с деланной горечью опустил голову Виктор. Потом снова поднял и тихо проговорил:
   -Мдам. Ты всегда был слабаком. - И после непродолжительной паузы, в течение которой вытаскивал из-под груды кухонного хлама маленький топорик для разделки мяса с молотом на обратной стороне лезвия, с вялой укоризной в голосе и досадой на нездорово блестящем от пота лице добавил:
   -Ну и какой к чёрту из тебя мужчина?
   И швырнул топорик в Алексея. Лезвие с лёгким хрустом, перемешанным с глухим чмоканьем и сдавленным писком Идохина, угодило точно в промежность.
  
   Глава 9.
  
   Он добрался до первого же отделения милиции и тут же сообщил обо всём что знал. Как и говорил Алексей, сначала не поверили. Но к делу отнеслись всё же насторожено и серьёзно. Сергей показал лист с данными следователю, к которому его доставили. Тот долго изучал цифры, фамилии и прочие мелочи. Затем связался с коллегами из других участков, и очень скоро выяснил, что уже в какой-то - не важно, какой - из них поступало анонимное сообщение о том, что руководство такого-то интерната занимается нелегальной торговлей человеческими органами. Звонили, судя по всему, это следователь предположил только сейчас, поскольку сначала информацию не восприняли должным образом, приняв за ложную, клиенты кровавых подельщиков. На вопрос, почему они могли об этом заявить, если являлись клиентурой, Забытов рассказал им словесную перепалку, произошедшую в кабинете главврача. Тут же, как опять же и предрекал Алексей, отправились на квартиру к Идохину.
   Когда тот не ответил на серию настойчивых звонков, стуков и требований открыть, дверь пришлось взломать. Замок с той стороны был раздавлен, точно его сжали в стальных тисках под огромным давлением. Хозяина нашли на кухне, привязанным к стулу колючей проволокой. Между окровавленных ног еле живого менеджера, остекленевшими лазами смотрящего прямо перед собой, словно он находился в состоянии глубокого гипнотического сна, торчал кухонный топорик. Незамедлительно была вызвана карета скорой помощи. Доктора сообщили, что вряд ли этот человек сможет говорить в ближайшие недели. Несомненно, его пытали. Несомненно, что с целью запугать, заставить молчать. Так же несомненным теперь представлялся тот факт, что главврача Виктора Безликова необходимо немедленно задержать и изолировать. Сергей предположил, что в сговоре с врачом может стоять ещё кто-то из персонала интерната. Со слов Алексея передал, что в деле крутятся более чем опасные люди, и задержание может обернуться крупной проблемой. Вопреки всем его заверениям, привлекли лишь небольшую группу ОМОНа, которую посчитали самодостаточной.
   Не смотря на приказы следователя Забытову остаться здесь, либо, в крайнем случае, ехать домой, и ждать, пока с ним свяжутся, он всё равно последовал за милицейским автобусом в своей машине, держась на расстоянии, дабы избежать возможных конфликтов.
  
   Во всём интернате стало как будто тише, но значительных изменений, пока не было. Люди никуда не девались и всё ещё сновали туда сюда, не подозревая о том, что все без исключения находятся вблизи от опасности.
   Они пробрались в коридор, который словно специально для них пустовал в это время. Лора ехала впереди, замыкающим был Костя, постоянно оглядывавшийся назад и по сторонам. Звуки, обычно сопутствующие движению кресел, и вообще ходьбе словно поглощались общей тишиной, царившей здесь. Несмотря на то, что за окном ещё было светло, а лампы под потолком коридоре были зажжены, всё равно казалось, что всё вокруг залито, точно водой, тьмой. Кабинет Главврача находился почти в самом конце, перед комнатой, где переодеваются и собираются на чай санитарки и медсёстры. Дверь была затворена, но не закрыта. Сначала, в нерешительности, Костя робко постучался. И когда никто не ответил, вошёл. Следом за ним Лора. Анну попросили постоять настороже.
   Не смотря на то, что кабинет был довольно большим, просторным, рукопись они нашли быстро. Она точно притягивала их к себе, излучала невидимые волны, по которым они следовали. Та лежала в жёлтой папке, аккуратно сложенные листы словно светились в ней.
   -Нашли! - Шёпотом возликовал Костя. Анна обернулась к нему.
   -Правда?
   -Ага. Стало быть, он.
   -Всё, давайте мотать, пока он не вернулся.
   Но Анне не удалось сдвинуться с места. Колёса будто примёрзли к полу и не желали вертеться. Она попробовала сдвинуть кресло рывками тела, но бесполезно.
   -Смотрите! - Более не удерживая голоса, воскликнула Лора, указывая куда-то в проход, в коридор.
   Но смотреть, куда она тычет пальцем не пришлось. Как не пришлось больше вести себя скрытно, боясь быть обнаруженными. Потому что произошло то, чего так боялась Скиталова. Кошмар снова соединился с реальностью. Снова по стенам поползли разводы грязи и ржавчины. Свет померк, стал тусклым, как если бы не хватало электроэнергии. Комната и форма коридора тоже изменились. Прямо у них на глазах.
   Анна дёрнулась, завороженная зрелищем выдуманного ею же Ада и только тогда обнаружила, что всё ещё давит на колёса. Они спешно выбрались в ставший таким запутанным коридор и, выбрав направление наугад, двинулись прочь так быстро, как только могли.
   За следующим из многочисленных поворотов был выход в зал. Эта гигантская комната тоже изменилась, помрачнела, потемнела. Дети безмолвно, в непонимании и отрешённости созерцали метаморфозы, санитары и сёстры визжали, кричали друг другу что-то невразумительное, рвались к стеклянным дверям, к коридорам, но все входы и выходы были заблокированы. В голове у Лоры пронеслось отвратительное сравнение: как клопы в спичечном коробке.
   -Согласен, - раздался из-за спины сладострастный голос, и чья-то рука нежно легла ей на плечо. Холодная, как лёд, тяжёлая и жилистая.
   Они как по команде обернулись. Точнее, их развернуло, словно сотни невидимых, цепких рук разом крутанули их на месте. Перед ними стоял Виктор. На лице его была какая-то мученическая тоска, почти страдальчески чистая, какие бывают на образах, на иконах. В руке зажат нож. Правая нога расслаблена, колено чуть заметно подрагивает.
   -Здесь? Замечательно. - Устало протянул он и нагнул голову сначала к одному плечу, потом к другому, сопровождая это хрустом сухожилий. - Сейчас мы напишем конец нашей истории.
   -Нет. Рукопись у нас. Ты теперь не можешь... - с напряжением и проблесками облегчения начала Анна, но оборвалась на полуслове и надежда на лице померкла, когда вся стопка внезапно вырвалась из рук Кости и в следующее мгновение уже лежала на ладони у Безликова.
   -Могу. Это, - он помахал листами. - Теперь просто бумага. Вы заключили сюда свои грёзы, а я их выпустил. Вот и вся истина. И вот он, я. Я видел в ваших мыслях... Рождённый Ночным Кошмаром. - Он задумчиво покачал головой, покусывая щёку и отстранёно, словно оценивая сказанное, бормоча: "Ну да, ну да, всё правильно". Потом опомнился и снова вернулся к своим собеседникам:
   -Теперь... - Виктор обвёл их колким, острым, и в то же время пустым взглядом и с нарочитой медлительностью остановился на Анне. Та вжалась в спинку своего кресла, точно пытаясь отодвинуться от этого нечеловеческого взгляда, попыталась сдвинуть колёса с места, но трон опять примёрзло к полу. - Встречай.
   Он сделал повелительный, лёгкий и усталый жест кистью и сзади Анну обняли чьи-то руки. Ледяные, холодные и твёрдые. От них веяло одновременно разложением и свежестью, как если бы тот, кому они принадлежали только что был на улице. Они заскользили по её телу, а она просто замерла, не могла двинуться. Закостеневшие кисти двигались от плеч к шее, от шеи к груди и ниже. Из-за спинки вынырнула голова Михаила и улыбнулась всем глубокой раной на шее, осветив всех блеском запёкшейся, замёрзшей крови. И тогда она не выдержала, возопила, попыталась сбросить с себя ласково-грубые руки, но он только сильнее, больнее вцепился в неё, схватил за горло. Она издавал хрипы, безмолвно открывала и закрывала рот, но ничего не могла поделать.
   Костя отшатнулся назад, и его тоже обхватили сзади. По торсу, от живота поползло длинное лезвие. Над ухом раздавалось возбуждённое дыхание. Откуда-то сбоку выступило человеческая тонкая, худощавая фигура, одетая в какой-то тёмный блестящий, глянцевый костюм. Голова фигуры накрыта грязной половой тряпкой. Но в следующий же миг он смог рассмотреть как следует: это далеко не костюм переливался в пасмурных бликах. То блестела не запёкшаяся до конца тёмная, густая кровь на оголённых мышцах и скелете. Тряпка слетела, предоставляя ему возможность полюбоваться на застывшее лицо Веры - единственную нетронутую часть её тела, если не считать засохшие багряные разводы, делающие цвет кожи и спутанных волос почти чёрным. Она смотрелась истерично смешной, гротескно огромной, не вяжущейся с хрупким торсом, ногами руками. Глаза её прикрыты, зрачков не видно, только заплывшие, заляпанные, как и лицо, белки. Не обращая внимания на его призывы помочь, она, отвратительно шлёпая, хлюпая о пол недавно живой влагой, неуклюже, точно младенец, вперевалку подошла к Анне и присоединилась к душителю.
   Костя попытался вырваться, смутно сознавая, что его жалкая попытка скорее приблизит развязку, чем даст ему шанс оказаться на свободе, и лезвие, будто в подтверждение, полоснуло его по горлу. Тёплая кровь хлынула вниз, заливая рубашку, штаны, ортопедические аппараты, омывая его, принося блаженное, ставшее разом таким желанным, опустошение и безразличие. Боль, невыносимую и мучительную, он успел почувствовать только чуть-чуть, в самом начале, но она быстро вытекла вместе с кровью. Безразличие... а за ним снова плен и ужас несметного количества таких же как он, пленённых, плачущих и тоскующих.
   -Вот, Лора, - развёл руками Виктор, указывая пытливыми, изучающими глазами на
   недвижные тела её друзей, перебегая с одного на другое. Рукава были закатаны, обнажая чётко выступающие жилы. Он говорил с учительской укоризной, как-то расстроено, точно и не он был виновником разыгравшейся только что насильственной вакханалии. - Теперь мы с тобой поговорим. Тоже. Но только не здесь. - Он сглотнул, отчего его большой, выпячивающийся неправильной пирамидой, острый кадык вычертил на горле неровную линию; и неопределённо кивнул. - Внизу.
   Она в панике завертела головой, в поисках хоть кого-нибудь, кто бы мог прийти на помощь. Но все только метались из стороны в сторону, перепуганные творящимся. Константин сполз из объятий Безликова на пол и не подавал признаков жизни. Анна тоже застыла в неестественной позе в своём кресле с открытым до отказа в последнем беззвучном крике ртом. На шее её красовались синяки и свернувшаяся кровь в форме кистей рук. Мучители куда-то пропали, и подтверждением их существования были лишь багряные, вязкие следы от ног того, что было когда-то Верой. Но один был по-прежнему здесь, перед ней, и этого уже было достаточно.
   -О, - надтреснуто, дребезжащим голосом протянул Виктор, цокнув языком. - Они слишком тупы и напуганы, чтобы видеть здесь кого-то кроме себя. Так что, - он будто в разочаровании хлопнул себя по бёдрам, пожав плечами. - Тебе никто не поможет.
   И он двинулся в глубь коридора, тьма и грязь в котором сгустились так, что казалось, будто это вовсе не запутанные лабиринты, а бассейн с чернилами. Кресло двинулось за ним и не желало повиноваться ей, как бы она ни старалась задержать колёса, изменить его курс хотя бы на градус. Последним, что привлекло её внимание, прежде чем они скрылись в темноте, были оглушительные звуки сирены, разносящиеся по всему двору и долетающие даже до сюда.
   -По мою душу пришли. - Как само собой разумеющееся преспокойно объяснил Безликов, не затрудняя себя хотя бы беглым, оценивающим взглядом в сторону выхода. - Но я сделаю им подарок. Дам две.
  
   В отличие от автобуса с группой захвата и машиной следователя, сирены которых раздражающе выли как заведённые, и нескольких других оперативников, Сергей остановился перед воротами. Лучше не попадаться пока им на глаза, иначе подумают что-нибудь лишнее. Он молча наблюдал за тем, как дружных, бравых ребят в комбинезонах цвета хаки строят перед автобусом и отдают какие-то приказания. Потом следователь указал к интернат, и только тогда Забытов обратил внимание... рот его открылся, глаза выпучились. Здание, словно перелепили, как если бы оно было сделано из пластилина. Краски были только чёрные и тёмно-серые. От знакомого в его облике остался только вход, сквозь помутневшее, заляпанное стекло которого была видна суета. Он присмотрелся и понял, что ошибся. То была не суета. То была паника.
   Отряд начал штурм. Двери, как ни странно оказались незапертыми, хотя люди по ту сторону ломились что было сил, но вырваться никак не могли. Тут же потекла живая река, послышались крики визги возгласы облегчения и предостережений. ОМОН ввалился внутрь, за ним - следователь в компании оперативников, приготовив старые добрые пистолеты "Макарова", казавшиеся пугачами в сравнении с вооружением группы захвата.
   Сергей осторожно двинулся следом.
   Бойцы вылавливали затаившихся за диванами и у дверей людей и детей-калек, и указывали на выходы, крича, что есть мочи, чтобы те не мешались. Следователь Перов, наблюдал за вакханалией ужаса, подкреплённой царившей обстановкой. Неужели это мог быть интернат для больных детей? Из зала открытой была только одна дверь, распахнутая настежь, ведущая куда-то вглубь. Остальные не поддавались даже взлому. Ими он решил заняться потом. Вряд ли свихнувшийся детоубийца мог блокировать их до такой степени. Причём все сразу. Перед входом пытливый следователь заметил разводы какой-то густой, липкой жидкости. Дотронулся до неё пальцем и тут же отдёрнул руку. Тёплая, похожая на кровь, она источала соответствующий кисловато-сладкий запах. Далее - в коридор.
   Тот был узким и тёмным. Лучи мощных фонарей еле пробивали этот мрак, который, казалось, поглощал их, впитывал, как губка влагу. Идти по нему было всё равно, что идти по узкому, низкому аквариуму с искривлёнными стёклами. В который раз он удивился, шагая за ОМОНовцами, как это место могло быть обителью заботы? Он не верил в то, что эти запутанные лабиринты с множеством крутых поворотов и изгибов могут вообще иметь место в обычной архитектуре. Но не время удивляться. Некоторые медсёстры, выбегая, сообщали, что товарищ Безликов, который, судя по всему, и был искомым объектом, ушёл именно сюда, волоча за собой какую-то девушку в инвалидном кресле. Нужно было торопиться, пока не случилось худшее.
   Каким образом, как им это удалось, но они сумели добраться лифтов. Похоже, не смотря на всю запутанность ходов, все они вели к одному и тому же концу, поскольку отряд поделился, когда коридоры начали разветвляться и встретились вновь у створчатых дверей грузового подъёмника. На удивление оперативников, он кроме всего прочего ещё и работал. Будто психопат ни о чём не заботился, уходя от преследования. А ведь он мог его заклинить. Что ж, это только на руку, не придётся его вскрывать.
   Они опустились в подвальное помещение. На панели с кнопками, видимо, когда-то была со значением "второй этаж", но теперь её место занимала накрепко впаянная пластинка. Специалист из ОМОНа определил: здесь она находится никак не меньше десятка лет. И так, перед ними предстали просторы ещё одного коридора. Но этот не извивался, никуда не сворачивал, а вёл всё время прямо. Здесь было множество старинных дверей, словно позаимствованных из старых до коммунистических построек. Ни одна не поддавалась ни вскрытию, ни взлому. Перову всё это напоминало скорее игру чьего-то больного воображения, чем реальность. В отличие от наземных ходов, эти были светлы, хотя источников освещения не было и в помине. Висела лёгкая прозрачная дымка, делавшая воздух промозглым, прохладным.
   Перебегая от двери к двери, приседая и беря под прицел следующий отрезок коридора, бойцы продвигались вперёд. Перов с оперативниками шли за ними и старались не впутываться. Товарищи, похоже, сильно волновались, о чём-то перешёптывались, но он не обращал внимания. Не до этого, товарищи, не до этого.
   Наконец показался совсем светлый квадрат входа в какое-то помещение. Тут же стоял и врач. Как будто нарочно не шёл дальше, ждал отряд, заранее зная, что он придёт. За его спиной - инвалидное кресло, в нём перепуганная, дрожащая девушка. Живая, - вздохнул Перов и дал приказ безумному доктору сдаваться. Но тот и ухом не повёл. Просто стоял, расслабленно, похлопывая себя по бедру лезвием самого длинного скальпеля, какой Перов видел когда-либо за всю свою тридцатилетнюю карьеру.
   -Отдай девушку! - Крикнул один из группы захвата. Реакции опять не последовало. - Эй, ты, - Он попробовал обратиться к заложнице. - Иди сюда! Он ничего тебе не сделает!
   Она взялась за колёса, но её остановил мощный скользящий удар по лицу. Девушка откинулась назад в полуобороте, и тихо всхлипывая, заплакала.
   -Сволочь! Ублюдок! - Посыпались оскорбления, которые, тем не менее, никак сволочь и ублюдка не коробили. Спокойствие и усталость наполняли его и ожидание того, что могло бы дать его мозгу наслаждение. Виктор несомненно боялся, боялся вообще, что правоохранительным органам когда-нибудь станет известно о нём. Раньше. А сейчас, как ни странно, нет. Словно ему вкололи в сердце сенильной кислоты, но он каким-то образом жив и равнодушен ко всему.
   -Бросай нож! Твою мать, выполняй!
   -Да стреляйте! - Возбуждённо проорал Перов, в надежде, что его слова дойдут до преступника, украдкой, нагнувшись, продвигаясь в первые ряды. - Стреляйте! Всё равно он ни хера не понимает! В кресле! Нагнись!
   Последняя команда, значение которой понял бы даже умалишённый, не произвела на врача никакого эффекта. Он продолжал стоять, с безразличием глядя на них. Лезвие мерно отсчитывало какой-то меланхоличный, только ему одному слышимый такт. Последняя возможность заставить его хотя бы заговорить испарилась, растворилась в безумии. Перов вообще начал сомневаться, что товарищ способен к связной речи.
   Понизив голос, следователь напомнил, чтобы стреляли выше пояса, иначе они заденут заложницу. После чего последовала команда "огонь". Коридоры озарили всплески огня и дыма. Грохот мог оглушить кого угодно. И одно только это зрелище могло заставить бывалого человека сложиться пополам, заткнув уши, и просить неведомо кого о том, чтобы всё скорее закончилось.
   Лора обхватила голову руками и, пригнувшись и зажмурившись, кричала. Но звуки её голоса тонули в рёве орудий. Виктор так и остался неколебим, недвижим, устал и спокоен. Лишь поднял руку, легко, почти нехотя. И пули, что рвались к нему, описав короткие дуги в полуметре от него, полетели назад. Через секунду, стрельба стихла. И только спустя ещё где-то минуту, Скиталова посмела открыть глаза. И тут же пожалеть об этом. Весь пол перед ней был устлан издырявленными телами. Некоторые из них дымились, некоторые ещё дёргались. Желудок скрутило, затылок потяжелел, по нему пробежала мелкая, неприятная дрожь, перед глазами всё помутилось. И лишь мощный рывок не дал ей потерять сознание. То Виктор схватился за ручку и сильно хромая потащил дальше за собой, к следующей двери над которой значилось жирными красными буквами, будто пришедшими из не стерильных больниц начала двадцатого столетия: "операционная". От этого слова дрожь повторилась с многократным усилением. Значит, вот как она сложит голову. Просто так ото всего не отделаться. Значит, вот так она присоединится к друзьям.
  
   Сергей брёл по тёмным проходам, осторожно выглядывая из-за каждого поворота, и откровенно трусил. В его руке был зажат фонарик, который он позаимствовал в автобусе. Он вздрогнул, когда раздалась и затихла канонада. Тревога глубже засела в нём, хотя рациональное в его характере, как заведённое, твердило, что это только к лучшему, что это стрелял ОМОН, а значит дело кончено. Но нет. Он занервничал сильнее, будто знал неведомым ему самому образом, что ничего не кончено. Ничего.
   Он поторопился. Коридоры вывели его к лифту, внешне остававшемуся неизменным, что вызывало недоверие. Но он работал, и во время спуска не выдал ни одной причины для придирок. Но вот подвал... изменения коснулись и этого места. И основательно. Теперь он больше напоминал тоннель с чередой массивных деревянных дверей. Ещё одна странность, которую, он впрочем не сразу заметил: здесь было светло и туманно.
   Забытов убавил шаг, вернувшись к осторожность. И снова позабыл её, когда раздался девичий крик, донёсшийся до него откуда-то из далека, точно из другой комнаты. Он побежал, напряжённо вглядываясь вперёд, пока не споткнулся обо что-то. Опустил взор, и его ноги подкосились. Он только что наступил на труп следователя, товарища Перова.
   -О боже, боже, боже...
   Голос опустился до такой степени, что напоминал собачее скуление. Рука непроизвольно заползла в рот, и зубы принялись обгрызать всегда аккуратные ногти. Внезапно, словно стена на сотую долю секунды стала жидкой, колыхнулась, по неё пробежало несколько колец, как если бы на неё упала капля, и голоса тысячи детей принялись перешёптываться. Он не разбирал всего, но то и дело проскальзывало "он", "начавший", "пистолет"... пистолет. Сергей, борясь с отвращением и страхом, от которого его мочевой пузырь готов был лопнуть и он еле сдерживал себя, нагнулся и достал из скрюченного кулака следователя пистолет. Вот. По крайней мере, у него теперь есть оружие.
   Он крадучись направился дальше, к двери с зажжённой табличкой, гласившей "операционная", за которой шла какая-то суета. Она не была закрыта до конца, точно специально или по небрежности, и он мог подсмотреть, что за неё творится. Только вот лучше бы не смотрел. Он всегда думал, что не брезглив, не питает отвращения к крови и виду мёртвых тел, тем более, собираясь работать медиком. Но теперь понял, что всегда ошибался. Комната застлана кусками плоти и обильно полита кровью. Кресло Лоры у дальней стены, сама она порывается сдвинуть его с места. Под её глазом и на щеке внушительное тёмное пятно, на нижней губе - кровоподтёк. Сам Виктор у стола, перенеся вес на левую ногу, правая чуть заметно подрагивала; с торчащими из кармана халата бумагами раскладывал инструменты. Какие инструменты! Они несомненно были медицинскими, но таких Сергею никогда не доводилось видеть. Искажённые, грязные и в то же время изящные, выполненные рукою отличного мастера.
   Лора прекратила вырываться из невидимых рук и воззрилась на дверь. Слишком поздно Забытов понял, чтобы дальше медлить, что уставилась она на него. Виктор на затишье среагировал моментально. Оторвавшись от работы, посмотрел сначала на Лору, потом резко повернулся к двери. В этот же миг Сергей навалился всем весом на неё и выкинул вперёд руку с пистолетом. Курок прижался к рукоятке легко, словно сам того хотел. Безликов не успел ничего сделать. Только удивлённо приподнять бровь и выронить корнцанг. Он бы, без сомнений, хотел и сделал бы, но его что-то задержало, затормозило его движения, реакцию. Хотя всё происходящее укладывалось всего лишь в секунду, внутри он успел удивиться тому не меньше сотни раз, проанализировать этот неправдоподобный феномен. Внутренне он мог заметить вращение электронов вокруг ядра, потому что у него была власть. Но сейчас от власти осталась только способность наблюдать. Пуля пробила грудную клетку, подняв красноватое, зависшее на мгновение в воздухе, как роза-марена облачко и вышла, раздробив лопатку. Миниск перестал ныть, боль ушла из колена, собралась в груди, точно раскалённый уголь; из его горла вылетел лишь сдавленный, хриплый выдох, отдалённо похожий на возглас протеста, злобы, недоверия. Он повалился навзничь и более не двигался.
   И сразу же по комнате пробежала волна преобразований. Изменились стены, пол, потолок. Стали больше походить на врачебное помещение. Поверхность потолка вспучилась, и неведомо откуда появились лампы, прорезав всё привычным желтоватым светом. Дверь стала дверью, облупившаяся зелёная краска сменилась на сплошную и ровную голубую. Кресло Лоры больше ничто не удерживало. Она улыбнулась сквозь слёзы и всхлипывания. Отчасти от облегчения, отчасти из-за навалившихся разом эмоций, напряжения.
   -Вот так, - выдохнул Сергей и с гримасой неприязни отбросил пистолет. Чувства вины, к его удивлению, о котором он так много читал, которое так долго изучал по своим родителям и себе, не пришло. Он убил чудовище, не человека - эта мысль гвоздём, твёрдо и бескомпромиссно впилась в мозг. На душе стало даже легче, в каком-то смысле. Лора подъехала к Безликову и вытащила у него из кармана рукопись, испачканную его кровью. Посмотрела на неё и долго не могла отвести глаз. - Идём.
   И он, обойдя её сзади, повёз прочь отсюда. Идти стало как-то легче. Точно раньше была преграда, или какой-то барьер, который сейчас распался, не в силах больше мешать. Внутри было опустошающее чувство переломной завершённости.
   В предбаннике, где лежали оперативники, Скиталова внезапно затормозила кресло, не жалея рук, стирая на них кожу, тревожа старые шрамы, обернулась, развернув боком кресло, и крепко его обняла, сотрясаясь в рыданиях. А он так и стоял, робко, не зная, как поступить.
   -Ларис? - Тихо позвал он. Лора оторвалась от него и посмотрела прямо в глаза. Какая же тоска и одновременно облегчение были в этих бездонных озёрах. - Ладно тебе.
   Она глянула напоследок на распластанное тело чудовища. И перед ней снова предстал берег ручья. И ясно послышалась всё та же грустная песня. Но прачка, теперь отложив свою простыню, медленно пошла от ручья куда-то вдаль, и скоро растаяла в дымке. Человек по ту сторону ручья нерешительно подошёл к оставленной ею вещи. Лицо Виктора, вспотевшее, мокрое, бледное от непонимания и страха, чётко вырисовалось из тумана. Он недоверчиво, вопросительно посмотрел на Лору. Потом на простынь. Поднял её. По жилистой руке засочилась кровавая вода, натёкшая с пятна, и он истошно возопил. А Лора начала удаляться от него, плыть, не поворачиваясь назад, всё дальше от него, пока снова не вернулась в подвал, к Сергею. И ей ещё слышался его крик. Не оплакать ему панихиду, не отстирать чужую кровь. Остаётся только просто стоять у края своего Ада и бессмысленно кричать в пустоту.
   Свод затрясся, пошёл трещинами, посыпался начавший крошиться цемент. Сергей побежал, вцепившись до боли в руках в её инвалидное кресло, как раз вовремя, когда потолок обрушился, загородив проход в предбанник.
   И шли они уже по прежним коридорам. Грязь смылась с них, тьма растворилась в приглушённом свете сплошь затянутого тучами неба. И всё равно они казались чуждыми, оставаться здесь Лора не согласилась бы ни на минуту. Шествуя мимо пустых, брошенных в общей панике палат, комнат, аудиторий, она невольно запоминала каждую деталь. Иногда ей слышались детские и юношеские голоса, болтающие друг с другом, иногда напевающие какую-нибудь мелодию. Она запомнит всё. Но никогда не будет вспоминать.
   И только когда они выбрались наружу, Сергей пробудил её от этих мыслей. Он позволил себе, наконец решившись, ответить ей своими объятиями, пусть и прошло уже довольно много времени для ответа. К величайшему его удивлению, она незамедлительно отреагировала на этот жест тем же. И так они и стояли, прижавшись друг к другу, двое из одного кошмара, не обращая внимания на суету обитателей интерната вокруг, пока не подъехали вызванные кем-то патрульные автомобили, пока к ним не подошли оперативники, пока не подъехали кареты "скорой".
   -Всё? - Спросил Сергей, перед тем, как Лору усадили в газель с красным крестом на задней двери.
   -Будем надеяться, - был ответ. Она последний раз посмотрела на рукопись. Протянула её Забытову. - Возьми.
   -Что мне с ней делать?
   -Только не читать.
   Он в свою очередь протянул полоску мятой бумаги, извлечённую из нагрудного кармана куртки с номером своего телефона - отпечатанная на компьютере самодельная визитка. Убогая, но стоящая внимания. Она устало, но, тем не менее, искренне улыбнулась и кивнула.
   -Хорошо. Как можно скорее.
   Её усадили в машину, рядом сели двое санитар, заперли изнутри створки двери и двинулись со двора, сигналя толпящимся людям. Сзади к нему, прищурившись смотрящему вслед укатившей карете, подошёл доктор в синем комбинезоне с оранжевым раскладным ящичком, осторожно тронул за плечо и поинтересовался:
   -Вам не нужна помощь? - Сергей не ответил. Он только сейчас понял, насколько был измотан и лучшим вариантом счёл просто промолчать. - Позвольте, я вас осмотрю...
  
  
   Глава 00.
  
   Вот же случится такое. Расскажут - не поверишь. Пока сам не увидишь камни, своими глазами на них не посмотришь. Филипп слышал что-то об этом, но так, вскользь. Вот старик, что рядом с ним завал разгребает, он-то побольше знает. Надо только его разговорить половчее, и он не поскупится на трёп.
   Альберт крикнул Филиппу, что пора бы и перекурить, отдохнуть от работы. Как вовремя. Всё равно этот завал разбирать ещё чёрт знает сколько. Да и не к спеху вовсе.
   -Ну, расскажи мне, что тут было-то? - Полюбопытствовал Филипп, раскурившись.
   Альберт привалился спиной к вымазанной цементным порошком, пылью и ещё чем-то стене, делая долгую затяжку. Затем испытующе посмотрел на товарища и, прищурившись, сообщил:
   -Много знать будешь, скоро состаришься. Вон, как тот, - он со сделанным бесстрастием неопределённо мотнул головой на завал, освещённый яркими люминесцентными лампами, установленными перед ним на штативах.
   -Кто, тот?
   -Кого завалило.
   -А кого завалило-то?
   -Да что ты заладил, а? - Прокряхтел он, потихоньку улыбаясь в реденькие, ещё не тронутые сединой каштановые усы.
   -Ну, Альберт Иванович, нужно ж знать, кого достаём.
   -Может и прав, - пожал плечами Альберт, справившись наконец с приступом азарта, который бывает у рассказчика, держащего на уме что-то очень интересное, и перестав улыбаться. - Хотя, нам-то, в принципе что? Нам-то в принципе всё равно. Платят не за кого, а за что. Вот нам, за то, чтобы мы аккуратненько проход обеспечили. Там уж следствие разберётся.
   -Следствие? Нет, - усмехнулся Филипп. - Да вы специально мне душу затравливаете, дразните. Говорите малость, а потом отпираетесь. Это не дело, Альберт Иванович.
   -Ну ладно, - протянул пристыженный рабочий. - Был тут один. Главврач, значит. Промышлял здесь торговлей человечиной.
   -Что? В смысле, человечиной?
   -Ну, органами на трансплантацию, твою-то так, бестолочь. Вот как раз за этими булыжниками их и вырезал у своих же пациентов - детишек искалеченных. Их и так, вон, то от природы, то от чего... ну знаешь, говорили, тут такие были! Послушать, так они будто все в один понедельник родились. Если их молнией второй раз не пришибло, обязательно соберут головой все кирпичи на городских стройках.
   -Негоже, Альберт Иванович, так...
   -Да знаю, - грустно махнул рукой Альберт. Нахмурив брови затянулся, сложив руки на груди отвёл глаза в сторону, на обвал, но потом, будто испугавшись чего-то, быстро кинул взгляд на пыльные ботинки коллеги. И, пожевав со вздохом нижнюю губу, продолжал:
   -Так вот, главврач тут с менеджером заодно были. Позже ещё сообщников нашли. Вот надо туда попасть, чтобы узнать обо всех преступлениях и клиентуре. - Оно выразительно, исподлобья глянул на коллегу. Тот зачарованно слушал, как ребёнок страшную историю. Боясь, но с непреодолимым интересом.
   -О, вот оно как, - он враз прикончил сигарету и затушив о стену, кинул в консервную банку, предназначенную специально для непредвиденных приостановок работы на перекур. Не смотря на хаос, грязь и пыль, покрывавшие всё, сорить здесь строго запрещалось.
   -Да. Только вот, не всё опера рассказывают. - Продолжал Альберт. - У меня здесь родственница работала. В общем, точно под обвалом лежат следователь со своими сотрудниками помельче и группа захвата.
   -Ёшь твою мать! - Сдавленно вымолвил Филипп, выпучив глаза. - Как это? Под обвалом погибли что ли?
   -Нет. Не под обвалом. Их перестреляли всех. Говорят, свихнулся врач. Маньяком стал. Менеджер-то просёк. Уйти хотел из бизнеса. Так тот его евнухом сделал.
   -Правда?
   -Чистая.
   -Так кто ж его тогда?..
   -Да парень тут один - работал что ли? Чёрт его знает - пошёл сюда за девчонкой своей и каким-то макаром пристрелил этого психа. Во как. Не веришь? Ну подожди, завал разберём, сам всё увидишь. Тогда так улыбаться не будешь. Уже скоро чьи-то ножки показаться должны. - Он хлопнул себя по коленям, растёр их и оторвался от стены. - Ладно. Пойдем, перекусим.
   Они ушли, и хотя Филипп хотел показать товарищу, что не верит в его сказки, не поддаётся страху, всё время оборачивался на завал и заворожено смотрел на него. Неужели, правда? Ведь если старик прав, то там действительно все эти тела, мясо, кровь, кости. Фу! Да и ужас-то какой здесь творился. Страшно подумать, что правда. Они скрылись за дверями лифта и поехали наверх, в столовую, где их ждали суп, переваренные котлеты и пиво, припасённое ими самими на то, что они называют всякий случай.
   Лампы дневного света, озарявшие всю площадь обвала и небольшой кусок стены, заколебались от прокатившегося короткого, тихого рокота, лучи их замерцали и восстановились. Сверху стекла струйка серого порошка, скатился мелкий камешек, и всё затихло, стало как прежде, недвижимым и грязным. Пыль улеглась на своё место, камни больше не подавали причин для беспокойства, не грозили внезапно покатиться вниз. Только на потолке беззвучно разливалась небольшая, почти незаметная лужица тьмы, просачиваясь сквозь завал...
  
  
  
   24
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"