М. Виктор : другие произведения.

Оборотень

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Оборотень.
  
   Обернуться - повернуться, повернуть голову, туловище в сторону, назад; в сказках и поверьях - превратиться в кого-что-нибудь, принять новый вид путём колдовства.
   Толковый словарь русского языка Ушакова.
  
   Каждый из нас носит в себе и ад и небо.
   Оскар Уайльд.
  
   Оставит человек отца и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть.
   Бытие 2, 24.
  
   Глава 1.
  
   1.
  
   -Сколько можно пялиться в эту штуку? - Спросила Кира. Иван словно очнулся от глубокого забытья. Последние полчаса, проведённые за компьютером в безотрывной работе над отчётом, погрузили его в состояние полнейшей и совершенно беззащитной сосредоточенности. Он и не заметил, как перестала шуметь в ванной вода, когда Кира, закончив ополаскиваться, увернула краны, как она вошла в комнату.
   Он потёр уставшие веки и снова глянул на монитор, внезапно обнаружив, что изображение вызывает резь в глазах, а смысл отрывка, который он сейчас прочёл, странным образом накладывается на то, что он читал минуту тому назад. Строки выведенного документа перебегала рябь. Утомился. Определённо пора заканчивать, пока у него не развилась зависимость. Мало ему девяти часов в офисе, пять дней в неделю, надо было притащить всю эту финансовую абракадабру домой.
   Ветер раздувал тюль, разливал по комнате свежий запах желтовато-свинцовых осенних сумерек. С улицы доносились приглушённый грохот с соседней стройки, гул автомобилей на бульваре, чьи-то голоса.
   Иван нажал кнопку сохранения и выключил компьютер. Повернулся в кресле.
   Кира лежала на боку поверх постели, подперев голову рукой, и смотрела на него. Вся нижняя часть её нехитрого домашнего костюма покоилась на спинке дивана. По-мальчишески короткую причёску скрывала красная с белым узором бандана. На губах играла сорванцовская улыбка. Никто больше в целом мире не мог так улыбаться.
   Он скользнул взглядом по обнажённым ногам, таким стройным и гладким, затем выше, к тёмному кустику курчавых волос. Кирина улыбка стала шире, когда она поняла, что теперь всецело и безраздельно распоряжается его вниманием.
   -Боже, какой же я идиот. В моей постели лежит самая любимая и сногсшибательная женщина на свете, а я тут занимаюсь чёрте чем.
   -Точно. Но это поправимо, - Кира поманила его пальцем, - иди ко мне.
   -И к тому же, - добавил Иван, поднимаясь с кресла, - развратница. Но я не против.
   При этих словах, Кира гордо выпятила подбородок. Иван лёг рядом, отдавая себя на милость её нежных, ласковых рук. Она прижалась к нему всем телом, обвила ногами. Освежённая прохладным душем, её кожа светилась, дышала внутренним жаром.
   -Ух, сколько напряжения.
   -Да. Всё этот дурацкий проект, - пожаловался Тарьев, нарочно напрашиваясь на утешение. - Он меня с ума сводит.
   -Так, молодой человек, - она хихикнула, - не канючить в постели.
   -Но он правда сводит.
   Её ладошка звонко хлопнула его по животу.
   -Я тебя исцелю, - Кира озорно ухмыльнулась. - Если ты заткнёшься и снимешь одежду.
   Он приподнялся на локте, придерживая её за талию второй рукой, точно боялся, что если отпустит, то она исчезнет, растает в воздухе, как видение. А ведь и вправду боялся. Будто до сих пор так до конца и не поверил в то, что они вместе. Кира была на целых четыре года старше. Они познакомились, когда Ивану стукнуло двадцать. А сейчас ему без малого четверть века. Тарьев мгновение разглядывал милое, столь доброе и столь дорогое ему лицо. Затем подтянулся и поцеловал её. Сначала в губы, потом - чуть ниже, где заканчивался алый изгиб и начинался цветущий бледно-розовый бархат.
   -Я тебя люблю.
   -Я знаю, - казалось, его мысли передаются через прикосновение. - Я тебя тоже люблю.
   Она помогла ему раздеться. Вещи слепо взлетали в воздух и планировали на пол.
   Кира притянула его к себе.
   Они делили между собой каждый вздох. Их тела знали друг друга так, как если бы были раньше одним целым - и наслаждались друг другом неустанно, словно каждый раз встречались впервые. Мягкие одеяла под ними принимали в себя их жар.
   -Я люблю тебя... - казалось, эти простые слова несли в себе некий сложный код, раскрывающий куда более глубокое, таинственное и великое послание. И, прервав поцелуй, чтобы передать его друг другу, их уста вновь сливались вместе...
  
   2.
  
   Тарьев погладил влажные от пота, чёрные, что вороново крыло пёрышки её волос. Бандана присоединилась к остальным вещам, ковром усеявшим пол у дивана. Кира вздохнула во сне и поудобнее устроилась на подушке. За окном уже давно стемнело, когда они, обессиленные, наконец, улеглись. Она заснула почти сразу, а Иван ещё долго пребывал в сладостной полудрёме, и перед сомкнутыми глазами как-то сами собой стали всплывать убаюкивающие, тёплые воспоминания.
   Как-то четыре года назад, зимой, - тогда он ещё учился на четвёртом курсе экономического факультета, - Тарьев брёл с однокурсниками по Старому Арбату. Падали пушистые хлопья снега, небо в широких просветах между облаков ещё мерцало голубым, но фонари уже вовсю горели. Ровные, нетронутые башмаками прохожих снежные полотна по краям улицы пестрели синими, оранжевыми и ярко-белыми пятнами света. Было шумно. То тут, то там стояли, поодиночке или эскадрой, представители неистребимого войска уличных продавцов и артистов всех сортов и родов деятельности. Многие из этих упрямых тружеников к вечеру, дабы не замерзнуть, успели прилично принять за воротник и зазывно улыбались прохожим, мелькая в полумгле покрасневшими от холода и выпивки лицами. Друзья разговаривали, подшучивали друг над другом, соревнуясь в обмене изысканными и изощрёнными остротами. Иван иногда отвечал на выпады, однако большую часть времени шёл молча. Что тогда занимало его мысли... он забыл.
   Они миновали Староконюшенный переулок с редкой щетиной чёрных оградительных столбиков по бокам. Половина этих жестяных истуканов была накренена к переулку, точно каждый, кто проходил тут, считал своим долгом наподдать им хорошего пинка. Примерно в полусотне метров впереди маячила небольшая толчея. В центре её бренчало несколько гитар в сопровождении хора звонких, подкупающе заливистых голосов. Ваня протолкнулся поближе к центру, когда друзья подошли вплотную к кругу зрителей. Обогнул группку престарелых туристов. Изнурённые вечерним моционом, те слушали в пол-уха с вежливым рассеянным интересом и переговаривались между собой на иностранном языке, - каком, Иван не дал себе труда разобрать. Поодаль, по краю, сидело четверо парней, лет на пять-шесть старше него. Двое бренчали гитарами, третий, в очках, что-то еле слышно наигрывал на небольшом синтезаторе, четвёртый выбивал ритм на простенькой ударной установке. По образованной зрителями полукруглой сцене разгуливали две девушки. Одна в строй с парнями наигрывала боем на гитаре, другая просто пела.
   -Мы идём в "Мак", - сказал кто-то из Ваниных друзей. Тарьев ответил, что подойдёт позже, и попросил взять ему порцию картофеля с колой. Однокурсники ушли. Иван снова переключил внимание на сцену.
   Похоже, компания совершенно не интересовалась уличным гонораром: Ваня не видел ни раскрытого чехла с россыпью монет, ни поборной шапки в руках вокалистки. Они просто веселились - и развлекали народ. Звучал быстрый, непринуждённый мотив. Тарьев едва улавливал слова, которые, как и мелодия, явно были сочинены самими ребятами, однако быстро влился в общее настроение, заразился их весельем. То и дело песня перемежалась смешками.
   -Кир! Кира! - Закончив припев, крикнула вокалистка. - Покажи-ка ещё раз тот фокус!
   Гитаристка на минуту задумалась. Потом хитро сощурилась и выудила из кармана горсть мелких монет. Пятерня раскраснелась на морозе, но она этого как будто не замечала. Под не стихающие волны музыки продемонстрировала горсть публике. Сжала в кулаке, легонько потрясла, и когда разжала вновь, то монетка осталась всего одна, крупная пятирублёвая. Девушка перехватила её двумя пальцами и подняла вверх, чтобы всем было видно. Кое-кто из зрителей зааплодировал, засмеялся, кто-то презрительно хмыкнул.
   -You'd rather learn how to make money, not these silly disappear tricks. Better start with getting a hat or something. Here, catch, - с сардонической ухмылкой сказал какой-то старик-иностранец в дорогом зимнем пальто и щелчком подбросил фокуснице другую монету, медного отлива. Та полетела в стремительном вращении прямо в девушку, и, защищаясь, она рефлекторно резко выпростала руку вперёд. Но как только перехватила снаряд, из её рукава брызнул дождь одно- и двухрублёвых монет, тут же обдавший людей в первом ряду. Делегация иностранцев заквохтала смущённым смехом. Стоявшая рядом экскурсовод неодобрительно нахмурилась, поглядела на старика усталыми глазами, покачала головой, однако говорить ничего не стала. Фокусница присела и начала собирать деньги, придерживая гитару за гриф. Щёки вспыхнули румянцем стыда и гнева. Два или три человека из группы туристов принялись ей помогать. Мелодия сбилась с ритма, затихла.
   -Thanks a lot, that was really nice of you, - проговорила она, стрельнув взглядом в обидчика.
   Старик в ответ лишь хохотнул, повернулся к кому-то из своих и заговорил, теперь на другом языке, дававшемся ему без акцента, который сквозил в его английской речи:
   -Vielleicht sind ihre HДnde nicht so geschickt, aber dafЭr kann sie gut Englisch sprechen.
   Девушка побагровела, поднялась и, буравя старика взглядом, шагнула ему навстречу.
   -Wenn Sie mich doch beleidigen wollen, dann schauen Sie mir miderstens ins Gesicht, - с неторопливой холодностью в голосе произнесла она, ближе придвигая к нему лицо, так, что казалось, их носы сейчас начнут фехтовать. Тем временем обидчик всё гуще заливался краской возмущения, равно как, верно, и недоумения. - Ich musste zugeben, da? meine HДnde nicht so schnell fЭr Almosen bereit sind, wie Ihre Tasche es ausgibt.
   Старик затрясся от злобы. Впрочем, добавить ему было нечего. Девушка с победной улыбкой отошла вглубь сцены, повернулась к своим друзьям. Глаза плутовато поблёскивали. До Ивана внезапно дошло, что после этого разговора в её раскрепощённой свободной манере держаться ни с того, ни с сего вдруг появилась какая-то нарочитая скованность. Она слегка ссутулила плечи и поджала левую руку, словно боялась что-то выронить. В свете фонаря Тарьев разглядел спрятанный под мышкой чёрный кожаный бумажник. Вокалистка, тоже завидев трофей, едва заметно покачала головой. Без сомнений, эта не дешёвого вида вещица принадлежала пожилому путешественнику.
   Туристы возбуждённо гомонили. Экскурсовод окликнула их, помахала белым треугольным флажком с номером, и они медленно потянулись за ней в сторону метро. Тут старик остановился, как вкопанный. Руки в чёрных перчатках обшаривали карманы пальто. Он обернулся к музыкантам. Румянец сменился мраморной бледностью. Он что-то выкрикнул по-немецки и указал на девушку с гитарой трясущимся от негодования пальцем. Группа остановилась, туристы взволнованно переговаривались. Старик сделал пару шагов к сцене, выкрикивая на ходу: "Diebin!". Экскурсовод с минуту не могла сообразить, как поступить. Но прежде, чем мужчина двинулся дальше, громко воскликнула:
   -Задержите её! Она украла кошелёк!
   Музыканты подтянулись к задворкам импровизированной сцены. На лицах их был написан страх, предвкушение скорой расправы, и уж, по крайней мере, не самой приятной встречи с органами правопорядка. Впрочем, никто из толпы не спешил ловить виновницу, вставшую особняком от друзей. Старик продолжал кричать, поливая её грязью на своём языке...
   Иван и подумать не успел, что делает, как очутился рядом с перепуганной насмерть девушкой. Одной рукой крепко схватил её за плечо, другой полез во внутренний карман куртки и достал небольшую красную раскладную книжицу. Раскрыл её и продемонстрировал разворот со своей фотографией старику.
   -Милиция, - железно отчеканил он. Ладони между тем вспотели, внутри всё кипело и полыхало от жуткого волнения. Он повернулся к экскурсоводу. Та, нахмурив брови, изучала документ. Тарьев забрал у девушки бумажник, протянул гиду. - Будьте уверены, с ней разберутся, - женщина-гид в замешательстве приняла бумажник, ещё раз посмотрела в книжицу. Подняла глаза на Ивана. Чёрт возьми, пронеслось у него в голове, вот же глупость. Кому он мозги собрался пудрить? Неужели он надеялся, что она согласится на его нелепую афёру? Зачем? Зачем он полез? Теперь и его припекут, да посерьёзнее, чем незадачливую воровку.
   Однако переломный момент прошёл, гид могла бы уже сто раз позвать на помощь. Но она никого не звала, и во взгляде её читались усталость и... понимание, которое Иван инстинктивно так точно угадал в этой усталости, и на котором сейчас были сконцентрированы все его упования. Всё зависело только от того, какой степени лояльность оно сообщит этой женщине.
   -Хорошо, - сказала она, наконец. Они с Иваном точно заключили между собой мысленный пакт. Вряд ли девушка хотела такого исхода. И проводить лишние часы разбирательств в местном отделении никому не хотелось. Пусть всё остаётся, как есть. - Надеюсь, вы поступите с ней по справедливости. До свидания.
   Затем обратилась к возмущённому старику, быстро что-то втолковала, и группа заспешила прочь.
   Всё это время девушка стояла статуей, наблюдая за происходящим ни жива, ни мертва. Осанка сделалась совсем безвольной, плечи опустились. Её друзья не смели шелохнуться. И стоило появиться Ивану, как они засуетились, собирая пожитки. У неё был шанс дать дёру, когда хватка юноши ненадолго ослабла и он доставал у неё из-под мышки украденный бумажник, но она не тронулась с места. И вот женщина-гид решила оставить её на милость этого молодого человека. По крайней мере, прямого обвинения ей теперь не предъявят. Оцепенение чуть-чуть отпустило. Она нервно скользнула взглядом по красной корке... и чуть не прыснула. На правой половинке оттиском потёртых золотистых букв значилось: "Студенческий билет".
  
   3.
  
   -Так, стало быть, ты студент-аферист? - Поинтересовалась девушка. Они сидели в каком-то крохотном кафе-баре на старом Арбате. На столе разместились чашка кофе для Тарьева и высокий тощий стакан апельсинового сока для фокусницы. Зачехлённую гитару она пристроила рядом с собой. Ваня всматривался в свою собеседницу сквозь неяркое освещение и сигаретный дым, повисший в помещении непробиваемой пеленой. Вокруг её шеи был обмотан клетчатый шерстяной шарф, волосы скрывала вязаная шапочка. Скоро же она оклемалась, удивился Ваня. У самого до сих пор внутри всё плясало. Девушка улыбалась ему и преспокойно потягивала сок. Соломинку она придерживала указательным пальцем вместо того, чтобы просто достать и положить на стол. - Или вольнонаёмный спасатель-бродяга? Скитаешься по свету и выручаешь попавших в беду.
   -Вроде того. А ты доводишь до припадка пожилых неуравновешенных иностранцев?
   -Ага, в точку.
   -А если серьёзно?
   -Если серьёзно, то я просто учитель музыки.
   -Да ладно тебе.
   -Можешь не верить, коли не хочешь. Но это так, - она утёрла губы тыльной стороной ладошки. - Меня кстати Кира зовут.
   -И... Иван Анатольевич.
   Она хихикнула.
   -Что ж, Иван Батькович, будем знакомы.
   Нервы Ивана постепенно приходили в норму. Они долго болтали с Кирой, и засиделись допоздна. Кира Голубина три года назад окончила Петербургский Институт Искусств и перебралась с бабушкой в Москву, к матери. Устроилась преподавателем в музыкальное училище. Любила погулять с друзьями. Иногда они устраивали такие вот маленькие представления. Не за деньги, развлечения ради. Но в подобное приключение Кира попала впервые. Обычно дело обходилось простенькими невинными фокусами, с монеткой или картами. Просто... старик её разозлил, и она решила его наказать. И, хотя попытка провалилась, она была очень рада, что попробовала.
   -А где ты научилась так ловко по карманам лазить? - Спросил Ваня. Они брели к метро. Публики на улице заметно поубавилось. Снег безмятежно ложился на землю.
   Кира задумалась, словно не зная, стоит ли говорить. По выражению лица девушки Ваня понял, что вопрос вернул её к какому-то особенно неприятному моменту в жизни.
   -Не отвечай, если не хочешь.
   -Да уж ладно. Раз к тому пришли... только, ты не подумай ничего такого. Это было давно, когда я ещё была совсем ребёнком. Извини, если я... ну, в общем, мне раньше ещё никому не приходилось этого рассказывать.
   Они жили с матерью вдвоём, в Москве. Отец оставил их ещё до рождения Киры. Мама, Ольга Сергеевна, часто прикладывалась к бутылке. И чем дальше, тем дольше и хуже становились запои. Однажды, когда Кира училась в седьмом классе, один из таких затяжных запоев выгнал Ольгу Сергеевну вместе с дочерью на улицу. Там-то девочка и научилась воровать, для матери и её собутыльников. Через какое-то время Ольгу Сергеевну взяли с поличным за кражу. Два года, плюс за вовлечение несовершеннолетней в преступление и бродяжничество - пять лет. Девочку отправили в детдом, где она провела самую ужасную в своей жизни неделю, прежде чем удалось найти единственную помимо матери живую родственницу. Бабушка, Валентина Семёновна, увезла внучку в Санкт-Петербург. Там Кира возобновила учёбу. Потом поступила в институт. Ольгу Сергеевну освободили условно на четвёртом году срока с привлечением к труду - на швейной фабрике, где она по сию пору и работает. Женщина прошла курс лечения, и пока ещё ни разу не брала в рот и капли спиртного. Между тем с возрастом ухудшалось самочувствие Валентины Семёновны, и они с Кирой решили перебраться в Москву. Кира могла бы работать, и они с матерью по очереди ухаживали бы за бабушкой. Петербургскую квартирку стали сдавать через агентство. Жизнь потихоньку наладилась. Хэппи-энд.
   Иван заметил, как по Кириной щеке скатилась слезинка. Он тронул её за руку. Та не отдёрнулась прочь, не стремилась отгородиться. Гибкие пальцы обхватили его ладонь и крепко сжали.
   -Извини, что расквасилась, - она шмыгнула носом. Их руки снова расцепились, когда она полезла в карман за платком, и больше в тот вечер не находили друг друга, но сохранили тончайшее воспоминание об этом прикосновении, словно через него произошёл какой-то неощутимый, едва осознанный робкий обмен, о котором до поры будет знать только сердце. Словно этим прикосновением их души пообещали что-то друг другу.
   Выслушав Кирин рассказ, Иван задумался. Его собственное детство тоже не было чересчур радужным. Может быть, на улице ему жить и не приходилось, но хлебнул он сполна.
   -Чего притих? - Кира ткнула его локтём в бок.
   -Да так... тоже кое-что вспомнил. Про маму с папой. Нехорошо так думать, но вот, вспомнил, и всё.
   -Почему нехорошо?
   -Они умерли. Год назад. Сначала отец. За ним, и двух месяцев не прошло - мать. Я у них поздний ребёнок.
   -Ох. Сожалею.
   -Да ничего. К тому времени я жил отдельно, обеспечивал себя сам, поэтому известие о смерти воспринял не так уж болезненно, как можно себе представить. К тому же после детства, проведённого в моральном капкане... с одной стороны властный отец, с другой набожная мать. Знаешь, я раньше хотел стать врачом, намеревался даже поступить в медицинское училище. Увлекался то одним, то другим профилем. Но под влиянием отца пошёл на экономический. То есть, конечно, не то, чтобы он запрещал или велел мне. Просто... я думаю, он слишком рано поставил меня перед выбором.
   Он смутился, устыдившись и своих мыслей, и того, что столь беспардонно изливал их на девушку, которой вряд ли очень хотелось слушать эту жалостливую речь. Однако Кира продолжала смотреть на него и не отводила внимательных глаз от его взгляда. И он видел, что они были открыты ему навстречу. Иван знал, что, скажи он то же самое кому-либо из своих друзей, пусть даже самых близких, он не смог бы выдюжить их присутствия и доли секунды. Но сейчас он не ощущал ни тоскливой тяжести в груди, ни угнетения. Ему было легко. Как никогда раньше. Маленькая исповедь - и будто что-то давнишнее, тяжёлое спало с его души.
   Они спустились в метро и распрощались. Иван зашёл в вагон... и его парализовала внезапная догадка. Ведь он хотел бы увидеть её ещё раз, - это-то ему стало очевидно ещё наверху, задолго до того, как они очутились на платформе, наверное, даже ещё до того, как они зашли в кафе, - но теперь момент был безвозвратно упущен. Они заговорились, точно старые знакомые, которые отлично знают, что могут связаться вновь в любое время. Просто сказали друг другу "Пока!" и разошлись. Она пошла к переходу на Боровицкую, а он к поездам до Щёлковской. Он понуро прислонился к дверце, - народу в подземке в этот час почти не было, но он всегда предпочитал ездить стоя, - опустил руки в карманы... и обнаружил небольшой квадратный обрывок бумаги, сложенный пополам. Достал его и аккуратно развернул. В единственной строчке на махристом разлинованном полотне выстроилось в ряд семь цифр.
   Её телефон.
   Иван бережно убрал бумажку обратно в карман. Как ловко! На сердце у него стало тепло-тепло.
   Они встречались около года, а потом Тарьев предложил ей перебраться к нему.
  
   4.
  
   Дрёма незаметно перенесла его в царство сна.
   Под утро ему приснился кошмар. Он брёл ночью по какой-то пыльной деревенской дорожке. Несмотря на кромешную темень, он прекрасно различал отдельные элементы пейзажа, и это показалось ему странным. Иван шёл не останавливаясь. Справа и слева чёрной стеной его обступал лес. Нагие ветви деревьев корчились, царапали ломкими когтями небо. Вдали вставали силуэты деревенских домов. У кого-то на дворе залаяла, а затем завыла собака, на таком расстоянии её голос доносился чуть слышно. Он не обращал внимания и шёл дальше. Он миновал опушку. До посёлка ещё было прилично. У дороги кто-то стоял. Иван хотел остановиться, однако ноги не повиновались. Он ничего не мог с ними поделать. Фигуры у дороги неотрывно наблюдали за Иваном. Подойдя к первой из них достаточно близко, он увидел, что это мальчик-подросток. Остальные по росту и сложению тоже походили на деревенских мальчишек. Паренёк был калекой - его правая глазница пустовала, правая рука истощала и усохла. В левой он держал длинный стальной прут. Паренёк сказал бесстрастно:
   -Будь с нами.
   -Нет, - с нажимом ответил Иван.
   Тогда подросток выступил вперёд и, когда Тарьев проходил мимо, с силой ударил его по спине. Иван содрогнулся от сильной боли. Потекли вниз кровавые капельки. Следующий паренёк тоже был калекой, без ноги, он опирался на самодельный деревянный костыль, в уголке рта на нездорового цвета коже темнело язвенное пятно. Он тоже предложил:
   -Будь с нами.
   И Иван опять ответил "Нет", и опять на спину ему опустил стальной прут. Так же было и с другими. Мальчики, отмеченные тем или иным страшным уродством, заговаривали с ним, и, получив ответ, с ожесточением били прутьями, пока его спина не превратилась в одну большую пульсирующую болью рану. Рубашка изорвалась и висела окровавленными клочьями. А ноги несли всё дальше.
   Дорога вдруг исчезла. Он почувствовал, как расправляется, хрустит его хребет, разворачиваются голые плечи. Как всё тело потягивается, сбрасывает с себя оковы напряжения, словно после долгой неподвижности. В лёгкие бурным потоком хлынул свежий ночной воздух. Он повёл острой мордой по небу, наслаждаясь прохладой, свободой и необъятными просторами ждущего его леса. Где-то далеко тонко завывали и скулили от страха чуявшие его собаки.
   И в приветствие своей свободе и чужому страху грудь его, мощная, могучая, как стволы вековечных деревьев вокруг, исторгла протяжный, оглушительный, студящий кровь вой...
  
   Весь в поту, Иван очнулся ото сна, рывком сел в постели. Его мучила жуткая отдышка. Лоб вспотел, его лихорадило. Кира заворочалась, что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. За окном сплошная завеса облаков на востоке начинала светлеть. Тарьев лёг на подушку. Температура, подскочившая во сне, спадала. И скоро его снова сморило, но на этот раз спал он без сновидений.
  
  
   Глава 2.
  
   1.
  
   На сковородке шипела яичница, плюясь горячим маслом каждый раз, как Иван хотел к ней приблизиться. Кира бросила ополаскивать кружки и потеснила его. Ладно, в пораженческом настроении посетовал про себя Тарьев. Сама наколдовала это безобразие, пусть сама с ним и разбирается.
   -Эта кухня определённо меня недолюбливает, - сказал он вслух. Осмотрел руку в месте огненного яичного плевка. На тыльной стороне предплечья проступало красное пятно величиной с червонец.
   -Да конечно. Скорее бы признал, что не умеешь готовить.
   -Тьфу, пропасть! - Только и проворчал Тарьев. Больше на эту прописную истину ответить ему было нечего.
   Он смочил ожог холодной водой и глянул на сковороду с ополчившейся яичницей. Если она начнёт упираться и во время поглощения, то его дела швах. Кира взглянула на него искоса с усталым, терпеливым вздохом, с какого обычно начинается обращение к ребёнку, которому в сотый раз собираются продемонстрировать, как надо делать, чтобы, наконец, вышло правильно, и распорядилась:
   -Достань тарелки и садись. Сейчас будем завтракать.
   -Слушаюсь, - он звонко чмокнул её в щёку и выполнил указание.
   Через минуту на столе перед Тарьевым лежала поверженная глазунья. В белке аппетитно поблёскивали запечённые кусочки колбасы. Сверху лежала россыпь укропа, напоминавшая отпечатки голубиных лапок на снегу. Рядом дымился в кружке чёрный кофе.
   -Что бы я без тебя делал, - покачал головой Ваня.
   -Вот уж не знаю, - в тон ему сказала Кира. - Скорее всего, до сих пор бы отдраивал плиту после своих кулинарных зверств. Приятного аппетита.
   После завтрака они планировали устроить прогулку в Измайловский Парк. От дома до него рукой подать. Или съездить куда-нибудь ещё, буде на ум придёт что-то особенное. Пока точно не решили. Однако день обещал быть пасмурным, так что они сразу наметили пару-другую уже апробированных и облюбованных ими кинотеатров, куда можно в случае чего податься. Было восемь до полудня. По выходным они обыкновенно так и вставали, чтобы вместе провести весь день, не растрачивая ни секунды, и как можно более насыщенно, так как в будни оба работали и виделись только по утрам и вечерам.
   Покончив с едой, Кира откомандировала Ивана мыть посуду. Сама сходила за гитарой, настроила её и принялась наигрывать какую-то элегичную мелодию, время от времени издевательски поглядывая на юношу. Тарьев методично, до блеска, надраивал тарелки. Терпеть не мог, если на посуде потом обнаруживались разводы плохо смытого жира или чистящего средства.
   -Три, три получше. Может, из какой-нибудь сейчас джинн выскочит и перемоет всё за тебя, - секунду Кира сохраняла невозмутимую мину. А в следующую залилась смехом: забавно было наблюдать, как он под звуки грустного романса тщательно высматривает на каждой тарелке вражеские пятнышки. Пальцы, не останавливаясь и не сбиваясь, продолжали перебирать струны.
   -Ха-ха-ха, - передразнил Иван. - Сейчас и тебе шею намылю...
   Зазвонил телефон.
   Кира вздрогнула и прекратила играть. Тарьев выключил воду, гадая, кому это они могли понадобиться в такую рань, да ещё в воскресенье. Звонки звучали настойчиво и тревожно в утреннем безмятежье. Девушка положила гитару на стол, пересела с табуретки на уголок кухонного диванчика, поближе к аппарату, и сняла трубку.
   -Алло. Привет... - она озадаченно подняла взгляд на Ивана, пожала плечами и одними губами произнесла: "Бабушка". - Да ничего, вроде. А у вас там... - Кира не договорила. Её лицо вдруг сделалось белое, что платок. Она вся обратилась в слух. Глаза расширились. Несколько раз она порывалась что-то вставить, но на том конце провода её неизменно прерывали. - Д... да, конечно... не волнуйся. Только не волнуйся... хорошо... пока.
   Она повесила трубку. Шумно выдохнула ртом воздух. Облокотилась на стол, подперев лоб рукой.
   -Только не волнуйся... - повторила девушка. Иван осторожно приблизился к ней и тронул за плечо. - Боже мой...
   Теперь он расслышал, что она тихонько всхлипывает. Господи, неужели она плачет? Что же могло случиться такого, что её так расстроило? Кира редко поддавалась слезам. Очень редко. И новость, которую принёс телефонный звонок, должна была быть просто исключительной, чтобы довести её до слёз.
   -Мама... - Кира замолчала. Ей явно приходилось делать над собой усилие. Через какое-то время ей удалось немного успокоиться. Отрывисто, словно зачитывая по пунктам список, она начала объяснять: - Звонила бабушка. Мама работала в ночную смену. У них там был какой-то праздник. И ей в стакан с соком подмешали водки...
   Она задохнулась, вынужденная бороться с давящими горло спазмами.
   -Чёрт возьми, - прошипел Иван. Присел на корточки рядом с любимой, обнял. Мгновение Кира держалась. А потом Тарьев ощутил, как сотрясается от беззвучных рыданий её тело. Ольга Сергеевна не пила уже много лет. И эти сволочи на фабрике всё знали, знали, что ей нельзя, и всё равно...
   -Полчаса назад её привели домой... - сквозь плач выдавила Кира. - Все сами пьяные в стельку. Принесли с собой ещё этой дряни и... и сейчас они там... - перевела дух, - бабушку вытолкали, когда она пыталась уговорить их уйти...
   -Вот же ублюдки...
   Несколько минут прошли в тишине, и Тарьев чувствовал себя абсолютно беспомощным. Как внезапно всё произошло. Соображать в такой момент было трудно, все мысли как-то расплывались, точно голову заполнил густой туман. И из всех решений единственно разумным сейчас представлялось только одно.
   -Слушай, - он коснулся Кириной щеки, повернул её голову к себе. Сверху на него смотрело мокрое от слёз, осунувшееся лицо, полное таких страха и боли, такой безысходности, которых он ещё никогда в нём не видел. Услышав о случившемся, она, должно быть, вновь в единый миг пережила тот далёкий, страшный, почти забытый эпизод из прошлого. Ситуация с Ольгой Сергеевной сама по себе складывалась тяжёлая, но состояние девушки беспокоило Ивана куда больше. - Послушай меня. Я схожу к Валентине Семёновне и вышвырну их оттуда. А потом мы отведём Ольгу Сергеевну к доктору. И всё будет в порядке, как раньше. Совсем ничего страшного. Ты меня слышишь?
   Она слабо кивнула. Подавила новый приступ рыданий и проговорила:
   -Да. Только я поеду с тобой.
   -Нет, нет, даже не думай. Я сам справлюсь, а тебе не надо...
   -Я поеду, - сказал Кира. Голос подрагивал, но к нему уже начинала возвращаться твёрдость. Непослушной рукою она утёрла с лица солёные ручейки. - Одного не пущу.
  
   2.
  
   В голове царил сплошной переполох. Однако то, что было дальше, отпечаталось в Ваниной памяти в мельчайших подробностях.
   Он наспех поставил машину у въезда во двор. Здесь постоянно возникали проблемы с парковкой. Он не стал тратить время на поиски подходящего места, кое-как примостил восьмёрку на возвышении у бетонного забора, заблокировав тем самым въезд и выезд. Ничего, кому надо, тот подождёт, подумал Иван. За оградой проживала свои последние годы старая меховая фабрика. Дом Ольги Сергеевны - старая пятиэтажка под снос, - располагался напротив. Кира выбралась из машины первой и бросилась к подъезду. Тарьев нагнал её, когда она набирала код. Тугой доводчик сопротивлялся, не желая отпускать дверь. Иван отступил в сторону и потянул ручку на себя. Кира проскользнула внутрь.
   В стоялом затхлом воздухе витал запах отсыревшего цемента. По стене на третьем этаже ползла, вспучивая краску, трещина. Здесь был явственно слышен шум воды: за трещиной пролегал трубопровод, неполадки с которым и вызвали её появление. Пролёт за пролётом, Иван поднялся за Кирой на самый верх. Девушка замешкалась, занеся руку над звонком. В дороге она не произнесла ни слова, сохраняя полнейшее хладнокровие. Теперь же, с тревогой отметил Иван, она снова была близка к срыву. Он пожалел, что так необдуманно позволил ей поехать вместе с ним. Она нажала кнопку звонка. Спустя считанные секунды к ним на лестничную площадку вышла Валентина Семёновна.
   -Я вас и не позвала бы, - сразу заговорила старушка, - да они уж совсем охамели. Не уходят, деньги у Оли всё норовят вытянуть, в долг, мол...
   -Тебе-то самой ничего не сделали? - Кира обеспокоено тронула её за плечи, заглянула в глаза.
   -Да я-то... - отмахнулась старушка. - С Олей вот совсем плохо. По-моему, отравилась. Это не пить сколько, и тут такое! Языком еле ворочает. А этим паразитам и хоть бы хны!..
   -Сколько их там? - Прервал её Иван. Он ощущал, как под форсированным притоком крови расширяются сосуды на шее. Щёки пылали, в ушах стучал пульс.
   -Девки две и мужик какой-то. Те-то две с работы Олиной, видела уже, а этого не знаю...
   -Так, ладно, - Тарьев до боли сжал кулаки. - Значит, я сначала выведу мужчину. А вы... вы обе - пока не суйтесь.
   -Но... - начала было Кира.
   -Вы обе будете ждать меня здесь, - нервно, с эмфазой повторил Иван. - Пока не позову, туда - ни ногой.
   Он вошёл в квартиру. Тройка гостей с Ольгой Сергеевной разместилась в кухне. От их сборища разило перегаром и потом. Ольга Сергеевна сидела у окна. Судя по всему, ей действительно было дурно. Веки трепещут, губы воскового оттенка. Организм отторгал отраву, которой её так долго опаивали. Её разбитные коллеги по цеху неодобрительно воззрились на нечаянного пришельца.
   -Кто такой? - Не сказал - выплюнул мужичина, сидевший ближе всех к коридору. Возлияния сделали кожу на его лице пунцовой и рыхлой что старая губка. Иван игнорировал вопрос и без обиняков заявил:
   -Сворачивайтесь. Пьянка закончена.
   Глуповато для начала.
   -Так это ты у карги крыша что ли? Тебе звонила, да? А не менжуешься? - Блатоватые повадки и манера говорить выдавали в мужчине бывалого сидельца по мелочам, Ивану доводилось встречать таких. Но по-настоящему дела с подобными типами он доселе не имел, а потому не представлял, как себя вести и чем это может кончиться для него и Валентины Семёновны. Уложить-то, то он его уложит, однако потом надо будет обязательно подать заявление в участок, иначе как-нибудь на досуге этому мужику может взбрести вернуться сюда с парой таких же выродков, восстанавливать оскорблённую гордость. Мужик осклабился в привычном презрительном оскале. - Менжуешься, я вижу. Ты вот что, канай лучше. Гляди, хозяйка с нами, она всё разрешает.
   -Пьянка окончена, - раздельно повторил Иван. Сглотнул желчный комок в горле. Ладони похолодели и сделались скользкими. Он растёр испарину между закоченевшими пальцами. - Выметайтесь.
   -Пацанчик, гулял бы ты, - хрипло проговорила тощая девица с сигаретой, соседка главного авторитета. Нет, подумал Тарьев. Так легко добром это не кончится.
   -Понял, нет? Зря припёрся, фраерок, зря. Щенок, тоже, блядь, на побегушках, шаха зелёная, - скривившись, смачно выругался мужчина. - Всё, гуляй давай, не мешай старшим расслабляться...
   Он выпростал измалёванную бесформенной татуировкой руку, собираясь пихнуть Тарьева под печень. Юноша увернулся, перехватил хилое жилистое запястье и рывком сдёрнул пьяницу с табурета. Тот неуклюже повалился на паркетный пол. Его соседка выронила сигарету, вскочила, точно ужаленная, и кинулась на подмогу. Другая собутыльница, грузная, ошалевшая от выпитого женщина, осталась сидеть.
   -Гадёныш, - только что она и смогла из себя выдавить.
   Иван отвлёкся. Взмах - и на скуле пролегли глубокие царапины. Он заломил руку нападавшей за спину. Пропихнул перед собой в коридор. Сатанея, бестия принялась остервенело вырываться. Грязь под её неровными, в трещинах и заусенцах ногтями подёрнулась алым. Она всё верещала, целилась исцарапать, укусить. Чтобы хоть как-то угомонить, Иван отвесил ей хорошую оплеуху. Взметнулась копна немытых волос, женщина смолкла и прижала свободную руку к отметине на щеке. Похоже, удар получился чуть сильнее, чем он рассчитывал.
   -Ах ты, сучий сын, - прохрипел мужчина, поднимаясь на ноги. Иван пнул его коленом под рёбра, подхватил за шкирку, не давая опять рухнуть, и поволок обоих пленников к выходу.
   У лестницы тощая швея пришла в себя и намерилась возобновить истерику. Иван быстро остудил её запал, покрепче выкрутив руку. Оставалось выпроводить их на улицу. Пленники без остановки изрыгали в его адрес мерзкие ругательства. Впрочем, шли покорно, поняв, что с нарушителем их полубредового алкогольного покоя им не совладать. Тарьев нажал локтём кнопку магнитного замка и вытолкнул бузотёров вон. Удостоверился, что они отошли достаточно далеко, и только тогда повернул обратно, но прежде, чем дверь закрылась, он успел мельком приметить у фабричной ограды какую-то фигуру. Вроде как... мальчишка-подросток, стоял, опираясь на костыль, и неотрывно следил за ним...
   Да нет. Померещилось.
   Он бросился наверх. Кира с Валентиной Семёновной всё-таки поступились его наставлением и зашли. Перебранка, хоть и немногословная, слышалась даже на первом этаже.
   -Ну зачем? Зачем вы это?.. - Срываясь на крик, вопрошала Кира. Ей никто не отвечал. Понизив тон, она переключилась на Ольгу Сергеевну: - Мам? Мам! Ты в порядке? Можешь встать?
   Иван вбежал в кухню. Валентина Семёновна присела на табурет и переводила дух. Воздух входил и покидал лёгкие тяжёло, с присвистом. Похоже, придётся вызвать "скорую". Под окнами прозвучала серия автомобильных гудков: кому-то, кто пытался выехать со двора на дорогу, мешала Ванина "восьмёрка". Кира стояла рядом с матерью, допытывалась, ничего ли ей больше не давали, перемежая расспросы обещаниями не отпускать её больше в этот проклятый швейный цех. Ольга Сергеевна отрицательно мотала головой. Вторая швея, которая оставалась сидеть во время стычки, всё же нашла в себе силы покинуть нагретое место, когда вошла хозяйская дочь. Окатила её лавиной пьяных обвинений и отбрела к разделочному столику под шкафами с кухонной утварью, опёрлась на него. Мертвецки пьяная, она еле-еле удерживала равновесие.
   -Что б вас, - выдавила Кира. Слёзы текли ручьём. - Что б вас всех! Убирайтесь! - Она подошла к женщине. - Ясно вам? - В порыве ярости стукнула её в спину. Вышло не так уж и сильно, но та качнулась, нависла над столом, рука проехала по засаленной, застланной крошками столешнице. - Ясно?
   -Всё, всё, хватит, - уговаривал её Иван. Он осторожно приблизился к девушке на несколько шагов. - Тише. Всё уже, самое трудное устроилось. Ты бы присела? Присядь. А я займусь ей, хорошо?
   Кира посмотрела на него. Господи, подумал в тот момент Иван. Она была просто на пределе. Все ужасы, какие ей довелось испытать в детстве, вдруг в одночасье вернулись, ожили спустя столько лет в этой безобразной сцене. Во взгляде застыла безмолвная мольба, о помощи, о защите, об утешении, и бескрайняя, горькая обида на все пережитые несчастья. Кира едва слышно повторила:
   -Пускай убирается...
   -Да, да, малыш, я сейчас её выведу, только ты возьми себя в руки. Давай, соберись. Хочешь водички?
   Она дёрнула головой: нет. Стояла, ошеломлённо переминаясь с ноги на ногу, как ребёнок, который только-только начал приходить в чувство после страшного, непонятно зачем случившегося бессмысленного кошмара, сжимала и разжимала кулаки, болтавшиеся без дела внизу, у бёдер.
   Юноша сделал к ней ещё один шаг...
   Женщина у разделочного стола резко развернулась к ним. В руке блеснул нож, до того валявшийся у деревянной доски для резки хлеба. Она не искала цели, ударила первого же попавшегося. Лезвие вошло в Кирину грудь под углом, снизу вверх, в левую нижнюю часть, наискосок к сердцу. Парализованный, Иван чувствовал, как всё внутри превращается в ледяную пустыню. Увидел, как изменилось Кирино лицо, как раскрылся её рот, как Кира уставилась на него и в её бесконечно мягких, добрых глазах застыло нечто совершенно незнакомое, какой-то безответный немой вопрос.
   Женщина выпустила рукоять и отпрянула. Кира согнулась, держась за торчащий из груди клинок. На белой кофте проступило маленькое тёмно-красное пятно. Из раны капали багровые капельки, впитывались в ткань, расплывались по белым волокнам. Мышцы боролись с нарастающей слабостью. Безрезультатно. Девушка медленно осела на пол.
   Ольга Сергеевна, до того неподвижная, вся задрожала, поднесла трясущиеся руки ко рту - и взвыла не своим голосом. Сползла с табуретки, села подле дочери. Обхватила её за плечи. Кира откинулась назад в тесных объятиях. Причитая, бедная женщина баюкала девушку, словно тщась унять её страдания.
   -Мама? - Морщась от парализующей волю и тело боли, сражаясь за каждый звук и вдох, изумлённо и тихо прохрипела Кира. В повреждённом лёгком булькала кровь.
   Ивану показалось, прошла вечность, прежде чем к нему вернулась способность двигаться. Не слыша и не видя более ничего вокруг, он поспешил к любимой, опустился перед нею на колени...
   Но девушка больше не дышала.
  
   3.
  
   Он метался. Он ломал, опрокидывал, разрывал. Всё равно, что тебя разрезали пополам. Там где раньше было сердце, больше не было ничего.
   Иван подолгу сидел в комнате, на их с Кирой диване. Спиной к зашторенному окну. Не смотреть на город, низкие домики внизу, лес. Почти забыл о еде. Жизнь стала течь не быстрее, чем вода в болоте, такая же мутная и неподвижная. Иногда он забывал, что делал пять минут назад, час, день, потому что всё было одинаково. Не ходил на работу уже неделю. Снова начал курить, хотя бросил ещё в институте. Пепельница постоянно полна, квартира пропахла табачным дымом и сухим удушливым запахом пепла и окурков.
   Последний раз Ваня видел Ольгу Сергеевну на похоронах. Он не знал, полезла ли она опять в бутылку, или же происшедшее навсегда отбило у неё тягу к алкоголю. Сам-то он точно ни за что не станет пить. Валентина Семёновна слегла в больницу. Удар. Смерть. Примерно тогда же Тарьев имел свой последний разговор. Всего несколько скупых слов от общих знакомых. После телефон ещё звонил пару раз. Иван не снимал трубки.
   Швею арестовали. Дальнейшая её судьба его также не интересовала.
   В мире неподвижности он находил покой. Не видеть тех вещей, любовь к которым разделял вместе с Кирой. Он старался выгнать из себя всё, чем он был, сделаться пустым. Однако всё же до странного удивительно, насколько пустота может быть тяжёлой. Ему стали являться сны-воспоминания. Просыпаясь, Иван мучился, ибо то, что он гнал от себя наяву, возвращалось в грёзах. Потом явились сны-картины. Короткие, размытые, нечёткие. Но он всегда без труда узнавал неясный силуэт на золотисто-дымчатом фоне, когда солнце приходило, чтобы разбудить его и било в плотный занавес на окне.
   И ещё - кошмары. Всё чаще и чаще. Их бессменные, бесстрастные персонажи истязали его, неустанно орудуя металлическими прутьями, когда слышали на своё предложение отрицательный ответ. Впрочем, с каждым новым кошмаром уверенности, что в этот раз ответ был именно таков, убавлялось.
   Надоело.
   Однажды Иван взял из коробки в баре все деньги, которые у него ещё оставались после похорон и уплаты по другим счетам, и почти на целый день покинул квартиру. Вернулся он без гроша, с хрустким, потёртым пакетом. В пакете лежал тряпичный свёрток.
   На утро Иван слепил себе бутербродов, сварил кофе. Съел, без особого аппетита, выпил кружку горькой чёрной жижи. Забыл подсластить. Вытряхнул окурки из пепельницы в мусорное ведро и прошёл с ней в комнату. Сел на диван. Закурил. Через атласные светло-коричневые шторы просвечивал день.
   Он затушил сигарету, отложил пепельницу. Достал из-под дивана купленный накануне свёрток и размотал тряпку. Обнажилась воронёная сталь. Пистолет удобно лёг в руку. Иван взвесил его, покрутил, рассматривая со всех сторон.
   "Ты настолько слаб?" Кто знает, что есть большая слабость.
   "Куда ты попадёшь?" Я не религиозен. Так или иначе, я не буду здесь.
   "Ты не боишься?" Даже если боюсь, это не важно.
   Он упёрся локтями в колени и положил подбородок на дуло, смежил веки, будто о чём-то размышляя. Снял предохранитель. Совершенно никакого напряжения.
   По спине пробежали мурашки. У окна кто-то стоит. Четыре или пять человек. Тарьев знал это наверняка, как если бы убедился воочию. Он открыл глаза, но не обернулся. Достаточно и теней, размытыми кляксами запятнавших стену по бокам от его собственной, более чёткой и мелкой по сравнению с ними. Ему не нужно было смотреть на тех, кто отбрасывает эти тени. У одного из них не хватало ноги. У другого - глазного яблока. Сегодня они без прутьев. Что бы это значило? Ждут, конечно же.
   Так какой смысл тянуть?
   Чёрт с вами.
   Иван спустил курок.
   Пуля прошила нижнюю часть черепной коробки, пошла по искривлённой от столкновения с костью траектории, прошла мозг. И как только смертоносный комочек раскалённого металла коснулся внутренней поверхности темени, готовый разнести его на тысячу осколков, всё прекратилось. Всё вокруг выключилось. Когда пламя выстрела опалило плоть и пуля начала движение, он испытывал боль, уши горели изнутри под действием звуковой волны, вызванной взрывом пороха в патроне. Барабанные перепонки наполнялись одним невыносимым высочайшей частоты тоном. Но это не продлилось и миллионной доли секунды. Все пять чувств одновременно перестали регистрировать поступающую извне и изнутри информацию, умерли. Не было даже черноты, какую он ожидал узреть. Ничего... его сознание погрузилось в бескрайнее, бесплотное ничто...
   В небытие...
  
  
   Глава 3.
  
   1.
  
   И внезапно чувства заработали вновь. Он в буквальном смысле ощутил, как нервные пути, каналы сообщения мозга с органами, мышцами - всем телом - наполняются электрическими импульсами. Возобновилась циркуляция крови. Словно кто-то на полную открутил вентиль и по скатанному шлангу под напором хлынул поток. Вместе с тем возникла потребность в кислороде. Сработал дыхательный рефлекс, диафрагма подпрыгнула кверху, а затем энергично ринулась вниз, заполоняя грудную клетку пульсирующей жгучей болью. Развернулись альвеолы. Спина выгнулась колесом. Через сомкнутые, словно пластилиновые уста с шипением и свистом втянулся воздух. Челюсти раскрылись и разлепили их окончательно.
   Сделав первый вдох, Иван возопил.
   И вдруг понял, что его более не окутывает незримое "небытие". Он видел обыкновенную тьму, кою он видел всякий раз, закрывая глаза. А сквозь эту тьму просачивался мягкий свет белого осеннего утра. Кто-то вошёл в его квартиру, в его комнату, расшторил окно, пока он...
   Но что это было? Что? Что же случилось? Он упал обратно на диван, жадно ловя ртом воздух, такой живительный, такой осязаемый. Матрас под ним спружинил с натужным скрипом. Откуда-то из другого помещения раздался взволнованный женский голос:
   -Ваня! Вань!
   Фоном ему вторило отдалённое шипение и потрескивание. Так шкварчит масло на раскалённой сковороде. Из приёмника в зале вместе с ароматом канифоли неслась бодрая музыка. Было слышно, что артисты играют на старых, из рук вон плохих инструментах и запись сделана не на лучшей плёнке и не в лучшей из студий.
   -С тобой всё в порядке? Ванюш? - Опять этот голос...
   Боже, какой знакомый... какой...
   -Ванька! - Позвал второй, с мужским тембром. - Чего раскричался?
   Он услышал шаги, шарканье домашних тапочек по линолеуму. К комнате из коридора приближались двое.
   -Я... - произнёс Иван - и тут же замолчал. Потому что тот дискант, что издавали его связки, никак не мог принадлежать ему.
   Кому угодно, только не ему!
   Он открыл глаза. И задохнулся, поражённый. Комната, в которой он находился, формой, размерами и расположением мебели напоминала его комнату, ту, где он сидел всего мгновение назад. Однако вещи, обои, стенной шкаф, постель, диван - да всё! - были совершенно иными. Куда-то подевался пластиковый стеклопакет. Вместо него в стену были вделаны крашеные белым деревянные рамы с шпингалетными запорами, беспрепятственно пропускавшие с улицы утреннее городское роптанье. Неизменными оставались лишь тёмный палас, люстра в три плафона и компактный спортивный комплекс слева, втиснутый на двух упорах меж полом и потолком. Разве что с него исчезла небольшая груша для отработки ударов, купленная Иваном пару лет назад.
   -Эй, ты чего кричал-то?
   Тарьев в смятении перевёл взгляд на вошедших...
   -У тебя что-то болит?
   -Господи... - только и смог вымолвить Ваня. Детский голосок звоном отдавался в ушах. Перед ним возвышались мужчина с женщиной и озабоченно изучали его. Иван в свою очередь неотрывно следил за ними. На женщине был заляпанный красный передник в белый горошек, руки её теребили полосатое кухонное полотенце, то самое, которое испокон веков висело в его доме на ручке духовки. Мужчина в синих домашних рейтузах и рубашке-шотландке держал небольшую глазурно-бурую плату с крупной архаичной литографией и деталями, видимо извлечённую из какого-то допотопного транзистора. Иван смотрел на этих людей, и не верил собственным глазам. Заставил себя заговорить: - Мам? Пап?
   Женщина присела на край дивана, потрогала его лоб. Её одежда впитала запах еды, которую она сейчас готовила, её рука хранила запах старого туалетного мыла из его детства с вечно одинаковым ароматом. Её плоть была сухая и тёплая. Настоящая. Он шарахнулся от неё.
   -Эй, парень, ты с ума сошёл что ли? - Грубо поинтересовался отец. Отец? Да быть того не может! Его отца давно нет! Их обоих давно нет!
   -Не трогайте меня! - Иван попятился в дальний угол, вжался в деревянную панель. - Уйдите от меня прочь!
   -Ванечка, ты что? - Мама потянулась к нему. Отец обескуражено покачал головой. - Перестань, пожалуйста... ты чего вдруг...
   -Отстань! Не трогай меня! - Тарьева обуял безудержный, дикий, животный страх. Он оттолкнул ладони этой женщины, заслонился руками от двух забытых, несуществующих, не могущих быть взаправду людей и, надрываясь так, что засаднило горло, заорал: - Уйдите оба! Вас нет! Вы умерли!
  
   2.
  
   Иван очнулся там же, где его настиг обморок. Чело его холодила мокрая марля. Где-то в самом центре черепа гудел дизельный двигатель, от которого по костяным сводам расходились волны раздражающей вибрации. Темя и подбородок пульсировали тупой болью, в ушах противно звенело. Зрение восстанавливалось медленно, ресницы слиплись от слёз. Из круговерти бликов и отсветов проступили очертания склонившейся над ним матери. Она придерживала тампон и бережно гладила его по волосам, ждала, пока он придёт в себя.
   -Ты как?
   Паника пробудилась вместе с ним и грозила захлестнуть снова. Он вжался в жёсткие диванные подушки. Нет. Иван закрыл глаза и усилием воли подавил приступ. Расслабься. Вреда тебе никто причинит. Расслабься... Что бы ни произошло, что бы ни сбивало с толку, в этом будет гораздо легче разобраться со свежей головой. Запинаясь, он ответил:
   -Н-нормально...
   -Уж и не знаю. Ты нас перепугал до смерти.
   -Извини. Я... понятия не имею, почему так повёл себя, - чертовски странно оправдываться перед человеком, если при этом на все сто процентов убеждён, что его нет в живых, а сам ты недавно застрелился.
   -Уверен, что всё в порядке? Может, хочешь о чём-то рассказать?
   -Нет. Всё путём.
   -Путём? - Непонимающе нахмурилась мама. Иван поправился:
   -Всё хорошо.
   Упрощённая формулировка всё равно прозвучала неубедительно. Мама внимательно посмотрела на него, словно выискивая какой-то изъян. Сняла тампон, промокнула носовым платком прохладные капельки. Натянуто улыбнулась и сказала:
   -Тогда вставай и иди умываться, - она направилась в кухню. - Ты и так уже опаздываешь.
   Тут уже Иван смешался совершенно.
   -Куда это?
   -В школу. Куда же ещё? Давай-ка, поторопись, - и Марина Михайловна ушла.
   -Слышал, что мать сказала? - Строго отчеканил Анатолий Игоревич, проходя вслед за ней из зала. - Вставай, не разлёживайся. А то опять уснёшь.
   Такого не бывает... Он опустил взгляд долу. На субтильном детском тельце болталась чуть великоватая жёлто-белая махровая пижама. Не бывает...
   Иван соскочил с дивана и побежал в ванную. Захлопнул дверь, повернул ручку вертикально вверх, застопорив тем самым замок. Тусклая лампочка наполняла помещение потусторонним розоватым свечением. Никто не войдёт, пока он не повернёт ручку обратно. Как же она высоко, почти на уровне его груди. А раковина! Он дотянулся до кранов, открыл воду, умылся. В настоящий момент он бодрствует, никаких сомнений. Ваня явственно ощущал влагу на коже, она отрезвляла рассудок. Стало быть, самоубийство и всё, что приключилось до него, суть порождение ночного видения, галлюцинация? Или он сейчас на самом деле лежит в комнате с простреленной головой? Пуля пошла по дуге и только повредила мозг, но не убила его, и он в коме, а всё это происходит в его сознании...
   Нет. Давайте рассуждать. Иван принялся мерить ванную комнату шагами.
   Будь это кома, он бы вряд ли отдавал себе отчёт в том, что считанными минутами ранее застрелился, и происходящее вряд ли бы столь чётко подчинялось законам и логике реального мира. А их наличие ему было очевидно и ясно, как и полагается человеку, пребывающему в полном физическом и психическом здравии. Нет, уж скорее бы это был иллюзорный, искажённый мир, смесь памяти и неконтролируемых фантазий.
   Если же допустить, что это был сон, что вчера вечером он, мальчишка, школьник, лёг спать, и ночью ему привиделась его взрослая жизнь, а утром он снова проснулся мальчиком, то почему, ради всего святого, он мыслит подобно взрослому?! С другой стороны... по чести, это не совсем объективно, ведь сам он не может взвешенно судить о том, в какой мере его мышление адекватно мышлению взрослого человека. Тогда: откуда он взял эти слова "объективно", "адекватно", "мышление", почему оговаривает себя и осторожничает в своих догадках? И... знания! Математика, экономика и прочие науки. Тарьев лихорадочно перебирал в уме формулы, правила, федеральные законы, курсы валют, всё, с чем ему приходилось сталкиваться на учёбе и по работе. Да. Он отчётливо помнил кросс-курсы доллара и евро, недавние контракты, отчёты. Всё-всё. Не мог же он во сне это придумать? Здесь что-то другое... должна найтись другая причина.
   Тарьев где-то слышал, что перед моментом наступления смерти человек вспоминает всю свою жизнь, от начала до конца. Однако разве это начало его жизни? Он так не думал. Он хорошо помнил своё детство. Воспоминания, хотя и обрывочные, начинались с полуторагодовалого возраста. Да и потом чересчур уж сия реминисценция детальна и продолжительна. И вряд ли бы здесь присутствовала свобода действия. А он, тем временем, волен манипулировать окружением, как заблагорассудится.
   Методом исключения выходит единственно возможный вариант: он заключен в теле ребёнка, во времена своего детства. Бред какой-то. И что теперь? Что? Прожить жизнь заново?..
   В дверь ударили. Иван подпрыгнул на месте.
   -Ты чем там занимаешься? - Сурово пробубнил Анатолий Игоревич. Шум воды заглушал его голос.
   -Умываюсь! - Отозвался Ваня.
   -Умывайся быстрее!
   -Я почти закончил.
   Отец прошаркал дальше.
   Иван присел на край ванны. Это бред. Бредбредбредбред. Как-то, лет в шесть или семь, ему приснилось, что он умер и неким непонятным образом очутился в теле другого ребёнка, у других родителей, в совершенно другой семье, и при этом прекрасно знал обо всём произошедшем. В том сне он тосковал по старым маме и папе, но не мог уйти от новых, вынужденный жить странной жизнью с этим тайным знанием. Как похоже на то, что творится теперь. И та же тоска, только непонятно, по чему? Прожить жизнь заново, как же! Он содрогнулся при этой мысли. Опять унизительная школьная корда? Опять чёртовы поликлиники и медкомиссии? Опять все боли и переживания, которых он натерпелся уже сполна, институт и мыканье по работам от места к месту? Он обвёл взглядом свой каземат. На глаза попалась отцовская бритва со сменным одноразовым лезвием. Убить себя ещё раз. Вот что. Он засучил рукав, взял станок. Никто не войдёт, пока замок застопорен. Он умрёт раньше, чем кто-либо что-либо успеет предпринять. Он приложил лезвие к вене по её длине между локтём и запястьем. Мигом всё исправить, всю эту огромную, невозможную ошибку. Ибо это бред, и ничем иным, кроме бреда являться не может.
   "А дело стоит того?"
   Он весь подобрался, преисполненный решимости, напрягся. Лезвие царапнуло нежную детскую кожу. Иван выдохнул сквозь зубы. Он и забыл, какими острыми, ясными могут быть ощущения, когда они ещё не прошли обработку взрослением; когда ты - ребёнок. Под уголком бритвы выступила кровь.
   "Стоит?"
   Не знаю! - готов был кричать Тарьев. Что же с ним творится, чёрт возьми?! А вдруг... а вдруг он на самом деле ребёнок? Или это ад? Или же чистилище? Не повторится ли всё сначала, если он вскроет себе вены? Всё запуталось, всё перемешалось... Он беспомощно опустил руки. На внутренней стороне предплечья алела ровная, что линейка, полоска - линия, за которой начиналось ничто. Он вспыхнул. Дерьмо! Швырнул бритву о кафельную стену.
   -Попал же я...
  
   3.
  
   Закончив с умыванием, Иван наспех одел приготовленную матерью одежду, - приготовленную, Боже! - и отправился к столу. Место современного кухонного диванчика с зелёной виниловой обтяжкой на сиденьях занял жёсткий, невзрачный уголок. Шкафы, плита и холодильник постарели на пару поколений. Тарьев сел. В тарелке перед ним дымилась манка с ядовито-жёлтым зрачком подтаявшего сливочного масла. Рядом приютилась миниатюрная пиала с черничным вареньем и стакан подогретого молока. Мама посуетилась ещё у плиты, дожаривая себе гренки с сыром, и присоединилась к трапезе. Некоторое время все ели молча. Иван давился кашей, запивал после каждой ложки. Желудок, до тех пор пустой, замутило.
   -Ты бы вареньицем сверху полил, - посоветовала Марина Михайловна.
   -Нет, спасибо.
   И без того приторно до отвращения. Иван выждал чуть-чуть.
   -Мам? А скажи, какой сейчас год?
   Вопрос застал её врасплох. Чашка с кофе замерла на полдороги. Обеспокоено переглянулась с Анатолием Игоревичем. Тот молчал. На скулах его ходили желваки. Тогда она наклонилась вперёд, к сыну, и очень осторожно, с расстановкой произнесла:
   -Сейчас 1990 год, 17 сентября, понедельник. Ты и сам должен это знать, правда?
   -Да. Прости, пожалуйста, - "Они думают, я болен или рехнулся". - Я, наверное... ещё не проснулся.
   -Так просыпайся скорее, соня, - поставила чашку. Ласково улыбнулась.
   Но тёплые слова и улыбка не обманули его. Ему-то было прекрасно известно, как часто родители прячут настоящие чувства под напускными. Тарьев без труда угадал за хрупкой маской приветливости страдание. Страх за своё чадо. Это можно было понять. Она наверняка изводила себя разными домыслами.
   Её гренки так и остались недоеденными.
   Настроение, и без того мрачное, усугубилось. Ваня почерпнул ложкой очередную порцию сладкой каши. Девяностый год. Шестнадцать лет назад. Таким образом, ему недавно исполнилось восемь. И после завтрака его ожидает третий класс начальной школы. Весьма нелепый для наказания поворот дел. Для чего бы то ни было нелепый. Он вылил вязкую массу из ложки обратно в тарелку и отодвинул от себя кашу.
   -Спасибо. Я больше не хочу, - повернулся, намереваясь вылезти.
   Отец промокнул губы салфеткой.
   -Не выпендривайся, - подчёркнуто сдержанно сказал он. - У тебя был обморок, так что лучше поешь хорошенько.
   -Не хочу, - повторил Ваня. Встал. Отец сидел аккурат у него на пути.
   -Ты выйдешь из-за стола, когда доешь, - Анатолий Игоревич выразительно поднял брови.
   -Я уже доел, - неожиданно для самого себя, порывисто, со злобой процедил Иван. - Или, может, окунёшь меня мордой в тарелку?
   Ярость закружилась в нём бурным водоворотом, вспенила, завихрилась... и исчезла. Он вдруг осознал, что буравит отца взглядом. Прямо его удивлённые, напуганные глаза.
   -Извини... - недоумённо прошептал Ваня.
   Как внезапно всё произошло... Он смутился. Даже будучи взрослым, Иван не осмеливался разговаривать с кем-либо из родителей в подобном тоне. На его висках забились жилки. Повисла давящая тишина. Атмосфера немой сцены сгустилась в грозовую тучу, до отказа заряженную электричеством. Тарьев чувствовал бешеный вольтаж, растущий в немолодом мужчине перед ним. Сейчас отец взорвётся. Однако, как-то отстранённо подумал Иван, ему совершенно наплевать. Всё это он когда-то уже проходил, и не единожды. Пусть закатывает свои истерики. Ему всё равно.
   -Да что ты себе, твою мать, позволяешь? - Шок миновал. Анатолий Игоревич залился багрянцем. Мама стиснула его руку, призывая успокоиться, невнятно что-то лепетала, но он не слушал. - Ты, как я погляжу, вконец оборзел? Твоей жопе ремня недостаёт?
   -Толя! Толя! Остановись!
   -Не лезь! - Грохнул кулаком по столу. - Я его проучу, чтоб он бросил эту свою дурь к чертям собачим!
   -Не сомневаюсь, тебе именно этого и хочется, - пробубнил Тарьев. - Эгоист хренов.
   -Что?! - Отец поднялся. Мама повисла на нём, как куль, пытаясь удержать.
   -Что слышал.
   -Ваня! - Марина Михайловна едва не рыдала. Необъяснимая, неожиданная и столь разительная перемена в сыне приводила её в отчаяние. - Иди одеваться! Иди, кому говорю! - И полностью переключилась на мужа. - Толя, прекрати сейчас же! Он не в себе!
   Словно в угаре, Иван побрёл к себе в комнату. Тело работало на автомате. Мальчик взял портфель и направился в прихожую. Обулся, зашнуровал ботинки, снял с вешалки куртку, одел. Подобрал мешок со сменной обувью.
   -Я ушёл, - произнёс он неизвестно кому и неизвестно зачем. Отец бранился, мама плакала, что-то тщетно ему втолковывая. Из зеркала на дверце гардероба на него пялилось бесстрастное отражение. Обыкновенный паренёк, каких много, изведённый домашними ссорами. - Всем пока.
   Иван вышел. Мимоходом отметил, что огромную стальную дверь, отделяющую площадку с лифтами от общего коридора, заменили двустворчатые дверцы из ДСП с рябыми полупрозрачными окошками и впаянной в них проволочной сеткой. Потянулся было к кнопке вызова, - пластмасса без стального колпачка была обожжена и оплавлена, - но припомнил, что в восемь лет весил ещё недостаточно для поездок на лифте. Он проследовал к выходу на лестничную клетку и пошёл вниз. Мёрзлый утренний воздух, задувавший в узкие форточки, постепенно развеял апатию. В груди заклокотало. Что это? Неужели... он собирается заплакать? Как настоящий ребёнок?
   Вот это уже больше похоже на правду.
   Тарьев остановился на пролёте седьмого этажа. Ни за что. Он поборол в себе это желание. Он не ребёнок. Не ребёнок. Ваня облокотился на перила. Водянисто-салатовые стены, серый пол. В воздухе кружилась пыль. 1990 год, пронеслось у него в голове. "Плюрализм мнений", "эта страна". Перестройка и сомнительные "пятьсот дней", свобода слова в печати. Нескончаемые перебранки дома.
   По спине пробежал озноб.
   -Я сейчас сдохну, - вырвалось у Ивана.
   -Эй, малец, тебе плохо? - Раздался сзади зычный мужской голос. В нос ударил сигаретный дым. Ах, он бы сейчас не отказался от сигареты!
   -Нет. Не беспокойтесь.
   Может, попросить у него закурить? Впрочем, лучше не стоит.
   -Да? Всё нормально?
   Тарьев выпрямился, обернулся к своему собеседнику, рослому и широкоплечему, чисто выбритому и весьма неплохо для девяностого года одетому мужчине. Тот стоял в дверях и с любопытством изучал его. На квадратном мясистом лбу обозначились горизонтальные складки, будто свидетельствовавшие о намерении переспросить, как давеча Марина Михайловна: "Не беспокойтесь?" Ваня выдавил из себя скупую улыбку.
   -Ага. Нормально. Я так, передохнуть остановился. До свидания.
   И он продолжил выматывающий спуск.
  
  
   Глава 4.
  
   1.
  
   Беспримерное положение Тарьева невольно внушало ему, что он уже прошёл предел всякой способности изумляться и ничто уже не сможет тронуть ни его душу, ни разум. Что слишком оглушительно грянула эта загадка, преподнесённая ему в столь неожиданной форме и в столь неожиданный момент собственной же судьбой. Однако на выходе из подъезда, в котором большое внешнее окно ещё не было выбито и заделано стальными листами, а обитые деревянными дощечками скрипучие громоздкие двери беспечно пропускали любого захожего с улицы, Иван встал, как вкопанный. Он и вообразить не мог, насколько завораживающим зрелищем будет для него облик старой Москвы.
   Ни одной автомобильной "ракушки" поблизости. Без них двор углублялся, ширился, зеленел коврами дикой травы и мнился таким огромным! Из новостроек - последний из четырёх эмжэковских домов, возведённый восемнадцать... нет, всего лишь два года назад. Анатолий Игоревич Тарьев стоял в очереди на квартиру у себя на заводе. Семья переехала из коммуналки практически сразу, как строители довели дело до конца. Тогда же Марина Михайловна устроилась бухгалтером в пятьдесят седьмую больницу, что через бульвар.
   Ивану этот район всегда, сколько он здесь жил, напоминал скорее пригород, нежели часть огромной метрополии, что-то вроде дачной провинции, невысокой и тихой, с её обособленным эстетизмом. Сейчас, пока его ещё не изуродовали оспины красных башен, с миром которых Тарьев имел возможность сравнивать, это сходство было особенно ощутимо. Оно врезалось в память, вскрывало её и вызывало острую ностальгию. Именно с этим местом у Ивана всю жизнь ассоциировалось слово "дом". И вот он - его дом, такой, каким он был вначале, истинный дом, - перед ним.
   Строительные компании будут наступать с запада, но обширную восточную часть, вплоть до леса в нескольких кварталах отсюда, оставят почти нетронутой. Дом Тарьевых был навроде демаркационной линии, отделявшей осовременивающуюся полным ходом Москву от послевоенной. Кирпич строительный, кирпич облицовочный, блочный. Побелка на лепных орнаментах, матово-жёлтая или мягкая коричневая краска, изобилие арок. Оплетённые негустой ещё сетью тонких проводов двускатные жестяные крыши, из фронтонов которых выглядывают флегматично слуховые окошки. Кое-где над жестяными хребтами возвышались бельведеры и флигели. На балконах и лоджиях многоквартирных особняков рябили балюстрады. Балконами ещё пользовались, они были заставлены скарбом, обтянуты бельевыми верёвками. Люди ступали на них без опасения провалиться вниз, сквозь крошащийся пол. Группы зданий по пять-шесть штук - прямые или угловые, г-образной формы, продолговатые, вытянутые чуть ли не во весь квартал или же совсем коротенькие, - образовывали собою множество "колодцев". Ещё немного в прошлое, и Иван застал бы украшавшие их некогда фонтаны. Теперь же, когда от едва народившейся многопартийности до знаменательной речи с танка перед домом правительства оставалось всего каких-то два года, по бокам от детских площадок, песочниц, лесенок и турников сохранились лишь полувековые деревья и немногочисленные палисадники с вымирающими кустами смородины и крыжовника. Редкие кованые заборы с витиеватыми узорами и крупными калитками, симметрично поделённые на секции каменными колоннами, преграждали проходы между некоторыми домами.
   Иван тихо ахнул. Засунул руки в карманы, каким-то чисто машинальным, академическим жестом, стоял и не мог оторваться от этой картины в раме подъездного окна. В ней было столько знакомых ему уюта и безмятежной красоты. Но таких полных, таких ярких и всепроникающих! В будущем они будут больше походить на фотографический отпечаток, чем на то, что Иван испытывал в эти минуты. Время сглаживает подобные свойства незаметно для того, кто наблюдает их изо дня в день, стачивает, покрывает налётом новых веяний каждого преходящего года. Он вышел из подъезда и побрёл к начальной школе по мощёной крупными квадратами каменных плиток дорожке. Школа располагалась по соседству от его дома, с левого торца, в жёлтом четырёхэтажном здании. Первые два этажа раньше были отведены под детский сад, а ныне отданы измайловскому учебно-воспитательному комплексу. Много позже здание снесут при застройке района новыми высотными чудовищами.
   Иван замер у крыльца с громадным рифлёным навесом. Оглянулся. Рядом на него сурово таращилась своими окнами, как голова закопанного в землю глиняного велика, другая школа. Тоже началка УВК. За ней в обрамлении массивной бетонной ограды зиял заброшенный строительный котлован с разнообразным мусором и ломом. Он и так опоздал на занятия, раздумывал Иван. Не лучше ли прогуляться, отойти от потрясения, разобраться во всём этом бардаке? Тем паче, что пользы от прослушивания материала третьего класса ему не было никакой. Да и как-то не хотелось встречаться со старыми одноклассниками, приятелями и, в подавляющем большинстве, неприятелями, ставшими вновь детьми...
   И тут его осенила одна идея.
   Что если с кем-то из его старых знакомых приключилось то же, что и с ним?
   Вероятность, конечно, мизерная, но почему бы и нет? Забрезжила слабая надежда. Он ведь может оказаться вовсе не одинок в своём несчастье! Какие меры они вместе предпримут, что станут делать, Иван не знал. Но стоило ли думать об этом, пока он не нашёл такого человека?
   Таинственная коллизия сложившейся ситуации высосала из него почти все душевные силы. Он не находил, с какой целью был перенесён сюда, чего и кто от него ждёт, буде есть кому и чего от него ждать. Так что измождённый, выбитый из колеи разум сразу же ухватился за идею, как утопающий за спасительную соломинку, наугад, целиком положившись на удачу.
   Тарьев вошёл в школу.
  
   2.
  
   Всю стену в предбаннике прямо напротив входа занимала фреска: зелёные луга с беломраморными колоннами на переднем плане, толи беседка, толи часть другого строения, скрытого от зрителя. Над ним порхали чистейшей белизны голубки и горлицы. С самого первого дня, проведённого Иваном в начальной школе, и до самого последнего, бессменное изображение ненавязчиво приветствовало каждого посетителя. Однако он не знал ни имени художника, ни когда и почему тот сделал на стене рисунок. Из предбанника вели сразу три прохода. Дальний слева - к малой комнате для групповых занятий, кладовым, туалету для преподавателей и компактных размеров музыкальному классу. Ближе находилось помещение с раздевалкой и лестницей на второй этаж. Справа - ещё одна раздевалка с проходом в большую классную комнату. Иван наобум завернул направо, переоделся и подкрался к двери в залу. Тихонько приоткрыл её и заглянул в узкую щёлку. У доски стоял высокий молодой мужчина с коротко стриженной чёрной бородкой, которая начиналась под носом узким домиком усиков и заканчивалась у кадыка чёрной кущей, проводил запачканным мелом пальцем вдоль замысловатого предложения и объяснял что-то своим воспитанникам. Тарьев аккуратно подтолкнул дверь, увеличивая угол обзора. Петли пронзительно взвизгнули, будто только и ждали, когда он попадётся на подлую уловку. Учитель в два шага преодолел расстояние до двери и распахнул её настежь.
   -Ага, - констатировал он. - В нашем полку прибыло. Ну, давай, партизан, заходи, коли заглянул, - Дмитрий Николаевич отступил, пропуская мальчика в класс.
   -Прошу прощения, - на ходу буркнул Тарьев.
   -Вон там свободно, - учитель указал на задние ряды. За ними лежала небольшая площадка свободного пространства, а у восточной стены меж окон стоял иконостас. Часть икон, насколько припоминал Тарьев, принадлежала кисти бабушки кого-то из его одноклассников. - Уж прости, но Пашку уже заняли.
   -Вы о чём? - Не понял Ваня.
   -Пашка, говорю, себе другого товарища нашёл, - сказал Дмитрий Николаевич, кивая на улыбчивого светловолосого мальчугана. Тот помахал Ване, и, стоило учителю отвернуться, тут же гордо продемонстрировал свою тетрадь. С разлинованной страницы таращилась жуткая морда с месмерическим взглядом, чем-то весьма похожим на тот, что был у самого паренька. Пашка? Тарьев с трудом узнал в этой вертлявой егозе одного из своих самых первых и верных школьных друзей. - Садись, переписывай с доски, - продолжал тем временем Дмитрий Николаевич. - Сейчас будет диктант.
   По классу прошёл недовольный гул.
   -Что за шум? - С деланным удивлением спросил мужчина. - Мы же вчера договаривались.
   -А мы думали, вы забыли, - радостно сообщила какая-то девочка. Дети захихикали.
   -А вот и нет, - цокнул языком Дмитрий Николаевич, - не забыл. Так что давайте-ка, повторяйте правила из домашнего задания, а ты, Вань, обязательно перепиши предложение. Мы в конце диктанта будем делать похожий разбор.
   И он направился к своему учительскому клиросу, за тяжеловесный круглый стол перед доской.
   Тарьева точно холодной водой окатили. Впечатление было сродни тому, что он испытал, придя в себя после выстрела. Мозг лихорадочно работал. Прошлое, настоящее, будущее - всё кружилось, путалось, мешалось, как после контузии. Иван застоялся, прижимая к себе портфель и вглядываясь в круглые детские лица, такие знакомые, и вместе совершенно чужие. Учитель ещё раз посоветовал ему побыстрее приступить к уроку. Иван замялся, потерял место, куда ему указали. Нашёл, наконец, сел. Порылся трясущимися руками в портфеле.
   -Твою мать, - вырвалось у него. Контроль, осадил себя Иван. Надо сохранять контроль. Дмитрий Николаевич на секунду оторвался от книги с диктантами для третьего класса. Если он и расслышал, то предпочёл оставить эту скабрёзность без комментариев и вернулся к чтению.
   -Ты б потише ругался, - назидательно выговорил Ване сосед, упитанный паренёк, без остановки вертевший в пальцах перьевую ручку, которая при этом неизменно мазала их чернилами.
   -Слушай, - Иван помедлил. Потом придвинулся чуть ближе и посмотрел ему в глаза тяжёлым, пристальным пронзительным взглядом. - С тобой всё в порядке? - Вкрадчиво спросил он. - С тобой ничего... не было?.. - Тарьев сделал неопределённый жест рукой и пожал плечами, не находя, как сформулировать то, что хотел сказать. Паренёк отодвинулся от него к стене.
   -Ты чего, сбрендил?
   Минуту Иван молча пытливо вглядывался в собеседника.
   -Прости, - сказал он, доставая из портфеля письменные принадлежности. Заляпанная синим, замызганная и исцарапанная ручка, тетради в помятых тонких обложках из полиэтилена, подписанные его мамой. - Я просто... забыл дома тетрадь для диктантов. Думал, может, ты тоже её не взял?
   -Дурак ты, - паренёк взялся за учебник в потрёпанном картонном переплёте, раскрытый на страницах с правилами, и опасливо покосился на Ваню. - Все тетради для диктантов у Дмитрия Николаевича.
   -А... ну да, конечно, - пробормотал Тарьев. - Я и забыл.
   -Угу.
   Что-то чересчур часто приходится оправдываться. Надо быть поосмотрительнее. Нельзя спрашивать вот так в лоб. Его вернее примут за умалишённого или решат, что он играет в какую-нибудь глупую детскую игру. Иван отыскал тетрадь по русскому языку и переписал в неё предложение с доски, прилежно подчеркивая подлежащее, сказуемое, дополнения и определения, выделяя где надо приставки, корни, суффиксы и окончания. Держать ручку было немного неудобно, буквы выходили кривовато. Впрочем, кисть быстро привыкла, и он стал писать ровнее. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Резко вскинул голову. Преподаватель одно мгновение смотрел на него поверх книги. Закрыл её. Встал.
   -Заканчиваем, - провозгласил Дмитрий Николаевич. Интересно, подумал Ваня. Не он ли тот, кто ему нужен? Но преподаватель больше не задерживал на нём взгляда. Не дольше, чем на ком-либо другом. - Откладываем учебники. - Все, как один, единым хлопом закрыли учебники и отложили на край парты. - Я раздаю тетради. Открываем их на последней работе над ошибками, отступаем две строчки и пишем число. Словами, а не цифрами, Серёж. Не то посчитаю за ошибку. Все знают, какое сегодня число?
   -Семнадцатое! - Отвечал разноголосый хор, и что-то в груди у Ивана потянуло неприятно и тоскливо.
   -Затем: "Диктант номер..." Какой, Ира?
   -Третий!
   -"Диктант номер три". Отступаем ещё строчку и ждём остальных.
   Иван получил тетрадь и методично, старательно выполнил всё, как велел учитель, тщась забыться хоть ненадолго в этих нехитрых манипуляциях. Его последняя работа над ошибками выглядела весьма объёмной, подметил он мимоходом. Перелистнул немного назад. Цепляясь завитушками за строчки, словно макака за ветки, там красовалась яркая размашистая двойка.
   -Теперь я прочитаю вам весь текст, - говорил Дмитрий Николаевич. Сами модуляции его приятного, спокойного и обстоятельного голоса располагали к тому, чтобы слушать. Последний раз в качестве ученика Иван присутствовал на его эвристических занятиях в девяносто пятом году, перед тем как перейти в выпускные классы. - Внимательно послушайте и постарайтесь уяснить для себя, где какие знаки препинания надо ставить. Всё. Прекращаем разговоры. И я читаю...
  
   3.
  
   Простенький текст, подобно многим в таких же осенних и зимних диктантах, живописал щедроты далёкой весны. Дмитрий Николаевич имел обыкновение прогуливаться по всему классу, когда зачитывал под диктовку. Заодно следил, чтобы никто не списывал. Иван справлялся с бесхитростными предложениями гораздо быстрее, чем одноклассники, и медлительный учительский речитатив ещё не успевал стихнуть, как он ставил точку. Диктант закончился. Дмитрий Николаевич выделил десять минут на разбор предложений и проверку, а затем велел передать все тетради, начиная с задних парт, вперёд.
   -Отлично, - возвестил он, собрав полную стопку. - Прошу на перемену.
   -А позвонить! Хотим звонок! - Загалдели дети. Тарьев припомнил, что в этом здании не было электрического звонка, какими располагали обычные школы, и преподаватели импровизировали небольшим медным колокольчиком, отмеряя им время уроков и перемен. Дмитрий Николаевич в знак капитуляции воздел вверх обе руки, взял со своего стола вожделенный колокольчик и громко позвонил.
   Шумная ватага ребятишек закружила по зале. Кто-то весело смеялся и болтал обо всём на свете, кто-то устроил догонялки. Ваня подошёл к учителю.
   -Дмитрий Николаевич?
   -Да? - Тот перелистывал верхнюю тетрадь в стопке.
   -Вы уже проверяете?
   -Да, а что ты хотел? Исправить?
   -Нет... Можно вас попросить посмотреть сперва мою работу.
   Иван уповал на то, что преподаватель всё поймёт по почерку, убористому и аккуратному, который так явно отличался от детского, того, каким были исписаны все предыдущие листы. Если только Ваня не ошибся. Если только он не ошибся, промах исключён, Дмитрий Николаевич должен сразу же догадаться.
   -Ну что ж, - вздохнул Дмитрий Николаевич. Перебрал стопку, выудил нужную тетрадь и раскрыл её. Тарьев взялся за край преподавательского стола. На столешнице от пальцев проступила испарина. - Таааак.
   Иван внимательно наблюдал за ним. Выражение лица мужчины сделалось озадаченным. Он пробегал строку за строкой. И чем дольше тянулось его молчание, тем глубже Ваня убеждался, что ошибся. Дочитав, Дмитрий Николаевич откинулся на спинку стула.
   -Всё в порядке. Орфография и пунктуация в норме, - подвёл он итог и снова замолчал, монотонно поглаживая вытянутую треугольную щётку чёрных усов.
   -И... и что? - Нервничая, Тарьев спрятал руки в карманы.
   -Да всё. В этом, вроде бы, смысл диктантов и состоит. Ошибок нет. Молодец. Пять баллов.
   -Спасибо, - сдавленно пробубнил Ваня и поспешил отойти.
   Всё-таки промахнулся. Чёрт возьми, промахнулся, и здорово. Но с другой стороны, ничего. Подумаешь. Здесь ещё полно народу, кого предстоит проверить. Он поплёлся обратно к своей парте. Белёсая утренняя поволока на небосводе за окном порвалась, в прорехи величественно и спокойно светило солнце. На площадке перед иконостасом растянулись ало-оранжевые пятна.
   -Уууу! - Разразился рыкающим гортанным воем Пашка, выпрыгнув из засады за столбом-подпоркой, и выставил напоказ очередное художество. - Он тебя съест!
   От неожиданности Ваня шарахнулся в сторону, не сразу распознав в ураганной круговерти рож, звуков и беспрерывных движений старого друга. Не удержал равновесия и завалился в проход между партами, с грохотом разметая по пути стулья. У Пашки это вызвало живейшее возбуждение. Он поджал нижнюю губу, оскалил ряд верхних зубов, и, гогоча во всё горло, начал носится вокруг.
   -Съест! Съест! - Выкрикивал он, крутя рисунком. - Ваааа!
   -Боже мой, - прокряхтел Иван. Однако, несмотря на синяки и дрожь в коленках, губы сами собою сложились в улыбку. Пашка, наконец, угомонился и помог товарищу подняться. Ваня тыкнул в рисованную ухмыляющуюся морду. - Что это за кошмарное создание?
   -Это заааайчик!
   Что же это ещё, как не зайчик? - хмыкнул про себя Ваня. Он и сам в детстве никогда не отличался особым каллиграфическим дарованием, но Пашка был неподражаем, как в младших, так и в старших классах. Буквы, подстать злобной банде тронутого зверья в его изобразительных мотивах, распирало во все стороны от бурных эмоций, отчего учителя не раз проливали слёзы над его сочинениями, диктантами и контрольными работами. А любая, самая милая, самая невинная и безобидная зверюшка в Пашкином исполнении превращалась в жуткую, свирепую, совершенно невменяемую тварь, готовую накинуться на вас в любую секунду и если не сожрать, то определённо сделать всё от неё зависящее, чтобы ваша встреча никогда не забылась. Никумов шлёпнул листок с зайчишкой-потрошителем на парту и потянул Ивана в раздевалку.
   -Пошли, там в салки играют.
   -Как-то мне неохота играть...
   -Пошли! А то вернётся заааайчик!
   Перед таким аргументом Иван вынужден был сдаться, и позволил отвести себя в раздевалку, где уже вовсю шли выборы воды.
   -Считаю до пяти и начинаю водить! - Громогласно вскричала девочка, на которой остановилась считалка, и все бросились врассыпную.
   Пашка увлёк его к задней площадке классной комнаты. Ваня притулился возле одного из двух столбов-близнецов, подпирающих потолок. Прочие участники забавы прятались, куда только могли забраться. В туалете, в гуще парт, убегали в иные помещения, либо просто стояли и с азартом ожидали погони. Иван прижался спиной к холодной глыбе столба и смотрел на них на всех, смеющихся и жизнерадостных, занятых единственно весёлой игрой. Среди этих детей не могло быть тех, кого он надеялся найти. Среди них не было таких же, как он. Внезапное осознание этого факта, а вслед затем и своего одиночества, абсолютного и бескомпромиссного, разом навалилось на Тарьева всею тяжестью. Он сник. Все члены его и суставы заломило, словно у старца.
   Пашка скрылся из поля зрения. Его возгласы разносились по сводам залы, точь-в-точь как вопли в обезьяньих павильонах в зоопарке. В класс ворвалась толпа гонимых водой ребятишек, Пашка вылетел на площадку перед иконостасом, описывая широкие круги, и с размаху прибил Ивана собой к столбу, так что у Тарьева клацнули зубы. Несколько раз оттолкнулся ногами от пола, вколачивая друга в бетон.
   -Динь-динь-динь-динь! - И тут же помчался дальше.
   Ваня потёр ушибленный затылок и поморщился. Убраться бы отсюда куда-нибудь. Он побрёл к проходной комнатушке, служившей вместе и кухней и хранилищем для всякого хлама. Общее веселье теперь было для него потеряно. Весь мир, казалось, от него отвернулся. Иван включил свет и запер дверь на крючок, уселся на сваленную за раковиной груду тряпья, не то матрасов не то выпотрошенных спортивных матов. От гула древнего холодильника позвякивал стоящий на нём поднос со стеклянными чашками и кружками. Воздух полнился запахами суховатого сыра и чёрствого хлеба. Тарьев понурил голову. Его идея потерпела афронт. Всё безнадёжно, - стучало в висках. Всё бессмысленно. Его положение, что бы оно ни подразумевало, каким бы неясным ни было, он уверен - полностью безвыходно.
   Он так и просидел, в унынии, пока учительский колокольчик не утихомирил шум игры снаружи и не созвал всех к уроку.
  
  
   Глава 5.
  
   1.
  
   В три часа, по окончании занятий, Ваня отправился домой. Дворы, тихие и безмятежные в ранний час, как морская колыбель в преддверье шторма, бушевали, кипели приливами нестихающего ребячьего гвалта и шумных игр. Они были так далеко. Ваня шёл, потупив взор. Он не слышал и не видел их. Обеспокоенная утренним приступом сына, Марина Михайловна отпросилась с работы пораньше и уже ждала его, когда он вернулся, хлопотала над обедом. Расспросы закончились, не успев толком начаться. Как дела? - Всё замечательно. Чего нового? - Ничего, одни уроки. Как ты себя чувствуешь? - Хорошо. И, предвосхищая следующий вопрос:
   -Я не голоден, так что пойду к себе, - не дожидаясь разрешения, он побрёл в свою "маленькую" комнату. Пусть думает себе, что хочет.
   Тарьев улёгся на диван, который мама успела расстелить и собрать к его приходу. Из-за стеклянной дверцы серванта - отбитый сверху уголок прикреплён треугольником синей клейкой ленты, - на мальчика бесстрастно смотрели игрушки. Будто не признавали в нём своего прежнего хозяина. Детские и школьные книги, справочники, сборники стояли ниже, на опорном коробе: утлые крепления верхних полок не выдерживали их веса. Секретер, место для домашних занятий, раскрыт. Внутри разбросаны тетради, учебники, пара пластмассовых стаканчиков с ручками и карандашами, ещё всякая мелочь. К дощечке в глубине прицепился ножкой-прищепкой небольшой светильник. Тарьев придирчиво исследовал всё, что было в комнате, выискивая в окружающей обстановке хоть какие-то признаки, кои позволили бы ему выявить: это фарс. Искал - и не находил. Каждый элемент, каждая мельчайшая деталь была исключительно на своём законном месте. Всё нормально, как тому и должно быть.
   Иван задремал, и Марина Михайловна, зайдя проведать его, бережно подложила ему под голову подушку и укрыла шерстяным пледом.
   Часов в шесть зазвонил телефон. Анатолий Игоревич оставался на заводе допоздна, и Ваня с мамой сидели на кухне вдвоём. К вечеру, после дрёмы, на мальчика напал голод. Впервые за весь день желудок не протестовал против пищи. Марина Михайловна разогрела ему супа, себе вскипятила чайник, кропотливо отмерила в маленькую чашечку тёмного порошка из пачки растворимого "Пеле" и залила кипятком. Дисковый телефон висел на гвозде, над уголком кухонного диванчика. Марина Михайловна придвинулась поближе к аппарату и сняла трубку.
   -Алло?
   Иван расслышал, как гнусавый динамик отозвался приглушённо:
   -Здравствуйте. Марина Михайловна, это вы?
   -Да, добрый вечер.
   -Это Дмитрий Николаевич говорит, Ванин классный руководитель...
   -Ох, я вас и не признала!
   -Да ничего... послушайте, вы можете уделить мне пару минут? Это насчёт Вани.
   Она колебалась мгновенье, потом сказала:
   -Сейчас, подождите, я возьму в другой комнате, - передала трубку Ивану. - Повесь, когда я скажу.
   Марина Михайловна ушла в родительскую спальню.
   -Вешай! - Тарьев сделал, как ему велели. Подслушивать не было необходимости. Зачем? И так яснее ясного, что они будут обсуждать его. Это предсказуемо, учитывая его неординарное поведение сегодня. Иван вернулся к супу. В зале Марина Михайловна присела в одно из кресел, что были расставлены по бокам лакированного журнального столика, который в семье обычно использовался как подставка под блюда с закуской для вечерних телевизионных сеансов. - Я вас слушаю.
   -Так-с. Скажите, у Вани дома всё в порядке?
   Она непроизвольно задержала дыхание, прежде чем ответить.
   -Простите... но могу я сначала узнать, почему вы спрашиваете?
   -Гхм... я не имел в виду ничего такого, просто... Ваня сегодня был, так сказать, немного не в своей тарелке. Сторонился всех, держался как-то замкнуто, сам себе на уме. Очень на него не похоже. Так что я подумал, может, у него дома... стряслось что, или неприятности какие?
   Марина ощутила, как к горлу подкатывает горькая дурнота. Привкус пресно заваренного кофе на языке стал отдавать металлической кислятиной.
   -Вы поймите, я как педагог спрашиваю, не из праздного любопытства...
   -С утра... - она с трудом сглотнула, - с утра, он только проснулся... и... у него случилось что-то, ну, вроде припадка, или как уж там это называется? Знаете, мне ещё никогда в жизни не было так страшно! Господи! Мне казалось, он нас не узнаёт! - В трубке потрескивали статические разряды. Дмитрий Николаевич молчал, и она продолжала: - Потом вроде всё прошло. А за завтраком снова какое-то помутнение. Сначала он спросил, какое сегодня число. Затем отказался от еды. Муж хотел заставить его доесть... и тут он как с цепи сорвался! Толя, конечно, иногда грубо с ним обращается, мы постоянно ругаемся по этому поводу, но чтобы Ваня когда-либо осмелился вот так... в таких выражениях... Бог мой, не пойму, откуда он только их взял?..
   -Я не хотел бы пугать вас ещё больше, но, возможно, стоит обратиться к специалисту?
   -К специалисту? - Словно не веря услышанному, выдавила из себя Марина. - Вы думаете, всё настолько серьёзно?
   -Не знаю. Не мне об этом судить. Может быть - серьёзно. А может, станется, ребёнок просто устал выносить грубое отношение и сорвался.
   Настала очередь Марины Михайловны безмолвно дожидаться продолжения. На том конце провода вздохнули.
   -Я вот к чему - вновь заговорил Дмитрий Николаевич, - по случаю сегодня вечером в началке у некоторых учеников назначена встреча с детским психологом, - Марина была осведомлена о том, что в классе Дмитрия Николаевича имелось несколько довольно трудных детей. Всё равно, что должна дать эта встреча? Она так и спросила. - Он составит отчёт по каждому ребёнку и передаст его начальству. А там решат, кому из детей будет лучше перевестись в спецшколу...
   -Что ещё за спецшкола? - Быстро переспросила Марина. Одно это слово вызывало у неё дрожь.
   -Специализированный интернат для детей с определёнными проблемами, - с неохотой коротко пояснил Дмитрий Николаевич. - Не волнуйтесь, я не считаю, что Ваню надо переводить в подобное заведение. Несомненно, кое-кому это нужно, но Вани в любом случае нет в списке. Список составляется заранее, причём вносить кандидатов разрешается либо с согласия, либо по просьбе родителей, только так, и не иначе. А я просто попрошу коллегу посмотреть на мальчика, поговорить с ним, дать какие-нибудь рекомендации.
   Марина с облегчением откинулась на спинку кресла.
   -Ах, вот оно что... слава Богу, а то я уже невесть какие страсти себе навоображала, - она помедлила и протянула неуверенно: - Вы, наверное, правы. Так будет лучше, да.
   Действительно, почему бы не попробовать, раз появилась такая возможность? Лучше, чем проворонить серьёзное расстройство на начальной стадии, дать ему развиться и вести потом Ваню уже не к детскому специалисту, а к психиатру. Её передёрнуло.
   -Да. Мы придём. Спасибо вам большое, что позаботились.
   -Не стоит. Приходите к половине восьмого, тогда остальные уже разойдутся. До свидания.
   Они повесили трубки.
  
   2.
  
   Старая Москва облачилась сумерками. Под навесом крыльца начальной школы сиро качался забранный в плафон фонарик. Впечатление одиночества усиливалось оттого, что на огромном пустыре, составленном школьным футбольным полем и спортплощадкой, не горело больше ни одного огонька. Марина Михайловна отворила дверь, пропуская Ивана вперёд себя. Сказала, они идут на какую-то встречу. Опять предсказуемо. Первый этаж был погружен в полумрак, лишь раздевалка по левую руку озарялась светом. С лестницы доносился разговор. Они сняли верхнюю одежду, поднялись наверх и прошли к классу, где проводилась назначенная встреча. Через стеклянные вставки в дверцах Ваня разглядел пятерых человек. За первой партой в среднем ряду сидел лицом в класс молодой, выхоленный мужчина в светло-коричневом костюме. Он беседовал с пареньком, Ваниным однокашником, который, обращённый к доске, занимал стул напротив. Мама паренька вместе с Дмитрием Николаевичем, чтобы не мешать, присели поодаль, у дверей. За молодым человеком, на отшибе возле книжных шкафов, скрестив на груди руки, недвижно стоял ещё один незнакомец. Он был постарше своего коллеги, тоже в костюме - тёмно-синем, - и носил очки. Тарьеву показалось, их линзы отсвечивают голубым, в тон одежде. Дорогие, должно быть, импортные. Советские, поди, так не сверкают. Марина Михайловна легонько постучала в дверь кончиком пальца, привлекая внимание Ваниного учителя. Тот обернулся, приветственно кивнул и вышел в раздевалку.
   -Сейчас, они уже заканчивают, - понизив голос, сказал он.
   -А это кто? - Марина Михайловна скосила недоверчивый взгляд на равнодушного мужчину в тёмном костюме.
   -Кто-то там с ихней верхушки, - отмахнулся Дмитрий Николаевич. По всему он и сам не был в большом восторге от внепланового визита. - Пожелал присутствовать лично, мол, полевые испытания, проверяют нового работника в действии. Пусть. Нам это нисколько не помешает. Вы уже сказали Ване?
   -Нет, я подумала...
   -Не напрягайтесь, - вяло произнёс Иван. - Хотите поковыряться у меня в мозгах - пожалуйте, служу покорно. Вот только сдаётся мне, хрен мы там с вами чего наковыряем.
   Марина Михайловна онемела. Потом встряхнула головой и тихо воскликнула:
   -Ваня! Вы... вы слышали, какие вещи он?..
   -Ничего, ничего, - мягко осадил её Дмитрий Николаевич. И ещё раз повторил, точно это всё объясняло: - Сейчас они закончат.
   Спустя пару минут парнишка с мамой покинули класс, и тогда учитель жестом пригласил зайти Марину Михайловну с Ваней. Иван без долгих предисловий направился прямиком к месту предстоящей брани.
   -Привет! - Тепло поздоровался молодой человек. Перелистнул пару страничек в лежащем перед ним блокнотике. - А это кто у нас?
   -Простите, - встрял Дмитрий Николаевич. - Это тот мальчик, о котором мы с вами договаривались.
   -А! Ваня, правильно? - Блокнотик захлопнулся. - А меня зовут Виталий Алексеевич. Ну что, Вань, будем знакомы?
   -Попробуем, - без особого энтузиазма отозвался Тарьев, предвкушая нудный и унизительный диалог с моложавым, щеголеватым психологом. Виталий Алексеевич причмокнул губами, видимо уже анализируя первую полученную информацию, и задумчиво сцепил пальцы. Незнакомец в очках переменил позу и снова неприметно застыл.
   -О чём ты хотел бы поговорить?
   -Я думал, тему задаёте вы.
   -Не обязательно. Мы можем беседовать абсолютно о чём угодно.
   -Всё равно ведь уйдём в какие-нибудь дебри. Знаю я, как это делается.
   -Откуда, если не секрет? - Тарьев неопределённо пожал плечами. - Ну ладно. Главное начать.
   -Окей. Давайте... - Иван шутливо прищурил один глаз, изыскивая что-нибудь эдакое, - о ценах на нефтяном рынке. Это актуально? Или нет, нет, давайте поговорим про Манделу. Какие ваши ставки за то, что он всё-таки станет президентом?
   -Ух, - Виталий Алексеевич повернул голову чуть вбок и потёр затёкшую от долгого сиденья шею. - Знаешь, я не силён в этой области. Политика, цены, рынок - это всё не моё. А ты, стало быть, осведомлён?
   -Можно и так сказать.
   -Наверное, с папой часто об этом разговариваете?
   Иван горько усмехнулся:
   -Уходим в дебри, - Виталий Алексеевич, как ни в чём не бывало, выжидательно воздел вверх тонкие брови. - С папой, к сожалению, мы разговариваем, только когда ему надо на ком-то сорваться, обсудить мою криворукость или общую никудышность.
   -Вот как? - С искренним сочувствием произнёс психолог. - И часто папа сердится на тебя?
   -Сердится, говорите? - Такая характеристика почему-то пробудила в мальчике негодование, и ему захотелось объяснить всё по справедливости. Он заговорил с возбуждением: - А слышали когда-нибудь выражение "энергетический вампир"? Нет? Ещё услышите, скоро оно будет в моде. И мой отец - живое его воплощение. Он не сердится, а паразитирует. Удовольствие получает от своих истерик и огульных обвинений, и считает себя пупом земли. Причём не только со мной.
   Тарьев не видел, но Марина Михайловна, беспокойно сидевшая рядом с Дмитрием Николаевичем, вся подобралась: филиппика сына неприятно поражала её. Однако кто вложил в его пугающую, полную иронии речь все эти чуждые слова, кто научил его этим язвительным оборотам?
   -Часто бывает, что вы ссоритесь? - Между тем спрашивал Виталий Алексеевич.
   -Обычно всё протекает в одностороннем порядке. И да, часто.
   -Из-за чего, например?
   -Мало ли поводов. То не это, это не так...
   -А мама разве тебя не защищает?
   -Защищает. Сегодня утром, к примеру, когда он хотел выбить из меня дух.
   Виталий Алексеевич, довольный, что-то быстро черканул в своём блокнотике. Тарьев догадался, каков уклон его рассуждений, и это его разозлило.
   -Не делайте поспешный выводов, - проговорил он. И, когда психолог вопросительно поглядел на него, процедил: - Вы знаете каких. Моя мать тут ни причём.
   Опять быстрый росчерк.
   -Хорошо. Я пока не делаю никаких выводов, - Виталий Алексеевич натянуто улыбнулся. Неожиданно для самого себя, Иван обнаружил, что молодой человек вызывает у него сильнейшее раздражение. По телу стал разливаться жар. - Не хочешь рассказать, что произошло сегодня утром такого, за что из тебя чуть не вышибли дух?
   -Я сказал ему правду, и он взбесился, - сдерживая необъяснимый порыв, ответил Ваня. Конечно, со своих позиций эти люди - и мама, и учитель, и психолог, - выполняют то, что должны. Не факт, что он бы на их месте поступал иначе. Однако как же действует на нервы всё это представление! Контроль, держи над собой контроль, приказал себе Иван. Психолог что-то быстро и сосредоточенно записывал, поминутно переводя взгляд с мальчика на блокнот, и обратно. И писал всё быстрее, по мере того, как одурманивающая ярость Тарьева набирала обороты и сильней мутила ему разум.
   -Правду - это вроде того, что ты сейчас сказал мне?
   -Не совсем.
   -А сколько будет восемью семь?
   -Что?.. Пятьдесят шесть...
   -Я так понимаю, раньше ты никогда не говорил отцу подобных вещей? - Ваня отрицательно помотал головой. - А почему в этот раз решился?
   -Надоело.
   -Дмитрий Николаевич сказал, ты себя плохо чувствовал утром, даже в обморок упал? - Кивок. - Помнишь, что случилось, когда ты проснулся?
   -Да, чёрт возьми, помню. Я испугался.
   -Чего?
   -Родителей. Я... их не узнал, - Иван плотно сомкнул челюсти. Отдельные части помещения вдруг сделались светлее. Хотя, нет, не светлее, а как будто краски в них стали более насыщенными. По столу от мельтешащей над блокнотиком кисти Виталия Алексеевича тянулась нежная серебристая дымка. Ваня вытаращился на неё. Моргнул, протёр глаза. Дымка не пропала. Напротив, как будто уплотнилась, стала гуще, ярче, и вместе с тем оставалась поразительно лёгкой и прозрачной. Сквозь неё на столешнице под лаком прекрасно различался древесный узор. Виталий Алексеевич кончил записывать, заложил ручкой страницу и резко растопырил, а затем сжал пятерню, разминая суставы пальцев. В воздух выстрелил настоящий протуберанец таинственной серебристой пыли. Она завихрилась, заклубилась, потоки и волны её разошлись от руки психолога во все стороны. Зрелище было чудесным. Впрочем, кроме Вани его, судя по всему, никто больше не наблюдал. Нос Тарьева явственно улавливал терпкий мускусный аромат плоти.
   -Что такое, Вань? - Встревоженный, Виталий Алексеевич подался вперёд, к мальчику. Ваня поднял на него изумлённый взгляд. С подбородка, со щёк и с верхней губы молодого человека обильно сочилась та же дымчатая субстанция. Аккурат в тех местах, где он, побрившись утром, сдобрил кожу лосьоном. Тёмного оттенка серебро, окрашенное голубовато-розовым. Это же запах... - На что ты смотришь?
   -Ни на что... - промямлил Иван.
   Миг - и видение пропало. Жар в венах с ослепляющей яростью вдруг, столь же стремительно, как и возникли, пошли на убыль.
   -Эй, всё в порядке? - Настаивал психолог.
   -Да, - Тарьев прикрыл глаза и рассеянно потряс головой. - Со мной всё путём.
   -Тогда давай, пожалуй, на этом закончим? - Виталий Алексеевич поднялся. - Что-то мы припозднились. Ты не мог бы выйти на минутку?
   -Ванечка, подожди меня внизу, хорошо? - Сказала, приближаясь к ним, Марина Михайловна. По дрожи в её голосе Тарьев рассудил, что правильнее будет выполнить эту просьбу без возражений. Кроме того, не было никакой охоты выслушивать вердикты и диагнозы, кои ему собирались вынести.
   Всё ещё раздражённый - собой, что так просто поддался злости; матерью, что повела его сюда; Виталием Алексеевичем, за то, что тот возрастом едва старше самого Ивана, но всё равно с лёгкостью, чуть ли не по шахматному расчёту смог добиться от него всего, чего хотел; даже странной галлюцинацией, - Ваня спустился на первый этаж и подошёл к окну. На улице уже почти стемнело. Мальчик прильнул горячим лбом к прохладному стеклу. Вот это был спектакль. Что он там нёс? О, Господи, какой стыд. Мама, наверное, с ума сходила, слушая всё это.
   Заморосило. Капли мерно и ненастойчиво стучали в окно.
   Скоро спустилась Марина Михайловна. Она немножко поуспокоилась, шаг её стал увереннее. Виталий Алексеевич снабдил её каким-то весьма обнадёживающим знанием, и она гадала теперь, как донести услышанное до мужа.
   -Ой, дождик начался, - сказала она, встав сзади, и потрепала его по волосам. - А мы зонтик не взяли. Добежим, не промокнем, как думаешь?
  
   3.
  
   Мать с отцом долго объяснялись друг с другом. Марина Михайловна что-то втолковывала Анатолию Игоревичу, тот не понимал, и оттого выходил из себя и начинал ругаться, возмущаясь, зачем они вообще отправились на эту встречу, да ещё без его ведома. Марина Михайловна парировала, что это не имеет значения, ибо в сущности психолог повторял то же, что говорила утром она. Под конец Марина разозлилась сама и уже не церемонилась в подборе выражений. В жестикуляции её сквозила нервозная напряжённость, а уличная одежда, которую она так и не переодела до сих пор, придавала сцене ядовитый утрированно-бытовой оттенок. Незамеченный ими, Иван стоял в дверях большой комнаты. Он слышал их перепалку, видел метания рук, хождения из угла в угол, но как будто издалека. Невеликий ростом он смотрел на них снизу вверх, и на фоне зажжённой люстры их фигуры были большими и тёмными, а непрестанное движение теней превращало комнату в тесные, преисполненные суеты подмостки, на которых разыгрывалась гротескная безликая пантомима. Слушал, смотрел - и не внимал. В эти мгновения он с обидою и сожалением ощущал, что включён в те же многомиллионные ряды, кои составляют другие дети, вынужденные смотреть и слушать, быть свидетелями и участниками вот таких дрязг. Словно только что попал под перо некоего до отвращения сухого и бездушного природного статистического механизма. "Вот так получилось..."
   Слишком много для одного дня. А день всё тянулся и тянулся, и никак не заканчивался.
   В итоге Марина Михайловна и Анатолий Игоревич всё-таки пришли к общему знаменателю. Отец поутих, однако, как знал Иван по опыту, ненадолго. Он ушёл в кухню, курить. Мама, измотанная перепалкой, присела на диван, склонила голову над молитвенно сложенными руками и принялась тихо читать "Отче наш". Иван, тоже вымотанный и усталый, всё стоял в дверях. И думал, что не имеет никакого значения, восемь ли ему лет или двадцать четыре, потому как что бы родители ни решали между собой, он для них всё равно останется тем, кем они его себе представляют и всеми силами, пусть даже неосознанно, пытаются из него сделать. Другим, наверное, он уже просто не был бы для них сыном...
   Пусть так.
   Раз он уже устроил свою жизнь. Устроит и ещё.
   Ночью, перед самым рассветом, Тарьеву приснился сон. На дворе мерцают непроглядные молочные сумерки. Ваня лежит в постели. Ему жарко. Душно и хочется кашлять. Доносятся шипение и потрескивание готовящейся еды. Он встаёт и выходит из детской. Квартиру застилает какой-то белёсой пеленой, похожей на дым. Иван входит в кухню. Отец сидит за столом и ждёт завтрака, мама готовит. Что-то тянет мальчика к окну. Он выглядывает. Вся улица в дыму. Жар нестерпим, Иван заливается потом. Он снова смотрит на родителей.
   Мама берётся за ручку кастрюльки, чтобы её переставить, и та издаёт такой звук, будто что-то спекается или пригорает. Ручка коптит. Воздух распирает от накала, дым сочится отовсюду, из стен, вещей, из всего. Мама передвигает кастрюльку. Её пальцы впаиваются в металл, фартук занимается огнём. Она широко раскрывает рот, размыкает челюсти до предела и кричит, страшно, громко, натужно, давясь и срываясь, из-за воротника вырываются языки пламени. Крича, она не выпускает ручки, тянется к сковороде, перемешивает ложкой её расплавленное содержимое. Кричит и отец. Его глаз больше нет. Они вытекли: опаляя волосы, из глазниц и ноздрей струятся жёлто-оранжевые ленты. Он берёт кружку, подносит к губам, наклоняет. Размягчённое стекло проседает. В горло ему льётся нечто вязкое, матово-красное и местами, как лава, покрытое чешуйками тверди. Гвозди в отделке вентиляционной шахты искрят, к чернеющему потолку по обоям, как вода по скале, льётся огонь. Линолеум размяк, стопы обжигает до такой степени, что жар становится похож на холод, и ноги сводит вплоть до спины, они ничего больше не чувствуют. Иван оскальзывается, ударяется локтями о подоконник, упирается. Ему удаётся выпрямиться. Он опять поворачивается к окну. Вверху округлая дыра с неровной коричневой каймой, по уцелевшему стеклу пробегает рябь. За ним, на улице, белые тона сменяются красными, светло-серый асфальт подёргивается алым, раскалывается, деревья вспыхивают то тут, то там, словно свечи, дома изрыгают пламя, комья земли шевелятся, выпуская пар от скопившейся глубоко в недрах влаги. Всё горит...
   Тарьев скинул с себя сон единым рывком. Сел в постели. Кошмар сгинул, однако начавший уже спадать жар был взаправду. Пижама прилипала к телу. И когда он оправлял рубашку, кожу на спине обдало резкой, жгучей болью. Он потихоньку пробежал в ванную, закрылся, стянул рубаху и развернулся к зеркалу вбок, насколько хватало обзора. Маленькие плечи, спину и поясницу пересекали свежие ссадины, точно его только что сильно избили розгами. Очевидно, некоторые раны успели закрыться, и он разбередил их, когда оправлялся. Ваня вывернул ночнушку. На внутренней поверхности ткани поблёскивали кровавые разводы. Иван имел некоторые подозрения на предмет, чья это работа - и почему-то не особенно удивлялся. В его сне, в этих ранах явно присутствовало какое-то скрытое значение. Логичнее всего было бы предположить, что оно как-то связано с предстоящими событиями. Но если так, то постичь его смысл Ваня пока не мог. Позже, возможно, он этим займётся, а сейчас его заботило другое. Он обмыл ссадины холодной водой и вернулся к себе.
   Настольные часы показывали без двадцати семь, родители ещё спали. Отлично. Он вытащил из серванта свою старую копилку, жестяную баночку с приклеенной скотчем пластиковой крышкой и узкой прорезью в ней. Отлепил клейкую ленту и вытряс содержимое копилки на одеяло. Набралось что-то около полутора рублей. Если он ничего не путает в ценах, то на первое время этого должно худо-бедно хватить. В любом случае, даже такие деньги в том, что он замыслил, нелишни. Потом-то он найдёт, как заработать больше. В конце концов, на его стороне знания о грядущем. Пускай мать с отцом не принимают его таким, какой он теперь есть, пускай психолог приписывает к истории его болезни, что пожелает, скоро это всё будет не про него, - нервничая, размышлял Иван.
   Он приготовил себе пару упитанных бутербродов, завернул их в фольгу, взял в придачу яблоко, и положил весь провиант в портфель. В ожидании к завтраку родителей, покуда они умоются и приведут себя в порядок, он не находил себе места от охватившего его возбуждения. Скрывая от них по мере сил свои эмоции, Ваня разделил с ними трапезу, собрался и, попрощавшись, ушёл.
   Он спустился на первый этаж. Переложил бутерброды с яблоком в куртку и затолкал портфель за огромную пыльную батарею, что была приделана внизу под парапетом, у почтовых ящиков. Лет через семь-восемь её уберут и поставят будку для консьёржей. Он покинул подъезд, и вместо школы направился к метро.
  
  
   Глава 6.
  
   1.
  
   Ступив за пределы своей детской территории, Иван успокоился. Запал угас, ничто не жгло изнутри, не опаляло душу. Решительно, единым чохом, он отринул все сомнения, какие только ещё могли оставить ему врождённая совестливость с привитыми в домашней муштре педантизмом и щепетильностью, и целиком отдался свободе, тянувшей его неизвестно куда. Провинциальная тишь отчих пенатов отступала за его спиной всё дальше. В карманах брюк при ходьбе многообещающе позвякивали монеты.
   Он купил за три копейки газету в водяно-синем ларьке с распознавательной надписью "ПЕЧАТЬ" на ободе крыши и спустился в метро, к Первомайской платформе. Титульный лист таблоида венчала мелким шрифтом дата: 18 сентября 1990 года.
   В прошлую среду в Москве представителями шести стран, наконец, подписан договор об объединении германских территорий. "Германия снова самая крупная страна в Европе!" 9 сентября убит проповедник, богослов и религиозный писатель протоиерей Александр Владимирович Мень. Священник-реформатор, "православный еврей", "духовник московской интеллигенции" умер возле своего дома в совхозном посёлке Конкурсный, пронеся смертельную рану на затылке от места нападения, подмосковной железнодорожной станции Семхоз, до самой калитки. Доллар, рубль восемьдесят за единицу по официальному курсу, на отечественных валютных аукционах торгуется по чернорыночной цене в 24 рубля. По Союзу катятся валы табачных бунтов.
   Вот о чём повествовали страницы газеты.
   Отмена цензуры позволяла авторам статей высказываться в собственных мнениях без постылого стеснения, без страха партийного возмездия или идейного давления. В прессе было всё. Критика гайдаровского и горбачёвского правительств, события в Баку, прогнозы новых сокращений на отечественном рынке. Бессчётные политические, экономические, гражданские перипетии и трения ежедневно обогащали публицистов сюжетами к их колким и метким памфлетам. Вся безудержная лавина краха и ренессанса была выставлена на суд читателя.
   Иван свернул газету в трубочку. На стенах вагона не было ни одной листовки, кроме прямолинейных схем и стандартных предложений работать в метрополитене разномастными служащими, отпечатанных на добротной крупноволокнистой бумаге. Некоторые пассажиры развлекали себя разглядыванием деловитого паренька с газетой и шарфом, повязанным на манер кашне. Кто-то смотрел с любопытством, кто-то умилённо, с насмешкой или индифферентно. Ваня в отместку нескромно пялился на них.
   Он сошёл на Площади Революции. По привычке свернул к Манежной, но сейчас от неё было одно только название. На месте фонтанов и надстроек Охотного ряда до самой Маховой в продолжение Александровского сада красовались зелёные посадки. За высоченной оградой и деревьями маячил Центральный Выставочный Зал. Тарьев неспешно побрёл под сень раскидистых крон. Над юдолью безымянных героев блюли вещий покой павших защитников двое недвижных караульных, и, казалось, тишина всей северной части парка была под их бдением. Поодаль отсюда дымилось оборванными лоскутами облаков жёлто-голубое небо, расчерченное сетью электропроводов. Достигавшие Александровских логов сонмы людских голосов, рёв транспорта, ветры в проулках и меж зданий - всё это сливалось в единый гудящий, словно турбина самолёта, дневной городской эфир.
   Южная же часть, за входом в Кремль, с лихвой компенсировала недостаток посетителей у своей навеки печальной соседки. Деревья поредели, гул самолётных турбин повсюду заглушали оживлённые разговоры. Балагурили сбежавшие с пар студенты, звонко галдели дети, гулявшие в сопровождении бабушек, дедушек, родителей, склочничали во всеуслышанье воробьи и озабоченно ворковали голуби, которым здесь с утра до вечера было обеспечено бесперебойное снабжение булочными крошками и подсолнечными семенами. Колоннады скамеек в садовых анфиладах пестрели модными цветастыми легенсами на закинутых одна на другую девичьих ножках, мужчины помоложе фасонили в варёных джинсах.
   По Большому Каменному мосту Иван вышел к площади Репина, прогулялся по скверику, и затем по Малому Каменному через Водотворный канал попал на Кадашевскую набережную. Открывавшиеся по пути пейзажи были знакомы, узнавались во многом, и вместе с тем совершенно отличались от тех, которые Ваня видел в настоящем, с Кирой, когда они, случалось, выбирались по выходным на променад. Неужели это время делает подобные вещи? Вроде всё то же, но какое-то неуловимо другое. Всё сквозит разница, то в той, то в этой детали, сквозит и уклоняется от взора. То в фоне пейзажа, то на одном из планов или при обзоре под определённым ракурсом, что замечаешь только уголком глаза и при всём старании не можешь поймать в чёткий фокус.
   Тарьев обогнул Третьяковскую галерею - с задворок по Старомонетному и потом с переднего фасада по Лаврушинскому переулкам, - и затем снова попал на набережную, а по ней, наконец, вышел на большую Ордынку. Для восьмилетнего протопал он к тому моменту немало, провёл в дороге более полутора часов и порядком устал от впечатлений и ходьбы. Стопы ныли в непригодных к долгим путешествиям ботинках. Хотелось остановиться где-нибудь, перекусить и продумать дальнейший маршрут.
   За перекрёстком он спустился к почтовому отделению, расположенному в нижнем этаже одного из старинных жилых особняков, что стояли вплотную друг к дружке по всей Ордынке и набережной. Через арку Ваня попал во внутренний дворик, просторный и совершенно безлюдный. Что надо. Он присел на лавку у палисадника, достал бутерброд и приступил к еде.
   Здесь, в уединении, волна монотонного городского эфира опять набрала громкость. Обращённые к нему кирпичные стены щербились под никогда не менявшейся розоватой краской. Окна выглядели пустынными и заброшенными, и внушали ощущение полной отрезанности от большого города. По этой ли причине, или потому что в его мозгу доселе ещё жили отголоски недавнего шока, раздражавшие нервы беспорядочными импульсами, Ивану стало не по себе. По шее сзади вдруг пробежал мороз - будто кто-то наблюдал за ним. Он осмотрелся. И действительно приметил человека в дальней оконечности, у прохода в следующий дворик. Едва его вычислили, чужак скрылся за углом.
   -Эй! - Крикнул Ваня. - Эй, там!
   Он торопливо завернул недоеденный бутерброд и побежал туда, где прятался неизвестный. Проход блокировало густое переплетение труб отопления и канализации. Как тому человеку удалось скрыться так быстро? Тарьев на четвереньках прокарабкался по настилу трубопровода на ту сторону. Под ним поминутно что-то булькало и стонало. Обмотка утепления кое-где разодралась, выставив напоказ жёлтую поролоновую начинку. Разрывы скреплялись проржавевшей проволокой, и чтобы не пораниться, Ваня старательно облазил их.
   Этот дворик был раз в десять меньше первого, крестообразной формы, угловатый, и неровный, с острыми сколами, и Ивану мерещилось, что он стоит в каком-то ущелье. Бесчисленные грязные рыжие выщерблины в кладке мелкого, обесцвеченного в бледно-бежевый кирпича идеально довершали эту картину. Справа зияла тесная арка, а слева - возвышался тупик...
   -Подай? - Раздалось непонятно откуда и разлетелось эхом по сводам рукотворной ямы. Иван подпрыгнул от неожиданности. - Подай?
   В тупиковом доме, обнимавшем дворик суженной и укороченной буквой П, жутко скрипя несмазанными петлями отворилась дверь. Когда-то, вероятно, очень давно, она обозначала собой вход в подъезд, котельную или подсобное помещение. Теперь же сложенные из кирпича ступени под нею обвалились в безобразную груду, вся залатанная стальными листами, открываясь, она потревожила многолетние залежи пыли и древесной трухи.
   -Подай? - Наполовину прося, наполовину вопрошая, сказал незнакомец. И когда он вышел из темноты, Иван отшатнулся. Бескровное лицо, пергаментная кожа, прищур внимательных глаз, наклон головы, так не шедшие к заискивающей интонации... сухие губы мгновение кривились в ухмылке от довольствия злой шуткой. Потом вытянулись в полоску. Один рукав болтался, заколотый у плеча булавкой. В здоровой руке был зажат металлический прут. Приближаясь, подросток занёс его для удара...
   Иван рванулся через арку к улице. Налево, по Ордынке, к Третьяковскому метро. Он петлял в потоке прохожих, задевал их, яростно продираясь вперёд, но будто тень какого-то морока упала на головы людей и скрала его из их мира. Никто не опустил на него взгляда, не посмотрел ему вслед. Немигающие глаза были устремлены лишь вперёд и лица все как одно заострились в безмолвном праведном гневе, как одно осуждали его и отвращались от страшной, изобличённой перед всеми вины. Тяжко забил, отмеряя час, колокол в храме Иконы Божьей Матери и с громкими воплями разлетелись над низкими крышами чёрные птицы.
   У спуска на станцию Иван обнаружил ещё двух демонов, так правдоподобно притворявшихся калечными беспризорниками. Они ходили по площади и выпрашивали мелочь. Но только Тарьев показался из-за поворота, обернулись к нему и встали на месте. Иван скатился по ступеням, пулей проскочил через турникеты. На платформе его ждали остальные члены злокознённой клики. Иван прекрасно различал их в толпе пассажиров. Они благополучно отрезали его от подходов к электричкам.
   На этой станции было не уехать... Переход! Стараясь держаться середины, Тарьев побежал к центру платформы.
   -Да когда же вы от меня отвяжетесь? - Маневрируя между людьми и задыхаясь, бормотал он сквозь стиснутые зубы.
   Прибыл поезд, нахлынуло ещё народу. Смешавшись с массой, Иван стал продвигаться к цели. Наверху толпа немного рассосалась, он прибавил шаг, и скоро очутился на Новокузнецкой. Огляделся. Вроде бы сюда его преследователи пока не добрались. Иван запрыгнул в первую же электричку. Двери закрылись, состав тронулся, а они всё не появлялись. Не коснулось здесь никого и то странное наваждение, не отметило никого своей тенью. Тарьев со вздохом облегчения уселся на свободное сидение.
   Что же им от него нужно? Они как будто бы всегда знают, где он, но приходят лишь в какие-то определённые моменты. Какие же? Что должны означать их явления?
   Он всё ещё сжимал в кулаке остатки бутерброда и вспомнил об этом только сейчас. Начинка расплющилась и вылезла. Руки слегка дрожали. Да, в приключение же он влип. Во рту пересохло, и он пожурил себя, что не захватил попить. Но длительная пробежка - длиной в два или три квартала, - укрепила голод, и он прикончил недоеденную половину всухомятку.
  
   2.
  
   За три остановки до конечной станции Иван вышел на поверхность. Солнце прорывало многослойные облачные заслоны, и улицы утопали в золотистом сверкании. Лучи румяного светила отражались в окнах, в лужах от дворничих поливалок, блестели в брызгах ранней осенней влаги и проникали всюду, в самые глухие закоулки, не встречая ни малейшего препятствия. Тарьев прогуливался по узенькому проходному скверику перед небольшой, крашенной жёлтым церквушкой и, весь погруженный в свои мысли, время от времени без интереса засматривался на редкие худые палатки с фруктами и рукодельем.
   Встряска отрезвила его, сбила спесь и за поездку в метро он многое успел передумать. Ну, например, что даст ему этот побег? Какие выгоды он, ребёнок, в одиночку получит от всех своих знаний? Где будет квартировать, чем именно заниматься, как зарабатывать на жизнь? И не самое последнее, что снедало его: имел ли он право мстить подобным образом своим родителям? Недолго же он пропутешествовал, прежде чем понял эту ошибку.
   Однако стоило признать, что без побега он вряд ли пришёл бы к этим заключениям. Какая утроба подарила ему новое рождение? Чёрное, смертное чрево, где нет ничего. Он был там. Он видел. Боль от такого появления на свет пронзительна. Самоочевидные вещи становятся в противоречие самим себе, но разум хватается за них, как за единственное, что здраво, что есть окружающий мир, и оттого глубже и глубже впадает в коматоз. Чтобы переварить все реалии подобного положения, надо остаться тет-а-тет с самим собой, оставить лишь самую квинтэссенцию себя. Для Ивана это, вероятно, значило остаться вне родной обстановки, которая олицетворяла всё наращенное в течение жизни на его личность.
   Однажды Иван стал свидетелем чужой ссоры. Он, тогда ещё совсем маленький, шёл с бабушкой по бульвару. И вдруг увидел, как слева от них перебегает дорогу какой-то парнишка. Он был одет в уродливые синие домашние рейтузы, майку и тапочки. Оказавшись на бульваре, он, зарёванный и напуганный чуть не до истерики, спрятался за ствол могутного тополя и из своего укрытия смотрел на ряды домов. Ему не было никакого дела до внимания прохожих и того, что о нём подумают. Иван проследил за его взглядом. На боковой лестнице, которая вела к этажу над выдающимся из земли цоколем, отведённым под торговые помещения, стоял мужчина, тоже в домашнем. Весь красный от ярости, он держал в руке ремень, что-то кричал и грозил мальчишке. Тот же только и мог, что стоять за деревом: ни домой, ни из дому пути ему не было.
   У незнающего защиты есть миллионы причин, чтобы убежать. Есть тысячи оправданий, чтобы на это решиться. И почти ни одной формулы воли, чтобы отговорить себя.
   Иван разглядывал верхушку церковной колокольни. Золочёная маковка искрилась на солнце. Даже теперь, когда он очнулся от этого чёрного послеродового помрачения, всё его существо противилось возвращению. Ведь помимо фантастических противоречий, которые он уже принял в душе, дома его ждало неоспоримое детское бесправие. Вместе с тем очнувшийся же дух противился побегу. Господи... Тарьев ощущал себя так, словно очутился внутри огромного калейдоскопа, который при вращении менял вместе и окружение, и внутренние токи мальчика. И разобраться, отчего это вращение зависит - от собственных жалких трепыханий, или же от кого-то, кто находится вне его, - было задачей не менее сложной, чем удерживать постоянное равновесие. Иногда, как выяснилось, приходилось мириться и с жёсткими падениями.
   Он должен вернуться. Вот в чём формула его подлинного волевого усилия. Что ж, да будет так. По крайней мере, хотя бы одно сражение в его присной партизанской войне с самим собой завершилось перемирием. Измученные долгими боями чувства больше не слали острых тревожных сигналов, по всем его фибрам текли ровные веретёна сладкого, вещего покоя.
   Ивану хотелось ещё чуток погулять перед тем, как ехать домой. Он ослабил узел шарфа и наслаждался приветливыми солнечными лучами, искорками бликов на асфальте. Куда ни глянь они засветляли картину, как на не до конца проявленной фотоплёнке. Всё утопало в мягком жёлто-белом ореоле. Спешащие куда-то по своим надобностям прохожие, церквушка с колокольней, богобоязненные прихожане, сплетничающие торговки, автомобили - всё.
   И тут его сердце точно выросло вмиг и... замерло. Среди людей в сквере, в волшебном сиянии была она...
   Юная, она была одета в мешковатые обноски серых и коричневых тонов, в длинной, тяжёлой полотняной юбке, доходящей ей до щиколоток, под которой угадывались ещё как минимум две такие же. В свитере и лёгкой курточке нараспашку с большими круглыми пуговицами - не по размеру маленькая, куртка не застёгивалась, а руки торчали из рукавов. К лацкану была приколота небольшая, потемневшая от времени серебряная брошка. Ноги - в старых ботинках на шнуровке. На голове, полностью закрывая волосы, сидела вязаная шапочка. Ниже сантиметров на тридцать, с неумытым лицом, она, наверное, сейчас не старше двенадцати годов от роду...
   -Боже мой... - выдохнул Иван.
   Моложе на шестнадцать лет, но он узнал её безошибочно. Узнал! По тому, как она шла, по тому, как едва заметно то опускались, то приподнимались уголки её губ, когда она отмечала про себя что-то, одной ей ведомое. По манере держаться - странно гармоничному сочетанию раскованности и настороженности. По таким мелочам, коих другой бы никогда не увидел. Пальцы теребят подол свитера, глаза пробегают по угощениям на торговых лотках.
   На секунду она потерялась в толчее из виду. Вот снова появилась, держа в руке свежеприобретённый кошелёк, в следующее мгновение исчезнувший в складках одежды. Подошла к палатке с фруктами. И чуть бдительность торговки ослабла, стибрила с лотка облюбованное загодя яблоко. Потом направилась мимо церкви к площади, а там перешла на бег.
   Иван побежал за нею. Мозг ослеп и оглох, оцепенел. Без колебаний и раздумий Иван просто следовал за хрупкой фигуркой, через круговую площадь, по аллее между парковой зоной и жилыми домами, к широкой асфальтовой дельте, составленной пересечением нескольких дорог. Проезжую часть направо разрезал коротенький декоративный бульвар без пешеходных зон. На каком-то доме висел указатель: "улица Вальтера Ульбрихта" - все здания на этой улице были послевоенные, бурого кирпича, от трёх до одиннадцати этажей. Высокие потолки, большие квартиры. Элитное жильё, из тех, что для каждого желающего. Всего десять лет, и в парке за ними вырастет и проткнёт небо своим шпилем младший брат "Семи Сестёр": по образу и подобию монументальных сталинских конструкций строители возведут нового Тифона.
   Пересекли дорогу и лишь здесь замедлили ход. Она свернула влево, затем направо, за угол, и прошла через распахнутую трёхметровую калитку кованого железа в просторный внутренний дворик. Ваня осторожно подкрался к тому же проходу.
   -Здорово. Принесла чего-нибудь? - Раздался одновременно со сдавленным удивлённым девчоночьим вскриком грубый, прокуренный мужской голос. Тарьев высунул голову из-за угла. Её держал за шкирку какой-то неотёсанный небритый мужик с пунцовой рожей и красными бычьими глазищами. Даже отсюда Иван чуял, что от него разит, как из выгребной ямы, куда столетиями сливали прокисшее спиртное. Свободной рукой мужик обыскал пленницу, и, найдя кошелёк, убрал к себе в оборванную куртку. - Неплохо. Чем ещё обрадуешь? А здесь у тебя что?
   -Ничего, - надувшись, отозвалась она и отвела его граблю от кармана с яблоком. - Получил, что хотел? Теперь будь так добр, сдрызни.
   -Не, я ещё не всё получил, - хищно скалясь, мужик ткнул её под рёбра, так, что она дёрнулась. Результат его развеселил, и он продолжил издеваться, тыча её то в один, то в другой бок. - Ух-ух-ух, фря какая!
   -Отвали от меня!
   Что-то в глазах этого мужчины, потаённое, пронизывающе холодное, как осколок стекла, ужаснуло Тарьева. Что-то помимо издёвки, омерзительное, алчное ... похотливое. Тарьев чёртиком выпрыгнул из своего укрытия. Дыхание участилось, он взмок и был взбешён, однако представления не имел, что предпринять. Но, так или иначе, он застал их врасплох. Мужик ослабил захват, и пленнице удалось вырваться от него.
   -Эй, ты кого это привела? - Спросил пьянчуга.
   -Никого я не приводила. Он сам привязался, - проворчала девочка, ретируясь к подъезду. Не узнала, пронеслось у Ивана в мыслях. Она абсолютно его не знает.
   -Ну-ка, парень, поди сюда, - пьянчуга сделал пару шагов к Ивану. Мальчик в свою очередь отступил, запоздало смекнув, что надо было придумать какой-нибудь менее опасный способ отвлечь внимание агрессора. Он споткнулся. В карманах брюк предательски звякнули монеты. Мужик украдкой, будто зверь, приблизился к нему. - Это не деньги у тебя там звенят?
   Он молниеносно выпростал вперёд лапу, так что Иван не успел даже моргнуть, схватил мальчика за ворот. Беззастенчиво ощупал его карманы и принялся по горстям выгребать монеты. Как назло, ни во дворе, ни на тротуаре никого не было. Водителей же и прохожих на противоположной стороне происходящее нисколько не волновало.
   -Смотри, Кир, кавалер-то твой богатенький, - бросил через плечо Ванин мучитель. Девочка между тем уже исчезла за подъездной дверью. - Так. Теперь давай-ка отойдём в сторонку, и ты мне расскажешь, откуда взялся, и какого хрена тебе у нас понадобилось.
   Пьяница оттащил его к стене здания, в которое мгновением раньше юркнула Кира. Встряхнул.
   -Слушай, сопляк, мне ещё раз повторить? Ты откуда взялся такой шпионистый? На бомжа, вроде, не похож. Чистенький, твою мать, хорошенький весь из себя. Из дому сбежал что ли? Родители игрушек не докупили?
   -Я не сбежал...
   Ивана встряхнули ещё раз.
   -А где ты живёшь? Далеко отсюда? Ключи-то, небось, при себе? Давай я тебя домой отведу, а?
   -Нет, спасибо...
   -А ты считай это жестом доброй воли. Живёшь где?! - Сатанея, прорычал мужик.
   Иван крутился и извивался, однако пьянчуга держал крепко.
   -Отпусти меня, придурок! - Прохрипел Тарьев.
   -Сейчас я тебя за такие слова мордочку-то разукрашу...
   Иван исхитрился пнуть его как следует под коленную чашечку. Мужик охнул, выбранился. Извернувшись посильнее, Иван освободился из медвежьих хватки. Впрочем, тут же был настигнут и сбит с ног. Противник разъярился не на шутку. Помогая себе локтями, Тарьев отполз от него подальше.
   В окошке подвального этажа мелькнуло бледное пятно. Сквозь решётку, балансируя, быстро просунулся длинный деревянный посох с загнутой рукоятью. Подцепил пьяницу за лодыжку, и тот растянулся на земле, не достав до мальчика всего нескольких сантиметров. Крюка убралась обратно, и за решёткой возникло встревоженное Кирино лицо. Одними губами она сказала: "Беги!"
   -Кира! - Проскрежетало раскатисто позади неё в глубине подвальных гнездовий. - Где моя палка? Дрянная девчонка! Сейчас же верни мне мою клюку!
   Девочка отошла от окна и тотчас растворилась в темноте.
   Иван немедля вскочил и бросился со двора к улице Вальтера Ульбрихта. Не разбирая дороги, он помчался по ней вниз, на юго-запад.
  
   3.
  
   Бежал, пока не выдохся. Потом долго шёл, будто в чаду. Куцый бульвар закончился, улица изгибалась впереди. Дальше был перекрёсток. За ним железная дорога, ещё улица, какие-то, дома, постройки, дворы. И вот - метро. Тарьев плохо соображал. Ссадины на спине ныли, противно и докучливо. В голове гудело, тяжёлые, неповоротливые мысли проплывали с трудом. Складывалось такое ощущение, что он опять переживает момент смерти, когда вся энергия выкачивается из тела и кровь перестаёт течь по сосудам. Нечто похожее он испытал в школе, когда убедился, что его чаяния найти там себе подспорье, несбыточны. Будто состарился на много-много лет. Только на этот раз гораздо хуже и острее. Прямо как... когда он нажал на курок...
   Иван добрался до входа в метро, спустился, и, завалившись в вагон, приткнулся у дальней двери. Плохо, как плохо... Он осел на пол, обхватил колени руками. Пассажиры поглядывали на него брезгливо и недоверчиво. В чём же он их обманул? - натужно, желчно вывернулся у него сам собою из вязкой, чадной мысленной трясины озлобленный вопрос. Или он что, мешает их чёртову досугу?
   Иван удивился собственному ожесточению и постарался скорее отогнать его от себя. Оно легко поддалось жалкому волевому давлению, и за ним, как за неаккуратным нажатием на замаскированную пружину некой беспощадной, математически выверенной ловушки, явилось обезоруживающее, отчаянное безволие.
   Кира...
   Он потерял счёт времени. То забываясь в горячечном сне, то пребывая в лихорадочном бодрствовании, он колесил по подземке со станции на станцию. Некоторые линии не достроены, многие остановки носили старые советские названия: Площадь Свердлова, Проспект Маркса, Площадь Ногина, Кировская, Горьковская... он путался в них, подчас забывал, какую проезжал только что.
   Стемнело.
   Тарьев почувствовал, когда на город опустился вечер. Ему страстно захотелось наверх, к свежему, прохладному воздуху. Он не представлял, где оказался и что это за станция. Наплевать. Главное, он снаружи. Какие-то узкие улочки... Иван плёлся, сам не зная куда. У метро ещё был народ. Здесь - никого. Ссадины от стальных прутьев наливались обжигающей болью. Пульс участился, температура подскочила, кости стало ломить, что хотелось выкручивать суставы, тянуться, корчится, лишь бы сбросить проклятую истому. И вместе с тем, с него точно спали неподъёмные оковы, мешавшие доселе свободно расправить грудь.
   У тротуара, под навесом раскидистых древесных крон выстроились в шеренгу припаркованные на ночь автомобили. Салоны зияли непроницаемой чернотой. Хотя... не все. Кто-то сидел вон в той "ладе". Зажглись фары. Иван заслонился от яркого света. С водительской стороны распахнулась дверца и в салоне под потолком вспыхнула лампочка. Хозяин высунулся из машины.
   -Паренёк! - Негромко позвал мужчина. В ушах у Тарьева начало стрелять. - Ты что, один что ли?
   -Да. А в чём проблема?
   -Нет, я так, - мужчина вылез и облокотился на крышу "лады". - Подвезти?
   -Сам справлюсь.
   -Хозяин барин, - мужчина почесал висок, пожал плечами. - Мама с папой тебя предупреждали насчёт... там... не садись к чужим в машину, не подходи к незнакомым? Так держать, молодец. Меня тоже так учили. Но уже поздно, ты без взрослых, и я просто подумал, может, тебе нужна помощь. Я могу подбросить тебя до ближайшей автобусной остановки, а дальше ты сам. Что скажешь?
   -Обойдусь. Уматывай.
   -Эй, я ведь предложил помощь, - смущённо хохотнул незнакомец, - а ты ко мне так грубо. Чужих остерегаться тебя научили, а вежливости нет, - он обтёр и без того сухие губы, шмыгнул носом. Иван обонял его боязливую неуверенность, борющуюся с вожделением. - Ну ладно. А котят посмотреть хочешь?
   Лёгкие словно увеличились в объёме. Вдыхая, Иван слышал, как грудина и рёбра издают тихий, глухой треск. Прохладный вечерний воздух гулял в его груди, шипя при соприкосновении с раскалённой плотью. Постепенно ускользающее сознание затопляло что-то дикое, животное. Шейные мышцы перенапрягались, расширяя гортань. И он сказал:
   -Почему бы и нет...
  
   4.
  
   В помещение входят трое.
   -Нам сообщили, что его нашли возле заведённой машины. Владельца поблизости не было, - констатирует холодный мужской голос.
   -А что у него с головой? - Спрашивает женщина, насилу выдавливая из себя каждый слог.
   -Рану обработали. Поверхностный осмотр не выявил никаких серьёзных повреждений. Но мы сделали рентген на всякий пожарный. Снимок принесут ко мне в кабинет через полчаса.
   -Ох, боже мой, Ванечка... - тонко всхлипывая, причитает женщина.
   -Тшшш... - успокаивает её второй мужской голос.
   -Не волнуйтесь. Тревожиться не о чем. Скоро он очнётся. Это всего-навсего обморок. Теперь, раз уж на то пошло, не просветите, как ваш ребёнок оказался на улице ночью, один и так далеко от дома?
   -К чему это вы?
   -Хотите обвинить нас в том, что мы плохо обращаемся со своим сыном? Правильно я вас понимаю?
   -Мы плохие родители... - женщина точно пробует это выражение языком на вес. Не выдерживает и тихонько плачет. - Ну за что?
   -Нет, прошу вас. Как, по-вашему, я должен воспринимать данную ситуацию? Ребёнка находят под машиной, с кровоподтёком на лбу, вызывают "скорую". И пока карета едет, мальчик в бреду называет фельдшеру адрес. В соответствии с пропиской его переправляют в пятьдесят седьмую больницу. Догадайтесь, в скольких километрах отсюда поступил вызов?
   -Недавно он...
   -Прекрати. Это не его дело. Вот что, сегодня утром всё было замечательно. Ваня, как всегда, взял портфель и пошёл в школу. То, что он в неё не попал, мы узнали уже вечером, от классного руководителя. Мы, знаете ли, тоже рабочие люди.
   -Значит, вот как? Что ж, к вашему сведению, кроме раны на лбу мы обнаружили ещё кое-что. Если вы настолько ни причём, то объясните мне, откуда у него взялись отметины на спине? - Напряжённое молчание. - Дети не убегают просто так. Уверен, вы сумеете всё объяснить, когда я доложу в надлежащие инстанции.
   Хлопает дверь.
   -Отметины? - В страхе шепчет женщина. - От чего? От побоев? Ты... ты что, его бил?!
   -Нет, господи, никогда! Я и не замахнулся на него ни разу! Не смей... мне... с тем же успехом я мог бы обвинить тебя...
   Мерно стучат каблуки. Слышатся неразборчивые молитвы. Потом:
   -Марин, скорей, он открыл глаза!
   Над Иваном склонились Анатолий Игоревич и Марина Михайловна. Он лежал в больничной палате на четыре персоны. Остальные три койки были незаняты и тщательно заправлены. Слева горела напольная лампа. Накалённый ею воздух овевал изголовье приятным, домашним теплом.
   -Сынок...
   -Ванечка...
   -Мам? Пап? - Произнёс Иван с трудом. Не только из-за боли в застуженном горле. Его душили слёзы. Глядя на изведённых родителей, на их страдания, он недоумевал, как умудрился натворить столько бед, причинить им столько несчастий. Все те доводы и умозаключения, что он строил вчера, наблюдая их ссору, казались теперь не больше чем глупой казуистикой, из-за которой он стал предметом раздора, и из-за которой на его семью посыпались несправедливые, облыжные обвинения. - Простите...
   -Всё хорошо, сынок, - отец присел у койки и гладил его. Мама стояла рядом, прикрывая платком рот. - Ты не переживай. Знаешь, порой взрослые ведут себя немного... неправильно, кричат, ругаются. Это потому что некоторые проблемы нельзя решить на раз-два. Ты извини нас с мамой, пожалуйста.
   -Я пошёл погулять. Я не хотел убегать от вас, правда...
   -Не переживай, - повторил Анатолий Игоревич, - всё уладится.
   -Я встретился кое с кем...
   -Да? - Спросила мама. - С кем же?
   В воображении встала двенадцатилетняя девочка в длинном платье и с брошью на борту чересчур маленькой куртки, отступающая к подвалу. Он был для неё никем. Она его не узнала. Однако что-то подсказывало ему, что в этом и есть часть ответа на всю головоломку.
   -Вань, скажи мне, кто-нибудь тебя обижал? - Вкрадчиво спросил Анатолий Игоревич. - Кто-то тебя ударил?
   Иван предпочёл бы не врать, но что толку, если он им выложит всё? Естественное неверие и новые страдания из-за мнимого психического расстройства. Он сказал:
   -Я не помню.
   -Ну, хорошо. Отдыхай, - Анатолий Игоревич поцеловал его в лоб, чуть левее белеющего в полумраке тампона, закреплённого двумя пластырями. Мама нагнулась к Ване и тоже поцеловала.
   В дверь постучали.
   -Здравствуйте, - вошедший обвёл родителей взглядом. Посмотрел на мальчика. Голубоватые линзы его очков отражали свет торшера.
   -А вы, собственно, кто? - Несколько враждебно обратился к нему отец.
   -Прошу прощения, что так поздно. Перов, - представился визитёр и протянул руку для пожатия, - Симон Юльевич. Я не отниму у вас много времени. Мы уже виделись с... Мариной Михайловной, я не ошибся? Вчера, на собеседовании.
   -Ах, да! - Вспомнила мама. - Вы работаете вместе с Виталием Алексеевичем?
   -Вернее будет сказать, Виталий Алексеевич работает у меня. Я владею школой, куда набирали учеников из вашего класса.
   -Вани не было в списке, - заметила Марина Михайловна.
   -Не было, - согласился Симон Юльевич.
   -И чего же вы тогда изволите? - Спросил отец.
   -Видите ли, - ответствовал Перов, - этот юноша меня вчера весьма заинтересовал. И я пришёл к выводу, что мог бы специально устроить его в своём учреждении. Дмитрий Николаевич держал меня в курсе, и я приехал, как только стало известно, что мальчик нашёлся.
   Повисла неловкая тишина. Родители опешили, сбитые с толку такими заявлениями.
   -Не спешите, - продолжал Перов, - обдумайте всё, как следует. Школа спонсируется за счёт социального фонда, а я состою его организатором. Так что считайте, денежной проблемы нет. И, разумеется, посещение моей школы ни в коем случае не принудительно. Программы обучения у нас существуют как дифференцированные, так и общие. Ваня не отстанет от своих сверстников. Персонал опытный, квалифицированный. Уход, еда, сон обеспечены. Тем более, вы сможете забрать его, как только пожелаете.
   -Любезный, а вам какая от этого корысть?
   -Никакой, - развёл руками директор, нарочно не замечая брошенной Анатолием Игоревичем перчатки. - Это моя работа. Научный интерес, если вам нужен повод.
   Вернулся врач с рентгеновским снимком. Коротко поздоровался с Перовым, видимо приняв его за друга семьи, и выгнул шейку торшера вверх, чтобы тот светил в палату. Поднёс снимок к лампочке. На чёрной плёнке проступило изображение лицевых костей черепа.
   -По-моему, аппарат неисправен, - с ходу сказал доктор.
   -Почему вы решили? - Отец наклонился поближе.
   -Вот, - доктор указал на тонкую прямую полоску, пересекающую верхнюю челюсть, и две такие же по бокам нижней. - Что касается раны на лбу, кость не повреждена, в этом совершенно никаких сомнений. А вот что это такое - чёрт его знает. Дайте-ка, - он прощупал пальцами у Ивана под носом и на скулах. - Не больно? - Цокнул языком. - Какой-то технический дефект у аппарата. Постоянно что-то ломается.
   -Позвольте? - Подошёл Симон Юльевич. Взял снимок и внимательно его изучил.
   -Вы что, врач? - Скептически поднял бровь доктор.
   -По образованию - да, - Перов отдал ему плёнку без дальнейших комментариев по поводу своего любопытства и повернулся к родителям. - Поэтому по большей части я занят в школе. Пожалуйста, обдумайте моё предложение. Это не накладывает ни на вас, ни на Ваню никаких обязательств. Для него это будет как отдых в санатории, с той разницей, что он продолжит учиться. И всё. Не буду больше вас беспокоить. Дмитрий Николаевич поможет вам связаться со мной, когда вы примете решение.
   И он вышел.
  
  
   Глава 7.
  
   1.
  
   Перов не сомневался в том, что они позвонят. Судьба сделала поворот, столкнув его с этим мальчиком, и теперь всё неизбежно и логично вело обоих на одну и ту же дорогу. Поэтому, когда в начале первого офис фонда взорвался телефонной трелью, у него уже было составлено распоряжение о дополнительном переводе в счёт школы. А в четвёртом часу в маленьком конференц-зале собралось срочное заседание частных вкладчиков. Симон довёл до сведения коллег, что следующую неделю ему необходимо будет провести в школе, уладить дела насущные, для чего там требуется его постоянное присутствие, и предложил согласовать все их "общие вопросы" сейчас. Львиная доля от фонда Симона - около двух третей, - спонсировалась государством. Эти средства направлялись в крупные официальные проекты, туда, где они находились бы у зорких народных ареопагов на виду во всей своей непорочной чистоте. Остальное же составляли вклады пайщиков - и вот здесь начиналась самая интересная, неофициальная сторона. Симону было отлично известно об источниках доходов каждого из сидящих в этом конференц-зале. Спекуляции табаком, спиртным, незаконные ремонты, начиная обувью и заканчивая квартирами, принудительная охрана и прочее. Попадая в фонд, эти деньги сбрасывали все хвосты. При настоящем законодательстве и уровне контроля оставалось только переправить их по легальным каналам обратно хозяевам. В ходе процесса всегда терялось несколько процентов - плата за риск, так сказать, плюс комиссия, которую получал Симон за свои услуги. Но, разыгрывая этот театр теней, они неизменно добивались желаемого: полностью отмытых, чистых, без единого пятнышка денег.
   К шести все детали и неурядицы по липовым программам были улажены и заседатели разошлись. Симон задержался в зале, перепроверяя и корректируя бумаги. Потом, выйдя в просторный коридор, позвал секретаршу Лизочку, и попросил отнести документы Маслинникову, чтобы тот составил рабочие варианты. Всё, с фондом он разделался, и надолго. Он направился к своему кабинету. Ваня. Иван Анатольевич Тарьев, проснувшийся позавчера утром не таким, каким был до этого все восемь лет своей жизни. После ухода из палаты Перов дождался доктора и попросил показать ему Ванину карточку. Неохотно, однако, за небольшое вознаграждение тот согласился. Потеря сознания, предположительно при падении. Отсюда же ссадина на левой половине лба. Сотрясения или иных серьёзных повреждений не обнаружено. Биохимия в порядке. За день то инцидента наблюдался тяжёлый аффективный пароксизм. И дурак-врач, разумеется, уже успел нацарапать авторитетной докторской вязью: "Подозрение на вялотекущую шизофрению. Рекомендовано наблюдение специалиста". Универсальный диагноз для всех болезней, прекрасный выход из положения для некомпетентного диагноста. Симон прочёл последние абзацы. При осмотре на спине найдены следы побоев, как будто бы от ремня или хлыста. Да, следы ударов... это-то он и искал. Конечно, существует вероятность, что избиение совершил кто-то из родителей, но Симон имел все основания отмести её. Так или иначе, у него впереди теперь достаточно времени, чтобы установить причину. И прояснить кое-какие другие подробности...
   Так, где же это? Надо обязательно забрать с собой перед отъездом. Мыслями весь в завтрашнем дне, Симон копался в ящиках громоздкого стола, залезая порой в ворохи бумаги на самое дно. В результате он извлёк из пыльных недр небольшую стопку исписанных от руки старых тетрадных листов. Вот оно. Проверил, на месте ли самые важные, постучал ими о столешницу, выравнивая, и хотел было убрать в папку, но внезапно остановился. Занятый поисками он не сразу увидел на столе лишний предмет - сложенный пополам квадратик сероватой писчей бумаги, сгибом вставленный в зазор между защитными стёклами. Хм. Перов взял его, развернул. Синими чернилами была выведена единственная строка:
  
   "Господин мздоимец, Вы забираете в свой карман больше, чем заслуживаете".
  
   И всё.
   Симон отложил тетрадные листы и задумчиво откинулся на спинку кресла, разглядывая велеречивое послание. Ну и подкидыша он нашёл. Интересно. Кому хватило ума это написать? Очевидно, кому-то из его уважаемых коллег. Всем вместе? Отдельной группе? Нет, наверняка кому-то одному. Кому из жадности пришло в голову поступиться общей безопасностью и выдвинуть свои условия - намёк прозрачен как хрусталь. Хотя, в принципе, Перов предвидел нечто подобное. Кто-нибудь из этих казнокрадов рано или поздно обязательно должен был как-нибудь запротестовать против его грабительской, как они считают, системы. Или, что вероятнее, прибрать её к рукам. Он покачал головой. Секретаршу звать бессмысленно, при ней в кабинет не рискнули бы заходить...
   Симон снял очки и поднёс записку поближе к глазам. Дыхание его было ровно, вежды полуприкрыты, ни один мускул не напрягался - он был спокоен.
   Почерк аккуратный, неспешный, нажим несильный. Буквы нормального размера, не слишком крупные и не слишком мелкие. Верхние завитки в некоторых местах простилаются над словом, а где-то коротко струятся дымком, нижние завитушки крупные, как капли, серёдки же простенькие, округлые. Автор не пытался изменить почерк. Он был уверен в себе, в том, что делает и чего хочет. Он рассчитал и приготовил свои ходы заранее, и эта вычурная строчка была всего лишь прихотью, мелким штрихом, сделанным по ходу действа, для затравки. Столь опрометчиво мог поступить только человек, на сто процентов убеждённый в собственной безопасности. Да. Симон проводил взглядом по каждой линии, следуя за движением пера, расшифровывая один за другим элегантные изгибы, и один за другим в интимном танце они предавали своего безымянного создателя. Губы Перова разомкнулись, точно у ребёнка, поглощённого сложной игрой.
   Он отвёл глаза от письма, размышляя над чем-то. Сосредоточенно нахмурился. Чуть приподнял голову и медленно поводил листком перед лицом. Ноздри его раздулись, когда он втянул носом воздух. Рот невольно раскрылся шире, уголки губ отползли назад и вниз, обнажая ряд белых, здоровых, неровных зубов. Кончик мощного левого клыка, почти треугольного по форме, едва не касался края нижней губы, правый клык не вырос до конца и выдавался вперёд, притеснённый острым резцом. В тени прятались задние зубы, тоже острые и мощные, как у хищного зверя.
   Бумага хранила запах человеческих рук. Тот, кому он принадлежал, был хорошо знаком Перову по ежемесячным заседаниям.
   Симон поднялся из кресла. Надел очки и, сложив записку, убрал её в карман пиджака. Отлично. Придётся прихватить ещё пару документов из его особого архива.
  
   2.
  
   Иван смотрел в окно на ползущую справа степную гладь какого-то долгого и широкого поля. По левому борту был лес, вековые, замшелые сосны мрачными стражами стояли по краю. Спереди, на водительском месте сидел отец, рядом с ним мама. Втроём они не говорили от самого дома. Часы на приборной панели отцовской "копейки" лениво склоняли стрелки к трети первого. Выехали в одиннадцать и по Ваниным прикидкам сейчас уже проезжали район Истры, в нескольких километрах от пункта прибытия. Как скоро. Иван прильнул израненным лбом к стеклу.
   Он не мог не думать о событиях, предшествовавших его пробуждению в больничной палате. О том, что выпало из его памяти, когда он поднялся из метро в неизвестном ему районе, и о сопровождавшем это приступе лихорадки. О запахах, о тысячах и тысячах острых, отчётливых запахов повсюду... за последние несколько суток в его восприятии произошли удивительные изменения, почти столь же неправдоподобные по своей природе, как и весь этот чудовищный перелом в его судьбе. Но после первого сражения, там, на залитой солнцем площади, принять их было уже гораздо легче, они явились, как нечто должное. В его ощущениях невероятно возросла интуитивная составляющая. Эдакий бросок назад к чему-то первобытному? Или наоборот? Всё рациональное в нём как будто только ещё больше обострилось. Странное слияние. Но самое главное: запахи. Он не только слышал их. Он мог их видеть. В школе, на приёме у щеголеватого психолога была лишь демонстрация, лишь малая толика этого нового свойства, включившегося в его организме.
   Тарьев думал и о Кире. Бледное, чумазое личико в тени за решёткой подвального окна - с тех пор этот образ не покидал его ни на мгновенье...
   И ещё кое-что. Память постоянно возвращала его к фигуре Перова. Директор явно лукавил в разговоре с родителями, чего-то не договаривал. Работа, научный интерес. Возможно - отчасти. Иван чувствовал, что это суть корысть иного, не медицинского и не научного рода. Какого же тогда? Сердце его в тревожном волнении билось чаще. Встреча покажет.
   В половину первого автомобиль свернул с магистрали. Переполз тряский мост над быстрой мелководной речушкой и въехал под сень суровых, неприветливых деревьев. Углубляясь всё дальше в тенистый лес и петляя, заасфальтированная подъездная тропа вывела их к воротам, высоким и крепким. Они были словно сварены из стальных рам самых разных размеров и раскраски. Анатолий Игоревич посигналил, чтобы им открыли.
   Из сторожки вышел охранник в дутой куртке с опознавательной нашивкой на груди и, поколдовав у ворот, отпер устрашающего вида висячий замок, который невольно наводил на мысль о том, что здесь держат не детей, а какую-то не вымершую с доисторических времён породу людей-великанов. За охранником, зябло пряча в карманах руки и вжимая голову в плечи, выбежал худощавый узколицый молодой мужчина, и помог ему развести грузные створки.
   -Добро пожаловать, - сказал он, когда "копейка" остановилась, и её пассажиры выбрались наружу. Ваня выволок за собой портфель с вещами. Охранник с безразличной миной снова запер ворота и, так и не поздоровавшись, удалился к себе. Худощавый юноша потряс отцу руку. - Влад. Добрались без проблем? А то, бывает, некоторые теряются... Так-с, значит... Симон Юльевич немного задерживается в Москве и велел заняться вашим оформлением мне. Вы не против? - Получив согласие, он указал на дорожку, продолжение лесной, прорезавшую насквозь всю школьную территорию. - Тогда пройдёмте, нам сюда.
   Он ввёл их в крупное здание и по сумрачным коридорам и лестницам, сквозь невнятный гомон из закрытых классных комнат, повёл на второй этаж, объяснив, что они сейчас находятся в главном корпусе, где проводят все уроки, а также располагается администрация и лазарет. В пустующем проходном секретарском кабинете, сразу за которым был директорский, Влад пригласил родителей сесть за стол и заполнить кое-какие бланки. Марина Михайловна переписала данные из Ваниного свидетельства о рождении, из своего и отцовского паспортов. Они поставили внизу на бланке подписи, и Влад заверил их круглой печатью. Потом все вместе вернулись к сторожке. Прощание прошло в каком-то сумбуре. Марина Михайловна и Анатолий Игоревич, разбитые и измождённые, всё оттягивали момент расставания, говорили всякий утешительный вздор, давали обещания, какие обычно дают ребёнку, которого вынуждены во благо, но против желания надолго оставить на чужое попечение. Опять выполз из сторожки охранник, с точностью до мельчайшей детали повторил магические пассы, отпирая для них ворота, и ждал, когда они сядут в машину и уедут, чтобы опять запереть их за ними и спрятаться своей будке.
   "Копейка" развернулась и через минуту скрылась за поворотом в волглой древесной мгле...
   Влад трещал без умолку, всё что-то рассказывал ему по пути к спальным корпусам. Тарьев слушал вполуха. В основном, молодой человек разводил антиномию, уверяя, что Ване понравится учиться в новой школе, что он сам будет вести у него некоторые уроки, и прочее и прочее. Занятия идут не как обычно, полдня, а весь день, но с большими перерывами, так что о скуке здесь никто и слыхом не слыхивал. Промежду прочим обронил также, что для Вани в порядке исключения выделены отдельные апартаменты. Они вошли в бетонный двухэтажный домик, обозначенный снаружи надписью на латунной табличке: "Корпус N1". По левую сторону, за лестницей на второй этаж, были спальни, ближние две из которых оказались воспитательскими. Влад толкнул дверь во вторую.
   Комнатушка действительно была на одну персону. Маленькая, но для Ивана как раз. Через единственное окно прямо напротив входа проникал ослепительно-белый дневной свет. Отражаясь от чистых, белых же, без орнамента обоев, он мягко и усыпляюще заливал собою каждый уголок. Под подоконником громоздилась тёмно-зелёная гармонь отопительной батареи. Справа, у стены, стояла крохотная лакированная тумбочка. Слева - одноместная кровать с пружинным матрасом и за ней кособокий платяной шкаф, втиснутый в остававшееся до оконной рамы пространство. Свободный от мебели кус пола прикрывал серо-бурого оттенка стоптанный ковёр.
   Над кроватью то и дело вспархивали простыни и наволочки: с постельным бельём хлопотала какая-то девушка.
   Пропустив мальчика внутрь, Влад встал в дверях. Привалился плечом к косяку, скрестил на груди руки и поглядывал искоса на работницу.
   -Ещё валандаешься? - Спросил он, обнаружив в голосе неожиданно едкие, презрительные нотки.
   -Я сейчас, я уже почти... - запыхавшись, отозвалась та, будто не услышала, каким тоном он говорил. На секунду повернулась к Ване и серьёзное, сосредоточенное лицо её расцвело приветливой улыбкой. - Здравствуй! - и продолжила застилать.
   -Так-с, ладно, - категорично, словно бы отмахнувшись от неё, произнёс Влад и с прежним натянутым добродушием обратился к Тарьеву: - Обживайся тут, раскладывайся. А мне надо отойти ненадолго по делам. Вернусь и, если захочешь, устрою для тебя экскурсию. Походим с тобой везде, всё посмотрим, - он отшагнул назад. - А потом проведём тесты...
   -То есть? - Подозрительно спросил Тарьев.
   -Не бойся, это не страшно. Тест, это такой...
   -Что это такое я прекрасно знаю, - перебил его Иван. - Зачем? Вроде же уже ясно, что я остаюсь?
   -Ну, - Влад выпятил нижнюю губу и дёрнул худыми острыми плечами, - Симон Юльевич так распорядился. Я не в курсе. Наверное, чтобы выяснить, потянешь ли ты общую программу, - он умолк, загадочно рассматривая своего подопечного. Погрозил пальцем. Какой-то лживый, пародийный жест, словно он сначала собирался постучать себя этой костлявой закорючкой по виску. - А меня ведь предупреждали о тебе, что ты... особенный гость. Ладненько. Увидимся. Не кашляй.
   И он ушёл.
   -Как же, дела у него, - пробубнила себе под нос девушка, едва в коридоре за Владом хлопнула входная дверь. Она тщательно разгладила складки на покрывале и, наконец, выпрямилась. Вся её серьёзность моментально улетучилась. - Ты - мой новый сосед, - радостно сообщила она и даже приподнялась чуть-чуть на мысках от переполнявшего её веселья. - Моя комната первая от лестницы, вот, прямо за стенкой. Как тебя зовут?
   -Ваня, - отозвался Тарьев, слегка озадаченный столь резкой переменой.
   -А меня Надя. Вообще-то Надежда Александровна, но я люблю, чтобы просто по имени. Ты не против?
   -Нисколько.
   -Помочь тебе разложить вещи? - Она показала на Ванин портфель. Под чуть задравшимся в пылу работы рукавом он разглядел несколько маленьких белых крапинок, которые пахли зубной пастой.
   -Я справлюсь, спасибо, - пряча глаза, вежливо отказался Иван. Подошёл к шкафу и принялся разбирать пожитки.
   -Ты самостоятельный, - поразмыслив, заключила Надя.
   -Угу, - буркнул Иван.
   Девушка уселась на кровать, тут же уничтожив весь порядок, который до этого так старательно наводила. Матрас под ней забушевал, заколыхался, что она несколько раз легонька подпрыгнула. Распущенные волосы, волнистые и непослушные, доходящие ей до плеч, распушились и вновь опали.
   -Обожаю кровати, на которых можно прыгать, - заявила Надя. - А ты?
   -Да, наверное, - конфузливо ответил Ваня. Отворил дверцу шкафа. Наклонился, так чтобы собеседнице не было видно смущённого выражения на его лице, и намеренно медленно стал развешивать одежду. Словоохотливая она. Впрочем, совершенно не как Влад. Не составляло большого труда определить, что болтовня молодого человека происходит от нервозности, какого-то почти патологического неудобства в связи с приездом незнакомых людей и возложенной на него руководством ответственности за них. Надя же в противовес ему вела себя искренне, открыто. Даже чересчур открыто. Но что это за инфантилизм такой? А на вскидку, ей не меньше двадцати четырёх - двадцати пяти лет. Тарьев выглянул из своего укрытия. - А вы какой предмет преподаёте?
   -А? - Надя, казалось, не уловила, о чём её спрашивают. Удивлённо воздела вверх золотистые брови и воззрилась на мальчика. Потом притворно поморщилась, махнула тонкой ладошкой. - Неее, - протянула она, - я не учитель. Я сама пока только учусь.
   Вешалка со свитером, которой он тянулся к распорке, так и не достигла цели. Безотчётным движением Иван прижал деревянную скобу к себе, и всё смотрел на девушку. А та, как ни в чём не бывало, мирно сложив на коленях руки, глядела на него. Догадался теперь, чёрт возьми? Молодец. Сгорая от стыда, Иван стиснул зубы, на скулах загуляли желваки. Ни дать, ни взять герой-изобличитель. Зачем нужен был этот ханжеский вопрос? Унизить её, как Влад? Тарьев кивнул, прочистил горло.
   -А давно ли ты... давно ли вы здесь учитесь?
   -Всё в порядке, - мягко оправила его девушка, - можешь обращаться ко мне на "ты". Мы же договорились по именам, значит, можно и на "ты", правда?
   Господи, но она же всё отлично понимает, понимает, что он о ней думает... и всё равно устремлённые на Тарьева глаза сияли бесконечной, незамутнённой обидами добротой, а игривый блеск их был так заразителен, что где-то в груди сам собою тёплой волной рождался смех, исцеляющий, необоримый. Печаль вытекала из сердца под его напором. И вот растаяла, не оставила и тени. Надя задорно тряхнула копной непослушных волос, точно рассеивая тем самым последние недомолвки и приглашая окончательно закрепить между ними какой-то секретный дружеский договор.
   -Ну что, давай на "ты"? - Хитро подмигнула она.
   -Идёт, - пообещал Тарьев. И не смог сдержать улыбки. - Так и будем.
   -Вот и славно! - С энтузиазмом хлопнула себя по коленкам Надя. Вскочила с кровати, чем опять вызвала у капризного матраса бурю эмоций, и в один прыжок очутилась у шкафа, рядом с Ваней. - Значит, дружба?
   -Дружба!
   Они тряхнули друг другу руки. И этот маленький ребячливый ритуал отозвался в душе Ивана настоящим восторгом. Чудесное переживание! Как же был он благодарен ей за этот подарок! Сцепив ладони у пояса, Надя стояла перед ним, почти как нарисованная в своём длинном серовато-голубом платье и синей блузе, в матовом молочном дневном свете, бившем из окна у мальчика за спиной.
   -Уверен, что не нужно помочь тебе с вещами? - Осведомилась она.
   Тарьев задумчиво постучал по подбородку костяшкой согнутого указательного пальца.
   -Если честно, - он галантно отступил немного в сторону, - не помешало бы.
  
   3.
  
   Территория школы была поистине внушительных размеров. Влад вёл мальчика вдоль главной дороги, таким маршрутом, чтобы при минимальных передвижениях тот мог хорошо рассмотреть и запомнить все корпуса, общей численностью в девять штук. В южной части стояли спальные отделения для учеников, среди которых имелись спортивная и игровая площадки, небольшие аллейки под тенистыми деревьями и цветастые садики. Здесь же были задние ворота, выходившие к лысому пяточку в лесу с гигантским вытянутым и рыжим из-за суглинка котлованом и недостроенным фундаментом в нём. Налево от ворот и чуть поодаль от корпусов, находились дачные домики - бывшие ясли, над которыми грозно возвышался старый заржавленный громоотвод. Дачи посменно заселялись обслуживающим персоналом из той категории, чьё присутствие при школе обязательно в любое время дня и ночи. От прошлых владельцев осталось также другое жилое строение, за главными воротами, на повороте с подъездной дороги. Там жили повара и некоторые воспитатели. Влад объяснял, что на самом деле все теперешние школьные владения раньше принадлежали пионерскому лагерю. По каким-то причинам его закрыли, и спустя пару лет фонд Перова выкупил территорию для нужд школы. Тут рядом, прямо за котлованом, между прочим, есть ещё один лагерь, действующий...
   В средней части располагались миниатюрный изолятор и главное здание. Там Тарьев успел побывать вместе с родителями, когда они только приехали. И там же заканчивалась в итоге эта незатейливая экскурсия. Кстати, сказал Влад, сама школа - единственное, что тут перестраивалось. Её пришлось расширять, дабы она вмещала всех учеников, по количеству койко-мест в ученических корпусах. За школой были столовая, спальный корпус для сотрудников с гигантской иглой громоотвода во дворике - более современной версией того, что стоял, тыча в небо, у яслей, - пристройка к летнему бассейну и близ неё, погрязнув шасси в земле, памятник лётчикам Второй Мировой, настоящий боевой истребитель.
   Если пройти по периметру всей территории, обязательно наткнёшься на прорехи в заборе. Через них на реку и к кострищу, на шашлыки, ходили ещё лагерные обитатели. Сейчас, впрочем, прорехи заделали.
   -Помню, я сам когда-то сюда ездил, - проговорил Влад, - ещё в младших классах. Перед тем, как открыли школу, и я... кхем, - он подтянул ворот куртки. - Неважно. Ну что, готов к проверке?
   Иван не затруднил себя ответом. Влад не затруднил себя ожиданием.
   В главном корпусе, в подвале административного крыла оборудовали медицинские кабинеты. Мальчика уже ожидала команда людей в белых халатах с холодными, бесстрастными лицами. Влад молча поручил им Тарьева, и они без излишних комментариев приступили к обследованию. С Ивана сняли куртку, усадили за парту в маленькой комнатушке. Перед ним лежала упаковка фломастеров и чистый лист бумаги. Его попросили нарисовать дом и себя вместе со своей семьёй. Когда он справился, рисунок тут же унесли. На стул напротив села женщина. Она по очереди показывала ему картонные карточки с изображениями различных положений и конфигураций кисти человеческой руки, а от него требовалось описывать, что они, по его мнению, означают. Потом был вопросник, предусматривавший как устные, так и письменные ответы. Тем временем, помимо тестирующих, один или два врача обязательно находились неподалёку и делали какие-то записи в блокнотах.
   Тарьева перевели в соседний кабинет, посадили на высокую койку в центре, постучали молоточком по коленям. Попросили снять рубашку и закатать штанины, лечь. Намазали грудь и икры противно холодящим кожу раствором, после чего прилепили на места мазков тяжеловесные допотопные электроды в виде металлических чашечек. Аппарат в углу выплюнул длинную ленту электрокардиограммы. Снимать проклятые электроды оказалось куда неприятнее, чем нацеплять: медсестра просто сорвала их с тела всей гроздью. Больно. На коже запечатлелись красные кружки. Ивана препроводили в следующее помещение. Надлежало забраться в кресло возле громоздкого нескладного энцефалографа. Сбоку возвышался штатив со множеством трубочек и проводков. На голову мальчику надели сеть из силиконовых жгутов, перекрестья которых удерживались металлическими пластинками. Под пластинки нанесли гель и прицепили к ним провода со штатива. Машина заурчала, загудела. Нельзя было говорить или двигаться. Затем попросили закрыть глаза. Перед носом у него замигала лампочка. От резких одиночных световых всплесков к неуловимо быстрым, раздражающим пульсациям. Вновь вербальный тест, вопросы и ответы. Сняли провода с силиконовыми жгутами, надели удобную эластичную повязку. Под неё поместили другие электроды, подключили к ним жгуты со штатива - машина приступила к считыванию информации о кровеносных сосудах, питающих мозг...
   Его мучили ещё довольно долго. Подвал он покинул в общей сложности без малого через три часа. И на протяжении всего обследования ни одного слова, кроме тестовых вопросов и сухих приказов. Будто он крыса лабораторная или бездушный гомункул. Полярный лёд, несомненно - яблочный леденец, если это проделывают с каждым абитуриентом. За каким только чёртом Перову всё это понадобилось?
   Влад отвёл Ивана в столовую. Еда была пресноватой, но вполне сносной. Через пару минут звонок в школе объявит большую перемену. Час отдыха и полдник перед вечерними занятиями. Занятиями для всех, в том числе и для Ивана.
   -А разве я не увижу сегодня Симона Юльевича? - Поинтересовался Тарьев. Они сидели одни в огромной столовой с широченными, высокими окнами. Перед мальчиком на подносе стояли тарелка борща, испускающее пар второе - картофель-пюре с двумя котлетами и горсткой зелёного горошка, - два куска хлеба на блюдце и компот. Стандартная порция. Влад прихлёбывал из высокого стакана горячий чай.
   -Сегодня не получится, - дуя на чай, меланхолично сказал Влад. Он развернул стул задом наперёд и сидел, сложив локти на спинке и положив на них подбородок. - Странно. Честно говоря, я ждал, что ты сейчас пожалуешься на усталость и не захочешь идти на уроки. Это было бы вполне заслуженно. А зачем тебе Симон Юльевич?
   -Да так... я думал, он захочет поговорить со мной.
   -С чего бы это?
   Вот же привязался.
   -Не знаю. Я так думал.
   -Завтра - может быть. Сегодня нет, - он покрутил стакан. Иван разочарованно ковырнул вилкой разваренную котлету. Опять ждать. - Надежда Александровна всё в твоей комнате сделала? - Вдруг спросил Влад. - Везде убралась, постель заправила?
   -Да. А что?
   -Просто, - он простужено шмыгнул носом, отпил чаю. - Не углядишь, так она обязательно что-нибудь забудет или напортачит. Учится же ещё по вечерам. Среднее образование получает. И на кой оно ей, не пойму?
   -Чего же в этом плохого?
   -Она рассеянная, забывчивая, плохо усваивает материал, - Влад ухватился за возможность развернуть тему. - Плохого в том, что нет никакой пользы. Не сомневаюсь, Перов позволяет ей заниматься этой ерундовой игрой в учёбу, только чтобы она чувствовала себя - как бы это сказать? - наравне с другими. Она, видишь ли, не совсем полноценна в умственном отношении. Иногда ей разрешают присматривать за детьми в младших группах. Она очень любит детей, ну, и, не буду врать, малыши тоже её любят. И всего-то! Поверь, без присмотра за ней самой она бы никогда не справилась, - Влад опрокинул в рот остатки чая. - Это строго между нами, - утвердительно нацелил на Ваню палец. - А она ведь и тебе понравилась? Могу поспорить. Но я к тому, что если заметишь непорядок, не стесняйся, обращайся ко мне, ладно?
   Иван счёл за благо отмолчаться. Он поражался, с каким ядом, с каким наслаждением говорил молодой человек, хотя бы тот и сглаживал скользкие интонации, мастерски маскируя их под обыкновенное светское обсуждение или сплетню. Несмотря на разыгравшийся после длительного пребывания в подвале голод, Иван поспешил завершить трапезу. "Через час, - напомнил ему Влад, - класс N11, на втором этаже. Урок математики. Ужин в восемь". На улице шумели ученики, идущие из школы к столовой. Тарьев предпочёл перед занятиями побыть один и удалился к себе в комнату. Разговор оставил мерзкий осадок. Чем же бедная девушка заслужила такое? Неужто все здесь относятся к ней подобным образом? Иван не верил. И тем сильнее проникался отвращением к молодому человеку и симпатией - к Надежде.
  
  
   Глава 8.
  
   1.
  
   Первая, самая судьбоносная встреча с Перовым в этих стенах для Тарьева произошла внезапно и быстротечно.
   В пятницу утром, двадцать первого сентября, Иван вместе со всеми отправился в школьный корпус. Он не отсидел и получаса скучных утренних занятий, как в класс заглянул Влад и, извинившись перед учителем, попросил мальчика собрать вещи и идти за ним. Они повторили маршрут по административному крылу, каким следовали с родителями, прошли сквозной секретарский кабинет. Молодой человек постучался в директорскую и отворил перед мальчиком дверь.
   -Заходи, - раздалось из кабинета. Тембр приятный, ровный. Влад подтолкнул Ивана внутрь. Щёлкнул язычок дверного замка. По коридору заплясало эхо удаляющихся шагов.
   -Доброе утро, - сказал Тарьев. Стянул с плеча портфель. Помещение оказалось больше, чем он себе представлял. Слева, на восток, выходило целых три окна высотой до самого потолка, без тюлей или штор. Через них проникало достаточно света, чтобы до сумерек работать без электрического освещения. Справа, вдоль западной стены, выстроились гигантские, величественные шкафы, за стеклянными створками которых полки ломились от книг. К шкафам сбоку примыкал компактный диванчик. К южной стене, напротив входа, за спиной у сидящего за широким столом Перова, было пристроено ещё несколько шкафов, поменьше. Центр комнаты с настилом красного узорчатого ковра оставался свободным от мебели. Дальняя, южная её половина лежала на возвышении, примерно на лестничную ступень выше северной.
   Симон Юльевич жестом пригласил Тарьева подойти ближе и присесть на один из стульев, расставленных у стола и близ, вдоль стен.
   -Здравствуй, - поздоровался он. - Рад, наконец, встретиться с тобой. В нормальной обстановке.
   -Я тоже, - Иван прислонил портфель к ножке стула. Он изо всех сил старался успокоиться, унять зачастивший ни с того ни с сего пульс. В горле пересохло. Он сглотнул.
   -Как тебе наши палестины? Спалось хорошо?
   -Замечательно, - со всей вежливостью, какую способен был изобразить в данный момент, отозвался Иван. - Спасибо за отдельный номер.
   -Не стоит.
   Не сводя с мальчика глаз, Перов достал из ящика стопку листов машинописного текста и пролистнул её большим пальцем.
   -Догадываешься, что это?
   -Приблизительно.
   -Это результаты твоих тестов, - вкрадчиво сказал Перов, ловя каждое малейшее изменение на лице собеседника, каждый мельчайший мимический отклик.
   -И как они вам? - Сдержанно спросил Ваня.
   -Если вкратце, то... потрясающе, - тихо, в нарочито неторопливой манере поделился Перов. - Лучше, чем я ожидал. Гораздо.
   Терпение достигло предела. Борясь с тем, чтобы не закричать от снедавшей его томящей, дошедшей уже до самого своего гештальта жажды знать, Иван подался вперёд и с эмфазой в приглушённом голосе произнёс:
   -Чего же вы ожидали? Объясните мне!
   Перов отложил стопку на край стола. Перевёл взгляд на книжные шкафы. Потом на окно. Линзы его очков сделались белыми. На губах заиграла слабая улыбка.
   -Твои ответы в вопроснике, - заговорил Симон, - свидетельствуют о незаурядном интеллекте. О высокой осведомлённости, способности к логическому мышлению. Это подтверждают и данные обследования. И в то же время, - он хохотнул, - вчерашний опыт показывает, что ты не в состоянии управиться с простейшими задачами из математики для третьего класса! - Он развёл руками. - Я бы тоже не отказался от объяснений.
   Попробовали бы вы раскопать в навалах высшей математики правила элементарного деления. Кроме преподавателей в младших классах ими никто и не пользуется. Иван не проронил ни звука. Напряжённо сжал челюсти и подобрался.
   Перов посерьёзнел. Переплетя пальцы, он облокотился о столешницу, бережно укрытую, как и в его московском офисе, защитным стеклом.
   -Полагаю, по доброте душевной ты мне ничего не расскажешь? О том, как забрёл в переулок? О том, что было до, может быть? Я бы хотел знать всё, до последней детали, - рискованный шаг для психолога - идти напрямик. А это значит, понял Иван, что он всё-таки сознаёт, о чём и у кого просит. О да. Это означает равноценный обмен! Только почему при этом обязательно нужно сохранять инкогнито? Чтобы в случае чего можно было пойти на попятные? - Вот что. Поставим эксперимент, - Перов положил перед собой чистый лист и взял наизготовку ручку. - Заключим сделку. Я напишу приказ об освобождении тебя от школьных занятий. Ты знаком со школьным курсом не хуже любого учителя, и тесты тому прямое доказательство, - он осклабился, - если не учитывать промахов с математикой. Этим я фактически предоставлю тебе карт-бланш. Ты будешь волен ходить где угодно и делать что угодно. Согласись, неординарная привилегия?
   С прямой спиной, слегка склонив голову набок, Симон вывел в правом верхнем углу необходимые реквизиты и под ними, посередине листа, размашисто написал: "Приказываю".
   -Взамен, - сказал он, продолжая размеренно водить ручкой по бумаге, - я попрошу от тебя только одного. Я хочу услышать от тебя всё, от начала до конца. Не на одном дыхании, конечно, понемногу, - Симон на мгновенье оторвал взгляд от документа и посмотрел на мальчика. - Но. Во-первых, я оставляю за собой право спрашивать тебя, когда у меня будут возникать вопросы. И, во-вторых, ложь, естественно, не принимается. А я сразу пойму, если ты солжёшь, - ручка замерла над бумагой, над тем местом, где должна стоять подпись. - Ну так как?
   Слова сорвались с его уст прежде, чем Иван сообразил, что делает:
   -С места в карьер, да? А вы уверены в своём решении? Уверены, что правильно выбрали получателя привилегии?
   -Уверен. И даже если я ошибусь, это выясниться быстрее, чем я успею пожалеть.
   -Тогда я добавлю кое-что к нашему соглашению.
   -Говори.
   -Доступ к библиотеке. Неограниченный. К любым книгам и прессе. Без проволочек с записями и контролем.
   -Пожалуйста. Моя личная библиотека также к твоим услугам. Что-нибудь ещё?
   -Да. Я хочу слышать иногда кое-какие ответы и от вас.
   -Этого я обещать не могу. Но, думаю, проблем с ответами у нас не появится. Всё?
   -Свободное посещение любых занятий на моё усмотрение. Даже в старших классах. И без каких-либо обязательств.
   -Старшеклассники будут в восторге от твоих визитов. Хотя, устроить нетрудно.
   -Это всё.
   Перов расписался на документе и удовлетворённо перечитал его. Поднял трубку телефона внутренней связи и попросил зайти секретаршу. Поднялся с кресла, потянулся, размял суставы. Он передал приказ молоденькой секретарше, когда та вошла, дал ей ещё каких-то указаний.
   Малость ошеломлённый тем, сколь стремительно и недвусмысленно развиваются события, Иван подошёл к шкафам-гигантам и растерянно пробежал глазами по корешкам. Учебники, справочники, старинные и современные издания, энциклопедии, художественная литература, альбомы, биографии. Книги по истории, медицине - в подавляющем большинстве психологии и психиатрии, - по биологии, химии, физике, технике, экономике. Травники и научные журналы, книги о разных странах и народах, какие-то блокноты. И то лишь нижние ряды, до которых доставал его взор.
   -Посоветовать тебе что-нибудь? - Перов проводил девушку, вернулся обратно к столу и что-то перебирал в ящике. - Иди сюда.
   Он протянул мальчику файлик. Глянцевая поверхность обтягивала гибкую картонку с приклеенной к ней вырезкой из какого-то периодического издания. Вырезка содержала статью.
   -Это старая вещь, так что пусть остаётся в файле, - сказал Симон. Иван чуть повернул целлофановый прямоугольник, чтобы не мешали блики.
   Раздался сигнал коммутатора. Перов снял трубку. На том конце провода что-то взволнованно затараторили.
   -Хорошо. Да, пропустить, - трубка с коротким звяком опустилась на рычаг. Симон моргнул, поглядел куда-то в пространство. - Ко мне приехал один очень важный человек, и я должен его принять. Тет-а-тет. Ты не мог бы прочесть это у себя? Приходи сюда, когда посчитаешь нужным. Надеюсь, гость к тому времени уже уедет.
   Всё ещё не в себе, Иван монотонно буркнул что-то в ответ, засунул файл в портфель и, покинул директорскую. Перов так и стоял в рефлексии, подле выдвинутого ящика, положив пальцы правой руки на защитное стекло.
   Проходя по вестибюлю, мальчик встретил у поворота к раздевалкам какого-то мужчину. С залысиной на круглой голове, крепко взбитый, с твёрдой, целеустремлённой походкой, тот был одет в дорогой деловой костюм. И толи мальчику почудилось, толи за густым и свежим ароматом туалетной воды от мужчины и вправду сквозил едва уловимый запах краски...
  
   2.
  
   Симон задвинул ящик в стол. Прошёлся к окну. С улицы его вряд ли бы кто-нибудь увидел, зато перед ним все школьные владения были как на ладони. Ваня выходит из подъезда и идёт в корпус N1, мимо волги, у которой курят двое мордоворотов. Охранники визитёра. Вот-вот в кабинет войдёт важный человек. Стоило бы подготовиться.
   Секретарша стучится в дверь и осторожно приоткрывает её.
   -Симон Юльевич? Тут...
   -Впусти его, Наташенька.
   Перов отвернулся от окна и посмотрел на вошедшего.
   -Чем обязан?
   Роман Эдуардович Вавилов, его коллега и частный вкладчик, как всегда хорошо одетый и, несмотря на плотную фигуру, подтянутый, пересёк красный ковёр. Встал у стола на одной с Симоном линии.
   -Делом, - безапелляционно сказал он.
   -Располагайся, раз так, - предложил Симон, показывая на стулья. Гость его предложение проигнорировал. - Чаю? Кофе?
   -Нет, благодарю.
   -А я выпью, - Перов соединился по коммутатору с секретаршей и попросил принести стаканчик чаю, покрепче, с сахаром и лимоном. - Что ж за дело такое, что нельзя по телефону обсудить? Зачем ехал к нам в такую глухомань?
   -Это конфиденциально и касается наших специфических фондовых вопросов, - обстоятельно произнёс Вавилов. - Нежелательно, чтобы кто-то посторонний вмешивался в ход беседы. Ни милая Наташа, ни кто-либо другой.
   -Понимаю, - Перов присел в кресло и медленно поворачивался на вращающейся ножке то влево, то вправо. Вошла Наташенька и под пристальным взглядом Романа Эдуардовича поставила перед директором стакан чая. Ушла.
   -Закончили? - Осведомился Вавилов.
   -Угу, - Перов дотронулся до стекла. Горячее. Он нажал кнопку коммутатора. - Наташ, пусть нас никто не тревожит, пока мы разговариваем.
   -Хорошо, Симон Юльевич.
   -Итак, валяй. Что за дело?
   Вавилов подступил к самому столу. Вместе с дыханием из его рта мерными порциями распространялся едва различимый запах ацетона.
   -Убрал бы ты подальше эту беспечность. Я покамест на добровольнических началах приехал, с миссией мира, если это выражение тут уместно. Но смею тебя заверить, всё могло быть иначе. Сим, кое-кому не нравится, как ты распоряжаешься нашими деньгами. А они принадлежат опасным людям. Не забывай это.
   -О, я помню. Только чем кое-кому не нравится, как я управляюсь с их деньгами?
   -Все операции ведь оставляют следы на бумаге. Тебе ли не знать?
   Перов пожал плечами и скривил рот.
   -И что?
   -Перестань, я тебя прошу, - наполовину презрительно, наполовину насмешливо фыркнул Вавилов. - Любой дурак, заглянув в журнал операций, поймёт, что часть вложений тратится с твоей стороны произвольно, без ведома остальных.
   -А разве это не было частью нашего договора?
   -Речь шла о проценте для прикрытия, а не о самовольных тратах!
   -Так ты это называешь - самовольные траты? Думаешь, я кладу их себе в карман? Эй! Помимо вас у меня ещё целая школа на шее!
   -Я, - Роман Эдуардович предостерегающе воздел вверх указательный палец, - ничего не утверждаю. Но факт всё же остаётся фактом. Риски и так огромные, наши потери растут. Есть установленные рамки, и они были нарушены.
   Симон, крутивший меж ладоней стакан с чаем, потянулся вперёд. Нижняя челюсть со щелчком съехала вбок, он нахмурился. Поставил стакан. Сложил руки на животе и шумно выдохнул носом.
   -Ладно, - сказал он после минутной паузы. - К чему мы идём?
   Вавилов растянул губы в хищном оскале и опустился на ближайший стул.
   -К твоей власти, - он облокотился о стол, поправил подставку для карандашей, подвинул поровнее две катушки скотча. - К твоему безоговорочному месту в фонде. Видишь ли, многие озабочены, что лишь один из нас облечён такой властью, которая позволяет управлять средствами других. Довольно большими средствами! И мы хотим сатисфакции. Несколько уравнять наши права. Сечёшь?
   -Секу... и что, - изогнув брови, промямлил Перов, - всё так далеко зашло?
   -Боюсь, дальше могут пойти угрозы, Сим. А за ним, ну, ты понимаешь, уже что угодно...
   -Как же я разделю со всеми вами место управляющего? Разорвусь что ли?
   -Не со всеми! - Ликующе, бодро, чуть ли не с неподдельной лаской в голосе сказал Вавилов. - Всем это и незачем. Одному, двум, трём. Сначала одному, чтобы команда почувствовала себя спокойней.
   Плаксивое, испуганное выражение исчезло с лица Симона. Точно он грим стёр. Настала очередь Вавилова хмурить лоб.
   -Значит, мне надо отдать кому-то часть полномочий? - Спросил Перов. - Чтобы команда почувствовала себя... в безопасности, вне риска потерять из-за меня свои деньги. Правильно?
   -Да...
   -А позволь-ка узнать, это ведь не коллективное решение?
   Вавилов подозрительно покосился на директора.
   -Ну, что, правда, всем станет легче, если я приду на следующее собрание в обнимку со своим подельником и скажу: вот, теперь мы будем распоряжаться вашим воровским барахлом вместе?
   -Постой, - успокаивающе сказал Роман, - ты не так...
   -Всё я так усёк, как ты изволил ляпнуть, - Симон залпом выпил до дна горячий чай. - Но помимо того, что это предложение в принципе, само по себе тупо, у меня есть для тебя ещё несколько аргументов. Послушаешь?
   Вавилов, который, по-видимому, подвязался идти до победного конца, утвердительно мотнул головой.
   -Почему бы и нет.
   Перов поковырялся в верхнем ящике стола, справа, и вынул из него тоненькое досье. Положил перед собой, однако раскрывать не стал. Накрыв папку рукой, он неотрывно смотрел на упитанного, самоуверенного визави. Тот держался с достоинством, надо отдать ему должное. Ни в алчности, ни в хитрости, ни в крепких нервах ему не откажешь. Окажись на месте Перова кто-нибудь другой, бедолага прогнулся бы под Вавиловым, и тот запросто крутил бы фондом, как связкой ключей на верёвке. Конечно, есть вероятность, что у него припасён кто-то в арьергарде, но - раз на рожон вылез именно он, ему и платить.
   -Ну? Я слушаю, - подгонял Симона Роман Эдуардович. Перов прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Смакуя каждое слово, он вымолвил:
   -Улица Строителей, 10, квартира 12. Дочери ходят в общеобразовательную школу N11. Уходят в восемь. Возвращаются в половине четвёртого. Жена не работает, в день покидает квартиру не чаще пары-тройки раз. По выходным вместе выезжаете в загородный дом на Медвежьих озёрах. Охрана плохая, - он вытащил вложенную в досье анонимку и подтолкнул к Вавилову. На стекле под пальцами Романа появились матовые кружки. Испарина. - Твоё?
   Вавилов как язык проглотил. Дышал он хрипло и тяжёло, с натугой. Изо рта буквально разило ацетоном. Шок спровоцировал приступ гипергликемии и с его приближением характерный для диабетиков запах усиливался. Было ли это расчётом или давним, стыдливым детским стремлением заретушировать собственную ущербность, но Вавилов тщательно скрывал свой недуг от фондовых товарищей, деловых партнёров, знакомых и друзей. Настолько тщательно, что этой информации не значилось даже в досье. Перов обнаружил тайну случайно. Тонкое обоняние помогло уловить несвойственный здоровому человеку аромат, а наблюдение выявило затем и другие симптомы.
   -Ах ты сука! - багровея, прошипел Вавилов. - Следил за мной, козёл? Нанял кого-нибудь, или сам разнюхивал? Не дай бог ты хоть...
   -Тише, тише. Тебе не пора делать инъекцию?
   -Ч... чего?
   -Инсулин, - пояснил Перов. - По-моему, немножко беспокойства тебе не в пользу. Отдышка ни к чёрту, вспотел, во рту, наверное, пересохло. Повышенный сахар вызывает жуткую жажду. И мочиться постоянно хочется. Я прав?
   -Заткнись, - процедил Роман, вставая на ватные ноги.
   -Не комплексуй. Укол, и всё в ажуре. Ты же не забыл взять с собой ампулу, когда отправлялся в дальнюю поездку?
   -За эти фокусы знаешь, что с тобой будет? - Зрачки у Вавилова расширились, бычьи глаза вылезли из орбит. - Когда я расскажу остальным, что ты за нами шпионишь, с тебя семь шкур спустят!
   -Неужели? - Симон тоже поднялся и раскрыл папку. - Дерзни, - Роман уставился на квадратики чёрно-белых фотографий своих жены и дочерей. Пунцовый оттенок на щеках сменился бледностью. - Хреново, да? Доканывает, когда вот так едешь себе к кому-нибудь в полной убеждённости, что ты неуязвим, что ты, чёрт возьми, бессмертен и всемогущ, что сейчас отхватишь приличный кусок, - в раже, он повысил тон, - сделаешь всех, а тебя не то что заворачивают, но ещё и раком ставят?
   -Если ты... посмеешь до них хотя бы...
   -Завали глотку, - прорычал Перов, исподлобья глядя на него, вдруг превратившегося из опрятного, подтянутого мужчины в столь жалкое, беспомощное создание. - И постарайся вдолбить в свою лысую башку. Ты или кто-то ещё попытается поиметь меня, - он провёл ногтями по фотографиям, - я начну передел отношений с них. Рвался в союзники? Я тебя приму. Отныне моё благополучие - и твоя забота тоже. А теперь проваливай!
  
   3.
  
   Парк размяк от осенней волглости. Отойдёшь от дорожки на шаг, и ноги тонут в густой жиже. Болото. И, несмотря на это, было довольно людно, погода держалась тёплая. Пошатываясь и по-птичьи взмахивая руками, чтобы не потерять равновесие, Кира прохлюпала к узкой заваленной лестнице на самом краю парка, том, что примыкает к Ленинградскому проспекту. Ветхое каменное сооружение, вероятно, раньше служило входом в общественный туалет. Попахивало не ахти, но надёжнее наблюдательных пунктов в щербатом строе деревьев она не нашла. Добравшись до площадки вокруг спуска, Кира стряхнула с ботинок грязь и осторожно выглянула из-за стены. В отдалении стояли двое: молодая оборванная женщина и кряжистый, обрюзгший старичок в светло-сером костюмчике-двойке - скупщик. Критически щурясь, он так и этак вертел перед глазами маленькую серебристую вещицу.
   Всё завертелось с того, что, проснувшись сегодня утром в своей подвальной коморке - Кира сама предпочла этот уединённый уголок всем многоместным закоулкам, подальше от вечерних попоек, перегара и нечленораздельных блеяний по ночам, - она обнаружила пропажу. Пока она спала, кто-то стащил её брошь. Вообще-то, живя в комунне пьянчуг и мазуриков, Кира поневоле научилась расставаться с вещами легко, не питать особой приверженности всяким безделушкам. В конце концов, вещь - это просто вещь. Бывало, конечно, она прихватывала себе какую-нибудь мелочь, однако не охраняла её так фанатично, как, к примеру, баба Даша - это вам ещё та коробочка! Брошь же была дорога Кире, дорога по-настоящему. Мама рассказывала однажды, что когда Кира была совсем ещё младенцем, бабушка в подарок приколола эту брошку к её распашонке. Это был единственный раз, когда Кира виделась с бабушкой.
   Поначалу она думала на Глеба. Неотёсанный, мерзкий придурок. Он постоянно смотрит на неё... ну, не хорошо так, как нельзя смотреть. А баба Даша почему-то всё время хвалит его, что он, мол, хозяйственный, работящий, притащит что надо, денег принесёт, не пропадёшь с ним одним словом. Так или иначе, Глеб оказался ни при чём. Он всю ночь напролёт пропивал с Госпожой Коробочкой последние бутылки из загашника, и к утру лыка не вязал.
   Изрядно пометавшись по подвалу и уже отчаявшись отыскать свою брошку, Кира услыхала как Машка, сивая Саввкина молодка, не знающая меры ни в выпивке, ни в чём-либо вообще, выспрашивает у кого-то про скупщика. Комунна всё добро, что не получалось приспособить в ночлежке, сбывала нескольким скупщикам в этом районе. Они охотно грабили бродячих воров, платя им за краденый товар по самому мизеру и перепродавая затем во сто раз дороже. Машке указали, что один из таких скупщиков работает по соседству, учителем в школе-интернате, и по ювелирной части лучше обращаться к нему.
   Всю дорогу до интерната Кира пыталась незаметно подкрасться к Машке и исподтишка стащить у неё брошь. Вотще. На открытом пространстве, не в толпе, проще уж сразу пойти в атаку. Но попробуй Кира отнять брошку силой, получила бы тумаков. Машка была девкой дородной и по росту вдвое больше неё. Жаловаться матери бесполезно, а об остальных и думать не стоит. Ситуация...
   Машка вошла в интернат и минут десять Кира ждала под окнами. От нечего делать, она заглянула внутрь. Какой-то класс. До недавних пор Кира тоже ходила в школу. Преподаватель апатично водит по доске мелом. Паренёк на галёрке, постарше неё, сидит, сложив руки на парте и уткнувшись в них лбом. Если он не дрыхнет, то у него, несомненно, самый мелкий почерк в мире. Другой мальчишка увидел её и принялся строить рожи. Она в долгу не осталась. Потом забава ей надоела, и она соскочила с выступа под окном. Ей вспомнился малыш, который попался Глебу под горячую руку пару дней назад. Странный мальчуган.
   Взвизгнули двери, и из интерната появилась Машка. Кира юркнула за угол. Женщина направилась в парк и бродила там с четверть часа, ожидая звонка на перемену. Вскоре школьные коридоры наполнил ученический раздрай. Из дверей вышел старичок и также направил стопы в парк, прямиком к Машке...
   Тьфу, пропасть! Кира переминалась с ноги на ногу в своём замусоренном убежище, пальцы нервно теребили пуговицу на куртке. Продала Машка бабушкин подарок! Зараза... ну не жилось ей спокойно! Кира изо всех сил сдерживала слёзы. Не любила плакать. Никогда. Она постаралась не замечать, как дёргается подбородок, и как от обиды сдавило горьким жаром горло.
   Старик расплатился, засунул брошку в карман, и они разошлись.
   Проблема обрисовалась чётче некуда. Единственно дорогая ей вещь попала к ростовщику. Позже тот найдёт покупателя или отнесёт её на рынок. Кира закусила губу. Пока ещё не поздно она обязана вернуть брошь. Во что бы то ни стало. Надо... надо только проследить за ним до его квартиры и вызнать расписание, по которому он работает. С замком-то она как-нибудь управится...
  
  
   Глава 9.
  
   1.
  
   Суббота, двадцать второго сентября, как и пятница, началась в кабинете директора. А примерно через час Иван уже сидел в аллейке позади спальных корпусов и читал следующую рукопись. Тарьев думал, в честь выходных приедут родители, но Перов отговорил их, наплетя какой-то педагогической чепухи про адаптацию в новой среде. Ивану он объяснил это нежеланием прерывать их маленький совместный эксперимент. Тем более что вчера он принёс свои плоды. Не те, однако, которых Симон ждал - свидетельствовал его тон, мрачный и как будто расстроенный...
   Вчерашняя статья была вырезана из старого научного журнала и посвящалась описанию ряда экзотических расстройств человеческой психики. Отрывок, что привлёк внимание Ивана, как и все прочие, был озаглавлен курсивным выделением: "ликантропия". Это бредовое состояние, говорилось в статье, при котором человек отождествляет себя с волком и ведёт себя сообразно этому животному. Во время пароксизмов, сопровождающихся лихорадкой и сильной жаждой, больной физически ощущает телесные метаморфозы; соответствующим образом изменяется и его сознание. Исток расстройства может находиться в целом букете иных душевных заболеваний, и само по себе оно является производным. По вполне понятным причинам больные ликантропией считаются опасными для себя и для окружающих, и подлежат принудительному лечению.
   Тарьев уже рассматривал своё состояние, как болезнь. Версия была неубедительна тогда, такой же осталась и теперь. Вернувшись к Перову, он отдал ему статью. Тот буднично спросил, как Иван её находит, и мальчик без околичностей признался, что его заинтриговал отрывок про ликантропию. Каковы его мысли об этом отрывке? Он сочувствует больным, и нет, сам себя больным не считает, если директор к тому клонит. Дальше Перов расспрашивал его о событиях вторника. О том, как Иван оказался в больнице. Тарьев решил не лукавить. В его положении разницы между ложью и неверием его рассказу нет. Буде же Перов настроен воспринимать всё всёрьёз, то лучше говорить правду. Тарьев начал с побега. Поведал о путешествии и погоне. О девочке, и о пьянице, который отнял у него деньги. О недомогании и наступившем затем подъёме, эмоциональном и физическом. Закончил потерей памяти. Незнакомый дворик, машина, водитель... и провал. Перов сидел неподвижно, слушал молча, внимательно. Только раз его глаза загорелись - когда Иван упомянул о своих загадочных преследователях. Он мог бы задать кучу вопросов, проясняя отдельные моменты и детали, из которых составилась бы полная картина происшедшего. От жизни с Кирой, до настоящей секунды. Симон этого не сделал, посидел ещё молча, цокнул языком. И осведомился, не посоветовать ли Ивану ещё какого-нибудь чтива?
   Изучив очередную статью - лично переписанный откуда-то Перовым отрывок, - Иван открыл для себя две истины. Во-первых, он сообразил, что в этих статьях и заключается то, что Перов называл отсутствием проблем с ответами. Симон будет и дальше так общаться с мальчиком, избегая каких-либо прямых объяснений. А во-вторых, пелена загадочности над таинственными и жестокими преследователями Ивана, которые между тем со вторника не давали более о себе знать, наконец-то немного рассеялась.
   Есть народное поверье, читал Тарьев, что под рождество ходят по земле, по городам и деревням мальчики-калеки и созывают людей на поклонение нечистой силе. Тех, кто отказывается, они избивают железными прутами, и когда упадёт с человека первая капля крови, он оборачивается волком, и двенадцать дней живёт в таком обличье. Более слабый зверь будет нападать на стада животных, и кормиться мясом домашнего скота. Те, в ком зверь сильнее, станут нападать на людей. А, не отвратившись от охоты, смогут и дальше жить в зверином облике...
  
   Перов между тем размышлял над услышанным. Тут многое стоило обмозговать. Главное Иван таки сказал. Эти духи, его "преследователи". Они приходили к нему, направляли его к какой-то цели, как в своё время направляли Перова. Корни их с Иваном историй, по сути, были схожи. Цели же отстояли друг от друга, словно магнитные полюса. Мальчик и не задумывался об основной стороне своего положения. Симон наоборот извлекал из него выгоду. Выражаясь языком метафор, они будто составляли две разные сущности одного мистического тела. Не случайно их свели вместе. Для сотрудничества? Для борьбы? Что-то это значит... выяснится, когда Перов услышит весь рассказ.
   Ход его рассуждений был прерван сигналом коммутатора. Наташенька сообщала о звонке из Москвы. Перов попросил соединить. Динамик пробубнил ему в ухо неприятную весть: Вавилов выходит из кампании. Перов перестарался, упраздняя его амбиции. Он больше не хочет участвовать в бизнесе. Он получит свою ежемесячную долю и прекратит инвестиции. Кое-кто из его фондовых товарищей был в курсе, что он собирался навестить Симона - разумеется, без намёков на то, зачем ему это понадобилось, - и вот теперь новость облетела всех. И все встревожены. Почему вдруг сразу после визита к Перову Роман Эдуардович покидает их клуб?
   Чёрт возьми! Симон саданул кулаком по столу. Очки подпрыгнули и съехали по переносице. Толстый напыщенный болван! Гонор совсем мозги отшиб. Придётся ехать в Москву, разгонять зачинающуюся бурю, которую устроил этот идиот.
   Автомобиль вынырнул из леса и повернул на шоссе. Перов немного остыл, и ему в голову внезапно пришло: вот и крен. Эти демоны-хитрецы в обличье искалеченных подростков с их жуткими кнутами никогда ничего не делают зря. Они свели вместе его и мальчика, одинаковых по природе, но в сути таких диаметрально разных, и вот произошёл крен, нарушился какой-то сверхъестественный баланс. Хотя... всё, возможно, обстоит иначе. Кому ведомо?
   Симон от досады скрипнул зубами. Он запутался. Ну, успокоил он себя, ведь если ничего не изменится, мальчику некуда отсюда деться, верно?
  
   2.
  
   Не дочитав, Тарьев убрал рукопись в портфель. То, что дал ему Перов в обмен на утреннюю воскресную беседу, было гораздо менее информативно, нежели предыдущие два экземпляра, хотя куда объёмнее: коллекция упакованных в целлофан тетрадных листов занимала половину портфеля. Легенды, мифы, предания. Щедро, конечно, но если честно, Перов мог бы выделить что-нибудь и посущественней за его сегодняшний отчёт. Директор всё-таки ступил на зыбкую почву "взрослого прошлого" Ивана. Тарьеву стоило огромных волевых усилий переступить через себя и поведать о своей прежней жизни, той, что была у него до выстрела. До понедельника семнадцатого сентября, 1990 года. О взрослой жизни, где у него есть любимая девушка, работа, дом. При этом он сам ощущал себя, точно пациент психбольницы на групповом сеансе. Перов выглядел устало. Слушал он, как и вчера, внимательно, лишь изредка перебивая рассказчика какими-то мелкими вопросами. Казалось, его едва смутило невероятное повествование. Иван от всей души надеялся, что он сочтёт его вымыслом. Мрачный и хмурый, Перов пододвинул к мальчику по стеклу измятый файл и показал взглядом на дверь. У Ивана была шальная идея попросить директора отвезти его на день в город - повидать Киру. Не ровен час, уговорить его забрать девочку с собой. Однако стойкое чувство неизвестно откуда взявшейся холодности, неприязни, исходившей от директора, остановило его. Будто ему стакан ледяной воды в лицо выплеснули. Ничего. Он отыщет другой способ выбраться отсюда. Хоть бы и ненадолго.
   Иван вышел из уютной аллейки и направился к столовой. Чтение на свежем воздухе нагоняло аппетит. У школы он увидел Надю. Навьюченная стираным бельём девушка семенила за кастеляншей, грузной смуглой женщиной с чёрными усиками. Та вела её по зелёному лугу сбоку здания, вдоль натянутых от стены до железных столбов длинных верёвок. Развешивала простыни, наволочки и пододеяльники и подпирала провисшие верёвки деревянными рогатинами. Утяжелённое влагой бельё парусило. Иван помахал Наде. Девушка ответила ему улыбкой.
   В субботу Тарьеву не удалось попасть к Перову во второй раз. Секретарша сказала, он уехал по какому-то чрезвычайно неотложному делу. Мальчик вернулся в корпус. Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Оттуда разносились звуки шагов и тихий монотонный голос девушки, выдававший крайнюю степень сосредоточенности. Как выяснилось, она готовилась к контрольной и очень беспокоилась, что не напишет её. Работа отнимала много времени, и его недостаток плохо сказывался на понимании некоторых тем. В результате многие контрольные не единожды приходилось переписывать, а получение аттестата о среднем образовании всё откладывалось и откладывалось. Тарьев охотно предложил Наде свою помощь.
   Изначально девушка согласилась, просто чтобы занять мальчика, безо всяких мыслей о сколько-нибудь реальной помощи. Но процесс оказался столь плодотворен, что скоро она об этом забыла. Сражение с учебником по геометрии длилось аж до половины восьмого, и в итоге они вместе добились определённых успехов. В восемь Надя отправилась в школу. А в девять Ивану уже было известно, что учитель вознаградил их труды твёрдой "четвёркой". В воскресенье Наде предстояло ещё два испытания. Диктант и контрольная по алгебре. С русским языком они управились в тот же вечер, а насчёт алгебры условились встретиться после диктанта в школьной библиотеке. Остаток вечера они провели, сидя у Нади в комнате и болтая.
   Как-то зимой, рассказывала Надя, её отрядили помощницей к Марье Олеговне, самой старшей и самой строгой воспитательнице в школе, и девушка сопровождала её в походе с детьми в соседний лагерь. Школьникам разрешали приходить покататься с ледянки - здоровой, как айсберг, деревянной горки, которую на зиму долго и основательно заливали водой, пока она не превращалась в олимпийский трамплин. Мастер спорта по фигурному катанию в прошлом, Марья Олеговна, прямая и непоколебимая, стояла внизу при исполнении начальственных обязанностей, а более молодой и ловкой Наде, которая к спорту никакого отношения не имела, пришлось забираться наверх, в похожий на беседку просторный короб с двускатной крышей, и помогать детям покорять заснеженные высоты. Дети катались до посинения и к концу вылазки почти у всех на довольных румяных физиономиях под носом обозначились заиндевелые разводы. Самые стойкие ещё находили силы залезть по крутой, что отвесная скала, лестнице, упасть на широкую ленту спуска и, визжа, съехать опять вниз, и даже повторить всё снова. У одного мальчишки в коробе развязался пояс на шубке, и Надя некоторое время ковырялась, пытаясь его завязать. Марья Олеговна с по-спартански суровым лицом мужественно поднялась посмотреть, в чём там дело у незадачливой помощницы, но к тому моменту Надя уже справилась, и малыш укатил по ледяной дорожке.
   -Что тут у вас? - Надя объяснила. - М-м. Ну-ну.
   -А вы не хотите прокатиться?
   -Боже упаси.
   Но тут выяснилось, что нисхождение по скользкой, коварно наклонённой лестнице чревато массой неизгладимых воспоминаний о коротком и захватывающем путешествии навстречу земному притяжению.
   -Ой, что ж делать-то? - Бормотала грудным, гудящим как электричество в испорченной розетке контральто Марья Олеговна.
   Надя упёрлась руками ей в спину и под громкие протесты подтолкнула к дорожке. Для своих пятидесяти двух старшая воспитательница довольно долго продержалась на ногах. Потом, по мере ускорения, неуклюже присела, и то и дело сдавленно и отрывисто выкрикивала что-то звонкое, связанное с какой-то "мухой". Надя скатилась следом за нею, и с порцией пробирающего до костей взгляда всё-таки получила сдержанное "спасибо", тихо, чтобы дети не слышали.
   Победа на трудной контрольной воодушевляла Надю, повесть у неё выходила легко и живо. Она всё никак не могла наговориться. От голоса её, точно от кисти забывшегося в работе художника, бурно разлетались яркими всполохами краски, раскрывали в словах множество новых забавных деталей. Иван слушал с удовольствием. История увлекала их обоих далеко-далеко, от этого дня, от завтрашних переживаний.
   А минувшим летом, продолжала Надя, случилось кое-что посерьёзнее. В летние месяцы некоторых учеников родители увозят домой. Рабочие графики разрежаются, появляется уйма свободного времени. Неотлучные от школы воспитанники проводят его в занятиях по специальной облегчённой программе и играх. Посменные служащие обычно, за неимением иных развлечений, - за посиделками на берегу Истры, где она сворачивает за мостом, становится шире, глубже и медлительнее, или у дачных домиков в старой части школы. В один такой знойный ленивый вечер кто-то из работников, Надя уже и забыла кто, по возвращении с купания в бодряще холодной реке пригласил её, праздношатающуюся, присоединиться к застолью. В весёлой компании было человек десять, не меньше: сотрудники воспитательского и преподавательского стана, столовой, лазарета, штатные техники и электрики. Из разнообразия предлагаемого спиртного она наугад выбрала красное вино, от которого у неё тут же закружилась голова, и затем пила только чай со сладостями, да изредка вставляла несмело пару-другую словечек в общих обсуждениях.
   Солнце уже клонилось на боковую, когда поступила заманчивая во всех отношениях идея отправиться за черникой.
   -Да я место знаю, здесь недалеко! - Веско перебила все малокровные "против" подвыпившая Клавдия Максимовна, дебелая женщина средних лет, работавшая поварихой в школьной кухне. Надя редко с ней виделась, но от других знала, что у Клавдии Максимовны чрезвычайно тяжёлый характер и что с ней никто никогда не ладит. Её супруг, Егор Вениаминыч, лысоватый мужчина в майке, с обвислыми казацкими усами и тоже довольно полнотелый, тоскливо покосился на неё прищуренным глазом и горько вздохнул. Поговаривали, что больше всех с сутяжной поварихой не ладил именно он.
   Половина компании соловьиной стаей шумно потянулась за солнцем, через задние ворота в лес, к болотам, искать чернику. Надя осталась за столом допивать чай и удивилась только, почему они не взяли с собой корзинки для ягод или ведра какого. На что Егор Вениаминыч ответил простодушно:
   -А зачем им?
   Надя пожала плечами и положила себе ещё шарлотки, испечённой специально по случаю.
   Смеркалось. Ветер подул прохладный, налетели комары, и застолье переместилось в домик. Ягодники всё не возвращались.
   -Да где ж их леший носит? - Спросил кто-то.
   -Авось и носит где-нибудь.
   Но буквально в то же мгновение в дверь ввалились четыре бледные как смерть фигуры. Застонали, запыхтели, уселись за стол. Им налили. Они выпили.
   -Егорка... - сказала женщина из ягодников. Надя с ней была не знакома. - Жена-то твоя в болоте осталась...
   Они бродили среди топких буераков в проплешинах леса, распугивали песнями змей и объедали черничные кусты. В темноте, в опасной близости от самого края твёрдой почвы, Клавдию Максимовну угораздило споткнуться о какую-то корягу. Она упала в стоялую жижу, угодив прямо в трясину, и её стало затягивать на дно. Во хмелю друзья терпящей бедствие поварихи перепугались до беспамятства и убежали за помощью. А когда добежали до школы, поняли, что помощь вести уже поздно.
   Егор Вениаминыч смотрел на женщину с минуту. Опёрся мясистыми руками на стол, скосил челюсть набок. Грустно покивал, глядя в пустой стакан. В полной тишине налил всем ещё из большой бутылки с мутной жидкостью. Потом - себе. Вздохнул прежним своим горьким вздохом и предложил тост:
   -Ну, выпьем за новопреставленную рабу Божию Клавдию.
   И едва все встали, чтобы почтить память усопшей... как та сама, собственнолично к ним явилась, страшная, вся в подсыхающей грязи, увешанная зелёной тиной и ряской. Женщина, которая сообщила о погибели несчастной, перекрестилась.
   От Клавдии Максимовны досталось всем. Даже Надя не избежала наказания за халатно пренебрежительное отношение к её персоне. Хуже всех пришлось супругу Егору, который, спасаясь от побоев, вылез в окно и свалился в заросли крапивы. Навоевавшись, повариха уселась на скамью у стола и разрыдалась, и всё сетовала на предательскую неверность друзей. Позже она рассказала, как нашарила в темноте поваленный ствол молодой тоненькой берёзки и по нему тихим сапом выбралась из болота...
   Иван ещё долго сидел у Нади, прежде чем уйти к себе. Спать он в ту ночь лёг в отличном настроении.
  
   3.
  
   Назавтра, в воскресенье днём, после чтения в аллее, пользуясь своей привилегированностью, Иван отобедал на час раньше положенного срока. Благодаря своему исключительному положению он мог избегать ненужных контактов с другими учениками и приходить в столовую, когда там ещё никого нет, или когда все уже ушли. Никто из персонала не задавал ему вопросов. Учителя и прочие представители местного управляющего сословия вообще старались говорить с ним поменьше, ограничивались только приветствиями и справлялись, как у него дела, не слушая, что он им отвечает. Иван подозревал причастность к этому бойкоту Перова. Что-то вроде табу, или негласного распоряжения держаться подальше, дабы мальчик был предоставлен ему одному. Ну и пусть, так даже и лучше. Тем более, не считая директора и Нади, не столь уж много времени он проводил в чьём-либо обществе. Правом посещать занятия Иван воспользовался только один раз, в пятницу, и это оказалось уморительно скучно. Шёл урок физики. Материал был Ивану знаком - и успешно забыт. Старшеклассники то и дело отвлекались от учительского бубнения, чтобы разглядеть как следует пижонистого субъекта на задней парте, которому почему-то безо всякого нарекания разрешили зайти посреди занятий и бесцеремонно усесться позади них. Не уйди Тарьев тогда до звонка, эти глазастые школяры с раздражением по всему лицу от неловкого бритья, устроили бы ему в коридоре взбучку за нарушение их личной территории.
   Иван промокнул губы салфеткой и покинул столовую. До встречи с Надей оставалось ещё достаточно времени, чтобы покойно, в одиночестве посидеть в библиотеке и не торопясь дочитать рукопись. Может, найти ещё что-нибудь, связанное со вчерашним поверьем.
   Библиотека не пользовалась у учеников особой популярностью. Иван был первым и скорее всего последним посетителем за день. Библиотекарша одарила его скептическим взглядом, беззастенчиво рассматривая не по-детски интеллигентную наружность, с изяществом повязанный вокруг шеи точно галстук узкий шарф, зачёсанные назад волосы. Услышав, какие посетителю требуются книги, она с ещё большим скепсисом изогнула вверх тонкую бровь. Но, узнав имя мальчика, без лишних проволочек достала всё, что он просил.
   Здесь же в помещении для читателей были расставлены удобные круглые столики. Иван расположился за одним, достал файл и нашёл в тексте то место, на котором остановился. Где-то за стойкой, на периферии зрения маячила фигура любопытной библиотекарши. Висок начинало жечь от её взгляда. Тарьев не выдержал и сердито уставился ей в глаза. Женщина тут же прижала ко рту кулачок и закашлялась.
   -Если понадоблюсь, я буду там, - сказала она, махнула куда-то вглубь книжных шкафов и удалилась.
   Иван погрузился в чтение.
   Народные предания были до безобразия похожи друг на друга и в принципе представляли собой вариации одного и того же фольклорного мотива. От истории к истории менялось лишь место действия, количество подробностей и некоторые отдельные прикрасы. Мальчик пролистывал страницу за страницей, едва удостаивая вниманием дворян, сражавшихся с чудовищными волками. Главная линия здесь выдерживалась примерно так: припозднившийся путник встречал по дороге домой насмерть перепуганного друга, егеря или охотника. Знакомец рассказывал об ужасной стычке в лесу. Говорил, что в последний момент изловчился отсечь зверю лапу и тем спастись. Развязывал походный мешок с намерением явить пред неверующие очи в доказательство своих слов конечность животного, а там необъяснимым образом находилась человеческая рука, на которой первый путешественник обыкновенно признавал перстень дорогой жены, либо выяснял дома, что его супруга тяжело ранена: у неё была отрублена кисть руки.
   А вот какой-то нерядовой сюжет. Записи о голодной зиме 17... года, когда округу неназванной французской феодальной глуши терроризировал монстр-людоед. Фермеры, которым посчастливилось выжить после ночного похода на неясный шум в оскудевший от зимних холодов скотный двор, описывали его, как гигантских размеров волка, в шаге передвигавшегося подобно человеку, на задних лапах. На бегу он вставал на все четыре и тогда по сугробам за ним не могли угнаться даже самые быстрые лошади. Люди боялись выходить в тёмное время на улицы, но по слухам и крепкие засовы иной раз не способны были защитить от нападения. Не брали зверя и пули с картечью. Ночью, в вьюгу, трудно было сказать, промахивались стреляющие, или же то серо-белая шкура чудовища отражала заряды.
   История гласит, что феодалу, господину тех мест, надоело терпеть бесчинства зверя. Перестал он надеяться и на своих егерей с охотниками, чьи ружья производили толку не больше ярмарочных хлопушек. Землевладелец приказал собрать все копья в замке, снять с них острые наконечники и прикрепить к своим фамильным доспехам. Снарядил с собой людей поопытнее, снабдил их оружием, вилами и мушкетами, а себе прикрепил к поясу большой рожок с порохом и кресало. Засветло в лесу устроили засаду. Сопровождающие расселись на деревьях, образовав тем самым круг, в центре коего на земле стоял феодал. Опустилась ночь. Из продовольственных запасников загодя был извлечён приличный кусок мяса. Феодал притащил его в утеплённом кожаном мешке и когда достал, от ломтя на холоде, распространяя запах крови, повалил пар.
   Хищник пришёл быстро. Из мглы раздалось долгое утробное рычание - такое низкое и гулкое вряд ли мог бы производить даже очень крупный медведь, - и вот зверь показался охотникам на глаза. Поистине гигантское, вселяющее страх создание! Оно было выше самого высокого из них на голову, если не больше, с мощной широкой грудью и почти прямой спиной. Его передние лапы были развиты очень хорошо. До человеческих им не хватало разве что достаточно длинных и гибких пальцев. Он отводил ими от морды голые ветви. Меж выгнутых назад задних лап мёл снег взлохмаченный хвост. Шерсть блестела в ночной черноте чуть грязноватой белизной.
   Монстр понюхал морозный воздух, обвёл носом круг, безошибочно определяя, где сидели в засаде слуги феодала. Пасть его ощерилась, и тогда храбрый феодал отпрянул. Ибо увидел, что скруглённые острые волчьи зубы в пасти у зверя перемежаются уплощёнными, гнилыми и неровными - человеческими.
   Зверь прыгнул. Стремительным движением свалил феодала наземь, но не в силах был сходу прогрызться до плоти через острые шипы на доспехах. Металл скрипел и корёжился, трещал в швах. Ещё немного и защита разорвалась бы в клочья, как бумажная. Люди попрыгали с деревьев и выставили вперёд длинные вилы. С трудом у них получилось отогнать зверя и заключить в живое кольцо. Ничтожные зубья не причинили бы ему вреда, однако инстинкт держал монстра на расстоянии от оружия. Феодал сорвал с пояса рожок, откупорил и вытряхнул содержимое в зверя. Окутанное чёрным облаком, чудовище загородило лапой глаза. Порох налип на взмокшую шкуру, забился в шерсть, остальное унёс свирепый ветер. Немедля феодал высек кресалом искру и подпалил порох.
   Густую ночь расколол громадный огненный факел, завывания шквального ветра перекрыл раздирающий душу рёв.
   Корчась в огне, чудовище упало. Шерсть с шипением оплавлялась, крики постепенно теряли свою утробную глубину. Через минуту пламя унялось и охотникам предстало бледное, дрожащее человеческое тело, полностью лишённое волос и точно залитое какой-то вязкой прозрачной жижей. Пурга кусала его обожжённую кожу. Измождённый, он не мог выдавить из себя и слабого стона. Охотники крестились, глядя на него.
   Порывы ветра стихли. Вьюга тут же прекратилась. Страх людей рос, им мерещилось, что кто-то наблюдает за ними из леса, обступает пятачок земли, на котором они собрались. Хрустнула ветла, затем ещё несколько, в унисон, ближе. Скрипел под чьими-то невидимыми ногами снег.
   Люди бежали с того места, позабыв о своём хозяине. Доспехи, тяжёлые сами по себе и к тому же подбитые изнутри мехом, мешали ему свободно двигаться. Он остался у скрючившегося в зольном кругу тела. Единственным оружием ему служили теперь лишь поломанные шипы на латах. Оступаясь и оскальзываясь, он оборачивался то влево, то вправо, то назад. Какая же ещё напасть пришла к нему из темноты?
   Ночной покров, наконец, выдал пришельцев. Тщедушные, увечные корпуса их облачали обноски, и каждый волок за собою длинную тонкую трость. Они замерли на самом пределе видимости и смотрели на него мёртвыми, ничего не выражающими глазами. Тело у ног феодала встрепенулось в агонии. Человек изогнул позвоночник, прижал руки к костлявой груди, повернул голову вверх. Изо рта его с клубом пара вырвался глухой свист. И лежащий испустил дух...
   Всё это по возвращении феодал рассказал домочадцам. Стягивая доспехи, он ненадолго обнажил спину и те, кто были в комнате, разглядели, что вся спина, плечи и шея его исполосованы, будто от ударов плетью. Спрашивать побоялись. Феодал ушёл в опочивальню и до утра никто не осмеливался к нему войти. Утром же слуги обнаружили в господской спальне погром. У постели валялся кубок, а подле - разлитая по полу красная жидкость и полупустая склянка с ядом. Однако самого землевладельца нигде не было. Никто так никогда и не узнал, принял ли он яд и отправился умирать вдали от замка, или отказался от самоубийства и сбежал, неся на теле оборотневы отметины.
   Иван отвёл взгляд от страниц. Ничего себе история. Он отложил листы с этим преданием и полистал стопку в поисках чего-нибудь ещё в том же роде.
   Легонько хлопнула входная дверь. В библиотеку вошла Надя. Тарьев оторвался от своего занятия и приветствовал её улыбкой, но взор девушки был опущен долу. Ладони крепко, до белизны сцеплены, прижимают к животу тетрадь. Словно девушку со всех сторон сковывали тяжкие кандалы. Она приблизилась к Ивану и села за столик.
  
   4.
  
   Надя сидела к мальчику полубоком, и ему никак не удавалось поймать её взгляд. В молчании она неуверенно отложила тетрадку. Колебалась, прежде чем взять приготовленный Иваном учебник по алгебре. Раскрыла и, устроив книгу у себя на коленях, уставилась в неё - наверняка просто для того, чтобы не встречаться с Иваном глазами. Шея её едва заметно подрагивала, как бывает, когда долгое время выдерживаешь сильное нервное напряжение. На скулах то и дело вздувались крохотные желваки.
   Из-за книжных шкафов вышла библиотекарша. Иван мотнул головой, показывая, что им ничего не нужно и чтобы она их оставила. Женщина недовольно скривила губы и прошаркала восвояси. Тарьев подтащил стул ближе к девушке.
   -Надя? - Осторожно, как можно мягче позвал он. - Надь?
   -Я пропустила много предложений. Я плохо их запоминаю, - проговорила Надя. В голосе её был какой-то надлом. Она не отрывалась от учебника, будто декламировала строки из него. - Наверное, надо было лучше готовиться. Или вообще не готовиться.
   Сказанное прозвучало ровно и утвердительно. В прострации, Иван сполз вниз по спинке стула и только и мог, что таращиться на неё и гадать, не ослышался ли? Правда ли то молвили её уста? Казалось, жизнерадостная, способная на редкость легко переживать неудачи и ошибки, она просто-напросто не могла сама такого сказать. Ни про себя, ни про кого бы то ни было.
   -Я плохо запоминаю, - раздельно, делая ударение на каждом слове, точно разъясняя самой себе, повторила Надя. И подытожила: - Весь текст оборванный получился. Никакого толку, что занимайся, что не занимайся.
   Девушка резким движением отложила учебник и встала, её стул безобразно прогрохотал по паркету. Иван успел ухватить её запястья, удержал, потянул вниз. В первое мгновенье мальчик едва не повис на ней во весь рост и испугался, что, несмотря на его потуги, она всё равно сейчас уйдёт. Как же жалко, как по-человечески обыденно-нелепо это выглядело - никакая исключительность, никакие мистерии не служили гарантией от подобных сцен. Но переломный момент миновал, девушка сдалась и села обратно. Иван придвинулся к ней ещё ближе, что их разделяли считанные сантиметры. Не выпуская её рук из своих, он зашептал:
   -Надь, ты чего вдруг? Что стряслось?
   -Я плохо написала диктант. А мы ведь вчера готовились, - рот её исказил подступающий к горлу плач. Тарьева такой поворот поверг в настоящую панику. - Извини.
   -И всего-то? Да чёрт с ним, с диктантом! Слышишь? Напишем ещё.
   -Я не хочу... - гласные начинали растягиваться, глаза повлажнели.
   -Почему? - Тупо спросил он.
   -Всегда, как ни готовься, одно и то же, - на покрасневшие щёки скатились первые слезинки. Она плакала тихо, однако всхлипы были судорожными, лёгкие набирали воздух мелкими порциями, как будто он причинял нестерпимую боль. Ваня успокаивающе гладил её ладони. Кожа на них загрубела от повседневной работы и в то же время была полна молодой свежести. Всё более захлёстываемый отчаянием, мальчик никак не мог взять в толк, неужели столь бурную реакцию повлекла обычная оценка? Это предположение ставило его в тупик. Неужто его представление о девушке с самого их знакомства было настолько ошибочно? Нет, неправда. Причина здесь лежала в другом, просто он её пока не видел.
   -Ну а как же контрольная по геометрии? - Первым долгом попробовал уговорить её Иван. - Ты ведь вчера превосходно справилась.
   -А по русскому не справилась, - парировала она.
   -Но не оценка же тебя расстроила? - Совсем запутавшись, в изумлении промямлил Иван.
   -Нет, - честно ответила Надя. Высвободила одну ладошку и утёрла ею нос. Иван слазил в карман, извлёк носовой платок и предложил девушке. - Просто я не могу... не успеваю... - она сбилась, умолкла, о чём-то раздумывая. Лицо её страшно исказилось. - Я глупая, вот и всё. Я не запоминаю, - опять повторила Надя. И стоило этой фразе вырваться, грудь её сейчас же скомкали мучительные громкие всхлипы. Спина выгнулась колесом, голова склонилась к коленям. Тарьев почувствовал, как на руки ему упало несколько горячих капелек. С долгим выдохом с её губ слетело тонкое, чуть слышное: - Я глупая... вот и всё... не хочу переписывать...
   Иван выпрямился на своём сидении. Он ощущал, как и его грудь тоже распирает от солёной влаги, и горят, дрожат в желании выплеснуть её куда-нибудь уголки глаз. Сердце уж качало не кровь - сплошной поток текучего едкого жара. Оно приняло на себя весь груз эмоций - и тем самым сняло это бремя с рассудка. Мозг работал свободно и ясно, строил, анализировал, разбивал различные догадки. Мальчик приник к девушке. Провёл пальцами по рыжим кудрям.
   -У тебя ведь по предметам разные учителя, правильно? - Спросил он. Надя кивнула. - Скажи, а кто тебе преподаёт русский язык?
   Ценой немалых усилий она всё-таки поборола рыдания.
   -Владислав Степанович.
   Тепло. Он переспросил:
   -Влад? - Хотел убедиться, того ли именно она имеет в виду. Ибо сентенции, что девушка с такою горькой безысходностью направляла теперь на саму себя, напоминали Тарьеву уже слышанный недавно ход рассуждений.
   -Да, - подтвердила Надя. - Помнишь, он водил тебя по школе в первый день?
   -Помню. Надь... ты из-за него сказала, что не хочешь переписывать?
   Девушка стушевалась. Вопрос её явно затруднил. Иван подумал, что, возможно, до сего момента она никогда и не рассматривала виновником своих афронтов учителя, взваливая каждый провал на себя.
   -Ты встречаешься с преподавателями только на проверочных работах? Материал изучаешь сама, так?
   -Да.
   -А ты не могла бы мне рассказать, что было сегодня? - Попросил Ваня. - Как проходил сегодняшний диктант?
   И девушка рассказала...
   Закончив помогать кастелянше, Надя собрала письменные принадлежности и отправилась в назначенный класс. Для Надиных уроков всегда выделяют свободные комнаты, так что кроме неё и преподавателя там больше никого не было. Она садится за парту, раскрывает тетрадь и готовится писать. Вопреки школьному порядку Влад усаживается не напротив, за учительским столом, как это делают остальные, а на соседнее место. Он завёл эту привычку не так давно. На контрольных работах он мягок с Надей, обходителен. Он вынимает закладку из сборника диктантов и читает. Надя сосредоточена. Надя пишет. Упражнения, которые они с Ваней делали накануне, ей здорово помогли, она справляется. Однако внезапно, повторяя какое-то предложение, учитель отрывается от книги и заглядывает ей в тетрадь. Ей неудобно, когда смотрят под руку, неудобно, когда вот так пялятся на неё саму. "Ты пропустила запятую", - украдкой подсказывает Влад. Надя нервничает, проверяет текст и не находит упущений. Влад возвращается к чтению. Всё в порядке. Он диктует, она пишет... но вновь учитель заглядывает в её тетрадь и находит ещё ошибку. На этот раз он лишь слегка качает головой, переводит взгляд на учебник и диктует дальше. Между тем свободная рука его опускается девушке на колено, тихонько похлопывает...
   Надя положила ладошку Ване на ногу, чтобы показать:
   -Вот так, - и тут же стыдливо отняла.
   Молодой человек продолжает читать. Девушка пытается поспеть за размеренным речитативом, не пропустить ничего, но ей всё труднее, в движениях какая-то поспешность, они отрывисты и неуклюжи, все мышцы напряжены. Буквы на тетрадной страничке разрежаются, щербятся, перенимают её скованность, она прибавляет им больше резких, царапанных углов. Девушке мешает его рука, однако она не может заставить себя сказать об этом. Ей кажется, если она заговорит, то обязательно переврёт все слова, не найдёт, как объяснить, и она молчит. Его пальцы чуть сжимают упругую плоть, переползают выше. Надина голова, дрогнув, следует за мановением глаз, когда она косится на Влада. На ноги. Опять на молодого человека. Он пока занят учебником и не смотрит на неё. Надя неслышно кладёт ручку. Чтобы не обращать на себя внимания учителя, она старается не изменять положения корпуса. Вороватым движением скользит рукой вниз и аккуратно снимает с бедра ладонь молодого человека. Левой неряшливо оправляет длинное платье и торопится продолжить диктант, потому что многое уже проворонила...
   Она выплакалась, ей стало заметно лучше. Иван наоборот чувствовал себя подавленно. Рассказ, как и всё, что он открыл, подействовал на мальчика угнетающе. Наивная и не умеющая дать сдачи или хотя бы достойный отпор, девушка сносила всё, что позволял себе этот подонок. Под его влиянием она и высказала несколькими минутами ранее те самоуничижительные мысли, что, по-видимому, уже давно вынашивала в себе. К чему Влад и стремился, к чему её и подталкивал, заставлял самой прийти к таким выводам. Несостоятельный как мужчина, молодой человек решил завладеть тем, чем при соответствующем давлении, не поступаясь трусостью, завладеть проще всего. Он травил девушку, прямо и исподволь, на занятиях, подминал под себя. Сегодня он осмелел настолько, что позволил себе распустить руки. А что будет завтра? Ведь девушка молчала. И молчала бы дальше, если б не то стечение обстоятельств, по которым Надя с Иваном сидели теперь вместе в библиотеке.
   Однако что ей с того, что она исповедалась восьмилетнему мальчишке?
   Тарьев облизнул стянутые сухой плёнкой губы, провёл языком по пересохшему нёбу. Необходимо как-то помочь ей, выправить то, что Влад успел в её душе изуродовать. Как? Кажется, единственно - побудить к сопротивлению. Чтобы она могла понять суть действий своего противника и бороться самостоятельно. Да, но как?
   Иван предложил рассказать директору. Девушка отказалась наотрез. Побледнев, она вскочила с места и беспокойно заметалась туда-сюда перед столиком. Руки её привычным жестом подтянулись к животу, пальцы левой до белизны в выступающих костяшках сжали указательный и средний правой. Удивительно, как она набралась смелости открыть свой секрет хотя бы Ивану. Несмотря на её физическое развитие, возраст, годы, проведённые рядом с обитателями и служителями этой школы, Надя, хотя и входила потихоньку в их круг, всегда оставалась для них, прежде всего, ученицей "на особом положении". А значит, они для неё всегда оставались не больше, чем старшими наставниками, и дистанция между ними в переложении её чрезмерно восприимчивой натуры рождала чувство постоянной неловкой боязливости. Она не могла видеть в них союзников или защитников, не могла сказать им, потому как подспудно опасалась обнаружить причины бедствия, достойные всяческих порицаний и ещё большего отчуждения, в себе самой. А на своих маленьких друзей - детей-подопечных, - она бы ни за что не возложила подобное знание.
   Иван соединял в себе оба начала. Наверное, поэтому, оставаясь ребёнком, он был для девушки и взрослым товарищем, тайным ментором, которого она в нём просто не сознавала. Не стоило рисковать, давя на неё. Эти узы были слишком хрупки. Надя могла замкнуться, и тогда в моральном смысле Иван превратился бы для неё ещё в одного мучителя.
   При этом нельзя же и уступать, потому как любые разумные доводы меркнут, когда человек отчаянно боится сделать шаг. Надо помочь ей решиться...
   -Но ты бы хотела, чтобы он от тебя отстал? - Спросил Тарьев.
   Надя остановилась и посмотрела на мальчика. Замок, что составляли у чрева её руки, весьма красноречиво говорил о её желаниях. Закрыться, абстрагироваться ото всего на свете. Она опустила голову. Пряди волос ширмой занавесили от мальчика её лицо. Нет...
   Внутри у Тарьева всё как-то потускнело, сделалось чёрно-белым...
   -Знаешь, - сказала вдруг Надя, приглушённо, как будто делилась с ним секретом, - когда люди любят друг друга, они касаются друг друга так... по-особенному. И от этих прикосновений становится хорошо, - ширма чуть-чуть раздвинулась, и Иван увидел, что лицо девушки зарделось. - Я его не люблю. И мне не нравится, когда он меня трогает.
  
  
   Глава 10.
  
   1.
  
   Обед подходил к концу. Скоро должны были начаться вечерние занятия. С небес на землю струился тёплый, оранжево-розовый солнечный свет, выкрашивал всё причудливым смешением красок. Густые тени добавляли полутонов. Из столовой поминутно кто-нибудь выходил. Надя стояла через дорогу, у старого клёна, и всматривалась в людской поток. Могучее дерево распушило над ней буйную крону. В необъятном стволе, ближе к верху, где он раздваивался и разрастался ветвями, было дупло, давным-давно появившееся и также давно зажившее - в расселине виднелась здоровая и чистая от трухи древесина. Девушке нравилось стоять здесь, под деревом. Оно, которое в молодые годы перенесло тяжкую рану и появление людей в диких лесах, обладало неудержимой волей, глубоко пустило свои корни и продолжало жить. Никакие опасности не грозили ей рядом с ним.
   Но вот Надя вышла из-под его защиты. Зашла в столовую и отшагнула чуть вбок, дабы не мешать тем, кто направлялся наружу. Обвела взглядом помещение. Влад сидел в одиночестве, невдалеке от дверей, с самого края скамьи. Не произнося ни слова, девушка подсела к нему.
   -Тебе чего? - Прожевав, неприветливо осведомился Влад.
   -Переписать, - лаконично ответила Надя. Глаз на соседа она не поднимала и сидела в своей обычной смиреннической позе. Молодой человек отхлебнул компота и с интересом посмотрел на девушку.
   -Это можно. А как же подготовка? Не боишься, что опять не напишешь?
   Она покачала головой.
   -Ладненько, - Влад взял поднос, встал и направился к окошку приёма посуды. Надя подождала его у выхода, и они вместе вышли на улицу. - Гляди-ка, солнце показалось, - заметил молодой человек. Потянулся, вдохнул свежий воздух. Засунул руки в карманы. - Хорошо как! А знаешь что? Пойдём, прогуляемся перед занятиями? - Грубости в голосе как не бывало. Наде прекрасно была знакома эта перемена.
   Она плелась рядом. Плечи напряжены, шея втянута. Взор блуждал где-то под ногами. Робким, неловким движением девушка взяла Влада под локоть. Молодой человек довольно растянул в улыбке тонкие губы и одобрительно похлопал её по руке. Сей поворот, конечно же, рано или поздно должен был произойти. Он на это рассчитывал.
   По главной дороге они неспешно добрели до задних ворот. Гигантским сплошным щитом те преграждали путь дальше. На створах висел амбарный замок, однако врезанная калитка была не заперта. Надя потянула Влада к ней.
   -Хочешь туда? - Она кивнула. Влад обмозговал про себя кое-что и протянул: - Ну, пойдём.
   Скрипнули петли, Надя шагнула за калитку. Влад переступил вслед за нею высокую металлическую раму и поплотнее притворил тугую, неподатливую дверцу. Теперь их никто не увидит. Девушка направилась к котловану и шла вдоль по самой кромке. Ленивые солнечные лучи золотили ей волосы. Влад разомлел. Они наедине, вне школы. Он огляделся. Кругом глухой лес. Дикий кустарник у ограды. Какая-то длинная серая палка валяется на влажном суглинном песке у обрыва. Он догнал девушку, развернул к себе. До чего же красиво её лицо! Он обхватил её, так что его руки легли чуть выше тонкой девичьей талии. Как прекрасно было касаться её упругого тела, прижимать к себе! Молодой человек, правда, никак не мог решить, нравится ли ему то выражение, что он видел сейчас перед собой, испуганное и какое-то страдальческое. Оно безумно возбуждало и в то же время почему-то отталкивало. Не важно. Приложится со временем. А вот руки, которые Надя, согнув, упирала Владу в грудь, мешали всерьёз, не давали ему притянуть девушку ближе.
   Он чуть отстранился и сказал:
   -Опусти, - она повиновалась, убрала руки. - Вот, умница.
   Влад провёл ладонью по её животу, погладил изумительно трепещущий бок. Другой рукой вновь попытался прижать её к себе... и опять встретил сопротивление.
   -Не бойся, - обронил он. Однако и это не возымело действия, девушка упорно не принимала его ласок. Тогда, чтобы воспитать её, Влад напустил на себя суровости и выговорил строго: - Эй, ну-ка перестань.
   Она отвернулась, когда он попробовал коснуться её щеки. Молодой человек провёл пальцами по обнажённой шее, щекоча нежную кожу. Девушка отвела его руку в сторону.
   -Да... чёрт возьми! - Тихо ругнулся Влад. Ей страшно, подумал он. Это ничего. Стоило ожидать. Но это только в первый раз, потом всё будет проще. Он заговорил раздражённо: - Ты зачем меня сюда притащила? Чтобы я тут перед тобой распинался? Да будет тебе известно, твои контрольные работы от этого не улучшаться. Так. Теперь расслабься. Ничего страшного в этом нет. Напротив, это приятно. Вот увидишь. Тем более, ты сама знаешь, что хочешь, иначе не приводила бы меня сюда...
   Новая попытка, более настойчивая. Надя вся сжалась, напрягла все мускулы, чтобы вырваться, когда он потянулся ртом к её лицу. Влад не обращал внимания на жалкие порывы. Она скоро успокоится. Поймёт, что отпираться бесполезно. Затем ей просто понравится и у неё даже и мысли не возникнет отпираться...
   Тишину пустыря вспорол пронзительный крик. Пространство по эту сторону ограды поглотило бы его, и со школы его бы не услыхали, но он застал Влада врасплох. Влад здорово перетрусил. Вздрогнул и замер, прислушиваясь. Крик не стихал. Издавал его кто-то третий, кто находился у котлована вместе с ним и Надей, ибо девушка всё это время не размыкала уст. Кроме того, звук искажался - кричавший двигался, и двигался прямиком к ним!
   Влад выпустил девушку - Надя мгновенно отскочила от истязателя, - и повернулся на крик.
   Иван бежал от кустарника по широкой дуге, держа наперевес как пику длиннющую бельевую подпорку. На расстоянии дюжины шагов он опустил её вниз, целясь Владу в промежность. Молодой человек сгруппировался, прикрылся от удара. Иван резко затормозил и с размаху засадил рогатиной ему под дых. Тот тяжело выдохнул и сложился пополам от боли. И выпрямившись, обнаружил рогатину у самого лица. Короткими колющими выпадами его понукали отступать к обрыву.
   Влад кинулся было вправо, где ещё оставался путь к бегству. И не преуспел. С правого фланга дорогу ему преграждала Надя. Девушка тоже была вооружена - той самой неприметной серой жердью, коя раньше валялась у котлована и при ближайшем рассмотрении также оказалась бельевой рогатиной. Западня сработала. Он был пойман.
   -Ха-ха! - Ликующе возопила Надя. От восторга девушка пританцовывала на месте. Иван внимательно наблюдал за пленником. Попробуй он напасть ему придётся не сладко, это уж точно.
   -Ну, и? - Пролепетал Влад. Стопы его под острым углом наклонились вверх к голеням, пятки едва не съезжали по крутому скату, из-под подошв ссыпались комочки суглинка. - Дальше-то что?
   -Слушай меня, ты... - Надя угрожающе ткнула рогатиной воздух перед его носом. - Ты, маленький... - "Ну-ну!" - мысленно подбодрил её Иван. - Маленький, слюнявый, мерзкий уродец! Не смей меня трогать! Понял? Никогда больше!
   -Ты бы не выделывалась, - посоветовал Влад.
   -Заткнись, - рыкнул Тарьев. Пленник метнул в его сторону взгляд.
   -Так и думал, что ты как-нибудь нагадишь.
   -Я повторять не буду, - Иван подкрепил свои слова тычком. Дыхание молодого человека зачастило.
   -Это он тебя сподобил? - Спросил Влад, косясь на девушку. - Этот гадёныш?
   -Он не гадёныш, - процедила Надя. - Не смей так говорить. А то я... расскажу всем, как ты меня трогал!
   -Ага-ага. Лучше сделаем так. Вы уберёте от меня эти хреновины, и я постараюсь, чтобы вас не наказали, договорились?
   -Нет. Лучше ты заткнёшься, и тебе не придётся собирать костей по всему котловану, - ответил Иван.
   -Надежда Александровна, - не унимался Влад, - вы мне угрожаете и это подсудное дело. Я всё ещё учитель. Я старший. И я говорю вам убрать от меня эти колдобины. Немедленно.
   -Учителя не делают так, как ты, - сказала Надя. В голосе её, впрочем, проклюнулось сомнение. Вот же выродок! Иван насторожился. - Они не распускают рук и...
   -Господи! - Воскликнул Влад. - Да кому ты нужна, юродливая?
   -Не называй меня так...
   -К тебе в жизни в здравом уме никто не притронется! А ты, карлик, - обратился он к Тарьеву, - по тебе детский дом плачет! Вы оба получите своё, когда я расскажу о вас Перову. Опустите сию же секунду это дерьмо!
   Как бы там ни было, Влад на самом деле всё ещё оставался учителем и его шантаж быстро остудил девушку. Она забеспокоилась, сникла. Рогатина в её руках наклонилась к земле. Молодой человек почувствовал слабину и давил на неё.
   -Брось эту дрянь! Надежда! Не поймёшь, что ли? Брось! Немудрено, что ты в двадцать лет со школьными диктантами не намыкаешься.
   Тарьев запаниковал. Паче чаяния Надя всё более поддавалась острастке. Весь замысел катился в тартарары. Выигрышная позиция переставала подпитывать её храбрость, оскорбления не раззадоривали, не побуждали атаковать. Что, что, что? Что делать? Как всё исправить? Скинуть этого сукиного сына вниз? - и испортить жизнь и себе, и девушке. Иван пожалел, что у него нет с собой рожка с порохом и спичек. Он страстно желал причинить Владу боль, однако что это даст? Нет. Необходимо подстегнуть к дальнейшему сражению Надю. Только как?
   Он поглядел на девушку. Переживания диссонировали в ней, разрывали на части. Её оружие готово было зарыться остриём в землю.
   И Тарьеву взбрела на ум одна безрассудная идея.
   Он отбросил свою рогатину.
   -Щенок! - Прошипел Влад, и схватил мальчика за шкирку. - Мелкий, шкодливый гадёныш! - Приподнял Тарьева и как следует встряхнул.
   -Отпусти его, - в ужасе пробормотала Надя. Молодой человек её не услышал.
   -Ясно, почему тебя сюда сдали, - исходил желчью Влад. - Монсьёр привилегированный! Я позабочусь, чтобы тебя запихнули в общагу с остальными дебилами, а потом мы с тобой будем говорить о твоём поведении лично, ты и я, каждый Божий день. Это я тебя обещаю, - он зажал волосы на его виске и с остервенением встрепал. Пустырь перед мальчиком взорвался миллиардами жгучих искр.
   -Оставь его! - Крикнула Надя.
   -Закрой рот! - Криком же отозвался Влад. - По-твоему это всё игры? Нет, ты определённо не от мира сего. На что надо было... чёрт, прекрати крутиться!
   Он сжал, вывернул в кулаке Ванину одежду. Воротник больно врезался в горло. Мальчик оскалился, заболтался в удушающей хватке, напряг шею и беспрестанно молотил Влада по жилистой руке. Влад встряхнул его ещё раз. Затрещала рубашка. Ворот пережал артерию, в глазах у Вани потемнело.
   -Ну что, уже не такой герой? - Осклабился молодой человек. - Смотри, Надь, за каким гномом ты пошла. А за мной было бы лучше, правда?
   Рогатина выпала у неё из рук. Девушка в два шага преодолела разделяющее их расстояние... и наотмашь залепила ему пощёчину.
   Вышло звонко, хорошо. Оглушённый, Влад разжал кулаки. Иван вырвался от него. Молодой человек прижал к горящей щеке ладонь и осоловело выпучился на Надю.
   -Да ты... - он подступил к ней. Собирался отвесить ей пятерню в ответ. И замер. Потому что к его изумлению её это совершенно не страшило. Мало того, она готова была ударить ещё раз. И вместо того чтобы напасть, он заговорил: - Всё. Хватит. Я иду к Перову.
   Развернулся и торопливо зашагал к воротам.
   -Если ты что-нибудь расскажешь, - громко, дабы слова долетели до его ушей, сказала Надя, - я тоже расскажу. Что ты делал сегодня. Как издевался. И как ты меня трогал.
   Он замедлил ход, оглянулся.
   -Не расскажешь.
   -Расскажу, - твёрдо возразила Надя. - Об этом узнают все.
   -Я прослежу, - добавил Тарьев, потирая красную полосу на шее. - Все узнают, какой ты мелкий, похотливый ублюдок.
   Влад хотел спорить, но в Надиных глазах было написано достаточно правды. Она была теперь для него где-то далеко, недосягаемо, гораздо дальше, чем он мог дотянуться. И он заткнулся. Постоял ещё, разглядывая странную пару. Поддел носком ботинка клок земли. И ушёл.
   -Тебе очень больно? - Забеспокоилась девушка, едва Влад скрылся из виду. Присела на корточки подле Тарьева и осмотрела ссадину.
   -Неа, - Иван расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Замечательное дополнение к шраму на лбу, подумал мальчик. Ещё немного, и его манёвр завершился бы изолятором.
   -А у меня рука болит, - поделилась Надя. - Видел, как я ему?.. Видел?
   -Да уж. Засветила, так засветила. Чисто. Придраться не к чему.
   -Так ему и надо! - Смущённо засмеялась Надя. Смеяться вот так запросто, свободно после жуткой стычки, ничего не боясь, было здорово, и она засмеялась громче. - Будет знать!
   -Ну, всё, всё. Давай-ка, - Иван подтолкнул её к воротам.
   -А если он всё-таки расскажет?
   -А кому от этого хуже?
  
   2.
  
   За их авантюрой Надя пропустила обед. Тарьев выклянчил в столовой у нерасторопных поваров еды для неё. Девушка поела, и они отправились к себе в корпус - натаскивать Надю к алгебре. Спустя примерно час усердных набегов на задачи и упражнения в комнату заглянул какой-то малый, который сообщил мальчику, что его, Ивана Анатольевича, вызывает к себе директор. Наставив Надю штудировать учебник, Иван исполнил директорское повеление и незамедлительно явился к Перову в кабинет.
   Секретарша сообщила, что Симон Юльевич отошёл, и что Ивану разрешается подождать внутри. В кабинете, от нечего делать, Иван прошёлся вдоль монументальных книжных шкафов, ещё раз изучил их содержимое. Потом, положив на стол стопку листков с легендами, приблизился к тем полкам, которые располагались за директорским креслом. Пособия, труды по психологии, педагогике, детской психологии, психиатрии, словари и справочники, и прочее, и прочее...
   Тарьев обратился снова к столу. В каком там ящике Перов держит свои манускрипты? Его разбирало любопытство. Взглянуть одним глазком и всё. Посмотреть, что ещё для него приготовлено. Или наоборот, чего Перов не планирует ему показывать. Итак, помнится, это был левый крайний, сверху. Ваня выдвинул ящик. Он! Листы в хрустких файлах, печатные и с записями от руки, тетради и отдельные тетрадные листки. Перов много времени посвятил исследованиям на эту тему. Иван аккуратно приподнял навалы записей, посмотреть, есть ли под ними что-нибудь ещё. Под рукописями лежала какая-то гибкая чёрная прямоугольная пластинка. Иван вытащил её, и при свете оказалось, что это какой-то негатив. Нет, вернее - рентгеновский снимок. Мальчик вытянул его перед собой к окну. Со снимка анфас на него оскалился белый череп. Кость под носом и скулы пересекали, сливаясь с чернотой за пределами белых областей, тонкие тёмные линии. Такой же снимок демонстрировал родителям врач, занимавшийся мальчиком в больнице. И сперва Иван удивился, зачем Перову его рентген... однако в следующий момент заметил в углу снимка плохо различимую надпись фломастером.
   "Перов С.Ю. 12.04.1974 года".
   Теперь-то уж сомневаться в том, что Перов знает, не приходилось. Как и в том, что все эти тесты и допросы суть ни что иное, как попытка найти параллели между собой и мальчиком. Только непонятно, к чему ведут его изыскания, и почему, чёрт возьми, это должно быть между ними негласно? В коридоре послышались шаги, говор секретарши. Ей ответил мужской баритон. Тарьев поспешил убрать снимок назад, задвинул ящик и, быстро обогнув стол, сел на один из стульев для гостей.
   Вошёл Перов. Рукава его пиджака были засучены, на белых рукавах сорочки виднелись тёмные пятнышки и полосы от воды. Очки торчали из нагрудного кармана, брови и волосы надо лбом отливали влагой. Симон возвращался из уборной, где он долго простоял, согнувшись над раковинной и умывая холодной водой лицо. За эти полдня он имел удовольствие не только убедится, что его скромная полушутливая эзотерическая теория, родившаяся вечером пятницы, абсолютно верна, но и на собственной шкуре вполне ощутить её действие.
   Он восстановил в памяти канву последних событий. Первое: Симону было известно о том, что Иван помогает в учебном процессе Наде, девушке-горничной, находящейся у Перова в школе на особом положении. Ему сообщили. Неважно кто. Непосредственно вчера вечером стараниями обоих девушка блестяще справилась с контрольным заданием на проверочно-зачётной работе, которое до этого переписывала уже дважды. А сегодня в начале десятого Перову позвонили из Москвы. Из фонда. Кто-то из коллег-воров доискался, почему Вавилов ушел из команды. Уж неизвестно как это произошло, но только новопосвящённый незамедлительно последовал примеру диабетика Вавилова. Все остальные, как водится, знали о потере в ближайший час. Чем пахнет новое отступничество, было ясно и без экивоков дражайших коллег. Хорошо лишь, что отступник не распространялся о своём открытии. Опасался, очевидно, что Перов использует против него какую-нибудь конфиденциальную информацию из своего проклятого архива.
   Второе. Не далее, чем час назад в кабинет директора зашёл Влад и подал заявление об отказе вести в сверхурочном порядке русский язык у Белиной Надежды Александровны. С какой стати? Нечто невнятное в объяснение. При этом когда тот откланялся, Симону доложили, что в обед Влада видели с Надеждой Александровной, идущими под руку в направлении южных ворот. А спустя пару минут молодой человек стремглав шёл обратно один, издёрганный, с горящим лицом. Самое любопытное. Минут за десять до Влада с Надей в направлении тех же ворот проходил Иван Анатольевич Тарьев собственной персоной. Причём мальчик зачем-то нёс собой два длинных деревянных шеста. Перов был в курсе претензий молодого человека относительно девушки, хотя, надо сказать, особой заинтересованности в них не выказывал. Не давал ни поощрения, ни запретов. Итак, за отказом молодого человека от занятий с Надеждой Александровной вывод об участии мальчика в этой тёмной перипетии напрашивался сам собой. Дальше - больше. После визита Влада в директорский кабинет, телефон зазвонил опять. Старый товарищ из государственной контрольной службы. Сообщил по секрету, что подозрительный уход из Перовского фонда при не разъяснённых обстоятельствах подряд сразу двух вкладчиков-частников расшевелил кое-какие механизмы в верхах, и что в фонд в скорости нагрянут с проверкой...
   Перов раскатал рукава, застегнул пуговицы. Обтёр остатки влаги с лица и надел очки.
   -Ты прочёл? - Спросил он у Вани, подходя к своему креслу.
   -Да. И думаю, с легендами пора заканчивать, - сказал мальчик. Рентген в ящике стола. Игры в молчанку. Надоело. - Есть ли что-нибудь посвежее? И поконкретнее, если можно.
   Симон Юльевич сел в кресло. Вот же наглец!
   -Видно будет, - неприязненно отозвался Симон.
   -Может, уже перестанем...
   -Не фамильярничай, - упреждающе поднял руку директор. - Ты перегибаешь, тебе не кажется? - И, поглядев куда-то в сторону, добавил: - По-моему, Иван Анатольевич, я с вашим карт-бланшем изрядно погорячился.
   -Вы о чём? - С подозрением спросил Иван.
   -Не из-за тебя ли Надежда Александровна лишилась учителя по русскому языку? - С язвинкой в голосе, щурясь на собеседника, спросил Симон.
   -Как это - лишилась?
   -Владимир Степанович отказался заниматься с ней в индивидуальном порядке.
   -Ну и отлично. Я даже рад. А он вам не рассказывал, почему отказался?
   -Нет. Но я и так знаю.
   -А о том, что... - начал Ваня.
   -Обо всём, - отрезал Перов. - В общем, так, - он побарабанил пальцами по стеклу. Неотрывный взгляд мальчика был колок и холоден. В нём разгоралась ледяная ненависть за выданное только что Симоном откровение. Совсем как взрослый смотрит. Может, и не галлюцинации он живописал сегодня утром? Да нет. Бред, вызванный изменениями в организме. - Я принимаю решение о том, чтобы наложить на твои привилегии кое-какие ограничения, - сказал Перов. Комиссия будет проверять его фонд, а он устроит наблюдение за мальчишкой. Достойная мзда за причинённые неудобства, не правда ли? - С сегодняшнего дня к тебе будет приставлен врач.
   -За каким лядом, позвольте спросить? - Сквозь зубы процедил Тарьев.
   -Изучать. Тебя, твоё поведение, всё фиксировать. И следить, чтобы ты не наделал ещё дел. Не обсуждается, - сказал Перов, пресекая попытки мальчика запротестовать. Можно себе позволить такое обращение. Всё равно всё уже почти подошло к концу. Копнуть поглубже в его сознание, изучить ещё кое-какие элементы, и покончить с этим. Как - он изобретёт. - Теперь, - выпрямившись, продолжил Симон бесстрастно и сухо, - я хочу услышать о твоих снах.
   -Сравнить меня с собой, так? - Огрызнулся Ваня. - Отчего не сказать прямо?
   -Сны. Что тебе снится? - Настаивал Симон, давая тем понять, что возвращаться к пройденному не станет. - Как часто?
   -Довольно часто.
   -Что?
   -Как я превращаюсь в волка и скачу по лесам.
   -Чёрт! Отвечай нормально!
   -Да какая разница, что мне снится?
   -Если я спрашиваю, значит, разница есть. Важна символика.
   Тарьев наплёл какой-то ахинеи. Перов, разумеется, не поверил. Однако выуживать что-либо дальше не стал. Догадался, что это бесполезно. Тарьев бы не рассказал. Мальчик чувствовал всё возрастающее напряжение между ними, выливающееся постепенно во вражду. И преимуществ, каковыми он и без того щедро одаривал директора, мальчик больше ему ни за что не предоставит.
   Получив отказ, директор огласил своё второе решение. Раз Тарьев артачится, помимо дневного надзора ему выделят в дополнение ночных сиделок. В комнату поставят машину, которая будет измерять волны его мозга во время сна. Таким образом, Иван лишался какой бы то ни было свободы вообще, а их с Перовым пакт был расторжен. Мальчику надлежало вернуться к себе в апартаменты и ждать надзирателя.
   Выходя от директора, Тарьев выносил в голове вполне уже созревший план. Бежать сегодня же. За покой родителей на этот раз можно не бояться: Перов уже позаботился о том, чтобы они ничего не знали про их с Иваном дела, и наверняка сумеет поддерживать это неведение сколько ему потребуется.
   Бежать. Сейчас. Покуда у него ещё развязаны руки.
  
   3.
  
   Запыхавшийся, он влетел к себе в комнату. Остановился посредине, собираясь с мыслями. Подошёл к шкафу, распахнул, обвёл взглядом вешалки с одеждой. На полу шкафа валялся портфель. Иван схватил его, поставил на кровать, развёл пошире клапан. Сорвал ближайшую вешалку, содрал с неё свитер и комом, не церемонясь, запихнул в портфель. Осиротевшую скобу пристроил на место. Потом сорвал вторую, третью. Вещи набивались в суму бесформенной грудой, отчего упаковывать раз от раза становилось труднее. Нет, так не пойдёт. Чтобы хватило места, надо складывать всё аккуратно. Но у него не было времени. Тогда - выкинуть ненужное и взять самое необходимое.
   Надя услышала возню в соседней комнате, отложила учебник и зашла к Тарьеву. Мальчик сидел на коленях меж раскрытых створок платяного шкафа и вытряхивал из портфеля на светлое древесного оттенка дно комья скрученной в спешке одежды. Ваня поднял на неё глаза. Девушка была в растерянности.
   -Ты это что? - Вымолвила Надя, ткнув пальцем в выпотрошенный портфель.
   -Мне надо уйти, - не сориентировавшись, как проще разъяснить ситуацию, сказал Иван.
   -Переезжаешь в другую комнату?
   -Нет, - Тарьев тяжело выдохнул и оставил на время портфель в покое. - Из лагеря уйти. Совсем.
   -Сбежать то есть?
   -Ну да, сбежать, - Тарьев пожал плечами. - Перов хочет приставить ко мне конвой. Что ни день, то он страннее. А у меня дела свои ещё есть...
   -Нет-нет, нельзя! - Категорически замотала головой Надя. - Нельзя сбегать!
   -Мне надо! - Повторил Ваня. - Говорю же, Перов надумал на мой счёт что-то недоброе.
   -Что? - Спросила Надя. Мальчик открыл было рот, и вдруг сообразил, что сам не знает, и в доказательство ему привести нечего. Однако где-то в мозгу настойчиво звенел весьма отчётливый тревожный сигнал: назревающее сулит беду.
   В корпусе хлопнула входная дверь. Гулкие шаги раздались по коридору. К комнатам кто-то приближался. Тарьев умоляюще, шёпотом обратился к Наде:
   -Пожалуйста!
   Шаги замедлялись по мере продвижения к Ваниной комнате. Мальчик быстро вскочил на ноги, встал в шкаф и притворил за собой створки, так и не получив от девушки никакого ответа. Из своего утлого убежища он слышал, как шаги замерли в дверях, и про себя молил Надю не выдавать его. Из-под надзора ему уже вряд ли выдастся шанс улизнуть. Он смутно сознавал, в каком неприятном положении оказалась по его вине девушка, и какими неприятностями для неё это ещё может обернуться, и, тем не менее, отчаянно надеялся на её помощь. Промелькнула малодушная, истеричная мысль: ведь он же помог ей?
   -Здравствуйте, - произнесла заплетающимся от волнения языком Надя. Пришелец кашлянул в кулак.
   -Добрый вечер. А мальчик где?
   -А... - скрипуче протянула Надя, - не знаю. Вызвали к директору и вот... - сбиваясь на каждом слове, залепетала она, - должен был вернуться, я зашла посмотреть... а его нету... может, наверх, к друзьям поднялся?
   -К друзьям? - Скептически переспросил пришелец. Послышался лёгкий дробный стук. То простучал по полу мысок его ботинка. - Ну что ж, посмотрим. Я попрошу вас пока никуда отсюда не уходить.
   Мужчина затопал по коридору, донёсся цокот каблуков с лестницы на второй этаж.
   Иван осторожно, стараясь не производить лишнего шума, выбрался из шкафа.
   -Спасибо, - только и сказал мальчик. Надя поджала губы.
   -Нельзя тебе убегать. Куда тебе идти?
   Не домой, это точно, подумал Иван. Его тотчас поместят обратно в школу, и слушать ничего не станут. Значит, дорога одна. Метро называлось "Сокол", местность и маршрут от станции до дворика с подвальными решётками он запомнил хорошо. А здесь где-то неподалёку должна находиться остановка пригородных поездов рижского направления. Он как-то приезжал в Новый Иерусалим железной дорогой. Прикинул в уме. Далековато от лагеря. Ну да ничего. Электричка привезёт его в Москву, там он пересядет на подземку, где поближе к Соколу, и спокойно доберётся до намеченного пункта.
   -Мне есть куда пойти, - уверенно отозвался мальчик, - за меня не волнуйся. Главное, себя не выдай, а то устроят тебе...
   -Пешком что ли пойдёшь? - Не унималась Надя. - По шоссе? Или через лес?
   Тарьев сделал неопределённый жест рукой и подошёл к окну. Укладывать вещи было поздно. С минуты на минуту вернётся надзиратель. Иван открыл раму, посмотрел наружу, под карниз. До земли было невысоко.
   -Подожди, - Надя прикрыла дверь в комнату. Колебалась ещё мгновение, не желая отпускать мальчика одного в опасную авантюру. Наконец сдалась, не в силах как-либо воспрепятствовать. Но при условии, что он не уйдёт вот так, пустой, без всего. Иван понятия не имел, сколько придётся топать до железнодорожной станции, доберётся ли он до неё засветло, и сколько ещё потом предстоит голодать, без денег и тёплой одежды. И с благодарностью согласился на её предложение. Они договорились, что Иван затаится ненадолго где-нибудь, а Надя при первой же возможности соберёт его вещи и добудет что-нибудь съестное из столовой.
   -Где мы встретимся? - Спросил он.
   -Давай... в театре над столовой?
   -Как же я туда попаду-то через столовую?
   -Не беспокойся. Вход на второй этаж сзади. Там вечером обычно никого не бывает, и окон нет. Тебя никто не увидит.
  
   -Не приходил? - Коротко спросил мужчина, едва вернувшись с обхода по общей палате. Поверх белого врачебного халата на нём была накинута мятая коричневая кожаная куртка. Девушка стояла у распахнутого настежь шкафа и перебирала грозди вешалок с Ваниной одеждой. На вопрос она молча отрицательно покачала головой.
   Доктор чертыхнулся и вновь куда-то исчез. Надя тут же сняла несколько свитеров, сложила поплотнее и засунула в запрятанный в угол портфель...
   Иван от тени к тени, перебежками, прокрался к самолёту у пристройки к летнему бассейну, укрылся за низким серебристым крылом. Памятник располагался чуть поодаль от дороги, окружённый зарослями высоких деревьев. Ещё дальше был забор, а за ним - лес. Здесь мальчик был невидим для людей, что сновали возле столовой.
   Он выждал, когда народа поубавилось, вынырнул из укрытия и - встал на месте. Из столовой вышел Влад, бок о бок с каким-то молодым парнем. Они увлечённо разговаривали друг с другом и мальчика, застывшего как заяц на опушке на фоне сверкающего серебром самолёта, по счастью не заметили. Парень отделился от Влада, махнул ему рукой и пошёл к школе, а Влад с мученическим выражением на физии, придерживаясь за живот, в одиночестве побрёл в учительский корпус. Он разве не должен ни у кого вести уроков? Наверное, отпросился...
   Распираемый злым, мстительным чувством, Иван последовал за ним. Корпус пустовал, и, держась на расстоянии от молодого человека, он мог передвигаться без утайки. Влад поднялся по лестнице. Прошёл к дальней по коридору двери, приложил к нескладному, выступающему из стены рядом с нею замку язычок магнитного брелока и зашёл в комнату. Дверь за ним захлопнулась. Не повезло. Снаружи без такого же магнита её не открыть.
   Иван с досады притопнул ногой. Повернул назад к лестнице. И на глаза ему попалась доска объявлений. Тонкая дощечка с узкой подставкой, на которой валялись в изобилии кнопки и оставленные кем-то предусмотрительным моток скотча с ножницами, висела на стене в центре коридора, между дверьми в мужскую и женскую уборные. Так-так. У Ивана появилась одна маленькая пакостная идейка. Надо только действовать быстро, и всё получится. Он стащил с подставки моток с ножницами и подошёл к Владовой двери. Отклеил немного липкой ленты, отрезал. Кончик скотча на катушке прилепил к стене, сбоку от косяка. Ножницы засунул в карман. Оттяпанный кусок пальцами взял поудобнее за края. И постучался.
   В замке шаркнул язычок, дверь отворилась, и на пороге возник в брюках и майке Влад. Вид у него был вялый, веки прикрыты. Сходу молодой человек сонно пробормотал:
   -Да?
   Увидел мальчика, и глаза у него в смеси бешенства и удивления моментально налились кровью.
   -Ах ты!.. - Прохрипел он. Пригнулся и всей своей сучковатой фигурой потянулся к мальчику, как ловят кошку или иное маленькое животное, схватил за ворот куртки. - Сам припёрся...
   Иван выпростал к его лицу руку, и что-то со странным хрустким звуком шлёпнуло Влада по губам. В изумлении, молодой человек машинально потянулся ко рту. Иван сорвал со стены катушку, стрелой подпрыгнул к Владу и, орудуя теперь обеими руками, обмотал несколько раз клейкую ленту вокруг его головы. Ещё, туже и ниже. Ладони молодого человека прилепились к голове и, как сильно ни дёргал, он не мог их отвести. Из-под прозрачной глянцево-коричневой плёнки неслось возмущённое мычание. Иван втолкнул его в прихожую, зашёл сам и закрыл за собой дверь.
   Влад вертелся, точно ошпаренный, пытаясь отодрать руки от лица. Иван отступил немного и с разгону толкнул тщедушную фигуру на кровать. Ноги Влада запрокинулись кверху. Майка задралась, открыв ссадину на животе, аккурат там, куда Ваня ударил его рогатиной. Влад согнулся как огромный червяк, стараясь сесть, дёрнулся всем телом. Иван рывком уложил его обратно.
   -Угомонись, - рыкнул Тарьев. Ноль внимания. Он окинул комнату взглядом в поисках, чем бы его успокоить. На столе под зажженной лампой стояла коробочка с нарисованным на ней красным крестиком. Подле - ключ-магнит, банка с йодом и клочья ваты. Мальчик пошарил в коробочке и наткнулся на пузырёк с нашатырным спиртом. Откупорил и поднёс Владу к носу. Тот отпрянул и разъярённо замычал, багровея и обливаясь потом. На тонкой шее вздувались жилы, раздутые вены бугрились синими гребнями. Иван плотно прижал пузырёк к носу молодого человека. Возможности избежать вдоха у того не было. Глаза выпучились, он неистово закашлялся глухим булькающим кашлем и завертел головой. На ленту под носом обильно полилась прозрачная вязкая слизь. Иван скрутил в кулак волосы на виске молодого человека и погрозил ему пузырьком. - Заткнись и перестань дёргаться, а то вылью тебе это в нос, понял?
   Влад притих. Иван отставил нашатырь.
   -То-то же, - отмотал ещё скотча и приклеил им голые локти молодого человека к изголовью кровати. Похлопал его по худосочному животу. - Лежи тихо. Как мышь.
   Убедившись, что бузить Влад бросил, Иван принялся обыскивать комнату. В столе, под всякой канцелярской мелочью, нашлись импортные журналы с обнажёнными красавицами на обложке.
   -О, - улыбнулся Иван, показывая Владу находку. - Пускай развлекутся, когда придут тебя спасать.
   Влад издал задушенный хрип.
   -Не жадничай, - Ваня положил журналы на стол. Взял ключ, собрал медикаменты, потушил лампу и поставил коробочку с красным крестом на подоконник. - Я мог бы придумать что-нибудь и похуже, так что тебе не на что жаловаться.
   Он отвёл крахмальную тюль и выглянул на улицу. Небо по кромке затягивало жидкими синими тучами. Окно выходило на восток и что солнце ещё не полностью зашло за сплошной пасмурный панцирь над горизонтом, можно было догадаться лишь по ярким огненно-красным отсветам на верхушках деревьев. Опускались сумерки. На территории зажгли реденькие фонари. Да, засветло уж никак не успеть, тут Иван лихо промахнулся. Он продолжал наблюдение. От главных ворот к южным медленно двигалась группа людей, сторожей и докторов. На него, Ивана, садку учинили. Они прошли дальше, рыща по всем закоулкам, как свора гончих. И в светлом прямоугольнике парадного входа столовой показался женский силуэт. Боязливо ступил на мощёную тропинку, что вела к главной дороге. Затем шмыгнул с неё в тень и пропал за углом. Иван занавесил тюль.
   -Заняться бы тобой, - сказал он Владу. - Да жаль, спешу я. Хотя с тебя, пожалуй, и так на сегодня достаточно. Ну, бывай.
   В сопровождение протестующего, разъярённого мычания Иван покинул комнату. Скотч с ножницами оставил на подставке под доской объявлений. Ключ он пришпилил кнопкой к панели за колечко с номерком. Сюрприз Владовым товарищам. По шаткой пожарной лестнице спустился во двор с торца учительского корпуса и по лугу добежал до входа в театр. Наверху горел мягкий, желтоватый свет. Иван в несколько прыжков преодолел расстояние до верхней площадки.
   Театр представлял собой средних размеров зал, уставленный съёмными рядами складных кресел. В задней оконечности его, чуть на возвышении, под окошком кинопроектора, громоздились прислонённые друг к другу пыльные штабеля точно таких же, неустановленных, топорщились чешуёй светлых лакированных сидений. В другом конце зала была сцена. От взора мальчика её укрывало тяжёлое бурое полотно. Под потолком, который подпирали всего две колонны в средней части зала, висел на тросах скрученный в трубку белый экран. Под потолком же, вдоль длинных стен шли какие-то поручни. Близ сцены к ним крепились чёрные боксы осветительных установок.
   Пусто.
   Сердце у Ивана ёкнуло. Не прогадали ли они с Надей? Её ли он углядел из окна? Обоняние улавливало хорошо знакомый аромат. Да только где же она? Почему прячется?
   Мальчик тихонько двинулся к сцене. Позвать девушку он не решался из опасения предупредить о себе кого-нибудь, кому совершенно не следует знать о его присутствии. Кроме того, так он выдал бы Надю. Сцена открывала сбоку узкий проход. За занавес вела небольшая лесенка. Неслышно ступая по паркету, мальчик заглянул в проём между занавесом и стеной. По противоположной бурому полотну стене ниспадал от самого потолка зелёный полог, навроде бильярдного сукна. За ним угадывалось ещё пространство. Какие-то вещи выпирали из-под зелёной ткани. Вероятно, театральные реквизиты, декорации и бутафория. Впечатление они создавали жуткое. Словно кто-то вот-вот бросится на тебя из-под зелёного полога. К полу ткань прижимали куски арматуры. Примерно на уровне пояса взрослого человека был выступ, и на нём тоже лежали серые металлические трубки.
   Иван взошёл на сцену. И едва не вскрикнул, услышав слева прямо над ухом громкий платяной шорох. Краем глаза он увидел, как что-то метнулось к нему, вывернув из-за загиба с края занавеса. Он отпрыгнул, повернулся, готовый к драке. На него уставилось взволнованное Надино лицо.
   -Ёшь твою... - громким шёпотом выругался мальчик. - Ты что?!
   -Кто-то по лестнице начал подниматься, я и спряталась, - сказала Надя. Её сей эпизод испугал не меньше, чем Ваню. Девушка прижала к груди туго набитый портфель и глубоко вдыхала и выдыхала пропылённый воздух.
   -Ох, - простонал Тарьев. - Ладно. Тебя никто не заметил? Проблем в столовой не было?
   -Нет.
   -Тогда порядок.
   -Не передумал? - С надеждой спросила Надя. - Не ходи, а?
   -Прости, - Иван хлопнул себя по ногам. - Если останусь... ну, чёрт знает даже, что тогда будет. Мне надо удрать отсюда. Всё что я могу тебе сказать. Ты мне веришь? Я же не обманывал тебя до сих пор?
   -Не обманывал, - с горечью признала Надя. Иван взял у неё портфель. - Я положила еду сверху. В фольге и в пакете. Котлеты, хлеб, лук. Извини, больше ничего стащить не удалось.
   -Всё нормально. Этого хватит. Спасибо тебе большое за помощь, - он не без труда натянул портфель на плечи, пухлый и упругий. - Всё. Я пошёл, - посмотрел на девушку. Та, понурив голову, мяла пальцами подол блузы. Уголки губ опущены, шёлковые брови горько изогнуты, смотрят вверх. Тяжело было расставаться. Встретятся ли они когда-нибудь ещё? Возможно. А возможно и нет. Мальчик погладил её по руке. - Со мной всё будет хорошо. Обещаю. Не пропаду. Веришь?
   -Угу... - буркнула Надя. Он отступил от неё на шаг.
   -И с тобой всё будет хорошо, - ещё шаг. Не растягивай, уговаривал он сам себя. Не мучай её. И себя тоже. - Ты лучше подожди ещё немного здесь, не ходи за мной сразу. Так безопаснее.
   Она кивнула. Он сошёл с помоста, так что занавес почти скрыл от него девушку. Поднял над головой руку, держась другой за лямку портфеля.
   -Пока. И ещё раз - спасибо...
   Девушка не вымолвила в ответ ни слова. Не хотела прощаться. Иван превосходно её понимал. Он развернулся и пошёл к выходу.
  
   4.
  
   Ночная тьма жадно разевала пасть над небом, ночь вступала в силу быстро. Деревья в лесу чернели, точно покрытые копотью. Школьные владения Иван покинул беспрепятственно. Он перебежал главную дорогу и обогнул чащобой летний бассейн. Сперва занервничал: глаза даже привыкнув к густой темени мало что различали в ней. А это ведь ещё не лес. Что же будет, когда он перелезет забор? Промах, и весьма крупный к тому же. Необходимость найти фонарик в таком разрезе приобретала жизненно важный характер. Отчего он не сообразил заранее, не сказал Наде? Чёрт возьми! Теперь либо придётся искать фонарик, либо идти по шоссе, и сим здорово облегчить преследователям собственную поимку. Наверняка пошлют кого-нибудь в объезд на машине...
   Однако внезапно, на пике тревоги, тьма как будто начала рассеиваться перед ним. В носу покалывало и щекотало, ноздри колыхались, рефлекторно расширяясь и сужаясь в такт дыханию. В темечке, затылке, в висках ощущалось лёгкое, концентрированное напряжение. Кости и суставы ныли. Как свечи, поочерёдно в черноте зажигались тысячи клубящихся, туманных, переливающихся и тускло фосфоресцирующих красок. Ландшафт выступал из однообразного чернильного фона во всех деталях. Запахи... всё больше, больше. Иван уже имел довольно широкий опыт в созерцании запахов, но тут ноги у него подогнулись, голова пошла кругом - мозг переполняли чудовищные объёмы информации. Нервные каналы грозили разорваться под её напором. Сзади, в основании черепа, и над переносицей что-то вибрировало с бешеной частотой. Картина была чрезвычайной по своему масштабу, абсолютной в своей полноте. Пришлось задержаться, пока он не освоился с новыми ощущениями.
   Боль чуть-чуть притупилась, и Иван изучил фантастический пейзаж. Деревья, самые крупные источники, источали ауру зеленого и коричневого пара. Он беспорядочно сминался и расправлялся, трепетал, повинуясь дуновениям ветра, как мощным, так и самым слабым. Зелёный пар был вокруг кроны, коричневый - у ствола. Иван рассудил, что это дело привычки. Просто он привык, что листья зелёные, а кора коричневого оттенка. То же было и с остальными запахами. Земля, корни, кусты, трава, металл, ржавчина и краска на ограде. Из-за спины от брезента тянулась синеватая, жёлто-зелёная дымка, пропитанная едким химическим и едва слышным человеческим ароматами. С реки веяло настоящим букетом. Водоросли, песчаник, испражнения под бетонным мостом, малина и земляника на берегу, у мелководья, мокрые камни, вода.
   Шарообразные цветные испарения над лужайкой, листвой кустарника и деревьев имели в своей структуре крохотные воронки. Они то увеличивались, то закрывались, втягивая в себя воздух. Растения вдыхали кислород в отсутствие солнечного света. Иван мог бы поклясться, что улавливает усыпляющий, размеренный звук этого дыхания. Воздух, серовато-белый, был прозрачен и совсем не мешал видеть предметы, которые находились далеко впереди. От некоторых из них к мальчику время от времени протягивались тоненькие струйки. На ветру же курящиеся ореолы простилали длинные, кое-где расходящиеся на отдельные потоки, кое-где цельные, вихры. На траве скапливалась влага. Иван видел, как мельчайшие частички превращаются на тонких листиках в микроскопические капельки. За ночь они набухнут и отяжелеют, стекут вниз и впитаются в почву.
   Ломота в костях и головокружение прошли. Налюбовавшись и пообвыкнув немного, Иван двинулся к забору. По словам Влада, после лагерных обитателей в нём должны были остаться лазы, ныне заделанные. Он небезосновательно полагал, что прохоженные лесные тропы за ними если и не выведут его к самой станции, то хотя бы зададут верное направление. Всё лучше, нежели вслепую продираться сквозь лес. Так, вон там сварочные швы на прутьях. Иван перепрыгнул через забор и приземлился на заросшую тропинку, петляющую по пологому склону. Давно тут никто не ходил. Теперь надо определиться, в какой стороне железнодорожная станция, не уводит ли от неё тропинка и не стоит ли выбрать другую. Иван принюхался по-собачьи. И почувствовал себя идиотом. Как игру какую затеял, ей-богу! Но таков был инстинктивный порыв и он ему повиновался. Воздух напоила новая фосфоресцирующая струйка, жирная, маслянисто-коричневая. Железнодорожная смазка. Тропинка вроде бы уводила к источнику. Иван ринулся вперёд.
   По пути попадались, иногда пряные и сытные, иногда натурально мерзкие, запахи лесной живности. Тропка петляла, изредка терялась из-под ног, и тут же находилась. Один раз пришлось переправляться через какую-то речушку по импровизированному из поваленного гнилого дерева мосту. Где-то через час тропка резко загнула влево от линии маслянистой коричневой струи, расширилась и долго шла зарослями лещины. Часть орехов ссыпалась с ветвей, и они то и дело с громким хрустом размалывались под ботинками. Слышно было, как в чаще от этого звука разбегаются в разные стороны мелкие зверьки и хлопают вслед за ними крылья ночных птиц. Тарьев попрыгал, пытаясь достать до нижних веток лещины. Высоковато. Он набил карманы теми орехами, что валялись на тропе.
   Минут через пятнадцать тропинка уткнулась в высокую крутую насыпь. Поверх, кажется, тянулась асфальтированная дорога. Съезд с шоссе? Или просёлок? Иван принюхался повторно. Струхнул, не сразу учуяв ориентир. Запах струился под девяносто градусов справа. Стоило забраться на насыпь и идти дальше дорогой. Очевидно, она приведёт прямиком к станции. И вряд ли его преследователям, буде Перов уже сообразил искать его вне территории школы, придёт в голову на ночь глядя объезжать каждый съезд с главного шоссе. Разве только выставить пост на вокзале? Но с этим он справится.
   Часом позже впереди забился в ночи электрический свет. И чем ближе Иван подходил, тем выше вырастали над железнодорожными полотнами и предваряющими их дачными домишками прожектора на высоковольтных башнях. Ветхое здание вокзала с каймой побелки под сводом двускатной крыши и вокруг окон разместилось по другую сторону станции и встретило мальчика мрачным потухшим фасадом и тишиной. Его стены казались призрачными в матовом свете прожекторов. Туманная флюоресценция притупилась, коричневые, серые и чёрные технические тона здесь сливались воедино.
   На путях ни одного состава. Перовских часовых и железнодорожных работников тоже не видно. Сколько же времени? Тарьев перебрался по рельсам, через платформу, разделяющую второй и третий пути, к безжизненному зданию и присел на лестнице перед главным входом. По бокам от неё под окнами тянулись длинные, густые и жёсткие, как щётка, кусты. Ноги порядком устали после ходьбы по пересечённой местности, хотя в целом усталости он не испытывал. Не прождать бы до утра, и, что важнее, не уехать к чёрту на куличики, ещё дальше от Москвы. Он представил себе проделанный путь и все направления, которые менял, продвигаясь к станции. Выходило, что Москва - это туда, налево.
   На дальнюю ветку маневровым тепловозом подогнали товарный состав. Он встал чуть за станцией, в специально отведённой для товарняков техзоне, и куда поедет затем, было непонятно. Иван ждал ещё. За платформой к составу по шпалам протопали рабочие в униформах. Мальчик сидел в тени, незаметный для них. Где-то за вокзалом, проехал автомобиль. Остановился, заглох. Иван юркнул в прореху между кустарником и лестничной площадкой. С автобусной стоянки позади вокзала на приземистую платформу вышли двое мужчин. Огляделись, о чём-то переговариваясь. Осмотр их не удовлетворил, и они направились к группе рабочих у товарняка.
   Справа, в дали, сверкнуло грязно-белым, загрохотало. Приезжие к тому моменту настигли ночных тружеников, допрашивали, что-то втолковывали. Старший достал из бумажника фотокарточку и настойчиво демонстрировал её немногословным железнодорожникам. Издалека долетали обрывки фраз, Иван разобрал только, что речь ведут о нём. Рабочие всматривались в фотографию и отрицательно крутили головами. Дремотную тишину потревожил короткий трубный гудок. Мужчин у товарняка обдало молочным светом. Прибывающий поезд, на удачу Тарьева, был пассажирским.
   Тряское многотонное тулово электрички отгородило его от преследователей, состав затормозил. Пневматические двери разошлись, и гнусавый трескучий голос из динамиков объявил: "Новоиерусалимская". Иван зашёл в вагон, почти пустой, если не считать нескольких запоздалых пассажиров, молча сидевших порознь друг от друга. В тамбуре, судя по душистому амбре, валялся в алкогольном забытьи бомж. На беспризорного путника никто и не глянул.
   -Не подскажите, который сейчас час? - Спросил Иван у мужчины на крайней скамье. Тот с видимым неудовольствием отлепил взор от замызганного окна и вздёрнул рукав на левом запястье. Посмотрел на мальчика, уже собираясь ответить, и внезапно остолбенел. Лицо его вытянулось. Мужчина сглотнул, промычал что-то невразумительно. Сказал, заикаясь, что сейчас одиннадцать десять и спешно отвернулся. Милая публика, подумал Иван. Выбрал место подальше ото всех и сел. Двери с шипением затворились, голос назвал следующую остановку...
   На улице Перовские посланники закончили допрашивать рабочих и ждали, когда поезд отъедет, чтобы не переходить обратно к приземистому привокзальному перрону у электрички под самыми колёсами. Тот, что справа меланхолично обводил глазами окна вагонов. Наконец остановился на Тарьеве. И - ничего. Точно не узнал. Поезд тронулся, а мужчина всё стоял, зябко засунув руки в карманы, и смотрел на мальчика с выражением какого-то отрешённого любопытства, как смотрят обычно на улице зеваки на диковинного встречного. Прильнув к стеклу, Иван проводил его взглядом. Богат же этот день на сюрпризы...
   Состав набрал скорость. В замешательстве Иван отодвинулся от окна. И тогда в грязном стекле проступило смазанное, размытое отражение, тотчас всё прояснившее. Мальчик обмер. Дотронулся до подбородка. До щеки. Рябой, уродливый и совершенно непохожий на него двойник, словно передразнивая, копировал его движения. Пальцы нащупали болезненно тёплую, скользкую от пота и упруго натянутую плоть. У отражения были удлинённые скулы. Нижняя челюсть выдавалась вперёд, отчего верхняя губа презрительно вздёрнулась кверху и расплющила нос. Под глазницами гвоздями выпирали острые холмики. Надбровные дуги изогнулись коромыслом, щёки впали.
   Боже...
   Ах, ясно, всё дело в стекле! Всего-навсего искажение! Оптический эффект из-за брака в литье, как в комнате кривых зеркал. Иван прижал холодную ладонь к лицу, и она повторила невозможный изгиб. По коже побежали мурашки. Нет, стекло не виновато. Уродства вполне реальны. Немудрено, что в начале путешествия у него так ломило кости...
   Вид деформаций шокировал.
   Иван зажмурился. И что, теперь всё время таким оставаться? Перспектива не самая обольстительная. Против воли он поддался страху - и в ту же секунду поток обонятельной информации отключился. В черепе что-то щёлкнуло, вибрации в его основании потухли. Боль пронзила всё тело, кости заскрипели, заскрежетали. Ощущение было такое, будто он сдувается. Иван издал сдавленный гортанный стон.
   И неожиданно всё прекратилось. Мальчик открыл глаза. Потрогал лицо. Острые выступы пропали, черты сгладились и закруглились. Кожа была мягкой, пылала. Он посмотрел на отражение. Голова приобрела прежний вид. И что же это было? Надо полагать, обратная сторона обострившейся чувствительности к запахам? Кошмар какой-то.
   Все форточки в вагоне были задраены, радиаторы по бортам безжалостно пекли. Иван сполз по спинке неудобного сиденья, развалился полулёжа. Словно вчуже, он отметил, что испуг, вызванный метаморфозами во внешности, почему-то очень быстро уходит, растворяется в организме. Точно тело втайне от своего обладателя было посвящёно в секрет превращений, а паника оказалась лишь поверхностной реакцией, чисто интеллектуальной. Душное тепло вагона разморило его. Некормленый с обеда желудок заворчал, отказываясь считаться с хозяйскими невзгодами. С дрожью в руках мальчик стал разворачивать Надины гостинцы.
   Поезд ехал часа полтора. За окном, в которое Иван смотрел всё ещё не без подозрения, проносились угорело сёла и города. Высоково, Снегири, Дедовск. Проезжали необъятных просторов поле. За ним светлячками порхали над горизонтом огни какой-то деревеньки. Чёрная река бурно стекала под колёса и уносилась на север. Нахабино, Красногорск. Москву открыла остановка "Павшино". Проехали кладбище и покатили вдоль Волоколамского шоссе. Проплыл, как фрегат, храм за Спасскими мостами. "Тушино", "Покровское-Стрешнево". На станции "Ленинградская" он сошёл, припоминая из скромного автомобилистского прошлого, что это где-то в окрестностях района Сокол. Сразу замёрз, попав из жаркого вагона на городской морозец.
   Смекнуть бы, куда теперь. Ноги передвигались вяло, ступни ныли. Метро? Балда. Деньги-то откуда? Да и вахтёры чего доброго в комнату милиции определят. Он заковылял по Ленинградке пешим. Шоссе, переходы, дворы, дворы, дворы... не этой ли дорогой он шёл за Кирой от базарной площади? Да, этой самой. Он узнавал местность.
   Иван встал на пустынном тротуаре. Бело-синяя вывеска на здании над ним гласила: "улица Вальтера-Ульбрихта". Перейти её, и он у цели. Иван нерешительно шаркнул ботинком. Предугадать дальнейшее развитие событий было положительно невозможно. Там, через улицу, лежал мир Кириного детства - маленький его кусочек, отпечатавшийся в её душе на всю жизнь и многое собой определивший. Каким Иван войдёт в него? Впишется ли? Что скажет ей? Всё-таки эту Киру он не знал. А, памятуя о первом столкновении с бродягой, не трудно было догадаться, с каким гостеприимством община привечает посреди ночи малолетнего вторженца. Не лучшая стратегия. Этим он добьётся, что его вообще больше к подвалу не подпустят. Однако откладывать долгожданный момент, особенно теперь, когда их разделяют считанные метры...
   Иван нехотя вернулся назад во дворы, искать место для ночлега.
   Он дождётся утра. Завтра. Их встреча должна произойти там, где бивачная шайка не будет тому препятствием.
  
  
   Глава 11.
  
   1.
  
   Ровно без пятнадцати восемь старик-скупщик вошёл в интернат. Кира лично арьергардом проводила его от трамвайной остановки до дверей. Тем же днём, когда Машка была уличена в краже, Кира выловила в большую перемену на интернатской спортплощадке какого-то малявку и за пару конфет с уличного лотка завербовала его к себе шпионом. Разведка вскорости донесла, что ростовщика звать Николай Алексеевич, что преподаёт он в интернате математику, ежедневно, кроме субботы и воскресенья, с восьми до четырёх. И что временами Николай Алексеевич не гнушается прикупить всяких драгоценных безделушек и у интернатских ребят, коли кому нужны деньги. Кира дождалась конца занятий. Старик жил не так уж далеко, всего в двух трамвайных остановках. Пришлось покататься зайцем, увёртываясь от раздражительной контролёрши, но до дома она таки за ним проследила.
   Настал понедельник. Кира не спала почти всю ночь, нервничала. Встала спозаранку и, пока все ещё сопели по своим углам, раздобыла в запасниках Госпожи Коробочки немного проволоки, которая теперь клубком лежала у неё в кармане. Удостоверилась, что старик заступил на службу, и через парк, дворами, сокращая таким образом расстояние, направилась к его обиталищу - огромному разлапистому зданию, что лежало раззявленными тисками позади метро. Зажиточный и нелюдимый, ростовщик ютился один в двухкомнатной квартире на седьмом этаже, и до четырёх часов она была в полном Кирином распоряжении.
   Кира прошла двор по соседству с тем, что облюбовала её "семья", перебежала сонную ещё в этот утренний час улицу Вальтера-Ульбрихта и очутилась среди скромных и тихих в преддверье кипучей городской рутины кирпичных домиков. Здесь нужно было чуть-чуть поманеврировать. Путь прямо преграждала неизвестно с какой стати поставленная между домами ограда. Девочка энергичным шагом наперерез через палисадник пошлёпала к свободному проходу в дальнем углу. Ветра почти не было, утренняя прохлада едва проникала сюда.
   Справа, на скамье у детской площадки валялся внушительных размеров бесформенный тюк какого-то тряпья. Он бы не привлёк её внимания, но когда девочка проходила мимо, тюк зашевелился и глухо перхнул. Кира остановилась, как вкопанная. Не считая её, других жаворонков во дворе не наблюдалось, и вытворять подобные шутки с кучей тряпок больше было некому. Подозрительная груда поёрзала, укладываясь удобнее на досках, вздохнула и опять замерла. Кира выждала немного. Никаких признаков жизни. Она на цыпочках подкралась ближе...
   Тюк состоял из двух частей: мальчика лет восьми-десяти, свернувшегося на лавке калачиком, и туго набитого портфеля, который заменял ему подушку. Мальчик лежал к Кире спиной, приткнувшись носом в пологий скат на задке скамьи, и в такой позе издали в нём никак нельзя было угадать человеческого детёныша. Мальчишка посапывал во сне и морщил лоб. Кира подступила ещё на пару шажков, вытянула шею, дабы лучше рассмотреть лицо малолетнего беспризорника. Беспризорник до безобразия походил на недавнего её незадачливого знакомца. Да-да... к своему вящему изумлению она обнаружила, что это он самый и есть! Само собой Кира и в мыслях не держала, что когда-либо увидит его снова - с чего бы? Ан нате. Спустя целую неделю она вдруг наткнулась на него, дрыхнущего на лавке, и не где-нибудь, а через дорогу от воровской ночлежки. Это, по меньшей мере, странно. Однако он, кажется, был одет по-другому? И у него тогда не было с собой портфеля.
   Из-под брезентового клапана торчал краешек пищевой плёнки. Кира прикусила губу. Руки сами потянулись к замочку на портфеле. Нехорошо как-то копаться в пожитках у паренька, который ночует во дворе на лавке, но между тем уличные привычки диктовали своё. Да вроде бы и должок как раз за ним числился. Отточенным воздушным движением Кира откинула клапан и заглянула в портфель. Его чуть ли не до верху укомплектовывала чистая одежда, и только под самыми завязками лежал целлофановый пакетик. Девочка аккуратно вытащила трофей и повертела перед глазами. Из хрусткой оболочки на неё издевательски ощерилась белыми кольцами обгрызенная с одной стороны головка репчатого лука.
   Шелест целлофана потревожил мирный сон лавочного постояльца. Мальчишка протяжно застонал и заворочался. Разлепил веки, проморгался, аккуратно протёр глаза костяшками пальцев. Увидав над собой Киру, он встрепенулся и рывком сел на своём жёстком лежбище. Девочка молниеносно отпрыгнула, держа в протянутой к нему руке пакет с луковицей.
   -Эй, эй! - Прикрикнула Кира, испугавшись, что беспризорник сейчас же учинит над ней расправу. По опыту она лучше других знала, что люди крепко серчают, когда кто-то зарится на их добро, и размеры с возрастом тут не важны. Вдруг у него за пазухой гвоздь? Хотя, свежая одежда и прочее... беспризорник ли он вообще? А, какая разница! Лучше не связываться. - Не кипятись! Забирай своё добро. Больно оно мне надо!
   Иван, кряхтя, потёр отлежанный бок. Сон восстановил силы, но голова всё же неприятно гудела и по застудившемуся мягкому нёбу прокатывались волны омерзительного раздражения, от которых всё время хотелось глотать. Шмотки в портфеле спрессовались до полного окаменения, и спать на них было ничуть не мягче, чем на куске гранита. Мальчик поправил суму. Клапан был открыт. Иван непонимающе уставился на оголённое брезентовое нутро. Перевёл взгляд на Киру. И только тут сообразил, что произошло, и с чего она вдруг принялась кричать. Ему стало обидно. В конце концов, он такой марш отмахал, чтобы её встретить, и уж совершенно не ожидал, что первым делом она решит его обворовать.
   Кира зашла к лавке с противоположной стороны, положила пакет у подлокотника и, не оглядываясь, широким шагом пошла проч. Иван глупо уставился на луковицу, моргнул. Резво вскочил на ноги, увлекая за собой портфель, сунул в него пакетик и потрусил за быстро удаляющейся девчоночьей фигуркой.
   -Подожди!
   Кира не остановилась и не сбавила темпа.
   -Отстань, - бросила она. - Я отдала тебе луковицу.
   -Нет-нет, дело не в этом. Я хочу пойти с тобой.
   -Разбежался, - хмуро сказала Кира.
   -Ну постой! Мне больше некуда идти...
   -Вот как? - Они уже достигли углового прохода между домами. Кира на каблуках повернулась к Тарьеву. - А я вот думаю, есть куда. Если тебе есть, где переодеться, помыться и обзавестись одеждой по размеру, то и пойти куда тоже есть, - непреклонно отчеканила она и потопала дальше. Настырный мальчишка вновь увязался за ней и, похоже, отставать не собирался. Чего ему надо-то от неё?
   -Мне нужно перебиться где-нибудь, - упорствовал Иван, - хоть недолго.
   -А я тут причём? - Резонно спросила Кира.
   -Э-э-э... ну, ты помогла мне уже один раз. Помнишь? Там, у того дома?
   -Вот именно, уже помогла. И хватит с тебя. Жилплощадь я тебе искать не намерена, - она косо глянула на него через плечо. - А ты случайно не из диспансера для чокнутых?
   -Нет.
   -Это хорошая новость. Тогда проваливай. Ты мне мешаешь. У меня дело.
   Кира совершенно не склонялась к принятию на попечение малолетнего бродяжки. Тарьев понимал, что её вряд ли можно за это упрекнуть. Как, впрочем, и за резкость в подборе слов. Но она сейчас уйдёт, и что тогда? Он предпринял последнюю отчаянную попытку. Забежал вперёд и преградил ей дорогу.
   -Послушай, - выдавил Иван сквозь отдышку. Набрал в грудь побольше воздуха и выложил на одном дыхании: - Я сбежал из частной школы. Это очень далеко отсюда. Там... в общем, нельзя мне туда возвращаться. И домой я пойти не могу, потому что меня сразу пошлют обратно в школу. Понимаешь? А на улице, один, я никогда не жил. Хочешь, чтобы я пропал?
   Кира молча сверлила глазами маленького упрямца. Выпаленная скороговоркою речь не убедила её, но, кажется, возымела определённое действие. Иван сделал ещё один выпад:
   -Ты сказала у тебя дело? - Кира не ответила. Он выдержал паузу и веско проговорил: - Я могу помочь.
   -На этот счёт я здорово сомневаюсь, - поразмыслив, парировала юная воровка. - А ты, правда, сбежал из интерната?
   -Да.
   -Из того, что ли? - Кира мотнула головой назад. - Который через парк?
   -Нет. Говорю же, далеко отсюда. Он под Москвой. Знаешь, где Новоиерусалимский монастырь?
   -Какой?
   -Неважно. Школа стоит на реке Истра, в скольких-то там километрах от монастыря. Я приехал ночью, пригородным поездом.
   -И как же ты сбежал? - С ехидцей осведомилась она.
   -Помогли, - Иван пропустил издёвку мимо ушей. - Ну что, можно мне с тобой?
   Кира задумчиво пожевала щёку. Сардоническое выражение стёрлось с чумазого лица. Брови по-взрослому нахмурились. По всему, решение давалось ей отнюдь не легко. Какие мысли бродили в её голове, за и против? Тарьев не представлял.
   -Ладно, - огласила она свой вердикт. - Но учти, если что, не канючить. Помни: ты сам напросился. И делай всё, как я говорю. Понял?
   -Понял.
   -Пошли.
  
   2.
  
   -Тебя как звать? - Кира вела Тарьева какими-то трущобами. Под ногами то и дело хлюпала расквасившаяся почва. В проулках и проходах между домами виднелись участки аллеи, которой он во вторник бежал за Кирой. Затем показался выезд с автобусного разворота. Справа возвышалось гигантское здание с высоченной аркой в самом центре, больше походившее на уполовиненную крепость. У автобусного разворота они вынуждены были прервать своё прямолинейное шествие и сделать маленький крюк: прямо пред ними стояла церковь.
   -Ваня, - сказал Иван.
   -А меня Кира.
   -Очень приятно.
   Кира фыркнула.
   В сквере, где всё также торговали фруктами и всяким рукодельем, они свернули влево, в очередной двор. С трёх сторон его обнимало здание в форме неимоверно растянутой колченогой П. Неравной длины лапки загибались внутрь, как будто архитекторы планировали вначале сотворить "колодец", но при строительстве четвёртого замыкающего крыла обнаружили нестыковку и передумали. К той стене, что выходила на сквер, примыкал с торца крохотный цветочный садик, защищённый от посягновений граждан чёрной кованой оградой. Прямоугольный двор также как и само здание отличался исключительными размерами. Его делили вдоль две полосы. Слева в шеренгу выстроились кирпичные гаражи, куда без стеснения могло бы поместится по грузовику. У крайних гаражей имелись неизвестного назначения надстройки. Рубероидные крыши венчала балюстрада, а на протяжении её размещались турники для выбивания ковров. Вторая полоса была раза в три шире и являла собой чудесный палисадник. Целый небольшой лесок с крепкими тенистыми деревьями, клумбами и прогулочными тропками; вдалеке, на том конце, стояла деревянная коробка для игры в мяч. Двор шёл под уклоном, и потому палисадник, лежавший для ровности на насыпи, находился почти на одном уровне с крышами гаражей. Ближний к Кире с Иваном край заканчивался невысокими лесенками.
   -Ух-ты! - Прокомментировал Тарьев. В будущем, как он знал, квартиры в таких домах будут расцениваться самыми престижными, высшего класса, со стоимостью квадратного метра в несколько его годовых заработков. Он поднял взгляд кверху, на пару бельведеров. Аккуратненькие каменные избушки наподобие голубятен примостились над входными дверьми. Впрочем, дверей здесь было много. Разные подсобные помещения, чёрные ходы магазинов. Справа, в углу на возвышении, располагался вход в какое-то учреждение. Те, что вели в жилые подъезды, можно было отличить только по рифлёным жестяным навесам и металлическим коробкам на стене сбоку - допотопным кодовым замкам. Если бы не чёрные пластмассовые кнопки Иван принял бы их за почтовые ящики.
   -Ага, - индифферентно подтвердила Кира. - Нам сюда.
   Она подошла к первой от поворота во двор двери и, убедившись, что никто не смотрит, нагнулась к кодовому замку. Какие цифры набирал старик, она разобрала плохо, так как во время слежки из соображений безопасности приходилось держаться от него на расстоянии. Потом Кира ещё долго сидела у подъезда в засаде, однако безрезультатно. Ещё за горсть конфет тот же мелюзга из интерната, что снабдил её расписанием, выведал для неё в кадровых документах точный адрес ростовщика. Но и там, разумеется, никакого кода не указывалось. Она пригляделась к кнопкам. Двойка, четвёрка и восьмёрка как будто немножко выделялись из общего матового строя чуть приметным глянцем. Стало быть, их нажимали чаще всего. Кира вдавила цифры в коробку. В замке щелкнуло, дверь приоткрылась. Девочка потянула её на себя и перешагнула порог. Не услышав за собой шагов, она обернулась на вставшего снаружи Ивана.
   -Ты идёшь?
   -Туда?
   -А что тебя смущает? Ты же собирался мне помогать.
   Тарьев, помявшись немного, робко вошёл за Кирой. Дверь за ним захлопнулась.
   -А что нам тут надо? - Поинтересовался мальчик. На сердце у него сделалось неспокойно. Кира вызвала лифт.
   -Кое-что, - лаконично ответила она.
   Кабинка плавно опустилась по фасеточной шахте на рессору. Двери у лифта были ручные, Кира всегда относилась к таким с особенным предубеждением, но перед мальчишкой храбрилась. На протяжении долгой, шуршащей тросами и противовесом, жужжащей подъёмными механизмами поездки она не издала ни звука. Иван поглядывал на неё тихомолком. Челюсти плотно сомкнуты, губы трубочкой, на скулах играют желваки. Он улыбнулся. Спустя шестнадцать лет она будет ездить в лифтах точно таким же манером и никогда не признается в своём страхе, а он, Иван, будет подтрунивать над ней. Однажды он попробует напугать её, растрясёт кабинку, и они застрянут. После спасения Кира часа на два перестанет с ним разговаривать...
   Лифт остановилась на пятом этаже. Они вышли на лестничную клетку.
   -Тшш! - Шикнула Кира на мальчика, когда тот хотел что-то спросить. - Стой здесь и пеленгуй, чтоб никто не пошёл.
   Без дальнейших объяснений она достала из кармана моток проволоки, отогнула острый кончик и принялась ковырять им в замочной скважине одной из дверей. Ностальгию как ветром сдуло. Тарьев с ужасом наблюдал за её манипуляциями.
   -Ты хочешь обокрасть эту квартиру? - В памяти у него всплыл старый Кирин рассказ о том, как её мать посадили в тюрьму. Не из-за этой ли вот эскапады? Хотя кражу, вроде бы, позже должна совершить сама Ольга Сергеевна...
   -Нет, - Кира сосредоточенно крутила в скважине самопальной отмычкой. - Я просто хочу забрать оттуда одну вещь, которая принадлежит мне.
   -Что же она там делает, если эта вещь твоя?
   -А её у меня украли. Кое-кто из нашей бродячей компании. Тот, кто здесь живёт - скупщик. Он скупает краденое и втридорога перепродаёт.
   -Наверное, это что-то очень важное, раз ты лезешь за ней в чужой дом. Что за вещь-то такая?
   -Моя брошка.
   Иван оглядел её наряд. И только тут заметил: серебряной броши на отвороте куртки, запомнившейся ему по первой встрече, действительно нет.
   -А вдруг хозяин дома?
   -Не дома. У меня всё учтено. Ты что боишься, что ли?
   -Ну, так... - уклончиво сказал Тарьев. - А вдруг он её уже продал и мы зря...
   -Да перестань ты! - Не вытерпела Кира. - "Вдруг" да "вдруг"! Мне самой не весело оттого что я взламываю чужую квартиру, так что давай не будем нагнетать обстановку.
   Кира зажала отмычку и дважды провернула тоненьким ногтём барабан замка. Язычок, лязгнув, вышел из паза.
   -Вуаля, - она убрала проволоку в карман и потёрла в кулаке большой палец, который использовала заместо ключа. Поморщилась. Ощущение было не из приятных. Она распахнула перед Иваном дверь. - Прошу.
   Из квартиры повеяло застарелым, застоявшимся запахом. Бумажная пыль, ткань, средство от моли. Иван медлил. Кира нетерпеливо притопнула ногой и весьма выразительно вытаращила на него глаза. Этажом выше на лестнице заслышались голоса, зашелестели по кафелю подошвы ботинок. Кто-то перед уходом на работу прощался с домочадцами.
   -Быстрей! - Шепнула Кира. - Сейчас спустятся сюда - и каюк!
   Иван, тихо чертыхнувшись, прошмыгнул в квартиру. Девочка мгновенно вскочила за ним на порог и закрыла дверь. Воздух внутри был прохладный, стылый. Прихожая, где они оказались, сразу соединялась с первой комнатой, сумрачной и словно нежилой. Приоткрытые окна в ней были зашторены, сквозняк, слишком слабый, чтобы изгнать ароматы одинокой старости, колыхал грубый бардового цвета тяжёлый драп. Посредине стоял в компании пары стульев громоздкий круглый стол, заваленный книгами, бумагой, какими-то вещами. По стенам - дубовый комод, шкаф, сервант, софа, столик с телевизором. Отсюда было два прохода: налево - во вторую комнатушку, и направо - в тесноватую кухоньку, где также царил дряхлый и унылый сумрак. На лестничной клетке процокали каблуки. Кира прислушалась к затихающему где-то на нижних этажах звуку и потёрла ладошки.
   -Ну-с, - она посмотрела на Ваню, - приступим. Ты знаешь, что искать.
   Они принялись обшаривать квартиру. Кира методично, миллиметр за миллиметром исследовала ворохи бумаги и книг на столе. Ей попадались какие-то статуэтки, мраморные и малахитовые шарики на бронзовых подставках, пепельницы, подвески и украшения, потемневшие от времени, с выковырянными жемчужинами и стёршейся эмалью, всё невостребованный товар. Она поднимала их, вертела перед глазами и откладывала в сторону. Иван изучил содержимое шкафа. Затем покопался в серванте. Перешёл к комоду. Ничего. Его обоняние вычленяло из нафталинового фона и ассорти чужих запахов самые разные предметы. В коробочке на верхней полке серванта он учуял деньги. Из него получился бы превосходный домушник, подумал Иван. Ощущения его в эту минуту одолевали самые противоречивые. Он справился с искушением пополнить своё благосостояние из неправедной ростовщической казны и продолжал искать. Среди прочего во множестве попадались и серебряные изделия. Под тёмным налётом окиси они хранили следы рук своих прошлых владельцев. Однако Кириного духа среди них не было.
   Закончив со столом, девочка вошла во вторую комнату, спальную, и обыскала её тоже.
   -Чёрт! - Кира вцепилась в пуговицу на куртке. - У тебя ничего?
   -Нет, - Иван скользнул взглядом по коробочке с ростовщическими сбережениями. - А у тебя?
   Она помотала головой. На лице её написалось отчаяние.
   -Ты ничего не пропустил? Везде посмотрел?
   И Кира заново перерыла все закутки, в которых копался Тарьев, потом туалет, кухню. Брошки нигде не было.
   -Продал... - сорвалось с её уст. Она как оглушённая топталась на месте, поворачивалась то в одну сторону, то в другую. Где они ещё не смотрели, какой уголок могли пропустить? Но облазано было всё. - Вот же гад, продал...
   Губы её сжались в тонкую бледную полоску. Иван видел, что она с трудом сдерживает слёзы. И понимал, что, к сожалению, здесь он бессилен чем-либо ей помочь. Злосчастная брошка, кажется, много значила для неё. Интересно, почему он никогда не видел этой броши на Кире взрослой? Иван растерянно подошёл к столу и разворошил бессистемно разбросанные по нему клочки бумаги. За его спиной Кира тихонько шмыгнула носом. Тарьев приподнял стопку папок, передвинул листок с какими-то записями. Взор его невольно упал на строки. Имена, цифры. Несколько верхних строк перечёркнуто. Напротив нижней стояло: "понедельник, 24, позвонить после 9:00". Запись повыше заканчивалась жирным знаком вопроса. Мальчик вернулся к началу списка. Его озаглавливала надпись: "серебро 925, начало XX, мастер неизвестен".
   -Кир, - позвал Тарьев. - Посмотри-ка сюда.
   Девочка склонилась над листком и прочла написанное.
   -И что? - Голос её прозвучал надтреснуто, будто из старого радиоприёмника. Она утёрла нос рукавом.
   -Он её ещё не продал. Видишь? Он ищет покупателя. Сколько сейчас времени?
   -А я почём знаю? Часов девять, наверное, и есть.
   Иван цыкнул языком.
   -Плохо.
   -А что?
   -Мы ещё могли бы успеть перехватить твою брошку.
   Сообразив, что мальчишка говорит верно, Кира встрепенулась, засуетилась.
   -К интернату, - забормотала она, расхаживая взад-вперёд перед столом, - подкараулим там. Только страшно... вдруг заметит? Тогда мне бродяги шею-то ох как намылят...
   Кира ринулась в кухню. Открыла холодильник и оценивающе обвела взглядом полки с продуктами.
   -Ты чего? - Спросил Ваня.
   -Может вы, товарищ беглый, и питаетесь одним луком, а мы люди к таким крайностям непривыкшие, - слёзы уже не давили горло, к ней вернулась прежняя предприимчивость. В мыслях был готов свежий план. Теперь нельзя ошибаться. Она стянула с мальчика портфель, откинула клапан. Бросила пакетик с луковицей в холодильник и вытряхнула из сумы на не застланный паркетный пол верхние слои Ваниной одежды.
   -Эй! - Возмутился Тарьев. - Ты что делаешь?
   -Соберём потом. Одежду в руках нести легче, чем еду. Давай, бросай сюда всё съестное, - она протянула ему раскрытый портфель.
   -Мы же не грабить пришли, - напомнил Ваня.
   -В таком случае, у тебя есть предложения, где и чем нам позавтракать?
   -Нет.
   -Ну, тогда шерше ля фам, - она кивнула на холодильник. - Поторапливайся, а то упустим, - Недовольно ворча, Иван сгрёб в охапку две половинки колбасных батонов, сыр несколько консервных банок, сосиски и свалил их в портфель. - Шерше, шерше! Как следует шерше! Ключ для консервов прихвати.
   Инициатива была безвозвратно утеряна. Он послушно совершил ещё несколько набегов на полки с продуктами. В итоге холодильник опустел чуть ли не на добрую половину. Ростовщик, очевидно, любил хорошо покушать, так что с этой половиной портфель набился даже туже, чем когда в нём была одежда. Кира помогла мальчику надеть откормленную суму. Не без усилий натягивая портфель, Иван ощущал, как провиант сминается и расплющивается о его рёбра. Кира собрала с пола шмотки и поспешила к выходу.
   Но едва она ступила в комнату с круглым столом, в прихожей раздался пронзительный металлический щелчок. За ним второй. Кира остолбенела. Иван шедший прямо за нею, с размаху врезался ей в спину. Лязгнул язычок замка.
   -Назад! Назад! - Шёпотом скомандовала Кира, и они с Иваном попятились обратно в кухню. Единственным укрытием здесь был маленький обеденный столик. Кира присела за ним на корточки и притянула за собой Тарьева.
   -Это называется "всё учтено"? - взвился он. - Откуда он нарисовался?
   -Я не знаю! Он должен был уйти из интерната только в четыре!
   -Всё, попались...
   -Не истери!
   В заваленной чахлыми сокровищами комнате вспыхнула под потолком люстра. Помещение залил гепатитно-жёлтый свет. Шторы, до того хоть как-то пропускавшие с улицы плаксивый день, сделались непроницаемыми. Комната в сиянии экономных лампочек преобразилась, превратилась в некое подземное реквизиторское хранилище, очень напоминавшее Ивану задворки школьной сцены.
   К круглому столу, ругаясь и пыхтя как паровоз, подошёл тучный взмыленный старик. Руки его забегали по столешнице, нащупали листок с именами и телефонами покупателей и поднесли к глазам. Старик с громким кряхтением направился в спальню. Послышался лёгкий звонок, звук снимаемой с рычага телефонной трубки.
   -Смываемся, - Кира с Иваном, пригибаясь, побежали к двери. И тут же бросились врассыпную, прильнули к стене, один по правую сторону от дверного проёма, другая - по левую. Старик вышел из спальни, волоча за собой телефон. Динамик трубки был прижат к уху.
   -Да, я согласен на вашу цену, - говорил он глубоким, брюзгливым хрипучим голосом. - Нет, я решил согласиться с вашим предложением, сумма меня вполне устраивает, - он поставил аппарат на сервант и залез в карман, достал что-то и долго разглядывал, слушая собеседника. Опёрся о подставку. - Нет, точно, он отказался. Я звонил сегодня. Не хочу больше мудрить, искать кого-то. Надоело.
   Он опять уковылял с телефоном в спальню.
   Кира выглянула из укрытия. Старик стоял к ним спиной. Девочка прокралась через гостиную к прихожей. Придерживая за лямки тяжёлый портфель и не сводя взгляда с двери спальни, Иван шаг в шаг ступал за ней. И внезапно увидел её - брошь! Серебряная вещица лежала на серванте. Старик утром унёс её с собой. Вот почему они её не нашли. И вот почему Тарьев никогда не видел этой броши у взрослой Киры: она ушла отсюда с пустыми руками...
   А сейчас, разговаривая по телефону, старик выложил брошь из кармана на подставку. Оставил без присмотра. Всего в метре от Тарьева.
   Иван не дошёл до прихожей. Кира, которая в этот момент возилась с замком и прилагала все усилия, чтобы не нашуметь, обернулась на него через плечо. И застыла, точно громом поражённая. Одежда выпала у неё из рук. Мальчик направлялся в противную выходу сторону, к серванту.
   -Звоню из дома, - раздавалось между тем из спальни. - Номера-то у меня все здесь! Когда и где мы с вами?.. Так. Ага. Так. Записываю.
   Тарьев потянулся к заветному серебристому овалу...
   -Договорились, - трубка звякнула на рычаге. Ростовщик возвращался в гостиную. Ретироваться было некуда. Кира стояла ни жива, ни мертва.
   -Открывай! - Одними губами велел Тарьев. Громыхнул язычок. На пороге спальни в мгновение ока возник настороженный хозяин. Секунду он пялился на мальчишку, застывшего у его серванта в какой-то танцевальной позе с отставленной назад ногой и вытянутой к добыче рукой.
   -Ах ты, шпана!
   Иван схватил брошь и кинулся к входной двери. Кира уже ждала его на лестничной клетке.
   -Стой! - Кричал старик, нагоняя воришку. Для человека его возраста передвигался он чересчур уж прытко. Иван протиснулся в узкий зазор. Открыть дверь шире мешала груда одежды на полу, вещи набились под неё, застряли. Иван зацепился портфелем. Кира ухватила его за руки и с силой рванула на себя. Брезентовая ткань треснула. Мальчик освободился из дверной ловушки. Старику же пришлось изрядно поднапрячься, дабы расширить проём под размер свей грузной фигуры. Он как мог, разметал одежду ногами и высунулся наружу. - Стойте! Держите! Держите грабителей! Кто-нибудь!
   Нерасторопные соседи, кто к этому часу ещё не ушёл на работу, слишком поздно внемли его воплям. Иван кубарем катился вниз по ступеням. Впереди на всех парах неслась Кира. Влетела в стальную подъездную дверь и заколотила по кнопке кодового замка.
   -Стойте, выродки малолетние! - Гремело с пятого этажа. - Найду, прибью!
   -Что такое? - Спрашивала женщина на четвёртом. На третьем мужской баритон грозился вызвать милицию.
   Кира пулей устремилась прочь со двора, волоча за собою болтыхающегося мальчишку.
  
   3.
  
   Грезилось, нет больше в мире звуков кроме журчания воды. Колеблясь и волнуясь, хрустальная колыбель мирно убаюкивала бесцветное небо, плиточное дно расчерчивало его синими, белыми, коричневыми квадратами. Кира перевесилась через тёмный медного отлива край фонтана и смотрела на своё отражение. Потом взбаламутила, расплескала ледяную воду, отмывая сальные после обильного завтрака руки.
   Покинув двор ростовщичьего дома, они с Тарьевым бежали за автобусный разворот, в лесопарк, на входе в который стояла мемориальная мраморная стена. А когда перешли на шаг, Кира дала себе волю и вставила мальчику такого фитиля за его выходку, что у того зарделись от позора щёки. В защиту он напомнил, что она потеряла всю его одежду.
   -Что? Да этого бы не случилось, если б не ты! - Возмущённо парировала Кира. Обняла себя за плечи и беспокойно поёжилась. Дурно, дурно. Тот факт, что их засекли, мог повлечь за собой грандиознейших масштабов последствия. - Сам во всём виноват, нечего на меня перекладывать. Ты хоть соображаешь, что будет, если он припрётся с выяснениями к нам в подвал? Или того хуже, натравит кого-нибудь?
   -С чего именно на вас? - Попробовал урезонить её Иван. - Он же тебя не видел, только меня. Откуда ему знать, кто я, откуда и с какой целью к нему залез? Тебя он, впрочем, тоже вряд ли знает, а если бы и знал, то за что бы стал преследовать? Мы кроме холодильника ничего и не трогали.
   -Тогда какого ж ляда тебя понесло? Загорелось-таки прикарманить что-нибудь напоследок? Жук ты! А я повелась ведь сначала: куда это мы, что это мы? Грабить что ли будем? Ай-ай-ай!
   -Я не так говорил...
   -Да какая разница! - Сгоряча она навоображала себе уйму всяких страхов, и они лезли друг на друга, залепляли глаза, так что куда бы она ни переводила взор, её всё преследовали картины будущего, одна ужаснее другой. Закралась даже шальная мысль, что она попала в сговор, устроенный по предательству её малолетнего интернатского разведчика. Вот было бы славно! - Главное, что ты оказался обыкновенным жуликом.
   -Я не жулик. Хотел бы прикарманить что-нибудь, так бы и сделал, - с укором сказал Тарьев, откровенно не понимая, за какую такую великую провинность его клянут.
   -А сервант?
   -Между прочим, я не для себя старался.
   -То есть для меня? Ух, спасибочки! Чуть не достарался.
   Ваня хотел вручить подарок в обстановке поспокойнее, предвкушал удобный момент, но ситуация, казалось, не собиралась улучшаться. В сердцах, не в состоянии выносить долее огульные упрёки, он ткнул Кире под нос раскрытую ладонь. Девочка встала на месте. На ладошке у Вани лежал ребристый, в незатейливых узорах серебряный овал с заколкой на тыльной стороне - её брошь, бабушкин подарок, который, она была уверена, навсегда остался лежать в закромах у старика-перекупщика...
   Сквер по улице Георгиу-Дежа, кряжистый, широкий и недлинный, был пуст. Нечаянные пешеходы, мамаши с детишками, просто любители побездельничать, какие наводняют тенистые аллеи днями и вечерами, прогуливаются туда и обратно, сидят по скамьям, появятся здесь не раньше полудня. В уединении, будто в парадной зале личного дворца, бедокурые взломщики с комфортом расположились на одной из изящных лавочек, венцом окружавших фонтан. Запасы провианта всё нищали, пока в едоков не перестало лезть. Кира тысячу раз проверяла на месте ли её брошь: выворачивала наизнанку борт куртки и, жуя очередное лакомство, разглядывала своё маленькое сокровище. Тысячу же раз стыдливо припоминала про себя, как на весь парк честила мальчика за глупость. По делу, конечно. Ещё бы! Опасность быть разоблачённой отнюдь не приуменьшалась оттого, что он отвоевал её брошку. "С чего именно на них"! Уж старик-то без труда свяжет недавнее подпольное приобретение с сегодняшним вторжением. Да даже если и не свяжет, всё равно первым делом к ним пойдёт, потому что шаек таких в околотке раз, два и обчёлся, и будет шантажировать, пока от него как-нибудь не откупятся. Так или иначе, узнают биваки про взлом - прогонят. А то и вовсе выдадут, дабы свои шкуры не замазать. Однако теперь Кира сожалела о столь опрометчиво оброненных словах, оскорбительных и жестоких. Пусть по неразумению, но он это ведь действительно сделал ради неё.
   -А зачем ты прикола её изнутри? - Поинтересовался Тарьев. Пользуясь Кириным советом, он старательно вытирал жир с пальцев об штаны. Больше грязи, лучше шансы втесаться в доверие к бродягам, так она сказала. Опрятные бездомные всегда что-нибудь да прячут за душой, им как-то поневоле доверия меньше. Ну, как бы там ни было, а ощущение приятное, лёгкое такое. Давненько он не вытирал об себя руки, да и то, что помнил из детства, это как мама регулярно всыпала ему по первое число за подобные проказы. - Её же не видно.
   -Вот именно. Не нужно, чтобы тот, кто её украл, видел, что она опять у меня, - девочка всплеснула несколько раз руками, стряхивая влагу. - Ты уверен насчёт вступления в нашу шатию? Не передумал?
   -Я с вами, - отчеканил Ваня.
   -Послушай, я не хочу тебя обидеть, но у тебя не будет там друзей. Никто не станет о тебе заботиться.
   -Разубеждаешь?
   -Нет, предупреждаю.
   -А ты?
   Кира наморщила лоб.
   -Что "я"?
   -Ну, будешь мне другом? Позаботишься обо мне? - Он затаил дыхание, потому как, сам того не сознавая, вложил в свой вопрос гораздо более глубокий, подспудный смысл, которого разум не позволял ему выразить прямо, а неуспокоенное сердце всё тянуло, и ждало, и ныло. И Кира, тоже неосознанно, но как будто уловила, почувствовала что-то в его словах. В безмолвии она растерянно стояла перед ним с разведёнными в стороны мокрыми руками. Точь-в-точь воробей, застигнутый врасплох коварным дождём. Иван представлял собой зрелище ничуть не лучшее: пальцы растопырены, смотрят вверх, липкий жир не сходил с них полностью, как он ни гваздал брюк. Рот весь перемазан, лоснится.
   Наконец девочка улыбнулась. Спрятала в карманы озябшие руки, воровато отвела в сторону взгляд. Сказала, нарочито ворчливо:
   -Вымазался весь, смотреть страшно. Иди к фонтану, умойся, обжора. Попробуй теперь денься от тебя куда-нибудь.
  
  
   Глава 12.
  
   1.
  
   -Давай портфель куда-нибудь спрячем, - предложил Иван. Раздражённо дёрнул плечами, поправляя непоседливую суму. Вроде и съели немало, а она всё равно как гирями набита и сползает постоянно. - На потом оставим.
   -Была бы я одна, так бы и поступила, - сказала девочка.
   В узком переулке, которым они брели сквозь квартал, как и в сквере не было ни души. Впрочем, для пеших прогулок, судя по всему, его вообще предпочитали редко. Дома, точно в ссоре, стояли к неровной дорожке задами, боковой стеной, либо выходили оградой дворов. Металлические кованные прутья, даже досчатый частокол кое-где... ни дать ни взять просёлок в какой-нибудь дальней пригородной глуши. Тишь да благодать. Возможно, из-за того, что вырос в подобной обстановке и из-за того, что наклонности его характера как-то очень хорошо в неё вписались, или же наоборот, сложились под её воздействием, Тарьев имел определённую слабость к таким пейзажам. Предаваться отвлечённым материям, правда, с полным портфелем гремучего реализма за спиной, было довольно неудобно, и скоро вся топографическая поэзия оттиснулась куда-то в сторону и позабылась. Иван опять дёрнул загривком.
   -Зачем я тогда всё это тащу? - Консервные банки на каждом шагу больно врезались в поясницу. Мальчик снял портфель и понёс его в руках, поминутно перекидывая тяжесть из одной в другую. - Отнимут же.
   -Не отнимут - терпеливо пояснила Кира. - Когда придём, сам отдашь - в залог. Место себе выкупишь. Не задаром же ты собрался там поселиться, в самом деле?
   Иван взвесил в уме идею и одобрительно хмыкнул.
   -Хитро.
   -А ты думал. И щедро с моей стороны, кстати, - она лукаво подмигнула ему. Затем добавила серьёзно: - Хорошо, что одежду бросили. Если ты являешься жить в подвал с чистыми вещичками, значит с тобой самим нечисто. А раз нечисто, то и пускать тебя никто не станет. С портфелем тоже приготовься расстаться. У биваков об этом спорить не принято. Хочешь себе что-то оставить, лучше не показывай. Как я.
   Из переулка они вышли к дороге, разделённой в длину на две полосы линией трубопровода. За дорогой в обрамлении углового дома виднелись, словно в скобках, дворик и часть детской площадки с голыми обпиленными деревьями. Невольно Тарьев напрягся. Знакомый пейзаж. Правда, ракурс не тот. И действующих лиц пока не видно.
   В сумрачном подъезде, перед лестницей в подвал, где чья-то хозяйственная десница выкрутила все до единой лампочки, Кира задержалась. Толи это волнение передалось ей от мальчика, толи ещё что, но она здорово дрейфила. Вдруг не примут? Вдруг вытурят? Тьфу, пропасть! Прям как за себя трясётся. Она повернулась к Ване.
   -Ну... ни пуха нам.
   И стала спускаться в кромешную темень. Иван опасливо пошёл за ней. Последние ступени он преодолевал, ведя рукой по шершавой, как мукой присыпанной стене. За спуском был угольно чёрный коридор. Иван ориентировался с направлением исключительно по звуку Кириных шагов. Поворот, ещё поворот, и тьма неожиданно закончилась. Девочка привела его в помещение, которое можно было бы назвать просторным, если бы не плотная путаница отопительных и сливных труб, какие-то бетонированные блоки, узлы, секции. И десяток лежанок по углам между ними. На голом полу валялись грязные полосатые матрацы в багровых и тёмно-желтых пятнах, о происхождении коих и думать не хотелось, плешивые телогрейки и пуховики. На лежанках сидели бледные невыносимо смердящие немытым телом люди. Иные прихлёбывали из алюминиевых или оббитых стеклянных мисок какое-то варево. По всей вероятности похлёбку извлекали из небольшого котелка, что стоял в центре на одноконфорочной электрической плите, подключённой к розетке под распределительным щитком. Те, у кого мисок при себе не было, либо уже откушали, либо, судя по жадным взглядам, ждали своей очереди. Над согбенными тенями сиротливо свисала с зеленеющего от сырости потолка пара слабеньких лампочек. Пока никто не обратил на новоприбывших внимания, Кира шёпотом быстро проинструктировала Тарьева:
   -Повезло нам, удачно с пайком угадали. Так. Сейчас войдём, они начнут к тебе приставать. Ты молчи, переговоры я беру на себя. А ты им только портфель протянешь, когда знак дам, и всё. Понял?
   -Угу... - с сомнением промычал Тарьев.
   Кира вышла из полумрака коридора на свет. Головы бродяг настороженно повернулись к ней, в туманных взглядах, как на поверхности мутного болота, всплыла озлобленность. Но вот в пришелице распознали свою и подвальные насельники успокоились. Девочка нашарила за спиной плечо Ивана и вытянула его вперёд.
   -Пойдём, - услышал он над ухом. - Вон в тот проход, и налево.
   Иван пошёл. Кира отпустила его плечо, и без её прикосновения он вдруг почувствовал себя совершенно беззащитным. Один за другим к нему обращались воспалённые, в красной сетке лопнувших капилляров глаза, пялились бессмысленно исподлобья. Вражда тлела в них, и не разгоралась в полную силу лишь из-за присутствия рядом с чужаком Киры, конвоировавшей его мимо этих человеческих изваяний. Однако у конфорки, когда Иван уже утвердился во мнении, что они доберутся до цели без помех, их ход остановил чей-то низкий надтреснутый и хриплый голос - будто его обладатель тщился пить и говорить одновременно:
   -Эт-то ещё что такое?
   Процессия встала аккурат посредине хмельного скопища, на виду у всех. Сердце у Киры подпрыгнуло, в затылок как кипятком плеснули. Но приступ был привычный, сиюминутный, она легко с ним справилась. Обыкновенное дело. Здесь частенько приходится ощущать себя в центре чьего-нибудь назойливого внимания, давящего, всегда какого-то скрытого, точно подглядывают исподтишка, ждут, коллекционируют каждую промашку. Нельзя показывать, что боишься. Кира обвела присутствующих взглядом. Не было Машки с Саввкой и Глеба. После неё самые молодые в шайке они, наверное, пошли заработать с утра пораньше на бутылку. Оно и в кассу. Кира опять положила руку Ивану на плечо, чуть сжала, усмиряя его тревогу.
   -Всё по плану, - шепнула она ему.
   С лежанки у узла теплоснабжения пружиной подскочил сухопарый мужичок. Разомкнутые губы его были влажны от слюны и подёрнуты апоплексической синевой. Рыбьи глаза неприязненно таращились на мальчика. Иван вздрогнул от его захлёбывающегося рявканья:
   -Что за заморыш?
   -Он со мной, - громко и твёрдо сказал Кира.
   -Да ты обалдела? - Гаркнули откуда-то из угла. - Не нужен нам этот задохлик. Пускай канает. Тебя кормим, ещё его кормить?
   -Жвала-то не разевай, - нисколько не испугавшись, смело завернула нападение Кира. - О себе я сама забочусь. И он о себе сам позаботиться может. Покажи им, - сказала она Ване. Иван положил портфель на пол и ногой подтолкнул его к болезненно худому мужичку, владельцу захлёбывающегося баса, так и продолжавшему стоять в боевой позиции. Тот коршуном жадно накинулся на суму, распотрошил, залез когтистыми, в артритных узлах руками внутрь и просиял.
   -А-ну! Голытьба! - Загудел он, подхватив портфель с пола и крепко прижав его к груди. - Жратва! Полный мешок жратвы!
   Загудело и всё скопище. Голодные, злые спросонья потянулись к Ваниному портфелю. Сухопарый мужичок демонстрировал всем желающим съестные богатства. Суетливо шуршали о днища мисок ложки, в спехе вычерпывали остатки похлёбки, дабы поскорее присоединиться к более сытной трапезе, что, как видно, грозила разгуляться с минуты на минуту. Кто-то крикнул:
   -Доставай пузыри! Отпразднуем пополнение!
   -Ну, всё, - Кира хлопнула Тарьева по спине. - Отделались. Поздравляю, теперь ты человек без определённого местожительства. Доволен?
   -Не в восторге, - честно, с кислым выражением на лице признался Ваня.
   -Верю. Но я предупреждала.
   -Да-да, знаю, - смиренно согласился мальчик.
   -Пойдём от них, - Кира, лавируя между забывшими о виновниках переполоха пьянчугами, направилась к проходу, который указала Ване ещё из коридора. - У меня тут отдельные апартаменты.
   Они вышли из общей спальни и свернули влево, в очередной коридор. Кира провела мальчика в небольшую комнатушку. На полу, под узким подвальным окошком лежал матрац, застланный подкладкой на цигейке от какого-то старого пальто или шубы. За стенами в отдалении гремело пьяное веселье, но здесь слышалось едва, преображённое в неясный, неразборчивый гул. Кира сделала руками широкий жест, подстать конферансье, представляющему публике именитых актёров.
   -Как тебе?
   -Уютно, - оценил Ваня. Немногим лучше, чем предыдущая "гостиная", однако Кирина комната и вправду отличалась уютом. Пол выметен - Иван заметил в углу у входа веник, - матрац новее, нежели те, что он лицезрел у прочих бродяг, и, кажется, недавно чищенный. Тёплая цигейка - двойное удовольствие, коего остальные были лишены. Вероятно, результат маминых стараний.
   -Падай, - предложила Кира и рухнула на матрац. Иван побоялся, что она ушибётся, но лежанка оказалась на удивление мягкой и девочка ничуть не пострадала. Он сел. - Поделюсь с тобой кое-какими соображениями.
   -Давай.
   Кира вытянулась на цигейке во весь рост, потянулась.
   -Они так приветливо настроены только сейчас. Завтра, а может, уже и к вечеру они будут не такие добрые. Место-то мы тебе обеспечили, только ненадолго, - говорила она просто, без напора или тяжести в голосе, словно высказывала вслух мысли. - Придётся нам с тобой работать, дружок. Бока отлёживать нам не дадут.
   Со звонким гортанным мяуканьем Кира привела корпус в вертикальное положение, подвинулась ближе к мальчику. Юбки съехали вверх, обнажив ноги до коленей. Погружённый в размышления о предстоящем, Иван рассеянно скользнул по ним взглядом.
   -Э! - Её уста изогнулись в наполовину смущённой, наполовину шутливой ухмылке. Кира пихнула мальчика под рёбра. - На что это ты вылупился? - Ладони быстро-быстро задвигались, расправили собравшиеся складки, опустили ткань на ноги. Иван порозовел.
   -Извини...
   -Тоже мне, - Кира хохотнула. Тарьев также не сдержал смешка. - Лучше бы думал, как зарабатывать станешь, а то вылетишь отсюда в два счёта.
   -Я думаю, думаю.
   -Ага, ага, - она примолкла. - Знаешь, - сказала чуть погодя Кира, и черты лица её сделались мечтательными, задумчивыми, - открою тебе маленький секрет: это вообще всё ненадолго. Уж точно не навсегда. Рано или поздно, всё будет, как раньше. И мы в любом случае расстанемся, пойдём каждый своей дорогой. Понимаешь?
   Да, Иван понимал, должно быть, даже лучше, чем то предполагал вопрос. Впрочем, после её слов мальчику открылась ещё одна очень простая, и в своей простоте столь же горькая истина. Кирино восприятие настоящей ситуации, её жизни с бродягами и ворами, было противоречиво, одновременно и трезво и наивно, и взросло и незрело. Естественно, что она не знала, как всё повернётся в дальнейшем, не знала про детский дом, про Петербург и музыкальную школу. Но всё, что бы она ни делала сейчас - лазанье по чужим карманам и квартирам, таскание фруктов с уличных лотков, находчивость и изворотливость, - всё это принималось ей как временная и естественная необходимость в неком перерыве в её нормальной жизни с мамой, в тёплой квартире, где не надо заботиться о еде и питье. При всей своей недетской ушлости и ответственности, она не сознавала до конца, сколь серьёзным угрозам подвергается. Понимание этого придёт к ней много позже, когда Кира повзрослеет достаточно, чтобы оглянуться назад и увидеть всё как есть.
   Иван отвернулся, скрывая от неё навалившуюся на него печаль, и сказал, как можно более бесстрастно:
   -Да, конечно.
   Кира, однако, чутко различила в ответе тайное настроение. Подсела плотнее, приобняла.
   -Не расстраивайся ты, - она легонько потормошила Тарьева. - Ты же тоже не будешь прятаться вечно? Всё будет хорошо. У нас. У тебя и у меня. Угу?
   Кира.
   В близости с ней он забыл обо всех напастях, забыл обо всём на свете. Кира, милая, любимая Кира, такая молодая, такая... незнакомая, другая - но даже несмотря на бившую ключом юную её энергию, несмотря на сообщаемые ситуацией и вынужденным одиночеством иронию и остроту характера, он узнавал её, узнавал во всём. Ничто не могло затмить самого главного в её существе, что он полюбил однажды и лишь в ней одной всегда видел. Ему так хотелось сказать ей об этом, сказать, что роднее неё у него нет никого в целом мире... нельзя. Нельзя, с мукою в сердце останавливал он себя, сжимая кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Вместо этого он тихо прильнул к ней, и она заботливо обвила его руками, покачала.
   -Малой ты ещё, - с улыбкой произнесла она. - Но ловкий, подлец. И проворный, как чёрт, - раскрыла объятья, и мягко отстранилась. - Всё, нечего нюни распускать.
   В коридоре заслышался топот и через несколько секунд в комнатку заглянул высокий широкоплечий мужчина. Несомненно, он явился из "гостиной", где полным ходом шло празднество, однако лицо его вопреки ожиданиям Тарьева было добрым и спокойным, совершенно не таким, как у тех, кого он успел рассмотреть. Мужчина обратился к девочке:
   -Кир, тебя к гитаре требуют.
   -Дядь Ибрагим, - скривилась Кира, - неохота. Мы здесь посидим.
   -Да не отстанут же, сама знаешь. Иди, повесели народ, сыграй пару песен. И будете свободны. Вон, слышишь? Гришка струны дерёт. Надоело всем его какуреканье - ну смерть как, - Ибрагим достал из кармана какой-то пузырёк тёмного стекла без марки и вытряс себе на ладонь таблетку. Только тут Иван заметил, что на левой руке у мужчины недостаёт двух пальцев, среднего и безымянного. Ибрагим закинул таблетку в рот.
   -Ладно, иду, - Кира поднялась. - А ты подскажешь, если что?
   -Подскажу, Кир, подскажу, - от уголков глаз Ибрагима побежали смешливые лучики. - Ждём тебя, - и он отправился обратно. Кира вздохнула.
   -Не пронесло...
  
   2.
  
   Ванин портфель валялся у конфорки забытый и истерзанный. Биваки сидели по местам на лежанках и уплетали продукты, беспрестанно мелькали ложки, вертелись головы, скалились в ухмылках гнилые зубы. В глазах рябило от этих беспорядочных движений, уши закладывало от гама. Стало теснее. Выше всех, на бетонном блоке сидел красный от натуги человек и ужасно фальшивил, горланя какой-то блатной шлягер. Неблагодарная его публика встретила Кирино появление бурным восторгом.
   -Ша! Отдавай гитару! - Заорали сразу с нескольких сторон.
   -Доиграю и отдам!
   -А, хрен с ним, пусть доигрывает! - Разрешил кто-то за всех и певец горланил дальше.
   Кира говорила Ивану на ухо:
   -Если начнут приставать, не упирайся. Пусть понудят. Тебе много расскажут про жизнь, про дела, про то, про сё. Мол, мы тут не в игры играем, мы тут в работу работаем. Главное уши не развешивай, согласись со всем и отойди.
   -Ясно. А кто здесь кто?
   -Тот, который с гитарой - Гришка. Так, ничего в нём особенного. Слева направо если смотреть, сидят Захар, Борька, баба Даша, Никифор-щёголь, дядя Ибрагим, мама моя, Лёнька и Петро. Ещё должны быть Машка с мужем Саввой и Глеб. Машка-то как раз брошь у меня и стырила. А с Глебом ты уже встречался. Не бойся, он тебя не вспомнит. А если и вспомнит, всё равно против всех ничего не сделает. Баба Даша самая старая. Самая склочная, сварливая и жадная, гребёт всё под себя, как сорока. Глеб с ней заодно завязан.
   -Родственники?
   Кира пожала плечами.
   - В подробности предпочитаю не вдаваться. Дальше сидит Никифор. Он тоже старый, но не такой важный, как баба Даша. Повыпендриваться больше любит, потому щёголем и прозвали. Только ты ему, смотри, не ляпни. Не любит он своей клички. Братья Лёнька и Петро ссорятся постоянно, тряпки траченной поделить не могут. К ним соваться себе в убыток. Лучше всех с мамой и Ибрагимом. Это Бражка, меня на гитаре играть научил. Сам-то он не играет, ему давным-давно на лесопилке пальцы оттяпало. А меня он учит, объясняет, что к чему. От него и от мамы плохого можешь не ждать...
   Гришка допел. Инструмент, старую акустическую гитару, гриф которой крепился к корпусу расшатанным болтом, у него немедленно изъяли, согнали с блока, и на его место усадили Киру. Воцарилась тишина. Девочка положила нога на ногу, левую поверх правой, водрузила гитару на бедро и пробежалась пальцами по струнам. Гитара была для неё великовата, однако никаких неудобств исполнительница как будто не испытывала. Иван часто слушал Кирину игру и даже сам своим немузыкальным слухом приноровился отличать ноты и аккорды, слаженное или фальшивое их звучание. После Гришкиных истязаний инструмент пришёл в полный разлад. Чтобы это определить, особо тонкого музыкального таланта и не требовалось. Кира подкручивала колки, сосредоточенно прислушивалась к звучанию, гибкие пальцы её беспрерывно порхали над декой в ласкающем, щекочущем воздушном танце, брали ударом несколько аккордов, проверяя строй, и снова перебирали, перебирали. Сидевший у противоположной стены Ибрагим время от времени давал советы.
   -Подтяни ещё вторую и третью.
   Кира послушно выполнила указание. Проверила настройку повторно, брякнула ля-минор и пережала гриф. Короткий, пронзительно журчащий звон, как сигнал с антракта, привлёк внимание бродяг к импровизированной эстраде. Баба Даша в этот момент, поймав Ванин взгляд, поманила мальчика к себе. Иван вопросительно уставился на Киру и та, стоически поджав губы, кивнула ему. Немного покумекала и запела "В тропическом лесу купил я дачу". Ничего другого кроме как сдаться на милость бабе Даше Ивану не оставалось.
   Старуха была огромной и восседала, как выяснилось по приближении, сразу на двух, сложенных бутербродом матрасах, тяжко облокотившись о колени, как вековой истукан цельного камня на мраморном троне. Волосы её, собранные на затылки в тугой пучок, были седы, однако ни почтения, ни уважения к себе её седины не вызывали. Заплывшие глазки в складках век смотрели пытливо, неласково, ядовито. Подле бабы Даши стояла, подпирая стену, клюка с загнутой рукояткой.
   -Присядь-ка, - молвила пискляво старуха. Иван сел на корточки, брезгуя касаться бабы Даши с её лежанкой. Пахло от обеих перегарным духом и едкой человечьей ветхостью. - Откуда ж ты?
   Иван посмотрел на Киру. Весёлый мотив увлёк её, она с головой погрузилась в игру. Гуляки нестройно вторили хулиганской песенке. Чья-то вороная патлатая башка качала в такт мелодии немытыми лохмами. Мальчик сказал:
   -Да вот, из дома сбежал.
   -Зачем?
   -Получилось так.
   -И пайку оттуда, небось, приволок?
   -Нет.
   -А откуда же?
   -Украл.
   -Ох-ты! Посмотрите-ка на него, "украл"! Байки-то мне не плети, малёк.
   -Правда, украл...
   -Не ври. У нас тут за враньё наказывают. Вот руку в деле набьёшь, тогда хвались, сколько влезет. А пока сморчок ты ещё, чтоб подвигами хвастать.
   Тарьев благоразумно уступил. Почуяв, что сопротивление сломлено, баба Даша тут же взялась потчевать его нравоучениями, долгими, обрывистыми и безумно путанными. Не давала и слова вставить, упреждала любую потугу. Тогда нередко в вывернутый смысл её лекции вплеталась противно дребезжащей ноткой угроза. Тарьев сохранял вид благоразумия и только слушал. Суть он ухватил с самого начала: его воспитывали. Вся эта процедура была направлена не иначе как на то, чтобы перекрутить его, выдрессировать в лакея на службу всей шайке в благодарность за радушное принятие - столько низких убеждений пытались в него вдолбить, стольким ограничениям подвергали. Отсюда тотчас следовал весьма лапидарный вывод - в этом гнусном месте он не человек. Ольга Сергеевна являлась членом шайки, поэтому и дочь её также считалась своей. Его же, Ивана, ничто и ни с кем из бродяг не связывало. Для них он был пушечным мясом, мальчиком на побегушках в недолгосрочной перспективе.
   -Профессионала из тебя сделаем, - говорила баба Даша. - Карманника, как Кира. Или форточника. Да, форточник из тебя получше выйдет. Возраст и комплекция у тебя как раз. Глеб мальком тоже форточником лазал. Ой и ловко! Да вот вымахал здоровый...
   Кира заканчивала к тому моменту уже третью песню, и бродяги наперебой, с набитыми ртами, предлагали, какую петь следующей. Бросая поминутно на девочку беглый взор, Иван находил отдохновение от монотонных старухиных назиданий, её смрадного дыхания и писклявого голоска. Шум гулянья точно не достигал её слуха, и она всё бормотала и бормотала. Впрочем, заметив, что мальчик время от времени поглядывает на гитаристку, баба Даша вдруг отступила от воспитательного курса.
   -И где девка тебя только прижила? - Протянула она. Глазки её сощурились и как-то нехорошо блеснули под сально-серебряными бровями. Иван нахмурился. Его повело вбок и он, восстанавливая равновесие, развернул корпус к старухе. - Совсем уж повзрослела. Тебя на совесть взяла. Значит, уже кое-что в мозгах заработало. А тебе, заруби на носу, малёк, негоже к ней за юбку цепляться. У ней не сегодня - завтра и без тебя своих забот хватать будет.
   -О чём вы? - Подозрительно спросил Тарьев. Ещё порция воспитательной ереси? Чтобы он не привязывался к Кире - почему? Всё, чем пыталась его напичкать старуха, и так было отвратительно, однако уклон, который неожиданно принял разговор, вызывал в нём уже не брезгливость, но острую, гнетущую тревогу, как если бы в подвал вплыло заряженное молниями до отказа грозовое облако, повисло над ним и всё разрасталось в тёмную тучу.
   -Повзрослела, говорю, - возвысив свой отвратительный писк до предела, сказала старуха. - Надо бы уже уму учиться. Негоже всё как оборванке беспризорной бегать. Призор, призор за ней нужен хороший...
   К чему гнёт мерзкая сводня Иван догадался быстро. И её прищур, что было не разобрать, куда она смотрит, на мальчика или ему за спину, также как и эта фраза, указывал на то, что уже давно затевается нечто неладное. В следующую же секунду его будто громом поразило: гитара продолжала бренчать и бродяги горланили как прежде, но аккорды лились нестройно, фальшиво, и ещё не обернувшись, он знал, что инструмент вновь перекочевал к Гришке. Что за сумятица? Отчего Кира не позвала его, если бродяги её отпустили?
   Он встал. Ноги мгновенно онемели.
   -Оп-оп-оп-оп! Куда собрался? - Загулькала строго баба Даша. - А-ну сядь!
   На Ивана накатила волна дурноты. Как если бы он очнулся от забытья и обнаружил, что попал на какой-то маскарад, бал монстров, в окружение сумасшедших, уродливых облачений. В животе, словно от чана с раскалённым свинцом, разливался жар.
   -Спесь-то поубавь, - приказала баба Даша, когда он хотел от неё отвернуться. - Сюда рыло вороти! Слышишь? Кому говорю!
   Киры среди биваков не было. Не было и патлатой башки, отмерявшей ритм взмахами чёрных вихров. Бетонный пьедестал оседлал Гришка и с натугой лудил глотку. Ольга Сергеевна, со сбившейся одеждой съехав наполовину в неприглядной немощи с матраса, лежала навзничь с испариной по всему лицу. Над ней в напряжённом волнении склонялся Ибрагим. Никому не было до них дела.
   -Где Кира? - Связки натянулись, голос его дрогнул. Баба Даша жестом велела ему успокоиться и сесть на место.
   -Занята она. Сказано же, не до тебя ей, - только он шагнул прочь, старуха вцепилась ему в запястье. - Стой же ты, зараза маленькая!
   -Убери от меня руки, - процедил Иван сквозь зубы.
   Изогнулся. Сустав хрупнул в захвате и выскользнул. Мальчик отскочил, покуда её клешня не схватила его снова. Не теряя долее ни секунды, он устремился вон из "гостиной". Интуиция влекла его вглубь подвальных лабиринтов. Какой бы злой умысел над Кирой ни учинился, вряд ли её повели на улицу. Иван вышел в сумрачный коридор. Жаркое тепло ползло от живота всё выше к груди, кровь отбивала в висках набат. В какую сторону? Он нервно сглотнул. Так. Предположительно, размещение комнат в подвале повторяет планировку квартир. С этим разобраться нетрудно, он не заблудится. Но куда же идти?
   Запах!
   Иван попытался сосредоточиться. Обоняние не единожды выручало его. Спонтанно, но... должно, обязано помочь и сейчас. Он зажмурился. Должно!
   Вежды его открылись - будто что-то с силой толкнуло их изнутри.
   Коридор в глазах мальчика пылал, курился, устилался тончайшим дымом. В черепе вибрировало в унисон с бешеным током крови, гудело на неудержимо высоких частотах, однако теперь странное ощущение не вызывало ровно никакого дискомфорта. Иван втянул носом воздух. Из вихря испарений и запахов отчётливо проступали следы от двух пар ног. Он ринулся вперёд.
   Издалека донёсся глухой многократно отражённый в стенах лабиринта отчаянный возглас. Кира! За ним по сводам коридора прокатился резкий мужской рык:
   -Заткнись! Или хочешь, чтобы все пришли и смотрели на тебя?
   После этого первый голос затих, и не подавал больше о себе вести.
   Иван мчался быстрее, врезался на поворотах, попадая выставленными перед собой руками меж труб, выдирался из ловушки и мчался дальше, комната за комнатой в сиянии неверного дневного света из узких окошек, проход за проходом без дверей и замков. И, наконец, нашёл...
   Кира лежала на полу, беспомощная, пойманная под тяжестью чужого тела. Меж ног девочки вырастала живой глыбой сгорбленная фигура в чёрной кожанке с ниспадающими с башки воронёными клоками, обездвиживала пленницу, придавив огромными руками хрупкие локти. Кустистая грязная борода царапала ей щёку, которую она подставляла тошнотворно-сладострастной пасти вместо накрепко сомкнутых уст. Из закрытых глаз катились бессильные тихие слёзы.
   Насильнику мешали юбки, натянутые под его коленями. Ему пришлось освободить девочке одну руку, чтобы избавиться от помехи. Кира тут же упёрлась в чёрное плечо в бесплодной попытке отодвинуть от себя поганую рожу. Тщетно...
   -Выродок, - прохрипел Иван, приближаясь к затянутой в кожу спине.
   Патлатая башка оторвалась от Кириного лица и повернулась к нему. В мерклых зрачках мелькнуло узнавание. Глеб осклабился.
   -О, Кир! Зырь, кто прикондыхал!
   Иван чувствовал, как его сознание падает в бездонную пропасть, несётся во тьму, набирает яростно скорость с каждым шагом к этой согнутой, пышущей вожделением фигуре. Следующие слова он едва расслышал.
   -Пацан? Ты что...
   И пропасть поглотила его.
  
   3.
  
   Тьма посерела, покрылась зелёными лишайными разводами. В проступающей текстуре стали различимы трещины. Светлее становилась вся комната. С потолка просыпалась бетонная пыль. Иван протёр глаза и сел. Кажется, он был в обмороке всего несколько секунд, или около того. Кира всхлипывала. Свернулась в клубок у стены под самым окошком и глядела, не моргая, куда-то вправо, на соседнюю стену. Девочку била мелкая дрожь. Иван проследил за её взглядом.
   Там, в тени, чёрным мешком лежал Глеб. Распростёрся ничком и не двигался. Умер?
   Иван подошёл к застывшему телу. Дыхание слабое, но как будто бы было. В волосах на затылке поблёскивала алым влага. Презрительно вздёрнутая верхняя губа обнажала глазной зуб и легонько подёргивалась. Он пребывал на грани потери сознания, очевидно, от болевого шока, но не издох. Его беспомощность, страдание скользнули какой-то злорадной, непрошенной полутенью в мозгу Тарьева, в крошечном, далеко запрятанном его участке, и из него вернулся эхом призрак чувства: приятное, дремотное тепло в руках, странное жестокое наслаждение. Вызванный им, зверь отвечал из глубин на скрытую жажду, смеялся его удивлению и засыпал, довольный свершившимся. Миг, и он покинул его разум вовсе. Как необычно. Было и прошло. Вот так легко...
   Тарьев присел на корточки перед Кирой, попробовал заговорить с нею. Она не отзывалась. По щекам лились слёзы, она сдерживала рыдания, однако продолжала молчать и всё смотрела на недвижную фигуру в тени.
   -Давай выйдем отсюда, - увещевал Тарьев. Он дотронулся до её ладошки и девочку от прикосновения как током ударило. Она сжалась, съёжилась ещё больше, её затрясло. Тарьев перепугался, совершенно не представляя, как себя вести. Затараторил: - Всё, всё, всё, я тебя не трогаю, не бойся, всё в порядке! Ничего плохого он сделать не успел, а сейчас валяется в отключке и больше даже попытаться не сможет! Ну пожалуйста!
   -Я видела, как ты его долбанул, - выдавила Кира. На скулах её заходили желваки. С видимым усилием она перевела взор на мальчика.
   -Пойдём на улицу? - Умоляюще попросил Тарьев. - Давай выйдем на свежий воздух, тебе станет лучше...
   Кира согласно кивнула. Тугой оборонительный узелок, в который она себя завязала, немножко ослабился. Иван протянул к ней руки - помочь подняться. Кира затравленно шарахнулась от своего спасителя, точно от ядовитого гада, и мальчик вынужден был ретироваться. Тогда только, неуверенно опираясь о стенку, девочка встала на ноги. Пошатнулась.
   -Хочешь, обопрись на меня, - предложил Ваня. Кира отрицательно покачала головой.
   -Я сама, - сказала она. Плач унимался, грудь вздымалась всё плавней. - Одну минуту, - она немного постояла так, приходя в себя, - подожди чуть-чуть. Вот, я могу идти.
   Она оторвалась от стены и сделала пару нетвёрдых шагов. Проговорила, уже смелее:
   -Идём через соседний подъезд.
   Во дворе, однако, отголоском чудовищного шока приступ возобновился. Обхватив руками живот и сгибаясь, как от колик, она заметалась туда-сюда по подъездной дорожке, взгляд остекленел. Подбородок её ежесекундно начинал трепетать. Иван стоял поодаль, на крыльце, исступлённо переминался с ноги на ногу. Из опыта он уже уяснил, что, как ни тягостно безучастное наблюдение, подходить к ней не стоит и лучше переждать, пока приступ постепенно угаснет сам собой. Лезли на ум страшные мысли, от которых Ивана бросало в пот и отчаяние, и пресечь которые он не мог. А что, если бы он не нашёл ту комнату? А что, если бы не пришёл? Господи... собачий мир. Внутри всё стыло от этих ужасных предположений.
   Его пронзило ясное как день, ослепительное откровение. Он оцепенел. Ведь его здесь и не было. Он предотвратил трагедию сейчас, но тогда, до того, как время обернулось вспять, пришёл ли ей кто-нибудь на помощь? Остановил кто-нибудь Глеба? Никто.
   -Ох, боже мой, - выдохнул Иван. Двор качнулся перед ним, в груди что-то треснуло, оборвалось и ухнуло вниз. Никогда, никогда она ему не говорила.
   Между тем душевное равновесие потихоньку возвращалось к Кире, она размеренно забирала и выпускала ртом воздух, успокаиваясь. Осанка её, всё ещё ссутуленная, постепенно расправлялась, морщины на подбородке разглаживались. Она остановилась, встала лицом к детской площадке. Засунула руки в карманы куртки.
   -Во куда я тебя притащила, - изломанным голосом произнесла Кира. - Как раз к сцене. Такого в театрах, наверное, не показывают, да? - Она хлюпнула носом и чуть наклонилась вперёд. - Фу... тошнит. Ты уж прости, что так получилось. Но меня назад что-то не тянет. Ты иди, если хочешь.
   -Нет, не пойду, - словно во сне, сказал Иван. - И тебя бы не пустил.
   Она посмотрела на мальчика, вымученно улыбнулась.
   -Вот, значит, как? Прям не пустил бы? Кто о ком заботится ещё, - выгнула иронично бровь. - Слушай, одни неожиданности от тебя. Уже и не знаю чего дальше ждать.
   Кира направилась к низенькому куцему кранику, торчавшему неприметно с краю детской площадки. На кончике сантехнической загогулины имелась резьба, из чего следовало, что в урочное время к ней крепился шланг для полива растений. Девочка открутила тугой вентиль, подставила сложенные чашечкой ладони под холодную струю и умылась. Закрутила кран и подошла к Тарьеву.
   -Ну, похожа я на человека?
   -Похожа, - хмыкнул Иван. Слёзы удивительно легко смылись с её лица, не оставили и тусклого напоминания о себе. Исчезли и грязные разводы, так что теперь оно сияло румяной чистотой. И те горькие мысли, что минуту назад бередили мальчику сердце, сменились другими, столь же чистыми и светлыми как её лик: всё миновало, всё прошло. Теперь всё дурное позади. Помощь оказалась рядом, знак молчания был снят с её будущего.
   -Сам-то ничего?
   -Держусь.
   Она потупила взор.
   -Спасибо, - в неловкости Кира потянулась через затылок правой рукой к левому уху. - Что... это... - запнулась. Сняла шапочку и взъерошила ёжик смольных волос.
   -Рад был услужить, - неуклюже ответствовал на благодарность Иван, не без замешательства разглядывая её причёску. Кирина шевелюра была обкорнана наибезобразнейше и, надо полагать, собственноручно, что так она и вправду смахивала на заправского хулигана-беспризорника.
   -Нравится? Бражка рекомендовал, - Кира кокетливо повела плечом. - Чтоб вши не завелись. Да и зыко так.
   -Никто и не спорит.
   Она собиралась добавить ещё что-то о преимуществах страхолюдных причёсок, как вдруг осеклась, глядя куда-то ему за спину.
   -Что там? - Начал Иван, однако договорить не успел. Кира быстро оттеснила его назад, к двери, и втолкнула в подъезд.
   -Дрянь! - Смачно прошипела девочка.
   -Какая?
   -Машка...
   -И что?
   -С лабазником она, чёрт!
   Кира подкралась к проёму и осторожно выглянула.
   -Чего они? - Спросил Тарьев.
   -Стоят на развилке между калитками, - сообщила Кира, - договариваются о чём-то. Этот орёт, красный весь, как рак. Конечно, спрос-то с неё за брошку.
   -А она?
   -Отпирается, естественно! Ушёл... - Кира привалилась к стене. - Ну, всё. Финита мне. Машке осталось только в подвал спуститься, и сразу ясно станет, кто к старику залез и кому по шее давать, - вынесла она себе приговор. Поджала губы и цыкнула. - Заказан мне теперь уютный уголок.
   Тут она разглядела что-то на противоположной стене, и лицо её приняло выражение совсем уж потерянное.
   -О-па... - промолвила она, вытаращившись на бледный бумажный прямоугольник. - И тебе тоже...
   -То есть?
   Она указала на листовку. Иван присмотрелся. И обомлел. Листовка гласила о розыске восьмилетнего ребёнка, мальчика,1982 года рождения, по имени Тарьев Иван Анатольевич, с описанием одежды, перечнем примет и крупным чёрно-белым фото. Назначалось вознаграждение. Гражданам, располагающим какими-либо сведениями, следовало обращаться по одному единственному номеру.
   -Ёшкин корень, - зачарованно пролепетала Кира. - Да ты натурально серьёзный тип. Больше про неожиданности спрашивать не буду. Ни-ни, боже упаси.
   -Сволочь, - ругнулся Иван. - Достал-таки! Оперативно достал. Ладно, ладно, нечего волноваться, это он только здесь, в Соколе...
   -Нда? Откуда такая уверенность?
   -Поверь.
   -Нет проблем. Верю.
   -Я не шучу. Что ему нужно меньше всего, так это огласка моего побега, а значит розыск неофициальный. И по тому, что он из меня вытянул, оправданными такие рискованные меры, как эти объявления, могут быть только в двух районах: Сокол и Восточное Измайлово. А так как в Восточном Измайлово живут мои родители, там он листовки распространять не стал.
   -Ага. А кто это "он"?
   -Директор интерната.
   -Он преступник?
   -Если ещё нет, то станет им, если меня поймает.
   -И какие в связи с этим будут предложения? Мне назад ход точно заказан. Тебя тоже выдадут с потрохами при первой возможности. И нас уже, наверное, вовсю ищут бродяги. Лично я бы посоветовала дать дёру.
   Их разговор прервала рулада приглушённых шумов с подвальной лестницы. Прокатился долгий перхотный стон. Кто-то вперевалку тащился наверх. Они застыли под объявлением, друг против друга.
   Грузно опираясь о перила, из подвала на клетку первого этажа выполз Глеб. Задержался на верхних ступенях, тронул рану. Посмотрел на окровавленные пальцы. Матюгнулся невнятно и продолжил шаткое шествие. Пространство клетки было чересчур узко для такого количества народа, и Глеб обнаружил присутствие ребят, едва ступив с лестницы. Долю секунды он громоздился недвижно гигантской уродливой запятой, отбрасывая на рыжий кафель неясную мохнатую тень. Затем дико оскалился, рыкнул:
   -Сучата, - и руки его со скрученными в бешеной мстительной злобе пальцами поднялись в боевое положение.
   В этот краткий миг в голове у Ивана только что и уложилась жалкая надежда на повторное затмение, во время которого Глеб снова чудесным образом оказался бы поверженным наземь. Запоздало же Иван смекнул, что, не помедли они с самого начала, сумели бы улизнуть без лишних неприятностей, и что теперь спасения им не видать, ибо мистическая часть его существа на данный момент исчерпала свой ресурс, а без неё он именно тот, за кого объявляет вознаграждение треклятая листовка, он - ребёнок. И лишь только цепочка этих туманных соображений завершилась, перед ним, по дуге снизу вверх, как выстрел, рванулось что-то серо-коричневое, размытое в тусклом свете подъезда. Взметнулась гребнем полотняная ткань. Звук удара. Протяжное утробное оханье. И Глеб стал оседать на пол, прикрывая ушибленный пах. Его повело, ноги подкосились. Он не удержал равновесия и завалился набок... в пролёт подвальной лестницы. Кира взвизгнула в обертон ксилофонному грохоту со ступеней. Шлёпнула себя ладошкой по губам.
   Не сговариваясь, они с Иваном одновременно бросились к пролёту.
   -Убился? - С расширенными от страха глазами спросила Кира. Иван на вскидку оценил ущерб, нанесённый Глебу в падении. Тот шевелился, пытался приподнять свою смердящую кислятиной тушу. Слышались сдавленные проклятья. Убился? О, нет. Самое большее - пара переломов и сотрясение, и то навряд ли. Пьяный. Его пасть отравляла воздух перегарными парами. Тарьев с удовольствием спустился бы к нему и добил.
   -Нет.
   -Я не нарочно... я не хотела, чтоб он так...
   -Да ничего с ним не случилось. Везучий, выродок, - Кира повернулась к мальчику. Иван встретил её взгляд. - Так стало быть, дёру? - Она кивнула. - А не трусишь? Со мной небезопасно.
   -Сами, как видишь, не лыком шиты, - она вновь опустила взор на трепыхающееся тело в вороной кожанке и отшагнула прочь от лестничного пролёта. - Подрапали отсюда быстрее...
  
   4.
  
   Перов обозлёно звякнул трубкой о рычаг и направился к автомобилю, стоявшему заведённым против таксофонных кабинок. В школе было глухо. За час поступило шесть сообщений от очевидцев, которые утверждали, что видели подходящего под описание мальчика. Сведения приняли и проверили. Кто-то действительно встречал ребёнка, похожего на того, что описан в объявлении, кто-то просто алкал получить дармовый барыш, но так или иначе, все сведения оказались ложными.
   Перов сел за руль и отъехал. Его снедало негодование. Дела в фонде шли крахом, сотрудники спецшколы беспокоились, как об ответственности за пропавшего пациента, так и об отсутствии поддержки со стороны фонда, в случае его скорой ликвидации: какой-то дурак распустил слух о разладе среди частников и грядущей госинспекции.
   Ничего. Симон поправил очки. Заказные импортные линзы в резком скачке исказили дорогу. В глазах у Перова поплыло. Что б тебя! Он скрипнул ладоням о рулевое колесо. Ничего. Не выходи из себя. Рано или поздно мальчишка обнаружится. Не здесь, так где-нибудь в другом месте. У Симона было несколько хороших знакомых на административных должностях в ОВД. Знакомые окольными ходами, под шумок, организовали для него розыск. Дать официальное заявление, конечно, было бы проще во стократ, и да, мальчик быстро нашёлся бы... однако для Перова это также верно значило упустить паршивца насовсем. В случае официального расследования будут поставлены в известность Ванины родители, а они уже вряд ли согласятся вернуть мальчика под опеку людей, которые не в состоянии хотя бы обеспечить его сохранность. Вместе с тем будет нанесён непоправимый ущёрб репутации школы.
   Знакомые работали аккуратно, на совесть. Первый шаг - объявления. Листовки расклеили в Соколе по всему маршруту, который упоминал в своих рассказах Иван. Главным образом тот дом с подвалом. Второе - патрули. Пустили две милицейские машины, и ещё на двух гражданских ездила пара охранников из школы. На третьей разъезжал он сам. Рыскал, потеряв доверие и к чужим, и к своим. В Москву он, истомлённый ожиданием, прибыл всего около получаса назад. Первое время, пока нарезал на автомобиле круги квартал за кварталом, он отчётливо ощущал присутствие мальчика, иногда даже разбирал в городской вони сквозь приоткрытое окошко автомобиля его запах. А минут пять назад, прямо перед тем, как позвонил в фонд, ощущение вдруг прекратилось. Сначала Симон решил, что это его восприятие просто притупилось или впало в паралич от длительного бдения. Но потом он совершенно ясно понял: мальчишки здесь больше нет...
   На очередном контрольном круге он свернул с маршрута и поехал в местное отделение. Его проводили в кабинет начальника и вежливо предложили чаю. Перов раздражённо отказался. Начальник отделения, Валентин Фёдорович, усатый полковник с маслянистой улыбкой, старый должник Симона, усадил его визави в кресло и доложил, что есть "не очень хорошие новости".
   -Ушёл? - С ходу спросил Перов.
   -Да, - без особого разочарования лаконично отозвался полковник.
   -Выкладывай.
   -Всё элементарно. Имеется очевидец, и он утверждает, что видел двух детей, мальчика и с ним девочку, постарше, идущих по Острякова в направлении метро Аэропорт. На листовку наткнулся позже, поэтому не задержал. Клянётся, что мальчуган был со снимка, и одет так же. Про девчонку мы ничего не писали, но всё как ты говорил, мол, что он может быть в компании. По описанию, девка как с твоих слов вылитая.
   Перов потёр виски.
   -Так они шли к метро?
   -Аэропорт.
   -К метро... - Перов поднялся из кресла, прогулялся по кабинету. Его разбирал гнев. Мальчишка улизнул. Сбежал. Опять! И теперь может быть где угодно. Симон стянул с переносицы очки, помассировал глазные яблоки. Хотелось двигаться, ходить, бегать, делать хоть что-нибудь. Взгляд скакал по кабинету, кидался от вещи к вещи. То злоба пробуждала в его привыкшем к неге организме тайные процессы, какую-то старинную истому в мускулах, жажду. Подобное он испытывал последний раз, будучи ещё совсем юным.
   Куда идти ему, Ивану? Хотя, нет. Не ему - им. Он же вместе с этой... как её? Кирой Голубиной. Ну и что? Что Симон о ней знает? Да ничего, кроме того, что рассказывал на сеансах сам Иван. Взгляд у Перова загорелся. Он обратился к усатому, принявшемуся от безделья прихлёбывать из гранёного стакана крепкий янтарный напиток:
   -Сделаешь для меня ещё одно одолжение?
   Усатый сложил губы трубочкой, втянул горячую струйку, причмокнул.
   -Мы квиты, я свой долг выплатил, - он слащаво осклабился. - Если только теперь ты согласишься стать моим должником?
  
  
   Глава 13.
  
   1.
  
   В какой район занесла их нелёгкая, Иван никак не мог взять в толк. Улицы на их пути были то широкие и шумные, запруднённые машинами и толпами людей, то узкие, без разметки, неприметные и пустынные. Архитектура в этом прямоугольном дорожном сплетении представляла собой головокружительную смесь нескольких стилей и эпох. Всё равно, что бежать в музее подряд по всем экспозиционным залам. Секунду назад они миновали группу высотных монстров с парикмахерскими и аптеками в первых этажах, где царило шумное оживление, свернули за угол и очутились вдруг в низкорослом спальном квартале. Десять метров вперёд и чуть вдалеке уже видать, как переходят на светофоре орды пешеходов и свистят по шоссе автомобили. Впрочем, недавно, перед тем как Тарьеву с Кирой подняться из метрополитена, прошёл дождь, с дымного неба ещё накрапывало, и влажный синевато-фиолетовый лоск придавал каменным пейзажам некое подобие однородности.
   В кармане у ребят не было ни гроша, а между тем завтрак у фонтана отодвигался по шкале дневного режима всё дальше и голод всё острее колол им животы. Первое время, пока катались бесцельно по подземке, решая, куда им себя пристроить, оба помалкивали. Иван терпел, чтобы не добавлять Кире забот. Кира - чтобы не выглядеть в Ваниных глазах нюней. Всё-таки необычный какой-то пацан, походя размышляла Кира, пр... как бишь это слово? Противоречивый - точно. Малой, во многом ещё такой зелёный, бестолковый, но вместе с тем ужасно сметливый, сечёт всё быстро, не хуже неё. И смелости с выдержкой ему не занимать. Естественно в связи с этими умозаключениями ей, как старшей из них двоих, ни в коем случае не хотелось быть уличённой в какой бы то ни было слабости. По той же причине, когда желудок начал издавать свирепое камерное урчание, настоятельно требовать кормёжки и хорохориться перед мальчиком стало совсем уже невыносимо, она осведомилась у Вани:
   -Скажи-ка, раз мы теперь бездомные, всеми брошенные и в ближайшие годы нам с тобой предстоит заботиться о себе самим... как насчёт освоить профессию?
   -Это как баба Даша говорила? - Скептически пробурчал Иван. - Карманник тире форточник?
   -Фиг с бабой Дашей, пусть чего взбредёт, то себе и говорит. Ясное дело, ни по каким форточкам мы лазать не будем. Ибо долго и есть шанс попасть в распределитель, что нам никак не в руку. Да и в любом случае, не стала бы я, - Кира с безразличным видом пожала плечами. - Что я тебе предлагаю, так это выучить элементарные приёмы выживания. Самые безобидные.
   Не изыскав на ближайшие годы иных перспектив, по крайней мере, таких, к которым Кира могла бы сейчас склониться, Иван согласился, и на следующей же станции они вышли из метро. Пару мучительно долгих голодных минут Иван осматривал местность на наличие тиража со своим чёрно-белым портретом. Фонарные столбы, стены, автобусные и троллейбусные остановки буквально заполоняли рекламные проспекты и прочие бумажные средства народного просвещения. О розыске не было ни слова.
   -Листовки остались в Соколе, - сказал Тарьев, приглаживая выбившуюся на ветру непослушную прядку. - Видишь, я был прав.
   Ретивый молодой Кирин дух, подзуживаемый азартом соревнования, на которое её вызывали все достоинства её младшего компаньона, был глубоко задет нахальным указанием на этот факт. Она важно задрала нос и, в ритм его гладящим движениям, передразнила голосом хвалящегося попугая:
   -Ваня был пра-а-ав! Ваня хоро-о-оший!
   Во избежание новых колкостей волосы пришлось оставить в беспорядке.
   Курс великосветской жизни должен был стартовать с наиболее, по мнению Киры, безобидного. Для проведения первого урока, однако, нужен был плацдарм, и им пришлось немного поплутать меж рослых шлакоблочных коробок в поисках удобного в плане конспирации прохода к магазинным задворкам. В итоге ребята наткнулись в каком-то клаустрофобическом проулке на лёгкие решётчатые ворота, обозначавшие, что посторонним вход на территорию запрещён, но притом халатно разверстым. Пространства здесь было аккурат на ширину одного мусоровоза. Лишь у тупика в конце виднелось расширение, где, впрочем, тоже было не разъехаться из-за контейнеров с пищевыми отходами. Очевидно, сюда выводился один из мусоропроводов жилой части здания.
   -Беспорядок какой, - прокомментировала Кира и носком ботинка отбросила с дороги какой-то мусор. Они с Иваном шагали вдоль утлой, высотой с взрослого человека металлической ограды, которая отделяла задники магазинов от узкого проулка, и то и дело Кира подтягивалась на ней и изучала обстановку по ту сторону. Тесные задники отмежёвывались друг от друга столь же тонкими, как и ненадёжная общая ограда, переборками, и вмещали уйму всяких жестяных бочков, штабели коробок и ряды белёсых пластмассовых мусорных баков. - Грязища, грязища! Ты не помнишь, где был продуктовый - в начале, или в конце дома?
   -Неа.
   -Чёрт!
   У последней секции Кира висела на заборе дольше, чем у предыдущих.
   -Вот он, - сообщила она Ване. Спрыгнула и попробовала потихоньку провернуть ручку на врезанной в забор дверце. Та была заперта. - Подкати сюда контейнер с площадки.
   -Зачем?
   -За надом! Кати, говорят!
   Кривясь и отворачивая нос, Иван подтолкнул полупустой контейнер под ограду. Кира засучила рукава, пододвинула его ещё чуть-чуть, дабы он блокировал собой дверцу, захлопнула крышку и взобралась на неё. Упёрлась в верх ограды и перенесла вес на руки.
   -Жди тут, - велела она и исчезла за крашеной жестяной пластиной. Послышались тихое "топ!" приземления и шуршание оправляемого платья. Потом звук перекладываемых ящиков.
   -Ты что там задумала? - Понизив голос, спросил Иван.
   -Готовлю отступление, вот что, - ворчливо отозвалась из-за стены девочка.
   Минутой позже возня прекратилась, всё стихло. Иван залез на контейнер, подтянулся. Хлам, сор и беспорядок, горы всякой ненужной всячины на выброс и никаких признаков Киры. Дверь чёрного хода была открыта, и в неё виднелись в тёплом свете магазинного хранилища какие-то полки, стеллажи со столами и мелькающие изредка фигуры работников. Там было не в пример чище, чем снаружи, под моросящим дождиком, верхом на мусорном баке. Изнутри веяло нагретым воздухом, ароматами свежего хлеба и всяких съестных вкусностей. Мальчик слез с контейнера, посмотрел на свои руки. Ладони сушило. Кожа на них натягивалась грязным кирпично-красным полотном с россыпью белых пятен. Он подставил ладони дождю, потёр, тщетно пытаясь хоть немного отчистить, но сразу же отказался от затеи. Бесполезно. Без мыла или уж, по крайней мере, крана с приличным водяным напором не обойтись.
   Из магазина вдруг донёсся чей-то резкий сердитый вопль, загрохотали по полу какие-то жестянки. В забор с той стороны с разлёту врезалось что-то тяжёлое, отчего вся хлипкая металлическая конструкции заходила ходуном. Иван отпрянул. Ограда продолжала трястись, скрежетали и хрустели доски пустых деревянных ящиков, что перекладывала к отступлению Кира. Затопотали, быстро приближаясь, тяжёлые ботинки, беспрестанно вопил мужской голос, суля на воровские шкуры жуткие наказания.
   Над оградой возникла Кира, лихо перемахнула над скруглённым кантом разом обе ноги и с развивающейся сзади как парашют юбкой полетела в свободном падении вниз. Мимо контейнера она промазала, однако на дорогу опустилась легко и пружинисто и мгновенно задала стрекоча. В блокированную мусорным баком дверь с неистовым грохотом и руганью безудержно ломились. Иван не стал дожидаться развязки и побежал из проулка следом за незадачливой учительницей...
   Кира умудрилась пораниться, когда прыгала через забор, но заявила, что отделалась лёгким испугом. Они с Иваном стояли на перекрёстке, на самой границе высотных джунглей и пятиэтажных трущоб, которые начинались направо, перпендикулярно бурлящей активностью улице. Экспедиция в магазин плодов не принесла: Кира на редкость неудачно вошла в склад одновременно с продавцом из торгового зала и не успела даже как следует осмотреться.
   Требовалось осваивать науку далее.
   -Обычно они все за прилавками работают и на склад редко ходят, - со знанием сказала девочка, подставив под струю дождевой воды с двускатной крыши правую руку. На пястной подушечке большого пальца багровела длинная и достаточно глубокая ранка. Порез саднило, но кровотечение скоро унялось. Когда она закончила, Иван тоже сунул руки под воду. Не кран с мылом, но всё же. - Так. Лотков я здесь не наблюдаю, - возобновила курс обучения Кира, перевязывая боевое ранение Ваниным платком, - что очень жалко. Если хочешь есть, лоток - самый быстрый и безопасный способ подкрепиться. Кроме всего прочего, пропажа пары-тройки яблок продавцу особого вреда никогда не принесёт. Ну, нет лотков, и не надо. Будем заимствовать средства у сердечных граждан.
   Другими словами, займёмся кражей кошельков, подумал Иван. Прелестно.
   -А если всё-таки как-нибудь по-другому? - С вялой надеждой спросил он.
   -Ну, можно попрошайничать. Ты будешь плясать, а я петь. А перед нами на земле будет валяться моя шапка с мелочью. Согласен? - Тарьев живо нарисовал себе данную картину и с кислым выражением отрицательно помотал головой. - И я тоже не согласна.
   Какой стыд. Впрочем, материальное положение само по себе ведь не поправиться? И голод никуда не денется, будет только расти. Так что коль скоро не хочешь слушать всю ночь, как завывает в порожнем желудке ветер, придётся закрыть глаза и на стыд, и на совесть, и на все приличия.
   -Смотри и запоминай, - сказала Кира и направилась к середине широкого тротуара, в самую гущу пешеходов.
   Кто-то из толпы подозрительно на неё косился, кто-то не обращал внимания вообще, и все двигались, спешили, едва изменяя прямолинейную траекторию, чтобы не сшибить девочку с ног. То и дело проплывали над головами раскрытые зонты, иные несли их сложенными и разбрызгивали на асфальт и своих соседей воду. Кира повернулась к Ивану и, чуть наклонив вперёд голову, одарила его многозначительным взглядом. Мальчик скрестил на груди руки, демонстрируя тем, что к просмотру показательного выступления готов.
   Кира уверенно повела глазами налево, потом направо, моментально оценила ситуацию и влилась в поток пешеходов. Переместилась ближе к краю, тому, что граничил с соседним потоком, где люди двигались в обратную сторону, пристроилась за каким-то импозантным господином в хорошем деловом костюме. Не без труда Иван рассмотрел в пёстром человеческом калейдоскопе, как девочка одним точным, быстрым нырком выудила из заднего кармана брюк господина нечто чёрное, что тут же непостижимым образом испарилось у неё из рук. Сама она резко свернула влево и через пару секунд уже стояла рядом с Тарьевым.
   -Каково, а? - Довольная собой, промолвила Кира. Из-под свитера появился дорогой кожаный бумажник. - Поглядим, чем он нас осчастливил, - денег в бумажнике, однако, не оказалось. Карточки, закладки, записки какие-то, визитки и крохотный блокнотик с карандашом. Кира в сердцах хлопнула бумажником по ладони. - Да что за невезенье!
   -Давай я попробую, - сказал Тарьев. Кира молча и с большим сомнением воззрилась на мальчика. Тот обидчиво насупился. - Я смогу...
   Иван как завороженный смотрел на бесконечную живую колонну. Длинную-предлинную, вытекающую откуда-то из-за угла в конце улицы и по пути вбирающую ещё целую батарею крупных и мелких притоков. На всём её протяжении не нашлось бы и двух похожих лиц. Как-то иначе, по-новому было - смотреть на прохожих вот так, снизу-вверх, бросающих на него беспрестанно движущуюся, рябящую тень, и при этом его нисколько не замечающих. Иван колебался. Страх вызывали одновременно сразу несколько вещей. Опасность быть пойманным на месте преступления, отсутствие опыта, желания и надлежащей сноровки и, как результат, в целом боязнь афронта. Тем более, на фоне этой огромной толпы его страхи только усиливались. А ведь наверняка, будь он собою взрослым, каким и должен быть, толпа бы не мерещилась ему такой уж пугающей, размышлял Иван. Он взглянул через плечо на Киру. Девочка ободряюще кивнула. Впрочем, она волновалась не меньше его. От Ивана это не укрылось. Нижняя губа закушена, поза напряжённая - стоит, привалившись к закрашенной витрине, руки за спиной. Нервничает. Но почему тогда она позволила ему попытаться?
   Да потому что верит, что у него получится, понял Иван. И решился.
   Он вступил в живую реку, окунулся с головой в её тень. Со всех сторон шуршала, взвизгивала от трения одежда, брызгали водой зонты, ботинки - слякотью. Над Иваном проносились бледные лики, кои словно застыли на фотографии в одном мимическом мгновении, какие-то неполные, как засветлённые, будто им недодали красок, или как недорисованные до конца эскизы. Иван растерялся. Кто из них ему нужен? Как определить, за кем лучше и безопаснее встать? Его задевали, толкали, били ненароком туфлями по ногам. И он просто пошёл вместе со всеми, не разбирая, куда и за кем. Надо встать по отношению к соседям так, объясняла ему перед экспериментом Кира, чтобы отгородить собой от ненужных взглядов свои действия. Так никто не увидит, что ты копаешься в чужом кармане. Затем аккуратно, расслабив кисть, но и не мешкая, как можно быстрее вытащить пальцами кошелёк. Техника проста, нужно лишь попробовать, почувствовать самому.
   Перед Иваном шагал довольно немолодой мужчина, сутулый, в длинной мешковатой синей куртке из болоньи и старых заношенных брюках. Из-под траченной молью кепи выбивались жиденькие рыжеватые с проседью волосы. Иван переместился чуть правее, приблизился к мужчине почти вплотную и предпринял манёвр, будто собирается его обогнать. В это же время он сунул руку под треклятую куртку, закрывавшую весь обзор, так что приходилось действовать вслепую. На Тарьева нахлынул вал запахов: комнаты в доме со множеством книг и альбомов, пыльный зал со сценой, скрипичный лак, солоновато-кислый аромат мозолей на пальцах и застарелый жар от натёртых шеи и подбородка. Мальчик отогнал возникшие перед его мысленным взором видения и сосредоточился на деле. Задний карман замыкала пуговица. Так. Иван прибавил ходу, смещая при этом руку под курткой вперёд. Запустил большой и указательный пальцы в просторный передний карман. Под подушечками обозначился продолговатый прямоугольный предмет навроде книжицы в кожаном переплёте. Предмет был тёплым, согретый телом своего владельца. Иван поморщился, но находку всё же подцепил и плавно потянул наружу. Обогнал скрипача и подался вправо, прочь из тенистой живой реки.
   Выбравшись на свободный участок тротуара, он остановился. В руке у него был зажат невеликих размеров кошелёк. Иван глупо уставился на добычу. Потом поискал глазами Киру. Далековато он ушёл от перекрёстка. Однако наставница, как выяснилось, ни на минуту не выпускала его из виду, и всё время неотступно следовала по пятам. Иван с улыбкой облегчения показал ей трофей. И удивился той жуткой роже, которую она ему на это состроила. Широченный оскал, глаза на выкате, да ещё ногой притопнула. И только когда из толпы раздался высокий тревожный возглас, до него, наконец, дошло. Кира рванулась к нему, схватила за рукав и поволокла за собой назад к перекрёстку.
   -Что ж ты за растяпа! - С досадой прошипела она, выхватила у него кошелёк и спрятала куда-то в полы своей курточки. - Не спешим, не спешим, идём спокойно, как будто ничего не было.
   -Украли у меня... - простонал обворованный скрипач. Иван оглянулся. Мужчина выбился к краю толпы, вертелся волчком, ощупывал все карманы. Более всего он походил на контуженного жёсткой посадкой голубя, который балетирует на месте, выставляет невпопад в разные стороны ноги и не знает куда ему деться. Иван его пожалел. Бедный человек так переживал утрату. Наверняка на музыкальном поприще он не так уж много зарабатывает. - Украли!
   -Да видел я! Видел! - Прогремел кто-то из колонны. - Парень тут крутился!
   -Куда же он пошёл? - Спрашивал другой голос.
   -Цыганьё! - Зычно процедила пожилая дама с овощной корзинкой на локте.
   -Что ж это такое? - Всё более впадая в отчаяние, причитал музыкант.
   Уходил от них Иван с неприятным ощущением дежавю. И пока происшествие привлекало из толпы новых сочувствующих, они с Кирой уже достигли спасительного перекрёстка и свернули в старый квартал.
  
   2.
  
   Для остановки и подведения сметы своим доходам ребята выбрали пустующую белокаменную беседку, что пряталась в уединении, глубоко в широком зазоре между домами. Беседка стояла маяком на взгорке над тропой, тянувшейся по пологому склону в дол, к опушке реденького леса, который с дороги был совершенно невиден за домами. Против беседки дыбился гребнем небольшой искусственный кряж, обозначавший собою невысокий обрыв над самым краем котловины. Купольная крыша беседки, огранённая наподобие лепестков колокольчика, не защищала от дождя, и вся внутренность белокаменного ваяния была мокрой. Низкий парапет весь запачкан и измазан чёрной землёй, кое-где на нём виднелись следы чьих-то подошв. Ни присесть, ни облокотиться было не обо что, не говоря уже о том, каким вообще унылым и тоскливым казалось это затерянное во времени место. И, тем не менее, здесь ребята были вне досягаемости ненужного любопытства и излишне добросовестного подозрения, с каким им пришлось бы столкнуться, будь они ближе к дороге. Кира методично обыскивала кошелёк несчастного скрипача, но всё, что, в конце концов, ей удалось оттуда извлечь, было горстью монет, в сумме насчитывавших рубль семьдесят пять копеек.
   -А вопил как, - расстроено проворчала Кира, разгребая пальцем монетки, - было бы из-за чего...
   -Может, это его последние сбережения, - справедливости ради предположил Тарьев.
   -Не смеши. Нормальные люди все сбережения дома держат, это я как эксперт тебе заявляю. Кочубей тот тоже держит, уж не сомневайся. И не принимай ты всё так близко к сердцу! Это он от жадности кричал.
   -А-а.
   -Другой вопрос, что нам с этими его сбережениями делать? Ни богу свечка, ни чёрту кочерга, честное слово. Ну, кто в городе носит в кошельке без пятнадцати копеек два рубля?
   -Что, ничего не купить?
   -Да не разгуляешься, - Кира высыпала монеты в карман. Достала бумажник первой их с Иваном жертвы и с сожалением взвесила кожаные поделки на ладошках. - Продать бы их, да некому. Не знаем здесь никого.
   -Не выбрасывать же их. Потом пригодятся.
   -Если и пригодятся, то точно не нам, а какому-нибудь следователю по делам несовершеннолетних, - она подошла к стоявшей у входа в беседку крашеной белым урне, исполненной под цветочный бутон. - Это все улики против нас с тобой. А значит от всех обеих следует избавиться. И опля, - кошельки полетели на дно жестяного мусорного бутончика, - мы ни в чём не виноваты.
   Они отправились дальше. Моросить перестало, на разбитом асфальте, точно вкрапления слюды на обломке гранита, зеркально темнели после дождя лужи. Иван старательно обходил их, Кира же преспокойно прокладывала себе путь прямиком по воде. Мимо проплывали и терялись где-то позади лепные орнаменты на стенах зданий, советские гербы и звёзды, декоративные побелённые вазы на столбах низкорослых оградок. В цоколях некоторых домов находили пристанище разного рода торговые предприятия. Имелись среди них и гастрономы, и булочные, и кондитерские, однако к вящему недоумению мальчика Кира в их сторону даже не смотрела.
   -В магазине мы на эти деньги не наедимся, - как само собой разумеющееся поясняла она на упрёки Тарьева.
   -Так чего мы ищем тогда? - Огрызнулся Иван, начиная заводиться.
   -А вон чего, - порыскав взглядом по улице, Кира указала на большое угловое здание впереди, за следующим перекрёстком. Иван пригляделся. На пухлой стеклянной вывеске над входом синим по белому было написано: "Закусочная". - Ясно? - Победоносно сказала она и взъерошила Тарьеву волосы. - У, злюка какой! Пойдём, сегодня я угощаю.
   Из первого этажа, где располагалась вдоль углового фасада батарея магазинов, они поднялись на второй, весь занятый общепитом, тесный, жаркий и шумный. Столовое помещение отделялось от кухни единственно длинной кассовой стойкой с морозильной витриной, и, несмотря на то, что все окна были распахнуты, а под потолком работали вентиляторы, закусочная плавала в парной духоте. Высокие круглые столики оккупировала весьма разношёрстная публика, начиная простыми рабочими и заканчивая представителями деловых кругов. Все вели активные беседы, спорили, откушивали и выпивали. Кира пристроилась в очередь к кассе, сказала Ивану, чтоб занял стол, а сама погрузилась в изучение блюд и ценников.
   Иван неторопливо прогулялся через зал в поисках подходящего места, где бы им никто не докучал. Однако все столы уже были заняты, и, похоже, основательно и надолго. Ждать же двум беспризорникам, пока господа уйдут или хотя бы соизволят подвинуться, насколько понял Иван, было делом неблагодарным, принимая ещё к счёту тот факт, что на всякое свободное место тут же падал прицел более взрослых посетителей. Тогда он с напускным простодушием направился к одному из тех столов, что торчали из пола у самых окон, протолкнулся к широкому, глубоко утопленному в толстую стену подоконнику, взгромоздился на него и нахально уставился на обедающих. И как обедающие ни старались поддержать в себе безразличие к новому соседу, но сами того не замечая, под его чудодейственно беспардонным взглядом стали с удвоенной силой налегать на ложки и вилки. От кассы до захваченного Тарьевым столика доходили немногие, а кому выпадало такое везение, мальчик безапелляционно кричал: "Занято!" - и без дальнейших притязаний претендентов разворачивало в совершенно ином направлении. Так что к тому моменту, как Кира нагрузила свой поднос тарелками и расплатилась, за исключением Ивана, который всласть отвёл на грубоватых надутых трапезниках душу, за столом никого не осталось.
   -По-моему, - сказала Кира, ставя поднос на столешницу, - на предмет меню я молодец.
   Иван пылко потёр в предвкушении вкусного обеда руки и обвёл глазами содержимое подноса. На нём были: две полные тарелки аппетитно дымящегося борща со сметаной, два стакана компота, четыре ломтя чёрного хлеба и два блюдца с какой-то серой студенистой массой и кляксами бледно-болотного цвета пасты с клочками мякоти.
   -А это что? - Иван показал на студни.
   -Это - второе. Холодец говяжий со сливочным хреном.
   -Фу, - наморщил нос Иван. Кира бессильно пожала плечами.
   -Ну, фу, ну и что теперь поделаешь? Не рыбный, и на том спасибо. Если б ты не к задохлику тому привязался, а к кому посолиднее, может, мы и ели бы сейчас останкинские сосиски с картошечкой. А так извини. Я тоже холодец с хреном не очень, - она взяла ложку и потянулась за хлебом. - Нам главное голод утолить, и чтоб надолго. Я и так набрала в самый притык, сдачи две копейки, еле уложилась...
   Они принялись за еду. Иван ел, всё также сидя на подоконнике. Откалывал от сметанного айсберга щепы, энергично зачерпывал горячий борщ и закусывал хлебом. Кира, вытянутая во фрунт, почти что висела на столешнице на локтях, но скоростью поглощения борща ничуть не уступала мальчику. Затем давились холодцом. Иван ненавидел его, сколько себя помнил, и всё-таки через не могу набивал желудок впрок.
   Студень, наконец, опостылел. Тарьев отодвинул блюдце с уполовиненным говяжьим желе и навалился на стол. В животе сонно бродило сытое тепло. Кира ещё ковыряла свою порцию, впрочем, тоже уже неохотно. Отковыривала вилкой кусочек, макала в кляксу сливочного хрена и отправляла в рот. Свободная рука её тем временем держалась за лацкан куртки. Кира задумчиво ощупывала большим пальцем брошку на внутренней стороне. Предавался послеобеденной рефлексии и Тарьев. Наевшийся, обогретый, в относительном удалении от погонь и приключений, он мог спокойно разложить всё по полочкам и извлечь изо всего происшедшего кое-какие выводы.
   Кира отвернула борт куртки и пристально вгляделась в серебристый отлив своей драгоценной броши. Расковырянный холодец стоял, забытый, в стороне. Уста девочки были плотно сомкнуты, взор серьёзен.
   -Знаешь, откуда у меня эта брошка? - Спросила она вдруг после долго молчания. Тарьев помотал головой, чувствуя, что Кира собирается поведать о чём-то очень важном для неё. - Это бабушкин подарок, - сказала Кира. На минуту она вновь погрузилась в безмолвное созерцание своего маленького сокровища. Затем заговорила опять: - Я сейчас подумала о том, сколько лет мы с ней не виделись. Представляешь, первый и последний раз был, когда мне ещё и года не исполнилось. К сожалению, так иногда случается.
   -Тогда за твою брошку действительно стоило перенести все наши испытания.
   -Ещё бы, - Кира отпустила лацкан и от безделья стала крутить в пальцах вилку.
   -И вы совсем не общаетесь? - Осторожно подбодрил её к продолжению Тарьев. Очевидно, она ещё пребывала в сомнении относительно своих мыслей или искала оправдания для них. Он хотел услышать. Ему самому было, что ей сказать, и, буде Иван правильно уловил, к чему Кира ведёт, их соображения шли бок о бок.
   -По телефону, - отвечала она. - Мы звоним друг другу, конечно, поздравить с днём рождения или ещё с каким-нибудь праздником. Но это такая редкость и так мало... мне иногда даже кажется, что та бабушка, которая сделала мне в глубоком детстве подарок, и та, чей голос я слышу в телефонной трубке - совершенно разные люди. Хотя порой мне начинает казаться, что я помню её лицо и её голос, и что он похож на голос из телефона. Не знаю. Она живёт в Ленинграде, у меня не было возможности съездить к ней. У мамы работа. Она всё делает одна: отец нас бросил ещё когда мама меня носила. А сама я... в общем, понятно - не могла. Раньше.
   Губы Ивана чуть заметно раздвинулись в солидарной улыбке. В их положении рано или поздно, но она должна была задуматься об этом. Надо всеми вопросами и тезисами, что возникали в связи с текущими событиями, довлела одна единственная и непреложная истина. С самого начала, с понедельника 17 сентября, даже ещё не сознавая и не догадываясь об этом, Иван стремился лишь к одной цели - сохранить то будущее, которое было общим у них с Кирой. Тарьев прекрасно понимал, что он не Господь Бог, которому подвластно вершить человеческие судьбы. Ему дали шанс что-то исправить в своей жизни и, по стечению обстоятельств, - в жизни Киры. Но, так или иначе, то были жизни уже прожитые и до какого-то момента вполне известные Ивану. Какое бы радикальное изменение он ни внёс сейчас в настоящее, на будущем это отразилось бы непредсказуемо и, что вернее всего, очень плохо. Подспудно Иван постоянно испытывал страх нанести временной канве подобный вред, но в полной мере ощутил его только сейчас, когда заново и со свежей головой обдумал все свои дела от самого их истока. Итак, для сохранения будущего через двенадцать-шестнадцать лет, требуется сохранить будущее ближайшее. Чем должен завершиться настоящий непродолжительный, но и не самый лёгкий эпизод Кириного детства, Иван отлично знал. Она переедет к бабушке в Ленинград. Однако нельзя ли при этом избежать той участи, что ожидала Киру в её оригинальной, уже написанной биографии? Поменять хотя бы некоторые её отрывки? Не быть арестованной вместе с Ольгой Сергеевной. Не пережить насильственный разрыв с нею. Не попасть в недельное заточение в детский дом.
   Можно, если переезд состоится чуточку раньше. Кое-какие реалии они ведь уже поменяли.
   И Кира своею же волей подвигает их с Иваном к этому. Или то само время вмешивается в незапланированные изначально искажения, привнесённые Тарьевым? Восстанавливает бег истории? Может быть, и нельзя вовсе ничего испортить или поменять по большому счёту? Если жизнь принадлежит человеку, то возможно ли изменить её, коли не меняется сам человек?
   Иван спросил:
   -Ты хочешь поехать к ней теперь?
   -Да, - уверенно сказала девочка. - Там мы вместе переждём, пока не уляжется весь сыр-бор насчёт твоего розыска. Ты и я. Всё равно лучших вариантов у нас нету. Ночевать где попало, воровать, чтобы прокормиться. Так не пойдёт. Лично мне это надоело. Хочу домой. Чтоб с кроватью, подушками, ванной и отоплением. Правда, страшновато немного оставлять маму одну. Но она взрослая, верно? А когда поймёт, что меня нет рядом, догадается, найдёт, позвонит. Да и я сама наверняка смогу послать ей весточку. Вернётся же она когда-нибудь?
   Да, с грустью подумал про себя Иван. Вернётся. Но, к сожалению, не так, как ты себе это рисуешь.
   -Так что ты думаешь? - Закусив губу и глядя на него исподлобья, нервно крутя в пальцах вилкой, осведомилась Кира. Его мнение играло для неё далеко не последнюю роль, понял Иван. Его согласие означало не только подтверждение того, что её доводы и логика правильны. Она нуждалась в его одобрении. Нуждалась, так как её бил страх, за себя, за него, за их благополучное спасение от бездомных лет в нужде и голоде. Так как иначе бы пришлось с горечью признать, что она просто не видит иного выхода.
   Иван улыбнулся ей, подмигнул. Напряжённое выражение на серьёзном личике тотчас смягчилось, хмурые морщинки между похожими на надломленные стрелы вороными бровями разгладились.
   -Думаю: поехали.
  
   3.
  
   Перед Ленинградским вокзалом они заглянули на Преображенскую площадь и проинспектировали тамошний рынок. На последние две копейки Кира абсолютно законно приобрела прочный непрозрачный пакет с ручками, в который затем благоволением щедрой невнимательности рыночных продавщиц быстро, искусно и грациозно собрала богатый фруктово-кондитерский урожай. Выйдя с нагруженным пакетом к остановке, она деловито осведомилась у какого-то стеснительного гражданина, как и на чём им лучше добраться до вокзала. Гражданин застенчиво порекомендовал троллейбус, что с минуты на минуту должен был подойти к остановке. Кондуктора или контролёра на счастье безбилетных пилигримов в прибывшем рогатом транспорте не имелось. Ребята приткнулись у окна на задней площадке и без помех обстоятельно обсудили детали предстоящих манёвров.
   В отношении сохранности инкогнито пассажирские поезда к большому разочарованию им никак не подходили. Не ведая, что творит, Тарьев сам долгое время вооружал Перова информацией, которая ныне обращалась против него и Киры. Симон организовал охоту в Соколе на удивление оперативно и локализовано, что говорило о серьёзности как его намерений, так и его связей. И потеряв мальчика там, Симон, несомненно, шёл дальше. Ему было известно о Кире, и о том, что в Ленинграде у неё есть родственница. То есть, скорее всего, все дежурные милиционеры и служащие на вокзале уже были снабжены их подробным описанием и соответствующими инструкциями. То же касалось работников подвижных составов - машинистов, проводников, сопровождающих почтовых вагонов.
   Оставались почтово-багажные поезда и товарняки. Почтово-багажные сразу отпадали, по той же причине, что и обыкновенные почтовые вагоны. Таким образом, выбор ограничивался товарными составами. Обычный товарняк идёт от Москвы до Ленинграда около трёх суток. Намного быстрее ходят товарняки со скоропортящимися продуктами. Такой-то поезд им и надлежало разыскать.
   Под руководством Киры они без труда миновали наиболее коварные участки запруженных народом вокзальных зал и платформ. Из всего достаточно густого собрания дежурных милиционеров ребят не засёк ни один. Пару раз они проскальзывали прямо за спиной у стражей порядка и Кире, казалось, такая наглость доставляла несказанное удовольствие. Иван заметил, что по приближении к человеку в погонах один уголок её рта в кураже неизменно запальчиво приподнимался чуть вверх.
   Вечерело. Низкое пасмурно-белёсое ещё после дождя, взбитое ветрами и копчённое дневным городом небо темнело. Вкруг, вблизи и на самом горизонте, сливаясь в единую плоскую панораму, вырисовывались тенями игрушечные коробки жилых зданий, фабрик и заводов, рогатины подъёмных кранов, какие-то строительные и погрузочные приспособления, высоковольтные башни. На растрескавшихся, оплывших лапах перронов и бурой от ржавчины бесплодной земле бледнели, отфильтрованные вихрами грязных облаков, розоватые пятна закатной позолоты. Ребята пересекли немало железнодорожных полотен, исследовали не один состав и изрядно поспорили о том, насколько скоропортящиеся продукты везёт очередной товарняк, прежде чем натолкнулись на тот, который не вызвал ни малейших сомнений у обоих.
   На протяжении всего состава открыты были двери только трёх вагонов. Первые две находились в самом конце, как раз там, откуда подошли ребята, и являли взору запаянные в полиэтилен по десять штук пакеты молока и ящики с бананами. Кира наотрез отказалась квартировать рядом с таким грузом. Соседство с дарами жарких стран её возмущало оскорбительной простотой их добычи. Всего-то требуется отжать доску и взять, сколько надо, не то, что на Преображенском рынке. С молоком же ехать было не интересно. Кира мягко, но непреклонно настояла на осмотре третьего вагона, что располагался в середине длинного состава.
   Последний вакантный вагон был загружен не особенно плотно. Ящики слева и справа от сдвижной двери, подстрахованные растяжными жгутами, укрывали два крупных лоскута холщовой материи. Кира забросила пакет внутрь и, подтянувшись, забралась в вагон. Приподняла краешек драпировки на ящике.
   -Яйца куриные, - оповестила она Ивана и пошарила рукой где-то сбоку дверного проёма. Раздался щелчок. На стенном крючке загорелась подвесная лампа. - Давай сюда.
   Девочка помогла Тарьеву вскарабкаться наверх, и они на пару задвинули тяжёлую дверь. Потом Кира сдёрнула на пол весь драп с ящиков и устроила у стены небольшую, весьма уютную лежанку.
   -Вот, - сказала она, усаживаясь, - и отбиться есть чем, если кто полезет.
   Иван сел рядом. Кира достала из пакета два яблока, обтёрла об свитер и предложила одно мальчику. Они некоторое время молча хрустели немытыми наливными плодами. В вагоне было прохладно, от двери тянуло сквозняком. К тому же, для поддержания груза в нужной кондиции под потолком была оборудована холодильная установка, дававшая градусов десять или двенадцать. Согреваясь, Кира растёрла руки и ноги. Попыталась отвоевать себе без ущерба их воробьиному гнезду кусок драпа и завернуться в него. Без толку. Ткань была слишком тонкой и короткой, и годилась лишь набросанной в кучу в роли подстилки. Иван взял огрызки яблок, встал и, сдвинув немного дверь, осторожно выглянул наружу. Никого. Забросил огрызки подальше и приготовился спрыгнуть вниз. Кира взволнованно подалась вперёд.
   -Ты куда?
   -Схожу, позаимствую у кого-нибудь одеяло.
   -А если поезд уйдёт?
   -Приеду на следующем. Я скоро.
   -Смотри там в оба...
   -Ага. Закрой за мной.
   Он спрыгнул на землю. Кира задвинула неповоротливую створку.
   Когда, спустя четверть часа, раздался тихий позывной стук, девочка уже вся изнервничалась. В голове вертелась всякая тревожная муть. Покинуть Ваня её не мог, она знала это твёрдо. Значит, его поймали. Она вскочила с лежанки и заходила по тесной коморке, накручивая себя ещё сильнее и сомневаясь, стоит ли ей отправиться за ним. В один прекрасный момент, минут через десять после того, как Тарьев ушёл, состав как будто дрогнул, дёрнулся, лязгнуло сцепление, и она испугалась, что поезд дал ходу. Замерла на месте, прислушиваясь. Грохнули колёса, пол двинулся из-под ног. Однако на этом всё и закончилось. Вероятно, просто перецепляли вагоны. Она пожурила себя за разболтанность и мстительно представила, как распечёт мальчишку за то, что заставил её побеспокоиться.
   Кира налегла на створку.
   -Ку-ку, - с пройдошливой улыбкой приветствовал её Тарьев.
   -Я тебе дам ку-ку! Ты где ж, пижон, пропадал? Я тут с ума схожу, а он шляется!
   Иван протянул ей свою поживу: два шерстяных пледа и маленькую бутылочку белого стекла с какой-то чайного цвета жидкостью. Этикетка на бутылочке возвещала, что янтарная жидкость суть не что иное, как пятьдесят грамм московского коньяка малой выдержки.
   -Все вы одинаковые, - всё-таки не без облегчения сказал Кира. - Отпустишь за какой-нибудь мелочью, а он возвращается чёрте когда, да ещё с бутылкой.
   Иван забрался в вагон и, пыхтя, затворил дверь.
   -Я же не для того, чтобы наклюкаться её притащил, - выговорил он сквозь отдышку. - Здесь всего каждому на глоток, просто чтобы согреться и не простыть ночью. Я думал, ты одобришь.
   -Нет. Меня не подписывай, - она вернулась на лежанку и укуталась в тёплое одеяло. Шерстяная материя пахла свежестью, как после недавней стирки. - Как-то не по душе мне такой способ согреться.
   -Зря. А я попробую чуть-чуть, - он взял у неё шкалик и принялся отворачивать жестяную крышечку.
   -Навидалась я, как чуть-чуть пробуют. Рано тебе ещё этой гадостью травиться, - Иван крякнул в ответ что-то неразборчивое, весь сосредоточенный на тугой крышке. - Лучше скажи, где достал всё это добро?
   -Пледы со склада взял. Коньяк стащил в соседнем товарняке. Ещё слышал разговор рабочих. Вроде что к нашему составу скоро будут подводить тягач. Оп! - Крышечка отделилась от тонкой горловины.
   -Никому на глаза не попался?
   -Кажется, нет. Точно не будешь?
   -Бе-е.
   -Ну, ваше здоровье.
   Иван выдохнул и опрокинул пузырек себе в рот. Разумеется, он пил коньяк и раньше и имел некоторое представление о том, как это делается. Впрочем, тогда его тело было старше, матёрее и крупнее в размерах, видимо, в этом всё дело. Несложная процедура внезапно вышла из-под контроля. Жидкость как-то уж чересчур бурно устремилась в горло, глоток получился больше, чем он рассчитывал. Иван захлебнулся обжигающей влагой, отнял шкалик ото рта и закашлялся. Кира назидательно покивала головой.
   -О чём и речь.
   -Подумаешь, - кривя немыслимые рожи, парировал Тарьев. - Поперхнулся. Быстрей, дай яблоко или что-нибудь...
   С ехидной ухмылкой на лице Кира извлекла из пакета бабаевский батончик с помадной начинкой. Иван в спешке неуклюже разорвал упаковку и закусил.
   -Ох, - тягуче промычал он. Сладкий шоколад в сочетании с остатками коньячной горечи на языке казался тошнотворно приторным.
   -Глоточек у тебя, я скажу. Выдул всю бутылку, - Иван удивлённо посмотрел на пустой шкалик. Кира бодро констатировала: - Сейчас ты будешь куролесить.
   -Не преувеличивай, - мальчик отошёл к двери и выбросил бутылочку наружу. - Ничего я не буду, - однако он уже ощущал, как по жилам разливается приятное хмельное тепло и под разудалые фанфары поднимается всё выше к мозгу. Он привалился спиной к створке, выровнял дыхание, сконцентрировался, не пуская в мысли дурманного ветра. Помогло. Старый приём.
   -Садись, - Кира хлопнула рядом с собой по койке.
   -Я постою, - ответил Тарьев. Собственный голос ему померещился каким-то далёким, словно бы и не из груди, а из некой отдушины, весьма косвенно причастной к его организму. - Всё в ажуре. Просто не заостряй на этом внимания.
   -Как прикажешь.
   С улицы донеслись чьи-то шаги. Двое или трое шли между поездами в направлении их яичного пристанища. Ребята застыли. Те, снаружи, переговаривались меж собой и над чем-то посмеивались. Подошли, топоча, как слоны, к самому вагону. Алкогольный сумрак спал с Ивана. Он вытаращился на Киру. Кира - на него. Девочка шумно сглотнула.
   Смешки стали удаляться. Очевидно, это были рядовые железнодорожные работники или грузчики, шедшие по своим надобностям, и ревизовать вагоны не намеривались. Неподалёку, со стороны соседнего состава громыхнул замок, проскрипела на рельсе дверца. Полминуты всё было тихо. Затем тишину прорезали раскаты музыки. Жуткое шипение на фоне заводной мелодии выдавало плохенькие динамики переносного советского приёмника. Громкость отрегулировали, и музыка заструилась сносно, хотя всё же и достаточно звучно, чтобы скрыть от компании рабочих, или кто они там есть, присутствие ребят.
   -Ёшкин корень... - расслабляясь, хохотнула Кира. - А я уже к осаде приготовилась. Помешаешься тут с вами со всеми, - она стала прищёлкивать пальцами в такт мелодии. - Вот бы и нам магнитофон.
   Плечи и талия её ритмично задвигались. Глядя на девочку, Тарьев тоже почувствовал ритм и начал постукивать об пол мыском ботинка. После небольшой ажитации на него снова стремительно накатило хмельное тепло и тотчас подленько ударило в голову. Плотина концентрации с треском рухнула, и мысли безудержно понесло. Он ещё и подумать не успел, а язык его уже вывернул, заплетаясь:
   -Давай потанцуем?
   -О-ля-ля! Что и требовалось доказать, как говаривала когда-то моя классная руководительница, - глаза у девочки залучились лукавыми смешливыми морщинками.
   -А что такого? - С пьяным азартом вопросил Иван. - Я хорошо танцую.
   Он не замедлил подкрепить своё заявление несколькими весьма динамичными па, заученным в ночных клубах, куда они изредка захаживали с Кирой и их общими друзьями. Экстравагантный танцевальный экспромт для восьмилетнего ребёнка выглядел довольно забавно. Кира не вытерпела и прыснула.
   -Чего смешного? - Простодушно поинтересовался мальчик. О его танцевальных способностях вроде бы всегда отзывались лестно. Он задумался, продолжая чуть менее активно свои хореографические эволюции. Его осенило. - Знаю! Потому что в девяностом году ты такого ещё не видела.
   И он гордо продефилировал по площадке с расставленными в стороны руками, отмеряя темп выставленными, как дула пистолетов, смеженными указательными и средними пальцами.
   -В точку! - Сквозь смех согласилась Кира. - Никогда! Смотри-ка, а пьяные дети - это, оказывается, весело. Надо будет тебя ещё как-нибудь напоить, когда к бабушке приедем.
   Иван обидчиво ляпнул:
   -В двадцать первом веке так все будут танцевать.
   Убийственная новость заставила девочку сложиться пополам от хохота. Затея внушить компаньонке, что он отличный танцор, предстала вдруг совершенно ясно во всей своей блестящей глупости и ненужности. Дурной угар быстро вышел, однако алкогольные пары, коим ещё долго предстояло выветриваться из крови, по-прежнему туманили сознание, привносили в работу мозга какую-то безалаберную рассеянность. Ване захотелось смеяться, так же легко, так же безыскусственно, как Кира. И он подхватил её смех, радостный, целительный, закружился в волнах непритязательных музыкальных переливов, наслаждаясь танцем, выплёскивая в пластику всё, что скопилось в душе, залежалось невысказанным грузом на сердце, весь сор, что он не мог иначе ни выразить, ни выбросить. Он кружился до изнеможения, пока не упал без сил на лежанку, ловя ртом воздух.
   -Прости, - еле выговорил Тарьев. Лицо его раскраснелось и пылало жаром. В голове был полный бардак. Все члены ныли от усталости, накопленной в сегодняшних авантюрах, томились в предвкушении отдыха. Кира беззлобно улыбнулась мальчику.
   -Да что уж там. Прощаю тебя, балбеса, на первый раз.
   Иван слегка приподнялся, опираясь на одну руку, и ласково провёл кончиками пальцев по её щеке. Он ощущал, как медленно, но неуклонно соскальзывает в царство грёз, уже вздыхавшее как ночной океанский прибой в его груди глубоким долгожданным покоем. На грани сна и яви он тихо произнёс:
   -Я так долго тебя искал... и думал, что никогда не найду. Я даже умер ради этого. Веришь ли ты мне? - Он протянулся к ней, и запечатлел на её устах нежный, любящий поцелуй.
   Губы Киры сами собою едва-едва заметно подобрались, уплотняя на мгновенье эту непонятную ей, точно прошедшую через годы связь между нею и мальчиком. Всего на мгновенье. И странные узы разорвались. Столь хрупкие, неожиданные, спустя секунду, так и неопознанные ею, уже забылись. Девочка очень мягко отстранила Ивана, бережно подхватила под спину правой рукой и уложила обратно на топчан, укрыла пледом.
   -Спи, - шепнула она, стирая ладонью испарину с его лба.
   Он закрыл глаза. И уснул.
  
   4.
  
   Перов отдал последние распоряжения, положил трубку и с нескрываемой неприязнью посмотрел на усатого полковника. Затушил в пепельнице недокуренную сигарету. За время пребывания его в участке пепельница несколько раз наполнялась доверху, и несколько раз её меняли. На дворе было темно, казённые стенные часы показывали начало девятого. В кабинете горела только настольная лампа под абажуром и отражалась полумесяцем в оконном стекле.
   -Так мы закончили? - Осведомился усатый с деланной манерностью.
   -Да, - бросил Симон. И, больше ничего не говоря, поднялся и пошёл к выходу.
   Отделение к вечеру опустело, оставался лишь кое-кто из ночной смены. За дверью кабинета его встретил молодой лейтенант, видимо родственник, намедни из училища, служивший здесь непосредственно при полковнике. Юноша проводил позднего гостя взглядом, взял из ящика своего скромного конторского столика стопочку бумаг и вошёл к начальству.
   -Ну? - С ходу стал допытываться у него Валентин Фёдорович. - Раскопали что-нибудь?
   -Что-нибудь, - нетвёрдым голосом отозвался молодой человек. Неловко откашлялся. - Не густо, но нарыли.
   -Дай сюда.
   Валентин Фёдорович забрал протянутые ему бумаги. На них вкривь и вкось были выведены спешным почерком любопытнейшие сведения по фонду Перова. Включались сюда и краткие досье по каждому из частников, причины раздора среди них, свежие новости о грядущей инспекции, и даже некоторые бухгалтерские проводки. Вся эта подноготная сокровищница тихо, ладно и кропотливо собиралась специально отряженными для того людьми, пока сам Перов мучился ожиданием у Валентина в кабинете.
   Перед тем, как распрощаться днём, после неудавшегося трюка с объявлениями, Перов потребовал у Валентина другую вещь, даже более абсурдную, чем листовки. Он желал, чтобы Валентин своими полномочиями организовал для него подшумок ещё один неофициальный розыск, но теперь - на территории Ленинградского вокзала. Валентин прикинул, что это было бы, в принципе, нетрудно вопреки тому, как, судя по всему, думал Перов. Он назвал круглую цифру. Симон согласился безропотно, не торгуясь, и отправился дожидаться известий к себе в офис - почему-то, к весёлому недоумению начальника, он был абсолютно уверен, что известия обязательно поступят, - а заодно и разгрести там всю кашу, что успела в его отсутствие основательно забродить. Начальничье недоумение несколько возросло, когда часов в шесть вечера из вокзала позвонил какой-то служащий и сообщил, что видел мальчишку, один в один по описанию. Парень был, правда, без сопровождения старшей подруги, и в одиночестве шнырял возле пассажирских поездов, ждавших сегодня отправления в Ленинград. Однако мальчик скрылся из поля зрения раньше, чем служащий сумел подобраться к нему ближе.
   Валентин телефонировал директору, но делиться информацией отказался до тех пор, покуда не увидит денег, не сообщил даже, пойман ли беглец. Перову пришлось немедленно мчаться в Сокол. Узнав все подробности, он затрясся от бешенства. Он знал, что мальчишка умён в достаточно степени, чтобы не лезть на рожон и не прыгать в первый же поезд, который должен отойти вот-вот. Тарьев терпеливо затаится в том составе, что ещё не подали к отправке, где ещё нет проводников. И ведь всё равно, какая трата времени! Из ОВД Симон связался со своими доверенными и приказал срочно ехать к Ленинградскому вокзалу.
   При содействии вокзального дежурного доверенные приступили к обследованию поездов, стоявших на запасных путях. Двое или трое всё время предусмотрительно караулили снаружи, исключая, таким образом, всякую вероятность упустить беглецов. Прочесали пассажирские составы. Приступили к товарнякам. И хотя работали со всею доступной быстротой, сказалось полковничья скаредность. Исследовать все составы поголовно перехватчикам было не суждено. Без десяти восемь отчалил товарняк со скоропортящимися продуктами. Задержать его не было никаких шансов. Операция неофициальна, кроме того, никто не стал бы брать на себя ответственность за возможную порчу товара при нарушении графика. В остававшихся составах беглецов не обнаружили, из чего следовал нелицеприятный вывод: Тарьева с его оборванкой увёз тот самый товарняк на 20:50.
   Поверенные доложились Перову. Директор колебался недолго. В Ленинграде у него не было хороших товарищей, и едва Тарьев въедет в северную столицу, для Перова он будет потерян навсегда. Симон справился у вокзального дежурного, стоявшего там же, с доверенными, совершает ли ушедший поезд по пути следования хоть какие-нибудь остановки. Тот ответил, что да, до самого Ленинграда целых три. Тверь, Бологое и ещё некая сортировочная станция. Перов выведал также приблизительные сроки прибытия и длительность стоянок во всех названных пунктах. Затем подсчитал про себя, что, если выехать сейчас же, обогнать поезд наверняка получится только в третьей точке, на сортировочной станции. Он велел своим людям ждать его у офиса и быть готовыми провести ночь в дороге. Естественно за щедрое вознаграждение.
   Симон не жалел денег. Поправить финансовые дела можно и потом.
   А вот с полковником стоило разъясниться как можно скорее. Эта грязная, опрометчиво недооценённая им пиявка грозила прочно усесться Симону на шею. И Симон уже определил, как поступит с ним.
   Валентин Фёдорович смаковал каждую фразу, каждый оборот в рукописном компромате. Наибольшей удачей были отслеженные русла, по которым осуществлялись фиктивные сделки с липовыми фирмами. Отследить удалось самую незначительную их толику, но хватало и этого. Он удовлетворённо кивнул и убрал листы в ящик стола.
   -Молодцы, молодцы, - пробормотал он, глядя на окно, хотя лейтенант всё ещё был в кабинете и ждал указаний. - Все принимавшие участие, конечно же, будут должным образом поощрены, - он прогулялся с заложенными за спину руками к окну. - Ну, чего встал? И тебе свой магарыч будет. Иди.
   Валентин мечтал. Когда-то давно нынешний директор помог ему получить хорошее место здесь. Так выражался сам Симон. Валентин же сказал бы иначе. Да, директор усадил его в начальничье кресло. Протащил по чужим головам, насильно, для себя, а не для него, ни о чём не спрашивая, но требуя взамен слишком многого. Подставил на руководящую должность неопытного служаку, едва надевшего майорские погоны. Валентин вынужден был подчиняться воле своего покровителя, быть её проводником. Когда же Симон получил от номинальной его власти всё, что хотел и решил, наконец, оставить ему законное право самому распоряжаться собой, он уведомил своего протеже, что отныне тот должен ему. Унизительно, что тогда Валентину было уже под сорок, а Перову всего-то только двадцать четыре года.
   Столько лет прошло, и сателлит Валентин жил, даже не помышляя о том, чтобы расстановка сил поменялась. Он начал забывать о своём долге, потому что на длительное время Перов исчез из его жизни. Валентин отлично выучился руководить и извлекать из своего положения выгоды, накопил опыта. К звезде меж двух полосок на его погонах прибавилась вторая, а несколько позже и третья. В круг его общения входило много полезных людей, и с ними при необходимости он также умел правильно обращаться.
   И тут это происшествие, эта сущая оказия с бежавшим сопляком! Превосходно.
   Хлопнула дверь, щёлкнул язычок замка. Лейтенант удалился в свою конуру, собирать манатки. Валентин вздохнул. В стекле мерцало неверное отражение комнаты, залитой приглушённым светом настольной лампы. Полупрозрачные зеркальные контуры сливались с очертаниями вечернего пейзажа, что проглядывал сквозь призрачный отпечаток кабинета. Помещение находилось в западной части здания, с противоположной от КПП стороны. Окно выходило на большой луг с высокими деревьями. Где-то на уровне третьего этажа к стене крепился прожектор в оранжевом колпаке. Такие прожекторы были приделаны к каждой стене и хорошо освещали прилегающую территорию. Валентин облокотился о подоконник. Пора бы тоже сматывать удочки и идти домой.
   Постой, что это там? Валентин приблизил лицо к стеклу. В наэлектризованном оранжевом сиянии хорошо различался человек в тёмном костюме и очках. Перов. Да, точно, он. Стоит у деревьев с приопущенной угрюмо головой, смотрит мрачно, не мигая, ни дать, ни взять, ворон кладбищенский. Шпионит? Нет, с улицы не слышно и почти ничего не разглядеть. С какой же стати тогда?.. Вот медленно, всё так же не отводя от окна глаз, снимает очки. Что-то в его облике внезапно и неуловимо меняется. Перов пригибает корпус к земле, так что пиджак на его спине чуть не рвётся по шву, и в несколько чудовищных по быстроте и гибкости скачков в один миг покрывает расстояние от деревьев до окна. Достигнув уже бетонированной дорожки, опоясывающей участок по периметру, он мощным рывком выгибает спину и прыгает...
   Лейтенант Коля сидел за своим конторским столиком и перебирал какие-то документы в старом кожаном портфеле. Вроде бы всё было как надо. Что нужно он подшил к толстым офисным папкам, покоившимся в шкафу здесь же, рядом со столиком, что нужно положил к себе. Коля зевнул, застегнул портфель, и уже было отодвинул стул, чтобы вставать, когда кабинет полковника взорвался громовым раскатом. Оглушительная какофония, звон, треск, неимоверный грохот чего-то падающего и ломающегося, и так громко, что Коля застыл, поражённый. В страхе он уставился на закрытую дверь и с секунду не мог взять в толк, действительно ли это было. Затем бросился к кабинету, нажал дверную ручку и ввалился внутрь.
   Лампа валялась опрокинутой на полу, всё ещё работала, абажур от неё откатился в угол. Стол съехал, вещи с него попадали. Край столешницы был залит кровью. Левая створка оконной рамы свисала на одной петле, правая лежала сломанная под треснувшим подоконником. Словно что-то с бешеной силой ворвалось извне и вынесло собой раму. Ковёр серебрился стеклянными брызгами, меж осколков из ворса торчала древесная щепка и кусочки отлетевшей белой краски. Валентина Фёдоровича в кабинете не было.
   Хрустя обувью по битым стекляшкам, Коля подбежал к окну. Полковник лежал навзничь на бетонной дорожке, конечности его были раскинуты в стороны, голова повёрнута вбок. Мёртвый недвижный взгляд в свете прожектора напоминал бездушный блеск осколков на ковре. Горло зияло огромной рваной раной. Над трупом сидел на корточках человек. Коля узнал в нём позднего гостя, того самого, что пять минут назад выходил от полковника.
   -Он мёртв? - Вне себя от потрясения обратился к человеку в костюме Коля, рыща глазами по окрестностям. - Вы видели, что случилось? Видели?
   Мужчина вздрогнул и тревожно обернулся на юношу, как если бы не рассчитывал, что кто-нибудь может очутиться поблизости.
   -А? Нет, не видел. Я... э-э-э... услышал со стоянки...
   В исступлении туго соображая, Коля обратил внимание на внешность ночного гостя не сразу. Детали открывались ему как-то постепенно, будто маленькими нечаянными озарениями, но зато и так живо, так подробно. Очки куда-то исчезли с носа мужчины, волосы растрепались, взъерошились. Скулы точно раздались, стали шире, приоткрытый постоянно рот был чем-то густо перемазан. Зрачки под воздетыми высоко вверх бровями то и дело суетливо кидались туда-сюда. Он был чрезвычайно взвинчен.
   -Услышал и прибежал, - продолжал мужчина, поднимаясь, - а он, вот...
   Повернувшись лицом к свету, он открыл ужасающую картину полностью. Шершавые от щетины и почему-то набухшие щёки, губы, подбородок - все были сплошь в крови. За расстёгнутый воротник спускались багряные потёки.
   -Матерь божья, - выдохнул Коля, таращась на этот кровавый грим.
   Мужчина выпрямился во весь рост. Дышал он часто и отрывисто, с присвистом, и дыхание его, рассеивавшее в стылом ночном воздухе клубы пара, вскоре стало походить более на утробное звериное рыканье. Глаза перестали бегать, всё смотрели дико на юношу в окне и будто сверкали каким-то собственным внутренним светом. Теперь были видны и его руки. Коля обомлел. Его пальцы! Господи! Не пальцы, нет - омерзительные культи, уродливые обрубки, которые заканчивались крепкими, изогнутыми когтями. Он обнажил в широком оскале неровную шеренгу длинных клыков, белых, как мрамор, торчавших из дёсен прямо поверх обычных жевательных зубов. Челюсти разомкнулись. Очередной рык, на сей раз гораздо более продолжительный и громкий, выплеснул из его пасти нить слюны.
   Коля и дёрнуться не успел, как мужчина подпрыгнул к окну и уже свисал, держась одной лапой за подоконник, а другой схватившись за Колин китель, и тянул к себе. От его басового, гулкого рёва нестерпимо болели уши. Юноша кричал, сопротивлялся изо всех сил, отворачивался, но явно проигрывал сражение. Добраться бы до пистолета, пронеслось в мозгу. Однако отпусти он хоть одну руку, тотчас вывалился бы наружу, к этому вурдалаку, напоролся бы шеей на страшные клыки. Скорее рефлекторно, чем осмысленно, Коля подогнул колени, упёрся бёдрами в подоконник, усложнив тем самым задачу своему противнику. Трясущейся рукой он расстегнул кобуру и выхватил оружие. Большой палец заскользил по предохранителю. Мужчина воспользовался заминкой и рванул его к себе. Не целясь, Коля выпростал вперёд руку и несколько раз спустил курок.
   Звуками выстрелов обожгло ушные каналы. Внизу взвизгнул рикошет. Китель порвался, лоскут серой ткани так и остался в уродливой лапе. Освободившись вдруг от хватки, юноша отшатнулся назад. Удержал равновесие. Тут же принял стойку и повёл дулом в поисках мишени. Никого. Того человека нигде не было. На асфальте чернели выбоины от пуль. Он ни во что не попал.
   Прибежавшие дежурные так его и застали, у окна, в стрелковой стойке, с выпученными от ужаса глазами. Надо лбом его, справа, у самого виска, ледяным бесовским пламенем взвивался кверху седой локон...
   Перов направил зеркало заднего обзора на себя, так, чтобы видеть своё отражение. Подтёр платком остатки крови на лице. Нет, плохо, всё равно надо умыться. Рубашка с пиджаком бесповоротно испорчены. А заезжать на квартиру и переодеваться некогда. В таком-то виде он предстанет перед своими подчинёнными? Ну и к чёрту. Он не обязан отчитываться. Коли спросят, скажет, что возле машины хулиганьё какое-то напало. Его проблемы. Главное, предотвращены все возможные осложнения с полковником. В фонде тоже пока всё шито-крыто. И теперь время работает на него, теперь никакие заботы не удерживают его от самого важного.
   Его могущество пробудилось от долгой спячки, омолодило его. Он чувствовал: баланс восстанавливается и перевес Тарьева с этих пор уже не столь безусловен.
   Всё возвращается на свои исконные места.
  
  
   Глава 14.
  
   1.
  
   Вагон мерно качался на ходу, отстукивали и поскрипывали колёса. Во сне, греясь, ребята льнули друг к другу. Кира спала безмятежно, отдыхал и Иван. Только перед самым пробуждением его посетило одно беспокойное видение, путаное и непонятное, но очень живое. Будто он в каком-то порту. Низкое небо мглисто от копоти и испарений, клубится, как на высокогорье. Кругом ящики, мешки, коробки, змеиные кольца тросов, клоки оброненной пакли. И всё это на огромном каменном пирсе, вдоль правого края которого до самого конца, где плещется грязное от бензина и портового мусора море, протянуты рельсы и стоят на них не вагоны, а только плоские платформы на колёсах без потолков и стен. На платформы эти тоже навалено мешков, ящиков, тюков каких-то. И лежат поперёк спящие люди. Вздымаются от упокоенного дыхания их спины, бока, груди. То тут, то там торчат из-под оборванных покрывал ноги, у кого в обуви, у кого босые и замаранные, некоторые по два, по три человека на платформе, некоторые единолично. В дремотной расслабленности Иван идёт по пирсу от деревянной пристройки в самом его начале и смотрит на поезд, на пассажиров. Все они спят глубоким мирным сном.
   Иван проходит до середины состава, туда, где находится их с Кирой платформа. Вот она лежит поверх сваленной мешковины, отвернулась влево и подобно остальным путешественникам крепко спит. А рядом с нею он сам, спина к спине. Он - Иван Тарьев.
   Мальчик смотрит на себя, лежащего подле Киры, признаёт себя во всём, в мельчайших деталях и чёрточках, знает, что это он и есть собственной персоной. Однако словно бы нечто отталкивающее в этой лежащей фигуре, что-то, что заставляет его нахмурить лоб, раздраженно поморщиться, как от внезапного неприятного, незваного воспоминания.
   А тот, лежащий, он ведь лишь притворяется, что спит. Чувствует чужое присутствие, понимает, что его фарисейство разгадано. И тут он весь переменяется, маска умиротворённости сползает с его лица, тело гадливо изгибается, вся его подлинная сущность точно выворачивается изнутри. Глаза открываются, нос выгибается крючком, губы злобно кривятся. Размыкаются, наконец, обнаруживая мелкие острые клыки. Колючие маленькие зрачки скашиваются влево, на девочку, голова следует за ними движением. Он открывает рот над Кириной шеей. Зубы пронзают незащищённую одеждой плоть. Однако стоит Ивану прикрыть его от своего взора ладонью, махнуть, и упыря уже нет, пропал. Кирина шея чиста и нетронута, страшный укус не запечатлён на ней и сон её снова безмятежен.
   Мальчик ложиться рядом с нею, испытывая сильнейший прилив нежности и любви к своей подруге. Неощутимо, безветренно бурлит и варится над ними перламутрово-мутная небесная хлябь.
   Над морем штиль и не предвидится ненастья или хотя бы даже дождя, но где-то далеко всё же слышен вдруг громовой раскат. Через секунду грянул опять. И ещё через секунду. И ещё. Не видно ни молний, ни зарниц, а всё грохочет с какой-то размеренной, наводящей уныние настойчивой периодичностью и перемещается к их платформе. И чем ближе, тем яснее становится, что вовсе это не гром. Звуки не нарастают потрясающим восторженным гулом, каким возвещают свой приход гроза или буря. По мере продвижения к ребятам всё отчётливей в каждом взрыве различаются сухие, хлопающие ружейные выстрелы.
   Иван тихонько приподымается, выглядывает из-за тюков с мешками. О нет, это не гроза. Это карабины и пистолеты в человеческих руках. Это - четыре беспрекословных оруженосца с бесстрастными ликами и один жестокий безоружный командующий, который только указывает десницей на цель, переходя от платформы к платформе, от спящего к спящему. На нём тёмно-синий костюм и очки с голубым отливом в линзах, в левой руке он держит окровавленный платок.
   Скоро отряд дойдёт и до них. Времени бежать нет, да и некуда теперь. Кира беспробудна. Иван не может её бросить. Ни за что, никогда. Он лежит и ждёт, готовиться защитить, во что бы то ни стало, сразиться с палачами если надо.
   Уж гремят выстрелы над соседней платформой, воздух прогоркнет от жжёного пороха. Командир не ждёт своих подчинённых и переходит дальше, чтобы выбрать, кому жить, а кому умереть и на следующем лежбище. Возвышается над ребятами. Смотрит, не мигая, сначала на Киру. Затем переводит взор на мальчика. Ивану бы двинуться, вскочить, однако он скован, руки и ноги не слушаются отчаянных призывов. Он вперяет взгляд в человека в костюме. Симон держит голову едва склонённой, почти прямо, не дрогнет. Оруженосцы закончили, подходят к нему, встают по флангам за его спиной. Им нужен лишь жест и огонь будет открыт. Но Симон тянет, смотрит, не отрываясь, на Ивана всё с той же видимой апатией, толи сомневаясь, толи накапливая для приказа больше ярости.
   Веки его встрепенулись, опустились на мгновенье... а когда открылись, вся кожа Симона, на голове, шее, руках, была покрыта гладкой и короткой серой волчьей шерстью. В глазах застыло выражение лютой, неимоверной ненависти. Светилась ядовитой желтизной радужка, розовая слизистая плоть почернела. В бешенстве он скалил огромные заострённые зубы, изо рта, разбрызгивая слюну, вырывалось дикое свистящее шипение, чуть ли не визг. Узловатый перст его с загнутым когтём на конце указывал оруженосцам на мальчика...
   Иван проснулся и рывком сел на лежанке.
   Стены с потолком и яичный груз были на месте. Поезд, раскачиваясь и скрипя, ехал вперёд, впрочем, на малом ходу. В дверную щель, несмотря на зажжённую до сих пор подвесную лампу, проглядывали солнечные лучи и бросали на противоположную стену зайчики. Реальность кошмарного видения стремительно рассеивалась и минутой позже была уже не более чем бледным воспоминанием.
   Кира к тому времени давно проснулась и с комфортом расположилась полулёжа и вытянув ноги на своей половине, отщипывала кусочки от ромовой бабы из их контрабандного пакета и отправляла себе в рот.
   -Привет, - сказал Тарьев.
   -С добрым утром, - улыбнулась Кира и запихнула изрядно объеденную ромовую бабу в рот целиком.
   -С добрым, - Иван потёр ладонями лицо, прогоняя остатки тяжёлого сна.
   -Хорошо спалось? - Спросила Кира, пережёвывая сладкое тесто.
   -Э-эх...
   -Понятно, - девочка озорно прищурилась. Порылась в пакете. - Что будешь, фрукты или шоколад?
   -А попить нету?
   -Извини, - она прищёлкнула языком, нарочно подчёркивая досадность сего факта.
   -Жаль. В голове гудит, - поделился Иван своими горькими впечатлениями после неудачного вчерашнего эксперимента с коньяком.
   -А что, в двадцать первом веке не знают, что такое похмелье? - Эдак мимоходом поинтересовалась Кира, доставая мальчику угощение. Тот стыдливо зарделся. Кира тихонько захихикала над ним.
   Завтрак, как отметила в экзальтации девочка, без преувеличений был на зависть любому ребёнку. Ну, кто бы из детей сказал: "Нет! Не нужно груш, яблок и бананов, уберите конфеты с шоколадом! Я буду коктейль из овсяной каши и геркулеса!" Иван посмеялся бы вместе с нею и охотно согласился бы с этими шутливыми доводами, будь здесь хоть глоток воды. За ночь алкоголь иссушил организм, и сладкие закуски только усиливали жажду. Мальчик вгрызался в фрукты, глотал сок, однако его едва ли хватало, чтобы смочить раздражённое нёбо и язык. Мякоть застревала в горле, а желудок между тем упрямо требовал пищи, так что завтрак на зависть любого ребёнка натурально начинал походить на самоистязание.
   К моменту, когда трапеза была окончена, поезд двигался совсем уже по-черепашьи. Очевидно, вскоре предстояла остановка. Кира подошла к дверце, сдвинула немного створку, привалилась плечом к скобе и выглядывала наружу. Они ехали через лес, намешанный из разных пород, различной высоты, толщины и пышности. Листва пестрела рыжими, жёлтыми, красными пятнами, чуть разреженная первыми приливами осени, как от неуловимых касаний кисти какого-то великого и таинственного художника. О давешней хмури на небе не было и напоминанья, словно все тучи и непогода остались позади, вместе с городом, а сюда и не наведывались. Над землёй расстилалось жарким пряным бризом бабье лето. Солнце висело над горизонтом ещё довольно низко, Кира нежилась в его лучах, подставляла лицо встречному ветерку, который напаивали своими ароматами земля и деревья. Иван наблюдал за нею с лежанки. Световая полоса, до того не дававшая рассмотреть местность, что бороздил их состав, поблекла и распалась. За очерком Кириной фигуры, оттенённой утренним сиянием и оттого такой хрупкой, невесомой, словно эфир или грёза, различались невдалеке от железнодорожной насыпи деревья.
   Поезд въехал на длинную открытую станцию, постукал ещё немного колёсами и остановился. Кира повернулась к мальчику.
   -Он будет стоять минут сорок. Хочешь, пойдём прогуляемся?
   -Угу, - сказал он. Размять кости было бы неплохо. К тому же тут могла найтись водонапорная колонка.
   Иван встал. Его тут же зашатало и чтобы справиться с навигацией ему потребовалось некоторое время. Он подошёл в Кире, виновато улыбаясь за своё расхлябанное состояние. Кира зыркнула на него с подозрением, однако промолчала. Высунула голову в дверной проём, проверить диспозицию, прежде чем растворять дверцу шире и вылезать из вагона.
   -Эй, - проговорила она слегка расстроено, втягиваясь обратно, - придётся подождать. Там ходит кто-то, - она насупилась, о чём-то напряжённо раздумывая. - Что-то я не пойму.
   Снова аккуратно высунулась и снова вернулась в вагон. Морщинка между её бровей сделалась глубже.
   -Одежда у них не рабочая, - выдала она, наконец. - У одного вон даже костюмчик солидный...
  
   2.
  
   С дурным предчувствием Тарьев подпрыгнул к проёму и осторожно выглянул сам. У головы поезда, то есть на приличном и потому безопасном ещё расстоянии от их убежища, собралась небольшая группа людей. Из кабины свешивался машинист. С ним беседовал мужчина в фуражке и с тетрадкой, судя по всему, из станционной администрации, что-то растолковывал, показывая между делом рукой то в продолжение поезда, то на пятерых за своей спиной, явно приезжих. Четверо из них были одеты в чёрные куртки под джинсы или брюки, составлявшие в некотором роде рабочую форму. На пятом, как и сказала Кира, не по погоде и не к месту был костюм. Синий костюм и голубоватый отлив в линзах очков.
   В личном присутствии Перова при кампании, в общем-то, не было ничего неожиданного или невероятного, но, увидав его, Иван почему-то вдруг вздрогнул всем телом, как если бы директор на таком удалении внезапно посмотрел ему прямо в глаза. Просто на этот раз он намерен довести дело до конца, пронеслось у мальчика в мозгу, что он сам пожаловал сюда за ним, в эти дебри, где нет нужды исхищряться перед законом или поступаться ради репутации удобными и эффективными мерами. В буквальном смысле, отсюда в их противостоянии начиналась финишная прямая, и не было более никаких препятствий, чтобы с неё сворачивать. Да и не свернуть уже при всём желании. Всё это было в самой позе Перова, в том, как он отставлял ногу, в его осанке, выражавших одновременно и охотничье нетерпение, и сознание предоставленной ему свободы.
   Иван в прострации обернулся к Кире. Девочка следила за ним с любопытством и совершенно бесстрашно.
   -Неприятно сообщать, - промолвил растерянно Ваня, - но на поезде нам, пожалуй, больше не кататься...
   -Это те, которые всё тебя разыскивают? Директор тот, да? - Наполовину вопросительно, наполовину утверждая, сказала Кира.
   -Ага... - незаметливо бормотал он, стараясь собраться с мыслями и взвесить остававшиеся у них при таком раскладе варианты действий. - Надо... надо... улизнуть как-нибудь. Боюсь только, до самого Ленинграда пехтурой через лес топать.
   -Сколько? - С искренней невозмутимостью, будто прицениваясь, спросила Кира. - День?
   -Может полтора.
   -А если заблудимся?
   Тарьев помолчал с минуту, справляясь окончательно с внезапной своей ипохондрией, и решительно возразил:
   -Не заблудимся. Я нас выведу.
   На смену рассеянной ипохондрии пришёл какой-то лихорадочный подъём. По хребту пробежал озноб, в черепе знакомо завибрировало. Губы искривила улыбка, в коей смешались отчасти лукавство, определённая толика хвастливости и, большинством, все его болезненные переживания, связанные с близкой развязкой. Кира ничего не сказала. Кивнула серьёзно, отошла к лежанке, завязала узелком ручки их продовольственного пакета и выжидательно посмотрела на Ваню.
   Тронутый этим бесхитростным жестом, мальчик от всего сердца поблагодарил её про себя за столь безграничное доверие и преданность и вновь выглянул в дверной проём. Охотники приступили к обыску первого от головы вагона. Было видно, что дверь открыта настежь. Один в кожаной куртке стоял с Перовым и мужчиной в фуражке на насыпи, а трое, по всему, возились в это время где-то внутри. Иван бегло окинул взором их с Кирой апартаменты. Вторая дверца скорее всего, заблокирована снаружи: внутренний запор болтается, а створка ни разу не шелохнулась за всю поездку. Значит, необходимо рискнуть. Улучить момент, спрыгнуть и тотчас перебраться под днищем на другую сторону. Он чуть-чуть увеличил зазор, дабы не создавать заминки, когда момент наступит.
   -Набрось драп, как был, - попросил он девочку. - И потуши свет.
   Кира исполнила. Ещё бы запах сбить... но нечем.
   Процедура обыска шла в темпе, впрочем, учитывая длину поезда, обещала затянуться. Вдобавок каждое вскрытие проходило с соблюдением формальностей, директор делал какие-то пометки в тетради администратора, двери закрывали, запирали и лишь затем двигались дальше.
   От первого вагона охотники перекочевали ко второму. Отперли засовы, отодвинули створку. Трое забрались по очереди внутрь, двое с администратором дежурили на насыпи. Казалось, безотказная схема будет повторяться, пока не дойдут до их яичного укрытия, так и не дав ребятам шанса спастись, но вот кто-то из троих, что были в вагоне, подозвал зачем-то дежурных подойти ближе. Станционный администратор забрался на подножку, Перов со своим рослым коллегой просовывали головы в проём. Иван сделал Кире знак рукой и спрыгнул на землю. Прыгать было высоко, и приземление вышло довольно жёстким. Мгновенно, не разгибаясь, он прошмыгнул под поезд. Девочка спрыгнула следом и юркнула за ним, шёпотом поминая на ходу весь колдовской ёшкин зверинец.
   Их преследователи ещё копались у второго вагона.
   -Помоги мне, - шепнул Иван. Подкрался обратно к краю днища и надавил на створку, сдвигая её в положение "закрыто". Вместе они затворили неподатливую дверь. Привстав, однако, не высовываясь совсем, мальчик нашарил рукой нижнюю щеколду и ввернул её в паз. Более-менее похоже на правду. Если повезёт, их пребывание здесь и пропажу не обнаружат сразу же. Охотники будут вынуждены обыскать состав до конца, и, таким образом, предоставят ребятам около часа форы. Если повезёт. Но Перов может услышать запах, понять... что ж, тогда у них в запасе минут тридцать до того, как вычислят их манёвр. В любом случае стоит поторопиться. Каждая минута, выигранная сейчас, здорово увеличивала разрыв между ними потом. В лесу выше влажность, запахи гораздо насыщеннее и разнообразнее, в них легче потеряться. Да и вряд ли Перов вот так, очертя голову, ринется в погоню по чащобам. И его свита, конечно же, ни за что не согласится на участие в столь сомнительном мероприятии.
   Иван в последний раз посмотрел на группу людей, толпившихся у второго вагона, и направился сквозь станцию к лесу. По пейзажам и отсутствию пассажирских составов он определил, что это какая-то сортировочная площадка, и находится на отшибе среди лесов. Ребята бежали до самой опушки и только тут задержались на секунду, перевести дух и обменяться несколькими словами.
   -А мы точно не пропадём там без вести? - Повторила снова Кира. Теперь, при виде густого строя деревьев, в её голосе всё-таки зазвучало волнение.
   -Абсолютно точно, - также повторил Тарьев. Обоняние его активно настраивалось, исследовало море ароматов, отделяло источник от источника. Городского букета пока не ощущалось, либо он был пока настолько слаб, что Тарьев не мог его распознать, но это не важно. Железную дорогу он не потеряет. Они отойдут от неё на максимально возможное расстояние, какое позволит его нос, и пойдут параллельно ей. Главное увеличить площадь, на которой Перову придётся их искать. Иван легонько толкнул Киру плечом. Кира пригласительно простёрла вперёд руку с пакетом.
   -Айда. Чего стоишь? Пожалуйста. Наступишь в осиное гнездо - скажи.
   Они вошли в лес.
   Получасом позже, бросив своих подручных производить дальше бесполезный осмотр, Перов побрёл по станции. Ему не везло. Погоня разогревала пыл, зверь изнывал в его крови, рвался на волю и, в результате, впопыхах он всюду совершал глупейшие ошибки. В горячечной самонадеянности своей он практически собственноручно дал Тарьеву очередной карт-бланш. Он почувствовал его запах ещё у пятого или четвёртого вагона, и, будучи уверенным, что мальчишке больше некуда деваться, не торопился. Зачем зазря устраивать перед свидетелями телекинетический спектакль? Запах был настолько сильным, что он даже не думал о возможности не застать Тарьева в заветном вагоне.
   И вот он стоит и пялится в разверстую дверь, в пустое пространство между ящиками с куриными яйцами и снова и снова недоумевает, и злится. Злился он на себя, но всего какую-нибудь долю, терцию секунды. Злоба его, распаляемая алчным, голодным после долгого забвения зверем, забвения, в котором он шестнадцать лет вынашивал лишь свирепую чёрную ярость, мгновенно обернулась против мальчика. Всё ему казалось несправедливым, а само возникновение Тарьева, его вмешательство - преступным, нарочитым. Кости директора заломило под давлением распирающей, преображающей их внутренней животной силы, разбуженной гневом. Симон сжал кулаки...
   Однако тут же одёрнул себя. Что бы ни таилось у него внутри, прежде всего он был человек, проживший и изведавший достаточно, чтобы обладать к своим годам должной холодностью, выдержкой, прозорливостью. Он контролировал зверя, научился манипулировать им. Он укрощал его необузданность, умел использовать его неуёмную мощь и направлять её в нужное русло. И он совершенно не собирался допускать обратного. Мощным волевым порывом Симон усмирил в себе весь вихрь эмоций.
   Он поручил обыск старшему из своей группы и отправился по невидимой глазу тонкой химической трассе, оставленной на земле и в воздухе ароматными испарениями двух тел, одно восьми, другое двенадцати лет. Он ухмыльнулся, когда распознал в душистой органической смеси приличную порцию перегара. Если пообвыкнуть немного, выровнять обонятельную сенсорность, перегар делал след гораздо ощутимее и более легко распознаваемым среди прочих ароматов. Он привёл директора к опушке леса с северо-северо-западной окраины станции.
   Стало быть, вот как, лес... и что же? Может, лучше отпустить его? Пусть проваливает. Эта мысль даже как-то успокоила его. А, как он знал, подобные душевные перемены имели свой вполне чёткий и осязаемый смысл. Так что нежданная идея представлялась допустимой и логичной. Пусть катится...
   Однако вместе с тем такое решение было чревато малоприятными последствиями. Ему в любом случае придётся отвечать перед родителями Тарьева, и делать это куда проще, когда уверен, что мальчик нигде и никогда не объявиться, чтобы наболтать лишнего.
   И вновь червь сомнения гложет его, и вновь зверь ярится в его жилах, завивает вихрами кровь.
   А что будет, если он покинет своих людей, ничего не сказав, и потом кто-нибудь из станционных служащих расскажет им и всем остальным, как директор без каких-либо объяснений и видимых причин просто взял и ушёл в лес?
   А что если он не пойдёт?
   А что если Тарьев опять навредит?
   Он должен. Лес - наилучшее место для финального акта. Безлюдное и огромное. Какой простор для действий! В конце концов, он когда угодно может повернуть назад, разве нет?
   Правда, подспудно с отступлением всё уже было решено. Назад он повернёт только в одном случае.
   Перов шагнул под высокие кроны. Через несколько метров ботинки и брюки директора запачкались и стали подмокать, медленно, но верно приходя в негодность. Он не замечал столь незначительных неудобств, всецело сосредоточенный на трассе. След теперь стал распадаться, растворялся в природных фимиамах, мешался с ними, расползался вширь, запутывая направления, однако Симон сохранял хладнокровие. Ничего. Настанет ночь, чувства его обострятся, и он нагонит то, что упускает сейчас.
  
   3.
  
   Они не замечали дистанций, которые проходили. Ноги педантично регистрировали каждый километр, дабы потом выразить его в усталости, но всё равно вышагивали аллегро по лесным долинам. Тем более что длительные пешие прогулки были обоим ребятам уже не в новинку. Здешняя атмосфера овладевала разумом исподволь, располагала к весёлости и способна была поднять даже самое мрачное настроение. Солнце разбивалось о листву и осыпалось вниз, им на головы мириадами искорок. Почва была пружинистой, не жёсткой, и в то же время не вязкой, идти по ней было легко. Словно земля сама подталкивала ступни вперёд. Тонкий и редкий покров опадающих листьев позволял видеть её всю, угадывать малейшую неровность. И всё было так нетронуто. Если люди и ходили здесь когда-нибудь, то это было очень-очень давно, и земля успела позабыть о тех путешественниках.
   Кира пользовалась любым удобным случаем подтрунить над Ваней и от души забавлялась тем, как он иной раз смущался или приходил в негодование. Иван старался не уступать позиций, хотя частенько ощущал, что гордость его и "взрослый" авторитет, который он пытался сохранить, приняв на себя ответственность за девочку в сём походе, поджимает хвост. Порой Кира, будто интуитивно уличала наиболее зрелые и сокровенные из его чувств, что он столь по-детски пытался от неё утаить, и, видя, что он робеет, нещадно уничтожала его оборону градом вострых метких шуточек. Он сопротивлялся, хотя не так ловко, и всё больше молчал, либо отдавал распоряжения: ступать туда, идти сюда, быть осторожнее на этом перевале. Кира слушалась, принимала его помощь, когда возникала необходимость подстраховать её, однако сейчас же воодушевлялась новым эпизодом и возобновляла атаку...
   Солнце заваливалось назад и влево по течению дня. Его смешливые искорки перемещались неприметно, как минутная стрелка, убегая вперёд и вправо и постоянно прибавляя чуть-чуть в длине. Кира шла по взгорку, немного выше Ивана, и обозревала бескрайние чащобы. Биологические часы, привилегия представлять кои неизменно сохранялась за капризным желудком, возвещали обеденное время.
   -Давай перекусим? - Крикнула девочка, потирая живот.
   -Надо найти место для привала. Тогда поедим.
   -Раскомандовался.
   Девочка развернула небольшую вафлю, последнюю из запасов сладкого, засунула обёртку в карман, и, отломив половинку, бросила её Ване.
   -Ну, где этот твой привал? - Спросила Кира, когда с вафлей было покончено.
   -Там, - Иван широким жестом обвёл пейзаж. - Потерпи. Нам ещё нужно отдохнуть, чтобы до вечера уже нигде не останавливаться.
   Кира почесала кончик носа. Обнаружила какой-то изъян и скосила глаза в кучку, чтобы его рассмотреть.
   -У меня на носу прыщик, - заключила она.
   -Да что ты? - Ухмыльнулся Тарьев, радуясь возможности её поддеть. - Втюрился в тебя кто-нибудь из лесной нечисти.
   -Хм, кто бы это мог быть? - Протянула Кира, многозначительно поглядывая на Ваню. Тот нахохлился и густо покраснел.
   Девочка на минуту исчезла за пригорком. Иван слышал шелест её шагов, как она, громко шурша пакетом, раздвигает ветлы кустарника. Затем выпрыгнула из-за деревьев, подскочила к Тарьеву и пошла с ним в ногу.
   -Мне вот всегда было интересно, что же это за чудо-юдо такое, что оно от большой любви оставляет на носу прыщики? - Сказала она. - Правда, нечисть какая-нибудь, со скрюченными ручками-ножками, бородавчатая и с бантиком. Подходит, к тебе, - Кира показала ему свою находку - скорченный горбатый гриб с зеленоватой шляпкой, похожей на картофелину. Она держала его за толстую ножку, обёрнутую в пищевую бумагу от вафли, и протягивала Ване. - И говорит так страшненько: "А ты мне нравишься! Держи поганочку!"
   Иван, всё ещё красный, изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться над тем, как потешно она это проговорила.
   -И всё задаривает и задаривает букетами поганок, - продолжала она, - пока бедная жертва не сдастся. На.
   Иван принял безобразный подарок. Полюбовался им.
   -Спасибо.
   Около четверти часа спустя Иван различил метрах в трёхстах впереди на пологом холмике между деревьями какую-то постройку. Своей формой, куполами сооружение напоминало церковь. Стены и свод её были белого камня, но все в зелёных потёках, говоривших о возрасте и запущенности этого места. Ребята прибавили оборотов и вскоре стояли перед тёмным провалом бокового входа, у южного крыла, что простиралось им навстречу. Двери у церкви, если они и существовали когда-то, ныне отсутствовали. Вблизи лучше различалась текстура стен, шершавая и неровная. К скату купола прилипли листья, древесные семена, мелкие ветки. Деревья, кои, наверное, и вырубали вкруг при строительстве, но кои позднее всё равно пришли с ветром на смену пастве, росли почти впритык. Корни протягивались к камню, словно хотели воздать молебны в память о летошних прихожанах. Некоторые, особенно крупные из них вонзались в щели и трещины в стенах и исчезали внутри. Должно быть, они многими годами усердно и терпеливо прокладывали себе эту дорогу. Очевидно, некогда перед входом был порог или невысокая лесенка. Теперь из нанесённой земли торчала лишь самая её верхушка.
   Иван обвёл древнюю постройку взглядом. Ему подумалось, что, скажем, где-нибудь в деревне или на городских задворках такая церковка, заброшенная и пустующая, внушала бы суеверный страх, была бы притчей во языцех у местного народа, страшной сказкой. Однако то, что он лицезрел здесь, в тишине лесной, наполняло сердце благотворным покоем, каким-то благоговейным умиротворением. Вселяло ощущение святости этой земли, независимо от какой бы то ни было религии - кто бы ни прибыл сюда для исповедания, верно, обрёл бы свой престол.
   Кира встала у Тарьева за спиной и также заворожено взирала на церковку.
   -Что это? - Спросила она полушёпотом.
   -Это храм, - выдохнул Иван, не сводя с постройки глаз. Не был ли он здесь однажды? - пронеслось у него в мыслях. О, нет, конечно. И вместе его не покидало такое впечатление, будто он уже входил в него. Как странно...
   -Храм Вечной Осени, - таинственно и торжественно промолвила Кира.
   Иван очнулся от задумчивости.
   -Стой тут. Я пойду, посмотрю, есть ли там где расположится.
   -Стою.
   Иван подступил к боковому входу, взошёл на порожек. Пол церкви был выложен мелкой квадратной плиткой, белой, голубой, зеленоватой и других цветов и оттенков, образовывавшей крупный мозаичный узор. Пол сплошь покрывала тончайшая, чистая, как хрусталь водяная плёнка. На сумрачных стенах переливались отблески с её поверхности и высвечивали на камне прямоугольные рыже-зелёные контуры, оставшиеся от икон. Свет едва просачивался в храм через пустые окошки под самым потолком. Помещение было разделено на четыре ответвления, совокупно образовывавшие крест. То крыло, по которому шёл мальчик, и то, что его продолжало за нефом, тоже с дверным проёмом, были немного уже, чем те, что уходили вправо и влево. Пространство средокрестья было обширно, и чем больше в него всматривался мальчик, тем крупнее, глубже и вместительнее оно казалось. Интересный эффект. Его создавали мягкий сумрак, округлые формы церкви и блики от водной глади, рассчитал Иван.
   Он поймал себя на том, что тщится обонять храм, исследовать его. И не может. Его рецепторы расслаблены, отдыхают, омываемые воздухом святилища, точно парами некого целебного курения.
   Он приближался к нефу, предусмотрительно держась стены. Слуха его коснулся звук чьих-то еле слышных шагов из залы. Иван замер. Вода у его ног всколыхнулась колечком крохотной волны. Он опустил взор долу. Мимо его ступни медленно проплывал бумажный кораблик, сложенный из вафельной обёртки. Мальчик оглянулся на вход. Кира наблюдала за ним с порога. Он укоризненно покачал головой.
   -Да ладно тебе, - улыбнулась она и, пожав плечами, отправилась осматривать храм снаружи.
   Иван постоял так ещё немного. На него опять напало то же ощущение, что он уже когда-то проходил под сводами этого храма, именно этого - странная сакральная реминисценция...
   Вдруг вновь послышались тихие шаги. И зазвучал, отражаясь от куполов и стен, женский голос. Красивый, женственный, материнский. От любви, которую он в себе заключал, глаза сами собою наливались слезами. То была колыбельная, бессловесная песня, рождённая самою душой, что мать пела своему ребёнку. Было в ней что-то от молитвы, одновременно полной бескрайнего счастья и беспредельной грусти. Переливы голоса струились то мягко и нежно, что чудилось, они, как нечаянное дуновение, пробегают по коже, то взлетая ввысь до трепетного ламенто, проникающего в самоё существо... Иван посмотрел на неф.
   Ему удалось запечатлеть лишь мимолётный образ. Женская фигура, облачённая в белоснежный балахон с накинутым на голову капюшоном, под коим было почти не разглядеть лица. Она несла на руках завёрнутое в пелёны дитя. Ребёнок шевелил ручками и ножками, а она смотрела на него и пела свою волшебную колыбельную.
   И вот скрылась за углом, пройдя дальше к алтарю. Растаяли круги на хрустальном водяном зеркале. Стих и её голос.
   Иван бросился к нефу, но кроме него в храме никого не было.
   На звук поднятой им суеты прибежала к главному входу Кира и, нарушая его наставление, взволнованно ступила к мальчику.
   -Что стряслось? - Она повернула его голову к себе. Иван ошарашено уставился на неё, всё ещё потрясённый видением. - На тебя камень с потолка упал? Ты поранился? Да отвечай же!
   -Нет... - Иван мотнул головой, приходя в себя. - Со мной всё хорошо... ты ничего не слышала?
   -Как ты шум поднял?
   -Не то. Я про песню. Ты слышала песню?
   -Какую? - Кира на всякий случай провела пальцами у него в волосах в поисках ушиба.
   -Мне показалось... что вон там женщина с ребёнком... и она пела, так красиво.
   -Здесь только мы вдвоём, - сказала Кира. Тарьев задрожал, потерянно озираясь на пустой, незагороженный иконостасом алтарь, где исчезла женщина с ребёнком. Девочка обняла его и прижала к себе. - Мы вдвоём и никого больше, - она быстро изучила обстановку. - Смотри. Там можно присесть. Пойдём? Никого, только мы...
   Она отвела его к небольшой, в две ступеньки лесенке у придела. На возвышении лежали хрусткие листья, залетевшие через окна, но было сухо. Кира смахнула листья в воду, и они поплыли от своей многомесячной пристани десятком маленьких бригантин. Ребята сели. Кира порылась в пакете и разложила между собой и Иваном фруктовый обед.
   Мальчик ел автоматически, не думая об угощении и лишь смутно ощущая его вкус, всё ещё очарованный загадкой гостьи в балахоне. Однако волнение его постепенно успокаивалось. Тишина церкви, забота Киры исцеляли его от смятения. Они были вдвоём, Кира права. Больше никого, кроме них двоих в святом пристанище. Это незатейливое постижение проникало в него, как до того проникала песня женщины, преисполняло ясностью и порядком, какие, наверное, достигаются в глубокой медитации. И загадочный образ переставал быть для него загадкой как таковой. Скорее это было воплощённым символом, ознаменованием. Чего? - размышлял он. Будущего. Собственной переоценки, вероятно, которую он ещё не осознавал, как следует. А разве то, что они сидят здесь вдвоём не символ сам по себе? Самые великие вещи - всегда самые простые.
   Кира проверила запасы. Хватить должно было только на ужин. А вот завтрашнее утро они проведут без завтрака. Она потормошила Тарьева, возвращая его к реальности.
   -Наелся?
   -Да. А ты?
   -Я-то голодной себя не оставлю. Но, - она раскрыла перед ним пакет, дабы он тоже увидел невзрачную картину, - приготовься жарить поганки на завтрак.
   -Ничего. Я даже с удовольствием. Тем более, с таким находчивым на поганки носом как у тебя мы не пропадём.
   Они встали, обмениваясь прежними шуточками, и пошли к главному выходу. Оказавшись снаружи, Иван полной грудью вдохнул лесные ароматы. Обоняние вновь работало. Там - железная дорога. Там - сосновый бор, рассадник "волчьей ягоды", кротовые норы. Где-то неподалёку, готовясь к зимовке, орудовало семейство белок. И ещё какой-то новый запах... Иван повёл головой, точнее определяя направление и состав. На лице его изобразилась улыбка. Поганок им на завтрак есть не придётся. Направо от церкви, как раз у них на пути стояло село. Слабенько, поминутно пропадая, но в воздухе определённо витала струйка, ведшая от деревянных хижин, хлевов, огородов. Проскальзывал аромат деревенской кухни. До села было ещё примерно полдня, возможно, что и больше. Зато там люди, кров и пища.
   Впрочем, до ночи им в любом случае не добраться. Иван принюхался опять, более придирчиво. Проступал запах проточной воды, бетона и металла. Впереди, ещё до села, была дамба. Надо полагать, её посещали нечасто, так как человеческие отпечатки там различались едва-едва. Притом же она была электрифицирована, снабжена немногочисленными служебными помещениями и вышкой. Видимо, дамбу возводили в период советской индустриализации, а потом по каким-то причинам забросили или не достроили. Оно и к лучшему.
   Ребята двинулись дальше.
  
  
   Глава 15.
  
   1.
  
   Небо было серо-синим, тучи наползали с юга и скрадывали звёзды, что ещё проглядывали в это время года. Иван стоял на обзорной площадке, на вышке перед дамбой. Впереди, где-то средь чёрно-зелёного покрывала сверкали огоньки - сельчане укладывались спать в своих домах. Он посмотрел вниз, на реку, лежавшую в ущелье между двумя холмами, широкими и крутыми. Ровные земляные срубы в некоторых местах наталкивали на мысль о том, что во время строительства дамбы зодчие специально усугубили их природную крутизну при помощи экскаваторных ковшей. По одну сторону дамбы, очевидно, планировали создать водохранилище. Или сделать миниатюрную гидроэлектростанцию для нового периферийного промышленного центра, который так и зачах на зачаточной стадии. Дамба не работала, вода в реке не поднималась выше ординара. У основания железобетонной перегородки зияли чёрные провалы шлюзов. Ивана передёрнуло. У него такие вещи всегда вызывали боязнь и брезгливость. Только подумать, что можно упасть в этот водозаборник, в ил и мусор, что покрывали давно не проверявшиеся механизмы, протоки, дренажные системы... и вместе с тем, зрелище всегда почему-то притягивало. А отсюда, с площадки, что стояла на самой верхней точке холма, прямо над обрывом, вид дамбы, леса, огней села вдалеке околдовывали.
   Он спустился с вышки. Шаткая отвесная лестница время от времени начинала вибрировать, заставляя леденеть каждый раз и грозя обвалиться. На последних ступеньках он спрыгнул.
   -Ну? - Спросила Кира. Иван отряхнул ладони от ржавчины и грязи, скопившихся на жестяном сооружении.
   -Населённый пункт, - отрапортовался Тарьев, - километров десять по дороге. Если лесом, то короче. Дойдём?
   -Не-е-е, всё, - замахала руками Кира. - Ночуем здесь.
   Они вошли на станцию. Все служебные помещения ограничивались малыми размерами и в общей сложности с теми, что были по ту сторону дамбы, насчитывали дюжины полторы комнат, не больше. Ещё не доходя до ущелья, ребята обнаружили, что деревья перед ними расступаются, а под ногами всё более отчётливо выделяется на земле проездная дорожка. Позже она соединялась с хребтиной дамбы, которая мостом переносила её над рекой на другой берег. Нагоняющие клаустрофобию станционные комнатушки располагались симметрично по обе стороны от въездов на мост, затем переходили на этаж ниже и смыкались под проезжей частью. Ребята не стали исследовать их все. Они прошли к дальнему офисному помещению, выходившему окнами на долину. Иван нащупал выключатель на стене, щёлкнул кнопкой. Одна из лампочек в грубом, засиженном насекомыми плафоне тут же с громким хлопком перегорела. Вторая, померцав, тускло загорелась и осветила серое пыльное царство. Свалявшаяся паутина с пылью покрывали всё, как обрывки старых тряпок. На полу лежали какие-то осколки и щепки. Кира чихнула.
   -Ну и бардак! - Воскликнула она. - А электричество откуда?
   -Наверное, кабель от села проложили, - предположил Ваня, утирая нос, - и потом забыли отрубить.
   Они вытащили из соседней комнаты несколько тонких матов, по всему, предназначавшихся когда-то для утепления стен или труб. Искать койки или хотя бы раскладушку было бесполезно. Станцию даже обставить, как следует, не успели, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о таких удобствах, как спальные места. В комнате, где они остановились, был лишь небольшой столик у окна, дряхлый стул на металлических ножках и пустой несгораемый шкафчик. Ребята расчистили пятачок на полу и расстелили маты. Уселись. Девочка вытряхнула из пакета остатки еды, и они подкрепились перед сном.
   Кира посапывала, повернувшись на бок к Ване лицом. Мальчик не спал, слушая, как барабанит по крыше, по листве деревьев, по бетонным перекрытиям дамбы дождь. Всё-таки настиг их из города. Ну и что. Завтра, уже к утру, тучи выплачутся и растают без следа, а день лишь сделается свежее. Иван всё думал, далеко ли сейчас Перов? Как быстро он сокращает дистанцию между ними? Думал о нём самом и о себе: зачем они? Кто они и что? Но теперь он знал свою позицию. А Перов свою знает? Всё более и крепче росла в нём уверенность, что директор где-то рядом, и что это последние мгновенья затишья перед развязкой. Всё должно вот-вот завершиться, неотвратимо и скоро. Однако теперь это не вызывало никакой тревоги. Свет продолжал гореть. Не было смысла выключать его. Иван прикрыл веки и задремал.
   А когда снова открыл, они с Кирой уже были не одни на станции. Там, снаружи, под дождём, шёл от леса к рубкам дамбы третий паломник.
   Иван тихонько растолкал Киру. Она спросонья уставилась на него непонимающим взглядом. Он приложил палец к губам, делая знак вести себя тихо, и шепнул:
   -Он здесь.
   -Кто? - Едва слышно обронила она, хмурясь, но ответ не понадобился. Сон окончательно спал, брови её поползли вверх.
   -Вставай.
   Они прокрались в соседнее помещение, где был выход на лестницу к нижнему этажу. Иван пятился спиной, всматриваясь в темноту передней комнаты. Входная дверь, скрипнув, растворилась, усилился на секунду дробный шум капели. И дверь захлопнулась. Вошедший переступал с ноги на ногу очень осторожно, продвигался к освещённому офису беззвучно, как ночной вор-душегубец, проникший, наконец, в дом долгожданной жертвы. Он скользнул в темноте к светлому прямоугольнику, заглянул. На полу валялась утеплительная материя с пролежнями. Он ухмыльнулся, продолжая свой путь через пыльную анфиладу жалких офисных помещений.
   -Постой, - сказал шёпотом Иван, когда они на цыпочках ощупью пересекали нижний технический уровень. Внизу не было дверей, которые можно было бы забаррикадировать. Комнаты выстраивались вряд, вдоль стен висели пластиковые и металлические трубы, провода, кабели.
   -Сдурел? Он же сейчас спуститься за нами!
   Иван кивнул, хотя его жест и не был виден девочке в кромешной тьме, и прислушался. На лестнице действительно раздавалось неторопливое цоканье каблуков. Внезапно ребят ослепило электрическими искрами. То где-то наверху, на лестничном пролёте, включился рубильник, зажигающий свет в технических казематах. Лампочки работали не везде и с перебоями. Пара-другая тотчас лопнули. Иван рывком развернулся к проходу, откуда они только что вышли. Не оборачиваясь к Кире, Иван оттолкнул её назад. Девочка чуть не споткнулась, уставилась на него в удивлении и страхе. Шагнула к нему...
   -Нет, - остановил он её, - выбирайся с другой стороны, и беги в деревню.
   -Что?
   -Скорее! - Процедил он сквозь зубы. - Подними их там всех. Я задержу его, а потому приведу за собой.
   -Совсем рехнулся?! Бежим вместе!
   -Не получится вместе, чёрт возьми! - Он посмотрел на неё через плечо. - Вместе он прикончит нас раньше, чем мы попадём на дорогу. Раздельно у нас всё получиться. Давай же! Я не смогу держать его здесь вечно!
   Он постарался сделать свой взгляд как можно более убедительным. Глаза у Киры были на мокром месте. Разительный поворот событий сбивал её с толку, она не понимала, что происходит и почему он говорит такие вещи. И её уверенность относительно того, что надо предпринять, и что будет, если они разделяться, явно отличалась от Ваниной. Тогда он приказал сурово:
   -Пошла, - посмотрел, как она отступает. На лице её были написаны смятение, бессилие, отчаяние. Иван повернулся к подсобке, в которую вела лестница с верхнего уровня. И крикнул во всю мочь своих лёгких: - Эй!
   Кира вздрогнула от этого вопля, отходя всё дальше. Иван услышал топотанье за своей спиной. Она всё-таки ушла. Он облегчённо вздохнул. По крайней мере, хоть на какое-то время Кира будет в безопасности. Он приготовился.
   Перов вышел из подсобки в коридор, на свет.
  
   2.
  
   -Эй-эй, - с издёвкой и какими-то истерическими нотками в интонации сказал Симон. Он весь вымок, пиджак с брюками висел на нём, потеряв всякую форму. Одежда облепляла тело, выделяя бугры и узлы хорошо развитой мускулатуры. Очки в дождевых капельках съехали вниз по переносице, он смотрел на мальчика поверх оправы.
   -Здорово, - парировал Тарьев.
   -Знаешь ли ты, маленькая заноза, какие проблемы на меня из-за тебя свалились?
   -Нет, но если они и свалились, то ты сам во всём виноват.
   -Я?
   -Ага. Ты.
   Симон вздёрнулся, мотнул головой.
   -А почему это ты со старшим в таком тоне разговариваешь? - Он сделал пару шагов к Тарьеву. Походка его была наигранно развязная, но за развязностью этой легко угадывался огромный нервный накал. Симон был в какой-то аффектации, будто человек, перебравший возбуждающих препаратов или наркотиков. Мальчик отпрянул. - Нет-нет, держи ножки на месте, а то я их отгрызу, - Симон осклабился. - Я ни в чём не виноват. То, что я в данном представлении оказался отрицательным персонажем, целиком твоя вина, а не моя. Разве я портил кому-нибудь существование? Нет! - Гаркнул он. - Все были довольны! Глупости глупостями, ошибки ошибками, кто их не совершает? Но я - никогда - не делал никому - большего зла, - чем из-за тебя!
   -Теперь прими к сведению, что и я - тоже. Только в отличие от тебя я ещё никого не обкрадывал, не убивал и не плевал ни на кого так, как ты. Так в чём же моя вина? Ты же знаешь, по какой причине я здесь.
   -Да, - Симон сгрудил брови. - А где она, кстати? - Мальчик не проронил ни слова. - Ладно, хрен с тобой, молчи. Думаю, она по дороге к селу. Закончу с тобой, и до неё доберусь.
   -Так значит дело не столько во мне? - Саркастически изрёк Тарьев. Ему было страшно до умопомрачения, однако он пытался держать себя прямо и твёрдо, не позволяя поддаться панике или потерять бдительность. - Я вижу, что ты силён. У тебя столько власти, ты столького добился. И в итоге твоё же могущество тебя развратило. Поэтому ты и влип в неприятности, о которых говоришь, - он наклонил голову. - Должно быть, ты больших бед натворил, раз дошёл до такого скотства.
   -Заткнись! - Рявкнул Симон. - Я натворил дерьма, да. Но когда? Скажи, когда? Когда появился ты, сучонок! Разве сам не сечёшь? Не верю. Как иначе объяснить тот факт, что раньше всё было благополучно? Когда я тебя увидел, и понял, кто ты есть, я думал, что ты будешь моим союзником. А ты пустил всё под откос!
   Он помешался на этом, подумал Иван. Симон его не слышит, и не хочет слышать.
   Истеричное поведение Перова вдруг куда-то испарилось. Он больше не вздрагивал и не дёргался, не сопровождал своих речей выспренней жестикуляцией. Снял очки, потёр покрасневшие глаза.
   -Ты ведь ощущаешь нашу связь? - Сказал он. - Как и я. Что мы часть чего-то одного. Нет? Могу спорить, что да, просто не хочешь признавать. А я тебе докажу. Спорим? Спорим... ты сейчас... подумал, что я помешался на своих домыслах? Что я не слушаю тебя? Я прав? Да... А ведь это только что пришло мне на ум. Между прочим, - подняв кверху указательный палец, он сделал ещё несколько шагов в направлении Тарьева, мелких, рассеянных. - Просто я подумал, что ты мог бы это подумать. Понимаешь? Неужели тебе мало этого доказательства?
   Достаточно, пронеслось у мальчика в мозгу, это правда. Более того, затаённое знание возникло у него уже тогда, в истринской школе, просто он не был поглощён им до безрассудства, как Перов. Во главу всего он поставил Киру, и не собирался делать виновником всех своих несчастий своего оппонента.
   -Не важно, - с сожалением покачал головой Иван. - Тебе не надо было гоняться за мной. Тебе надо было обратить внимание на себя. Только-то.
   Позиции были объявлены. Намерения ясны. Разогревка закончилась.
   -Упрямый маленький паскудник, - пробормотал директор. Уголок его верхней губы пополз вверх. - Ты даже понять не попытался под конец. Хорошо. Сдохни со своим упрямством.
   Он выронил очки.
   -Смотри. Я покажу тебе фокус. Жаль, что ты никогда ему не научишься.
   Мышцы его напряглись, взбухли. Позвоночник выпрямился рывком, выгнулась шея. Град капель осыпался с его тела, забрызгал каменные плиты, проводку. Одежда натянулась, словно осев в один миг. Всё происходило так стремительно... С хрупающим хрустом надломились голени, скулы, верхняя челюсть, вывернулись запястья. Пястные кости удлинились, пальцы наоборот будто бы втянулись в ладони, превратились в рудимент об одной фаланге, как у собаки. Пиджак, сорочка, брюки, ботинки, всё его облачение расходилось по швам. Скелет его постоянно увеличивался, менял форму, осанку, суставы. Наливались мускулы. Коридор стал тесен ему. Одежда рвалась, сползала, падала у изломанных ног. Голова подалась вперёд. Уродливый увеличенный загривок и плечи поднялись до одного с ней уровня. Ранами пошла его плоть. На потерявшей всякое сходство с человеческим лицом морде, на руках, на торсе, на бёдрах, всюду появлялись, точно от ударов хлыста, глубокие артериально-алые и венозно-тёмные ссадины. Его кожа отрывалась лоскутьями и сейчас же прихлёстывалась назад, буквально выворачивалась наизнанку, открывавшую клок за клоком лоснящуюся гладкую серую шерсть. Плети кожи покрывали вытягивающийся волчий клюв, её полосы плотно подгонялись друг под друга и срастались.
   Тарьев был загипнотизирован метаморфозами. Всё это было! Не на рукописных страницах старинной легенды - здесь, перед ним! Громадный монстр, волк о человеческих руках с когтистыми культями вместо пальцев, стоящий на задних лапах. Прямой лохматый хвост едва не касался кончиком пола. Жаркое дыхание чудовища бурлило в груди оглушающим рыком, и тот резонировал в стенах узких казематов. Пасть его ощерилась, глаза вперились в мальчика. Он заревел.
   Иван оторопело смотрел на своего противника. Чудовище, казалось, выкачивало из него всю силу, коей наделило его путешествие сквозь время. Оборотень медленно припадал к земле, вставал на четвереньки. Мальчик бросился через комнату ко второй лестнице, опрокидывая на пути всё, что только было возможно. Монстр продирался в тесном пространстве с трудом, протискивался через переходы между помещениями, перепрыгивал оставленные Иваном преграды, ломая их в труху и щепы. Мальчик взбежал наверх, захлопнул дверь и подпер ненадёжным стулом, стоявшим у конторского столика. Опрокинул и лёгкий стол, побежал к выходу. Вдогонку ему неслись треск и грохот, и вой, леденивший вместе душу и кровь...
  
   3.
  
   Он выскочил под дождь и завернул на дамбу, пробежал несколько метров. Оглянулся. Оборотень всё не появлялся. Не было и звуков ломающихся заслонов. Где же он?
   Что-то ухнуло внизу, со стороны технических помещений, прокатилось дрожью по стене плотины. Полетели вниз крупные осколки бетонной переборки, зашипело, засвистело в перебитых трубах. И откуда-то из-под ограждённой утлым жестяным заборчиком дорожной площадки вырвалась серым смерчем трёхметровая фигура.
   Тарьев рванул прочь. Чудовище, будто забавляясь, дало ему отбежать. Потом пустилось в преследование. Сперва вяло, затем всё быстрее, быстрее, разгоняясь до гигантских скачков, настигло жертву в конце моста. Взмах огромной лапы, и мальчика оторвало от земли. От удара в ушах как шутихи разорвались, мир поглотила чернота, и снова выплюнула его, когда Тарьев упал, прокатившись ещё немного по инерции в слякоти. Он поднялся. Ноги подгибались, всё перед ним кружилось. Лишь бы не в обморок, повторял он лихорадочно короткую молитву. Не свалиться, не отдать себя добровольно на растерзание. Только не так. В круговерти сине-чёрных пятен у него перед глазами Иван всё-таки различил лесную опушку. Совсем недалеко. Он сделал над собой усилие и побежал к ней, на пригорок. Вскарабкался по оползающей под ним ветоши, обдирая в кровь руки.
   Оборотень шёл за ним. Задержался у самой кромки, приобняв ствол высокой сосны и заглядывая в чащу. Его лапа исцарапала кору, всё равно, что лист бумаги. Он даже не заметил. Двинулся вверх по склону, хватаясь за деревья и помогая себе, таким образом, в подъёме. Блеснула молния. Пророкотал гром. Ещё несколько рывков и он на вершине, лязгает страшными клыками над головой мальчика. Тарьев умудрялся уходить от смертоносных челюстей в самый последний момент, уворачиваясь и петляя меж деревьев. Монстр бесился, сатанел, продирался остервенело через кустарник и ветви...
   С вышки Тарьев отлично запомнил, где располагалось село, и в этой беготне всё время старался держаться одного курса. И хотя сердце его то и дело замирало и обрывалось куда-то в живот, когда охотник предпринимал очередную атаку, зайдя со стороны или пробуя загнать его и сбить с направления, он, тем не менее, медленно, но верно увлекал убийцу именно туда, куда ему было нужно. Но вот, на противоположном склоне широкого взгорья его подошвы соскользнули, нога подвернулась, и он кубарем понёсся вниз вместе с лавиной грязи, листьев и гнилых веток. Всё смешалось у него в голове, он почти не различал куда падает. Попытался выровнять своё положение, встать. Ему это удалось, он даже вновь перешёл на бег. Однако ни затормозить, ни изменить траекторию не мог. Скорость всё возрастала, и он чудом миновал столкновения с деревьями.
   Его ядром вынесло на дорогу. Сцепление с поверхностью просёлка, окропленного камешками гравия, было гораздо лучше, чем с размякшей почвой и перегноем. Он направил корпус вдоль дороги. Поторопился, не рассчитал и опять рухнул в грязь.
   Много ли он пробежал? Близко ли теперь деревня?
   Монстр материализовался неожиданно, выпрыгнул из густой лесной черноты и повис над Тарьевым на четвереньках. Пасть раскрылась у самого его лица, и всё норовила дотянуться, вобрать в себя несоразмерно маленькую голову. Тарьев упирался руками и ногами. Он удерживал эту тушу практически навесу. Позвоночник был на волосок от того, чтобы переломиться под нею. Наверное, если бы не безумный ужас, Тарьев не смог бы выдержать и десятой доли секунды. Ему не хватало воздуха, лёгкие бездействовали, все силы, что ещё не высосало из него это создание, уходили на то, чтобы противостоять колоссальному давлению. Из зева чудовища разило падалью и мертвечиной, словно изо рта восставшего из могилы покойника. Он отвёл башку и опять опустил её, прорываясь к живой плоти. Тарьев сместил упор, впился ногтями в углы волчьей пасти. Колени его уткнулись монстру в грудь. Хребет вдавило в просёлочный суглинок. Он ощущал, как бешено вздрагивают, ходят и переливаются под шкурой твари бугры мышц...
   -Двенадцать дней, подонок, - выдавил Тарьев, - шестнадцать лет, а ты как был зверем, так им и остался...
   Монстр завопил. Вой, рёв, сумасшедший человеческий вскрик переплелись в нём в душераздирающую смесь. Клюв его задрался кверху. И в следующий момент это был уже не вопль жаждущего разорвать его чудовища, а дикий смех, к земле его придавливало не гигантское создание, вышедшее из тёмных мифов, но человеческое существо. Обнажённая плоть его сверкала в ночи бледностью. Набрякший пенис омерзительно тёрся о штанину Тарьева при любом движении. Перов гоготал, упивался охотой, своим исступлением.
   -Да! - Крикнул он, насмеявшись. - Зверь! И так и должно быть! Так должно было быть и с тобой! Потому что мы - одно целое! Не надо было тянуть одеяло на себя. Это дар, и ты его отринул. Это дар, который мог привести тебя ко всему! Которым надо было лишь научиться пользоваться, разве это плохо? Это - дар!
   Распластанный под ним, Тарьев судорожно шарил руками по дорожной насыпи. Камни были вмурованы в дорогу намертво, ни один не поддавался. Мусор, труха, грязь, принесённые им с холма в падении. В ладонь ему попался обломок какой-то коряги.
   -Ну так забирай его себе, - Прошипел Иван и всадил корягу острым концом Перову в бок.
   Директор задохнулся. Давление сразу же ослабло. Иван высвободился из-под него, вскочил и бросился наутёк.
   Сидя на коленях, Перов дотронулся до коряги, застонал. Обхватил её и потянул из раны. Как больно! Сучонок... Он отбросил обломок, чуть привстал. Его качнуло, и он отставил ногу, дабы удержать равновесие. Всё, смерть выродку. Никаких игр. Он начал меняться. Кости ломались и соединялись вновь, конечности вытягивались, он рос. Вывернулась наружу шерсть... однако, когда метаморфозы уже должны были закончиться, процесс не остановился. Что за чёрт?! Перов наблюдал, как мощное звериное тело усыхает, уменьшается, сжимается и всё больше теряет сходство с теми формами, что были для него естественны и привычны. Обратный рост продолжался до тех пор, пока его оболочка не приобрела размеры и черты... обыкновенного волка. Чушь, подумал Перов, упуская в панике нити разума. Мысли от страха и замешательства стали обрывочными. Какая разница? Мальчишка. Догнать и дело за малым.
   Иван только мельком видел, что твориться с Перовым. Не медлить! Помощь уже рядом, уже совсем-совсем близко.
   Дождь унимался. Дорога становилась отчётливей. Здесь, за холмом, непогода и ливневые ручьи не разрушали её, как на склоне. В утрамбованной земле явственно проступали две борозды от проезжавших здесь в прошлом самосвалов. Он разглядел поворот впереди и срезал через лес. Отсюда тракт шёл по прямой, и зияло простором меж древесных стволов поле в преддверье деревни. Он слышал рычанье позади. Не такое, каким он запомнил его там, на станции. Рык простого волка. Да... Иван поднажал.
   Справа, на востоке, небо подёргивалось светлеющей серой дымкой. Он мчался в море высокой, по колено, травы. Он кричал, взмахивал руками. Окошки в крайних домах уже горели. Люди, кутаясь в тулупы и телогрейки, выходили на улицу, смотрели на бегущего мальчика, переговаривались между собой взволнованно. До него долетали оклики. Его подбадривали. Кто-то кричал, чтобы принесли ружьё...
   Лёгкие у Тарьева горели огнём. Он чувствовал, что больше не может. Темп бега снижался, а до домов оставалось ещё прилично. Он оглянулся. По тракту выскочил из леса волк, сиганул в траву и понёсся в её зелёных волнах к Ивану. Расстояние между ними сокращалось чересчур быстро, мальчику было не добежать. Крики людей на окраине стали громче.
   Он уже слышал за собой прерывистое дыхание, шелест лап в траве. Сейчас он нападёт... Иван рванулся вправо как раз вовремя, чтобы избежать роковой ласки волчьих клыков. Животное щёлкнуло пастью в нескольких сантиметрах от его шеи. Тарьев повалился на травяной ковёр, перекатился несколько раз, прежде чем остановиться. Приподнялся на локтях и посмотрел на зверя. Оправившись после приземления, волк развернулся к нему. Лапы широко расставлены. Пасть щериться, исходит вспененной слюной и зловонием. Их разделяло от силы метра два. Всё, понял Тарьев. Марафон закончился заочно.
   -Радуешься? - Пробормотал он хрипло, глотая ртом воздух. - А ведь и тебе жить недолго. Видишь их? - Он кивком показал на толпу сельчан, всё пополнявшуюся новыми зрителями. Там происходила какая-то суета. - Либо пуля, либо эта шкура, в которой ты проживёшь остаток лет. Нету в тебе больше ничего необычного. Зверь ты есть зверь.
   Симон внемлел его словам. Глаза на звериной морде, человеческие глаза, до того сверлившие голодным взглядом, теперь смотрели рассеянно и ошеломлённо. Чёрные губы опустились, клокотанье в его груди стихло. В него проникало сознание, в какую же яму он угодил, в какой изощрённой ловушке оказался. И как сам, ослеплённый своими страстями, тому способствовал. Зрачки его расширились, когда на него обрушился весь ужас этой истины. Он теперь даже не оборотень, не часть легенды. Он - простое животное.
   "Неправда..." - хотел сказать Симон, однако вместо речи из волчьей пасти раздалось глухое ворчанье. Он глянул на сельчан. Женщины гомонили. Кто-то из мужчин, в спешке роняя патроны и промахиваясь мимо гнезда, заряжал карабин. Подле стояла девчонка, та оборванка, вплётшаяся из реального мира в галлюцинации мальчишки о будущем, торопила, подгоняла. Симон вновь повернулся к Тарьеву. Проиграл. Вот он, прямо перед ним, ничего не стоит перегрызть ему глотку, и всё равно поражение! Злость и неизбывная обида нахлынули на него. Хоть в последний миг, но он исполнит то, что собирался. Он отомстит, не даст этому гадливому выродку жить безнаказанно. Пусть сдохнет вместе с ним!
   Волк зарычал, припал к земле. Иван напрягся, готовый отбиваться до последнего. По толпе сельчан прокатился ропот. Несколько человек закричали что-то неразборчиво. Волк сорвался с места и прыгнул...
   Над полем прогремел грозовым раскатом выстрел, отправился гулять в поднебесье, затихая где-то у леса.
   Пуля попала животному в таз. Волк коротко и тонко взвыл. На листики травы пали красные брызги. Тело его задралось на лету вверх и вбок. Зелёное море приняло его в себя. Он лежал рядом с мальчиком и часто-часто дышал. Глаза остекленели. В них так и застыло изумление. Передние лапы трепетали в судороге. Пуля разорвала артерию. На землю из раны толчками вытекала горячая кровь.
   Иван встал. Сзади ему кричали, чтоб он отошёл, но он не слушал. Волк умирал. Быстро, неуклонно покидала его жизнь...
   Когда к ним подбежали, и кто-то оттащил мальчика прочь, зверь был уже мёртв.
  
   4.
  
   Тарьев безмолвствовал, никто не мог добиться от него, что же стряслось, и куда делся тот человек, скорыми и сбивчивыми разъяснениями о котором девочка подняла в селе переполох. Объясняться пришлось Кире. Она рассказала часть правды. О том, как они приехали на товарном поезде, и сутки шли через лес от сортировочной станции пешим ходом, направляясь в Ленинград, к её бабушке. Про Перова она не могла сказать ровным счётом ничего. Об этом знал один лишь Иван. Но пока не пройдёт шок, пытаться разговорить его было бесполезно. Участкового для разбирательства решили не вызывать. Староста сказал, что утром за молоком с фермы приедет фура, и обещал договориться с водителем, чтобы тот подбросил их до города. Их пустили в дом. Хозяйка, добрая розовощёкая женщина, помогла Ване снять насквозь пропитанную дорожной грязью одежду и замочила её на ночь. Ребят уложили в гостиной на разных диванах, однако когда погасили свет и оставили их наедине, Кира вылезла из-под одеяла, подсела на краешек постели к Тарьеву. Тот лежал, словно каменный, уставясь в потолок. В темноте его глаза сухо поблёскивали. Она приложила ладошку мальчику ко лбу, погладила. Чувствуя её заботливую руку, будто снимавшую с его чела морок, он вскоре заснул. Сон расслабил его члены, он отдыхал.
   Их разбудили за час до отправления фуры. Машину уже грузили, надо было приводить себя в порядок и завтракать. Гостеприимные хозяева хорошенько накормили ребят перед отъездом. За столом староста ещё раз аккуратно завёл разговор о событиях прошлой ночи. Криз минул, после глубокого сна Иван полностью оправился. Наверное, это был первый сон без сновидений за последнюю неделю, который не учил и не намекал ни на что, а просто по-настоящему восстанавливал. Однако Ваня сделал вид, что всё ещё не в себе и смолчал. Староста решил больше не допытываться. От истории двух детей, появившихся посреди ночи из леса столь странным образом, веяло чем-то... чем-то таким, что заставляло содрогнуться, инстинктивно отвращало от дальнейших расспросов. Вдвоём, в темноте, Бог знает сколько километров безо всякой ориентировки, дойти до заброшенной дамбы - тут поневоле задумаешься. Незнакомец, что их преследовал и затем исчез, волк, выскочивший вместо него из чащи. На протяжении многих лет в их края не захаживали волки, многих поубивали, остальных отпугнуло строительство на реке. Здесь была какая-то тайна. И раз она не желала раскрываться, настаивать было излишне.
   Ребята сидели в дощатом кузове, окружённые бидонами с молоком. Фура тряслась и кряхтела на просёлке, пока они ехали полем от фермы. Староста с женой махали им вслед. У сарая близ стойл стояли двое мужчин и о чём-то переругивались. Двери сарая были заперты. Мужчины проводили фуру взглядами, прекратив ненадолго свой спор. Иван узнал их. Они были вчера там, оттаскивали его. Он прислушался, вдохнул носом воздух. Из стойл тянуло сеном, густым маслянистым запахом коров, с поля - кошеной травой. Скрипела на ходу машина. Всё было так обычно. Мальчик тихонько улыбнулся.
   Водитель высадил их на окраине Ленинграда. Остаток пути ребята проделали по городу пешком. Кире был известен адрес, но она не знала улиц, потому что никогда не гостила у бабушки. Они гуляли, и Кира спрашивала время от времени у прохожих, правильно ли они идут. Торопиться не было нужды, и им больше нечего было бояться.
   -Вот он, - сказала Кира. Она держалась за Ванино плечо и показывала на невысокий домик неподалёку от одной из набережных. Девочка слегка мандражировала перед встречей и жутко стеснялась своего бродяжного наряда. Предвкушала и слёзы и смех, и долгое повествование о своих злоключениях. Бабушка. Как долго они не виделись? - Ну, вперёд, - вздохнув, промолвила она с дрожью волнения в голосе. - Всего пару этажей, и мы дома.
   Они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице, Кира во главе, Иван - за нею. Он всё более отставал от девочки. Ему было и радостно и вместе грустно. Всё получилось. В сущности, он сделал даже больше, чем предполагал сначала. Но кое-что ещё всё-таки оставалось. Самое трудное, самое тяжелое из всего, что уже было пройдено.
   На площадке третьего этажа девочка позвонила в квартиру с номером "8" на чёрной пластмассовой табличке на двери. Пролётом ниже Иван отступил на несколько шагов, так, что с порога квартиры его было не увидеть. Кира в нетерпении позвонила ещё раз, закусила губу. Щёлкнул замок, дверь отворилась внутрь. Из прихожей, щурясь, смотрела на неё пожилая женщина в домашнем халате с седыми, заколотыми на затылке волосами.
   Иван сошёл на одну, две, три ступеньки. Кира порывалась что-то сказать, но голосовые связки как будто парализовало. Валентина Семёновна стояла в нерешительности, открыла рот, но тоже не могла заставить себя сказать хоть что-нибудь. Во всём подъезде висела тишина. Иван ждал.
   -Кира? - Наконец вырвалось у Валентины Семёновны.
   Старушка вышла на площадку и притянула к себе девочку, вся речь, все приветствия и история которой, что она готовила, поднимаясь по лестнице, вылились теперь плачем.
   Иван побрёл вниз. И уже на пролёте первого этажа вдруг услышал своё имя. Он поднял глаза вверх. Кира свешивалась через перила и с непониманием, испуганно глядела на него.
   -Прости. Ещё увидимся, - проговорил он неслышно. И ушёл.
   Как же тяжело было покидать её. Но чем дальше он отходил от дома, тем шире и твёрже становились его шаги. К сожалению, это было последнее необходимое условие. Всё должно было вернуться в своё привычное русло. Он обернулся только раз - не удержался. И увидел её лицо в окошке третьего этажа. Сердце его сжалось. Он быстро отвернулся и нырнул в переулок, в сторону реки. Увидимся. Обязательно, обещаю. А теперь - прощай...
  
  
   Глава 16. Эпилог.
  
   1.
  
   Он вернулся под отчий кров. Родители поначалу сходили с ума, когда он поведал им о своём побеге из школы. Звонили в офис Перову, в директорат, однако везде объявляли, что Симон Юльевич пропал, и его нигде не могут найти. Спустя несколько дней отец принёс газету. В ней была статья на целый лист, в которой рассказывалось о фонде Перова и всех его теневых делах, вскрытых тщательной инспекцией. Именно с этим и связывали правоохранительные органы исчезновение директора истринской спецшколы. Кто-то из его друзей шепнул Перову о грядущей проверке и, зная, что его положение слишком расшатано, чтобы её вытерпеть, директор сбежал. Следы терялись где-то под Ленинградом. Давалось фото и описание на случай, если кто-нибудь из граждан его увидит. А спустя ещё некоторое время вышел номер, в котором выдвигались подозрения о причастности Перова к недавнему убийству полковника милиции: лейтенант, бывший свидетелем преступления и отправленный в больницу с психической травмой, начал давать показания...
   Неделей позже инцидент уже забылся.
   Иван включался в жизнь. Она действительно возвращалась в прежнее русло и текла, текла, как-то незаметно, скоро. Ему казалось, что его знания будут во всём давать ему фору и в известной степени замедлят ход времени, так как думал, что переживание по новой тех событий, что он уже пережил однажды, растянет в его сознании этот процесс. Однако он обманулся. Напротив, обнаружилось, что отдельные вещи, в знании и обладании коими он был уверен, надо добывать повторно. И порой он даже не замечал, с какой неуловимой быстротой текут годы. Впрочем, стоило отметить, что, несмотря на эту поразительную стремительность времени, мерещившуюся ему иногда грёзой, что укладывается всего лишь в короткую минуту дневной дрёмы, он не был сторонним наблюдателем. Он жил полно. При своём опыте и знаниях, что даже вызывало у него иной раз смех, он всё равно совершал множество самых обыкновенных ошибок, причём добрая половина их была старыми ошибками. Просто теперь он их видел, и мог если и не исправить, то хотя бы постараться это сделать.
   Снова была первая сигарета, первый поцелуй, первая ночь с девушкой. Он опять всерьёз помышлял о карьере врача. Однако после школы поступил на экономический факультет. Взвесив всё, как следует, он сам пришёл к выводу, что врач - это не его. Как и раньше, по исполнении совершеннолетия он стал снимать комнату, на свои личные, честно заработанные деньги. Как и раньше, причиной тому были родители. Но, независимо ни от чего, он любил равно и отца и мать. Бывало, он злился на них, как прежде. Бывало, избегал этой злобы. Всё случалось. И когда пробили их часы, он со скорбью прощался с ними, чтобы затем снова вернуться под родной кров, теперь опустевший и молчаливый.
   Возвращение сделало его задумчивым. Он часто впадал в рефлексию. Воспоминания его были смешанными и сумбурными, потому что в них переплеталось слишком многое. И всё же он никогда не сомневался, что из его воспоминаний реально. А бег времени, подобный причудливой грёзе, постепенно приходил в норму. И вот, год спустя после смерти родителей, пребывая в каком-то особенно грустном ностальгическом настроении, он шёл с однокурсниками по Старому Арбату. Кружился в безветренном вечернем воздухе и падал на мощёную улицу снег. Если бы кто-нибудь из его друзей спросил его, о чём он в тот момент думал, и он отвлёкся бы от своих мыслей, то мгновенно забыл бы и не смог ответить.
   Кто-то предложил навестить "Макдоналдс" за Денежным переулком. Иван услышал краем уха и слабо кивнул, когда его пригласительно стукнули в плечо. Всё ещё погружённый в себя, он плёлся за ними по галерее пёстрых витрин и цветастых световых пятен на нетронутых снежных оборках улицы. Его ботинок ударился о чёрный оградительный столбик. Столб накренялся вперёд. Оторвавшись, наконец, от своих дум, Иван пошутил про себя, что каждый, кто проходит мимо, неизменно норовит пнуть этот столб, оттого он, наверное, и согнулся так. По губам его пробежала улыбка. Иван пересёк переулок. Внимание его привлекла толчея примерно сотней метров дальше по Арбату.
   Подойдя ближе, он услышал задорный звон гитар и хор юных голосов.
   Он протолкнулся к пяточку, где выступали музыканты, чтобы послушать песню.
  
   Утром воскресенья, 16 сентября 2006 года, в результате страшной ссоры, когда Кира в истерике, ругаясь на него и совершенно не понимая, почему он так с ней поступает, требовала отвезти её к матери, Иван отправился к Ольге Сергеевне и Валентине Семеновне в одиночку. Ольга Сергеевна две недели пролежала с отравлением в больнице. Кира долго не хотела простить ему столь необъяснимого и жестокого отказа взять её с собой, однако через некоторое время отошла, рассудив, что он тогда был прав. Кроме того, ей нужно было сказать ему кое о чём, очень серьёзном и вместе очень радостном, что она собиралась сказать ещё до ссоры, но никак не могла набраться духу, заражённая какой-то ребячливой нерешительностью...
  
   2.
  
   В августе 2007 года были две исключительно ужасные недели. Машину пришлось отвезти в автомастерскую. На работу, с работы - своим ходом. Отдохнуть или погулять если куда-нибудь, то тоже только общественным транспортом. Но коли не сей злополучный момент, не было бы и одной весьма интересной встречи, которой впоследствии Иван был очень рад, и которая ознаменовала собой своего рода точку в старой истории из далёкого детства.
   Они с Кирой выбирались на прогулку на весь день. Сначала обед на природе, потом вояж по городу. Затем финальным аккордом планировали съездить на ВВЦ. Только что вышли из метро и сели в трамвай до парка. Вагончик был практически пуст, но они предпочли заднюю площадку, где народу было меньше всего. Иван одной рукой придерживал сумку, набитую едой и всякими детскими принадлежностями, другую закинул Кире за спину. На груди у неё в рюкзачке-кенгуру сидел крайне любопытный карапуз и деловито озирался по сторонам.
   Где-то на четвёртой или пятой остановке в трамвай шумной ватагой ввалился отряд детсадовских ребятишек. Вертушка у входа заработала, как мельница, аппарат только успевал пищать, неистово мигая зелёной стрелкой. За детьми в вагон поднялись взрослые сопроводители: парочка особенно хлопотливых родителей, воспитательница и ещё какой-то мужчина, эдакий нескладный, в круглых очёчках и с постоянной глуповатой добродушной улыбкой на широком круглом лице. Как родители крутились возле своих чад, так он ни на полшага не отходил от воспитательницы. Дети время от времени дёргали его за штанины или куртку, что-то весело кричали. Две мамаши, краснея, извинялись и оттаскивали их.
   Ватага ребятишек протекла на среднюю площадку. Иван смотрел на них с улыбкой, представляя, как и их с Кирой малыш скоро пойдёт в садик, потом в первый класс... Кира без труда угадала его мысли и тоже улыбнулась. Они обменялись взглядами. Он чмокнул её в щёку.
   Дети затеяли спор.
   -Надежда Александровна? А, Надежда Александровна? - Завопили они хором, когда воспитательница со своим улыбчивым спутником оплатили билеты и подошли к ним. - Рябина - это дерево или ягода?
   -Это дерево, - со смехом стала объяснять милая женщина, - на котором растут ягоды.
   -Как это?
   -А вот Евгения Павловича спросите.
   -Евгений Павлович, Евгений Павлович!
   -Рябина, - начал конфузливо мужчина в круглых очках, - это дерево или кустарник семейства розоцветных... а ягоды, иногда... э-э-э... их ещё называют яблочками, это их плоды...
   Женщина беспрестанно вертелась между своими маленькими подопечными, но был миг, и она обернулась лицом к Ивану с Кирой. Тарьев не поверил своим глазам. Вокруг её глаз и рта за семнадцать лет пролегли смешливые, мечтательные морщинки, она уже мало была похожа на ту двадцатипятилетнюю девушку, какой он её запомнил при расставании в театральном зале над столовой в Перовской школе. Ошибки быть не могло: он слышал, как дети обращаются к ней по имени-отчеству.
   -Подожди одну секунду, - сказал он Кире, - я сейчас...
   Она приняла у него ручки сумки. Он встал и направился по рассеянно шатающемуся вагончику к детсадовскому отряду.
   -Здравствуйте, - поздоровался он с Надеждой Александровной. И смущённо замолчал, не зная, как начать разговор.
   -Здравствуй, Ваня, - сказала ничуть не растерявшись Надя. Иван смутился даже ещё больше.
   -Вы меня помните?
   -Конечно помню. Вот таким ещё, - она показала рукой, какого он был росточка семнадцать лет назад. - Думала сначала, показалось. А когда ты встал, поняла, что не ошиблась. Как, удался твой побег?
   -Да. То ещё было приключение. А как же вы? Вас никто не заподозрил тогда? Вы сдали все экзамены, стали воспитателем в детском саду, как и хотели...
   -Стала, - с уст её сорвался счастливый смешок.
   -И у вас всё хорошо?
   Она кивнула. Положила ладони одна на другую. На безымянном пальце правой сверкнуло золотом колечко. Надежда Александровна заметила, что Тарьев украдкой поглядывает на него. Улыбка её стала шире и светлее.
   -Познакомьтесь, - она отступила чуть в сторону, - Евгений Павлович, Ваня.
   Мужчина в очках воодушевлённо протянул руку для пожатия. На его безымянном пальце также золотилось обручальное кольцо. Тарьев невольно подумал, что совсем недавно, всего за пару месяцев до рождения Лёшеньки, и они с Кирой обменивались кольцами.
   На следующей остановке Иван, Кира и Лёшенька сошли.
   -Кто они, эти мужчина с женщиной? - Спросила Кира.
   Иван таинственно улыбался.
   "Лучше бы деньги научились зарабатывать, а не эти глупые фокусы показывали. Шапку, что ли, хоть нашли. На, лови" (англ.).
   "Спасибо большое, это было очень мило с вашей стороны" (англ.).
   "Ну, может, руки у неё и не такие ловкие, зато по-английски говорит неплохо" (нем.).
   "Если взялись меня оскорблять, так говорите мне в лицо. Должна заметить, что мои руки не так ловко ловят подаяния, как ваши карманы их разбрасывают" (нем.).
   "Воровка!" (нем.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"