Люди бывают, жестоки к окружающему. К живой и неживой природе, к другим людям. Эта жестокость направлена в большинстве случаев к чужому, другому, противному. Даже если ребенок-изувер убивает своих престарелых родителей, то родителей противных по духу, нелюбимых, безразличных. Жестокость же направленная на себя самого крайне редка. В подтверждение этому можно вспомнить великих убийц прошлого и настоящего, серийных убийц, маньяков, самым бесчеловечным образом растерзавших и терзающих десятки, сотни, миллионы жизней. Это была их внешняя жестокость, но за ужасными масками часто скрывались чуткие к родному и близкому, нежные люди, рыдающие над сдохшей канарейкой, разводящие рыбок в пруду. Так родное, привычное не выносится за рамки своего, не видится окружающим. Оценить кошмар человеческой жестокости, реальную ее мощь можно в случае ее направленности внутрь, и даже не на себя, но на близкое, родное. Еще больнее, если ты и есть источник этой внутренней жестокости, когда ты и есть агрессор.
Лопата звонко натыкается на скрытые тонким слоем дерна камни, царапает их, выковыривает из мокрой земли. Втыкается снова и снова, оформляя небольшой прямоугольник. Грунт тяжелый, - очень много камней, битый красный кирпич преимущественно, и ударив еще несколько раз, беспомощная лопата сменяется ломом. Тяжелый лом уверенно крушит кирпич. Потом снова лопата, опять лом, и вот уже руки в больших мотоциклетных перчатках роют землю, выбирают из получившейся ямы комья земли и осколки кирпича. Вновь лопата ровняет края, вновь нетерпеливые, жадные руки. Это мои руки. Это я едва справляюсь с отдышкой, взмокший от пота, и капли пота падают в яму вместе с сотнями капель теплого, летнего еще дождя. Лопата натыкается на дерево. Все, глубже копать не удастся, дальше - толстые корни выкорчеванного несколько лет назад дерева (или это корни дерева стоящего где-то вдалеке, за забором?). Лопата выдирает кусок черной древесины, и видно, что внутри корень желтый, живой. Дальше никак, все.
Я роняю орудие труда, разгибаюсь. За моей спиной, у стены дома, стоят под дождем мама с Ритой, смотрят и мокнут. Я говорю им, что все, дальше копать невозможно, и что зачем они мокнут, шли бы пока под навес. Мама приносит мне кружку воды, и я захлебываюсь в ней, холодной и газированной. Минуту передохнув, мы с Андреем подтаскиваем к яме гранитный столбик не более метра в высоту, но толстый, сходящийся вверху усеченной пирамидкой. Гранит ужасно тяжелый, и мы кряхтим напрягаясь. Дотащив, опрокидываем ношу широким концом в один из концов ямы, выравниваем. Вот вроде и все, и мы вчетвером направляемся к стоящему за воротами автомобилю. Андрей открывает багажник, я стаскиваю грязные перчатки с дрожащих от упражнений рук. Внутри авто стоит картонная коробка из-под моих зимних ботинок. Внутри коробки, известно мне наверняка, труп кота Сильвы. Решительно беру коробку двумя руками. Она еще теплая.
Все вместе идем к готовой могиле, я чуть впереди с коробкой в мокрых руках. Ставлю ее на грязную землю у края ямы, опускаюсь на колени. Не сразу соображаю, как она открывается, но, разобравшись, открываю. Внутри - завернутый в белую материю кот немного изогнут, - коробка оказалась ему мала. Трогаю труп. Труп трогает мама. Где голова никак не понятно, толстая тряпка определить не позволяет. Но вроде вот здесь. Да, здесь. Укладываю мертвое животное головой к гранитному памятнику немного по диагонали, - как и коробка, могила получилась чуть меньше нужного размера. Ну вот, готово. Поднимаюсь с колен, берусь за лопату. Черная земля порциями заполняет пустоту. Дело сделано и теперь только торчащий из земли гранитный столбик, да несколько фотографических карточек-воспоминаний. Мой кот умер не своей смертью, два часа назад я убил своего кота.
Я прожил с ним в Рыбацком, в одной квартире более шестнадцати лет, когда мама со старшей сестрой Сашей принесли блохастого котенка, мне было только шесть, и я ходил в колготках и еще писался в них. Осень 1987 года. Сам кот, конечно, не являлся и не является предметом моего обожания, но вот привычка весом в шестнадцать лет ломается не так-то просто. И особенно трудно ломать ее самому. Я сломал сам. Дней за десять до убийства Сильва заболел. Чем? Едва ли возможно узнать это теперь, да и когда кот был еще жив, я не интересовался. У него стали течь слюни. Эмоционально он был о.к., отличный аппетит, живой взгляд. Я вытирал ему морду салфеткой, и тогда он сидел на кухне на подоконнике, и ушки и усики и глаза-бусинки. Бля! Спустя несколько дней слюни стали красного цвета. Сначала мы с Ритой решили, что он, мерзавец, просто нализался клюквенного варенья с грязной банки (мы как раз размораживали холодильник и выставили его содержимое вокруг), и потому у него красные слюни. Утром, когда я снова увидел на его морде красное, я понял, что это кровь. Он просил пищи, но есть не мог, за него все подъедал Кузьма. У Кузьмы было все в порядке. Кузьма моложе Сильвы на несколько лет. Тогда я привез из Вырицы травы, просто нарвал в пакет всякой разной травы, думал он выберет нужную, пожует и поправится. Нет, не поправился. А когда я выходил утром в коридор то видел на его спальном месте засохшие кровавые слюни, слюни, красные от кровотечений. Бля, он ходил за мной по комнатам, то и дело норовя тереться об мои ноги, а морда была в крови!
Не знаю, он смог бы, наверное, прожить какое-то время, но рано утром я принял решение. Один на один с собою, как в песне поется. Еще на кануне мы с мамой договорились встретиться, зайти в ветеринарную лечебницу неподалеку, поговорить с врачом. А я шел на эту встречу уже готовый к убийству. Мы встретились под дождем под зонтами, и я сразу сказал, что Сильву нужно усыпить. Сказал с вопросительным знаком, но в уме уже стоял твердый знак, решение уже было принято. В некотором оцепенении мы действительно зашли в лечебницу, и мама с порога заявила о требуемой услуге. Врач - крепкого телосложения молодая женщина с низким голосом и телефоном на шнурке обозначила цену - 350 рублей. Сказала, что сможет придти через час с небольшим и сделать смертельный укол. Договорились. Дальше нам нужно было идти домой, и ждать эту уничтожительницу, а это значит, Сильва будет тереться о ноги, и как все эти шестнадцать лет мяукать, просить еды! Просить еды, и ушки и усики и глаза бусинки. Бусинки!
Звонок в дверь, и это она. Дальше события разворачивались стремительно. Схватив Кузьму, я потащил его в дальнюю от кухни комнату и запер там, гуманист, изолировал. С кухонного стола была снята клеенчатая скатерть и на ее место постелена белая простыня в два слоя. Палач велела мне поднять кота на стол (кот до этого спокойно ходил по этим самым столом), и держать ему лапы. Я поднял и стал держать. Мама тоже держала. Женщина вколола иглу в серую шерсть, и Сильва взвизгнул, рванулся. Понимая, что яд уже в нем мы тут же отпустили его лапы, и он спрыгнул со стола, под стол. "Мы Вам больше не нужны?", - спросил я у женщины, стараясь не смотреть под стол. "Нет", - односложно ответила она. Мы вышли с мамой из кухни, закрыв за собой полупрозрачную дверь, и в комнате закурили. Яд должен был подействовать через десять-пятнадцать минут, после чего женщина должна была констатировать смерть. Не прошло и десяти минут, как она вышла и сказала, что все, и что хорошо бы коробку. Я принес ей коробку. Сильва уже лежал в центре стола, завернутый в простыню. Она взяла сверток и уложила в картон, упаковала. Я закрыл крышку, дал ей ее мокрый зонтик, 350 рублей и закрыл за ней дверь. Через полчаса я уже нес теплый гроб к машине. Еще ничего не зная, Андрей заехал за нами, мы собирались в Отрадное еще до того.
О верности принятого мной решения можно спорить сколь угодно долго. Хочу лишь заметить, что лично я, по доброй воле, никогда не завел бы домашнее животное. Домашнее животное - жуткое само по себе явление с того момента, когда человек стал селиться в зловонном мегаполисе. Кот Сильва умер кастрированным и беззубым, лишенным возможности удовлетворения основных животных потребностей за долго до моего "злодеяния". Все эти глазки-бусинки, усики, кошечки и собачки в наших квартирах здорово отдают жестокостью, крайнем эгоизмом. Возможно, его можно было вылечить, и он просуществовал бы таки еще несколько месяцев, лет.
Жалко ли мне было убивать своего кота? Вопрос не совсем корректный, скорее: жалко ли мне было себя, когда я убивал своего кота? Нет, не было. Так, легкая тревога, учащенное сердцебиение и несколько нервных смешков. Может быть, мысли о неоднозначности принятого решения, в то время как его могила уже зарастает травой.
Сегодня сразу несколько городских рынков предлагают приобрести городскому жителю эдакого тамагочи, мохнатого комочка, с блестящими глазками и острыми коготками. Городской житель охотно приобретает забавных зверюшек, приносит домой, ставит блюдце и наливает молока. Он возится с детенышами зверей как со своими детьми, и хочет, чтобы они оставались такими. Когда настает время, он несет свое чадо к хирургу, и тот за умеренную плату вырезает ему что следует, ликвидируя половые функции. Взрослое животное становится опасным, но на этот случай производятся намордники и строгие ошейники, можно выбрать нужный размер. А когда питомец теряет лоск и товарный вид, его попросту убивают. Говорят, из мертвых домашних животных варят хозяйственное мыло. Это популярное в советское время, дешевое мыло - грубый светло- или темно-коричневый кусок с характерным запахом и полным отсутствием пены. Такое мыло не хочется брать в руки.