Вакати
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
жанр: криптоистория
|
Вакати. Новелла. Автор: Андрей Лыков.
1
-- Слышал, Нгоа пропал?
Аскольд потёр глаза. Перед ним стоял Лима, темнокожий стражник. Такой же высокий, как Аскольд, но не столь широкий в плечах. За открытым пологом хижины серел рассвет.
-- Куда пропал? -- Сон отступал нехотя. Смысл услышанного, как Аскольд ни старался, до него не доходил.
-- Ночью его не стало, -- объяснил Лима. -- Тагиз видел, как Нгоа вошёл в шатёр...
-- В шатёр? К Вакати?!
Сон слетел, будто сдёрнули одеяло. Никто никогда не бывал в жилище правителя. Кроме, разумеется, наложниц. Пусть Нгоа и главный страж, но даже с ним Вакати разговаривает только через ширму. Или отправляет с распоряжениями одну из наложниц.
Лима кивнул. Тускло блеснул железный обруч на лбу.
-- Может, Тагизу померещилось? -- возразил Аскольд. -- Он же вдвое старше нас с тобой. Да ещё с сонных глаз...
Лима покачал головой:
-- Тагиз клянётся, что это был Нгоа. Да и у кого ещё есть ятаган? Нгоа шёл без факела, но этой ночью было полнолуние, светло, как днём. Я верю Тагизу.
Аскольд медленно поднялся с лежанки, потянулся за рубахой. Он один из немногих носил одежду (остальные ограничивались набедренными повязками), потому что его кожа плохо переносила солнце, в этих землях особенно злое.
Лима ждал, когда приятель оденется, в очередной раз дивясь необычной внешностью: Аскольд выделялся белыми, как песок, волосами и светлой кожей, которая на солнце становилась красной, а потом слезала, как змеиная шкура. Лима не раз бывал свидетелем того, как Аскольд, кривясь от боли, снимает кожу лоскутами. Да, туго приходится северянину в этих пышущих жаром пустынных краях.
Послышались торопливые шаги, и в дверном проёме появилась физиономия Салифа, совсем молодого стражника.
-- Быстро! Всем к правителю! -- запыхавшимся голосом выкрикнул Салиф и умчался прежде, чем приятели успели спросить, в чём дело.
На площади перед шатром правителя собрались почти все стражники. Опаздывающие подбегали, становились в строй. Не было только тех, чья очередь караулить рабов.
Люди перешёптывались, пожимали плечами. Было видно, что никто не в курсе, зачем их собрали в столь ранний час.
Шатёр, высоченный конус из верблюжьих шкур, окружён забором из всё тех же шкур, столбами служат связанные сухожилиями воловьи кости -- сказывается отсутствие деревьев. Правитель Вакати показывался редко, предпочитая пребывать в тени шатра, но иногда стражники могли видеть его прогуливающимся по двору. А несколько раз в год Вакати выходил к приехавшим из дальних земель купцам, покупал двух-трёх рабынь, уводил с собой. Остальными рабами и товарами занимался главный страж, он выбирал нужное, расплачивался с купцами "глазами орла", как называют в Макази камень, который добывают рабы, принадлежавшие Вакати. Но лица правителя не видел никто. На людях он появлялся в сверкающих доспехах, голова замурована в золотой шлем с узкими прорезями для глаз.
Аскольд попытался подсчитать, сколько раз видел Вакати, но не смог. Перед глазами стояли только до блеска отполированные латы с гравировкой на груди: два льва встали на задние лапы, а между львами -- песочные часы. Такой же рисунок он видел на развевающемся над шатром флаге.
Его толкнули в бок:
-- Гляди!
Аскольд поднял глаза. Через единственную калитку в заборе, опоясывавшем шатёр, вышла женщина. Точнее, выбралась. Она двигалась, расставив руки и то и дело оступаясь. Выше носа голову стягивала полотняная повязка с красными пятнами на месте глаз. Женщина всхлипывала, грудь при этом прерывисто поднималась.
Краешек солнца показался над горизонтом, и тут же прохлада капитулировала, уступив место наступающей жаре.
-- Приказ великого Вакати! -- выкрикнула женщина. Бледные пальцы вцепились в столб из воловьей кости, удерживающий калитку. Аскольд отметил сильный акцент, с которым наложница произносила слова.
Площадь затихла.
-- Нгоа ушёл. Главным стражем назначен Аскольд!
Она разжала пальцы и кинулась назад к шатру.
Несмотря на исковерканные акцентом слова, своё имя Аскольд разобрал. Но понятия не имел, что теперь делать. Он просто стоял, чувствуя, как на висках выступают горячие капли, как текут по щекам солёные ручейки. Кожа на руках и лице начала зудеть. Солнце поднималось всё выше.
Наконец большинство стражников вышли из оцепенения, которое вызвал вид безглазой женщины, кинулись к Аскольду. Он слышал одобрительные возгласы, поздравления. Его хлопали по спине, трясли руку. Уже завтра большинство из них будет бояться поднять на него глаза, но пока что стражники видели в Аскольде равного, многие из них вместе с ним когда-то махали кирками в карьере, стоя по колено в вонючей жиже. И почти все они ненавидели Нгоа, с которым у самого Аскольда сложились вполне тёплые отношения. А теперь на смену иссиня-чёрному Нгоа пришёл он, вечно красный от солнечных ожогов северянин Аскольд, который два десятилетия назад оказался на земле Вакати в роли пятилетнего раба.
В его краях солнце было другом. Оно согревало и давало жизнь урожаю. Зимой, когда светящийся шар показывался едва-едва, люди мёрзли, кутались в шкуры животных, но всё равно дрожали от холода. Зато зимой с неба падал белый пух. Он тоже был холодным, но с ним так весело было играть. Тем более что летом играть некогда, надо следить за стадом и помогать взрослым на огороде.
Когда отец возвращался с удачной охоты, он был добр и весел. Пил вино, громко смеялся, отчего мать хмурилась и просила вести себя потише -- здесь же, в избе, спали младшие дети. Тогда отец выводил старших во двор, учил стрелять из лука. У маленького Аскольда получалось не слишком, но отец всё равно хвалил, теребил за щёку и предлагал выпить вина. Кисловатый вкус с горчинкой Аскольд помнил до сих пор. От вина становилось ещё веселее, тогда отец учил детей драться на ножах. Однажды старший брат не успел увернуться, и лезвие распороло плечо. Было много крови. Они хотели утаить от матери, но та увидела повязку, рассердилась. И велела детям ложиться в постели. Аскольд в тот вечер долго не мог уснуть, слушая, как мать выговаривает отцу.
А потом пришли степняки. Мужчины выскакивали из хижин, многие не успели даже обуться. Бой произошёл за деревянной изгородью, поэтому Аскольд видел немного. Но потом засуетились женщины. Выглянув из хижины, Аскольд замер. Ворота были распахнуты настежь, в них врывалась цветастая конная масса. Он слышал, как вскрикнул и навсегда затих его младший брат, который родился в прошлом месяце. Увидел мать с окровавленным тесаком. Потом мать сдёрнула со стены боевой топор, крикнула детям:
-- Хватайте ножи!
И выскочила навстречу врагам.
Стал бы сейчас Аскольд сопротивляться, или попытался убежать? Он не знал. Но тогда он выбрал единственный верный для его народа путь. Выхватил из деревянного ящика кухонный нож и кинулся следом за матерью.
От конной массы отделился один воин, остановился в двух шагах от Аскольда. Одетый как скоморох в разноцветное тряпьё, верхом на низенькой коричневой лошадке. Раскосые глаза смотрели с любопытством.
Аскольд выставил нож перед собой, зубы оголились в оскале. Конный разбойник изогнул бровь, медленно убрал саблю в ножны. Аскольд увидел, что раскосая физиономия расплылась в улыбке. Гнев рванулся волком. Мальчик зарычал, угрожающе ссутулился. И тут к его удивлению у конного воина в руке оказался кнут. В деревне кнут имели только пастухи, как правило, дряхлые старики. Кнут в руках воина сбил мальчика с толку. Щёлкнуло. Руку выше запястья ожгло, нож звякнул о камни.
Стражники расходились, бросая на Аскольда взгляды -- кто вопросительные, кто -- испытующие. Большинство считало его неплохим парнем, но кто знает, что будет дальше. Власть портит.
Через какое-то время Аскольд остался один. Подул утренний ветерок, который на севере приносит прохладу, но здесь воздух был горячим, как дыхание ада. Рубаха промокла и отяжелела. Со стороны пустыни принесло запах сухой травы, такой знакомый с детства, но здесь никто не заготавливал сена -- трава сама высыхала под испепеляющим зноем.
Наконец босые ступни уловили вибрацию тяжёлых шагов. Аскольд вздрогнул. Вакати медленно пересекал пространство, отделяющее шатёр от калитки. Поверх забора был виден только золотой шлем с двумя короткими рогами красного цвета. Рога напомнили кровавые крючья после очередной казни. Правитель остановился в пяти шагах от калитки. Узкие прорези забрала целились в Аскольда.
-- Главный страж, приступай к обязанностям, -- донёсся заглушённый расстоянием и шлемом голос.
Аскольд понял, что не может шевельнуться. Несмотря на жару, он почувствовал себя так, будто в глотку всыпали два мешка толчёного льда.
-- Займёшь дом Нгоа! -- прогудело из недосягаемой дали.
Когда Аскольд сумел побороть доходящий до ужаса трепет перед правителем, тот уже повернулся спиной и так же не спеша вышагивал в сторону шатра. Только теперь Аскольд заметил оставленный у калитки ятаган. Тот самый, что принадлежал Нгоа.
Он заставил себя подойти, взять оружие. После этого прикрыл калитку, повернул ручку. Теперь он -- главный хранитель покоя правителя. Это не укладывалось в голове, но размышления оставил для более подходящих времён.
2
С тех пор прошёл год. Аскольд почти освоился в роли главного стража. Хижина, которая досталась ему от пропавшего Нгоа была просторнее прежней. И здесь стояла кровать -- настоящая, а не та лежанка, на какой привык спать Аскольд. Но мысли о Нгоа печалили. Поговаривали, тот отправился в соседние земли с важным поручением, но некоторые стражники шептались, что его убил правитель, и то ли просто закопал у шатра, то ли съел его сердце. Не то, чтобы Аскольд верил в эти бредни, но оставалось неясное чувство, от которого щемило сердце.
Близился праздник Жертвоприношения. В этот день посёлок оживает: приезжают купцы, стягиваются, как шмели на мёд, бродячие актёры. Но прежде главный страж должен выбрать одного из провинившихся рабов и казнить во славу богам. Аскольд направился к столбу наказаний. Вкопанный в землю толстый ствол дерева стоял на самом краю карьера, в котором рабы добывали "глаз орла" -- прозрачный кристалл, из которого на востоке делают украшения.
Его появление заметили сразу. Если Нгоа мог подобраться к цепочке стражников, охраняющих рабов, незаметно, то белая шевелюра Аскольда привлекала внимание издалека. Он заметил, как вооружённые копьями мужчины перестали переговариваться, замерли, в почтении склонив головы.
-- Почему пусто? -- с ходу бросил Аскольд, заметив, что у столба наказаний нет ни одного раба.
Ближайший из стражников, молодой Салиф, сжался, словно ожидая удара.
-- Они уже неделю работают, как термиты, -- пролепетал он. -- Знают, праздник близится. Никто не хочет оказаться у столба.
Естественно. Так происходит каждый год. Аскольд вспомнил себя, когда ещё мальчишкой попытался возмутиться ускорившемуся темпу работы. Он тогда таскал мешки с отработанным грунтом наверх. Но старый Хаим, жилистый бородач, схватил его за руку и прошептал:
-- Малыш, в тебе сил больше, чем во многих. Потерпи несколько дней. Не позволь им убить тебя ребёнком. Вырастешь -- сам решишь, как поступить.
И Аскольд послушался. Стал работать лучше всех. Злость никуда не делась, но старик умел сказать так, что не оставалось ничего иного как послушаться. Ведь по большому счёту он и вправду ничего не может сделать, пока мал. Зато когда станет взрослым, скинет стражников в карьер, разделается с Вакати и освободит рабов. Так думал он тогда и пронёс эту мечту через всю жизнь. Но реальность оказалась сложнее детских грёз, поэтому ему до сих приходилось усмирять гнев, выжидая более удачный случай реализовать задуманное.
Солнце стояло в зените. К западу, над песчаным барханом, наматывали круги стервятники. Аскольд отстранил Салифа, заглянул вниз. На самом дне карьера копошились тёмные фигурки. Ему не нужно было приглядываться, чтобы понять: мотыгами машут самые крепкие из мужчин, женщины орудуют лопатами, опытные старики промывают руду через сита. А по спиральной тропе ползут молодые рабы, у каждого на плечах мешок, из которого сочится грязная жидкость. Кому-то из тех, что с мотыгой, выпадет счастье стать стражником. У женщин и стариков такого шанса нет.
-- Чтоб к вечеру здесь были как минимум двое! -- рявкнул Аскольд, ткнув пальцем в сторону столба. -- Передай остальным.
Он развернулся и пошёл прочь, стараясь не думать о смятении, в котором оставил Салифа. Но в большей степени -- о том, что привязанными к столбу окажутся ни в чём не повинные люди, потому что теперь стражники не станут ждать проступка, а схватят первых попавшихся. Так уже было и не раз.
Он вернулся в хижину, упал на застеленную верблюжьим пледом кровать. Должность главного стража позволяла меньше времени находиться на солнце, и за такой подарок Аскольд благодарил богов. Он не знал, какие они, боги, потому что рабов пригоняли из разных земель, каждый верил во что-то своё, а северных богов Аскольд не помнил. В памяти всплывали неясные образы исполинского молота и стены огня. Одно лишь слово засело в мозгу накрепко: "Гйоль" -- волшебная река, которой никто не видел, хотя других рек в тех краях в избытке.
Пошарил рукой в мешке из воловьей шкуры, который служил местом хранения продуктов. Захватил горсть сушёных фиников, кинул один в рот.
Он не раз беседовал о богах с Хаимом. Старик на долгие годы стал его единственным другом.
-- Какие боги правят в тех краях, откуда ты родом? -- спрашивал Аскольд в редкие минуты передышки. Всё остальное время, с восхода и до заката рабы рвали жилы в карьере.
Хаим улыбался, но в глазах таилась печаль.
-- Бог един и он везде, -- загадочно произносил старик.
Аскольд сердился:
-- Так вот почему ты здесь. У тебя всего один бог, конечно, он не может защитить тебя от чируви! И как он может быть везде? Ты же не бывал везде. Где твоя деревня?
Хаим отхлёбывал мутной воды из глиняной чаши, задумчиво прикрывал глаза:
-- Нет у меня деревни. Мой народ разбросан по всему миру. Когда-нибудь всевышний приведёт нас к земле Обетованной, но пока нужно ждать. Смирение, друг мой.
У Аскольда сжимались кулаки.
-- Смиряются трусы! Боги любят отважных. А ты рассуждаешь, как раб.
-- Мы все рабы, если ты не заметил, -- Хаим обвёл руками отдыхающих на дне карьера людей. Некоторые сидели прямо в грязной воде. -- Но даже они, -- он поднял палец вверх, указывая на охранников, чьи фигуры темнели на краю карьера, -- тоже рабы, как и Вакати. Как и все смертные.
-- Мой народ свободен! -- выкрикнул Аскольд, -- И я тоже стану свободным и освобожу остальных!
Старый Хаим только пожал плечами и отхлебнул воды. Даже теперь, по прошествии стольких лет, Аскольд не понимал смирения друга. Время научило его обуздывать гнев, но только для того, чтобы тот вырвался, когда настанет час.
3
Жертву выбрал наугад. Тощий араб с язвами на лице. Трое суток просидел тот, привязанный верёвкой к столбу, обессилел, глаза ввалились. Аскольд надеялся, что приговорённый не станет слишком усердно молить о пощаде, и тот словно услышал его мысли, покорно поднялся, без лишних слов двинулся к месту казни. Стражники приволокли собранные рабами пучки сухой травы, сложили у основания жертвенного столба. Высушенное человеческое дерьмо отправилось туда же. Араб позволил связать себя и только после этого рванулся. Не вышло -- конопляная верёвка держала надёжно. Двое стражников подогнали приговорённого к столбу, привязали. Тот молча таращился на заполнивших площадь жителей. Те оживлённо перешёптывались.
Аскольд принял из рук стражника горящий факел, подождал команды правителя. Вакати вяло махнул рукой (он восседал в боевой экипировке на высоком кресле, поставленном точно по центру площади, красные рога на золоте шлема смотрелись зловеще). Аскольд, скрипнув зубами, поднёс извивающееся пламя к пучку травы. Огонь, похожий на прожорливого зверька, перекинулся на новую пищу. Раб заорал. Аскольд видел, как чернеет и пузырится кожа, как извивается в муках тело, и просил богов, чтобы это поскорее закончилось. Он с отвращением покосился на замершую толпу. Никакого сочувствия, в сотнях пар глаз только любопытство.
Потянуло горелым мясом. В горле запершило. Наконец несчастный затих. Костёр почти прогорел, зато небольшой огонёк угнездился на обвисшем трупе -- кожа на правой ноге свернулась рулончиком, и вот этот рулончик неторопливо горел.
Песнопения во славу богов огласили площадь. Аскольд с удивлением смотрел на открывающих рты людей. Откуда они знают слова? Он тоже с детства прожил возле карьера, но никогда не мог запомнить и пары фраз. Если на то пошло, его никто как следует и не учил. В душу закралось подозрение, что весь Макази сговорился и морочит ему голову. Он вглядывался в одухотворённые лица поющих людей и вдруг с удивлением обнаружил желтокожего паренька, которого привезли всего пару месяцев назад. Сам Аскольд покупал рабов у приехавших купцов, и его выбор пал на этого некрупного, но с виду выносливого азиата. Тот совсем не знал языка, на котором говорили в Макази, поэтому втолковывать обязанности пришлось пинками. И вот этот скуластый чужестранец поёт священную песню, которую Аскольд не выучил и за двадцать лет.
Наконец Вакати поднялся. Лязнули пластины стальных лат. Рабы, послушные внутреннему велению, рухнули на колени. Аскольд склонил голову. Его примеру последовали остальные стражники.
Вакати медленно двинулся в сторону торговой площади, которая находилась на северной окраине Макази. Обычно пустая, она оживала только с приездом купцов. Аскольд кинулся за правителем, дав знак ещё двоим стражникам двигаться следом.
Ничем не огороженная, торговая площадь представляла собой утрамбованную множеством ног поляну, за чистотой на которой следили девочки-рабыни. Сейчас на площади было шумно. Беспрестанно фыркали и плевались высоченные двугорбые верблюды с корзинами, привязанными кожаными ремнями, в каждую из которых можно уместить полдюжины рабов. Мычали коренастые буйволы с медными кольцами в носу. От лотков с пряностями исходил дурманящий запах, и Аскольд почувствовал, как рот наполнился слюной.
Вакати важно обходил торговцев, указывал пальцем в железной перчатке на тот или иной товар. Аскольд тут же подзывал одного из стражников, тот складывал товар в корзину. Расплачиваться предстояло позже, когда правитель удалится в шатёр.
Они остановились возле длинной жерди, к которой были привязаны дюжины полторы рабов. Жердь обычно цепляется за телегу, её тянут буйволы. На телеге сидит хозяин, а рабы, двумя рядами с жердью посередине идут следом.
Рабов правитель выбирал долго. Бродил вдоль ряда угрюмых человеческих существ, иногда брезгливым движением поднимал за подбородок, разглядывал лицо. Аскольд терпеливо ждал.
-- Эта! -- донёсся из-под шлема приглушённый голос.
Аскольд подошёл, чтобы принять товар... и замер. Девушка лишь на миг взглянула на него и снова опустила голову. Светлокожая, как сам Аскольд, золотой водопад волос достигает пояса. Белое платье в красных узорах, так не похожее на одеяние местных женщин. Судя по всему, она не так давно лишилась свободы -- кожа покраснела и даже начала облазить, но загар ещё не въелся, лишь немного притенив лоб и щёки.
Купец развязал замысловатый узел, от которого на запястьях рабыни остались глубокие розоватые борозды. При этом торговец одобрительно качал головой, а затем изобразил жест, который Аскольд истолковал как то, что цену за рабыню придётся заплатить весьма значительную.
Вакати выбрал ещё одну девушку, негритянку с большими грудями, прикрытыми только бусами из морских ракушек. По ней Аскольд мазнул невидящим взглядом, на мгновение задержавшись лишь на торчащих сосках. Что-то глубокое и мощное, как все боги подземелья, прорывалось настолько зримо, что у Аскольда перехватило дыхание. И причиной такого состояния явилась золотоволосая девушка, которую очень скоро он отведёт в шатёр правителя. Зубы скрипнули сами собой, мышцы свело судорогой. Он видел, как обе рабыни в испуге отшатнулись. Появилось непреодолимое желание выхватить ятаган и развались тушу правителя надвое. Остановил его только здравый смысл, протиснувшийся сквозь пелену безумия. Вакати защищён стальными пластинами, к тому же вооружён (на поясе правителя висел меч в украшенных драгоценными камнями ножнах), тогда как вся экипировка главного стража -- железный обруч на лбу, да разъеденная потом рубаха. Аскольд набрал полные лёгкие воздуха, медленно выдохнул. У него будет время расправиться с Вакати. Но сейчас нужно собрать волю в кулак, перетерпеть.
Когда-то Аскольд спросил Хаима, почему среди рабов так мало людей со светлой кожей.
Старик отложил сито, на котором поблёскивали две-три крупинки "глаза орла", заговорил:
-- Бледные люди, такие как ты, живут далеко на севере. Там, где мало солнца и много деревьев. Степняки редко решаются на столь опасные набеги -- их лошади боятся леса, полного хищников. К тому же северяне воинственны. Тебе повезло, что тебя не убили. Твоя кожа боится солнца, поэтому из белых рабы получаются неважные.
-- Почему же меня оставили в живых? -- потрясённый спросил Аскольд.
Старый Хаим пожал плечами:
-- Одному богу ведомо. Ты крепкий малый, может, всё дело в этом.
С тех пор в Макази появилось не больше десятка людей с кожей такого же цвета, как у Аскольда. В основном это были подавленные люди, не сумевшие до конца поверить в реальность своего нового положения. Кого-то из них убили стражники, когда те попытались убежать, хотя труды стражников были напрасными -- через день-два с беглецами расправилась бы пустыня. Кто-то умер у Жертвенного столба, отказавшись жить в неволе. Несколько белых женщин всё же приспособились и даже завели семьи, но дети у них рождались неизменно смуглые, ничем не выдававшие наполовину северное происхождение.
Когда Вакати удалился с новыми наложницами в шатёр, Аскольд вернулся к торговцам, швырнул горсть камней и велел убираться. Купцы переглядывались, хмурились. Но блеск драгоценных кристаллов, которые они тут же кинулись делить, затмил все остальные мысли, и вскоре торговая площадь опустела.
4
А потом он увидел её снова. Аскольд привычно обходил высокую изгородь из верблюжьих шкур, окружавшую шатёр правителя. Солнце завалилось за выпуклый горизонт, и хотя прохлада ещё не наступила, Аскольд радовался отсутствию обжигающих лучей, с которыми его кожа так и не смирилась.
Он как раз поравнялся с калиткой, когда его окрикнули. Он так привык, что его нездешнее имя коверкают на все лады, что сейчас, услышав почти правильное произношение, не сразу понял, в чём дело.
-- Аскольд, -- повторила девушка, выглянув из приотворённой калитки.
Он остановился. Повернулся. Это была она. Новая наложница Вакати, с такой же светлой как у Аскольда кожей и почти такими же светлыми волосами. Она выглядела уставшей и несчастной, но глаза, красные от бесконечных слёз, светились радость и... надеждой.
-- Я слушаю, -- сказал Аскольд, от неожиданности перейдя на официальный тон. Обычно с наложницами он общался по-свойски.
Но оказалось, девушка совсем не знает его языка. Похоже, произнести его имя у неё вышло случайно. Она что-то по-птичьи щебетала, но потом и сама поняла бессмысленность затеи. Взгляд её потух.
-- Тебя послал Вакати? -- мягко спросил Аскольд. Он видел, девушка пожалела о том, что первая заговорила и теперь собирается убежать.
-- Вакати? Нет! -- она завертела головой так яростно, что давно не мытые волосы затряслись, как лапки пронзённого копьём паука.
-- Значит, ты пришла сама? -- Аскольд попробовал слово "сама" на вкус и удивился, увидев множество скрытых смыслов в таком коротком звуке.
Она не поняла. Попыталась что-то объяснить, дотронулась до своей щеки, протянула обкусанный ноготь к его щетине. Аскольд вдруг понял, что уже несколько дней не брился, хотя раньше каждое утро скрёб лицо правленным о кожаный ремень ножом. И без того в этих краях чувствуешь себя варёным сурикатом, борода же только усугубляет положение дел.
Наконец она сдалась. Он видел сверкнувшие в её глазах капельки, но не успел ничего предпринять. Не спросил даже имени, которое узнал месяцем позже, когда судьба вновь свела их в закатном зареве уходящего дня.
-- Ты, -- выкрикнул главный страж. Нгоа ещё ходил в рядовых стражниках (Аскольду тогда едва перевалило за семнадцать), а этот, Савахи, морщинистый дядька со шрамом во всё лицо, вселял ужас не только в рабов, но даже в сослуживцев.
Аскольд сбросил с плеча мешок, он только что выбрался наружу карьера с очередной порцией отработанного грунта.
Савахи уставился на него единственным глазом:
-- Ты. Иди за киркой.
Аскольд стоял, не шелохнувшись.
-- Пошёл, я сказал! -- главный страж замахнулся ятаганом. Он частенько доставал оружие, иногда по делу, но чаще просто из желания поглумиться над слабым. А слабыми для него являлись все, кроме правителя.
Аскольд, лихорадочно соображая, как следует поступить, побежал наугад в сторону хозяйственных построек.
-- Эй, тебе чего? -- окликнул молодой стражник, карауливший имущество.
-- Господин сказал идти за киркой, -- пролепетал Аскольд.
-- Так ты промахнулся. Иди за мной.
Молодой стражник выглядел добродушным малым, его чёрное лицо то и дело озарялось ослепительно-белой улыбкой. Аскольд подумал, что если бы все стражники были такими как этот, жизнь была бы намного легче.
-- Выбирай, -- предложил стражник, когда они приблизились к нагромождению инструментов. Сваленные в беспорядке кирки переплелись с лопатами, ломами и ситами. В голове промелькнуло, что если перековать эту кучу железа в мечи, можно вооружить небольшую армию.
Аскольд схватил наугад, торопливо поблагодарил. Он спешил вернуться на карьер, опасаясь гнева Савахи.
-- Да не за что, -- улыбнулся стражник. Если что -- обращайся. Меня зовут Нгоа.
До сих пор ни одна женщина не вызывала у него чувств, хотя бы отдалённо напоминавших то, что Аскольд переживал после первого взгляда, брошенного на него белокожей наложницей правителя. С её лицом перед глазами он ложился спать, и вырывался из мучительных ночных терзаний, помня только её.
Всё чаще он отирался возле шатра, не замечая неприязненных взглядов других стражников, несущих вахту по периметру забора -- мало кому нравятся частые встречи с начальством. Он надеялся, что она появится. И вот, уставший и сильнее прежнего обожжённый солнцем, он собирался уже отправиться в хижину, когда калитка отворилась.
-- Вакати спит, -- вместо приветствия сказала девушка и, схватив за руку, затянула Аскольда внутрь двора. В любое другое время он бы сжался от ужаса, ведь проникать за изгородь без разрешения строго запрещено. Но потрясение от услышанного, заставило забыть об опасности.
-- Ты умеешь... говорить? -- пробормотал он.
-- Всегда умела. Но ваш язык ещё учу. Хочешь знать моё имя?
Не умея вымолвить и слова, Аскольд судорожно кивнул.
-- Ясина. Слышал когда-нибудь такое?
Аскольд замотал головой. Было видно, что слова даются девушке с трудом, кое-какие звуки она произносила неправильно, но всё равно это было невероятно. За месяц выучить язык. Как такое возможно? Уж не чируви ли постарались?
-- Вниз! -- приказала Ясина и резким движением пригнула его голову. Через мгновение за забором прошелестели шаги.
Разум требовал пойти на попятную, рисовал Вакати, выглянувшего из шатра и заметившего свою наложницу в компании главного стража. Но Аскольд был готов сложить голову, лишь бы побыть рядом с ней. Он с самого начала знал, у такой девушки не может быть обычного имени. И не ошибся. Само сочетание звуков, похожее на что-то неземное и бесконечно прекрасное ласкало слух.
-- Я-си-на, -- произнёс он, не сразу поняв, что сделал это вслух.
-- Правильно, -- похвалила она и засмеялась.
-- Мы очень старались его усыпить, -- вдруг добавила она и мотнула головой в сторону шатра. Только теперь Аскольд заметил тёмные круги у неё под глазами. Каким образом они с второй наложницей "усыпляли" правителя, Аскольд постарался не думать.
5
Нгоа был единственным из стражников, кто относился к Аскольду по-доброму. Не то чтобы темнокожий здоровяк кормил его финиками, но и бессмысленной жестокости, которой славились остальные стражники, Аскольд от него не видел. Бывало даже, Нгоа защищал рабов от нападок, а то и от верной смерти у Жертвенного столба. Казалось, такой добряк не может даже надеяться стать главным стражем. Но в один из дней Савахи отправился в шатёр правителя и не вернулся. Через одну из наложниц Вакати передал, что Нгоа назначен главным. Следующим утром Нгоа встал на пути Аскольда, который в числе прочих рабов направлялся в карьер -- вновь махать мотыгой.
-- Постой, -- сказал Нгоа, -- хочешь стать стражником?
-- Нет, -- неожиданно даже для себя сказал Аскольд. -- Наверху слишком жарко.
-- Ты сможешь пить, сколько пожелаешь -- стражникам доступ к колодцу свободен, -- неуверенно проговорил новоиспечённый главный страж.
-- А на дне карьера -- воды по колено! -- возразил Аскольд. Он не понимал, откуда взялось это упрямство, но, возможно, всё дело было в раздражении, которое вызвало нелогичное, по его мнению, назначение Нгоа главным стражем. Даже не само назначение, а его, Аскольдова, радость по этому поводу. Будто его самого при этом назначили правителем.
Наконец Нгоа понял, что над ним издеваются.
-- Ну хватит, а то я передумаю. Младший страж, бегом за оружием и живо занять место на западной насыпи!
Тот день запомнился на всю жизнь. Но ещё больше -- вечер, когда Аскольд беспрепятственно подошёл к колодцу и напился из глиняного кувшина с отстоянной водой, совсем не похожей на ту мутную субстанцию, которую он пил до сих пор. С отвращением вспомнилась зловонная жижа на дне карьера -- туалет рабы утраивали там же, и не до конца отфильтрованные экскременты попадали в воду, пропитывая зловонием, на которое с удовольствием слетались мухи. Но Аскольд не раз был вынужден пить прямо из-под ног, иначе его ждала неминуемая смерть от обезвоживания.
Несколько дней спустя он встретил старого Хаима. Тот сидел на камне возле своей ветхой хибары, наполовину засыпанной песком, вязал чётки. Едва Аскольд приблизился, старик вскочил.
-- Ты чего, Хаим, -- удивился Аскольд. -- Это же я. Не узнал?
-- Узнал, господин, -- смиренно ответил тот и склонил голову. -- Поздравляю с назначением.
-- Спасибо. Но ты чего? Или ты думаешь, это, -- он коснулся пальцем железного обруча на голове, -- сделало меня другим?
Старик изобразил неопределённый жест:
-- Всякое могло случиться. Люди меняются...
-- Но не я. Мне следует поблагодарить тебя. Если бы не твои советы, я бы давно отправился на корм стервятникам.
Хаим отмахнулся, но Аскольд продолжал:
-- А что если это твой бог? Как думаешь, могло такое случиться, что он решил помочь мне?
Старик смахнул прилетевшую в глаз песчинку, помял нос.
-- Нам неведомы помыслы Господни. Но ты всегда был хорошим мальчиком.
Аскольд проглотил подступивший к горлу ком.
-- Хаим, могу я что-нибудь сделать для тебя?
Тот покачал головой.
-- Ты можешь сделать для себя! -- неожиданно сказал он.
Аскольд поднял брови.
-- Когда станешь свободным, найди землю обетованную, -- продолжил старик. -- И просто пройдись по ней.
-- Что это мне даст?
-- Не знаю. Я там никогда не был.
Спустя совсем небольшое время старый Хаим умер. Не удержал полное руды сито и упал в воду. Он захлебнулся, хотя вода на дне карьера едва доходила да колена.
-- Я всё продумала, -- говорила Ясина, когда они встретились под покровом ночи. Стрекотали насекомые, в чёрной вышине подрагивали звёзды.
-- Мы уйдём на верблюдах. Переоденемся торговцами, и двинемся на север.
Аскольд улыбался. Она не могла видеть его улыбки, но сейчас это было неважно. Наверное, это он должен составлять план побега, просчитывать варианты. Но Ясина справлялась куда лучше, тогда как Аскольд просто слушал, впитывая её голос, как сладкий нектар.
-- Ты умеешь ездить на верблюде?
Он попытался сосредоточиться.
-- Что? Нет. В последний раз на верблюде я катался в пятилетнем возрасте. Когда степняки сдали меня торговцам. Я был привязан к заднему седлу, как мешок с пшеном.
-- Понятно. Это плохо. -- Ясина вздохнула. -- Меня вообще везли в телеге. Дома я не раз каталась на лошадях, но верблюды... они такие огромные.
-- Может, лучше пешком?
-- С ума сошёл? А кто еду и воду нести будет? Да и видел ли ты, чтоб кто-то бродил по пустыне пешим? Нас же схватят на следующий же день.
Это было правдой. Аскольд ни разу не слышал про людей, пересекающих это песчаное море на своих двоих. Именно поэтому в Макази нет скота -- таким образом рабы лишаются даже призрачного шанса убраться подальше от карьера, воронка которого так похожа на гигантскую пасть подземного монстра.
Но на самом деле неумение ездить на верблюде волновало Аскольда не слишком сильно. Он был уверен, как-нибудь да управится, тут главное начать. Гораздо больше тревожила та часть плана, обсуждения которой они старались избегать. Убийство Вакати. Ясина предложила было просто связать правителя, но это никуда не годилось. Если бы даже им чудом удалось скрыться от преследования, дальнейшая жизнь в посёлке ничем бы не изменилась. Или стала ещё невыносимее. Но Аскольд поклялся себе, что дарует свободу всем жителям Макази. Для этого нужна смерть Вакати. И тогда люди смогут решить, как им поступить дальше -- вернуться в родные края, или остаться, но жить свободно. Аскольд подозревал, что актуальными станут оба варианта, ведь не всем есть куда возвращаться, многие родились здесь и не знают другой родины, кроме карьера.
-- О чём задумался? -- спросила Яснина и положила голову Аскольду на плечо. Ночь перевалила за середину, земля остыла, и стало холодно. Даже ночные насекомые поутихли. На пустыню пуховым одеялом опустилась тишина.
-- Что если я не справлюсь с Вакати? -- задумчиво произнёс Аскольд.
-- Ты боишься?
Он покачал головой:
-- Нет. Умереть -- нет. Я боюсь за тебя. И за людей. Если наш план провалится, будет плохо всем.
-- Хуже, чем сейчас? -- в её голосе послышалась злость, -- Ты считаешь это жизнью? Вечное рабство. Пресмыкание...
-- Подумай вот о чём. Ты здесь живёшь всего-ничего. Родилась и выросла свободной. Но многие из них, -- он указал в темноту, но девушка вряд ли увидела его жест, -- родились рабами. Конечно, им не нравится такое положение вещей. Но готовы ли они рискнуть жизнью ради того, чего никогда не видели?
Ясина промолчала.
6
Сердце ухало с такой силой, что содрогалось всё тело. Аскольд надеялся, что бесконечно это продолжаться не может и в назначенный день всё пройдёт само собой. Но нет, последний день догорал апельсиновым закатом (с востока наползала ночь, та самая, которую Аскольд с Ясиной задумали как последнюю для Вакати), а сердце продолжало колотиться попавшей в ловушку пичугой. Аскольд начал сомневаться в успехе замысла. Что если Вакати проснётся? Ясина обещала, что правитель будет спать, как сурок, но повернуться может по всякому, верно? И дрогнувшая рука может не удержать ятаган. И тогда правитель разделается с заговорщиками -- девушке просто свернёт шею, Аскольда же изрубит одним из топоров, целая коллекция которых, со слов Ясины, висит на стене шатра. Аскольд затряс головой, стараясь отогнать мрачные мысли, от которых до паники -- один мелкий шажок.
Солнце улеглось на горизонт и через минуту растаяло, как кусок масла на сковородке, оставив после себя лиловое свечение, с каждым мгновением угасающее. Макази ещё шумел, но то был шум подготовки ко сну. Уставшие рабы, весь день гнувшие спины в карьере, не тратили время даром, потому что сон -- единственное доступное удовольствие. Аскольд с грустной улыбкой подумал о том, что, возможно, уже завтра жизнь этих людей изменится, и они смогут жертвовать сном в пользу других развлечений. Ощущение важности момента, когда на кону благополучие всего Макази, захватывало дух. Но возможность провала действовала на разум намного сильнее.
Много раз Аскольд видел, как наказывают рабов. Большинство из них побои сносило стойко, неплохо держались даже женщины. А вот приговорённые к смерти менялись до неузнаваемости -- только что терпевший избиение едва ли не с улыбкой, начинал плакать, умолять о пощаде. И тут же в памяти всплывал случай из далёкого детства, задолго до налёта степняков, уничтоживших деревню. Один из мужчин, дальний родственник Аскольда, был уличён в блуде. Гулящую женщину выпороли на глазах у всей деревни, а для любовника её муж потребовал смерти. Вожди посовещались и решили: так тому и быть, ведь этот негодяй был не раз замечен и в других поступках, насылающих гнев богов. Несчастного привязали к двум коровам (так унизительнее, потому что лошади -- животные благородные), щёлкнул кнут. Юный Аскольд стоял совсем рядом, хотя мать пыталась закрыть его подолом длинной юбки, и видел казнь в деталях. Тот, кому через мгновения предстояло отправиться к праотцам, только плюнул в сторону рогоносца и весело заржал. Возможно, именно это смех так подействовал на Аскольда, что память пронесла этот эпизод из детства через годы невероятных трудностей, выпавших на его долю. Приговорённый продолжал закатываться со смеху, даже когда на груди лопнула кожа, а кости захрустели, как река во время ледохода.
Оскаленная в ухмылке голова мертвеца долго волочилась по пыльной площади, пока корова, которой выпал жребий тащить именно эту часть тела, не остановилась у одного из домов. Но ещё дольше эта ухмылка стояла в глазах Аскольда, на мгновние растворяясь, но оживая вновь во время каждой новой казни. Аскольд молил богов, чтобы в случае неудачного исхода сегодняшнего заговора он сумел выдержать любые пытки и не дрогнуть перед страхом смерти. Потому что люди его племени встречают смерть презрительным смехом.
Синева затянула небо, и одна за другой начали зажигаться звёзды. Каждая звезда, помнил Аскольд, это душа предка. Не исключено, и ему сегодня уготовано присоединиться к этому сверкающему хороводу.
Наверное, он всё-таки уснул, потому что шёпот Ясины заставил вздрогнуть.
-- Пора. Он спит, -- прошелестело из темноты.
Аскольд глубоко вдохнул, отлепился от стены, возле которой сидел в ожидании сигнала. Вскочил и скривился, как от зубной боли, когда ятаган звякнул о камень.
-- Кто здесь? -- раздалось справа. Голос принадлежал Тагизу.
-- Тагиз, это Аскольд. Не спишь? -- Аскольд постарался напустить в голос строгости. Пусть стражник думает, что главный пришёл с проверкой.
-- Нет, как можно! -- испугался тот.
-- Смотри мне. Ладно, иди. Да повнимательнее там!
Шаги Тагиза стихли.
Аскольд на всякий случай прислушался и только после этого юркнул в открытую Ясиной калитку.
Внутри царил полумрак -- единственная восковая свеча мало что могла против впечатляющего пространства шатра. Отблески робкого огонька играли в чёрных волосах второй наложницы. Она сидела неподвижно: голова лежит на руках, волосы веером разметались по столу.
Аскольд сделал вопросительный жест.
Ясина ответила тоже жестом, который Аскольд расшифровал как "не обращай внимания, она нас не потревожит". Аскольд сжимал рукоять ятагана с такой силой, что будь она не из рога, а из дерева, из неё непременно полился бы сок. В темноте можно было разглядеть контуры кровати, на которой уместилось бы половина Макази. Изначально Аскольд планировал рубануть наугад ближе к изголовью, но теперь планы приходилось перекраивать -- нужно хорошо приглядеться, потому что спящий Вакати мог оказаться в любой части этого исполинского ложа.
Но Вакати не спал. Не похоже, что он ожидал нападения, но всё же не спал.
-- Кто здесь? -- раздался до невероятного знакомый голос. И тут же до Аскольда донёсся металлический щелчок. С таким щелчком захлопывается забрало шлема.
Аскольд не ответил. Зато услышал, как вскрикнула от испуга Ясина. Размышлять было некогда. Он кинулся на голос, рука сама взлетела вверх, занося клинок. Вакати выдал блеск шлема, отразившего свет свечи. Аскольд нанёс удар. Металл лязгнул о металл, и рукоять ятагана каким-то чудом не вылетела из пальцев. В бок кольнуло, но не слишком сильно. Аскольд сместился в сторону, рубанул сбоку. Ещё до того, как услышал сдавленный крик, он понял -- удар достиг цели. Лезвие с хлопком рассекло плоть и глухо стукнуло в кость. Не мешкая, Аскольд нанёс несколько ударов не целясь и быстро отскочил на освещённое пространство.
Он впервые увидел Вакати, не замурованного в железо чужеземных лат. Правитель сделал шаг, другой, теперь его можно было разглядеть в подробностях. Абсолютно голый, чёрный как смоль, со свисающими внушительными гениталиями. Единственную его одежду составлял золотой шлем с неглубокой вмятиной поперёк лба.
Вакати силился что-то сказать, но из горла вырывался только хрип. Из ладони раненного правителя выскользнул нож, беззвучно утонул в ковре. Вакати стоял, пошатываясь. Аскольд тупо смотрел, не в силах пошевелить парализованными мышцами. Ясина была тут же. Она сжалась и, казалось, перестала дышать.
Вакати сделал ещё шаг по направлению к заговорщикам. Аскольд, выйдя из ступора, замахнулся ятаганом. Но это оказалось лишним, потому что Вакати не собирался нападать. Вместо этого, последним усилием воли, он сдёрнул шлем и тот упал на ковёр, в отличие от ножа, довольно громко звякнув.
Аскольд почувствовал, как в горле стремительно сохнет. Намного стремительнее, чем в самую жестокую жару. Перед ним стоял, едва держась на ногах... Нгоа! Бывший главный страж, в том числе за исчезновение которого Аскольд собирался отомстить Вакати.
-- Ты! -- только и вымолвил Аскольд, глядя на старого приятеля.
Вакати, он же Нгоа, не ответил. Уронил голову на грудь и упал, затылок при этом глухо ударился о шлем.
-- Ну вот и всё, -- прошептала Ясина.
Аскольд повернулся. Лицо девушки было таким бледным, что светилось в темноте, похожее на луну. Рядом, за столиком, всё так же сидела с головой, положенной на руки, вторая наложница, но только теперь Аскольд разглядел на столе лужу крови, которая тонкой струйкой стекала на пол. На ум пришла не совсем уместная в такой ситуации мысль, что ковёр теперь никуда не годится и его место на свалке.
7
Ночь продолжалась, немыслимо долгая, словно боги склеили несколько ночей в одну длинную чёрную ленту. За стенами шатра было тихо. Похоже, вышагивающие вдоль забора стражники ничего не заметили.
-- Верблюды готовы, -- вполголоса произнесла Ясина, хотя вряд ли кто-то мог их услышать.
-- Погоди минутку. -- Аскольд обошёл труп бывшего правителя, присел на уголок кровати, окровавленный ятаган положил рядом. В мозгу зрела важная мысль, но смятение произошедшего мешало сосредоточиться.
-- Аскольд, нужно торопиться, -- позвала Ясина, когда все разумные лимиты времени в её понимании были исчерпаны.
-- Я думаю.
-- Чего думать? Утром люди проснутся свободными, а мы будем уже далеко. Всё получилось, как мы и хотели.
-- Послушай... -- тяжёлым голосом заговорил Аскольд.
Ясина замерла, почувствовав его интонацию.
-- ...Я никуда не еду.
-- Как не едешь? -- её голос задрожал. -- Верблюды ждут...
Он отмахнулся:
-- К чертям верблюдов! Хотя... Ты можешь ехать. А я должен остаться.
-- Я не понимаю. Почему?
-- Присядь, -- сказал Аскольд и хлопнул по одеялу.
Девушка послушно приблизилась, села рядом, но всё же не так близко, как сделала бы это ещё пару минут назад.
-- Они не выживут, -- с горечью заговорил Аскольд. -- Одни привыкли быть рабами, другие -- стражей. Вторых меньше, но у них оружие. Они не смирятся с потерей власти. А потом, когда бывшие рабы всё-таки перебьют стражников, начнут истреблять друг друга. Хотя бы потому что нечего будет жрать.
-- Но почему? Ведь все добытые "орлиные глаза" будут оставаться у них.
-- Ты думаешь, они станут работать в карьере, когда исчезнут надсмотрщики? -- Аскольд усмехнулся.
Помолчали.
-- Давай оставим половину или даже большую часть из запасов Вакати, -- наконец предложила девушка. -- Камни я ещё не упаковала.