Жданка топталась у двери колдовки Потычихи и не смела войти. Такой ужас навалился, хоть домой беги. Ни руку к скобе поднять, ни постучать. Но ведь явилась к заранее оговорённому времени, не самозванкой. Скоро ноги оцепенели от осеннего холода, а ещё больше заледенила мысль: а что будет, если она вот так и останется на ночь у чужой избы, с места не тронется? И кто знает, что случится ночью. Люди-то про Потычиху болтали разное. Разное, но всегда нехорошее.
А в избе что-то творилось: постукивало, громыхало, звучали низкие хриплые голоса.
Жданка закусила губу, пытаясь сдержать слёзы. И ещё ей стало стыдно и горько, что купилась на россказни подруженьки Голубы, солгала матери, что пойдёт на беседу в просторную избу старосты, где время от времени собиралась несемейная молодь. Обмануть родителей - это же всё равно, что обмануть свой Род. И теперь он от неё отступится, не поможет и не защитит.
Жданку затрясло. Еле набралась сил, чтобы сунуть руку за пазуху кацавейки, - не согреться, а хотя бы чуть унять дрожь пальцев. Они нащупали засохший бутон, пришитый с обратной стороны. И прикосновение к подарку Военега сразу поставило всё на свои места.
Она здесь, чтобы поспорить с судьбой, отвоевать место в сердце одного из самых видных парней в селе. И хорошо, что Голуба её пожалела, навела на мысль обратиться к Потычихе. А то Жданка так и лила бы слёзы ночами, а днём от тоски ходила полоротой дурочкой на потеху всем, на злобу родной матушке. И не случайно цветок, однажды брошенный ей Военегом, снял оторопь и дрожь, подарил ощущение тепла. Не такого, как от солнышка или печи, а того, которое родится в сердце.
Жданка сошла с низкого крыльца, будто и не удерживала её там какая-то сила. Путаясь в траве, пробралась вдоль заросшей мхом завалинки. Заглянула в низкое оконце. В избе горела не лучина, не свеча, а настоящая масляная лампа. По печке, по стенам метались чёрные тени. Так бывает, когда в доме толпится много людей. Однако изба пуста.
Одна из теней вдруг бросилась на окно, заслонила его чернотой. Жданка от неожиданности отпрянула, оступилась и съехала на заднице по траве вниз. Эх, поди, на панёве останется след. Матушка прибьёт, и не отговоришься, что просто упала. Но сейчас в селе люди ужинают, никто не закричит вслед обидное: "Зелёный зад! Зелёный зад!" После такого позора одна дорога - в Девичий пруд.
Жданка поднялась, развязала панёву, стала осматривать. Так и есть - среди тканых полос, родового знака, зелёный мазок. Невелик, но в самый раз для злых языков, которым ничего нет слаще, как опозорить девку, уличить её в любодействе до свадьбы. Жданка стала оттирать пятно рукавом рубахи.
- Долго ещё мне торчать у двери, тебя, такую важную княжинку, ожидаючи? - раздался зычный голос от двери.
Жданка вздрогнула, оправила панёву, перепоясалась и шагнула к Потычихе. Срывающимся от волнения голосом сказала:
- Так я... я сама ждала у двери, когда ваши гости уйдут...
- Мои гости?! - повысила голос худосочная и маленькая ростом колдовка. - Пошто облыжно говоришь? Не было у меня никаких гостей! Виданное ли дело - одинокой женщине на ночь глядя гостей принимать!
- Я слыхала звуки в избе... в окошко тени видела... - робко сказала Жданка.
- А нечего в чужие окошки заглядывать! - буркнула Потычиха. - Или заходи, или ступай до своей избы да панёву застирывай. Ишь ты, сама с кем-то на травке прилегла, а в моей избе ей голоса почудились.
- Не ложилась я ни с кем... - заплакала Жданка. - Упала, съехала по траве.
- Так пятно-то вот оно, все увидеть смогут, - ехидно ответила Потычиха. - А гости в моей избе только тебе почудились. Ну как, хорошо это, когда люди не знаючи всякую чушь городят?
- Прости... - всхлипнула Жданка.
- Заходи, - велела колдовка.
Дальше маленьких сенцов она Жданку не пустила, потребовала:
- Ну, принесла откуп за мою работу? Предупреждала, что будет дорого стоить.
Жданка выпутала из концов девичьей ленты кусочек серебра - "честной рубль", который каждый отец дарил дочери на пятый годок рождения.
- Не возьму! - отшатнулась Потычиха. - Ты, девка, умом тронулась! Что свахам предъявишь, когда они тебя после венца станут обряжать? Покажешь себя порченой? Да вся свадьба тут же разбежится!
- Не будет никаких свадеб, если Военег меня не полюбит. А коли полюбит, то докажу свою чистоту кровью, - твёрдо ответила Жданка.
И откуда только силы-то взялись противоречить колдовке.
- Ох, дурная твоя голова, - сокрушённо ответила Потычиха. - Ты же знаешь его заносчивую родову. До кровей дело не дойдёт, если что-то случится против правил.
- Военег... он такой... сильный и смелый. Ему ни князь, ни родова не указ... - еле вымолвила Жданка, а у самой щёки запылали от гордости за любимого.
- Дурная девка, ох дурная, - тихо сказала Потычиха. - Разве тебе мать не говорила, что честным рублём баба сможет отвести беду: ребёнка излечить или сердце мужа воспламенить, если он вдруг охладеет. Но только один раз. А ты из-за любовной блажи хочешь лишить себя того, что всяких любовей сильнее.
- Если Военег меня в жёны выберет, то мне больше ничего не нужно. Без него весь белый свет не мил, - так же тихо ответила Жданка.
А у самой по спине побежали мурашки: а вдруг её сейчас слышат Род, другие боги и духи? Может, даже проклинают, насылают на неё погибель. И всё равно она готова повторить свои слова.
Потычиха покачала головой, но открыла дверь в избу:
- Ну раз так, то заходи. Рубль-то свой прибереги, с дураков платы не берут.
В чистой избе Потычихи пылали дрова в печи, красовались застеленными покрывалами лавки вдоль стен, сиял поставец с посудой. Ни чугунков, ни ухватов и кочерёг, ни квашни с опарой, ни кросна с будущим полотном. И пахнет так, будто шиповник цветёт. В голове Жданки завертелись лишние мысли: когда же колдовка успела растопить печь и где чадящая масляная лампа?
Потычиха дёрнула Жданку за рукав: садись. И тут же со стола исчезло странное полотенце во всю его ширину и длину. Зато появилось маленькое зерцало и много всяких склянок, пучков травок.
- В последний раз тебя спрашиваю: на всё ли ты готова, чтобы привязать к себе Военега?
- Да! - ответила Жданка.
- Отрекись тогда от Рода! - зычно гаркнула Потычиха.
И снова Жданку пробрало ознобом, словно она выскочила из тёплой избы на мороз.
Потычиха показала ей зерцало. А в нём Военег, весело скаля зубы, отбивался от девок, которые хотели набросить ему на шею поясок - захомутать. Так и было в самом деле на беседах, на которые недавно стали ходить шестнадцатилетние Жданка и Голуба. Среди девок они считались перестарками - ко многим уже сватались, а кто-то из ровесниц в своей избе уже тетешкал дитя. Но отец Жданки был суров, а Голубина родова - бедна.
И Жданка отреклась.
Колдовка подала ей склянку с тёмной жидкостью, велела: "Пей, только один глоток. Чуть больше хлебнёшь - сомлеешь, а то и помрёшь".
Жданка пригубила остро пахнувшее, отвратное зелье. Как сквозь сон, она услышала повелительные слова колдовки:
- А теперь приказывай своему любушке, да от души. Говори всё, что хочешь. Чтоб в каждом твоём слове звучала любовь.
Но Жданка, дурная голова, от волнения не смогла высказать ничего, что у неё было на сердце. Только промямлила:
- Военег, люблю тебя... Будь со мной до самой смерти...
Ночами такие слова в мыслях повторяла, такие клятвы давала, а вот как настало время произнести их - так у Жданки словно язык отсох.
А в зерцале всё так же веселился на беседе Военег. Одной девке удалось захомутать его. По блёклой ленте, тёмным волосам и сарафану с чужого плеча Жданка признала подружку Голубу.
- Не получается, - сказала Потычиха. - Не слышит тебя молодец. Так оно и понятно: за колдовство ты не заплатила.
Жданка снова затеребила ленту.
- Оставь свой честной рубль, - велела Потычиха. - Заплатить можешь, выполнив мои три просьбы. Но это будет нелегко.
Жданка быстро-быстро закивала.
- Знаешь Девичий пруд? - спросила колдовка.
Ну кто ж в селе не знал проклятого гиблого места? Днём оно манило прохладой под разросшимися ивами, высокими берегами, с которых можно было и ловить на уду здоровенных карасей, и прыгать в тёплую воду. А вот по ночам от блестящей глади поднимался густой молочный туман, чудились в нём те бедняги, которые не смогли снести обид и разочарований несчастной любви. После заката солнца народ на пруд не ходил. Боялся.
- Хочешь по-прежнему в мужья Военега? Тогда сходишь на пруд, покличешь Нежу. Не сразу, но она к тебе выйдет. Отдашь ей мой подарочек. И ответный дар примешь. Принесёшь мне. Да не вздумай холстинку развернуть и полюбопытствовать, что в ней. Сразу зрения лишишься. А то и того хуже - в пруду окажешься. Ну как, согласна?
Жданка снова кивнула.
- Первую просьбу выполнишь - сердце Военега от всех отвернётся. После другой - он сватов зашлёт. А уж после третьей - навек твоим будет.
- А какая третья просьба? - спросила Жданка.
- Ну и торопыга ты, девка. Сначала первую выполни, - сердито ответила колдовка.
Она подошла к печке и вытащила из закрытого шестка рогожку с какой-то вещью, перевязала её ниткой, взявшейся словно из ниоткуда, протянула Жданке вместе со склянкой:
- Родителям подольёшь, чтобы не хватились среди ночи.
Растерянная девка не глядя взяла всё. Её внимание было приковано к зерцалу, в котором Военег снял Голубин поясок с шеи, отстранил других шутниц и стал пристально глядеть перед собой, даже прищурился от усилий. Показалось, что он старается разглядеть Жданку, которая замерла по другую сторону зерцала.
Потычиха грубо вытолкала свою гостью из избы, в спину крикнула:
- Сроку тебе три дня! Ступай к пруду босая, в одной рубахе, без оберегов. После поймёшь, для чего это нужно.
Вечерняя прохлада быстро выветрила колдовской угар из Жданкиной головы, и девка снова стала сама собой - сильной, смелой, решительной красавицей, у которой на пути не стой - кувырком полетишь. Эх, если б не её судьба родиться вместо третьего сына, который по правилам должен был заботиться о родителях до самой их смерти! Старшему брату, Радомиру, достанется всё богатство старика Ждана, когда родитель сольётся с Родом и ляжет рядом с предками в священной роще. Средний Радовлад отправился в княжью дружину добывать себе славу. А третьего сына не случилось. Появилась на свет Жданка. Вот отец и замыслил взять в семью примака, который не уведёт дочку за собой, станет жить в доме жены. Подыскать достойного было трудно. А между тем Жданка сохла от любви и мечтала выйти замуж за своего избранника. И против неё было всё на свете.
Жданка припустила домой. Нужно было миновать заросли кустов и высоченных трав. В сумерках там никто не ходил: люди опасались тетюнников, зловредных тварей, которым всласть было напакостить человеку. Жданка и сама не раз видела их красные глаза, высматривавшие добычу.
Только подумала о тетюнниках, глядь, а они уже зашевелились в лопухах. Раньше Жданка бы просто убежала, сжимая обереги на шее. А теперь спокойно и важно прошла мимо, презрительно прищурившись на красные огоньки. И они замигали, погасли! Колыхнулись почерневшие по краям лопухи - это тетюнники скрылись в своих норах. Испугались Жданки. А ей самой стало весело от невесть откуда взявшейся силы и власти над нечистью. Ай да Потычиха! Поди, знала, что Жданке будет страшно идти к Девичьему пруду, и чем-то наделила её. Значит, и помочь сможет, привяжет до смерти к ней Военега.
Военег... Голуба... На сердце у Жданки словно кошки заскребли. Не ожидала она от подружки, которая всё знала о её сердечных муках, заигрывания с Военегом. Может, потому Голуба помогала, что её родова бедна, и чванливые зажиточные родители княжьего дружинника никогда не допустят женитьбы на голытьбе? Помогала, и тут же пыталась захомутать Военега...
Жданка скользнула меж соседских дворов к огородам. Там её должна была встретить двуличная злодейка Голуба. Вот сейчас бы задать ей трёпки, сдёрнуть ленту с головы, разодрать ворот рубахи. Обереги забросить подальше... Да какие там обереги-то? Хорошая ведовская работа стоила дорого, вот мать Голубы и насобирала на шею дочки сушёного шиповника, ореховых скорлупок да лягушачью лапку. Людей только смешить такими оберегами, а не нечисть отпугивать и в делах помогать.
У самого тына к ней навстречу кинулась Голуба:
- Ну как? Рассказывай!
Жданка ненавидяще глянула на неё и обронила свой вопрос:
- Лучше ты расскажи, как пыталась захомутать Военега!
Голубины глаза налились слезами:
- Как ты могла подумать, что я замыслила недоброе против тебя! Девки к нему пристали, каждая хотела перед его глазами покрасоваться. И я их стала отталкивать!
Жданкин гнев испарился, как лужа под солнцем. Ведь и вправду, человека нужно выслушать и понять, прежде чем набрасываться с обвинениями. Не могла добрая и отзывчивая Голуба пойти против подруги.
- А что я могла подумать, когда увидела тебя с Военегом в колдовкином зерцале? Ты бы сама на моём месте так же подумала! - сказала Жданка.
Голуба затряслась под материнским изношенным платком. Подруга было решила, что Голуба замёрзла. Это только сильную розовощёкую Жданку осенний вечер не мог пробрать морозцем. А вечно голодная, синелицая Голуба всё время дрогла. Но она вымолвила:
- В колдовкином зерцале беседу видела?! Меня с Военегом?! Правду люди сказали: могуча Потычиха! Ну как, она согласилась тебе помочь? И почему зерцало показало не всё? Если бы ты знала, почему я на Военега поясок накинула, то не серчала бы на меня.
- Это тайна! - важно ответила Жданка.
Голуба с восхищением и страхом глянула на неё.
- Ах вот вы где, гулёны-полуночницы! - раздался притворно-сердитый голос матери Жданки. - Всё бы по задворкам шушукались! Небось, про женихов говорите. А мать стой возле ворот, доченьку выглядывай с единой мыслью: только бы быстрей с беседы явилась, не обидел бы кто, не спуталась бы с кем негодным.
Ольга, статная и красивая, погрозила им и швырнула Жданке ведро:
- Собери репки для завтрашней похлёбки! И ты, Голуба, ступай домой. Материнский платок, поди, не греет, иззябла вся.
Своим именем Ольга была обязана дальним родством с княжьим родом. Не княжинка, конечно, но всё равно знатна. Оттого и привычна насмехаться над бедным людом. Жданка всегда сердилась на мать за это. С другой стороны, не могла не уважать за поступки: Ольга, увидев на ярмонке силача Ждана, влюбилась в него и пошла против своей родовы, связала свою жизнь с простолюдином. Правда, Ждан был с богатого двора, да ещё преумножил достаток в княжьей дружине.
Голуба порскнула в сгущающуюся темень, а Жданка согнулась над грядкой, выбирая крутобокую, медово-жёлтую репку. Мать стояла над ней, не отходила. Словно бы чуяла, что Жданка ввязалась во что-то.
Доить коров пришлось поздно. Ольга предупредила дочь:
- С этого дня ты работаешь на скотном дворе. Наймак-скотник поутру взял у отца гривну в долг и не вернулся, коров не встретил. Даже если завтра явится, отец его не примет из-за обмана. Он уже сказал старосте про гривну.
Жданке стало жалко скотника Тита. Хромой и хворый Тит тянул работу на чужих дворах, чтобы прокормить ребятишек сестры. Своей семьи не имел, жил в чужом углу. Такому бы село подсобило в его бедности, но Тит прикладывался к бражке или медовухе. Пьянство всеми осуждалось. И вот теперь против него проведут сход, чтобы наказать за обман и стребовать долг.
А ещё жальче было белых рук, на которых Жданка кислым молоком выводила мозоли. Смазывала их на ночь жиром, чтобы кожа не загрубела. По ночам она представляла, как будет ласкать своего любушку...
- Почему молчишь, дочь? Ты целый год сама не своя... Ровно как подменили тебя. Нужно сходить к ведуну, спросить совета, как извести твою грусть-печаль, - с досадой сказала Ольга, попытавшаяся обнять Жданку. - О тяготах работы не беспокойся, скоро отец что-нибудь придумает. Коровок-то шесть голов, да ещё стадо свиней, овцы, куры. Сразу двух наймаков приведёт. Торговля маслицем и сыром в базарный день хорошую денежку приносит. Всё тебе пойдёт. Будешь жить с мужем и детками, как княжинка. А мы с отцом за тебя порадуемся...
Жданка дёрнула густой, красиво выписанной бровью и отстранилась от материнской руки. Какое маслице, сыр и денежка?! Не нужно ей ничего, коли нет рядом Военега. И в лубяной избушке прожить можно, лишь бы рядом с любушкой. Вон Голубино семейство - семеро по лавкам в худой избёнке, при хозяйстве, которое ещё гаже... А смех и песни не стихают. И мать дочке как лучшая подруга.
Жданка ухитрилась плеснуть в тюрю заговорённой на сон водицы, и в громадной избе, почти хоромах, очень скоро всё стихло. Даже две кошки куда-то спрятались. Девка постаралась не шевелиться, глядя в окошко на робкие лунные лучи. И когда они залили избу мертвенным сиянием, тихонько поднялась. Колдовка велела идти к Девичьему пруду в одной рубахе и босой. Даже в тёплой избе Жданку пробрала дрожь: каково это телешом в осенний лес идти? Но она вспомнила тетюнников и решила, что властью Потычихи не продрогнет. А если даже и замёрзнет, то важно ли это? Ведь наградой ей будет любовь Военега.
И тут Жданка спохватилась, что на ночь не поставила за печку плошку с молоком. Ай, нехорошо! Домушник может прогневаться! Сделает так, что опара не будет подниматься, нитки запутаются, а то и вся семья захворает. И Жданка впотьмах плеснула в особенную плошку из кувшина с молоком, прошла за печь, прошептала:
- Батюшка домушник, вот тебе еда, а из избы прочь беда!
Когда повернулась, будто кто-то ткнул в спину и сказал:
- Не ходи!
Жданка выскочила из-за печки как ошпаренная. Домушника ей никогда видеть не довелось, но его помощь была видна во всём: и семья здорова, и изба что полная чаша. Её мысли вдруг повернулись в другую сторону: а так ли уж нужно было привязывать к себе Военега? Жданка - одна из самых завидных невест в селе, и собой хороша, и работяща, и родова крепкая, богатая. Неужто не достойна княжьего дружинника? Правда, Военег ни за что бы не согласился войти в избу примаком, как хотел того Ждан. Но ведь время бежит, а человек меняется. И ещё вспомнилась другая часть поговорки, которую ей сказала Потычиха: "С дураков денег не берут... они сами всё отдадут!" Что же придётся отдать за колдовской обряд? А всё батюшка... у него полушки не выпросишь. Прижимист и хитёр, его провести трудно. Для дочки ничего не пожалеет: ни ярких дорогих бус с базара, ни заморского тонкого полотна, ни расписного платка. Но с денежкой невесть на что не расстанется. Украсть Жданка бы не смогла даже ради Военега.
Жданка тряхнула головой. Если решила, значит пойдёт.
Село, залитое яростным лунным светом, показалось ей одурманенным: не было слышно ни собачьего лая, ни других звуков с тёмных подворий. Жданкины ноги не зябли, не ощущали ни камешков, ни щепок на дороге. И она помчалась к лесу, словно полетела.
Лес встретил её кромешным мраком. Однако удалось не наткнуться на ветки, стволы и пни, не свалиться, запнувшись о выступавшие корни. Даже бурелом не помешал: Жданка легко перемахнула через поваленные деревья. Какая-то удаль кружила голову, придавала уверенность: её не тронут ни зверь, ни лихой человек.
А вот когда между стволами показались языки плотного тумана, весь кураж пропал. Бежать придётся вслепую. Жданка глянула вверх, на шатёр переплетённых ветвей. Сквозь их черноту были видны кусочки ночного неба. И свет луны, иглистые огоньки звёзд словно путались в ней, не достигая земли. А ещё показалось, что туман живой: вон кто-то протягивает к Жданке белейшую руку, но ногти на ней чёрные... Или силится ухватить её за рубаху...
Тонкий горестный вой разогнал тишину. Ему откликнулись другие голоса. Туман стал ещё плотнее, окружил Жданку. Те, кто прятался в нём, готовились к нападению!
Жданка привычно поднесла руку к сердцу - но на ней не было кацавейки с засохшим подарком Военега. В голове закружились странные мысли: спастись от страха нельзя, лучше сразу слиться с вязким туманом... Он излечит от сердечной боли, даст покой... и вечность.
Жданка вздрогнула оттого, что возле ног шевельнулись папоротники, прибитые к земле осенним холодом. Сверкнули красные глаза. Но замигали, словно бы от страха. Да это ж тетюнник! Как он очутился в лесу?! Не за ней ли погнался? А может... И Жданка приказала ему дрожавшим от страха голосом:
- Веди меня, тетюнник, к озеру!
Приказала и замерла: а вдруг тварь на неё набросится? Сил-то уже никаких нет её укротить.
Но тетюнник зашуршал сохлыми папоротниками, двинулся вперёд. Над ним раздвинулся туман, луна вырвалась из плена ветвей и пролила робкий свет на тропинку. Жданка ринулась вслед.
И вот уже перед нею блеснула гладь пруда, а над ней, на высоте в полсажени, заколыхался, как живой, туман. Жданка воочию увидела тех, кто когда-то отдал гиблым водам свою жизнь. Все они приглашающе махали ей.
- Нежа! Выйди ко мне! - крикнула Жданка изо всех сил, но тишина как будто съела её голос, таким он прозвучал глухим и слабым.
Жданка облизнула губы: они стали мокрыми, точно она сама только что из воды. И рубаха промокла, и с волос полились струйки. Теперь от обитательниц тумана её отличало только сердце, гнавшее судорожными толчками кровь по жилам. Но она знала: если даст слабину, позволит бесплотным рукам обнять себя, утешить и пожалеть, то навсегда останется возле пруда. Может, и Военег когда-нибудь придёт сюда, вспомнит ту, которой подарил цветок и заронил в её душу сильнейшую любовь. Поймёт дружинник, что ради этой любви и погибла Жданка. И уронит Военег слезу, в мыслях повинится перед умершей и познает, от какого счастья отказался... А вдруг да кинется в пруд и обретёт вечную жизнь со Жданкой в таинственных глубинах...
Жданка почувствовала укол в лодыжку, опустила взгляд вниз. Возле неё сидел тетюнник и сердито мерцал красными глазами. Как ни жаль было расставаться с печальными и приятными грёзами, Жданка ещё раз позвала Нежу.
От тумана отделилось белейшее облако, и перед Жданкой предстала прозрачная красавица. Краем сознания Жданка отметила, что рубаха на ней вышита по вороту, рукавам и подолу узором, похожим на цветы шиповника. А на лебединой шее нет оберегов и бус.
- Вот, возьми, тебе Потычиха передала, - сказала Жданка и протянула Неже увязанную в холстинку вещицу.
Нежа протянула руку и приняла вещицу. Нитки сами по себе упали на травянистый берег. А внутри оказалась часть венца, который надевают на голову невесты перед тем, как идти в священную дубовую рощу, где ведун и староста объявят её женой. До увенчания невеста предъявляет свахам честной рубль.
Жданка почувствовала, что рядом с Нежей ей так же холодно, как и зимой, когда дрогнешь без шубейки на ветру, а босые ноги утопают в снегах.
- Это не всё... - вымолвила Нежа и растаяла.
Жданке сразу стало теплее, будто она и не стоит на пожухлой траве.
Тетюнник снова чем-то кольнул Жданку. И в её голове раздалось: "Беги! Что есть мочи, беги!"
И Жданка помчалась. Только наговорная сила исчезла. Пришлось бегунье надеяться на скорость ног да ловкость. Ей не было равных средь девок в разных играх. Да и с иным парнем могла поспорить. А вот тягаться с густым лесом было тяжко. Жданка два раза полетела кувырком, оставила клочья рубахи на ветках, зацепилась косой о кусты. И если бы не тетюнник, который указывал ей путь, то застряла бы в лесу до рассвета и явилась бы пред строгие очи сельчан вся истрёпанная. Вот разговоров бы потом было! И отцовой плети бы отведала.
У околицы Жданка, едва переводя дыхание, шепнула тетюннику:
- Спасибо... помог... молочка принесу...
Тварь цвиркнула по-птичьи, сменила кровавый цвет глаз на розоватый и шустро скрылась в обжитых лопухах.
Остаток ночи Жданка провела, приводя себя в порядок: отмылась, причесалась, переоделась в свежее. Надела лёгкий кафтан. Тут и утренняя зорька рассеяла полумрак избы. А голоса отца всё не было слышно, видимо, заговорённая водица оказалась сильной. Или Жданка перестаралась и плеснула лишку.
Цепные псы, задорого купленные у горцев, загремели железом, подняли остервенелый лай. Значит, кто-то подошёл к воротам. Жданка отправилась открыть. Псов не утихомирила: мало ли какой человек явился ещё до солнца.
Она открыла калитку и увидела зарёванную сестру бывшего наймака Тита с двумя подростками. У Ждана было много наймаков, но с животинкой лучше всех управлялся Тит.
- С батюшкой твоим бы словом перемолвиться, - сказала женщина без приветствия, впопыхах. Потом стала быстро-быстро кланяться.