Не знаю, - это было холодное море в три балла, как я слышал. Тогда я слышал плохо, мал был. Часть звуков пролетала выше, иногда со свистом, чуть задев краями сдвинутых воздушных масс. Нет, точно - три балла и море холодное, Балтийское. Еще табличка на палке из песка торчала: больше трех баллов - не собираться!
Я не знаю, зачем мы туда поехали, и какие проблемы решали между собой взрослые: грустные или приятные. Думаю, последние, потому что много смеялись. Ну, и конечно не без первых, потому что взрослые иногда выказывали неудовольствие своим детям шумом и беготней, незамедлительно отправляя их в огород за красными противными жуками. Я как бы был в гостях и любопытства ради ходил за жуками вместе со всеми.
Из всей этой истории особенно запомнились краски: желтые, синие, белый песок.
Но речь не о деревеньке под Гвардейском в Калининградской области, откуда одним днем ездили на море...
Было жутко холодно от неожиданной встречи с лунной стороной жизни. Она никогда не видна до поры до времени. Нет, нельзя сказать, что мне в жизни не повезло с хорошими людьми. Очень даже повезло. Хорошие люди как островки. Их много, островитян... только... они сами островками...
Рома был прелестный человек. Чувствуется, он всей душой был на стороне праведности и открытости. Мы сошлись сразу. Тем более оба были безнадежно молоды и долговязыми, простыми рабочими и машиностроителями. Времена были застойные, но как-то было непонятно где.
Машиностроительный завод "Опыт", то есть его московский филиал на углу перекрестка улиц Щипок и Дубининская, был небольшим в сравнении с "Владимиром Ильичем", подпиравшим нас могучим плечиком. Но зато мы были экспериментальными и закрытыми. Цифровые замочки висели не только на всех местах снаружи и незаметные, но и кое-где изнутри, не говоря уже о собственных ртах.
Теперь, с чужих слов, стало понятно, какими мы были ненужными. Как "Энергия-Буран", где в отдельных детальках просматривается наш никчемный труд, наши страхи за успех, как оказалось, пустого предприятия.
В одной из четырех безнадежных ипостасей, изложенных выше, Ромка был небезнадежен. Термист по специальности, он учился в институте при основном заводе. На его рабочем месте всегда можно было обнаружить интересные книжки по сопромату или теории чисел. Он заглядывал в книги между делом. Иногда что-то объяснял и показывал в них. Было занимательно, и я многому учился. В то же время была охота повеситься в бесконечном ряду простых и не очень чисел.
К делу он относился настолько педантично, что некоторые начальники и мастера цехов стонали от его безумства. Всякий раз он напоминал и требовал, чтобы к каждому изделию, или к кучке подобных, обязательно был пятачок из той же стали с чистотой поверхности не менее зеркальной, чем сама лысина Андрея Николаевича.
Пятачок не Ромкина прихоть. Необходимый элемент технологической цепочки, выходящий контроль на твердость после термообработки изделия. Пятачок закладывается в печку вместе с тем изделием, которому он является родственником. Затем Ромка отдавал его на шлифовку, чтобы как следует залысили. И только после этого он приступал к иглоукалыванию. Потом пятачок отправлялся отдыхать. Весь в веснушках, он пребывал на мысе Форос в полном неведении о дальнейшей своей судьбе, пока его родственники не соберутся в большую семью невиданной до сих пор авиамодели.
Роман имел право требовать: в термичке он был в единственном числе мужеского пола на правах исполняющего обязанности начальника. Видимо, до конца учебы, что подтвердилось впоследствии. В прямом подчинении у него были три-пять женщин, иногда замеченных возле ванн. Мне казалось, они всегда что-то стирают в резиновых перчатках до локтей, тщательно завернутые в специальные ткани с головы до пят, как кубинские сигары, и в масочках на непонятных лицах. Женщин в них можно было узнать по характерному признаку бедер, выделенными завязками "на бантик" от непроницаемых фартуков.
Нет, оказывается, они воронили. Та же стирка, только в щелочно-кислых растворах.
"Ты чем вообще работаешь, головой?" - спрашивал он, намекая на местами вымазанное лицо. Его рыжие глаза всегда улыбались, как только я появлялся в термичке.
"А чем же?"
С этого места происходило невероятное. Тучи между нами сходились настолько стремительно, что его подопечным женщинам оставалось только разводить руками.
Я-то по молодости и присущей ей наивности полагал, что руки и голова никогда не смогут существовать порознь, он же утверждал первенство головы и вторичность рук.
"Как же так?" - спрашиваю.
"А вот так!" - незамысловато отвечал он.
В жестоких пятиминутках, что-то вроде блиц-турниров, армии валились с двух сторон с переменными числами. Иногда на своей половине задвинешь какого-нибудь слона на край диагонали с пешкой впереди для прикрытия, и ждешь-выжидаешь, как бы забыв о нем. В нужный момент, если действительно не забыл о собственной засаде в незаметном кустике, спасаешь сразу всю партию.
Редкие победы над Ромкой заставляли его обязательно отыгрываться при любых погодных условиях. Даже у пивного ларька на другом вертикальном углу перекрестка. Баталии иногда собирали заводских и делили их на две неравноценные силы. Ромкин численный перевес нас нисколько не пугал, просто мы отступали с боями.
Впрочем, силы оставляли обоих и неизбежно наступала необходимая передышка.
Ромка к тому времени стал полноценным начальником, но поздравить его вовремя не пришлось. Я ждал удобного случая. Нельзя же боевого товарища оставить наедине с такой невозможной ответственностью.
Как обычно изо дня в день продолжаешь ходить на работу. Нудно, конечно, но ходишь. Нудно всегда между интересами, между собственным интересом и заводским. И там и там жизнь представляется кипучей. И дорога между этими кипящими котлами кажется всегда нудной. До тех пор, пока не залезешь в один из этих котлов.
Справедливости ради, нудная дорога иногда кажется не такой уж и нудной. Иногда даже веселенькой кажется. От метро Павелецкая-кольцевая три трамвайных остановки до проходной. Рукой подать, как забежать в обеденный перерыв в заводскую библиотеку. По пути встречаешь много чего.
Вдоль трамвайной линии, где на Зацепе знаменитая Аннушка делала петлю вокруг Флора и Лавра, и возвращалась каждый раз на прошлое место происшествия, на Чистые пруды поганые, в те времена застойные стояли неказистые двухэтажные домики. Им было тогда, наверное, далеко за сотню лет. Они прижимались друг к дружке плотно, единым строем перед неизбежным сносом. В печальных глазах вторых этажей уже редко показывались последние пыльные примулы. Домики на пределе дрожащих сил держали каждый свой, как теперь говорят, торговый бренд: овощи, фрукты, вино, продукты. Именно в таком поэтическом порядке они располагались в другом конце Аннушкиной линии, полной всяческих мистических историй. Эти истории могли иметь печальное продолжение, если бы тот идиот в "Жигулях" на повороте с Садового кольца не сладил с управлением. Он, видите ли, не успел притормозить перед поворотом...
Как обычно в незаметной проходной завода поутру было многолюдно. Весело толкаясь, народ бедрами раскручивал вертушку, ВОХР строго выдавал номерные пропуска. Пройдя на территорию, я заметил Ромку впереди.
Громко окликнув, подбежал к нему с кучей поздравлений во все свое счастливое горло. Он тихо и благодарно припал к моему уху: