Луковкин-Крылов Вячеслав Алексеевич : другие произведения.

Ты меня любишь, лепишь, творишь, малюешь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Храм-то этот потом большевики снесли, а площадь, в память о, мечтавшем о счастье для нас, Иване Филипповиче Журавлёве, погибшем ради этого в сраженьях против тех, кто был с ним не согласен, переименовали в площадь его имени. Так что, казалось бы, чего было переименовывать-то, ты вначале создай что-то там, радующее душу, а уж потом только может быть и, но...
  
  Послушайте, увидел я тут как-то в интернете фото - 'Дворец на Яузе', что находится на 'Площади Журавлёва' да некий текст обо всем этом, и очень все это меня заинтересовало. Дело в том, что, родившись в начале строительства в нашей стране Коммунизма, я первые свои 23 года жил недалеко от тех мест и вот теперь тут о них в интернете! Интересно!
  
  Нет, но я вас умоляю! Был домом культуры московского электролампового завода (МЭЛЗ)А теперь значит 'Дворец на Яузе' И что? Ведь все мы знаем, что такое наша река Яуза, и какова в ней водица! Не дай бог из неё ни то, что испить, но и омовение-то совершать в ней не рекомендуется! Со временем-то она, может быть, и очиститься, но пока...
  
  Да я до сих пор ещё помню то, что и как там было, когда рядом был этот самый Дом как бы Культуры завода. Помню ещё, как, выходя из вполне себе цивильного помещения станции метро 'Электрозаводская', приходилось нам всегда идти потом вдоль забора по довольно-таки широкому и заасфальтированному, но страшно заплёванному и замусоренному пространству, уводящему нас от станции метро под своды дико пахнущего мочой тоннеля под Казанской железной дорогой. . .
  
  О, это пространство вдоль забора, где стояли продуктовые фургоны, тележки с мороженым, пирожками, газированной водой и прочей снедью! На асфальте всегда валялись обёртки от мороженого, недоеденные куски пирожков, спички, окурки, "пятаки" от водочных бутылок, обрывки газет с громкими лозунгами и призывами, а вокруг была неистребимая вонь растоптанных ручейков.
  
  Из-под фургонов по истоптанному зимой и летом асфальту тянулись вонючие ручейки, которые приходилось перешагивать или растаптывать. Живущие во всем этом, от культуры далеко отстоящем, мы относились к этому как к само собой разумеющемуся. Правда, иные из нас, шарахаясь ото всего этого само собой разумеющегося, как от издёвки, не ленились обходить все это стороной, но слишком уж тотальна была вонь тех ручейков, и потому проще было, не обращая на них внимания, быстренько и бодренько двигаться по ним вперёд, в надежде на то, что вот где-то там впереди сейчас все будет не так уж и мерзко.
  
  Да, и вот ещё этот забор, за коим уютно устроилось какое-то административное учреждение районного масштаба. Это было некое добротно и основательно сколоченное ограждение с глухим деревянным основанием, из коего вертикально вверх, с промежутками между ними в крупную ладонь, солдатами вздымались мощные доски, которые сверху - от одного опорного столба до другого - были схвачены эдакими как бы успокаивающими вас игриво-резными дощечками. Этот забор как бы охранял это здание и от помойного асфальта, и от нас, шагающих с перекошенными от омерзения лицами в сторону своей улицы 'Гольяновская'.
  
  И тянулся этот забор до самого туннеля, и всегда как бы направлял нас в его сторону, где всегда было холодно как-то и гулко, как в каземате каком-нибудь, а пахло рельсами и дорогой, уносящей поезда с людьми недовольными такой жизнью туда, куда Макар телят не гонял. И помню я все это как нечто, во что упирался я всегда, как только выходил из метро. По временам я даже в существовании самого этого Дома Культуры, который находился где-то там, на площади им. Журавлева, сомневался. О, это как бы цивильно заасфальтированное пространство, что приходилось постоянно преодолевать, если при выходе из метро направо, то, чтоб добраться до дому, если же налево, то для того, чтобы пообщаться с культурой на площади им. Журавлева.
  
  То же самое и про площадь. Дело в том, что когда-то, когда нас с вами ещё и на свете-то не было, называлась эта площадь Введенской. По имени расположенного здесь Введенского храма XVIII века. Храм-то этот потом большевики снесли, а площадь, в память о, мечтавшем о счастье для нас, Иване Филипповиче Журавлёве, погибшем ради этого в сраженьях против тех, кто был с ним не согласен, переименовали в площадь его имени. Ну и что? Где ото всего этого переименования-то 'счастье для всех', о котором так мечтал Иван Журавлев?
  
  И помню я, как меня ото всей этой картины маслом колбасило! Однако со временем притерпелось, и я привык. Все это стало для меня как бы чем-то родным и близким для меня. И даже ту вонь стал я воспринимать как нечто дающее мне ощущение уюта и покоя на душе. Тем более что только там, прежде чем идти до своей родной 'Гольяновской' пёхом-то, всегда и отлить можно было. Это сегодня везде нам туалеты понаставили, а раньше было так, как я это и описываю. Да, да, да, все это именно так и было когда-то. Ну а сегодня, значит, это у нас теперь будет 'Дворец на Яузе'. Но чего было переименовывать-то, ты вначале создай вокруг что-то там, радующее душу, а уж потом только может быть, а то, что было вокруг того раньше, то это ж ещё не значит, что теперь-то уж вокруг этого 'Дворца на Яузе' все у нас будет вокруг, то, что надо.
  
  И вот, пришел я теперь после посещения площади имени И. Журавлева, где стоит теперь там тот самый 'Дворец на Яузе' домой, а мои смотрят по телеящику какой-то там фильм. И музыка там!.. Потом вдруг пенье А. Серова.
  'Ты меня любишь лепишь творишь малюешь
  О это чудо ты меня любишь
  Ты меня любишь лепишь творишь малюешь
  О это чудо ты меня любишь...'.
  
  Весь охваченный такой радостной вестью, я вначале было остолбенел ото всего этого.
  
  - О это душу раздирающее пенье! - но потом я вдруг сообразил, что фильм-то этот всего лишь про бандюков. О! Это меня несколько успокоило!
  
  - Ничего ж нового! - усмехнулся я, и тут же перед моими глазами вновь поплыло то наше житьё-бытьё.
  
  Да, кстати, тут вот что ещё напрашивается прибавить ко всему сказанному. Об авторе стихов этой песни. Казакова Римма Федоровна родилась в Севастополе и чуть ли ни в те же самые года, что и я. Изначально девушку звали Рэмо, что означает 'Революция, Электрификация, Мировой Октябрь'. Но в двадцатилетнем возрасте она решила взять более благозвучное имя Римма. Отец будущей поэтессы, Федор Лазаревич, был военнослужащим, а мать, Софья Александровна Шульман, трудилась на должности секретаря-машинистки.
  
  Свои детские годы Римма Казакова провела, преимущественно, на территории Беларуси, в том числе непростое военное время, а затем ее семейство переехало в Ленинград. Там девушка поступила в Ленинградский государственный университет (на исторический факультет), и по завершении учебы получила распределение на Дальний Восток.
  
  Именно тогда Казакова, которую мама с детства называла 'Римусей', решила поменять имя. Как впоследствии признавалась поэтесса, ее родители были немного 'сдвинутыми' коммунистами, и потому посчитали аббревиатуру Рэмо вполне подходящим именем для дочери. Но ехать с таким именем в российскую глубинку, чтобы преподавать там историю, девушка однозначно не хотела. Тогда она и отправилась в ЗАГС.
  
  Там выпускнице пединститута заявили, что у нее хорошее революционное имя, и менять его негоже. Но Казакова не сдавалась. В заявлении она написала, что Рэмо - это аббревиатура сродни ВЦСПС, ЦПКО и тому подобному, а не человеческое имя. В результате сотрудники ЗАГСа все же сдались под напором молодой преподавательницы и позволили ей стать Риммой.
  
  Очень, знаете ли это интересно - 'лепишь творишь малюешь о, это чудо, ты меня любишь'!
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"