"Мы, нижеподписавшиеся смерды, сим документом удостоверяем, что господин наш - Арачеев Николай Земеич - судом нас судит дюже немилосердным, стегает плеткою день ото дня, калеными печатями клеймит и прочие жестокости творит, такие, что люд наш деревенский от той неволи стонет и притеснения всяческие испытывает. А девок он так любит сечь и разные другие непотребства он с ними вытворяет, что писать здесь о блуде этом нет никакой христианской мочи. Ваше Высокоблагородие, письмом мы этим сообщить хотим..."
- Хотите, гады, - верещал взбешенный Арачеев, - чтобы вас всех в колодках до зимы держал? Нагайкой каждый день по сотне рах спину ласкал, а? Ишь, грамотные, каждый чай не больше буквы знает, а вот как кляузу складно написали. Мне даже завидно, хоть пять годов в университете книжки изучал.
Стояли молча крепостные, тоскливо головы косматые понурив. И только староста - смельчак от возраста немалого - тихонько произнес:
- Так и по сотне не получится.
- Эт ты с чего, Ефим, таким алгебраистом стал, - мгновенно отреагировал помещик, - тебе и десяти ударов хватит: пожил уже, пора и честь знать.
- Так то не я, - отважно шамкал дед, - то ваш приказчик - Андронос Цехалыч - привез вчера повозку новых розг с нагайками и плетками в придачу.
- Для вас старался, старая зеленка, чтобы разум в головы через загривок вам вбивать...
- Так плетки лазерные, с атомным мотором. Такой разок махнешь, и просека в лесу. А вы - пороть нас. Напоритесь, и не останеться в деревне никого.
Задумался хозяин, и в мыслях подбородок почесал.
- Эх, басурманский осьминог, - вскрикнул в сердцах, - ведь знал, что обитателя морского, с другой планеты, на работу брать совсем нельзя. И правду говорят: альдебаранцу жизнь - то русскому хуже последнего несчастья. А он ведь топливо космическое мое потратил, сволочь.
И Арачеев, так нелицеприятно отзываясь о приказчике, ушел на задний двор и вскоре вернулся, с мягкой зеленой плотью в руках.
- А вот и он, - сказал, Андросом Цехалычем потрясая, - и им я вместо плеток и кнутов на ваших спинах буду рисоваит узоры и вдалбливать порядки и законы.
Увидели крестьяне шипастые щупальцы, ужас пробежал по их серым лицам. И общую мысль высказал главный из них - Ефим.
- Мы, барин, лучше на поля пойдем, а то стогов скопилось... Да и как мир наш без антивещества.
Отправились все смерды возделывать антиматерию, а Николай Земееч долго смотрел им в след.
- И что за глупости вокруг творятся? - сказал он сам себе, - не просвещенный девятнадцатый, а какой-то тридцать третий век.
- Пусти, хозяин, - пропищало чудо - зеленое, шипастое и в мерзкой слизи, - а то подам я в профсоюз наш - осьминожий, и потеряешь ты от штрафа много денег.
Хозяин же раздумавать не стал: пошел в амбар, длиннющую розгу в укромном уголке нашел, да высек несчастное созданье, как сотни раз до этого он девок тут немилосердно сек. На следующий день купил он воз привычных плеток, на поле приказал пшеницу посадить, и век тридцать какой-то предвратился в норамльный девятнадцатый. Вот только барин Николай Земееч приловчился вечерами не девок крепостных, а всяких обитателей морских пороть.