Аннотация: Гаера контузило на чеченской войне, он потерял память, дом, да и всю свою жизнь, но зато нашёл в городском фонтане русалку.
* * *
Городок - маленький, старинный, южный - лениво раскинулся вдоль побережья самого синего в мире Чёрного моря. Именно здесь Гаер твёрдо решил закончить остобрыдлый ему жизненный путь.
Этот путь должен был оборваться ещё лет двадцать назад, в чеченских угрюмых горах, но тогда Гаеру повезло. Или не повезло - это уж как посмотреть.
Гаеру не было ещё и сорока, но выглядел он на все шестьдесят, чему очень способствовала сивуха, выжигавшая ему кишки и остатки мозгов. Кстати, "Гаер" - это была его собственная фамилия, а не кличка, о чём не знал никто, кроме ментов, которым он то и дело послушно предъявлял замызганные "документики" в полиэтиленовом пакете - паспорт, справки об освобождении и справки из психушки.
Гаер успел побывать везде, даже на войне, где его контузило до комы в первый же месяц после дагестанской учебки.
Тогда ему было девятнадцать. В коме он пролежал две недели, а потом его целый год мурыжили по разным военным госпиталям. Это был последний счастливый год его жизни, когда о нём кто-то заботился, лечил его и кормил.
Когда он, сам себя не узнававший в зеркале, худой, обритый под "ноль", со шрамом на затылке, вернулся из последнего по счёту госпиталя домой, в большой сибирский город, оказалось, что там его никто особо не ждёт.
Родительскую квартиру после смерти мамы - ещё до армии - Гаер делил со старшей сестрой, которая за время его службы и госпитальных скитаний успела выскочить замуж и родить пацанов-двойняшек. Сестра уговорила Гаера, как ветерана-льготника, подать документы на расширение жилплощади. Он беспрекословно отнёс бумаги в райисполком, но расширения "двушки" до "трёшки" не дождался, потому что сел. Дружбаны "с района" по пьяни уболтали его просто постоять на стрёме, пока сами взламывали продуктовый ларёк. По пьяни Гаера можно было уболтать вообще на что угодно - стакан водяры превращал его контуженные мозги в холодец. Когда незадачливых бандюганов повязали менты, ушлый адвокат, нанятый родителями дружбанов, так же легко уболтал Гаера взять организацию грабежа на себя - ты, мол, ветеран войны, тебе дадут условно. Гаер уже не был пьян, но всё равно согласился - друзей ведь всегда надо выручать.
Друзья сели на полтора года. Гаер - на пять лет.
Когда же он попал под амнистию и вернулся домой, выяснилось, что сестра приватизировала на себя полученную за его счёт "трёшку", подмазав кого-то в райисполкоме. И родила ещё девчонку, которой не сравнялось и трёх месяцев. В хате стоял шум и гам, Гаер растерянно помялся у порога, да и побрёл обратно к вокзалу. Собственные дети были для его сестры важнее непутёвого братца, и Гаер счёл это совершенно справедливым и правильным. Это же дети! Пускай живут, а он перетопчется.
Так всё и покатилось. Вокзал, общага, зона, психушка, снова вокзал, теплотрасса, зона, психушка, спецприёмник...
Гаер сам иногда удивлялся своей живучести. Его не сожгла сивуха, не задушил туберкулёз, его не поставили на перо урки на зоне и не забили ногами гопники в подворотне. Большая часть его нынешнего существования протекала в каком-то туманном мареве, голова кружилась и постоянно ныла, как гнилой зуб, но всё это давно стало ему привычным. Он даже сумел добраться до маленького южного городка, раскинувшегося между горами и морем, городка, в котором он решился наконец умереть, хоть и знал, что это грешно. Грешно, но легко. Всё, что ему надо было для этого сделать - просто войти в тёплое ласковое море, чтобы оно приняло его, как материнские руки.
Гаер мало что помнил теперь. Он забыл имена сестры и матери, название города, в котором вырос, и даже таблицу умножения. Но иногда эти забытые имена, названия или строки из песен вдруг поднимались из глубины его искорёженной памяти сами собой, словно вынесенные прибоем.
Именно у моря, сидя на обломке бревна и зачарованно глядя, как волны одна за другой набегают на гальку, Гаер вспомнил, как в школе биологичка объясняла - мол, состав морской воды ближе всего к составу человеческой крови. И вообще всё живое вышло из моря.
Ну а он вот собирался в него войти... и остаться в нём.
Люди в городке оказались добры к нему. Он никак не мог поверить в это, потому что после стольких лет скитаний по стране всегда привык ждать от людей только дурного - так затравленный бродячий пёс шарахается от ласково протянутой руки. Но здесь, в первый же день, когда он сидел возле городского фонтана и побирался, ему не только щедро набросали в его потёртую кепку монет и бумажек, но и натащили целый пакет еды - куски лаваша, кисти винограда, чёрного, матово поблёскивающего, и круглую оранжевую хурму.
Виноград назывался "Изабелла" и рос тут повсюду, как и хурма. А фонтан, возле которого он столь удачно обосновался, назывался "Дельфин и русалка" - дельфин выгибал свою каменную спину над такой же каменной зеленоватой русалкой, тянувшей к нему тонкие руки и улыбавшейся застенчивой улыбкой.
Лукавое личико этой скульптуры - вплоть до ямочек на щеках - показалось Гаеру странно знакомым, и это сходство невесть с кем долго мучило его. Потом он всё-таки вспомнил - русалка в фонтане была как две капли воды похожа на девчушку Тасю, с которой он гулял до армии. До Чечни и контузии. Тася обещала его ждать, но, конечно, не дождалась. Кто бы её винил? Только не он.
Во всём, что с ним случилось, виноват был только он сам. Гаер покорно нёс груз этой вины, не открещиваясь от неё, лишь вновь и вновь заливая её палёной сивухой. Но пора было положить этому конец. Давно пора. Вот только бы ещё несколько дней понежиться под горячим южным солнышком.
- Под солнцем южным, как под грудью у мадам... - скороговоркой пробормотал Гаер, опуская руки в фонтан. В голове у него будто завертелась древняя кассета "Сони". - Немного жарко, но до одури приятно... и все фланируют под им туда-сюда... а я фланирую под им туда-обратно...
Он даже счастливо рассмеялся, довольный тем, что вспомнил эту дворовую залихватскую песню, но тут же покаянно притих. Молодая загорелая курортница в ярком сарафане, тащившая за собой девочку лет пяти в панамке и с совочком, возмущённо на него глянула и обогнула по широкой дуге.
Ещё бы, такое вонючее чучело восседает в самом центре города. Да ещё и руки в фонтан суёт, и чего-то там подвывает, тварь!
Нет, пора было завязывать с такой поганой жизнью. Хватит уже детей и мамашек пугать.
В этот вечер Гаер даже не принял своей обычной дозы, хотя на чекушку-то собранных им монет вполне хватало. Жил он как чмо, но уйти хотел человеком.
Южная ночь наступила быстро, как из пушки - р-раз, и тьма. Зажглись уличные витые фонари и разноцветные гирлянды, обмотанные вокруг огромных платанов. Из кафе "У Ашота" понеслись тягучие армянские мелодии. Гаер улыбнулся, заслышав их. С Ашотом он успел познакомиться - как раз тот и вынес ему лаваш и даже предложил ночевать у него в подсобке, но Гаер на всякий случай торопливо отказался.
Он давно отвык доверять кому бы то ни было, хотя Ашот казался мужиком незлым.
Гаер присел на парапет фонтана и вновь загляделся на каменное личико русалки, так похожей на Тасю. Это личико с острым подбородком и тонким профилем вдруг показалось ему грустным, несмотря на весёлую улыбку. Гаер растерянно заморгал.
- Ты это... не грусти, - шёпотом сказал он.
И тут погас свет.
Погасли фонари и гирлянды. Яркие вывески и витрины магазинов тоже погасли. Завсегдатаи Ашота возмущённо загудели, когда музыка оборвалась, но вскоре на крыльце кафе заплясали огоньки припасённых Ашотом свечей, а те же гуляки хором запели свои заунывные мелодии уже безо всякого там караоке. Выходило даже красивее, чем раньше.
"Круто", - отрешённо подумал Гаер и встал с парапета.
В последний раз он поднял глаза на каменную русалку.
И сам окаменел.
Русалки на месте не было. Точнее, она была - но уже не каменная, а живая - сидела себе на постаменте под дельфином, плеща хвостом по воде. Её пушистые кудри развевал лёгкий ветерок, маленькие острые груди задорно торчали вверх, и улыбка тоже была задорной.
Гаер зачарованно поглядел сперва на её улыбку, потом - ниже, потом, смутившись, - на волны, бегущие от поплёскивавшего хвоста, и ошалело выдохнул:
- Белочка...
Тихий смех русалки прозвучал музыкой.
- Кто, я? - живо осведомилась она, продолжая болтать в воде хвостом, как девчонка - босыми ногами, и склонила растрёпанную головку к зеленоватому округлому плечу.
- У меня - белочка, - машинально разъяснил Гаер, кое-как собрав остатки мыслей в кучу. - Белая горячка то есть. Допился. А ведь сегодня и не пил совсем.
Русалка снова рассмеялась.
- Ты смешно-ой... - пропела она задумчиво. - Ты всё время тут сидишь зачем-то... и смо-отришь на меня.
- Я побираюсь, - честно ответил Гаер. - Мне дают деньги, и я покупаю бухло. Я без этого не могу. А на тебя я смотрю, потому что...
Он хотел рассказать про Тасю, но запнулся и замолчал. Кому это могло быть интересно? Явно не приглючившейся ему русалке.
Голова у Гаера ужасно болела. Прямо-таки трещала, требуя, чтобы её уже или оторвали нахрен, или выдали обычную дозу сивухи.
- Щас, - пообещал голове Гаер. - Щас-щас. Уже скоро.
- Скоро - что? - с любопытством поинтересовалась русалка.
Гаер опять промолчал.
Так и не дождавшись ответа, русалка жалобно протянула:
- Я хочу в мо-оре... Надоело мне тут!
И она недовольно посмотрела на продолжавшего висеть над нею каменного дельфина, а потом - на Гаера, который вдруг брякнул:
- А мне вот тоже надо... в море. Я как раз собирался. Так что могу... отнести.
И вправду, почему не отнести, если девчонка так скучает? Гаер вполне её понимал. Он не понимал только, как она оказалась в фонтане, но это было совсем неважным. Какая разница, если это всё равно глюк его лопающихся мозгов?
- Ой, правда?! - восторженно вскрикнула русалка и забила по воде не только хвостом, но и руками. - Ты можешь? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
- Плыви тогда сюда, что ли... - кашлянув, сказал Гаер и неловко протянул ей руку.
Его смущала её невинная нагота, а ещё он невыносимо стыдился вони, исходившей от собственного немытого тела и грязной одежды, вони, к которой он сам давным-давно притерпелся. Однако русалку явно не смущало ни то, ни другое, и она с улыбкой ухватилась за его плечи.
Русалка оказалась каменно тяжелой, совершенно мокрой и пахла водорослями. Чешуя её была гладкой и скользила под его ладонями, словно он нёс крупную рыбу. Влажные пряди её длинных волос липли к его лицу и щекотали ему нос, твёрдая грудь прижималась к его груди. Его одежда насквозь промокла. Но Гаер всё терпел.
Цепко обвивая его шею обеими руками, русалка возбуждённо и радостно тараторила ему в самое ухо:
- Ой, я теперь буду плавать в настоящем море и качаться на волнах, да? А дельфинчик без меня, наверное, скучать будет... хотя нет, ему скучно не бывает, он же ненастоящий!
Угу, значит, дельфинчик ненастоящий, а она - настоящая?!
Голова у Гаера окончательно пошла кругом, и он вынужден был присесть на подвернувшуюся очень кстати скамейку, мимолётно поражаясь тому, что рядом с ними всё ещё не было ни души, даже подгулявшие курортники куда-то подевались. И фонари по-прежнему не горели. И вообще, всё происходящее казалось ему сном.
Не только казалось, но и являлось. Где это видано, чтоб каменные русалки в фонтанах оживали?!
Белочка, точно белочка...
"Белочка" недовольно заёрзала у него на коленях.
- Пойдём уже дальше, а? Ты что, сильно устал?
- Нет, - прохрипел Гаер, послушно подымаясь с места.
До городского пляжа оставалось ещё метров триста - вдоль бетонного забора, а потом по аллейке среди кипарисов.
- Я могу тебе спеть, хочешь? - заботливо предложила русалка, кладя голову ему на плечо. - Чтобы нам было веселее идти!
Гаер совершенно не удивился, когда русалка в его руках запела что-то очень знакомое. Он не знал, что, но это было прекрасно. Хотя идти стало не то, чтобы веселее, - напротив, сердце у него так и защемило... не веселее, но легче уж точно.
- Песнь моя-а летит с мольбо-ою тихо в час ночно-ой... В рощу лёгкою стопо-ою ты приди-и, друг мой... - самозабвенно заливалась русалка вполголоса. - При луне-е шумят уныло ли-истья в поздний час, и никто, о друг мой ми-илый, не услышит нас...
"Если б услышали, - подумал Гаер с невольной ухмылкой, - сразу бы в обезьянник увезли".
В лицо ему ударил свежий ветер, пахнущий йодом и солью, так же, как упругое тело в его руках, и послышался отчётливый мерный шум. Гаер знал, что это такое.
Это шумели волны, накатываясь на берег.
Русалка оборвала песню, прислушалась и вся напряглась, вытянув стройную шею.
- Ой! Ой! - она восторженно забилась, едва не опрокинув Гаера наземь. - Море! Это море!
Еле переведя дыхание, Гаер кивнул и степенно подтвердил:
- Оно. Сейчас придём. Потерпи уже, егоза ты эдакая.
Руки у него затекли, спина прямо-таки разламывалась, в голове будто молот бухал, но на русалку он не сердился. Даже если она ему приглючилась, всё равно перед смертью он был невыразимо рад увидеть такой глюк.
Держать в руках такое чудо.
Он невольно ускорил шаги, потом почти побежал, задыхаясь.
Сразу за поворотом дороги развернулось море - во всю свою необозримую ширь, сверкающее под таким же необъятным звёздным небом.
Гаер снова остановился, боясь выронить русалку - сердце у него так и рвалось из груди.
- Щас. Щас, девочка, погоди, - с трудом выговорил он.
Русалка, как ни странно, сидела смирно, свернувшись клубочком в его руках и теребя тонкими пальцами спутанные седеющие волосы на его затылке.
Гаеру вдруг до ознобного жара стало стыдно перед этим волшебным существом за собственную нечистоту и неуклюжесть.
- Почему... почему ты доверилась мне? - горячо выпалил он. - Я же такой... - Он запнулся, подбирая слова, не нашёл и горько закончил: - Я никто.
- Нет! Ты очень добрый! - убеждённо возразила русалка и коснулась его заросшей щеки прохладной ладошкой. - Ты сам был голодный, а с бродячей собачкой поделился булкой, которую тебе дали, я же видела! Я знала, что ты мне поможешь!
Гаер почувствовал, как у него защипало в глазах. Всё, теперь он точно мог спокойно уходить.
Эта девочка безмятежно уплывёт вдаль - искать себе подобных, а он тихо опустится на дно, и будет лежать там, лежать, слившись с этим вечным морем...
Гаер шагнул в полосу прибоя и пошёл вперёд, рассекая воду. Идти стало гораздо труднее, его пошатывало и покачивало, ноги скользили по каменистому дну. Русалка почему-то всё ещё не торопилась отстраняться, продолжая обвивать руками его шею.
Наконец Гаер остановился. Вода доходила ему до пояса. Тяжело дыша, он разжал онемевшие руки.
- Всё, - выдохнул он. - Давай, девочка. Плыви.
Тихонько засмеявшись, русалка стремглав соскользнула в море.
Как же это было прекрасно - смотреть, как она резвится в мерцающей тёмной воде, отражавшей свет высоких звёзд, грациозно ныряет и плещется!
Гаер даже дышать перестал.
Наконец русалка повернулась, подплыла к нему и снова уцепилась за его плечо, весело болтая хвостом в воде. В её широко распахнутых глазах тоже отражались звёзды.
- Спасибо тебе, - улыбнулась она беззаботно и нежно. Её влажные пальцы опять коснулись его небритой щеки. - Ты такой хороший. Ты устал? Почему ты так смотришь?
- Щас... отдохну... - с трудом выговорил Гаер. Горло у него сжималось.
Русалка перестала улыбаться и наморщила лоб. На её лукавое личико словно тень набежала.
- Мне не нравится, как ты это говоришь, - настороженно произнесла она, испытующе вглядываясь в лицо Гаера. - Когда ты согласился нести меня, ты объяснял, что тоже собираешься к морю.... Зачем?
- Мне нужно...
"...Искупаться", - хотел соврать Гаер, но под её пристальным взглядом сказал чистую правду:
- Утопиться.
Она не испугалась, как он ожидал, а лишь недоумённо вскинула тонкие брови:
- Зачем? Ведь ты всё равно никогда не станешь одним из нас. Ты - человек.
- Я давно уже не человек, - тяжело сказал Гаер. - Я алкаш. Бродяга. Побирушка. Какой я человек? Я сидел в тюрьме и в психушке, у меня никого нет, и я никому не нужен, даже себе. Я хуже помойной крысы. Зачем мне жить?
Русалка помолчала, продолжая сосредоточенно его рассматривать.
- Ты несчастен? - спросила она так же испытующе. - Почему ты не можешь стать счастливым? Это же так легко!
Легко?!
Гаер засмеялся. Собственный смех показался ему похожим на воронье карканье, он не хотел пугать русалку, но продолжал захлёбываться этим страшным смехом - пока не поднёс руку ко рту и не прикусил себе костяшки пальцев до крови. Только тогда он смолк, жадно хватая ноздрями солёный воздух и покачиваясь в воде, как пьяный.
- Меня не убили на войне, - хрипло сказал он, устало глядя в бездонные глаза русалки. - Лучше бы убили, потому что у меня в башке всё разрушилось, понимаешь? И всё вокруг тоже... разрушилось. Я начал жрать водку, потому что так мне легче, и только тогда я становлюсь счастливым. А ты - просто мой глюк, девочка. Давай, плыви отсюда и не мешай мне сделать то, что я хочу.
- Какая ерунда! - нетерпеливо перебила его русалка и вскинула руку, бесцеремонно дёрнув Гаера за волосы. - Наклони сюда свою... разрушенную голову. Всё же можно так быстро поправить. Что ты как маленький, вот прямо сразу рассказать не мог...
Гаер окончательно перестал что-либо понимать. Он послушно нагнулся, подставив русалке свою разламывавшуюся от боли башку, и её узкие ладони крепко сжали ему виски. Огромные звёздные глаза оказались близко-близко, а тёплые шелковистые губы на миг прижались к его потрескавшимся губам.
На миг - между морем и небом.
Когда её губы и руки разомкнулись, Гаер зашатался, совершенно потеряв равновесие, и плюхнулся бы в воду, если бы русалка, ликующе смеясь, не поддержала его под локоть.
- Ну вот... - удовлётворённо сказала она, рассматривая его. - Теперь с тобой всё в порядке.
"Да что в порядке-то?!" - едва не взвыл Гаер, но ошеломлённо захлопал глазами, прислушиваясь к себе.
Голова у него не болела - впервые за двадцать долгих лет! Он пощупал свой затылок - корявый старый шрам, уродовавший его после операции, тоже куда-то исчез.
- Спроси меня... - прошептал Гаер умоляюще, с отчаянной надеждой. - Спроси меня о чём-нибудь, девочка!
В голове его враз будто загалдели сотни людей, которых он когда-либо знал - живых и погибших, настоящих и выдуманных... они хором и наперебой кричали: "Ты помнишь меня? Это я! Ты же меня помнишь? Вспомни меня! Вспомни! Это же я, я!"
- Сколько тебе лет? - живо спросила русалка, улыбаясь во весь рот. - Как тебя зовут, я и так знаю. Ты Гаер.
- Я родился в семьдесят шестом, - быстро ответил Гаер. - Значит, мне тридцать семь. Пушкина убили на дуэли как раз в тридцать семь. Это было в Петербурге, на Чёрной речке. "И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал... что в свой жестокий век восславил я свободу... и милость к падшим призывал"... Это он написал. Пушкин. - Гаер чуть передохнул и продолжал, спеша и захлебываясь этими налетающими, как лавина, словами. - Когда я был в пятом классе, мама возила нас с сестрой в Ленинград, и мы были в квартире Пушкина, на Мойке. Набережная Мойки, двенадцать. Мама плакала, когда экскурсоводша рассказывала про дуэль. И сестра тоже плакала. Надо ей написать, вдруг она меня ищет. Её зовут Даша, а мама умерла. Давно, в девяносто втором, я тогда ещё школу не закончил... Я помню. Я всё помню! Что ты сделала со мной?
Он крепко стиснул обеими руками хрупкие плечи русалки - наверное, больно стиснул, но она даже не поморщилась. Она вновь весело засмеялась:
- Я просто вернула тебе тебя, вот и всё.
- Господи помилуй... - Гаер кое-как разжал пальцы. - Как я теперь выгляжу? Как... прекрасный принц?
- Не-ет... - задумчиво ответила русалка. - Как раньше. А ты хочешь... как принц?