Аннотация: А это рассказ из другой серии - о поисковой работе и мертвых... Тем, кто влюблен в поисковую работу так же, как и я, - сюда!
Небо, запах дыма, ветер...
Облака... Холодное весеннее солнце...
Она закрыла глаза.
Тело болело - но она едва ощущала эту боль: земля грела ее, - и, вместе с шумом близкого, но невидимого ручья, все отступало, повинуясь мягкому напряжению.
Ветер играл сухими стеблями травы, напоенными особым весенним ароматом с едва уловимыми оттенками талого снега. Впрочем, земля была еще холодна, и лежать ночью в палатке, укутавшись с головой в спальник, было пыткой, - но сейчас полдень, и почва немного прогрелась.
Запрокинув голову, она вглядывалась в черно-синюю глубь неба и в облака, пытаясь разглядеть в них что-то знакомое и далекое.
Позади нее темнел черный оскал воронки, с влажной каймой отвала. Левее - клеенка с разложенными на ней останками.
"Сколько же все-таки здесь наших? По берцовым - вроде бы двое, но вот по черепам - трое, плюс одна лишняя нижняя челюсть... Впрочем, лишняя ли? "
Встав с корточек, вздохнув, она взяла щуп и, опустившись по пояс в яму, стала методично пробивать стенки. Увы, - ни на одно ее движение не было отклика. Но она все же сняла немного с боковин, и, только окончательно убедившись, что все чисто, отложила в сторону инструмент.
Тогда она вернулась к останкам, и стала аккуратно собирать в мешок. Впрочем, торопиться было некуда - хотя в лагере, наверно, все уже давно отобедали, есть ей абсолютно не хотелось. Странно, но на копе о голоде вспоминается в последнюю очередь.
"А вам-то, бедолагам, ничего больше не попробовать". - Вздохнув, подумала она, глядя в пустые глазницы черепа, который держала в руках.
В глубине темной глазницы блеснула искра.
"Ничего удивительного - ведь они лежали в мокрой глине" - машинально подумалось ей.
Положила череп в пакет, она собрала останки - и не спеша направилась в сторону лагеря.
Идти было всего ничего - пройти по овражку, потом две переправы через ручей, подъем - и лагерь.
Первый ручей она миновала быстро - он был неглубок, где-то по щиколотку.
Со вторым было хуже.
Течение здесь было приличное, да и глубина нормальная - для мужчины, но она-то была невысокого роста, и потому вода доходила ей до колена.
Ну, а поскольку время позволяло, она решила подняться выше по ручью и найти где глубина будет мельче.
Она успела отойти метров на сто пятьдесят от переправы, как вдруг ей показалось - мешок стал заметно тяжелей.
Ну, конечно, - ведь сколько она намучилась, поднимая их, с девяти утра билась, пока их нашла и все такое... Она ж не "мужик-экскаватор", и некоторые вещи ей даются заметно тяжелей, чем остальным.
Скинув мешок с плеч, она опустилась на невысокую кочку, вытянув вперед ноги. Солнца здесь не было - его скрывали деревья. Вообще здесь было как-то особенно неуютно и сыро. Промокшая от пота одежда липли к телу.
Внезапно сквозь ветви пробился луч света, и, вонзившись в стеклянную поверхность воды, раскололся о косу гальки, разделив ручей на два потока.
И на этой полосе из камней и грязи, вытянув окровавленные руки, лежал мужчина.
Она не видела его лица - только спину и руки. Вода плескалась о них, взбиваясь бело-красными бурунчиками, смывая темную жидкость. Нижняя часть торса и ноги были в воде.
Он не шевелился.
Одежды на нем почти не было - не считая обрывков чего-то, напоминавшего шинель.
Не веря своим глазам, она попыталась его окликнуть, но тот даже не пошевелился.
Секунду она размышляла, словно не зная, как поступить, а потом все-таки решилась и, переступив через воду, подошла - именно подошла, а не подбежала - к нему.
Нагнувшись, коснулась волос.
Светло-пепельные, они были, как и тело, испачканы кровью.
Только тут она увидела - кровь стекала из глубокой раны на голове. Массивный осколок пробил затылок, и бурым, почему-то ржавым куском выступал из плоти, окруженный буро-серым месивом и осколками кости..
"С такими ранениями не живут".
В ужасе она отшатнулась назад, как вдруг мужчина вздрогнул, приподнялся на локтях, и, обернув к ней худое, перепачканное грязью и кровью, лицо с неестественно белыми зрачками, в которых на секунду отразились белые куски неба, черные пальцы ветвей и ее побелевшее от страха и отвращения лицо, и, не дожидаясь ответа, протянул руку со сведенными судорогой пальцами.
- "Держи".
Она не ответила. Ей было действительно страшно. Тогда он ухмыльнулся, и сквозь зубы процедил:
"Что, брезгуешь?"
Она не ответила. Только нервно дернула головой, словно пытаясь что-то сказать.
"Держи же!!"
Пытаясь перебороть невыносимую тошноту, окаменев от ужаса, она продолжала стоять, не в силах пошевелиться.
Тогда он сам схватил ее кисть своей ("скользкие, холодные, неприятно мягкие пальцы"), и с силой сжал.
И исчез, словно и не было его вовсе.
Вода влажно чавкала о песок, смывая последние завитки крови.
С трудом, не в силах поверить самой себе, она разжала ладонь.
Медальон!
Черный бакелитовый пенальчик касался ее кожи, словно кусок колючего льда - льда из боли и одиночества. Казалось, он поглощает ее тепло - так холодно и странно зябко ей стало.
Но она поняла.
Опустившись на колени, руками и совком она принялась разчищать гальку, пока не показалась темная боковина черепа и острый излом - уголок скулы.
Когда она, наконец, повернула в лагерь, в ее мешке лежали четверо бойцов.