Если будет дождь, если мой самолет не взлетит - Я останусь здесь целовать твои руки. Если будет гроза, я закрою глаза, И останусь с тобой. Может быть, навсегда... (c) Майк Науменко
"...экипаж приветствует вас на борту... совершающего рейс Москва - Nowhere. Расстояние... время в пути... расчетное время прибытия в аэропорт Nowhere..."
Поток невостребованной информации сливается в бубнящий фон. Какая мне разница куда я лечу и сколько времени проведу в пути? Я лечу не куда, а откуда. Я лечу не за чем, а от чего. Я лечу не к кому, а от кого. Я лечу, потому что больше не могу делить себя пополам. Я просто лечу, потому что на месте оставаться уже нельзя.
Ну, что? Полетели?
"...пристегните ремни..."
Самолет выруливает на взлетную полосу и останавливается. Двигатели набирают обороты. С их ростом в вое турбин слышатся истерические ноты. Кажется еще мгновение и заклепки не выдержат давления рвущегося наружу пламени, раздастся взрыв и осколки стали прошьют тонкую алюминиевую оболочку фюзеляжа. Но вместо взрыва начинается стремительный разбег, вжимающий меня в мякоть кресла. Отрыв, набор высоты. Вибрация постепенно стихает, эмоциональный рев двигателей переходит в сосредоточенный рокот. Пробив тучи, самолет выныривает посреди белого океана под яркое, желтое и зыбкое как лимонное желе солнце. Я закрываю глаза, пытаюсь представить твое лицо, но не могу сосредоточиться. Вижу только размытые черты. Так оно и лучше, не надо вспоминать, не надо думать, надо просто перемещаться в пространстве и времени из пункта А в пункт Б, из прошлого в будущее.
"...в полете вам будут предложены прохладительные напитки..."
Напитки - это хорошо, беспробудное недельное пьянство кроме самоотречения требует еще и незаурядного здоровья, оставляя после себя выжженную равнину эмоций, ледяной ком на месте сердца и параноидальные мысли. Нет, не буду сегодня пить, все завязываю. Руки уже ходуном ходят, на контроле не мог вещи по карманам распихать, стыдоба!
- Что будете пить? - Водку.
Вот что я сейчас здесь делаю, совершаю побег? Нет, это уж вряд ли, далеко от себя не убежать. Скажем так: это не побег, это - сознательная смена обстановки. Рано или поздно я должен был решиться на такой поступок, затянул слегка, затянул, ну да ладно, лучше поздно, чем никогда. Где ж кнопка вызова бортпроводницы... а, вот она.
- Еще водки, пожалуйста.
Потом еще, еще, еще и еще раз.
- Больше не налью.
Мне нравится это милое очарование бизнес-класса внутренних рейсов. Ну, ничего-ничего, у меня с собой есть. Из бокового кармана моего пальто торчит верхняя часть узкого горлышка с синей пробкой. Чуть позже, счас нельзя, слишком много мыслей будет, не справлюсь с обработкой, процессор уж слабоват. А в мыслях я провожаю тебя. Проводник объявил отправление и выпроводил меня из вагона. С перрона я смотрю в окно, за которым сидишь ты, такая близкая и уже далекая. Поезд медленно стартует в неизбежность. Сначала я машу вслед, а потом ноги непроизвольно начинают нести меня, преследуя твой нечеткий образ за пыльным стеклом вагона. Ты что-то говоришь, но я не слышу слов. Пока я еще иду, я могу ходить достаточно быстро, не сбивая при этом фонари вдоль перрона, но законы физики слишком сильны и вот я уже бегу, бегу, бегу, не переставая нелепо размахивать. Поезд удаляется, я вижу красные огни последнего вагона, пробегаю еще пару метров и влетаю лицом в столб. "Мистеееейк", - ржет в голове наглый пересмешник. Я тру разбитый лоб, пытаясь отвлечься от боли, постигаю неизбежность и губы шепчут: "Счастливого пути, Лучезарная, счастливого пути".
"...приведите кресла в вертикальное положение... откидные столики..."
Сейчас принесут ужин, нальют еще водки, надо будет сохранить стаканчик, пить из горла в бизнес-классе - муветон, а впрочем насрать. Начав различать окружающих людей, я к своему удивлению обнаруживаю, что мои соседи - близнецы, хотя и не родственники даже: у обоих маленькие пухлые ручки, рано полысевшие головы, голубые рубашки и желтые галстуки, темные костюмные пиджаки в тонкую полоску сняты и аккуратно сложены на коленях, в руках по "Коммерсанту", псевдо-разговор об инвестициях, политической ситуации и рисках. Никогда не понимал зачем людям разговаривать, когда говорить не о чем. И зачем тратить ценную энергию слова на пустое колебание воздуха. По мне так лучше помолчать, оглядеться, подумать. А между тем стаканчик-то емкий и водка не успела согреться, правильно я сделал, что заморозил ее. Еще грамм сто пятьдесят, чтоб не потерять настроение. Один из близнецов недружелюбно косится на меня презрительно-завистливым взглядом недавно завязавшего алкоголика. Или я слишком строг к людям? Может быть все это потому, что я весьма косноязычен в разговоре? Да, действительно странно, почему живой разговор дается мне с большим трудом, чем писанина? Видимо я тугодум, да тугодум, нет сомнений: когда я пишу, обдумывание и подбор правильных слов отнимает у меня слишком много времени. Слова для меня - круглые шарики из стекла разных цветов с маленькими отверстиями для нитки, бусинки. Их у меня целая коробка. Я беру нитку и начинаю надевать на нее шарики один за другим, подбирая их по сочетаемости цветов и размеру. Это занятие требует сосредоточенности и душевного равновесия. В это время невозможно отвлекаться на посторонние дела: пить, курить, есть и т.д. Необходимо абстрагироваться от всего суетного. А разговор? Разговор - это когда нитка, кажущаяся такой прочной и надежной внезапно рвется, тщательно подобранные слова-бусинки с грохотом валятся на пол, превращаясь в разноцветную мешанину. Я путаюсь в них, пытаясь собрать и вернуть на нитку, и неизбежно ошибаюсь: нанизываю несколько раз подряд маленький синий шарик вслед за большим красным, выстраиваю нелепую вереницу одноразмерных серебристых и завершаю ее фиолетовым. Гармония тут и не ночевала. Писанина для меня своего рода спасение, основное средство коммуникации с окружающими людьми. Но окружающие это слабо понимают, им проще сказать, грохнув коробку с бусинками об пол.
- Так, номер шесть по вертикали: "содержанка", десять букв. Содержанка - это куртизанка? - Ну, зачем же вы так, Тамара Ивановна, честную женщину блядью обозвали, нехорошо...
Натуженный смешок. Через проход сидит занятная парочка. Он - "остроумный" циник лет пятидесяти, всю жизнь в погоне за ускользающей молодостью, и она - вечно молодая бизнесвумен, не меняющая взглядов, мыслящая и выглядящая одинаково в возрасте от двадцати пяти до... разделите бесконечность на ноль. Очень милая, надо сказать, милая, но уже мертвая. Ее безэмоциональный смех раздражает меня. Я видел много людей подобного склада: начальник пошутил - надо смеяться, начальник заговорил - надо слушать и кивать, ждут ответа - отвечай, не ждут - проявляй инициативу. Замечательная представительница генерации офисных нелюдей, вечно улыбающихся, но в то же время готовых в любую минуту сомкнуть челюсти на твоих шейных позвонках, улучив момент подкрасться сзади. Еще сто пятьдесят грамм. Блядь, а закуски-то не осталось. Ну, это ж ни в пизду ни в красную армию, простите благодушно за слово армия. Опять я несправедлив и злобен. Тем временем обстановка в салоне снова изменилась: отужинавшие пассажиры разминаются, тусуются по салону, растирают затекшие мышцы. Может быть и мне следует присоединиться к этому единому порыву совершать внешне бессмысленные движения? Тем более что моя скрюченная нога уже пару часов больно упирается в металлическую стойку откидного столика, и по икрам бродят стада "ежей"..., но нет, вставать не буду, пусть нахрен отсохнет эта нога, пусть ноет, ноет, ноет. Так меньше забот, так меньше риск остаться наедине со своими мыслями. Тут я замечаю, что невдалеке происходит забавное артистическое действо: по проходу гуляет человек с правильными мужественными чертами лица, заботливо оформленной мускулатурой, одетый в тщательно подобранную одежду. Он выглядит самодостаточным и абсолютно уверенным в себе. Такого мачо наверное любят все, он с детства избалован вниманием, вот и греется в лучах взглядов сидящих неподалеку девушек, жмурится как кот чеширский. Паразит, ведь знает про себя все, поэтому так открыто себя и ведет. Спросом пользуется. А где спрос, там как известно и предложение. Я особым спросом не пользуюсь. Лежу в кресле, как пожранная молью уцененная шапка на магазинной полке. Если определенным боком повернуть, то ничего смотрюсь, а как в руки возьмут, разглядят повнимательнее - тут же на полку возвращают. Вот, Лучезарная, дорогуша, уехала на поезде в хороший добрый город. Гуляет там по клубам-барам-ресторанам и диву дается, почему ее все любят. А на самом деле все просто - карма хорошая. Моя ж (карма) слишком отягощена, видимо в прошлой жизни перегрешил или наперечил кому-то важному, мне это не ведомо, но меня любят очень и очень немногие. Соседи наконец-то угомонились, закончив толочь своими языками-пестиками словесную воду в ступе бессмысленности. А, ебись все колом, надо бы и мне попытаться уснуть. Ну, за здоровый сон! Я закрываю глаза, и вместе с равномерным гулом турбин через уши в меня входит забытье. Пока сознание еще не полностью отключилось, я ощущаю себя в кресле, но в голове уже звучат диалоги глухого с немым.
- Итак. Жили-были старик со старухой, вот такие пожилые люди. - Старики, cool. - Однажды приключилась у них незадача: стог сена, что они накосили на зиму, наполз на межу соседа. Сосед сказал: "Коль стог на моей меже - он мой". А у старика со старухой была корова и берданка тоже была... - А дальше-то что было? - Короче хуево все вышло: ни соседа, ни межи, безрадостная жизнь, умерли в общем все, в основном от скуки. - Мда... бывает. - Итак, жили-были, по-моему я уж это говорил? Нет? Ну, да ладно, добрый молодец с красной девицей, нормально так жили, хоть и в лесу. - С красной? Почему с такой? - Других в лесу не нашлось. - А, ясно, лес - это, типа, антагонистическое противопоставление урбанизму? - Ага, точно так, спасибо за слова. - Ну, дык? - Дык, состарились и стали просто молодцем и девицей безо всяких излишеств. - Грустно как-то. - Такова жизнь. Теперь чуть веселее: пошел как-то раз ясен перец Добрыня Никитич по грибы, а хули-то дома торчать? - Ну? - Хер гну! Нормальных не нашел. Нашел поганки бледно-сизые. Съел их тридцать штук, и понесли те поганки нашего Добрынюшку в пизду-матерь. Так он заново испытал ощущение рождения, весело, да? - Позитивно, но очень спорно. - А вот эта точно будет вааще... - Вааще? Типа ты отвечаешь? - Ну, дык , мать тво...я мне рассказала. - Мама? - Да, она замечательная рассказчица, а ты разве не знал? - Итак? - Бывает и так: сорвешь в лесу ягодку да в рот отправишь и не знаешь, каким боком то тебе выйдет. Хорошо б конечно, если не боком, а ноженьками или головкой, ну такого счастья редко ждать приходится. На самом деле и разница не велика, ну разве что повредит слегка твоим органам внутренним, так не для себя стараешься, для истории, еб ее. А история, она, знаешь ли, соплей не любит, оставляет себе только самых крепеньких, кто не ноет, не скулит, а тихо так сидит и в одну точку долбит, пока другие за него дела великие исторические вершат. Отсюда первый вывод - молчите и вам воздастся, долбите и продолбите. - А потом? - А что потом, потом набегут купцы за золото менять дитя твое в муках рожденное, но ты не спеши, не торопись. Оглянись сперва, пусть жрать нечего и срать нечем, оглянись, на это много времени не требуется и подумай... - Ну, ... и... бы...
Диалог расползается в сон, сон-избавление. Он теплый как пуховое одеяло, нежный как розовое суфле, окутывающий и растворяющий тревоги. Из таких снов не хочется возвращаться, они как наркоз поглощают любую даже очень сильную боль. Перед пробуждением я вижу тебя, вернее даже не вижу, а только чувствую. Тебя не видно, свет слишком ярок. Мы будто сидим на залитой нестерпимо ярким солнцем скамейке. Мы бесплотны, ощущение тела приходит только перед самым пробуждением: ты несильными нажатиями ладони приминаешь мои короткие волосы. "Ежик, ежик, ни головы ни ножек". Я отчаянно борюсь за то, чтобы продлить это мгновение, хотя бы на пару секунд, хотя какие во сне секунды? Но бороться уже бесполезно, и когда сквозь сомкнутые веки в глаза проникает свет, кожа еще хранит тепло твоего прикосновения. Я открываю глаза. Бизнесвумен стоит в проходе и водит дамской сумочкой по моей голове, пытаясь достать свое пальто из ящика для ручной клади. Я думаю, что это хорошо, что у меня нет ни багажа ни ручной клади, только несколько фотографий в бумажнике, которые я немедленно выброшу ступив на землю. Интересно, разгадала ли она свой кроссворд? Еще один нелепый сон, еще одно нелепое пробуждение, еще один день нелепой жизни.
"...приземлился в аэропорту Nowhere. Местное время... Температура... Просим вас оставаться на своих местах до полной..."
Вот и Nowhere. Nowhere? No where? Может Know where? Да я know where. I know where you... Nothing. У люка меня чуть согревает усталая улыбка стюардессы, немного неискренняя, но сойдет. Я улыбаюсь в ответ. Трап, нечеткие шаги по шатающимся ступеням. Вокруг полная темнота и только холодный ветер треплет волосы. Я чувствую касание реальности, смеющейся надо мной и моими глупыми фантазиями. Вот я и прилетел, встречайте.