Желтый блин солнца жарится на небесной сковородке. Складками синего бархата колышется Эгейское море. Безлесные, гористые острова, окруженные тонкой каёмкой белопенного прибоя, появляются по носу, проплывают по бортам и уходят за корму "Онежского залива". Проходим Греческий архипелаг.
Сегодня, Первое мая - международный день солидарности трудящихся. По этому поводу, первый помощник капитана, - именуемый в судовом обиходе помпой, или комиссаром, (между собою конечно), закатил перед праздничным завтраком торжественную речь, минут так на пятнадцать. Но зато, в компенсацию за внимание, нам выставили по полбутылки на брата какого-то импортного сухого красного вина.
В море выходных не бывает, но так как мы здесь были... как бы это помягче сказать... ни пришей, ни пристебай... в общем, вольноопределяющимися, то нам выдали увольнительную на целый день.
На верхней палубе, прямо за фальштрубой, стоял небольшой пластмассовый бассейн, размерами где-то три на три метра. В него уже закачали тёплую средиземноморскую воду. И вот мы целый день, правда, с перерывом на обед, барахтаемся в нём, загораем, гоняем киями шайбы на "морском" бильярде, стоящем тут же, рядом с бассейном. Так время и прошло, в узаконенном начальством ничегониделании, или, если по научному, - в лёгком восточном кейфе.
Солнце повернуло на закат, скоро ужин. Серёга прихватил после обеда гитару напарника по каюте - матроса боцманской команды, и сейчас бренчит на ней, мурлыкая себе под нос битловскую "Мишел". Коля, развалившись в шезлонге, изображает среднего американца в круизе на пассажирском лайнере. Я, облокотившись о поручень, любуюсь ровной кильватерной струёй за кормою "Онежского залива", похожей на широкую заснеженную дорогу, уходящую вдаль, посреди бескрайнего голубого поля.
После ужина столовая превращается в кинозал. Кроме воды, топлива и картонной финской тары для упаковки замороженной рыбы, мы также везём на промысел и кучу алюминиевых коробок с художественными кинолентами. И сейчас их крутят по две-три в день, чтобы успеть просмотреть все до прихода в Северо-Западную Атлантику. Картины в основном старые, виденные-перевиденные нами в кинотеатрах Херсона в дни увольнений и самоволок. Но сегодня демонстрируется художественный фильм "Огненная дуга", - который нам ещё не приходилось смотреть. Фильм оказался действительно потрясающим, с впечатляющими батальными сценами, в особенности грандиозного танкового сражения на Прохоровском поле.
После просмотра, всё ещё возбуждённые увиденным, делясь впечатлениями зрители вываливают гурьбой из киностоловой и разбредаются по каютам. Мне почему-то захотелось пойти самому на корму и подышать перед сном свежим воздухом. И вот я стою, один-одинёшенек, у кормового флагштока. Под ногами мелкой дрожью вибрирует стальная палуба; по чёрному как сажа небу рассыпались ослепительно яркие южные звёзды; круглая багровая луна освещает пустынное море, покрытое мелкими, маслянистыми, как будто застывающими на бегу волнами. Серебристой лентой уходит назад струя от винта. Жуткая и одновременно восторженная мысль вертится в голове:
- Вот стою тут, совсем один, на палубе кроме меня никого; интересно, если вывалюсь за корму, через сколько времени кинутся искать? Вода в общем-то тёплая, акул в этих водах вроде бы не бывает,... а может и бывают?... Да, если и начнут искать, попробуй нашарь ночью, иголку в стогу сена...
Гляжу на воду и сам себя пугаюсь. Страх шевелится где-то в животе, сердце колотится как сумасшедшее, порции адреналина так и прыскают в кровь.
- Тьфу ты чёрт, садомазохизм какой-то. Крыша поехала, что ли? Спокойно ребятки, - шизуха косит наши ряды. Начитался дурень в детстве приключенческих книжек. Всё, хватит!
Иду от греха подальше в каюту и ложусь спать.
На следующее утро погода не меняется. Всё так же жарко светит солнце и под его лучами как будто жмурится синее безбрежное море, покрываясь морщинками волн. Уходит водная поверхность к горизонту и сливается, с таким же синим бескрайним небом.
На судне обычный трудовой день. Матросы, под руководством палубной аристократии - боцмана и плотника, занимались повседневными делами, предшествующими приходу рефрижератора на промысел. Часть из них зачищала и грунтовала ободранные и успевшие, благодаря солёной морской воде покрыться ржавчиной, участки палубы и фальшборта. Другие, открыв крышки люков, делали уборку в трюмах, готовя их под погрузку, - холодильные компрессоры ещё не включались, и температура там была такой же, как и на палубе. Чудно было наблюдать как глубоко внизу, по дну просторного трюма, словно по двору какой ни будь продуктовой базы, разъезжают желтые электрокары.
Попавшись на глаза старпому, осматривавшему свои владения, мы были тоже привлечены к общественно-полезному труду во чреве парохода, куда с превеликим удовольствием и опустились, с помощью стрелы грузовой лебёдки, в специально приспособленной корзине, похожей на детский манеж, только приличных размеров. Работа была не тяжёлой и на шабаш, поэтому наша трюмная бригада закончила её за каких-нибудь пару часов. Оставшееся же до обеда время провели с пользой для здоровья. Сложив в столбики картонную тару, сделали себе пару ворот, разделились на две футбольные команды, и с мальчишеским азартом гоняли по трюму мяч, благо что за борт его, при всём желании, невозможно было выбить.
После обеда народ не спеша, стал подтягиваться на корму, - к узаконенному месту перекуров. Вокруг по прежнему было пустынное, бескрайнее водное пространство, и лишь по левому борту, и то если сильно напрячь зрение и долго присматриваться, то далеко-далеко, у самого горизонта можно разглядеть две какие-то серые чёрточки, почти сливающиеся с водой. За перекуром шла обычная морская травля. Мы, - зелёные салажата, разинув рот слушали байки старых морских волков, а те, найдя наши уши свободными, наворачивали нам на них макароны.
В самый разгар беседы, новый, стрекочущий звук вплёлся в монотонный размеренный шум дизелей, доносившийся из фальштрубы нашего парохода. Народ отвлёкся от темы и начал озирать горизонт.
С левого борта к нам неслась, всё увеличиваясь в размерах, полупрозрачная серебристая стрекоза. И вот уже рёв вертолётного двигателя заглушает все остальные звуки. Полустеклянная, полуметаллическая машина зависает прямо над нашей кормой на высоте десяти - пятнадцати метров. На бортах у неё импортными буквами написано US NAVI. Сдвижная дверца съезжает назад и из кабины высовывается крепкий, мордастый парень в оранжевом спасжилете и таком же шлемофоне, машет нам рукой и что-то весело орёт, сверкая всеми своими тридцатью двумя, чищенными "blend-a-med--ом" зубами. Наша компания тоже махает руками и кричит приветствия, половина из них правда не печатные.
Чтобы прояснить международную обстановку на палубу выскакивает "помпа". Он бежит к кормовому флагштоку, прижимая к груди свёрнутое шерстяное полотнище, спешит, путается, наконец, привязывает его. И вот уже за кормой полощется, на лёгком ветерке, здоровенный серпастый и молоткастый красный флаг, хоть ему там, когда судно на ходу, и не положено быть.
Вертолёт срывается с места и начинает описывать круги вокруг надстройки "Онежского залива", затем зависает прямо перед ходовой рубкой и делает вид, что хочет сесть на крышку трюма. Лётчики явно хулиганят. Теперь им вместо приветствий несутся дружные маты. Боцман заряжает выброской свою пушку и направляет её ствол на вертолёт. Вообще-то это мирное пружинное орудие, с помощью которого можно при швартовке к причалу или к другому судну в море, выстрелить лёгкий линь, а затем уже им вытащить стальной трос или толстый капроновый или растительный канат.
Янки, обиженные таким недружественным приёмом, резко взмывают вверх и в сторону, и уносятся к своей эскадре, прочь от негостеприимных и не понимающих шуток русских.