Аннотация: Иногда героям нужно не геройствовать, а просто подтолкнуть процесс...
Нестандартное развитие событий
Зена неслась вперёд, погоняя коня. Всё вокруг исчезло, растворилось в тумане гнева. Не осталось даже никаких мыслей, типа «ты предала меня и поплатишься за это». Сохранилось только совершенно простое, буквально «животное» побуждение.
Внезапно обстановка изменилась. Вместо лесной дороги теперь вокруг был — неизвестный город со странными улицами. Конечно, если бы она Зена заметила столь резкую перемену в обычном своём состоянии… и даже в разгар «простого» боя — то точно начала бы вникать, разбираться, осматриваться. Но сейчас действовала резко иначе. Всадница продолжила движение.
Сначала была тихая улица, где вообще не было прохожих. Только в одном месте голуби взлетели из-под копыт, в другом — шарахнулась в сторону спокойно лежавшая собака. Зена пролетела через кусты крапивы… совсем не заметив их, в таком-то состоянии. И понеслась далее по пустырю, только оглянувшись назад с улыбкой. Это была даже не мысль, а просто ощущение: «она там, она надёжно привязана, прыгает и бьётся, и уже не может и пропищать чего-то...».
Но вот обстановка изменилась уже сильнее. После пустыря была ещё полоса кустов, из которых Зена, погоняя Арго, вылетела в новое место. Там прогуливались какие-то люди, пусть и в небольшом числе (так что им удалось, пусть и не без труда, увернуться в стороны). Если бы Зена посмотрел по сторонам, увидела бы рядом большое, даже огромное, колесо из металлической сетки, и несколько человек, ожидавших, пока оно перестанет крутиться и можно будет занять свои места.
Зена даже не думала ничего, хоть самую малость. Всё, что сейчас её занимало — это скакать и скакать дальше. Поддерживать аркан. Поворачивать и двигаться так, чтобы привязанная и волочащаяся по земле Габриэль испытала как можно больше боли. «Действовала, как машина» - подумали бы те, кто мог бы понять её состояние прямо в этот момент.
И в самом деле…
Чуть более густая толпа впереди?
Просто препятствие.
Повернуть в сторону.
Проскакать прямо по клумбам.
Позади раздались возмущённые крики на незнакомом языке?
Даже не «плевать!». Просто их словно нет...
Читатель, естественно, понял, что речь идёт об обычном парке с аттракционами. Ну а что же дальше?
А дальше была уже городская улица более серьёзная.
Где от Зены пришлось уворачиваться уже не только прохожим, но и велосипедистам, и даже водителям двух грузовиков, заполненных песком. Однако, велосипедные звонки и клаксоны произвели точно ту же реакцию, что и прежде. «Никакую».
А вот сама Зена привлекла внимание более чем.
В самом деле — стремительно несущаяся непонятно куда всадница, в платье, мягко говоря, экстравагантном, с мечом, издающая какие-то громкие вопли время от времени, да ещё и тащащая за собой на аркане другую девушку — это уж слишком…
Впрочем, свистки первого же стационарного поста милиции не возымели, конечно, ни малейшего эффекта.
Встреченный примерно в полукилометре впереди патруль заметил ещё издалека надвигающееся «зрелище». Кто-то кричит, люди разбегаются, несколько машин вынуждены совершать опасные манёвры, чтобы избежать наезда и столкновения. Неизвестная всадница всё несётся вперёд. По пути копыта коня переворачивают ведро с краской — никакой реакции. Но вот странная «гостья» подскакала поближе, патрульные увидели, что она тащит за собой.
Однако всё не могло так просто закончиться, конечно.
Громкие окрики на непонятном Зене наречии?
Ноль.
Предупредительные выстрелы из двух наганов?
Только повод повернуть голову на секунду в сторону источника звука.
И — вновь смотреть вперёд в какой-то одной ей видимый «туннель».
Всадница проскакала дальше и скрылась в проходных дворах.
А милиционеры, переглянувшись, разделились: один остановил первый же попавшийся грузовик и скомандовал водителю:
- Туда-то в объезд!
Второй же — через минуту в телефонной будке описывал происшествие начальнику отделения.
Пролетая через внутренние дворы, Зена причинила новый ущерб, пусть и незначительный. Копыта лошади раскололи несколько ваз с цветами. Один велосипед, стоявший очень «неудачно», попал под них и был необратимо испорчен. Пара человек, отпрыгивая в сторону, плюхнулись в лужу.
Зена ещё не стала задумываться. Однако «программа» дала сбой и начала назойливо зудеть в её сознании. «А где же тот обрывистый берег, который должен быть поблизости?».
Тем временем, пока она неслась через дворы, из окон эту отвратительную сцену издевательства наблюдали неоднократно. И, к тому моменту, когда Зена вылетела на более открытую улицу вновь, в милицию поступили ещё несколько звонков…
Бой и поражение
Улица, куда она вылетела, была пустой. И достаточно короткой. Зена поскакала вперёд, «программа» всё ещё не отпускала её. Правда, переключилась уже в несколько иной режим: «хватит издеваться, пора расправляться». Вот только ничего похожего на речной или морской берег поблизости не было.
Зена начала озираться. Это не было ещё возвратом к мышлению в полном смысле слова. Это скорее была попытка «программы» всё же «выполниться» и связанный с тем вопрос «что же теперь делать-то». И ответ был самым простым и очевидным: «вперёд, только вперёд, вообще никуда не сворачивать, тогда точно доберусь до цели».
Однако этому ожиданию не суждено было сбыться. Когда воительница промчалась ещё несколько сотен метров, навстречу ей появилось сразу шесть человек…
- Стоять, милиция!
Попытка смести с дороги неожиданное препятствие не увенчалась успехом. Как только Зена выхватила меч, в неё сразу начали стрелять. Первые три попадания — в корпус: больно, но не слишком опасно. Одно — в правую руку чуть выше локтя. И последнее — в левое лёгкое.
Даже после этого Зена смогла соскочить, сделать свой знаменитый «кувырок вперёд»… правда, оказавшись за спинами стрелявших, не успела осознать, что из остановившегося впереди автомобиля вылетает наружу уже третья группа патрульных.
Новые удары пуль — один в бедро, другой в сердце. Это было уже слишком. Даже для такого подготовленного и крепкого бойца. Резко «наступила темнота». Которая прервалась на короткое время от ощущения жжения в носу. Край сознания уловил, что откуда-то сверху раздаётся резкий однообразный звук. И снова беспамятство...
Попытки разобраться
Как легко понять, Зену срочно отправили на автомашине скорой помощи в ближайшее хирургическое отделение. Габриэль аналогично направили в другую больницу. На месте происшествия ещё какое-то время работали эксперты, оперативники опрашивали свидетелей и потерпевших…
Зене ещё только закончили делать экстренную операцию, а в стенах саратовского уголовного розыска уже начался первый доклад по этому странному делу…
- Итак, личность подозреваемой достоверно пока не установлена, сейчас её ещё оперируют. Никаких документов или записей при обоих не обнаружено. Потерпевшая уже пришла в себя в палате. Врачи пока не разрешают общение с ней, говорят, ждите до завтра. Правда, и тут не всё просто… почему-то те несколько слов, которые она произнесла, похожи на греческие, что ли...
- Вы выяснили, приезжали ли к нам в город в последнее время подданные Греческого королевства?
- Точно не то… только один старик неделю назад приезжал.
- Что по оружию?
- Меч самый обычный, неустановленного образца. Кинжал тоже ничем не примечательный. Этот исключительно острый диск — самое странное. Огнестрельного нет ничего. Взрывчатки тоже.
- Откуда же они появились?
- Этого никто не видел. Сейчас опрашиваем проводников… пока результата нет. В розыске как преступники или пропавшие без вести обе не числятся.
- Продолжайте разбираться. О результате сообщите через три дня.
- Есть!
Спустя трое суток, там же, новый доклад:
- Дело стало ещё более запутанным.
- Что это значит?
- Они обе утверждают, что явились прямиком из Древней Греции. При этом, по крайней мере, первичная психиатрическая беседа отклонений не выявила… конечно, предстоит ещё более глубокое обследование, но опытные специалисты утверждают — на больных как-то не очень похоже. Есть два правдоподобных предположения: кто-то внушил эту ерунду, в смысле — научил так говорить, и для них это выглядит истиной; либо же — это какая-то глупая шутка или розыгрыш.
- Это единственная странность?
- Нет. Рассказывают также про своё участие в нескольких исторических событиях. Которые, как я сверился с энциклопедией, произошли в совсем разные времена, с разницей в несколько веков. Версия та же…
- Хорошо, капитан. Удалось выяснить, почему эта… Зена попыталась убить (заглядывает в протокол допроса) Габриэль?
- Да. Мотив ясен — стремление отомстить за действия, невольно повлёкшие гибель сына. Это если отбросить всякую мистическую шелуху в рассказе.
Начальник розыска вздохнул.
- Что ж. Готовьте материалы для передачи в прокуратуру. Судя по всему, больше ничего узнать не удастся, да и с остальной уличной преступностью нам ещё дел хватает.
Окончательное определение
Спустя две недели. Выдержка из решения суда.
«На основании представленных доказательств, признать подсудимую З. виновной в покушении на умышленное убийство, совершённое в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного действиями со стороны потерпевшей. Учитывая также совершённый ею ряд хулиганств, но принимая во внимание отсутствие данных о ранее совершённых преступлениях, признание вины и сотрудничество со следствием, приговорить подсудимую З. К лишению свободы на срок 2 года».
… Придя в себя, Зена не вспомнила немедленно о своей мести, как могут многие предположить. Дело в том, что сначала сработали не какие-то сознательные моменты, а — вбитые накрепко воинские рефлексы и побуждения. Чуть позже память подключилась, но… даже чтобы мстить дальше, нужно было сначала понять, что происходит и куда двигаться дальше.
Впрочем, ещё через несколько мгновений стало понятно, что двигаться куда-либо вообще не получится пока. Боль от многочисленных ран даже после операции ещё сохранялась, конечно. К тому же накатило непривычное ощущение слабости — после такой-то «встряски для организма» ничего удивительного.
Зена стала вспоминать, что же произошло. Где-то внутри зашевелился неприятный холодок. «Я была в состоянии холодного, нерассуждающего гнева. Иначе не могу объяснить, почему видела и слышала столько всего необычного, выбивающегося за рамки ранее известного, и… не воспринимала это. Словно шла сквозь сон, не в силах отличить чёрное от белого. Значит, зря я полагала, что всегда и в любом случае сумею удержать над собой контроль. Впрочем, раньше я с подобным горем не сталкивалась и не могла предположить, что пойду вразнос. "Выходит, моя вера в собственную неуязвимость была иллюзией. Я — всё-таки человек.».
Но дальше появились мысли иного рода:
«Где я, всё-таки, оказалась? Кто все эти люди вокруг?».
В голове всплыл последний эпизод, который воительница помнила чётко. Когда она перескочила через нападавших, чтобы натолкнуться на ещё один небольшой отряд. Слова, произнесённые атакующими: «Стоять, милиция!». Знакомо только второе слово. И тут Зена оказалась окончательно сбита с толку…
«Римляне?.. Но нет. Ни туник, ни фибул, ни знаков отличия. Камень и стекло, острые углы и незнакомые звуки. Всё — чужое».
Далее пришёл момент осмысливать впечатления, получаемые прямо сейчас. «Понятно, что это лечебница… хотя раньше никогда ничего подобного не видела и даже не слышала, но сомнений быть не может. Но главное даже не то, что делают тут. Куда важнее другое: сама доставка сюда. Обычно как с ранеными пленными поступают ведь? Максимум придёт на короткое время кто-нибудь, посмотрит наскоро, и уйдёт. Следовательно… меня не воспринимают как военного врага? Что всё это значит?»
Спустя некоторое время обнаружились другие странности. Вечером того же дня Зена подвела мысленный итог. «Ко мне заходили разные лекари. Их речь… кое-что улавливаю, но язык в целом не опознаю. Уже несколько раз звучали какие-то греческие и латинские слова, ещё больше - «отдалённо похожих, но каких-то не таких». Имена… если не ошибаюсь, конечно, словно пополам оттуда и оттуда: Константин и Виктор, при этом Евгения и Николай. Ну а в целом вокруг… вообще что-то непонятное всё равно».
А что с пострадавшей?
...Габриэль приходила в себя постепенно, рывками. Сначала где-то вдали звякнул какой-то металлический предмет, хлопнула дверь. Потом начали поступать ощущения от кожи, понимание, что находится на чём-то мягком. Далее по воздуху донеслись какие-то непривычные запахи. Наконец, стало ясно, что вокруг — светлый день; ещё через минуту стало возможно рассматривать окружающую обстановку, а не просто ощущать какие-то размытые пятна…
Девушка стала вспоминать: «Что же со мной произошло?. Так, нападение Зены ещё помню, потом лесная дорога, и то не уверена до конца, что всю её помню… довольно быстро, когда она меня потащила, я перестала отслеживать, где нахожусь… потом вокруг словно туман встал, среди которого мелькали пятна неопределённого цвета, размера и формы… далее звуки какие-то непривычные появились, когда я уже ничего не видела толком, но они были как будто далёкие и всё словно из-под воды доносилось. А потом — полностью всё потерялось вообще. Ясно, короче, что ничего не ясно».
…Габриэль попыталась слегка пошевелиться — и сразу ощутила боль. Не острую, скорее, глухую, но тянущую и во всём теле. Локализовать её было трудно: казалось, будто болит каждая клеточка. «Похоже, я не умерла, но и не осталась прежней», — с трудом, с кривой усмешкой подумала она. Затем взгляд зацепился за металлическую трубку у кровати, за странно гудящий предмет в углу комнаты, за какие-то ящики с надписями. Ни одно из этих слов она не могла прочесть. Не древнегреческий. И даже не латинский.
Её тело было покрыто тонким покрывалом, а на руке — повязка. «Кто-то перевязывал меня. Значит, я в руках тех, кто хотя бы не хотел моей смерти. Уже неплохо». Но успокоения это не приносило. Вопросы начали роиться, словно разъярённые пчёлы: «Кто меня лечит? Что это за место? С какой всё-таки целью это делают? И чего мне ждать вообще?».
Потом мысль вернулась чуть назад:
«Так, Зена была очень, очень, очень злая. Настолько, что я ничего похожего и представить себе не могла, что хоть кто-то может настолько взбеситься. Одумалась ли она всё-таки позже, или… ей кто-то помешал… что я думаю, неужели ей кто-то мог бы помешать… для этого понадобилось бы вмешательство какого-нибудь бога или огромное войско разве что. Выходит, только два варианта есть. Или Зену кто-то всё-таки победил, прогнал (нанёс тяжёлые раны, убил, захватил в плен). Или же… она сама притащила меня сюда… но разве можно в таком состоянии одуматься… да и куда это всё-таки - «сюда»?».
Ну а дальше раненая бросила думать о подобных вещах. Сил на напряжённые размышления пока не хватало...
Спустя некоторое время в палату к ней кто-то зашёл. Попытка установить контакт не удалась — друг друга банально не понимали. Но всё-таки постепенно выяснили, что она говорит на древнегреческом. Вскоре и к Габриэль пришли представители следствия, также с переводчиком. Однако удалось выяснить только, что она знает нападавшую и понимает, по какой причине та действовала. Что-либо о самом ходе событий она почти не помнила, как мы уже знаем. С этого момента следователи потеряли к ней интерес…
Спустя некоторое время в палату кто-то зашёл. Попытка установить контакт оказалась безрезультатной — они банально не понимали друг друга. Но после пары попыток жестами и с помощью нескольких случайно узнанных слов стало ясно: она говорит на древнегреческом.
Вскоре к Габриэль заглянули уже другие люди — представители следствия. Пришли не одни, а с переводчиком. Однако продвинуться в расспросах удалось мало: стало ясно только то, что она знает нападавшую и примерно понимает, почему та решилась на такие действия.
Что же касается самого происшествия — здесь Габриэль почти ничего вспомнить не могла, как мы уже знаем. В итоге следователи быстро утратили к ней интерес.
Когда сыщики ушли, весь остаток дня пострадавшая просто тупо смотрела то на потолок, то в окно. Скорое окончание допроса она восприняла с облегчением — не приходилось вновь прокручивать в голове недавнюю жуть… да и раны всё ещё сильно болели, несмотря на принятые врачами меры.
Первые шаги вперёд
Следующий день стал для Габриэль днём открытий — и потрясений. В больницу, по инициативе главврача, вновь пригласили того же переводчика. Постепенно ей начали объяснять, где она находится — и Габриэль поняла, что чем больше узнаёт, тем меньше всё это укладывается у неё в голове.
Название города не говорило ей абсолютно ничего. Названия стран — тоже. Всё звучало чуждо, как из какого-то другого мира. Она пыталась спрашивать — и слышала ответы, но чем дальше, тем отчётливее понимала: это не просто далеко от дома. Это — вообще нечто иное. Совсем иное.
Врачи попросили переводчика помочь ещё и с "начальным просвещением" — уже в следующие дни. А пока… всё внутри у неё металось. Мысли скакали, не задерживаясь ни на одной всерьёз. Даже недавнее нападение — столь страшное и близкое — отступило на второй план, заслонённое новым, пугающим непониманием происходящего.
…Когда её перевозили в другую палату, Габриэль, полуодремавшая, снова слышала только обрывки чужой, всё ещё не до конца понятной речи. Но вдруг кто-то сказал, выглянув из двери:
— Александр, (...).
Имя прозвучало отчётливо. Габриэль вздрогнула. Александр — привычное, знакомое, родное имя. Она слышала его в родных краях, оно встречалось ей в рассказах, песнях, даже в древних преданиях. Мелочь — а будто кто-то бросил спасательный круг в бушующее море. Она посмотрела на мужчину, к которому обращались, — обычный санитар, ничего особенного. Но его имя стало для неё первой точкой опоры.
А вот то, что было сказано после имени, осталось для Габриэль совершенно неизвестным.
«Если я не начну учить язык, так и буду словно во тьме слоняться», - вдруг поняла она. - «Переводчик отчасти выручил… но нельзя же на него надеяться постоянно. Надо как можно скорее осваиваться тут».
Где-то на пятый день Габриэль почувствовала явное улучшение. Если прежде общение с добровольным помощником было эпизодическим, буквально 3-5 минут в день (что можно узнать за это время…), то теперь оно уже постепенно нарастало. На 12 сутки уже удалось провести получасовое занятие по обучению языку. Боль понемногу ослабевала, хотя оставалась ещё острой.
К концу первого месяца девушка успела освоить сотни три слов, и уже более-менее самостоятельно общалась с персоналом. Радость вызывало и то, что восстановление шло очень быстро, намного скорее, чем она ожидала изначально. Слабость уже не так терзала, хотя ещё сковывала. Когда прошло два месяца, словарный запас Габриэль превысил 1500 слов (делать-то больше было почти нечего, кроме как обучаться… тем более, что это оказалось весьма интересно). Прогулки она совершала уже и по двору, и по парку. Приходило понимание, насколько окружающий мир отличается от всего привычного.
Но Габриэль решила: «Справлюсь постепенно. Разделю всё на отдельные кусочки как бы. Например, что-то одно изучаю и выясняю, всё остальное принимаю как данность, потом со следующим куском — и так, пока не буду основательно готова»…
После лечения
На шестьдесят пятый день её выписали. Габриэль уже ориентировалась в прежде незнакомом календаре, перешла даже мысленно на него. После нескольких бесед с медсёстрами и врачами, когда у тех выдавались свободные промежутки, она поняла — первоначальное побуждение заняться самой медицинской деятельностью, личное столкновение с которой вызвало воодушевление — придётся оставить. «Безнадёжно слабы ещё мои знания, и не только в языке, но и в том, что должен знать даже помогающий врачу», - поняла она.
Поэтому когда главврач, проявивший к ней участие, сообщил о том, что есть предложение пока убирать полы, Габриэль безоговорочно согласилась. «Надо же с чего-то начинать. Тем более, буду жить в городе, это всё лучше, чем прозябать в унылой Потейдии, откуда я сбежала к Зене… а как будет сейчас, посмотрю на деле».
И вот, 25 июня 1937 года она сидела на скамейке вблизи здания больницы и ждала, когда придёт тот, кто сопроводит её до нужного места…
Прошёл ещё месяц. Габриэль уже привыкла к работе на новом месте — на городском вокзале. Теперь она уже неплохо знала, что означает это слово… насмотрелась вживую, хотя и побаивалась поначалу. Постепенно, однако, ранние эмоции отступили, их стремительно оттесняло жгучее любопытство и азарт.
«Сколько всего, оказывается, может быть, о чём я и не подозревала никогда», - думала она.
Бытовые условия ошарашили её. В хорошем смысле слова. Одна возможность не носить воду из реки показалась сказкой. Ну а то, что одна только комната была… Габриэль сразу поняла: любой из её былых односельчан руками и ногами вцепился бы в такой шанс...
И вот, вечером 26 июля 1937 года она, закончив смену и наблюдая через окно, как проходит очередной грузовой состав, подумала:
«Зена, конечно, очень сильная… как человек. Но вот сила, которую людям дают знания, намного мощнее, чем основанная только на мускулах. Двое или трое самых обычных людей — перемещают груз, который не по силам и полусотне воительниц. И — при этом движутся намного быстрее самой резвой лошади. Вот бы и мне так...».
Параллельная участь
А сама Зена «познакомилась» с железной дорогой на два месяца раньше. Когда ей объявили приговор — 2 года тюремного заключения за покушение на убийство Габриэль и хулиганства — и отправляли в другое место. Первые минуты внутри «грохочущей железной змеи» вызвали настоящий шок. К счастью, продолжалось это сравнительно недолго. Часов через 6 добрались до Тамбова, и там уже началась «обычная тюремная жизнь». Ровно в полдень 26 мая 1937 года. Текла она однообразно — точно по установленному распорядку.
Габриэль почти любую свободную минуту использовала для обучения. Это — даже сверх вечерней школы, начинать которую пришлось практически с самых азов. Однако она была полна решимости идти к своей цели — овладеть необходимыми знаниями и умениями, чтобы работать со сложной техникой. При этом Габриэль всё-таки не упускала случая оказаться на природе, насладиться тишиной и шумом леса, лугами, речными берегами.
Также она налаживала общение с другими работниками, становясь, с каждым шагом, «душой компании». Помнила ли она о прежних своих походах и приключениях? Безусловно. В глубине где-то. Но бурный поток жизни просто не предоставлял пока случая вспоминать о былом активно. И, помимо прочего, не думала она и о том, как неслась привязанная на аркане...
Зене ещё в Саратовском изоляторе предоставили возможность минимально обучиться новому языку. Курс продолжался примерно две недели и был очень плотным, так что можно сказать, что её уровень был существенно выше, чем у старательно заучившего разговорник туриста. Но всё-таки она балансировала на грани свободной речи. В тамбовской колонии Зену определили заниматься деревообработкой. Языковые навыки тоже постепенно совершенствовались, конечно.
И вот, вечером 20 октября 1937 года, она, закончив очередную смену и вернувшись в камеру, увидела, что другая заключённая что-то читает. Оказалось, что это письмо.
Пальцы Зены слегка задрожали:
«Мало того, что я не знаю, примет ли Габриэль письмо от меня… Я ведь даже не знаю адреса».
Через пару дней, 22 октября 1937 года, Зена в разговоре с другой заключённой узнала, что те, кто не нарушит тюремных правил в течение 2/3 срока, могут просить освобождения. Она сразу высчитала нужный момент. 2/3 её двухлетнего срока, или 16 месяцев, заканчиваются 27 сентября 1938 года.
Зена внутренне собралась.
«Ещё почти год. И всё это время я должна вести себя максимально тихо. Иначе придётся ещё долгих 8 месяцев после того — или даже ещё дольше — ждать свободы. А там, по ту сторону решётки, меня ждёт не только возможность почувствовать себя иначе, не только целый мир, где я, возможно, ещё смогу проявить себя. Там есть человек, к которому я должна прийти так скоро, как только получится».
Размышления пошли дальше.
«Даже если всё получится, как я рассчитываю, сразу после выхода за ворота Габриэль я не найду. И даже и там, в Саратове, будет непросто. Знаю ведь уже, насколько велик город, и что случайно встретить нужного человека, просто ходя по улицам, едва ли возможно. И не обязательно, конечно, что она и в самом том месте ещё осталась».
Но следующая мысль словно стеганула по коже кнутом.
«Сами поиски — даже не половина дела. Согласится ли сама Габриэль хотя бы на краткую беседу? Я ведь была для неё не просто врагом. Я была кошмаром.
И кто знает — быть может, моё лицо для неё сейчас страшнее любого прошлого.
А если это так… быть может, моё появление принесёт ей боль — вместо извинения».
Только усилием воли Зена заставила себя заснуть вовремя. «Если завтра не выйду на работу, как положено, это точно отдалит меня от поставленной цели». А наутро она приняла ещё одно решение:
«Буду использовать любую возможность, чтобы что-либо узнать, чему-либо научиться. Не только ради того чтобы показать своё исправление в тюрьме. Попросту занять пока время максимально, потому что каждая свободная минута, когда приходят мысли о содеянном, словно рвёт на куски изнутри. Это страшнее любых стен и караулов — из тюрьмы можно надеяться выйти, даже сбежать — но нельзя уйти или убежать от себя. Кроме того… надо же будет чем-то заниматься и после освобождения, независимо от того, получится у меня поговорить с Габриэль или нет — так почему бы не начать готовиться прямо сейчас?».
Внутренний перелом
26 апреля 1938 года. Зена уже совершенно привычно заканчивала работу в деревообрабатывающей мастерской, и выполняла это «на автомате», имея возможность погрузиться в свои мысли…
«У меня было много времени. Вообще, заключение на то и заключение, что его много. И… я уже совершенно иначе смотрю на те события, которые привели меня сюда. На самом деле первопричиной всего была моя собственная тяга к мести… ещё совсем старая. Когда я помчалась в Британию наказывать Цезаря за прежние обиды… и так увлеклась этим, что оставила Габриэль без внимания. Она попала поэтому под влияние культистов, которые путём хитрой провокации заставили её совершить убийство… и с тех пор она находилась под влиянием злого духа Дахока. То, что Габриэль сделала… всё, в чём я её обвиняла, это было не её действие, а результат подавляющей силы, сопротивляться которой не дано людям. Но в своём ослеплении гневом и болью потери я не только не поняла это, но и вновь стала мстить разрушительно, за что в итоге и поплатилась».
Конец первой части эпизода.
Зена на пару мгновений остановилась… собралась с духом и продолжила размышлять. «Тюрьмы, о которых я знала прежде, были основаны исключительно на страхе, давлении и унижении. Там надзиратели били заключённых бичами или плетьми за любой проступок. У нас в Греции обычным делом было использование особо мучительных казней — побиения камнями, утопления, распятия. Преступников клеймили, могли специально искалечить — и это было нормой по закону, считалось делом совершенно обычным, вряд ли кто-то вообще возмутился бы.
Вот уже почти год заключения у меня позади… Ни разу ничего подобного не видела. Даже по отношению к тем, кто уже не один раз нарушил закон и явно не склонен слушаться тюремщиков. Сама эта тюрьма называется «исправительной». Расскажи я кому-то из своих прежних знакомых, из своих современников вообще, что может возникнуть хотя бы сама идея исправлять кого-то наказанием, а не только сдерживать и карать, это сочли бы неудачной шуткой.
Если у нас в Элладе кого-то лишали свободы… нужно было или тратить собственные деньги на пропитание, или надеяться на родственников. О том, чтобы выдавать пищу и одежду за казённый счёт, а тем более лечить, чему-либо обучать, о строго предписанном времени доступа к открытому воздуху — не могло быть и речи.
А я… Я отнеслась крайне жестоко и необдуманно по отношению к своей подруге. Поступила намного хуже по отношению к ней, чем поступают с закоренелыми преступниками, получается...».
Ну а что же в это время Габриэль? Ну точнее, не в это же самое время, а парой дней позже. 28 апреля 1938 года, идя на работу, она увидела, как целая толпа заходит в школьные ворота. Нет, подобное зрелище не было для неё неожиданностью уже, конечно… Но сейчас оно натолкнуло на размышления…
«Я хорошо помню ту ярость Зены, свою боль и страдания из-за её нападения. Однако… я ведь своим молчанием, своим стремлением скрыть истину действительно способствовала гибели её ребёнка. Да что говорить гибели — скажем прямо и честно — убийству. Допустим, на её месте оказалась бы я сама, или кто-нибудь другой… Можно ли себе представить, чтобы в таком случае не было бы хоть краткого момента «яростной пелены перед глазами», побуждения дотянуться до виновных? И может ли нормальный, здоровый человек просто и безоговорочно осуждать такое — без понимания?»
Разворот на 90 градусов… и неожиданная встреча
30 июня 1938 года. Габриэль незадолго до этого внезапно пересмотрела своё решение. «Стать машинистом получится только спустя несколько лет. Слишком много надо будет освоить, ту же физику, химию… только первые шаги делаю в этом. Начну с чего-нибудь попроще — подсобных работ на стройке хотя бы. Я достаточно сильна для этого… тем более, это тоже увлекательно — создавать что-то новое, может быть, постепенно в этом направлении двинусь…».
И вот она уже возвращается домой после посещения строительной организации. Сияет. «Принята сразу. Послезавтра уже могу приступить к делу».
...Однако Габриэль довольно быстро поняла, что, впервые оказавшись в незнакомом районе, не представляет, как выйти на нужную улицу, где проходит трамвай. Огляделась по сторонам… почти никого, только двое сварщиков готовятся к работе над длинным куском трубы. Подошла к одному… вернее, не к сварщику, а к сварщице. Та не ответила, заговорил её напарник. Поблагодарив его, Габриэль пошла дальше. А позади состоялся короткий разговор:
- Ирина, почему ты не стала отвечать?
- Сама не пойму, что нашло.
Хотя ответ она прекрасно знала. «Нельзя было показывать свой голос. Проклятое прошлое догнало меня...».
Тайна раскрывается
Вернувшись домой после работы, сварщица, наскоро поужинав, принялась вспоминать. Вспоминать те дни, когда она носила ещё другое имя… о котором постаралась забыть уже очень давно, больше двухсот лет назад. А началось всё это ещё раньше… Когда она также резко перескочила во времени, хотя ещё долго не подозревала о том.
… Она уже считала себя практически готовой к началу своего возмездия. В голове билась только одна мысль. «Сейчас Зена начнёт ощущать всё, что я чувствовала, когда она со своим отрядом ворвалась в Цирру и уничтожила её полностью. По праву единственной выжившей там я приступаю к возмездию! Сейчас и у меня есть отряд, и я начну жечь и убивать… с её именем на устах! Это будет сокрушительный удар по её репутации...».
Критический момент наступал — откладывать первую атаку дольше уже не было никакого терпения. Однако тут пришла в голову ещё одна мысль: «Надо сначала первой сходить и посмотреть на селение, которое я собираюсь уничтожить. Запечатлеть его в своей памяти целым и невредимым. Так будет потом сладостнее осознавать сделанное!».
И она направилась вперёд. Предвкушение грядущего удара окутывало её…
Однако вдруг словно «свет дня на мгновение погас». Когда вновь стало видно вокруг, Каллисто сразу поняла — вокруг всё совсем иное.
Она резко дёргается, как проснувшись от кошмара, глаза мгновенно прищурены, дыхание сбито. Оглядывается — местность тихая. И даже запаха дыма нет. Лишь песок под ногами, древесная пыльца в воздухе и зелень.
«Где я…?» — прошептала Каллисто, и её голос звучал странно чётко, как будто мир сам хотел слышать каждое её слово.
Она приседает. Прикасается к земле — мягкая, тёплая. Подносит горсть песка к лицу, разминает между пальцами. Втыкает меч в землю — не без усилия. Прислоняется ладонью к дереву — кора шершавая, настоящая.
И именно это — непонятное, хотя и вполне естественное — пугает.
Она начинает идти. Сначала медленно, как охотник. Потом чуть быстрее. Ноги чувствуют наклон, корни под ступнями, покачивание ветра. Где-то вдалеке журчит вода — ручей. Она подходит, пробует на ощупь, на вкус. Вода настоящая. Прохладная, как положено.
Но всё это не делает место менее странным.
Каллисто останавливается на открытом пятачке и хмурится.
Приходит осознание: нет людей, даже их следов. И тут возникает тревога. Не паника, а именно тревога хищника, которого загнали на территорию без добычи. Это ловушка. Она это знает.
Без лишнего драматизма она проверяет меч — заточен. Камень под рукой тяжёл, твёрд. Стук — глухой и реальный. Она пробует быстро бежать — тело слушается, ритм знакомый, дыхание работает.
Она делает перекат, удар по воображаемому противнику. Всё — как в настоящем бою.
«Ощущения слишком точные, слишком «правильные». Это уже нельзя списать на простую иллюзию, обман или попытку запутать».
Каллисто садится у дерева. Сначала — напряжённо, будто ожидает удара в спину. Плечи напряжены, взгляд мечётся между тенью и светом. Но со временем поза меняется — чуть расслабленнее, хотя внимание не ослабевает. Оно становится другим: более тонким, внутренним.
Она слушает тишину , словно в ней скрыта какая-то правда. Прислушивается не только к лесу, но и к себе. Бьётся ли сердце быстрее, чем нужно? Нет. Страх ли прячется под кожей? Тоже нет. Только раздражение — тихое, зудящее, как заноза под кожей.
Пальцами она чертит борозду в земле. Не задумываясь, выводит спирали — один круг за другим. Затем перечёркивает их резко, будто стирая что-то. Встаёт так же внезапно, как села, и обходит круг по периметру, будто проверяет невидимую границу. Возвращается на место. Точку отсчёта.
Каллисто не кричит. Не мечется. Не бежит сломя голову в поисках тех, кто мог бы здесь быть. И всё же конфликт внутри не утихает. Он просто сменил форму — стал терпеливым, как голод. Её стремление отомстить Зене за Цирру никуда не исчезло. Но теперь оно откладывается — не отступает, а ждёт.
Прямо сейчас это невозможно. Значит, нужно найти другой путь.
Сначала — понять, куда двигаться.
Теперь — пора осматривать окрестности. Медленно, шаг за шагом.
Каллисто находит небольшой пресный ручей. Вода течёт медленно, почти лениво, но пьётся легко — холодная, со слабым оттенком минеральной горечи. Она приседает у берега, смачивает лицо, затем опускает ладони в поток снова.
Без воды не останусь , — думает она. Не вслух, не громко — внутри, коротко, как приказ.
Чуть дальше, за изгибом берега, на мели виднеется парусник. Маленький, одинокий, будто забытый этим миром. Где-то в двадцати пяти стадиях от берега.
Она пересекает расстояние вплавь, осторожно, но уверенно. Мышцы работают без сбоя. Когда выбирается на мель, сразу же оглядывается — нет следов людей, ни живых, ни мёртвых.
Первые вещи
Корабль не такой, как те, что ей доводилось видеть. Формой, расположением рангоута, даже деревом он отличается от привычных судов Эгейского моря. Но сейчас это второстепенно.
Она поднимается на борт.
Внутри — никого. Только запах затхлости и соли, словно время здесь замерло. На палубе валяется тряпьё, в углу — выброшенный рыболовный снасть. Ни крови, ни следов борьбы. Просто покинуто.
Но находки есть.
Ящик с инструментами — железные клинья, пила, молоток. Сухари в мешке. Несколько кувшинов с маслом и сушёным мясом. И — странная крупка, белая, зернистая. Она пробует на вкус — без резкого, почти нейтральная.
Она не задерживается. Видит — пара запасных мачт, валяющихся на палубе. Из них она мастерит плот, неуклюжий, но надёжный.
Погрузив добычу, Каллисто делает паузу.
— Пусть не знаю, что это и зачем нужно… — шепчет она себе под нос. — …но именно поэтому такие вещи лучше держать под рукой. А то вдруг эта гадина или кто-нибудь ещё доберётся до них первым.
Она спускает плот на воду, проверяет узлы. Мысли уже ушли вперёд: где дальше? Что дальше?
Обустройство
Каллисто решает построить себе шалаш. Не из необходимости — погода стоит тёплая, почти жаркая, ночь мягкая, без ветра. Она могла бы спокойно лечь прямо на землю, как делала много раз раньше. Но именно это и тревожит её — слишком легко всё принимать как должное.
Ей нужно занятие. Что-нибудь простое, понятное, рутинное. Нечто, что поможет удержаться на поверхности мыслей, не проваливаясь глубже.
Она собирает ветки, переплетает их с листьями, формирует укрытие, достаточно прочное, чтобы защитить от ночного холода или случайного взгляда. Работа знакомая, механическая — и именно поэтому успокаивающая.
Позже она догоняет зайца. Точнее — не столько догоняет, сколько подбирается бесшумно, как тень, и одним движением сворачивает ему голову. Быстро, чётко. Без лишнего усилия.
Разводит огонь трением — не с первого раза, но и не с последнего. Пламя трепещет, бросает тени на кору деревьев, мясо шипит, источая аромат дымка и жира.
Она ест медленно, почти со вниманием. Как будто хочет запомнить вкус, запомнить, что она жива, что всё ещё может чувствовать.
Ложась спать, она почти уверена: завтра, или послезавтра, или через несколько дней она вернётся туда, где оставила свой путь — в Коринф, к Зене, к тому, что не закончено.
Но на самом краю сознания, там, где мысли уже начинают путаться в сне, появляется нечто маленькое. Едва заметное.
Червоточина.
На следующее утро Каллисто снова спускает плот на воду. Течение чуть замедляет её ход, но она не спешит. У неё есть время. И теперь — цель.
Она возвращается к кораблю. На этот раз без лишних колебаний поднимается на борт и начинает выбирать то, что может пригодиться.
Топоры — два, с рукоятями из твёрдого дерева, лезвия затупились, но ещё остались в рабочем состоянии. Рядом лежит точило — камень продолговатой формы, с мелкой зернистостью. Она берёт его тоже.
Ножи — три штуки, разной длины. Один — с резным узором на рукояти, будто чей-то талисман. Ещё один — с лезвием, слишком тонким для боя, но идеальным для разделки мяса или резки верёвок.
Мешки с гвоздями — железные, ровные, точно выкованные, как будто по одному лекалу.
Всё это укладывается на плот аккуратно, по порядку.
Парой рейсов позже она перевозит на берег и одежду — вещи непривычного покроя. Нечто между рубашкой и плащом, без запаха масла или пота, сшитые плотно, но легко. Материал — жёсткий, но не грубый. Не лён, не шерсть. Что-то другое.
Она перебирает их, как будто пытаясь прочесть скрытую правду в строчках и стыках.
И тогда, впервые, мысль возникает сама собой, мягко, почти невольно:
Жуткая догадка
Где делают такие одежды?
Какие моряки используют такие корабли?
И почему ни один мастер Эллады не говорил о них, если они существуют?
Эти вопросы не требуют ответа. Пока.
Она просто чувствует их — как холодок под кожей.
Ещё не паника.
Ещё не страх.
Просто… первый шаг к пониманию того, что всё не так, как казалось.
На третий день Каллисто снова на плоту.
Она перевозит мешки и бочки — тяжёлые, словно набитые камнями. В одной — вино. Не просто крепкое, а до жути крепкое. Такое, что щиплет язык и кажется почти огнём.
— Наверное, персы или египтяне придумали, — говорит она себе вслух, будто подтверждает догадку. — Просто пока скрывают.
Смысла нет в том, чтобы задерживаться. Лучше вернуться за парусами и верёвками.
Когда она начинает снимать полотнище с мачты, на мгновение закрывает глаза.
Так, вот... Однажды побывала на борту персидского судна. Там тоже были паруса, но другие — тоньше, плотнее, с запахом смолы и пряностей. Здесь же — грубее.
И мачта — шире.
И форма — иная.
Если бы кто-нибудь спросил, что именно отличается, она бы не смогла точно сказать. Но чувствовала — да, чувствовала.
Четвёртый день.
Она считает дни теперь. Не по солнцу, не по луне — по делам.
Вожу железо.
Вожу осторожно — плот нельзя перегружать, берег пологий, легко перевернуть, если случайно зацепить край.
И опять мысль, почти сама собой:
Коринф. Вся Греция. Финикия.
Мореходные места. Каждый день — вдалеке галера, трирема… или хотя бы чья-то лодка. А здесь — ничего. Ни одного паруса. Ни одного следа человека, кроме того, что оставил этот корабль.
Даже в Понте Эвксинском ходят корабли. А тут — пусто.
На пятый день Каллисто решает забрать якорь.
— Заодно нырять потренируюсь, — думает она, глядя на тёмную воду у борта корабля.
Практичность всегда побеждает любопытство. Но сегодня они идут рука об руку.
Она ныряет. И снова. И ещё раз.
Якорь не хочет отпускать судно легко. Его цепь намотана вокруг деревянной опоры, словно пойманная змея. Она рвёт намотки ножом, роется в иле, ловит дыханием пузыри и всплывает, хватаясь за край палубы.
Когда якорь наконец оказывается на плоту, она позволяет себе короткий отдых — только чтобы перевести дух и протереть глаза от соли.
Затем решает заглянуть в каюту. Ещё не была.
— Ого… — шепчет она, заметив свёрток на столе. Монеты. Не те, к которым она привыкла. Ни драхма, ни статеры, ни даже персидские деньги. Нечто другое. Что-то, чего она никогда раньше не видела.
Видимо, настоящая редкость, — отмечает про себя.
Два меча — на полке, почти прикрытые тряпьём.
— Стоп… Это издевательство, — фыркает она, беря один из них. Короткие, тонкие, как будто их делали не для боя, а для игры. Такими можно колоть, но не рубить.
Слава Гефесту, хотя бы рядом лежат нормальные столовые ножи.
Рядом с ними — крохотные трезубцы.
— Видимо, какой-то храм Посейдона заказал их для своих обрядов, — предполагает она вслух, пряча один в пояс. Просто так. На всякий случай.
Ночью всё меняется.
Буря приходит без предупреждения. Сначала порыв ветра, потом удар волны. Плот качается, но держится. А вот корабль — нет. Он скрипит, трещит, разваливается на части. Утром от него остаются лишь щепки да следы на песке.
Каллисто съедает пару сухарей, осматривает берег. Ничего не выброшено. Только вода да мокрый песок.
И тогда, в тишине рассвета, она снова начинает размышлять:
Здесь жарко, как на египетском побережье. Но там всё равно встречаются суда. То же самое в Финикии. Следовательно… где я?
Её мысли сворачиваются в клубок:
Понт Эвксинский? Возможно. Там тоже бывает тишь да гладь. И суда проходят — раз в две недели, может, месяц. Но я слышала, как кто-нибудь всё равно говорил об этом. Здесь же… ничего.
Мысль, которую она до сих пор игнорировала, начинает пробираться внутрь: