Аннотация: Опубликовано в журнале: "Слово\Word" 2009, #62
В общем-то, даже не знаю куда адресовать моё письмо. Адреса тех, кому хотел бы написать, я не имею, поскольку давно потерял связь. В телефонной книге все запутано - те, кто жил в квартире раньше, уже не отвечает, а берут трубку другие, неизвестные, и сам ты для них - еще один досадный звонок из чужого прошлого. По газетам выяснить адрес тоже невозможно. Мои знакомые - не те люди, которые часто попадают в газеты, даже если совершат что-либо достойное описания. Мои знакомые могут появиться лишь где-то на третьей странице, мелким шрифтом, где второстепенные городские новости, любительские конкурсы и спортивные известия. Впрочем, даже если кто-то и появится, узнать об этом я не смогу, поскольку не выписываю газет. Так что письмо это, в заголовке которого нет ни имени, ни адреса, так и останется лежать в бумагах, среди ненужных листков, билетов на давние представления и записок с просроченными приглашениями. Зная, что письмо не будет отправлено, я могу сделать небольшую уступку и писать о том, что интересно мне, не заботясь о чувствах адресата. Садясь за стол я не знал, о чем писать- было лишь какое-то смутное предчувствие годовщины. Пасмурное лето приходит всегда за жарким маем, накручивая еще один год на дни, когда считал узкие окна в стене, но никак не думал, что когда-то смогу отсчитывать не недели, а десятилетия. В неотправленном письме можно быть сентиментальным наедине с собой. Поэтому, прикрываясь страницей, можно пуститься в обычные воспоминания, стараясь, впрочем, не слишком углубляться в Those were the days, поскольку дни были самые обычные, разве что похолоднее. Остался лишь то, что запомнено, зато картинка внутри точнее и достовернее самой пристальной фотографии, потому что лифт, застывший на снимке в стеклянной шахте, продолжает двигаться, как и губы говорящего - но изображения все же ближе памяти, а потому, как не напрягаюсь, не могу вспомнить про что идет речь. Собака все еще лает за оградой бывшего кладбища, как-будто охраняет давно сброшенные в воду надгробья, вместо которых сначала построили кирпичное депо, а затем, на месте депо - лоснящийся большими окнами дом. Впрочем, пробуждается и слух - качели противно скрипят, а девочка в вязаной шапке с помпоном что-то говорит сидящей женщине - под складками теплой шляпы морщинистое лицо, затемненные стекла очков - но все заглушает треск бензопилы, и тусклый комбинезон рабочего, обрубающего ветки старых тополей, закрывает нелепо-желтый дом, на котором тогда не было ни одной вывески. Вспыхивает яркий ноябрьский день - странно, только что был тихий сентябрь, да и странно, что солнце так может светить в ноябре. Шершавое железо и охристые простенки окрашиваются в позабытый теплый цвет, а между трещин на асфальте вмерзли растоптанные листья и надо переступать через них, проходя мимо темного подъезда со ступенями, стертыми поколениями жильцов. Дальше просвет среди подтеков на стенах и зеленый забор со старым номером снесенного здания, а за забором зима и в снегу идет электричка мимо разбитых окон кирпичного дома в конце улицы. А за переездом река, уже весна и крошится под шинам снег, на перила садятся взъерошенные чайки, рядом мост, а за ним сад, где так никогда и не встретятся назначившие когда-то встречу, потому что рядом другие сады и легко разминуться, если бежишь и опаздываешь на целый год. Что, впрочем, и говорить, когда соседи выехали, снесли трубу, на которую было нанизано окно, заасфальтировали следы на обочине, а значит нет ни свидетельств, ни доказательств, не говоря уж про адресатов, которые давно выбыли, и все успевает забыться, пока первое кленовое семя, оторвавшись летом, приземляется уже осенью на землю, рядом с огрызком яблока и смятой папиросной пачкой. А потому письмо возвращается на стол, мысленно облетев над водой, лесом и набережными, доказывая, что все рано или поздно возвращается, неважно, писал ли я или просто думал о том что надо написать. Потому что и адресатов больше нет, они разъехались, изменились походка, и возраст, и город на конверте, и остается только сочинять самому себе, отсылая надписанные знакомым почерком листки в сумеречное завтра, следующий июнь или последний солнечный день ноября, когда по ошибке переступишь через распятый во льду лужицы лист и вспомнишь все, о чем забыл много лет назад.