Тихо и нежно окутывает своим таинственным покрывалом, лежащий как на ладони мир, ночь. Наверное, я ни когда не устану смотреть на это обы-денное, и в тоже время волшебное зрелище. По крайней мере, до сих пор не уставал...
Губы начинают шептать заветные слова...
Звуки ночи... Шелест листьев - музыка игривого ветерка. Журчание, окрашенного ночью в синий цвет, ручейка. Отзвук далекого, и не понятно о чем поющего лягушачьего хора. Скрип обсуждающих что-то своё деревьев...
Руки выделываю странные, но такие пленительные жесты...
Ночное небо... Темно-фиолетовое, плавно переходящее в глубокую темноту у горизонта и маняще синее там где его касаются огни далёкого го-рода, оно нарядилось миллионами бусинок-звезд и танцует волнующий та-нец, прикрывая свою соблазнительность редкими полупрозрачными облака-ми, и перекатывая по своему телу золотистый шарик Луны.
И тело вдруг, начинает двигаться в странном ломаном ритме, от-талкивающем и притягательном одновременно...
Огонь... Только в ночи можно понять его истинную ценность, услы-шать песни о городах, людях и вещах которых он касался. Увидеть события которые он совершал... И говорить с ним.
И повинуясь заветным словам, странным жестам и ломаному ритму огонь вырастает до человеческого роста и играя всеми оттенками ночи, старается подражать...
Ночные травы... Они сгибаются от ужаса своего предназначения, и их страх тихим шорохом расползается по округе пытаясь проникнуть в каждого, кто посмел выйти из дому в эту ночь. Но я не боюсь, я предназначение.
... и за это я награждаю его пучком столетней полыни, цветком не видевшей солнца розы, корнем не распустившейся ромашки и листьями сраженного молнией дуба. И только тогда, когда он взрывается от насла-ждения, выжигая темным огнем все, что поймало хотя бы отблеск его темного света, я произношу СЛОВО...
Луна... Игрушка ночного неба, муза сумасшедших поэтов и мать вер-вольфов. Замечали ли вы, что её золотистый свет, окрашивает мир серебром? Как её серебро вновь превращается в золото при малейшем лучике чуждого ей света, и как к утру это серебро превращается в синюю, постепенно стано-вящуюся прозрачной росу... Лунное серебро, метал ночной справедливости.
И когда буря ночного огня стихает, я поднимаю из воронки мерцающий ночными красками слиток лунного серебра, впитываю его звездный холод своими ладонями и напевая ему материнскую колыбельную бережно закуты-ваю в листья малины. Спи спокойно, спи... Мой будущий нож.
Обряд чистоты.
Зима... Суровая и властная женщина, любящая чистоту, степенность, размеренность, семейность. И пусть вас не пугают её холодность и показная жестокость, потрогайте снег - он мягкий, как пуховая перина, посмотрите на метель - разве не пример буйственного веселья эта пляска зимы и ветра? Так что не надо, не надо думать о ней плохо и не надо думать хорошо, просто воспринимайте ее, такой как она есть.
А губы снова шепчут заветные слова...
Чистота... Истинную чистоту зимы ни когда не встретишь в больших городах, там её пачкают люди, разучившиеся видеть, ждать, и брать то, что принадлежит им по праву, по праву человечности. Что бы найти чистоту, нужно умчаться прочь от суеты городского муравейника, туда где продрог-шие до попирающих мир корней сосны сочиняют по детски трогательные стихи, и где ветер ходит на цыпочках, предварительно хорошенько вытерши ноги, чтобы не запятнать великое сокровище зимы - чистоту.
И скинув с тела одежды, руки начинают в странном порядке нано-сить на леденеющую кожу мазки белого меда, образующие притягательный узор, взглянув на который забываешь об обнаженности того, кто его но-сит.
Слушайте, это звуки чистоты. Поскрипывание мерзнущих сосен, шепот перекатывающихся под ногами ветра снежинок, шуршание облаков цара-пающихся о заснеженные вершины седого хребта. Слушайте и услышав пой-те!
И песня, как ловчий беркут, вырывается из стынущих губ упавшего на колени человека. Нотами холодного утра и стылого вечера прося, умоляя, приказывая прийти и подчиниться! И когда перед ним поднимается ледяная купель, наполненная холодной, переливающейся как бриллиант, чистотой, руки сами опускают туда согретый сердечным теплом слиток лунного се-ребра. И все исчезает...
Мороз... Лютый и страшный пес, охраняющий покой и блюдущий все интересы своей хозяйки - Зимы. Он ходит вокруг меня пока я, веником из выгоревшей на солнце крапивы, разметаю снег. Он бы с превеликой радо-стью кинулся на меня и вонзил свои ледяные зубы в мою плоть, но рисунок из белого меда и отвар из солнечного камня заставляют быть его осторож-ным и не подходить слишком близко. А я краем глаза любуюсь его белой с голубым отливом шерстью и не позволяю себе дрожать от страха и его, до-вольно холодного присутствия.
И наконец, среди кристалликов снега, коленопреклоненный человек на-ходит серебристое, чуть изогнутое, прозрачное лезвие, и бережно сжав его в ладонях начинает согревать своим дыханием. Грейся, грейся... Мой буду-щий нож.
Ритуал воспитания.
Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам. Старая как мир мудрость, которой слишком часто пренебрегают в наше суетное время кон-курсов, розыгрышей и "бесплатных" подарков. И ведь все равно платят, два-жды, трижды переплачивая на мелочах. И стремятся к тому, чтоб все сразу, и желательно за чужой счет. Кровь захирела что ли? Может обновлять пора...
Тихие, неспешные шаги по проселочной грунтовке, которая перелива-ется желто-оранжевым соком в свете полуденного солнца. Неспешные ша-ги к цели.
Хотя с другой стороны, это скорей всего проблема воспитания. Сейчас ведь все гуманисты! Розги - не педагогично, ремень - деспотично, а любое другое наказание - домострой и патриархат. А потом детишки вырастают в любителей покататься за чужой счет, а если не катают, так мы соберёмся стайкой, человек в десять, и заставим. Нет, пороть их надо!
Шелест наливных трав под ногами. Если уважать траву и не топ-тать её, а идти тихим, скользящим шагом, раздвигая её стебли ступнями, то она ни когда не выдаст тебя, спрячет следы, скроет своим шелестом твое дыхание, развеет своим ароматом твой запах. И ни кто не узнает куда ты ходил и зачем...
А взрослых пороть надо еще больше! Да при том пороть публично! За все проступки, вот во времена оные, за драку - розги, за воровство - руку под топор, за разбой и бандитизм - виселица, жестоко конечно, но порядку больше было, не каждому хотелось шкурой своею рисковать. А сейчас по-дойдут шайкой, дескать нас много, бойся нас, и давай непотребствовать, а начнешь их бить, или пуще того - резать, так орут благим матом - "Дяденька не бейте! Дяденька не надо! Простите! Помогите!". Тьфу! Вспоминать тош-но!
Многовековой дуб раскинул свои ветви посреди чистого поля. Стоит, всем своим видом показывая, что и один в поле воин. Расколотая пополам, ударом молнии, верхушка, покачивается в такт летнему ветерку. И даже не посвященному в голос деревьев сразу становится ясно, что этот дуб споко-ен и счастлив в своей долгой, одинокой страже посреди моря шепчущих трав.
Чего-то я разошелся... Моё ли это дело? Нет неудобства конечно мно-го, но кто я такой, что бы судить людей? Хотя иногда хочется взять полено потолще и повбивать в ихние головы простые правила - уважения, добросо-седства, терпимости. Хочется, а не можется, потом самому же хуже будет.
Вот и пришел.
И в руке коленопреклоненного под дубом блеснул вынутый из за пазухи не ограненный сапфир с голубиное яйцо величиной.
- Я принес плату отшельник. Позволь забрать то, что я оста-вил тебе прошлым летом.
И дуб, старый отшельник, страж Тварного поля, раздвинул свою кору и явил взору коленопреклонённого чуть изогнутый, отливающий синевой и зеленью клинок, с похожей на ветвь рукояткой. И как только камень упал в раздвинувшуюся щель клинок сам прыгнул в ладони к коленопреклоненному. Здравствуй мой нож!
Эпилог
На вид он простой, даже невзрачный какой то. Рукоять из не ошкурен-ной ветки, странная какого то болезненного цвета сталь на чуть выгнутом к верху волнистом лезвии. Похож на самоделку какого то кузнеца самоучки, да при этом не самого одаренного. Это на вид. А в деле - его не возможно вы-бить из рук, простая на вид рукоять намертво прилипает к ладони, а при опасности сама тянется в руку. Сталь, которая как дешевая жестянка на ощупь, режет металл и призраков, а на живых оставляет не зарастающие, вечно кровоточащие раны. Страшное оружие в хозяйских руках, и бесполез-ная дешевка в руках чужака. Украдут, потеряешь, утопишь - все равно вер-нется, а с вора еще и пальцы срежет, чтоб не повадно было. Даже подарить его просто так нельзя, только если он сам того захочет. Или ненужность свою почувствует. Так то... Вот такой он, МОЙ НОЖ.