Ломака Виктор Петрович : другие произведения.

Неуставные отношения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "... Ты никогда не задумывался, глядя на толпу идущих мимо тебя людей, что все они только оболочки, внутрь которых всунуто совсем не то, что видится тебе?...".

  
  
  
  
  1. Предварительная подготовка.
  
  Дневальный по роте Ковальчук, по кличке "Чукча", открыл дверь и выкрикнул в послеполуденную дремоту казармы:
  - Евсюков, дуй до Беляшова!
  Ромка Евсюков говорил потом, что у него в тот момент неприятно заныло под ложечкой, словно он что-то почувствовал... Впрочем, и в любой другой момент вызов к командиру просто не мог сопровождаться приятными ощущениями у такого бойца, как Роман Сергеевич Евсюков. (Здесь, как и далее, необходимо небольшое пояснение).
  
  1.1. Хронический раздолбай. (Небольшое отступление, характеризующее личность рядового Евсюкова).
  Дело в том, что Ромка был раздолбаем. Причем, до армии он был раздолбаем еще не вполне сформировавшимся - можно сказать, раздолбаем-любителем, тогда как в армии стал настоящим профессионалом. Да, к сожалению, приходится констатировать, что если в прежней армии (советской) надежды родителей на то, что служба сделает из их сына "человека" (а заодно и даст какую-нибудь мирную профессию), весьма часто оправдывались, то в нынешней армии (российской) эти самые надежды не имели под собой вообще никакой реальной почвы. Возьмем хоть дедовщину. Если раньше "деды" "прессовали" "молодых" с целью привить священное уважение к ним, дедам, а заодно и к службе, к тяжелому армейскому труду, к некоторым непочетным воинским обязанностям, и даже с целью воспитания у них любви к Родине ("А-а, с-суки, щас дедушка научит вас Родину любить!"), то теперь основной акцент сместился в сторону денег: не хочешь мыть сортир - плати; не хочешь изо дня в день ходить в говенные наряды за старослужащих - отстегивай; не хочешь работать тренировочной грушей после отбоя... И тогда вместо тебя будут пахать и получать по боку те бойцы, которым родители жилят регулярно присылать деньги, пополнявшие "налоговый фонд старослужащих российской армии". Справедливости ради следует сказать, что не все было так печально, ибо вторую половину службы бойцы начинали уже потихоньку получать дивиденды из этого самого фонда (а основная его часть, естественно, уходила наверх, как и везде у нас). Не все, конечно. Вот Рома Евсюков, к примеру, не получал. Да он, честно сказать, и не платил туда ни разу, ибо помимо раздолбайства и склонности к вранью, было у него еще одно хорошее качество, которое на гражданке тоже нельзя было назвать большим достоинством, но в таких противоречивых негражданских институтах, как армия или тюрьма, таковым как раз и являлось: был он упрям и непреклонен до ослиной крайности. Когда он попал в будущую родную часть, его сразу принялись воспитывать и ровнять по армейским шаблонам, как и положено. Но на Ромку где сядешь, там тут же и слезешь. И то сказать: что толку было дедам молотить его изо дня в день? Садистами они отнюдь не являлись, а били лишь из святой воспитательной необходимости, причем, некоторые даже пытались отлынивать от этих почетных стариковских обязанностей по причине уже отчетливо сформировавшейся в них за полтора года лени. Поэтому удовольствия от Ромы, равно как и денег, они не получали. Вскорости, деды от него как-то по одному отстали. Первым взбунтовался старослужащий Минькин, который в каптерке, за бутылочкой вечернего самогона сказал однажды товарищам: "Да ну его на фиг - у него голова чугунная, все руки отбил!". А самым крайним, кто отметился на непокорном Ромкином челе, был сержант Сучков. Он выбил ему напоследок четвертый левый (снизу) зуб, после чего Ромка клятвенно пообещал найти "Сучка" на "гражданке" и трижды окунуть головой в очко его деревенского сортира (кстати, забегу вперед, ибо случая может больше и не представиться: ровно через семь лет он исполнил таки свою клятву, только произошло это не в воронежской деревне, откуда был родом будущий дембиль Сучков, а в служебном туалете экспресса, следовавшего по маршруту Бирмингем - Лондон).
  ***
  Итак, после крика дневального Ковальчука, у Евсюкова екнуло в груди, и он с печалью в сердце поплелся в кабинет к взводному, лейтенанту Беляшову, по кличке "Беляш". Странно, но взводный принял его вполне дружелюбно: тут же предложил присесть, спросил его о пристрастии к табаку. Затем, получив нерешительный благодарный отказ (Ромка покуривал), Беляш без всякого вступления задал самый желанный для любого военнослужащего-срочника вопрос:
  - Евсюков, хочешь поехать в отпуск на неделю?
  В отпуск-то Евсюков хотел, но он также знал, что просто так (за здорово живешь, то есть) отпуск ему не обломится ни в жизнь, по причинам, уже указанным выше. Он тут же прокрутил в голове все варианты такого начальственного расположения к нему, вплоть до самого неприятного, который предполагал, что лейтенант Беляшов - гомосексуалист (в чем Ромка имел большие основания подозревать его, и о чем будет сказано чуть позже). В отпуск тут же расхотелось... Он решил про себя: "Дам Беляшу в рожу и дослужу оставшийся срок в каком-нибудь, не сильно отдаленном дисбате!"...
  Кстати сказать, несколько месяцев назад у Ромки уже была возможность поехать в отпуск, но неожиданно вышел облом. А было так.
  
  1.2. Обломившийся отпуск. (Еще одно отступление, характеризующее не столько личность Евсюкова, сколько общую атмосферу, царившую в подразделении лейтенанта Беляшова).
  Нес он как-то службу в карауле, охраняя автопарк, то есть тихо дремал в обнимку с одноствольным охотничьим ружьем (в караул автоматы не выдавали, так как боялись, что местное хулиганье, коих вокруг шастало в изобилии, завладеют этим грозным оружием: попытки уже были!). Итак, он мирно спал под трехкубовой бочкой с соляркой и видел сладкий сон про себя и свою одноклассницу, Лену Зорькину. Неизвестно, по какой причине он проснулся, это не так важно (скорее всего, их амуро-морфейные отношения с Ленкой в тот момент как раз закончились), но он вдруг увидел, как какой-то мужик пролезает сквозь дырку в заборе, через которую бойцы обычно ходили в "самоход". Ромка насторожился, затаился, выждал момент и попытался остановить нарушителя грозным окриком:
  "Стой, куда прешься, мужик?"
  Мужик был серьезно пьян, поэтому не обратил на постового ровно никакого внимания. Тогда Ромка подошел к нему поближе и повторил свой вопрос. Мужик отреагировал неожиданно: развернулся и пошел прямо на постового. Ромка не растерялся, подпустил нарушителя на нужное расстояние, затем аккуратно прицелился в голову и попробовал на крепость надтреснутый приклад своего ружья. Приклад выдержал, а мужик упал. Тогда Рома, смекнув свою выгоду, потащил слабо сопротивляющееся тело в караулку. Конечно, он нарушил устав, так как не должен был покидать пост до прихода разводящего, но в последующей веселой суете на это как-то не обратили особого внимания. В результате, рядовому Евсюкову на законных основаниях присудили 10-суточный отпуск, в который он должен быть отбыть ровно через неделю. И надо же было такому случиться, что через четыре дня он опять загремел в караул...
  Дело было так.
  Вечерело. Ромка сидел с ружьем под своей бочкой. Не спалось... Вдруг из-за ангара неожиданно появилась статная фигура его сослуживца и однопризывника Сашки Горшкова, по кличке "Горшок", который шел в самоволку к своей очень старой знакомой. А надо сказать, что Горшков был известным жилой - охотно брал деньги взаймы, но неохотно отдавал. Все уже знали об этом, поэтому давали в долг ему тоже очень неохотно. Пользуясь этим, Сашка часто проворачивал такой хитрый трюк: когда ему хотелось стрельнуть сигаретку у какого-нибудь богатенького, но жадного "буратины", он подходил к нему и просил занять денег. "Буратино", естественно, отказывал. И тогда, после недолгих уговоров, Сашка грозно нависал над ним и говорил обреченным голосом: ладно, жлоб, дай хоть сигаретку, а лучше три! Обычно "буратино" давал. Интересный, в общем, был хлопец. Вот и Ромке он задолжал кой-какую сумму. Именно поэтому Евсюков и наехал на Сашку, а вовсе не потому, что тот шел по охраняемой им территории.
  - Стой, Горшок! Куда прешься? - потребовал он от товарища.
  - Куда надо! - по-солдатски лаконично ответил Горшков. Он, к тому же, был еще и большим грубияном, причем, "большим" отнюдь не только фигурально.
  - Когда должок отдавать будем, а? - снова приступил к нему Рома, почувствовав возможность слегка приструнить злостного неплательщика.
  - Завтра, - привычно ответил тот.
  Горшок явно глумился, так как эти его "завтраки" продолжались уже больше недели.
  Тогда Рома, чувствуя за собой правду, вскинул ружье и приказал гаду:
  - А ну, ложись, гад!
  - Щас! - спокойно ответил Горшков.
  - Я не шучу, Горшок! Ложись, по-хорошему.
  - Чо, еще один отпуск захотел по легкому срубить? Так я тебе устрою - в санчасть, гы-гы-гы... - весело ответил Сашка и продолжил свой славный путь, вошедший вскоре в устную историю полка.
  - Ну, тогда молись, жлобяра! - И Ромка взвел курок, прекрасно помня, что ружье не заряжено.
  Уже удалявшийся Горшков лениво кинул ему через плечо:
  - Сначала засунь в ствол патрон, дебил!
  Потом все произошло, как в плохих криминальных новостях: Рома нажал на курок, ружье выстрелило, Горшков упал...
  Ромка почему-то сразу вспомнил песню Высоцкого: "- Рядовой Борисов! - Я!!!". И хотя он был не робкого десятка, ноги его сами собой задрожали, как только он представил себе допрос у следователя. Но дальше было еще страшнее: Горшков поднялся, повернулся и пошел на него, по пути не переставая задавать ему один и тот же вопрос, на котором его, очевидно, от волнения заклинило:
  - Евсюков, в лоб твою мать, ты либо дебил?
  Ромка побежал от него, Горшков следом, повторяя свою навязчивую мантру. Так они и проследовали до самой караулки, где их обоих успокоили, а раненного раздели и осмотрели. К всеобщему удивлению, на спине у Горшкова обнаружили только три дырочки, да и то, дробинки лишь нехотя, словно на излете, залезли под кожу. В санчасть Сашку отправлять, естественно, не стали, а тут же произвели три микрооперации подручными средствами. Потом и сам конфликт между бойцами был улажен: обниматься они не стали, но по настоятельной просьбе Горшкова, Ромка простил ему долг (было это примерно так:
  Горшков лежал на животе, на деревянных нарах караульного помещения, и начинающий хирург, рядовой Пашутин, выпив для храбрости 150 граммов самогона (Сашке же досталось всего 100 гр.), вытаскивал из его мощной спины прокаленным на огне зубчиком стальной вилки уже вторую дробинку.
  "Больно, Саша?", - участливо спросил Ромка у Горшкова.
  "Больно, Рома", - отвечал ему Горшков, морщась от боли и вызывая у него еще большее чувство вины.
  "Прости!", - попросил его Рома.
  "И ты тоже прости", - простонал Горшков.
  "А тебя-то за что?", - удивился Рома.
  "Долг прости, дурак!", - пояснил тот непонятливому товарищу.
  "Да какой разговор, Сашечка!" - обрадовался наивный Ромка. - "Ну, я тогда побегу на пост?"
  "Беги, Рома, беги... - отозвался Горшков, радостно осознавая, что день удался".).
  Тем не менее, дело это тут же дошло до Беляшова (разведка роты сработала!). Сперва он, по причине врожденной гнусности своей натуры, хотел дать ему дальнейший ход, но потом прикинул, что показатели его взвода от этого вряд ли улучшатся. Поэтому он решил замять это происшествие по-тихому. Само собой, Евсюков, после своего второго подвига в карауле, ни в какой отпуск не поехал, кроме того, получил три наряда сверху (разумеется, уже не в караул - туда его больше не посылали до самого окончания службы!).
  Какое-то время Ромку мучил вопрос: каким образом в стволе его ружья оказался патрон? Впрочем, вполне осознавая свое собственное раздолбайство, он вскоре перестал размышлять на эту тему. У лейтенанта же Беляшова в связи с этим безобразием возник вопрос куда более целесообразный: почему это Евсюков не убил Горшкова с такого близкого расстояния? У него даже появилась запоздалая мысль о недостаточной огневой подготовке его бойцов (и то - стреляли они из "калашникова" за последний год всего один раз, по три патрона на брата!). Но дело неожиданно раскрылось (снова помогла разведка), и все оказалось довольно тривиально: некоторые несознательные бойцы, неся службу в карауле, вскрывали патроны и отбирали из них порох, который шел на борьбу с местной гопотой (при помощи взрывпакетов), часто достававших военнослужащих. Дробь тоже отсыпали - на грузила, уже для рыбалки. Вот из-за этих-то вредителей, Горшков (будущий майор ВВС и, кстати, первый в стране строевой летчик, пересевший на истребитель шестого поколения) и остался жив. Понятное дело, никто за это их не поощрил, но и наказывать сильно не стали - так, стандартный пакет нарядов (на "гражданке" они, думаю, даже получили бы премию за невольное спасение человеческой жизни, но армия институт суровый!).
  Однако вернемся, собственно, к основному рассказу, а то бедный Евсюков извертелся уже на стуле в кабинете у взводного.
  ***
  Итак, Беляшов задал Роману провокационный вопрос:
  - Евсюков, хочешь поехать в отпуск на неделю? - И улыбнулся своей мерзкой казенной улыбкой (хотя причин улыбаться у него в последние дни не было никаких, но и об этом тоже будет сказано позже).
  - А за что это, товарищ лейтенант? - после некоторых, уже известных нам раздумий, спросил Ромка упавшим голосом.
  Взводный потянул немного время, но вместо ответа задал второй вопрос, который тоже оказался риторическим:
  - Рядовой Агапко ведь был твоим земляком, не так ли?
  И тут Рома все понял. Не сказать, чтобы он сильно обрадовался своему прозрению, но только посетила его примерно такая мысль:
  "Полгода до дембиля, и такое дерьмо!".
  Теперь нужно пояснить, почему расстроился Ромка.
  
  1.3. Странная история рядового Агапко. (Самое объемное (но последнее, честное слово!) отступление в этом рассказе, совершенно необходимое для дальнейшего понимания всей темы).
  Сережа Агапко действительно был призван из одного города с Евсюковым, но только на год позже. Они учились в разных школах, поэтому до армии ничего и не знали друг о друге, чему Ромка был поначалу несказанно рад: мало кто обрадуется в армии близкому знакомству с "таким" земляком.
  Итак, Агапко был полной противоположностью Ромке, но этого сказать мало - он был странным. В смысле, очень странным. Он был излишне исполнителен, скрытен и застенчив, причем, застенчив до болезненности. Начать с того, что в баню его затаскивали чуть ли не силком (ведь нехорошо, когда рядом с тобой воняет твой товарищ), и там он забивался в уголок, стараясь помыться последним.
  Над ним почти с первого дня стали издеваться, но не били: во-первых, не за что было бить, ибо он все приказы выполнял с непонятным никому, даже взводному Беляшову, рвением; а во-вторых, и бить-то там было особо некого, в связи с особой тщедушностью и даже какой-то женской хрупкостью его тела. Ну вот, это слово было сказано, и всё сразу прояснилось!... Да, Сережа был женоподобен телом, и, к тому же, весьма смазлив лицом, опять же, не по-мальчишески смазлив, а более тонко, более приманчиво (хотя, древние греки могли бы со мной и не согласиться): черты его были мелкие, но глаза большие, миндалевидные, с длинными загнутыми ресницами; губы пухлые, очень своеобразной формы; нос маленький, слегка вздернутый. И даже крупные веснушки его смотрелись как-то по девичьи кокетливо. Естественно, скоро его стали дразнить женскими именами (кто-то называл Машей, кто-то Дусей, а чаще попросту - "сестрой": "Сестра, побежи-ка до кухни, принеси чо-нибудь пожрать!"), частенько шлепали по известным мягким местам (не сильно, но ласково), делали всякие непристойные предложения (в шутку, естественно, ибо с точки зрения содомии, контингент в третьем взводе подобрался на редкость здоровый, в отличие от второго, где случайным образом подобрались полные придурки). Но дразнить, это одно, а вот когда кое-что становится вполне очевидным, то... Однажды произошел вот такой неприятный инцидент. Как-то раз в бане, уже известный нам Горшков (тогда еще не подстрелённый Ромкой) стал допытываться у Агапки: отчего это тот зажимается в углу, чего такого интересного прячет от родного коллектива? Может, у него "там" какой недостаток? Или, может, он вообще гермафродит, гы-гы-гы? Агапко молчал. И тогда здоровенный, наглый Горшков дал волю рукам - повалил бедного Сережу на кафель и, пытаясь с грубым исследовательским любопытством осмотреть его пах, оторвал руки поверженного от причинного места.
  Никакого недостатка "там" у Агапки не было, скорее наоборот - обыкновенная эрекция. Горшков поначалу стал смеяться, указывая всем при помощи пальца на не характерную для бани аномалию, но скоро затих. Теперь уже все стояли кружком и молчали, а Агапко лежал на спине, поджав под себя ноги и, закрыв лицо руками, тихо вздрагивал.
  С тех пор к издевательствам прибавилось презрение. Его стали сторониться, как чумного, а это очень скверно для человека, даже и не такого робкого, как рядовой Агапко. Те, кто находился в больших, замкнутых волей обстоятельств, мужских коллективах, знают, что такое быть белой вороной, изгоем, чужим среди чужих... Там очень не любят стукачей, не любят воров, крадущих у своих же товарищей, но еще больше не любят "вот таких" ребят, которые, как правило, никого никогда не обижали, разве что расшалившуюся в столовой муху. Но в солдатской среде милосердие часто не в ходу, ибо солдаты-срочники, это недавние мальчишки, а мальчишки, порой, бывают очень, очень жестоки!
  Как-то раз взводный приказал бойцам устроить небольшое костюмированное представление к Новому году, решив на особый манер выпендриться перед начальством. А так как взводный Беляшов не являлся для своих подчиненных "батей", или, там, "отцом командиром" (как это иногда случается в армии), то они, не понявшие этого юмора, стали дружно упираться. Но потом, все же, они решили промеж себя: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не зверствовало. Тем более, что после спектакля ожидалась хорошая пьянка: Беляш намекнул, что если все пройдет гладко, то он закроет глаза "кое на что"! И вот стали они нехотя готовиться, придумывать и шить наряды, разучивать роли... Постепенно ребята втянулись, воображение их разыгралось.
  Деда Мороза играл, конечно, здоровенный Сашка Горшков. И, думаю, не нужно и говорить, кому досталась роль Снегурочки...
  Сережа Агапко, найдя для себя, наконец, хоть какую-то отдушину от непереносимых моральных страданий, участвовал в подготовке с удовольствием. На какое-то время его товарищи даже забыли о его отверженности, общались с ним нормально, шутили. И все, уже без подколок, просили его примерить платье Снегурочки. Но Сережа все отнекивался, говоря, что не хочет портить впечатления "от премьеры".
  И вот настал вечер 31 декабря. В актовом зале все места заняты, в первом ряду всё полковое начальство. Представление началось...
  Поначалу все было вполне обыденно: зайчики там, белочки всякие, два каких-то потрепанных волка, Дед Мороз с окосевшими под маской глазами (не выдержал, все же, Сашка Горшков, гадость такая!)... Но вот зал стал звать: Сне-гу-ро-чка, Сне-гу-ро-чка!!! Все кричали, словно ошалевшие от лимонада дети. Кричали даже приглашенные командиры, не знавшие еще, что их ждет впереди. Впрочем, того, что произошло несколько секунд спустя, не ожидал никто, даже участвующие в постановке ребята.
  Внезапно в зале подул ветер, полетели и закружились бумажные снежинки, увлекаемые двумя мощными вентиляторами... И вот на сцене, тоже кружась в танце, появилась девушка в коротком, отороченным белым ватином сарафане. Шумный зал мгновенно затих, и только бесстрастный магнитофон играл новогоднюю мелодию о трех белых конях... А перед ними танцевала и пела красивым, хорошо поставленным голосом (причем, без микрофона), большеглазая, курносая, раскрасневшаяся румянцем щек красавица (черт его знает, где он, сволочь, достал тогда косметику!), в которой, только сильно приглядевшись, можно было узнать рядового Агапко. Но он преобразился не только внешне: новая оболочка, казалось, придала ему уверенность в себе, раскованность в движениях. Из него словно сквозила какая-то властная энергия, которая довлела над окружающими: он один теперь стягивал на себя все внимание зала. В общем, перед теми, кто его знал, предстала совсем другая личность. Товарищи Агапки остолбенели, а Беляшов, тот вообще сидел с отвалившейся вперед челюстью и с выпученными из орбит глазами. И только ничего не понявшее начальство по-обезьяньи страстно аплодировало, вперев налитые коньяком зенки в прекрасную, будто выпорхнувшую из снежной сказки Снегурочку. Постепенно Дед Мороз и вся лесная братия взяли себя в руки и доиграли таки представление. А сразу после спектакля на сцену вывалились поклонники и тут же окружили Снегурочку, не успевшую убежать за кулисы. К Агапке потянулись с поздравлениями дрожащие от похоти руки капитанов, майоров, подполковников... И все наперебой предлагали ему, рядовому срочной службы, свою дружбу, расположение, а кое-кто даже участие в дальнейшей судьбе. В общем, несли всю обычную кобелиную чушь... Но вот, выждав момент, раскрасневшаяся, казалось, поверх своих румян, Снегурочка высвободилась и убежала за сцену. Офицеры были в восторге от спектакля, но еще больше от главной героини. И только под утро лейтенант Беляшов, потеряв бдительность и остатки разума, сообщил уже изрядно подвыпившей компании загулявших командиров, кто была та девушка, которая так возбудила их отнюдь не прекраснодушные желания. Ему, понятное дело, никто не поверил, некоторые даже принялись спорить на коньяк, но... на следующий день проиграли. Беляшов же с тех пор попал в какую-то тихую немилость к начальству: кому ж понравится, когда тебя выставляют дураком?!
  Но Беляшова это уже не беспокоило, ибо с ним случилось страшное (а если сказать точнее, страшно глупое): в его душе, внезапно потерявшей многолетние ориентиры, зародилась непонятная страсть к рядовому Агапко, точнее, к той второй его сущности, которая случайным образом появилась из него в тот злополучный новогодний вечер. Беляшов даже не сознавал, что этой его страсти не на что было рассчитывать в этой стране и в этой системе ценностей. Вот если бы он был офицером, скажем, доблестной американской армии, и если бы он смог достать много денег, необходимых для перемены пола предполагаемого партнера (а заодно и для хирургического изменения своей собственной, весьма оригинальной физиономии), то тогда... В оправдание ему можно сказать, что он не первый и не последний, кто на своем примере показал, до какого идиотизма, порой, доходит человеческая надежда на несбыточное!
  Так началась третья, роковая стадия пребывания в армии этого необычного парня. Кстати, звали Сережу после того вечера исключительно Снегуркой, на что он не только не обижался, но иногда даже улыбался тихой улыбкой, видимо, вспоминая свой новогодний триумф. И хотя над ним уже не издевались, не презирали его, но все еще сторонились. Но теперь в этой отстраненности товарищей сквозила не неприязнь, а нечто другое. Психоаналитики, которых нынче модно было приглашать всюду для различных консультаций, наверное, назвали бы это "трусливым бегством от собственного либидо", за что были бы сильно избиты рядовым Горшковым, буде он услышал и, что еще важнее, понял бы такое определение своих странных ощущений. Он теперь уже не выказывал свою неприязнь к Агапке, иногда даже пытался с ним заговорить по-человечески, а не как раньше - языком жестов, пинков и унижающих междометий.
  А Беляшов после того вечера частенько стал вызывать Сережу к себе в кабинет и о чем-то с ним там беседовать, после чего тот выходил оттуда с довольно кислым лицом. Впрочем, рук взводный не распускал, показывая этим чистоту и платоническую сущность своих, надо отдать ему должное, весьма смелых побуждений.
  Сначала никто ничего не понял, но потом до всех докатило. Бойцы за глаза стали подсмеиваться над незадачливым начальником-ухажером, а хохмач Борька Смецкой как-то насмешил всех своей знаменитой фразой, попавшей потом во многие дембильские альбомы:
  - Да, мужики, был бы наш "летеха" чуть посимпатичнее танка, у него были бы шансы! Хотя бы со своей толстухой женой, а не то, что с нашей красавицей Снегуркой!
  Все ржали до упаду (причем, вместе со всеми смеялся и Сережа), ибо знали, что от Беляша не так давно к любовнику ушла жена, напоследок прилюдно сказав ему в сердцах (после того, как он, в качестве отступной, душевно отвинтил ей кулаком по уху):
  - Лейтенант Беляшов, ты безмозглый урод!
  И ведь не сильно она и ошибалась: если по первому пункту обвинения, то есть по части ума, Беляшов еще мог бы посоревноваться, скажем, с запойным прапорщиком Онуфриевым, то по второму - по части "красоты" лица, ему не было равных во всем полку (кстати, вторая его кличка, лишь чудом не прижившаяся к нему, была "Чифтен", так как кто-то из бойцов на тактической подготовке углядел сходство между его лицом и плоским "рылом" английского танка, нарисованного на учебном плакате), с чем он никак не мог смириться по причине все того же досадного пункта номер один. К тому же, и манеры у него были соответствующие, вполне себе солдафонские. В общем, не орел был мужчина! И как это он вообще смог один раз жениться?
  Но вернемся к рядовому Агапко. Чуть позже, на Снегурку стал заглядываться еще один воздыхатель, также присутствовавший на том новогоднем вечере. Это был прапорщик Сивцов, служивший на складе. При встрече он постоянно отпускал Агапке какие-то сальные шуточки, делал намеки, предложения "выпить у него на складе и душевно, по-солдатски пообщаться", после чего Сережа стал обходить его стороной, а Сашка Горшков однажды недвусмысленно показал старому идиоту свой здоровый кулак, после чего прапор на недельку прикрутил свой любовный фитилек.
  Вообще, товарищи Снегурки теперь не только не обижали его ("А за что? Парень-то не виноват, что природа где-то там что-то напутала!", - сказал как-то Ромка в разговоре с товарищами. "А вот интересно, где она больше напутала: у него в голове, или... где-то еще?", - в своем ключе продолжил его мысль шутник Борька), но старались даже оградить от посягательств и шуточек разного рода любителей постебаться над чужими недостатками (то, что Снегуркина бисексуальная внешность была недостатком, никто не сомневался, даже его товарищи). Но все равно, вокруг всей этой странной ситуации чувствовалось какое-то неприятное напряжение, словно что-то вот-вот должно было произойти.
  Ромка Евсюков, который всегда относился к Сереже более сочувственно и внимательно, чем остальные, однажды подумал:
  "Да... Нам-то с Горшком через полгода на дембиль, а Агапке еще полтора года трубить! Положим, сейчас-то его никто не тронет. Ну, а что будет потом? Нет, не должны "такие" служить, нечего им здесь делать...".
  Но Рома ошибся, ибо развязка наступила гораздо раньше.
  Однажды (это было уже в мае) Сережа вернулся в роту поздно, после вечерней поверки, на которой его уже хватились. Выглядел он очень нехорошо: одежда его была порвана, лицо в ссадинах и кровоподтеках. Он прошел к своей койке и, ни на кого не глядя, упал на нее ничком. Да, история повторилась, но, увы, не фарсом, а трагедией: все молча стояли вокруг Агапки, как когда-то в бане, а он лежал и только едва заметно вздрагивал. Первым очнулся Ромка Евсюков:
  - Снегурка, кто это...? Прапор?
  Но тот не отвечал.
  - Понятное дело, прапор! - сказал кто-то. - Больше некому.
  Тогда Ромка повернулся и пошел из казармы, пробубнив себе под нос что-то вроде:
  "Убью эту мразь!"
  В этот момент дверь резко открылась, и в казарму вошел взводный, которому, видимо, уже кто-то доложил.
  - Куда? - спросил он Ромку отрывисто.
  - Куда надо! - ответил тот, презрев всякую субординацию.
  - Стоять! - крикнул взводный, но это не возымело особого действия.
  Ромка хотел уже обойти своего командира (а следом потянулись к выходу и другие), но Беляшов вдруг достал из кармана брюк пистолет "макаров" и демонстративно передернул затвор.
  - А ну, стоять всем!
  Все недоуменно уставились на него. Бойцы уже вполне свыклись с неприятным лицом своего взводного, но сейчас оно было как-то по-особому перекошено, внушая смотревшим на него уже не привычный страх, но ужас. Он подошел к койке, на которой все еще лежал лицом вниз Агапко, посмотрел на него, молча развернулся и пошел прочь из казармы, засовывая на ходу в карман пистолет.
  - Вы куда, товарищ лейтенант, - спросил его Сашка Горшков.
  - Куда надо! - ответил тот словами Евсюкова. - Всем стоять смирно и не дергаться. Приказ ясен?
  И вышел.
  Народ несколько секунд выполнял приказ командира. Потом словно кто-то вдруг дал команду: "Вольно!", и все разом заговорили.
  - Всё, пипец прапору! - предположил кто-то.
  - А заодно и нашему Беляшу... Он за Снегурку в эту суку всю обойму всадит...
  - Точно! И прощай, свобода!
  - Да прапор сейчас только от одного вида беляшовской рожи подохнет! - заржал Борька Смецкой, но никто даже не улыбнулся - не то было настроение.
  - Толпа, айда за ним, - предложил Чукча-Ковальчук. И все до единого высыпали за командиром на территорию части.
  Да, здесь ключевое слово было "все до единого", ибо с бедным Снегуркой никто не остался. А зря - надо было кому-то остаться, хотя бы дураку-дневальному, который, бросив нарукавную повязку на тумбочке, тоже выскочил вслед за остальными и растворился во мраке теплой майской ночи.
  Конечно же, никакого Сивцова они на складе уже не застали - нашли дурака! Патруль части взял его только на следующий день. Он, конечно, кричал, что все ложь, и что он даже не видел в тот вечер рядового Агапко. Но это уже было не особо важным, ибо этим же роковым вечером случилась еще одна история, куда более неприятная...
  Когда бойцы вернулись в расположение роты, Сережи там уже не было. Все снова выскочили из казармы, озираясь по сторонам. И тут Чукча заметил, как он промелькнул под фонарем, стоявшим за учебным плацем. В той стороне, в заборе была небольшая дыра, проделанная военнослужащими с целью летних купальных процедур в реке (нелегальных, естественно). Все кинулись туда. И уже за территорией части глазастый Чукча заметил в свете луны, встающей из-за леса на том берегу, одинокую фигурку, метнувшуюся к прибрежному камышу. Толпа бросилась к реке, но когда они подбежали к берегу, Сережа уже плыл, быстрыми гребками разбивая на круги свет лунной дорожки. Человек десять быстро разделись и бросились в воду, но оказалось, что Агапко умел перевоплощаться не только на сцене - он был неплохой пловец. Примерно на середине реки он остановился, обернулся, махнул товарищам рукой и исчез под водой. И сколько подплывшие ребята ни ныряли, ни шарили до самого дна - все было тщетно...
  Не нашли его и на следующий день, когда специальная команда с лодки крюками шарила по дну реки. Но в этом месте течение было довольно быстрым, поэтому вскоре решили, что его отнесло ниже.
  Кстати, на второй день после того, как Сережа исчез в реке, произошел конфликт между Горшковым и рядовым второго взвода Красавиным. Тот спросил у сослуживцев Агапки, когда они стройной толпой шли из столовой:
  - Ну что, нашли вашего Сер-гея?
  Он намеренно разделил его имя на две части, и стоял, улыбаясь во всю ширь веснушчатого лица, видимо, очень довольный своей шуткой. Тогда из толпы неторопливым шагом вышел Сашка Горшков, подошел к умнику и без объяснений дал в морду. Характерно, что никто из второго взвода не вступился за незадачливого шутника.
  А на третий день послали машину в город, в местный клуб аквалангистов (по счастью, в городе такой оказался) и взяли у них напрокат два комплекта подводного снаряжения. Сами члены клуба наотрез отказались искать в реке мертвеца, поэтому подводными поисками занялись двое военнослужащих: лейтенант Посошков, командир второго взвода, и уже известный нам рядовой Ковальчук, которые оба до службы в армии занимались аквалангом.
  Поиски продолжались до темноты, когда на берегу из наблюдавших зевак уже никого не осталось. И вот, уже поздно вечером, после поверки, вернувшийся Ковальчук объявил, что они нашли тело, метров пятьсот ниже по течению. Он сказал, что труп до неузнаваемости был объеден раками и рыбой, но что это, несомненно, был Агапко: в кармане нашли его документы, и письмо. И еще он сказал, что после вскрытия его тело запаяют в цинковый гроб, потому что никому не нужно видеть того, что видели они, тем более его родным.
  И действительно, к вечеру следующего дня цинковый гроб стоял уже в актовом зале, на двух столах, а на следующее утро была назначена полковая церемония прощания. Ждали приезда кого-то из его родных, но никто не приехал...
  
  
  2. Старый купейный вагон.
  
  Итак, взводный задал Евсюкову вопрос:
  - Рядовой Агапко ведь был твоим земляком, не так ли?
  Поняв, чего от него хотят, и, не зная, как лучше отказаться, Ромка выдал первую же, пришедшую в его голову глупость:
  - Товарищ лейтенант, мне некуда ехать - я сирота!
  Беляшов усмехнулся и сказал:
  - Хватит дурочку валять, Евсюков!
  - Ну, товарищ лейтенант! Может, не надо...
  - Надо, Евсюков, кому-то надо... В общем, так: документы на тебя и на Агапку уже готовы, заберешь их в роте, у дежурного. Всё понял? - Беляшов тяжело вздохнул, изменившись вдруг лицом. - Иди, Рома, собирайся - повезешь нашего Снегурку домой...
  Затем он встал и протянул через стол подчиненному руку. Ромка, немало удивившись такому обращению сурового командира, тоже поднялся со стула, пожал взводному руку и, поняв, что ему уже не отвертеться от этого дела, пошел к выходу. Но не успел он открыть дверь, как услышал за спиной:
  - Погоди...
  Рома обернулся. Беляшов стоял и смотрел на него как-то потерянно и с грустью в глазах, отчего неприятные черты его лица показались сейчас Ромке даже симпатичными.
  - Там, на проходной, ждет его сестра... Я шел через КПП, а она... - Голос взводного задрожал. - Помнишь "тот" вечер? Снегурочку...?
   Ромка не стал отвечать, поняв, что ответ и не требуется, и продолжал напряженно ждать, что взводный скажет дальше.
  - Понимаешь, рядовой, тогда, на этом проклятом вечере, со мной что-то произошло. Какое-то наваждение, ч-черт!... Но я с того вечера уже не видел в нем рядового Агапку, я видел лишь ее... Эти бумажные снежинки, этот голос, эти глазищи... И я все вызывал его к себе, разговаривал с ним, бог знает о чем... Думал, может, это у меня пройдет, что, может, я снова увижу его "нормальными" глазами. Но оно все не проходило. Понимаешь, я ничего "такого" не хотел, я хотел только... - Взводный внезапно затих, отвернувшись к окну.
  Рома снова промолчал, не зная, что сказать на такое признание командира.
  Некоторое время в кабинете стояла неловкая тишина. Наконец, Рома осторожно спросил:
  - Владимир Васильич, так я пойду?
  Взводный, не поворачиваясь, молча махнул рукой. Евсюков вышел.
  "Да, видать, совсем съехала крыша у бедного Беляша! - подумал он, спускаясь по лестнице на первый этаж. - А ведь ему даже и поговорить-то, бедолаге, об этом не с кем!". У Ромки даже шевельнулась жалость к этому суровому человеку, которого никто из его подчиненных никогда даже и не уважал, а уж жалеть никому бы и в голову не пришло.
  Вообще, после смерти Снегурки что-то изменилось и в их солдатском коллективе. Они с удивлением осознали, что этого странного парня Сережи, оказывается, им не хватает. Как это все произошло? Как они так быстро преодолели эту пропасть между ярой неприязнью и элементарным состраданием? Возможно, отправной точкой был даже не новогодний вечер, когда все увидели в нем другого человека, а тот случай в бане, когда на полу перед ними лежал униженный и раздавленный всеобщим презрением мальчик. И уже потом, позже, когда первый шок от его "инакости" прошел, новогодний танец Снегурочки просто ускорил момент их внутреннего изменения. И, скорее всего, никто после этого вечера не стал питать к нему чувств, подобных тем, которыми загорелся их командир. Да, они изменились, однако с большой уверенностью можно утверждать, что никто из этих ребят не поменял и не поменяет свою сексуальную ориентацию (да и взводный Беляшов вряд ли ее поменял - уж Рома-то теперь это хорошо понял). Но больше всего хочется верить, что никто из них теперь никогда не кинет камень в человека, мысли и поступки которого им не понятны; мало того - что они заступятся за побиваемого камнями, отринутого привычными канонами общества человека. Конечно, очень трудно понять лиц нетрадиционной ориентации, но, в конце концов, в нашей жизни многое трудно понимаемо: мусульмане не понимают христиан, христиане - иудеев... Белые - черных, русские - американцев, бедные - богатых, взрослые - детей... Поэтому и идут нескончаемые войны на планете - большие и маленькие, бескровные и на смерть... И одному Богу ведомо, когда все это прекратится.
  Рома подходил с вещами к КПП, и сквозь окно видел, как маленькую комнату, которая располагалась перед кабинетом старшего поста, меряет шагами девушка в темно-бардовом платье. Лица он не видел - лишь ее роскошную рыжую шевелюру, которая при каждом шаге чуть поднималась и опускалась над ее плечами.
  "Тоже рыжая, как Снегурка...", - подумал он, вспомнив жесткий ежик его волос.
  Но когда Рома зашел в комнату, и она быстро оглянулась на звук его шагов, он слегка оторопел и невольно вспомнил ту Снегурочку с новогоднего спектакля: те же губы, те же огромные зеленые глаза, веснушки, тот же маленький, вздернутый нос..., только макияж был исполнен с более высокой, женской тщательностью и изяществом, и волосы ее были пышными и огненно рыжими, а не как у Снегурки - сделанными из новогоднего серебристого дождика. Он тут же вспомнил недавнюю сцену в кабинете взводного, и ему сразу стало понятно странное поведение лейтенанта Беляшова.
  А она стояла напротив Ромки, и тоже молча, с легкой усмешкой, разглядывала его. Потом спросила, довольно грубо (хотя голос у нее был нежный и певучий):
  - Это ты, что ли, сопровождающий?
  - Я.
  После небольшой паузы она вновь спросила:
  - Ты знал "его"?
  - Да, мы с Сережей служили в одном взводе, - ответил Ромка.
  - Всё понятно, - с презрительной усмешкой сказала она.
  "Что вам понятно?", - хотел спросить он, но вместо этого почему-то задал совсем глупый вопрос:
  - А вы... его сестра?
  - Что, так сильно похожа? - с какой-то злой насмешливостью спросила она.
  - Да. Очень... - пролепетал он, смущаясь еще больше.
  - А зачем тогда спрашиваешь?
  - Так. Извините...
   "Да, помнится, Агапко как-то говорил, что у него есть сестра..., - думал Рома с волнением, - но кто бы мог подумать, что они так похожи!".
  Она словно услышала его мысли.
  - Да, мы с ним были близнецами! Если ты не в курсе, то такое у людей иногда бывает, к несчастью...
  - Почему к несчастью? - удивился он.
  - Потому! - всё так же резко ответила она. - Ну что, пойдем в машину, или ты так и будешь задавать дурацкие вопросы?
  И она, накинув на плечо довольно внушительных размеров сумку, прошла мимо, окатив его волной волшебного, почти забытого им запаха восхитительных духов.
  "А вот ростом она, пожалуй, повыше него будет", - подумал он, идя следом за ней.
  Их вез полковой уазик, который резво козловал на ухабах, а старый мотор завывал, как рассерженный бык. Все это не располагало к общению, чему Рома был только рад. Он иногда бросал на попутчицу сбоку осторожные взгляды (якобы, рассматривая пейзаж за окном), не переставая удивляться ее сходству с братом. Она сидела неподвижно, плотно сжав губы и рассеянно глядя перед собой. Рома вспомнил сейчас, что у Сережи, когда он задумывался, была странная привычка беззвучно шевелить губами, за что его поначалу дразнили "рыбой". Сережа и был похож на какую-то рыбу, тихо стоящую в спокойной воде - вялую и беззащитную, тогда как она - на красивую хищную птицу, готовую в любой момент броситься с высоты своего полета на выбранную ею жертву. А еще Рома заметил на ее нижней губе маленький белый шрамик - видимо, очень давний, который нисколько не портил ее лицо, а лишь добавлял очарования. И ему вдруг страшно захотелось коснуться этой тонкой полоски губами, нежно тронуть ее языком... Эта неожиданная фантазия смутила его, и он отвернулся.
  Наконец, показался зеленый забор вокзала, и машина мягко пошла по гладкой, недавно отремонтированной дороге.
  Большой деревянный ящик со спрятанным в нем печальным грузом, стоял уже в тамбуре пассажирского вагона, который был прицеплен в конце грузового состава. Они поднялись по лесенке, и осторожно прошли мимо "него"... Вагон оказался купейным, но толку от этого было мало: во всем вагоне были открыты только маленькое купе проводника и ближний туалет, остальные же помещения оказались закрытыми. Вдобавок, в коридоре не оказалось откидных сидений.
  Теперь нужно объяснить, как они вообще оказались в этом вагоне. Руководство части сперва не могло придумать, как доставить тело рядового домой, ибо воздушного сообщения между городами не было (во времена послеперестроечного бардака аэропорты обоих городов закрылись), для грузового автотранспорта расстояние было немаленьким (да и дорога была отвратительной), а по железной дороге перевозка заключала кое-какие трудности: в пассажирском поезде везти груз "200" железнодорожники не разрешили (хоть и не имели права), а в товарном вагоне, без провожатого, это было бы как-то нехорошо и тревожно (был риск, что гроб с телом может попросту потеряться, как это часто бывает). В общем, договорились с начальством станции, и те выделили им старый купейный вагон, который прицепили в конце товарняка, с тем, чтобы там смог ехать один провожатый - солдат из его части. Естественно, на сестру погибшего, которая приехала неожиданно и к самому отъезду, никто не рассчитывал, поэтому было открыто только купе проводника.
  И вот теперь они сидели вдвоем на единственной койке маленького купе. Правда, дорога была не слишком длинной (поезд должен был прибыть на место к вечеру следующего дня), но эта единственная ночевка, как сразу подумал Ромка, обещала быть не очень приятной для одного из пассажиров. А еще он невольно подумал, что это небольшое путешествие складывается как-то уж очень романтично, если бы не то обстоятельство, что за тонкой перегородкой ехал цинковый гроб, в котором лежал труп его сослуживца и ее брата. К тому же, настроение у них обоих было настолько подавленным, что, само собой, никакой романтикой тут и не пахло.
  Поначалу они молчали. То есть, нет - сестра Сережи сразу же предупредила Ромку, что спать рядом с ним она не собирается, и что разрешает ему посидеть в купе только до вечера. Сказала резко, тоном, не располагающим к возражению.
  - А где ж мне тогда спать? На ящике с гробом, что ли? - озадаченно спросил Рома.
  - Потерпишь без сна одну ночь! В караул разве не ходил?
  - В карауле тоже отдых положен...
  - Правда? Ну, тогда я тебя тоже пущу на пару минут, пока буду в туалете. Тебе хватит?
  "Стерва!", - подумал Рома и спросил с раздражением:
  - А не лучше вам было ехать в обычном поезде? Я бы сам доставил... груз.
  - Знаешь что? Где мне ехать, я как-нибудь сама разберусь, без латентных имбецилов.
  Вообще, Рома прекрасно понимал причину ее зловредности: волей-неволей, но он ведь тоже был одним из виновников смерти ее брата - в той же степени, что и все вооруженные силы.
  Вскоре их разговор возобновился, но уже без прежнего обмена колкостями. Наверное, дорога всегда успокаивает, располагая не к ссорам, а к мирной беседе. Так он узнал кое-что об их семье.
  Ее звали Света - Светлана Николаевна Агапко. Она жила и училась в Москве. Вообще, у них была странная семья. Их родители разошлись, когда им было по десять лет. Отец уехал в Москву - он был вполне удачливым бизнесменом, что в начале 90-х давало неплохие шансы для быстрого роста (наряду с риском быстро сыграть в ящик). Алименты он присылал хорошие, (хотя и мать зарабатывала неплохо), а раз в несколько месяцев, с дорогими подарками приезжал сам. А через три года уговорил бывшую супругу отпустить с ним в столицу дочь Светлану для учебы в элитной школе, так как она подавала большие надежды в изучении языков. Поэтому с тринадцати лет брат и сестра жили раздельно: Сережа жил в родном городе с матерью, а Света с отцом в Москве, приезжая к ним только на праздники и на каникулы. Вот и сейчас, в то самое время, когда мать получила убийственное известие, она гостила там.
  Потом она более подробно рассказала про брата. Сережа, в силу какой-то своей врожденной беззащитности, с раннего детства негласно считался в их семье "младшим". Его наклонность к девчоночьим интересам (куклы, переодевания в одежды сестры, совместные игры с ее подругами...) обнаружились довольно рано и, естественно, не обрадовали его родителей, особенно отца. Ведь отец всегда мечтает, что сын будет его помощником, его сменой, его опорой в будущем - мужиком, одним словом! Пытаясь оградить сына от общения с подругами дочери, родители даже отдали детей в разные школы, но это мало, чем помогло. Позже, лет в восемь, отец стал водить маленького Сережу по разным врачам, но те лишь говорили, что, мол, такое бывает, что, возможно, с возрастом это пройдет, а если нет, то тут уж ничего не поделаешь, но что ни в коем случае нельзя давить на него силой, потому что будет хуже, и т.д., и т.п. Отец после этого несколько приостыл в своем рвении сделать из сына "нормального члена общества", а потом и вовсе отстранился от его воспитания, перенеся всю свою любовь и заботу на дочь. И Сережа уже более спокойно, без лишних дерганий и скандалов, пошел по пути, по которому прошли многие личности с перевернутой ориентацией, не столь опасному для цивилизованных обществ, но весьма тернистому в стране, где таких людей, в лучшем случае, называли несчастными или больными, а в худшем... Сами знаете, как их у нас называют! Как считала Света, именно все эти обстоятельства и стали причиной раздора, а потом и развода их родителей.
  Очевидно, в связи со склонностью Сережи ежедневно перевоплощаться в девочку, у него рано обнаружился артистический талант. Он с десяти лет стал посещать в школе художественно-театральный кружок, а в пятнадцать уже играл в городском ТЮЗе. И вот там, на сцене, он становил раскованным, уверенным в себе - словно бы самим собой. А еще он прекрасно пел.
  - У него даже голос не сломался, когда пришло время, - говорила Света. - Знаешь, голос у него был очень пластичным: на сцене он мог изменять тональность и тембр под любую свою роль.
  - Да уж, голосок у него был, что надо! - подтвердил Рома.
  Помолчали.
  - Я вот всё думаю..., - после небольшой паузы спросил Рома, - зачем он поперся в армию? Наверняка, ваши родители могли его "отмазать", а?
  - Это был его выбор... Знаешь, иногда он бывал очень упрям, - задумчиво ответила она. - Мы все его уговаривали, но бесполезно.
  - Это было очень глупо с его стороны.
  - Глупо, - согласилась Света.
  Потом она спросила:
  - Рома, а над ним сильно издевались там?
  - А он что, в письмах об этом... ничего не писал? - спросил в ответ Рома.
  - Об этом почти ничего. Видимо, не хотел нас расстраивать. Но я догадывалась, что ему там было непросто. В школе ему очень доставалось - я даже один раз ходила за него заступаться.
  Света продолжала вопросительно смотреть на него.
  - Ну... - Рома не знал, что говорить. Он хотел рассказать о том случае в бане, но вовремя спохватился, и сказал:
  - Всякое бывало. Ну, вы же представляете, как относятся в армии к "таким"?
  - К каким "таким"? - быстро спросила она.
  - Ну, к этим... - Рома сделал над собой усилие. - К гомикам, короче.
  - К гомикам! - взорвалась вдруг Света. - Сами вы все гомики!
  - Извините, я не хотел, - проронил он смущенно. - Но как иначе назвать...
  - А ты слышал такое слово: "транссексуалы"? Да нет, откуда тебе знать такие тонкости. Для тебя, и для таких, как ты, все люди с иной сексуальной ориентацией - гомики и пидоры!
  Она сказала это грязное словцо протяжно и с вульгарным придыханием. Рома даже нахмурился, так оно не шло ко всему ее чистому облику. Тем не менее, отрицательная энергетика этого мата заставила его еще раз ощутить себя причастным к случившемуся несчастью.
  - А ты можешь себе представить, - продолжала она гневно, - каково это, быть маленькой хрупкой девушкой, и жить, заключенной в мерзкую оболочку чужого тела, из которой нет выхода?
  - Вы хотите сказать, что он... - Рома и его товарищи никогда об этом даже и не думали. - Он что, ощущал себя девушкой?
  - Ты тупой, да? Я не хочу это сказать, я тебе это самое сейчас и говорю! - Она, сверкнула на него глазами. - Неужели вы все этого не поняли еще тогда, на новогоднем вечере?
  - Он что, написал вам о новогоднем спектакле? - удивился Рома.
  - Да. Кое-что он мне писал... - Света тяжело вздохнула. - Мы с ним всегда были очень близки, даже когда стали жить в разных городах.
  - И что же он рассказывал про тот вечер?
  - Про вечер? - Она улыбнулась. - Писал, какой фурор произвело на всех его выступление. Про ваших начальничков, которые истекали по нем слюной, про вашего идиота взводного... Вот уж, кто настоящий "гомик"!
  - Знаете, наш взводный, он, на самом деле..., - начал, было, Ромка.
  - И про то, - не слушая его, продолжала она, - как все вы, его товарищи, после этого вечера стали тайно страдать по нему. Особенно некоторые... - она насмешливо посмотрела на Рому. - Есть у вас такой рядовой..., Горшков кажется?
  - Неправда! - вскрикнул Рома, чувствуя, как загораются его уши. - Неужели Снегурка мог такое написать про нас?
  - Снегурка? - Она усмехнулась. - О, да! Теперь я вижу, что он писал правду!
  - Ты не понимаешь! Да мы готовы были за него этому прапору... - Тут он остановился, поняв, что сказал лишнее.
  Света с интересом посмотрела на него и спросила:
  - Какой еще прапор?
  - А он что, не писал вам о том, как к нему один прапорщик... клеился, в общем?
  - Клеился? - удивилась она. - Нет, ничего такого...
  - А что вам написали из части в связи с... его гибелью? - снова осторожно спросил Рома.
  - Ну, написали, что несчастный случай. Мол, был в самоволке, купался в реке и утонул. - Она усмехнулась. - Да только я в эту чушь сразу не поверила, потому что плавал он очень даже неплохо. Он был только на вид тщедушным, и... - Она запнулась.
  - Да, мы тоже это заметили, - сказал Рома. - Очень странно, что он избрал такой способ...
  - Способ?... О чем ты говоришь?
  - Послушайте, я не могу...
  - Нет уж, дружок, давай, выкладывай всё!
  - Света, я не могу. Я под присягой... - Ромка клял себя за свой длинный язык.
  - Я тебе сейчас покажу присягу! - вскрикнула она. - А ну, рассказывай! В следующий раз, мы приедем в вашу часть со следователем прокуратуры, будь уверен! И повторного вскрытия добьемся, как бы это ни было нам больно.
  Он уже решился, было, рассказать ей все, но тут она встала. Подскочил и он.
  - Ладно, в другом месте поговорим! - уже спокойно сказала она. - А теперь... пошел вон отсюда! Я спать буду.
  - Света...
  - Давай, вали!
  
   "Серьезная штучка! - думал Ромка, выходя в коридор. - Эта, пожалуй, может наворочать дел!". Позже, высунувшись с сигаретой в приоткрытое окно, он спокойно уже подумал, что, действительно, повел себя, как последняя сволочь.
  "Присяга... При чем здесь присяга? Присяга кому - этой сволочной армейской системе, для которой мы всего лишь мусор? Кого я вздумал защищать? - думал он. - Нет, она должна знать правду. И я расскажу ей всё: в конце концов, это мой долг перед Сережей. Ладно, завтра утром...".
  Кстати, Ромка ко времени отъезда уже знал, что прапорщика Сивцова отпустили за недостаточностью улик, а взводному Беляшову объявили строгий выговор за халатность. Начальство явно задумало по-тихому замять это дело. Может быть, и тело Агапки было не таким уж изуродованным, и в цинк его поспешили упрятать с тем, чтобы не было сделано повторного вскрытия гражданскими спецами: история с изнасилованием рядового была совершенно не нужна полку, а несчастный случай - привычное дело!
  Внезапно Ромка подумал, что все это время тело Снегурки едет рядом, всего в нескольких метрах от него... И что сейчас он лежит "там" весь изгрызенный, с выеденными глазами и языком, как рассказывал им Чукча. Синий, раздутый, с тиной во рту... Хотя, нет, в анатомичке всю грязь, конечно, вычистили...
  По телу его прокатила волна холода. Ему вдруг сделалось не по себе от этих мыслей, которые непрошенными стали лезть в голову со всех сторон, словно вурдалаки и упыри в заколоченную церквушку к философу Хоме. Обстановка тоже соответствовала: электричество в вагон не провели, поэтому коридор освещала сквозь стекла лишь полная луна, которая молчаливо сопровождала в ночи поезд, летя над черной кромкой близкого леса. И сейчас, как и в детстве, он вдруг почувствовал за спиной чье-то присутствие, словно какие-то невидимые сущности подступали к нему, тянули свои эфемерные конечности, пытаясь вот-вот дотронуться. Он резко развернулся. Никого..., только на стенке коридора тряслись мертвенным светом прямоугольники оконных проемов, а сквозь стук колес было слышно, как болтались в такт ручки дверей купе. А где-то совсем близко, за одной из дверей, тонко позвякивала ложечка в стакане, оставшемся еще с тех времен, когда этот вагон возил только живых людей.
  "Хорошо, что я здесь не один...", - пришла к нему спасительная мысль. И если бы не она, Рома, наверное, сейчас пошел бы и спрыгнул с поезда на всем ходу, и будь, что будет. Он подошел к ее двери, намереваясь постучать, но тут же передумал, устыдившись своего детского малодушия.
  "Вот же пацан! Даже "Вия" вспомнил..." - усмехнулся он про себя, и снова отошел к окну.
   Было уже полдвенадцатого ночи. Ноги его начали уставать от почти двухчасового стояния. Немного подташнивало от пяти или шести выкуренных подряд сигарет. Он присел на корточки, опершись спиной на стенку, а минут через десять опустился на пол. Но пол был холодный, к тому же, понизу сильно тянуло сквозняком. Он снова встал на ноги, и пошел по коридору, в который раз, с надеждой дергая за ручки дверей. Но, как сказал когда-то его отец: "Чудес не бывает, Рома, если только тщательно не готовить их заранее!".
  Он вернулся к ее купе.
  "Да какого черта! - возмутился он. - Можно же приткнуться где-нибудь в углу купе, на какой-нибудь тряпке!". И он смело постучал в дверь.
  Но она не ответила. Не было ответа и после второго, более настойчивого стука.
  "Что она там, оглохла, в самом деле? - подумал он раздраженно. - Ох, и свинью же мне подложил Беляш!". Но третий раз он не стал стучать: "Бессмысленно - даже если услышит, то все равно не пустит". Потом он вспомнил о туалете..., но это было уже слишком.
  "Черт, что ж мне, в самом деле, на ящик с гробом идти ложиться, что ли?", - подумал он, и тут же решил: "Да фиг ли мне! Агапке уже все равно, а мне нужно отдохнуть. Вон, в войну, говорят, трупами, как бруствером от пуль прикрывались...".
  Он плюнул на пол и потянул ручку двери в тамбур...
  Здесь также все было залито тусклым светом луны. Колеса в тамбуре стучали сильнее, что даже радовало Ромку: как будто жизнь билась где-то рядом, подбадривая и вселяя в него уверенность. Он решительно шагнул к ящику и сел. Тут же достал сигарету, закурил. Постепенно он успокоился. Дым сделал помещение более обжитым, привычным. Он даже засмеялся вслух, празднуя победу над своими потешными страхами, подумав: "А плотники хорошо доски построгали! Хороший ящик, широкий... Эх, жаль, сумка осталась в купе - подложил бы ее под голову. А еще не помешал бы кусочек мела - обрисовал бы себя кружком от нечистой силы...". Потом он лег, подвинулся на ящике выше, поджал под себя ноги, положил ладонь под голову...
  "Все будет хорошо! Зато завтра я уже буду дома, - думал он умиротворенно. - Полтора года... Полтора долбанных года! Надо будет позвонить им с вокзала, предупредить, а то мама от неожиданности точно в обморок упадет... Как хорошо дома... Тишина, уют, мамин фирменный кофе... Хорошо... ". Под головой противно пискнули китайские часы, отмечая приход полуночи, но он этого уже не слышал, уплывая по волнам сна далеко-далеко...
  Внезапно он проснулся от какого-то шума. Что-то скреблось и скрежетало у него под ухом, и он с ужасом вспомнил, где находится... Он хотел вскочить, но его тело словно онемело. Крик тоже застрял у него в горле. И тут дверь в вагон с тихим скрипом стала открываться...
  В белой ночной сорочке до колен, на пороге стоял рядовой Агапко... Точнее, он только "понял", что это был Агапко, ибо бледно-синее лицо его было каким-то расплывчатым и неимоверно раздутым, а рыжие волосы торчали клочками во все стороны... Нижняя часть его лица вдруг вытянулась вниз и он услышал скрежещущий, металлический голос:
  "Ты теперь во мне! Мы с тобой одно целое..."
  Он сделал над собой усилие и закричал, но из скованной ужасом глотки вырвался все тот же металлический скрежет.
  Рома открыл глаза. Сердце стучало и распирало так, что, казалось, сейчас взорвется. Что-то изменилось. Наконец, он понял: было непривычно тихо. Только сейчас он до него дошло, что поезд стоит. Он сел на ящике, переводя дух.
  "Фу-у... Тормоза! Это только визг тормозов! Кошмар, порожденный моим страхом и скрежетом останавливающегося состава", - с облегчением подумал он.
  "Все наши страхи живут лишь внутри нас, и кроме них нет ничего страшного в этом мире!", - вспомнил он слова какого-то философа.
  Он снова прилег, вытягивая ноги. Включил подсветку часов: пятнадцать минут первого! Поезд снова тронулся, резко качнув вагон. Он уже хотел закрыть глаза, и тут дверь с тихим скрипом стала открываться...
  В сумрачном свете луны он увидел, что на пороге стоит Светлана... Она так же, как и его предыдущее видение, была в белой ночной сорочке до колен.
  "Дежавю...", - подумал он, дрожа всем телом. Но на этот раз ничто не помешало ему подняться и сесть на ящике.
  - Так и думала, что ты тут! - сказала она насмешливо. У нее был какой-то странный голос, и она немного растягивала слова. - А ты хорошо устроился, солдатик!
  Только сейчас он заметил, что в руке у нее была бутылка.
  - Твоими стараниями, - ответил он, неожиданно для себя переходя с ней на "ты".
  Качнувшись, она сделала шаг к ящику, и села рядом с ним.
  - Не возражаешь, если я тут посижу? - спросила она слегка заплетающимся голосом.
  - Ты что, пьяная?
  - Ну вот, выпила девушка чуть-чуть, и сразу тебе пьяная! - Она вздохнула. - Ладно, я пьяная... Ну и что?
  - Да нет, ничего... - сказал Рома.
  - Хочешь выпить?
  - А что у тебя?
  - Не все ли тебе равно? - усмехнулась она. - Ладно, держи! Это коньяк.
  Рома взял у нее бутылку и отметил про себя, что она наполовину пустая.
  "Ну, дает, девочка!".
   Он сделал длинный глоток. В коньяках он никогда не разбирался, но этот был, видимо, из дорогих - пошел мягко, легко. Почти сразу же загорелось в желудке и стало медленно разливаться по телу тепло.
  - Отчаянный ты парень! - сказала она, наконец. - Спишь себе на ящике с гробом, и в ус не дуешь. Кошмары не сняться?
  - Да нет. С чего бы это вдруг? - усмехнулся он.
  - Действительно! Вам в армии, наверное, не привыкать, на гробах кататься, да? - Света засмеялась нервным, натянутым смехом. - А мне вот снится, черт знает что... Проснулась и сижу, как дура. И знаешь, что странно: хочу "его" пожалеть, поплакать по нем, а слезы не идут, только муторно на душе... И страшно. Потом вспомнила про коньяк - на всякий случай с собой брала...
  Она сделала глоток и снова протянула ему бутылку.
  - Я думала, ты стучаться ко мне будешь, а ты... - Она икнула. - Вот черт, икота напала!
  - А если б постучался? Пустила бы?
  - Не-а! - засмеялась она и игриво толкнула его кулачком в плечо. - Кто знает, что у тебя на уме после долгого воздержания?
  Потом она втянула ноздрями воздух и спросила:
  - Ты тут курил, что ли?
  - Курил. А что, нельзя?
  - Не-а... Ладно, дай девушке сигаретку!
  - Ты еще и куришь?
  - Иногда, только когда выпью. - Она снова икнула.
  Ромка сделал еще глоток из бутылки, затем достал из кармана сигареты и зажигалку.
  Она закурила.
  - Фу, что за дрянь ты куришь! - сказала она брезгливо, икнув в очередной раз.
  - Живу по средствам, - спокойно ответил Рома. - Между прочим, могу научить, как избавиться от икоты.
  - И как же?
  - Очень просто. Делаешь тринадцать мелких глотков подряд, и икоты как небывало. Только, боюсь, - он постучал по бутылке, - тут уже не хватит...
  - Так ты девушек спаиваешь, да?
  - Только икающих, - сказал он, смеясь.
  Неожиданно она уткнулась лицом в его плечо. Сигарета выпала из ее руки и скатилась с ящика на пол.
  - Господи, "он" же сейчас под нами... Мертвый. - Ее тело стала сотрясать мелкая дрожь. - Сереженька-а...
  "Ну вот, не помог ей коньячок, - сочувствующе подумал Рома. - Однако долго она держалась".
  - Ну перестань, Света... - успокаивал он, гладя ее по плечу. - Выпей. Тут еще осталось...
  - Я уже и так пьяная-а-а..., - завыла она. - Не помога-ае-ет...
  Вдруг она повернулась и вцепилась в его плечи так резко, что он чуть не повалился на ящик.
  - Обними меня! - прошептала она.
  Луна мягким светом освещал ее бледное лицо. Она была удивительно хороша сейчас, и даже слезы были ей к лицу: они блестели на глазах, как бриллианты. Ему захотелось сказать ей что-то теплое, нежное, успокоить ее. Но только он открыл рот, как она впилась в его губы своими влажными, горячими губами... От неожиданности он отпрянул, хотел отодвинуться, но она еще крепче прижалась к нему, быстро зашептав в лицо:
  - Прошу тебя! Мне очень плохо... Только ты можешь сейчас мне помочь.
  - Как? Как я могу тебе помочь? - спросил он.
  - Ты знаешь, "как"!
  - Света, послушай...
  - Молчи! - простонала она, и снова прильнула к его губам.
  Он уже не сопротивлялся, потому что его тоже стала затягивать ее внезапная страсть, а дрожь ее тела передалась и ему. Откликаясь на ее настойчивое движение назад, он осторожно опустил ее на гладкие доски ящика. Он не представлял, что делать дальше, чувствуя себя неуклюжим и неумелым бревном, и боясь, что она все это тоже почувствует. И не ошибся.
  - Скажи честно, у тебя "этого" еще не было? - спросила она.
  - Нет, - признался он.
  - Мне это приятно... - Она нежно поцеловала его в шею. - Подожди, я "так" не хочу - доски очень твердые.
  Она проворно выскользнула из-под него. Он тоже встал с ящика. И тогда она медленно повернулась и легла на край досок животом, потянув его руками за собой. Он прильнул к ней, и его руки стали суетливо путаться в ее сорочке.
  "О-о-о, дурак косорукий!", - негодовал он на себя.
  - Постой, милый, я всё сделаю сама. Убери руки и доверься мне...
  После, они какое-то время так и лежали на краю ящика, тихо покачиваясь в такт движению поезда.
  "Как все просто!", - изумленно подумал Рома. И действительно, он ожидал чего-то невероятного, волшебного, а "это" оказалось так просто и легко... Вместе с тем его телу стало так хорошо и свободно, словно оно, выполнив поставленную кем-то задачу, получило за это в награду ощущение легкости бытия, временное освобождение от тяжести жизненных оков.
  Он был словно в забытьи, но вот вернулась память... И тут же пришла отрезвляющая мысль:
  "Господи, что же мы делаем? "Он" же сейчас под нами... Мы ненормальные!!!".
  Он поспешно отстранился от нее. Она тоже встала.
  - Все хорошо? - спросила Света.
  - Да. Только... - Рома замолчал.
  - Что, милый мой? - Она провела ладонью по его лицу. - Это что, из-за "него"?
  - Да. Прости... Надо было нам отсюда уйти. Так нельзя.
  - Ладно, что уж теперь... "Его" все равно уже нет, - сказала она, виновато глядя в пол. - Пойдем ко мне, надо хоть немного поспать.
  - Тесно там вдвоем. Я здесь останусь, - сказал он, все еще не вполне придя в себя.
  - Перестань! Пойдем, как-нибудь вдвоем поместимся.
  И она вышла. Рома окинул взглядом ящик, и прошептал:
  - Прости, Снегурка... - И пошел вслед за Светланой.
  
  Утром Рома проснулся поздно. Света уже сидела у столика, глядя в маленькое зеркало и подкрашивая тушью ресницы.
  Он вспомнил все, что произошло ночью, и поморщился.
  "Что это было? Может, сон? Да, дорого бы я дал, чтобы это оказалось сном, - думал он, испытывая смущение и стыд. - Первый раз, и "так"...! И главное - "где"!".
  - М-м-м... - невольно вырвалось у него.
  Она повернула к нему голову.
  - А, проснулся? Что мычишь - кошмарики мучают? - как-то холодно спросила она.
  - Света... - Но он не знал, что говорить дальше.
  - Ладно, проехали! Считай, что тебе все это приснилось.
  - Хотелось бы, - ответил он машинально.
  Она метнула в него полный ненависти взгляд.
  - А что так? Неужели не понравилось?
  - Не в этом дело.
  - Понятно... Антураж подкачал, да? - Она усмехнулась.
  - Просто не нужно было нам пить.
  - Нет. Просто нужно уметь держать себя в руках, товарищ боец!
  - Что? - удивленно спросил он.
  - То самое! Воспользовался тем, что девушка напилась, как... - Ее голос задрожал.
  - Но ты же сама сказала, чтобы я...
  - Сказала... А ты что, не знал, что пьяным женщинам верить нельзя?
  - Не надо так, Света.
  - Как - так? А чего ты ждал? Может, тебя в щечку поцеловать и поблагодарить за прекрасную ночь? - Она отвернулась от него. - Ладно я..., но ты же знал... - Она всхлипнула. - Знал, "где" ты находишься, и зачем ты тут!
  "Вот так-так!", - озадаченно подумал Рома, но промолчал.
  Замолчала и она. Потом он оделся и вышел в коридор. Плохо было то, что у него оставалось всего пять сигарет, а дорога была еще довольно долгой.
  До самого прибытия они уже не сказали друг другу ни слова, хотя он и заходил несколько раз в купе, посидеть и поесть. В тамбур больше никто из них не выходил...
  Вечером, когда состав прибыл на вокзал, их уже встречали. Помимо рабочих, занимавшихся выгрузкой ящика с гробом, была и мать Светланы - красивая светловолосая женщина средних лет, одетая во все черное. Она обняла дочь. Потом подошла к Роме.
  - Здравствуйте! Вы его сослуживец?
  - Да. Здравствуйте! - ответил он. - Я рядовой Евсюков, из его взвода. Я сопровождал вашего...
  - Хотелось бы сказать, что мне очень приятно, но... Что поделаешь! - Она вытерла платком слезу и продолжила:
  - Завтра похороны. Вы приходите, непременно...
  - Спасибо, я... - Он замялся, не зная, что сказать. - Я, наверное, не смогу.
  - Понимаю, сама не люблю похорон... - Она всхлипнула. - Господи, что я говорю!
  - Мама, не надо! - успокаивала ее Света. Но она продолжала:
  - Если не можете придти на кладбище, приходите тогда на поминки. Наш адрес: Белинского 6...
  - Мама, он не сможет, - ответила за Рому Света, и уничтожающе посмотрела на него. - Ты ведь не сможешь, да, Рома?
  - Извините, - пролепетал он.
  - Пойдем, мама.
  Они развернулись и пошли вдоль перрона, за грузчиками, толкавшими впереди тяжелую тележку.
  И тут он вспомнил свое вчерашнее обещание, данное себе.
  - Света, постой! - крикнул он ей вслед.
  Она что-то сказала матери, повернулась и подошла к нему.
  - Ну - чего тебе еще?
  - Ты ведь хотела знать правду о том, как он...
  - А что, если ты расскажешь, то это его вернет?
  - Нет, но...
  - Ладно, - примирительно сказала она. - Может, как-нибудь позже... А сейчас нам не до этого.
  - Но ведь если..., - он вспомнил ее угрозу пойти в прокуратуру, - если вы его завтра похороните, то, как же тогда расследовать...
  - Да никак. Ни к чему это все, только лишние муки нам. Ты же видел ее?
  - Да, понятно... - сказал он рассеянно, рассматривая ее губы.
  - Ладно, рядовой Евсюков - дуй домой, порадуй своих родителей.
  И она, резко повернувшись на своих высоких каблуках, ушла, догонять мать.
  Растерянный Евсюков остался стоять на опустевшем перроне. Не то, чтобы он был удивлен ее словами - она была абсолютно права во всем, но, все же, ему было как-то не по себе: такие влиятельные родители могли бы и разобраться, что к чему, и призвать к ответу руководство части. И еще на дне его подсознания крутилась какая-то досадная червоточина, которая никак не могла всплыть на поверхность.
  
  
  3. Призрак реки.
  
  Они сидели за школой, на заднем крыльце, и пили портвейн. Это Вадик Редькин настоял на портвейне, отчаянно заностальгировав по детству. Они сейчас как раз вспоминали тот случай, когда они втроем (жаль, Андрюхи Бабаева с ними не было - он служил сейчас на флоте), продав на рынке сворованные с овощебазы арбузы, купили свою первую "честно" заработанную бутылку портвейна, и пили ее в Ромкином сарае. Было это в пятом классе. С тех пор было ими выпито вместе немало, но та бутылка навсегда осталась той символической вещью, которая впервые заставила их почувствовать себя серьезными и взрослыми.
  - А меня мать тогда не засекла, - говорил Вадик. - Я натрескался лаврового листа и сказал, что отравился в школьной столовой борщом. Пришел, и сразу в постель залег.
  - А меня батя засек... Ремешком! - в свою очередь похвастался Ромка. - И это он еще не знал, что я у него сигареты стянул! А так бы убил, наверное.
  - А меня отец не трогал - все мать больше гоняла. А бабка заступалась... Хорошая была бабуля, только курила много.
  - Ага, помню! - засмеялся Ромка. - Ты как-то ее папиросы "Казбек" притащил. Крепкие были, зараза! Я, помнится, потом полдня блевал - всё хвастался, что умею взатяг курить. Три штуки подряд вытянул... В каком это классе было, а, Вадь?
  - В третьем, кажется...
  Им было весело и хорошо. Ромка щурился на заходящее весеннее солнышко и, в промежутках между сигаретными затяжками, радостно вдыхал в себя воздух свободы, так нежданно свалившейся на него за полгода до дембиля. Прошло уже три дня с момента его прибытия домой. Первый день он вообще не выходил на улицу, наслаждаясь теплом и уютом родного дома, любовью и заботой родителей. Нежился в постели, валялся в зале на диване, перед телевизором. Мама взяла отгул, все хлопотала вокруг него, готовила всякие вкусности, рассказывала о деревне, пыталась заговорить с ним о его будущих планах ("Какие, на фиг, планы за полгода до дембиля?", - думал он расслабленно). Потом вспомнила об его одноклассниках. Сказала, между прочим, что видела недавно Лену Зорькину ("Хорошая девочка! Учится в "меде", отличница! Умничка..."). Та очень интересовалась Ромой, спрашивала, когда он уже "дембильнется" ("Слово-то какое смешное, ха-ха-ха!"). В общем, Ромка находился наверху блаженства.
  На другой день Ромка с трудом напялил на себя свои старые шмотки, и вышел "в свет". Первым делом он отправился к Вадику - закадычному дружку еще со школьных лет, но того не было дома - их группа перед сессией уехала на два дня на какую-то практику в учебное хозяйство (Вадик, чудак, всерьез готовился стать зоотехником. Говорил всем, что это его призвание, но Ромка-то знал, что в "сельскохозяйственном" просто-напросто была военная кафедра - каждый "косит", как умеет!). Тогда он пошел к Ленке. Ее он застал, предложил погулять - она быстро, без лишних слов, согласилась. Они прошлись по центральной улице, посидели в кафе-мороженое, погуляли по центральному парку, покатались на старой цепочной карусели... А вечером пошли в кино - так сказать, "на последний ряд". В зале она прильнула к нему очень недвусмысленно. Ромка поцеловал ее и... сразу вспомнил Светины губы: их влажная упругость, их вкус и запах тут же всплыли из запасников его памяти, словно все это было минуту назад. А потом вдруг вспомнилось и все остальное..., да так ярко, так сладко, что ему срочно пришлось накинуть на колени свою джинсовую куртку, лежавшую на соседнем кресле (этот волнующий жест Лена истолковала, очевидно, по-своему, потому что прижавшись к нему еще плотнее). Конечно, и Ленка была тоже ничего себе девушка, но...
  Поздно вечером он проводил ее до дома. Лена звала к себе, говорила, что родители вернутся из гостей за полночь, и что "у нас еще много времени...", но Ромка, сославшись на "одно очень срочное дело", отказался.
  "Странно, - думал он, целуя ее на прощанье, - несколько дней назад я мечтал об этом... И вот тебе... Неужели, это все из-за "нее"?".
  Да, хотя это невероятное приключение, которое случилось с ним в дороге, казалось ему уже не более, чем кошмарным (и, не смотря ни на что, прекрасным, восхитительным) сном, но ее он не мог забыть ни на минуту - такую своенравную, даже грубую, и, в то же время, нежную и беззащитную... Эти ее восхитительные глаза, горячие губы, мягкий нежный голос... И это ее трогательное: "Прошу тебя... Только ты можешь сейчас мне помочь!". Да, он отдавал себе отчет, что вся ее нежность к нему была не настоящая, а лишь вызванная временной интоксикацией ее хрупкого женского сознания коньяком, но надежда ведь, как известно, умирает последней! А еще он с тревогой думал о ее странном поведении. В самом деле: поезд, ночь, гроб с телом родного брата, незнакомый человек и секс с ним на этом гробе... Кошмар! Если бы ему такое кто-нибудь рассказал, то у него бы не возникло никаких сомнений относительно психики такой девушки, но вот изнутри ситуация выглядела совсем не так однозначно. Тем более, что основной причиной он, все же, считал алкоголь. А эта дрянь и не такое еще могла сотворить с человеком, уж Ромка это знал отлично: хоть он и жил на белом свете не так долго, но все основные неприятности и недоразумения случались с ним именно "по пьяной лавочке".
  - Эй, Ромка, очнись! - Вадик дернул его за куртку, возвращая в действительность. - Слышь, что говорю?
  - А?
  - Я говорю, одногруппник мой, Кирька Крынкин, такую фигню сегодня утром на консультации рассказал... Он на практику позавчера не поехал, сачкануть решил. Говорит, лучше бы поехал. Говорит, к нему ровно в полночь призрак явился.
  - Действительно, фигня, - засмеялся Ромка.
  - Ага. Я тоже, поначалу, посмеялся, но он в таких красках все рассказал, что, ей богу, даже малость на страх прошибло. Кстати говоря, Кирюха, он вообще-то не трепло пацан.
  - Ну-ну?
  - Короче, слушай! Там с одним его бывшим одноклассником трагедия случилась: погиб он в армии, кажется, утонул... А на днях его в гробу цинковом привезли. А пацан этот был странный - вроде как гомик... Прикинь, гомика в армию засунули, гы-гы... Ну вот. В общем, этот его одноклассник... мертвый к нему ночью в комнату через окно залез, прикинь!
  Ромкина челюсть стала медленно отпадать.
  - Ты чего, Ром? - удивленно спросил Вадик, глядя, как вытягивается и бледнеет лицо его товарища. - Ты сейчас будто тоже мертвяка увидел.
  - Вадька... - Рома сглотнул слюну. - А ты знаешь, кто тот гроб в поезде вез?
  - Кто?
  - Я!
  - Не свисти!
  - Гадом буду! Я ж тебе не успел рассказать, почему мне отпуск-то дали... Так вот, это я его сопровождал.
  - О-о... - только и сказал Вадик.
  - И там, в поезде, со мной такое...
  Но говорить об их связи со Светой ему не хотелось, и он о ней вообще ничего не сказал, а рассказал о том, как ему пришлось спать на ящике с гробом, и как ему приснился призрак мертвеца в белой длинной рубахе и с синим вытянутым лицом.
  - Во-во..., - восторженно закричал Вадик после его последних слов, - так и Кирюха его описывал! Только он божился, что это с ним не во сне, а наяву было.
  Ромку охватил ужас: "Да что за фигня творится?".
  - Послушай, - сказал он, - мне нужно с ним поговорить!
  - С кем? - не понял Вадик.
  - С Кирюхой твоим. Не с призраком же.
  - Зачем?
  - Пока еще не знаю...
  - О,кей! Тогда вперед, а то уже вечер...
  И они, быстро допив бутылку, пошли со школьного двора.
  На их счастье, Кирилл оказался дома. После недолгих уговоров, он еще раз пересказал свой рассказ, закончив так:
  - А под конец эта тварь и говорит: "Я вас с Филькой теперь каждую ночь буду терзать!". - Он перевел дух. - И слово-то какое - терзать. Кошмар! Я теперь дома и ночевать один боюсь.
  Помолчали. Потом Вадик сказал:
  - Слушай, а давай мы у тебя сейчас побудем? Через часок уже темнеть начнет, может, он опять...?
  - Вы серьезно? - обрадовался Кирилл.
  - Вряд ли он сюда сунется еще, - сказал Рома. А потом спросил:
  - Постой, Кирилл, а как он там тебе сказал: вас с Филькой? Филька - это кто?
  - Да тоже одноклассник наш - дружок мой школьный, Филипский Андрей. В общем, тут такое дело... - Кирилл замялся. - Цепляли мы Агапку часто. Подтрунивали, обзывали... Пару раз даже били. Так, не сильно. Ну, дураки, в общем, были. Дети...
  - Понятно, - сказал Рома, вспомнив, как поначалу издевались над Сережей во взводе. "Мы тоже были, как дети малые...".
  - А теперь, получается, он мстит с того света, так? - Вадик захихикал.
  - Я посмотрел, как бы ты смеялся, если б тебе такое..., - обиженно надул губы Киря.
  - Слушай, Кирилл, а ты знаком с его сестрой? - неожиданно для себя спросил Рома.
  - С какой еще сестрой? - удивился Киря, но потом лицо его просияло. - А-а, это та красотка? Как же, один раз даже имел удовольствие пообщаться. Она к нам в школу как-то, в десятом классе, приперлась за брата заступаться. Он тогда утром сбежал с уроков - мы его с Филькой слегка попинали...
  - И что?
  - А, ничего. Фильку за грудки хватала, грозилась нас по стене размазать, если еще раз...
  - А вы?
  - А что мы! Не драться же с девчонкой... К тому же, она была в такой короткой юбочке, - Киря причмокнул губами, - прелесть! Все пацаны высыпали из класса поглазеть.
  - То-то у тебя так глазки заблестели, - усмехнулся Вадик. - Даже про мертвеца своего забыл.
  - А то! - Киря сально улыбнулся. - Эх, пацаны, и повезет же какому-то счастливчику!
  - Это точно, - сказал Ромка угрюмо.
  - Кстати, на братца она здорово похожа, только повыше будет, - продолжал Кирилл. - И порезвее, раз в сто...
  Они помолчали. Наконец, Ромка сказал:
  - Ладно, мужики! Как хотите, но я во всю эту фигню с живыми мертвецами не верю. Если ты, Кирилл, нас не разводишь... (Киря при этих словах истово перекрестился и поклялся: "Гадом буду!"), то мы этого призрака твоего словим.
  - Как?
  - Далеко этот твой Филя живет?
  - Да нет, на Южной... В частном секторе, - ответил Кирилл. - А что?
  - Я сильно подозреваю, что сегодня ночью этот страшный призрак объявится на Южной улице. Не хотите увидеть его?
  - Мысль неплохая, хотя второго раза для меня будет много, - криво улыбнулся Кирилл. - Но это всяк лучше, чем сидеть дома одному и ждать... Я согласен.
  - Рома, ты серьезно? - спросил Вадик.
  - Вполне. Пошли, времени у нас немного.
  - Ладно! Только надо еще в магазин заскочить, взять лекарство от страха, чтобы, не дай бог, не обделаться там, - хихикнул Вадик.
  
  Вот уже почти два часа они сидели в небольшой комнатушке, расположенной на первом этаже кирпичного двухэтажного дома. Сам хозяин, Андрей Филипский - полноватый парень с мрачным лицом, отнесся к их идее поймать призрака с явным недоверием, восприняв все, как элементарный развод. И если б не принесенные гостями три бутылки вина, подтверждавшие серьезность их намерений, он бы не постеснялся послать их куда подальше, вместе с бывшим одноклассником. Но вот, подвыпив, сидя на полу в темной комнате и слушая рассказ товарища (уже порядком обросший дополнительными подробностями), он постепенно проникся соответствующим настроением. Он даже сходил на кухню за большим тесаком для рубки мяса, полувсерьез приговаривая со зловещей улыбкой: "Отфигачу башку этому мертвяку и повешу у себя на стенку!". Вообще, все воспринимали это, как некую увлекательную игру, которая под выпивку протекала очень даже негрустно. К тому же, после первой бутылки, Кирилл стал рассказывать какую-то страшилку про ожившую статую, вычитанную им когда-то у Проспера Мериме, чем еще больше настроил всех на мистический лад. Им, ожидавшим неизвестно чего, было и весело, и, вместе с тем, как-то не по себе, словно собравшимся на спиритический сеанс повесам. Из всей компании только Ромка, пожалуй, относился к предстоящему делу серьезно. Может, это было из-за того, что он один из всех присутствующих уже не был мальчишкой, пройдя суровую армейскую школу, а может потому, что все случившиеся с ним в последние дни события, начиная с момента исчезновения в реке Сережи Агапко, и заканчивая его поспешными похоронами, уже не на шутку тревожили его, и возбуждали очень нехорошие мысли. И вот теперь показалась небольшая ниточка, за которую он надеялся вытянуть что-то более осязаемое, чем невероятный и неправдоподобный рассказ Кирилла.
  Приближалась полночь, и Ромка подумал, что если уж подходить к делу серьезно, то не помешает одному из них устроить засаду снаружи дома ("Какого лешего мы все тут скучились?"). Поэтому он, сказав всем, что хочет курить (а курить действительно хотелось), залез на подоконник и спрыгнул на двор.
  Теперь он сидел в кустах сирени, напротив окна, и слушал, как из комнаты доносились приглушенные, но отчетливые звуки разговора и тихого, идиотического смеха.
  "Вот же, придурки!", - подумал он, и уже хотел прикрикнуть на развеселившуюся не в меру компанию, как вдруг кусты у забора зашевелились.
  "Ага, - подумал Ромка, посмотрев на часы, - а ты пунктуален, приятель! Любишь дешевые эффекты? Ну-ну!".
  Наконец, в кустах показалось белое пятно. Некто в белой одежде, похожей на женскую ночную рубашку, но с капюшоном, крался к дому. Ромка быстро затушил сигарету и замер.
  Странный гость, меж тем, остановился под окном в нерешительности, видимо, услышав доносящиеся из комнаты звуки.
  "Так, ребятки спалились! Сейчас это чучело смоется", - подумал Рома, и стал тихонько выбираться из своего укрытия. Между ними было шагов пять. Потом четыре, три, два, один... Под ногой предательски хрустнуло мелкое стеклышко, и тут же белая фигура стремительно обернулась к нему.
  Ромка отшатнулся. Из-под капюшона на него смотрело то же бледно-синее лицо, что и тогда, в поезде..., только теперь оно не было размытым, и в мертвом свете луны он ясно различил его страшные черты, сильно тронутые трупным разложением: раздутые, покрытые зеленой плесенью губы; белые, почти без зрачков, глаза, как у вареной рыбы; на правой щеке висела лохмотьями кожа, под которой явственно белели зубы и челюстная кость (Ромке даже почудился гниющий запах). Но, не смотря на весь этот ужас, это, несомненно, было лицо Сережи Агапко - его черты как бы проступали сквозь омерзительную маску мертвеца. И это совмещение несовместимого было особенно отвратительным. У Ромы все поплыло перед глазами. Он никогда не верил в подобную чушь с ожившими мертвецами, но сейчас, ночью, лицом к лицу столкнувшись с этим..., он на какое-то мгновение пустил в себя сумрак потустороннего мира. Стоя на ватных ногах, он не шелохнулся даже тогда, когда "призрак" сорвался с места. И только когда он взметнулся над забором, Ромка очнулся и побежал следом. Оказавшись на улице, он оглянулся по сторонам: "призрак" был уже метрах в пятидесяти от него, и белым пятном уплывал вниз по улице. Ромка кинулся за ним. Тот двигался быстро, несколько раз сворачивал в переулки, и Ромка, как ни старался, все не мог к нему приблизиться. Наконец, дома кончились, начался луг. Он приблизительно знал этот район - там дальше, за лугом, должна быть река. Туда, очевидно, и стремился странный беглец. И действительно, скоро местность резко пошла вниз. В свете луны он увидел блеск воды и "призрака", метнувшегося к ней. Всплеск, и вот уже белые одежды исчезли под темной поверхностью... Ромка остановился у самой воды, напряженно всматриваясь вперед. Но черная гладь больше не всколыхнулась ни разу.
  Он еще постоял на берегу минут пять, потом развернулся и пошел прочь. К ребятам на Южную он не стал возвращаться (да он бы ночью и не нашел дом Фили), а направился сразу домой.
  
  Утром, часов в десять, к Роме заскочил Вадим. Он был весьма встревожен ночным исчезновением друга. Но когда Ромка рассказал о своей погоне за "мертвецом", то лишь посмеялся.
  - Что ж ты его сразу не сцапал? - спросил он.
  - Послушай, Вадя! Если бы ты увидел эту рожу, то в штаны бы наложил, стопроцентно!
  Но Вадик тут же сказал, что его материалистическое воспитание напрочь отметает чушь подобного рода. Ромка парировал, что при дневном свете легко быть материалистом, а вот вчера, в комнате у Фили, этим мировоззрением не сильно пахло. Впрочем, больше он ничего доказывать не стал, ибо увиденного и прочувствованного никакими словами не заменишь. И друзья решили продолжить общение в другом месте, а именно: в маленьком уютном подвальчике на соседней улице, где некогда располагалось кафе-мороженое, а ныне был пивбар. А что еще делать в отпуске? Призраки призраками, а отпускная неделя неумолимо таяла, и нужно было срочно наполнить ее чем-то приятным. А что может быть приятнее выпивки в хорошей компании?... Это уже потом, спустя много лет, он стал оценивать время, потраченное на пьянки, как упущенное, по-идиотски убитое, но тогда это казалось лучшими минутами в его жизни.
  Сидя за кружкой пива, и мирно беседуя с друзьями (не успели они прийти в бар, как откуда-то, словно по волшебству, стали возникать старые приятели) Ромка расслабленно думал, что теперь хватит с него всякой мистических ерунды. И еще о том, что нужно поскорее выкинуть из головы мысли о "ней"... Но когда он вечером пришел домой, его ждало новое потрясение.
  - Рома, а к тебе девушка приходила, - сказала ему мама с порога.
  - Ленка, что ли, - небрежно спросил он.
  - Нет, не Леночка. Таинственная незнакомка! Стройная такая, рыжеволосая девушка. Очень вежливая, и очень красивая... - Она улыбнулась и шутливо погрозила ему пальцем. - Ах ты, донжуан! Не успел приехать, и уже нарасхват.
  - Давно? - с волнением спросил Рома.
  - Ну... - Она подумала. - Где-то, минут сорок назад.
  - Что она сказала?
  - Сказала, что зовут ее Света, и что ей очень нужно с тобой поговорить. А кто она, Ромочка?
  - Да так, одна знакомая... В поезде случайно познакомились (Ромка не стал по приезду рассказывать родителям, каким образом он получил этот отпуск - зачем им расстраиваться из-за неприятного дела, которое их совсем не касалось!).
  Мама улыбнулась, но ничего не сказала.
  Ромка хотел тут же идти к Свете, благо адрес он знал. Но потом он передумал:
  "Еще чего! Пусть подождет - ей надо, не мне! Завтра...".
  
  На следующий день, после обеда, Рома отправился к Свете, на всякий случай обойдя стороной квартал, где жила Лена Зорькина. Через полчаса он был уже на месте. Увидев на другой стороне улицы надпись на воротах "Белинского 6", он удивленно присвистнул: за высоким забором из красного кирпича виднелся красивый трехэтажный дом с белыми колоннами посредине.
  "Ну да, она же говорила, что папаша у нее богатый. Да и мать, вроде бы, не последний человек в городе...".
  Он перешел улицу и приблизился к решетчатым воротам. Во дворе раздался низкий глухой лай, и Ромка увидел, как к нему затрусил огромный мраморный дог. Он подбежал к самой калитке и молча уселся перед Ромкой. На небольшой арке был звонок, и Рома позвонил. Потом еще раз... Наконец, узкая стеклянная дверь на первом этаже открылась, и в вышедшей во двор девушке он узнал Светлану. Она прикрикнула на собаку ("Борн, свои!"), и пошла к калитке. Света была в легком домашнем халатике, и он с восхищением ловил взглядом каждое движение ее грациозной походки.
  "Черт, - с волнением думал он, - даже не вериться, что такая девушка там, со мной... Может, мне, и правда, это все приснилось?".
  А она уже подходила к калитке, приветливо улыбаясь.
  - А, попутчик! - сказала она, открывая замок. - Что-то ты не сильно спешил ко мне. Я еще вчера тебя ждала.
  - Здравствуйте, - промямлил Рома, ощущая сухость во рту. - Извините, я вчера не смог...
  - Эй, мы же, вроде бы, на "ты" были. Забыл? - спросила она.
  - Да, точно... Кажется, это было так давно...
  - Как ты это романтично произнес: кажется, это было так давно..., - усмехнулась она. - Ладно, проходи, давай.
  - Кстати, а как вы... ты меня нашла? - спросил он, проходя через калитку.
  - А у тебя дома есть такая толстая книга - телефонный справочник называется?
  - Ну да, точно.
  "Интересно, почему она просто не позвонила?", - подумал он.
  Света закрыла за ним калитку, и первая пошла к дому, а он ("... как теленок на веревочке") обреченно поплелся следом. Он подумал, что теперь, если только она снова его позовет, он не будет больше раздумывать ни секунды.
  "Кажется, ты влип, Рома!", - с волнением, но почему-то без особой радости отметил он. Почему без радости? Ну, просто есть такой особый тип женщин, про которых говорят: "Вот же, угораздило человека в нее влюбиться!".
  
  Они сидели на маленьком балкончике, на втором этаже, и пили легкое белое вино. Между ними был стеклянный столик с ножками из черного, крученого металла, на котором стояла высокая бутылка, и еще лежал сотовый телефон - длинный прямоугольник с откидной крышкой и выдвижной антенной. До сих пор, Ромка видел их только в кино.
  - Можно посмотреть? - спросил он, кивнув на "сотовый".
  - Да пожалуйста! - ответила Света.
   Он взял телефон в руки, повертел, открыл крышку, провел пальцем по клавишам, закрыл. Не зная, что еще с ним делать, он положил его место.
   - Любопытная вещица. Только зачем он нужен, когда есть домашний телефон?
   - Удобно. Вот представь себе: ты в любой момент можешь связаться с нужным тебе человеком. Ты всегда будешь знать, например, где сейчас находится твой ребенок, или твоя девушка. - Последние слова она произнесла немного мягче и с улыбкой.
  - Ясно. В общем, все будут, как коровы с колокольчиками на шее, чтоб не потеряться, да? - усмехнулся Рома.
  - А что в этом плохого? Мир меняется, коммуникационные связи усложняются...
   Рома засмеялся.
   - Ты чего? - спросила она.
   - Представил себе картину: на улице..., нет, лучше в автобусе - сидят все и каждый разговаривает сам с собой.
   - Ну и что?
   - Дурдом, - уверенно сказал Рома.
   - Ну, это дело привычки. Когда-то и телевидение казалось чем-то запредельным, и автомобили считались роскошью... А потом все потихоньку приживается...
  - Это вряд ли приживется.
  - Почему?
  - Да блажь это! Игрушка для богатых.
  - Ретроград ты, Рома. Обычно, парни любят всякие технические вещички, а ты...
  - Но не всем ведь такие вещички по карману.
  - Временное явление, уверяю тебя!
  - Это, смотря для кого.
  Они замолчали.
  Рома, потягивая вино из бокала, еще раз обвел взглядом видимый ему фасад дома.
  "Да, неплохо живет золотая молодежь, - с некоторой неприязнью подумал он. - С раннего детства никаких проблем и забот, только учись - готовь, так сказать, свое светлое будущее, которое ждет тебя вместе с закромами папиного богатства... Вино, друзья, вечеринки... Поездки за границу, отдых на разных фешенебельных курортах. "А хотел бы я так жить?" - задал он себе вопрос. Следом неожиданно пришла мысль, от которой он даже смутился. "Нет, - сказал о себе, - золотая клетка не для меня! Провались они со всем своим богатством... Эта жизнь точно не моя".
  - О чем думаешь? - спросила Света.
  - Так, ни о чем...
  - Так не бывает. Наверное, смотришь на все "это", и думаешь о несправедливом устройстве мира?
  - Думаю, тебя эти мысли должны больше волновать, чем меня.
  - Ну-ну, продолжай! - Она с интересом посмотрела на него.
  - Знаешь, нет особой охоты разводить тут дискуссии, - сказал он, ставя бокал на столик. - И вообще, все, что я мог бы сказать, ты знаешь и сама.
  - И что же я должна, по-твоему, знать?
  Он подумал, и не нашел ничего лучшего, как выдать ей недавно услышанную в какой-то телевизионной передаче фразу:
  - Например, что в бедной стране стыдно быть богатым.
  Она расхохоталась, изящно опуская свой бокал на столик.
  - Ты еще скажи, что в Африке дети голодают, а мы тут вина дорогие распиваем.
  - Допустим, даже и не в Африке, а в твоем родном городе... - парировал Рома.
  - А вот ты - ты ведь тоже не голодаешь, да? - едко спросила она. - И часто ты думаешь об чужих несчастьях и проблемах? И вообще, ответь мне: можно ли просто жить, дышать воздухом, принимать пищу, развлекаться и шутить..., зная, что в это самое мгновение в мире происходят тысячи безобразий? Даже не будучи богатым и успешным, а?
  - Ты перегибаешь.
  - А ты говоришь банальные глупости. - Она покачала головой, задумчиво глядя перед собой. - Я где-то слышала такую мысль: переживания "обо всех" заканчиваются либо шизофренией, либо лагерями военного коммунизма. Так вот: ни то, ни другое мне не улыбается. А тебе?
  - Сложно ты рассуждаешь. А если как-нибудь попроще? - спросил Рома.
  - Например?
  - Например, как насчет совести?
  Она опять засмеялась.
  - А при чем здесь совесть?
  - Ты прекрасно понимаешь, за счет кого это... Вся эта роскошь.
  - То есть, ты хочешь сказать, что мои родители не заработали всего этого?
  - Нет, я хочу сказать, что некоторые ..., - он старательно подбирал слова, чтобы не обидеть ее, - некоторые работы не совсем пропорционально оплачиваются.
  - Да неужели? - усмехнулась она.
  - А что, мои родители работали меньше твоих? Или их работа является менее важной для страны?
  - Рома, знаешь, что такое рынок? Если ты понимаешь, я говорю сейчас не о базаре...
  - Да неужели? - усмехнулся он с ее интонацией. - По-моему, у нас в экономике как раз таки базар, а не рынок.
  - Поэтому, - продолжала она, не обращая внимание на его выпад, - ценность каждой профессии на рынке труда определяется автоматически, и делает это сама система.
  - Интересное дело! - сказал Рома, насмешливо глядя на нее. - Что ж, эта твоя система решает, что мой папа, железнодорожник, должен за свою зарплату едва сводить концы с концами? А начальник станции получать в сто раз больше него, и жить в роскошном особняке?
  - В сто раз? - удивилась она. - Не может быть!
  - А ты что, не знала о таких вещах? - с раздражением спросил он. - Такое впечатление, что ты не в России живешь. Да директора всех государственных заводов и фабрик вот так же устроились! А кто им запретит назначить себе любую зарплату? Профсоюз, что ли?
  - Но теперь ведь это не госпредприятия, а акционерные общества. Все по-честному, разве нет?
  - По-честному? - Ромка захохотал. - Рассказать тебе, как работяги становятся акционерами? У отца на работе сначала чуть ли не насильно втюхивали всем эти акции, а через некоторое время заставили их продать, чтоб, мол, враги их не скупили. А кто отказывался, того грозились уволить... В результате, почти все акции оказались у начальника и у членов его семьи. А потом они назначили себе такие дивиденды, что... - Рома присвистнул. - Вот так вот! Ну, а про зарплаты я тебе уже говорил - это отдельная статья их доходов. И никто - слышишь - никто им не воспрепятствовал. А знаешь почему? Да потому что кругом всё вот так же... Дерьмо эта твоя система!
  Помолчав, Света сказала:
  - Ладно. Согласна - наш теперешний капитализм очень дикий и несовершенный, но это только у нас...
  - А где он совершенный? - перебил ее Рома. - На западе, что ли? Что, там миллиардеры работают в миллион раз эффективнее своих рабочих? - Он помолчал несколько секунд. -Знаешь, мне иногда кажется, что все всё понимают, но будто играют в известную детскую игру: займи свободный стульчик, помнишь такую? Мол, ребята - в этот раз мы заняли свободные стульчики, а в другой раз попытаете счастье вы. Всё по честному, просто повезло сейчас нам, а не вам...
  - А чего ты хочешь? Всё отнять и поделить, как Полиграф Полиграфыч Шариков?
  - Я хочу мир без нищих и миллиардеров. Честный и справедливый.
  - Что-то мне это напоминает. Дай подумать... - Она притворно наморщила лоб. - Ты не о "совке", случайно, говоришь? Кажется, мы совсем недавно там жили.
  - А что, плохо жили? Мой папа, простой рабочий человек, зарабатывал тогда четыреста рублей - мама могла даже не работать.
  - А мой папа работал инженером и получал сто двадцать "рэ", и мы частенько сидели без копейки денег, и кушали макароны с хлебом. И что дальше?
  Рома на секунду смутился, но потом продолжил:
  - Извини, конечно, но... рабочие и должны получать больше.
  - Это почему же? - с возмущением спросила Света.
  - Да потому! - отрезал Рома. - Потому что всё, что ты видишь вокруг, и всё, чем ты пользуешься, даже вот этот телефон, произведено именно их руками.
  - Господи, что за дичь ты несешь! - воскликнула Света. - Ты прикидываешься, или действительно дурак? Если бы были только рабочие руки - без руководящих мозгов, люди бы даже из своих пещер никогда не вылезли. И в этом плане, даже рабство было совершенно неизбежной и необходимой фазой в развитии общества, потому что только так можно было заставить большое количество людей делать какое-то серьезное дело. Возьми хоть египетские пирамиды! Разве нам сегодня так уж важно, кто там на кого работал, и сколько тысяч рабов сгинуло на строительстве этих грандиозных памятников человеческому величию? По большому счету, сегодня всем плевать на этих рабов. И если бы не жестокая воля фараонов, человечество никогда бы...
  Рома слушал и усмехался про себя, думая с удивлением:
  "Вот, что значит осознавать себя господствующим классом! Девочка еще не жила толком на свете, а уже люди для нее рабочий мусор, и только. Да что там пирамиды... Им, этим сегодняшним фараонам, и на нас всех плевать с высокой башни!".
  - Возможно, - сказал он вслух, - в древности без эксплуатации нельзя было обойтись... Но тебе не кажется, что сегодня, при современном уровне технологий, можно уже устроить мир вполне справедливо и рационально? Без рабов...
  - Один только вопрос: как?
  - Элементарно! Если бы все работали честно, и если бы некоторые шибко умные не воровали, не пудрили людям мозги своими сказками о равных возможностях разбогатеть... Ведь нет ничего сложного - надо всего лишь правильно организовать труд, и платить всем людям достойную зарплату. А за хорошую работу - ну, какое-нибудь особое поощрение...
  - Премия! - подсказала Света, желчно усмехнувшись.
  - Да, премия! А что тут смешного?
  - И это всё?
  - А чего тебе еще?
  - Еще ты забыл сказать про почетную грамоту и про льготную очередь на импортные сапоги! - Она засмеялась. - Типичная совковая психология. Ты, Рома, мальчик-совок!
  - А ты девочка-мажор, - со злостью ответил ей Рома.
  - Ха-ха-ха! - засмеялась Света, откинувшись в кресле. - Прекрасная у нас с тобой получается беседа!
  Затем она в очередной раз наполнила свой бокал и, сделав довольно приличный глоток, сказала с надменной улыбкой:
  - Характерно, что все "вы" говорите о совести и о справедливости, пока не выпадает шанс променять свою никчемную пролетарскую гордость на обеспеченную и уютную жизнь. Вот ты, - она ехидно сощурилась, - ты разве отказался бы жениться на какой-нибудь богатой дурочке? А, Ромочка?
  Теперь Ромка разозлился всерьез.
  - Ты давай, пореже наливай себе, а то опять...
  - Что - "опять"? - с вызовом спросила она.
  - Сама знаешь, что. Это самое!
  - Хам!
  - Алкоголичка!
  Она поднялась.
  - Ну ты и дурак! - сказала она с презрительной усмешкой.
  "Это точно, дурак, - подумал он, ибо его пыл вдруг куда-то пропал. - И какого черта меня понесло? Может, потому, что она угадала мои идиотские мысли? Но я ведь, на самом деле, ничего "такого" не хочу! Или, все-таки, хочу?".
  - Извини, - сказал он вслух. - Если хочешь, я уйду.
  Он уже поднялся с кресла, но она сказала примирительно:
  - Ладно, я и сама виновата. Садись... Незачем мне было поднимать эту тему. К сожалению, социальный антагонизм непреодолим. Это история стара, как мир, и тут уж мы бессильны.
  Какое-то время они сидели молча. Он потягивал вино, а она задумчиво смотрела в сторону.
  - Кстати, а о чем ты хотела вчера поговорить со мной? - спросил он, наконец.
  - Да не важно уже, - ответила она с той же задумчивостью на лице. - Так, ерунда какая-то со мной происходит. Мистика.
  Ромка насторожился.
  - Расскажи.
  - Да не стоит. Просто настроение вчера было мерзкое, хотелось с кем-то поделиться. Сегодня уже лучше.
  - Знаешь, со мной тоже кое-что произошло, - сказал он.
  - И что же?
  - Нет, сперва ты расскажи.
  - Хорошо, слушай! - Она закинула ногу на ногу, отчего ее длинное бедро почти полностью обнажилось. - В общем, снится мне "он". Каждую ночь. И... будто сказать мне что-то хочет.
  "Снова призрак? - удивился про себя Ромка. - Да, чем дальше, тем интереснее!".
  - И знаешь, - продолжала она, - вроде как даже и не сниться он мне, а будто я в каком-то сомнамбулическом состоянии его вижу... И вид у него страшный, как тогда, когда он мне в поезде приснился. Синий, раздутый, в какой-то белой сорочке с капюшоном...
  "Господи! - Он вжался в кресло. - Что происходит? Если она говорит правду... Собственно, а какой ей смысл врать мне? Да, если всё так, то... Это может означать только одно: вчера ночью я столкнулся с настоящим призраком... Нет, не верю! Этого просто не может быть! Это глупо, неестественно... Ненаучно, в конце концов".
  - Что с тобой, Рома?
  - Ничего. Просто...
  - Да говори же, не мучай меня!
  "Или кто-то нас здорово разыгрывает, или... Или этот мир совсем не такой, каким мы привыкли его видеть", - с внутренним холодком подумал он, и тихо сказал:
  - Света. Кажется..., я "его" тоже видел. И совсем не во сне!
  Она медленно откинулась в кресле, в ужасе прикрыв рукой рот.
  И он рассказал ей все, что случилось с ним позавчера, в доме у Фили. А после и о том, что произошло с ее братом там, в части.
  Она смотрела на него расширившимися глазами, вцепившись в поручни кресла.
  - Извини, что я не рассказал тебе этого в поезде. Может, вы бы тогда не поторопились с похоронами, - проронил он виновато.
  - Рома, что происходит? - спросила он через минуту.
  - Не знаю. - Он встал и подошел к ней. Присел рядом, взял ее за руку. - Послушай, а может... Я понимаю, что все это звучит невероятно и дико, но, может, он жив? Хотя его и видели... мертвым, но я лично не видел, поэтому утверждать...
  - Рома... - Она подалась к нему, вцепившись в его руку жесткими пальцами. - Своди меня к "нему"?
  - Куда "к нему"? - не понял он.
  - Ну, туда, на реку... Я позову его, он выйдет ко мне... Живой или мертвый - все равно!
  - Света...
  - Думаешь, он, правда, жив?
  - Ну... Знаешь, лично мне в это легче поверить, чем в призраков.
  - Но тогда, почему он не придет к нам? Мама так переживает! Нет, он просто не может быть такой черствой...
  - Возможно, после того, что произошло с ним в части, он не может никому показаться на глаза, даже вам.
  - Да он что, совсем дурак? - вскрикнула она. Но в ее глазах уже блеснула надежда. - Все, решено! Сегодня ночью мы идем... Так дальше продолжаться не может. Ты ведь поможешь мне? - Она с мольбой посмотрела на Рому. И в этом взгляде он увидел так много, что в него вместилась даже его смешная надежда.
  
  Когда он подошел к Светиному дому, она уже ждала его у калитки, со стороны улицы. Она была в коротком сиреневом платьице и в джинсовой куртке.
  - Как-то ты не по-походному..., - сказал он. - Хотя бы джинсы надела.
  Она махнула рукой.
  - Не люблю ходить в брюках. С детства не выношу!
  - Почему?
  Она засмеялась
  - Ну, наверное, потому, что я девушка.
  - А ты в курсе, что уже двадцать первый век на пороге?
  - Да, возможно, я немного старомодна, но мне кажется, что брюки отнимают у женщины что-то важное...
  - Мне так не кажется.
  - А ты бы смог надеть юбку и пройтись в ней по городу? - улыбнулась она.
  - Ну... - Он засмеялся. - Я, наверное, нет, а вот ирландцы ходят, и ничего.
  - Шотландцы, вообще-то.
  - Разве?
  - Неважно... Мне просто не нравится, не знаю почему.
  - Слушай, Свет... А может, это от "него" тебе передалась неприязнь к мужской одежде? Вы ведь близнецы.
  - О, да ты у нас психоаналитик, оказывается, - усмехнулась Света.
  Так они шли не спеша, разговаривая обо всем, на что натыкалась невидимая нить их беседы, которая разматывалась легко и непринужденно. Минут через сорок они уже были у реки. Времени было половина первого, но воздух все еще оставался теплый. Неожиданно затянули свой концерт лягушки.
  - Ну, что дальше? - спросил Рома.
  - Не знаю.
  - Призраков что-то не видно.
  Они рассмеялись.
  - Да уж, совершенно идиотская была затея. Дура я... Но мне после твоего рассказа было так паршиво, что... Ладно, погуляем немного и пойдем домой. Хорошо? Тут так красиво.
  - С удовольствием, - ответил Рома, радуясь ее легкому настроению.
  "Даже если б не было никаких призраков, мне бы следовало их выдумать!", - улыбнулся он про себя.
  А на реке, действительно, было прелесть, как хорошо. Левобокий полумесяц убывающей луны уже поднялся над горизонтом, освещая реку и прибрежные заросли высокого кустарника мягким светом, лягушки старались во всю, а легкий ветерок нежно ласкал кожу и шевелил волосы. Они подошли к воде, и Света опустила свои ладони в реку.
  - Вода совсем теплая. Можно даже искупаться.
  - Холодно еще.
  - А я закаленная. Мы с братом рано начинали купальный сезон. Он вообще плавал, как рыба...
  - Да уж... - Рома поморщился, вспоминая, как они плыли тогда за Сережей.
  Она встала и пошла к зарослям.
  - Ты куда? - спросил он.
  - Рома, когда девушка идет в кусты, приличные парни обычно ни о чем не спрашивают, - засмеялась она.
  - Извини...
  Она ушла, а он достал сигареты и закурил.
  Внезапно, он услышал ее крик и шум ломающихся веток. Она выбежала к нему, вся бледная и, дрожа, вцепилась ему в руку.
  - Что???
  - Он... Там... Рома, он... Я обернулась, а он стоит и смотрит. И глаза такие...
  Она закрыла лицо руками. Ромка откинул сигарету и бросился к зарослям. Пробежав по кустам метров десять, он выскочил на небольшой вытоптанный пятачок и остановился. Вокруг была тишина. Даже лягушки затихли, и перестал дуть ветер. Он озирался, всматриваясь и вслушиваясь в окружавшее его переплетение ветвей. И тут слева от него что-то рванулось прочь, ломая ветки. Ромка побежал следом. Какое-то время он продирался в направлении услышанного им шума, пока не понял, что теперь единственным его источником является он сам. Он остановился. И тут опять что-то светлое мелькнуло справа от него, и понеслось по зарослям с такой скоростью, что Роме стало нехорошо. "Люди так не бегают!", - со страхом подумал он. - "И потом, что я буду с "ним" делать, если даже догоню?". Теперь всякое желание искать призрак у него пропало. Он огляделся и понял, что даже не представляет, в какой стороне находится река. Потом вспомнил, как они со Светой стояли на берегу, и луна была строго сзади. Он быстро сориентировался и стал осторожно пробираться в противоположном от луны направлении. Скоро он вышел к воде, повернул направо, и вдоль берега вернулся на поляну.
  Света стояла спиной к нему, рядом с большой развесистой ивой, что росла у самой воды. Рома подошел, тихо положил руку на ее плечо, и сказал:
  - "Он" убежал.
   Света обернулась и обняла его, плотно прильнув к нему всем телом. Она все еще вздрагивала.
  - Мне страшно, Рома.
  - Успокойся, он уже не появится.
  - Появится. Стоит только мне уснуть, и он...
  - Ну, хочешь, я буду всю ночь сидеть рядом с твоей кроватью, и охранять тебя?
  - Хочу. - Она подняла к нему глаза. - Поцелуй меня, Рома!
  Он наклонился и коснулся ее губ, которые тотчас влажно раскрылись. Но через несколько секунд, неожиданно прервав поцелуй, она медленно стала сползать по его телу вниз...
  "О, черт! Опять она...- в смятении думал Рома. - Все, как и тогда, в поезде...".
  - Света, что ты делаешь? - пробормотал он, не в силах ей помешать.
  - Молчи, дурак!
  "Да что с ней такое? А может она..."
  - Света, тебя что, заводит страх?
  - Ты можешь хоть сейчас не умничать, психолог хренов?
  Она, наконец, справилась с его джинсами. Рома хотел опуститься к ней, но Света с каким-то раздражением толкнула от себя его голые колени, заставляя снова выпрямиться. Он облокотился о ствол дерева, наткнулся спиной на острый сучок, но даже не попытался изменить положение тела. Голова кружилась. Он посмотрел вверх, и сквозь переплетение ветвей увидел небо и кусочек луны.
  "Луна... Опять с нами луна! Вечный свидетель...".
  Потом он зачем-то стал говорить (позже он всё удивлялся этой своей странной реакции, но тогда ничего не мог с собой поделать), а она молчала, но не потому, что он нес бред - просто, по естественным причинам, она не могла поддерживать разговор.
  - Светка, милая... Я тебя понимаю. Я, помнится, как-то остался один дома, ночью... Еще перед армией... И мне почему-то стало так жутко... Я включил везде свет, даже в ванной, чтобы и оттуда на меня не пялилась эта темнота... О-о-о..., что же ты делаешь со мной, сумасшедшая!... Но всё равно казалось, что кто-то меня подстерегает, крадется сзади... А-а-а... И тогда я достал из тайника кассету с крутой эротикой, и... И я смотрел, как они там... О-ох... И знаешь, страх ушел. Странно, что страх несовместим со всем этим, да? М-м-м... И я тогда подумал, что, наверное, в человеке не могут уместиться сразу два чувства, как нельзя думать о двух разных вещах одновременно... И что всегда побеждает сильнейшее из чувств... О-о-о... А что может быть сильнее основного инстинкта? Разве только страх смерти. Но ведь и смерть может отступать перед какими-то моментами... А-а-а... Помнишь историю о Клеопатре, когда за одну лишь ночь, проведенную с ней, мужчины отдавали жизнь? Я тогда подумал, что это полная чушь, что нормальный человек никогда на это... М-м-м... Но вот сейчас я думаю, что в этом есть своя... О-о, я сейчас умру!!!
  Он закрыл глаза. Ноги его ослабели, и он, чтобы не упасть на колени, схватился руками за ветку над головой. Когда он открыл глаза, Света уже стояла рядом.
  - Ну и трепло же ты, Рома! Ну ничего, я тебе, как-нибудь, отомщу той же монетой, - сказала она и засмеялась, нежно обняв его.
  
  Они возвращались в город, когда небо на востоке уже стало светлеть, а с реки медленно пополз серыми клочьями туман. Шли молча, взявшись за руки.
  - Послушай, а чем ты думаешь заняться после армии? - спросила она, когда они уже пошли по гулкому асфальту пустынной улицы.
  - Не знаю... Наверное, пойду в железнодорожный техникум. Так сказать, по стопам родителя.
  - Не очень-то амбициозно.
  - Ну так, я ведь не... - Он хотел съязвить, но вовремя остановился. - А ты? Какие у тебя планы?
  - У меня? - Она на мгновение задумалась. - Знаешь, мы с папой решили, что не стоит мне больше учиться "здесь"... Я, наверное, скоро брошу учебу в Москве и уеду в Лондон, там и буду учиться. У отца там квартира, пока пустая.
  - А потом? Вернешься?
  - А зачем? Зачем сюда возвращаться, Рома? Все равно, из этой страны надо уезжать - жить здесь с каждым годом становится все тоскливее. Так лучше раньше... Потом, когда закончу учебу и найду хорошую работу, то заберу и маму.
  - Понятно, - сказал Рома. - Оно, конечно, хорошо. Если есть деньги, то можно и свалить. А мы будем тут копошатся в... Но уж лучше тут, чем в чужой стране быть чужим, и...
  - Какой ты, однако, патриот! - усмехнулась она.
  - Не в этом дело.
  - А в чем тогда? Объясни мне, неумной!
  Ромка задумался, потом ответил:
  - Понимаешь, я там никому не нужен, и мне там тоже никто не нужен. Чужое там все, не наше...
  - Наше, ваше... - передразнила она его. - Всё это застарелая российская чушь, прививаемая нам с самого детства! Всюду люди живут, только "там" они живут по-человечески, не давят друг друга и не лягаются за место под солнцем, как скот у кормушки...
  Ромка усмехнулся.
  - А вот скажи мне... Вот если там все это благоденствие в один момент рухнет, ты ведь оттуда тоже свалишь, да?
  - Безусловно!
  - И снова уедешь туда, где лучше?
  - Послушай, Рома. Знаешь, что такое космополит? Это человек мира. Всего мира, понимаешь ты?
  - А вот интересно, кто весь этот мир построил? Космополиты твои, или граждане каждой отдельной страны? А кто воевал за свои страны, кто отстраивал разбитые города, строил дороги, поднимал промышленность... Космополиты?
  - Ну, милый мой, - усмехнулась Света. - Опять эти твои социалистические бредни.
  - Социализм тут не при чем, - упрямо сказал Рома. - Просто одни люди работают и живут своим трудом и своей совестью, а другие... Порхают с цветка на цветок в поисках легкого, дармового нектара. Извини, но вы совсем не граждане мира, вы - мировые дармоеды! - заключил он серьезно.
  Он думал, что она обидится, но Света лишь задорно засмеялась, обнажив белоснежные зубы.
  - А ты здорово подкован! - сказала он, наконец. - По обществоведению, наверное, твердая тройка была, да?... Только эта вся твоя политэкономия давно устарела. Сейчас всё в мире строит и поднимает глобальная сеть международного капитала. Скоро в приличных странах останется один средний и мелкий бизнес. Уже почти все крупные корпорации, компании, банки вышли из-под опеки своих государственных институтов. А налоги от их прибыли кормят не только граждан своих стран, но и ту же Африку, и...
  Рома громко рассмеялся.
  - Ты чего? - удивленно спросила она.
  - Послушать нас, так крыша съедет! О чем мы говорим, Светка? Какой, к черту, международный капитал? Да провались он пропадом! Лучше посмотри, какая ночь вокруг!
  Она тоже расхохоталась.
  - Действительно, не самое прекрасное завершение романтической ночи... Слушай, нам с тобой совершенно нельзя затрагивать все эти темы.
  - Антагонизм!
  - Он самый.
  Минут пять они шли молча. Потом Рома сказал:
  - Да, жаль, что ты уезжаешь.
  - Это почему же тебе жаль? - Она посмотрела на него с лукавой улыбкой.
  - Просто.
  - О-о, мальчик! Уж не влюбился ли ты, ненароком?
  Ромка промолчал.
  - Слушай... - Она остановилась. - Вопрос чисто гипотетический, но... А ты бы смог поехать со мной? После армии, разумеется...
  - А зачем?
  - Я же сказала - гипотетически!
  - Вообще-то, это сильно смахивает на какое-то предложение, - усмехнулся Рома.
  - Думай, как хочешь.
  - О-о, девочка...
  Они вместе засмеялись.
  - И все-таки? - не отступала от него она.
  - Не знаю... В принципе, я ничего не имею против развитого капитализма, но что я там буду делать? Сидеть на чужой шее?
  - Ну уж, этого я тебе не позволю, дорогой! Будешь у меня учиться и работать. А после учебы найдешь более престижную работу. Но прежде всего - язык! Но это тоже не проблема. Есть очень хороший интенсивный курс...
  - Ты так основательно все разложила, словно все уже решено, - перебил он ее, улыбнувшись.
  - А почему нет?
  - Света, это несерьезный разговор...
  - Давай поговорим серьезно. Хочешь?
  - Рано вообще-то об этом говорить. - Рома покачал головой. - Все это как-то... Не знаю, не знаю...
  - Ну, как знаешь! - сказала она раздраженно. - Вообще, ты прав - глупо все это!
  Дальше они шли молча. Рома почувствовал, что настроение Светы изменилось. Она отпустила его руку и теперь просто шла рядом. Наконец, они остановились у ворот ее дома.
  - Ну, как говорится, спасибо за прогулку и до свидания, - сказала она с усталостью в голосе.
  - А сторож от призраков тебе уже не нужен? - спросил он с надеждой. - А то я могу...
  - Уже нет.
  - Но, может... - Он взял ее за талию и потянулся к ее губам, но она отстранилась.
  - Нет, Рома, иди домой.
  Она сказала это с таким равнодушием и холодностью, что Рома от неожиданности опешил.
  - Что случилось, Света?
  - Ничего. Иди.
  Он не понимал причину столь резкого изменения ее настроения. Обида захлестнула его.
  "Только что, чуть ли не в любви признавалась, и вот... Странная она, очень странная!", - подумал он, и сказал:
  - Ладно, пока.
  Он уже повернулся, чтобы уйти, но она задержала:
  - Постой. Вот номер моего телефона, возьми на всякий случай.
  - Спасибо, но у меня тоже есть телефонная книга.
  - Мы недавно поменяли номер...
  И она протянула ему полоску бумаги, заготовленную, видимо, заранее. Ромка сунул ее в карман и пошел вверх по улице. На душе было прескверно.
  
  
  4. Оборотень.
  
  Он проснулся поздно, уже после полудня. Лежа в кровати, он все размышлял о событиях прошедшей ночи, не переставая удивляться странностям в поведении Светланы, а так же, анализируя свое отношение к ней. Потом в который раз вспомнил их холодное расставание...
  "Все, хватит! Разные мы с ней, и ничего у нас не получится. Кто она, и кто я!".
  А потом он подумал о Сереже. Эта загадка с призраком никак не давала ему покоя.
  "А что если он действительно жив? Тогда все легко объясняется. Да, но как он может быть жив, если Чукча сам лично вытаскивал из воды его труп?"
  Внезапно, ему в голову пришла одна мысль. Он быстро встал, оделся и вышел из дома. Он даже не поел, только схватил на бегу с кухонного стола два пирожка с повидлом.
  Примерно через полчаса Ромка уже подходил к переговорному пункту. Он знал номер телефона КПП их части, и довольно быстро дозвонился. Сказал дневальному, поднявшему трубку, что ему срочно нужен рядовой первой роты Ковальчук.
  - А кто это говорит? - спросил дневальный, в котором Ромка по голосу безошибочно определил салагу.
  - Давай, шевели поршнями, щегол! - прикрикнул на него Ромка. - А то вернусь с отпуска - узнаешь, кто!
  Дневальный, который тоже по тону распознал в Ромке "деда", незамедлительно положил трубку на стол и стал накручивать диск внутреннего телефона части. Спустя пять минут, Ромка услышал в трубке звуки приближающихся шагов.
  - Алло, кто говорит? - спросил Ковальчук.
  - Привет, Чукча! Это я, Ромка Евсюков.
  - Ну-у! - протянул Чукча удивленно. - Здорова, Ромик! Как отдыхается?
  - Нормально. У меня к тебе всего один вопрос...
  - Валяй, только быстро - обед скоро!
  - Ладно... Послушай, что вы там, с "летехой", в реке тогда нашли? Только давай правду, без этих твоих страшилок.
  - Ты шо, упал в поезде с полки, Рома? Я ж вам всё рассказал, как оно было. "Он" это был, только полусъеденный весь...
  - Кончай брехать, Чукча!
  - Да отвали ты!
  - Послушай, Чукча: ты человек, или кто?
  - Отвали, я сказал! Всё, если у тебя больше нет, шо мне сказать, то я пошел на хавчик...
  Ромка заранее предполагал, что Чукча вряд ли скажет ему правду, поэтому у него на этот случай был заготовлен план наезда.
  - Постой, Чукча! Тут такое дерьмо получается... - Ромка выдержал грозную паузу, и услышал, как на том конце трубки Ковальчук затаил дыхание. - В общем, так: или ты мне все рассказываешь, или я иду в прокуратуру. И когда вскроют гроб...
  - Ты шо, ненормальный? - вскрикнул Чукча, явно не ожидавший такого поворота.
  "Ага, повелся, дружок!".
  - Я то нормальный, - продолжал Ромка уверенно, - но дело-то не очень нормальное... Короче, люди Снегурку видели... Живого!
  - Не может быть! Мы ж все видели, как он занырнул и не вынырнул. Не может...
  - Может! - Ромка с удовлетворением отметил про себя, что Чукча уже не привел тот аргумент, что "сам достал труп из воды". И продолжил: - Я его тоже видел.
  - Брешешь!
  - Давай, Чукча, колись быстрее!
  В трубке воцарилась тишина. Потом Ромка услышал, как Чукча гонит дневального по КПП из будки и закрывает за ним дверь. Наконец, он ответил:
  - Слушай, Ромик... Не лез бы ты в это дело!
  - Уже не могу не лезть, Костя.
  - Ну дела... И шо, оно тебе так надо? - с последней надеждой спросил Чукча.
  - Надо. Понимаешь, я должен знать точно, что он живой.
  - А если скажу, то шо?
  - Шо-шо... Если Агапка, и правда, живой, значит у него свои причины для того, чтобы скрываться... А мне его подставлять тоже не хочется - будь спокоен! Но если ты сейчас не скажешь правду, то клянусь...
  - Ладно, - перебил его Чукча. - Короче, слушай сюда... (было слышно, как Чукча захлопнул форточку). Нашли мы труп, но только не Агапкин...
  - А чей?
  - А бес его знает, чей! Мужик какой-то. Наверное, с месяц уже по реке его мотало, а потом под корягу занесло течением. Обгрызенный весь, надутый, шо в фильме ужасов, бр-р-р...
  - А ты ж говорил - документы, письмо...
  - Какие там документы, он голый был. Про документы они уже потом придумали. С нами ж был этот... майор Садовский. Это он всё и придумал. Говорит, закатаем вот этого в цинк, и все дела... Агапка, мол, все равно утонул, а гроб вскрывать навряд ли будут, кому это надо! И всё, говорит, нет никакого геморроя для части. А то сейчас понаедут с округа, и начнется канитель... Пропавший без вести солдат, это вообще самое хреновое в армии дело, сам знаешь. Ну вот... Лейтенант Посошков с ним тоже согласился. А мне Садовский, гад, сказал, что если проболтаюсь, то кранты мне - сгноит потом. Ты же знаешь этого суку Садовского!
  - Да уж, тип еще тот! - согласился Ромка.
  - Ну вот... И все командование, видать, тоже порешило таким образом дело обтяпать...
  - Ясно.
  - Только, Ромик... Ты теперь помалкивай, а то будет мне на орехи. Да и тебе тоже - это я тебе гарантирую!
  - Могила! - сказал Ромка на полном серьезе. Он теперь почти на сто процентов был уверен, что Сережа Агапко жив. А раз так, то к чему шум поднимать? По любому, Агапке он зла не желал.
  - Ладно, - сказал Чукча, - пойду я уже, а то жрать охота. Салют!
  
  Ромка шел домой и думал:
  "Значит, живой... Но где он скрывается? А может... Черт, а что, если его семья знает? И тогда становится понятным, почему они поспешили с "его" похоронами. Но тогда вот такой вопрос: к чему был весь этот цирк с "живым мертвецом", который нам устраивал Сережа? На его месте, я бы затаился и не высовывался... А Света? Если она все знала, то ее поведение и вовсе непонятно. Неужели... - Он остановился. - Неужели это только ради того, чтобы... Но зачем? Она же прекрасно знает, что я и так от нее без ума! И вместо того, чтобы отношения развивались своим ходом, "по нормальному"... А может, "по нормальному" ее и на самом деле не "заводит"? Если так, то у нее явно не все дома...".
  Он тут же постарался отбросить эту мысль, от которой ему стало нехорошо.
  "Нет, не может она знать... Незачем ей эти игры. Да и кто я такой для нее? Стоит ей свистнуть, и у ее ног будут десятки парней, еще и не таких, как я... А Сережа? Вот же, гад! Хотя, после того, что он перенес, мне ли его судить? Я бы на его месте еще и к прапору Сивцову явился ночью. Связал бы его и загнал ему в задницу осиновый кол... - Ромка засмеялся. - Только вот интересно, а как же Агапко теперь жить-то будет? Без документов, без имени... Ладно, это его проблемы, а мне все это уже порядком надоело. У меня своя жизнь!".
  Впрочем, вернувшись домой, он в очередной раз передумал жить своей жизнью. К нему вдруг пришла ясная мысль (он даже удивился, как это он не подумал об этом сразу): "Да где же, черт возьми, "он" мог все это время скрываться, как не у себя дома? Живому нужен кров, пища и одежда, не то, что призраку... Стало быть, Светка знала! Ну нет - я так просто от нее теперь не отстану!".
  Он достал бумажку с ее номером и позвонил. Ему ответила мать Светланы. Она извинилась и сказала, что дочери сейчас нет дома, и что она будет, где-то, через час. Но когда он позвонил через час, трубку вообще никто не поднял, только автоответчик сказал Светиным голосом, что позвонившего будут рады услышать чуть позже. Ромка уже хотел плюнуть на все и пойти к Вадику пьянствовать, но тут зазвонил телефон. Он поднял трубку.
  - Привет. Ты звонил мне? - Это была Света. Голос у нее был какой-то вялый и слегка осипший, словно она только что плакала.
  - Привет. С тобой все в порядке? - участливо спросил Рома.
  - Да. А что?
  - Голос у тебя какой-то, не очень веселый.
  - Да так... Немного с мамой повздорили. Наши дела.
  - Понятно.
  - Ты что-то хотел?
  - Хотел.
  Он колебался несколько секунд. Потом сказал:
  - Слушай, Света... У меня есть почти стопроцентная уверенность, что твой брат жив...
  В трубке послышался удивленный вздох.
  - Откуда ты знаешь? - спросила она.
  - Я звонил в часть... Парень, который доставал из реки, якобы, Сережу, сказал, что они нашли не его.
  - Господи... А кого?
  - Это был кто-то другой... Мужик какой-то.
  - Ужас! Это что же, в том гробу, который мы везли..., и который мы закопали, был...
  "И на котором мы с тобой занимались любовью", - мрачно добавил про себя Ромка.
  Он перевел дух и, решившись, задал ей главный вопрос:
  - Света, я хочу тебя спросить...
  - Да!
  - Ты... все знала?
  - Что знала? - спросила она ровным голосом.
  - Ну, что он жив... Знала, и зачем-то скрывала от меня.
  - Ты что! О чем ты говоришь? Зачем мне это? - возмутилась Света.
  - Я не знаю, зачем, но... Сама подумай: Сережа очень скрытный, необщительный... Родственников у вас в городе нет... Где, по-твоему, он еще может скрываться все это время? Он ведь должен был где-то переодеваться в эту свою хламиду, делать этот свой дурацкий грим... В конце концов, ему нужно что-то есть, где-то спать... Ты слышишь?
  Света молчала.
  - Алло! Что ты молчишь, Света!
  - Рома..., - сказала она, наконец, - приходи прямо сейчас ко мне. Придешь?
  - Да. Уже выхожу.
  
  Через полчаса он уже подходил к знакомым воротам. Начинало темнеть, и он увидел сквозь решетку калитки, что в двух окнах второго этажа горит свет. Замок калитки, видимо, управлялся дистанционно, потому что, когда он взялся за ручку, что-то тихо загудело, щелкнуло, и калитка открылась. Рома опасливо заглянул во двор, но собаки нигде не было видно. Поколебавшись немного, он пошел к дому, который мрачной серой скалой высился сейчас посреди двора: внутри ограды сумерки заметно сгущались из-за высоких крон деревьев, посаженных по периметру.
  Входная дверь также была открыта. Ромка зашел внутрь и огляделся. Единственное окно прихожей было закрыто створками жалюзи, поэтому свет исходил лишь от тусклой неоновой лампочки над дверью. Из темноты выхватывались только очертания чего-то большого и остроугольного, закрытого темным покрывалом - в левом ближнем углу, и начало чугунной винтовой лестницы - впереди.
  "Как в склепе..., - подумал Рома. - Интересно, это я сам себя накручиваю, или это снова "их" мистические штучки? Что "они" еще могут выкинут? Летающий гроб, что ли?".
  Откуда-то сверху послышался голос Светы:
  - Рома, проходи наверх, я в своей комнате. Не бойся, дома кроме нас никого нет.
  Ему показалось, что она, как и тогда, в поезде, немного растягивает слова.
  "О, нет - только не это!", - думал он, медленно поднимаясь на второй этаж.
  Света сидела на тахте, поджав ноги и закутавшись в толстый махровый халат. Рядом стоял небольшой журнальный столик, на котором лежал только раскрытый глянцевый журнал. Ромка облегченно вздохнул: бутылки не было!
  - Привет! - сказал он, в нерешительности останавливаясь у входа.
  Она подняла к Роме свое бледное, немного опухшее от слез лицо. Странно, но и такой она ему нравилась ничуть не меньше. Теперь черты ее лица смягчились, казались даже добрее и нежнее.
   - Здравствуй! Проходи, садись... - Она кивнула на большое кресло, обтянутое светло-серой кожей, и стоявшее метрах в двух от ее тахты.
  Он сел и стал ждать. Но Света молчала, и тогда он начал первый:
  - Света, где Сережа? Мне нужно его увидеть.
  Она удивленно вскинула на него глаза, словно ждала совсем другого вопроса.
  - Его нет, - сказала она с едва заметной улыбкой.
  - То есть, он что - опять в этом своем дурацком наряде разгуливает по городу?
  - Ты совсем тупой, Рома, или только наполовину? Еще раз тебе говорю: Сережи нет, он умер!
  - Как? Но ведь мы уже... Тогда я ничего не понимаю! - Рома растерянно посмотрел на нее.
  - Ладно, это даже хорошо, что ты ничего не понимаешь. Тогда я начну сначала, чтоб ты все понял, как надо. Ты готов?
  - Да.
  - Хорошо... - Она вздохнула. - Помнишь, я тебе сказала, что Сережа пошел в армию из упрямства? Да, это был его последний "мужской" поступок. Он еще раз захотел испытать себя, потому что тогда еще не совсем был уверен... Но в армии он окончательно понял, "кто" он такой. И тогда у него родился план...
  - План? - переспросил Рома. - Какой еще план?
  - Тот новогодний вечер, помнишь? Все это было не случайно... Он хотел, чтобы вы увидели его другим..., то есть, "другой". Он хотел смутить всех, выбить из колеи, и он этого добился.
  - Да уж, добился..., - с горькой усмешкой сказал Рома. - Добился того, что его... изнасиловала эта мразь.
  Света улыбнулась.
  - Не было никакого изнасилования, Рома! Он в тот вечер даже не видел этого идиота Сивцова.
  - А как же... А порванная одежда, кровь...
  - Ты про следы насилия? - Она засмеялась. - Думаешь, очень трудно привести себя в плачевное состояние - набить пару синяков, порвать одежду...
  Ромка сидел молча, только рот его начал понемногу приоткрываться.
  - ... а потом, - продолжала она, - не очень быстро, чтобы кто-то заметил, побежать к речке и утопиться с горя.
  Точно! Ромка теперь вспомнил, что Сережа, когда бежал к реке, не сильно-то и прятался, и даже когда тонул, делал это, вроде как, напоказ... Но кто тогда об этом мог подумать?
  "Ах ты ж, артист!".
  - Как я уже тебе говорила, плавал он очень хорошо, а уж как нырял... Он запросто переныривал под водой пятидесятиметровый бассейн! И тогда он тоже проплыл под водой и спрятался под вашим же берегом, в камышах, где его никто и не думал искать. А когда все ушли, он спокойно пошел к своему тайнику, где у него были заранее припрятаны деньги и сухая гражданская одежда... И через день он уже был дома.
  - Но зачем? Зачем все это? - вопрошал Рома.
  - Потому, что он на самом деле хотел умереть...
  - Света, хватит уже...
  - ... Да, умереть, - невозмутимо продолжала она, - как несчастный, не приспособленный к мужской жизни мальчик, чтобы потом возродиться, как другая личность. Чтобы стать самим собой!
  - А-а! - понимающе кивнул Рома, и спросил: - Но почему нельзя было все сделать без всех этих фокусов? Отслужил бы, а потом...
  - Еще полтора года терпеть этот дурдом? Увольте!... И потом, в нашей стране без фокусов трудно. Это в Англии можно спокойно лечь в клинику, заплатить деньги... Потом уладить все формальности с документами - и вот ты уже другой человек! И никто не будет тыкать в тебя пальцем, никто не будет пытаться испортить тебе жизнь... Да, у нас тоже возможен такой вариант, но он долгий, тернистый и, в конце концов, очень, очень непочетный. Это путь отверженного. А тут еще родители... Но если мать еще могла все понять, то для отца это было, как... Он бы этого просто не пережил. Он и так, бедный, уже настрадался за все эти годы от своей тупой гомофобии, а тут еще такое... - Она усмехнулась. - Сын стал дочерью. Кошмар! Хорошо, хоть мама все понимает. Мама у меня молодец...
  - Ага, и хорошая актриса, - улыбнулся Рома.
  - В каком смысле? - удивилась она.
  - Я вспомнил сейчас, как естественно она изображала горе тогда, на вокзале, словно и на самом деле потеряла сына.
  - Ну, в известном смысле, она его и потеряла. - Света вздохнула. - Так что ее слезы тогда были вполне натуральными.
  - Но что же теперь? - спросил Рома.
  - А теперь все хорошо! Формально, Сережа Агапко уже не существует... Через неделю он уедет в Лондон, поселится в папиной уютной квартирке... Ляжет в клинику и окончательно станет тем, кем ему не суждено было родиться.
  - А как же он... уедет без документов?
  - Милый Рома! Моя мама работает начальником городского паспортного стола - она тут все входы и выходы знает. Ну, а папа потратит любые деньги, только чтобы все было тихо и "законно". А за хорошие деньги у нас можно все - хоть в этом наша страна впереди планеты всей.
  - Да-а..., - протянул пораженный Ромка. - Вот так история! Прямо-таки голливудский триллер!... Постой, а откуда Сережа мог знать, что наше начальство решится на подмену с телом?
  - Да ничего он не знал! Думал, поищут какое-то время, и закроют дело... А вышло еще удачнее. Когда нам через три дня прислали извещение, что нашли тело, мы сами удивились. Думали, что в гроб песку насыпали, или еще что-нибудь. Мы и предполагать не могли, что там... чей-то полуразложившийся труп. - Света поморщилась. - Вот же уроды! Бр-р-р, мерзость!
  - Но зачем тогда все эти его спектакли с живым мертвецом? Зачем ему было так рисковать?
  - Глупость, конечно же... Но вот захотелось напоследок подурачиться, попортить немного нервы придуркам, которые издевались над ним все детство. Почему же не использовать такой удачный момент?
  - А я? Меня-то он зачем пугал? Я ведь, в отличие от того же Сашки Горшкова, никогда его и пальцем не тронул. Я даже несколько раз заступался. И вообще, я был с ним...
  - О да - ты был самым лучшим! - сказала она, улыбнувшись.
  - Что? - не понял Рома.
  - Не важно... Кстати, а когда это он тебя пугал? - спросила она.
  - А в поезде? Тогда, перед твоим приходом в тамбур, я видел...
  - Не знаю, что ты там в поезде видел... Вздремнул на ящике с гробом, вот и привиделось тебе, бог знает, что. А там, у Филипского, это уж извини - сам нарвался!
  - Хорошо, а вчера ночью, на речке?
  - Да не было его вчера на речке.
  - Как же, не было? А кто от меня по кустам улепетывал со страшной скоростью?
  - Один умный песик, по кличке "Борн". Я его там заранее оставила, а ты и повелся, дурачок, - засмеялась она.
  - Но зачем, Света? - Ромка с удивлением уставился на нее. - Неужели это только из-за...
  Он затих.
  - Ну-ну, что же ты замолчал? Говори смелее: из-за секса? - подсказала она. - Да, и из-за него, родимого, тоже!
  - Ты ненормальная! - воскликнул Рома.
  - А ты тупой! Боже, ну когда ж до него дойдет? - спросила она, глядя в потолок, "риторического бога".
  Нет, Ромка отнюдь не был тупым, но в его положении, после всех происшедших с ним в последнее время событий, словно какая-то пелена окутала его разум. Он все силился, но не мог ее прорвать. Или не хотел... В конце концом, разве не имел его мозг право на защиту?
  - Послушай, Рома! Может, ты меня когда-нибудь поймешь, и даже простишь...
  - О чем ты...? - спросил он удивленно.
  И тут его подсознание дало трещину, и та червоточина, что ворочалась у него вот уже несколько дней, прорвалась, наконец, на поверхность.
  "Шрам на ее нижней губе! В первый день нашего знакомства у нее был шрам... Я еще тогда, в машине, подумал, что если бы не этот шрам, то ее вполне можно было бы принять за переодетого и накрашенного Сережу... А уже на другой день, на вокзале, этого шрама у нее не было...". Странно, почему-то тогда это прошло мимо его сознания, словно что-то заблокировало этот фрагмент его памяти, и он затерялся среди других впечатлений того удивительного дня.
  - Шрам! - прошептал Рома.
  - Что? - не поняла она.
  - На следующий день, на вокзале, у тебя не было вот этого шрама на нижней губе.
  - А-а, ты про это? - И Света, улыбнувшись, коснулась пальцем белой полоски. - Прелестная деталька, не правда ли? Как там говорится: дьявол ютится в мелочах? К сожалению, той ночью, в поезде, ты слизал эту маленькую хитрость своими жадными губами.
  "Да, теперь всё сошлось: этот фиктивный шрам..., ее странное поведение, и самое главное - "он" жив! - думал Рома с ужасом. - Но этого не может быть!".
  - Милый мой, глупый Рома! - сказала Света, глядя на него с грустной улыбкой. - У нас с Сережей абсолютно одинаковые тела - до последней волосинки, до последнего атома одинаковые! А знаешь почему? Потому что у моих родителей был всего один ребенок - девочка, которая по дикому недоразумению получила от рождения тело мальчика. Нас было двое, но вот тело... Можно сказать, мы им пользовались поочередно.
  - Не-е-ет... - Ромка медленно поднимался с кресла на дрожащих ногах.
  - Кстати, о близнецах! - продолжала она. - Может, ты не знал, но идентичные близнецы не бывают разнополыми. Шекспир, естественно, этого знать не мог, так что сюжет его "Двенадцатой ночи" был не совсем...
  - Ты? Ты... - шептал Рома онемевшими губами.
  Он смотрел на нее, но его мозг не мог принять эту мысль, отчаянно сопротивляясь.
  - Я не верю тебе... Пожалуйста, скажи, что это розыгрыш, Света! - взмолился Рома. Он даже оглянулся по сторонам с надеждой, что из какого-нибудь угла появится сейчас Сережа, и тогда все встанет на свои места.
  - Господи, да что ж ты такой упертый, Рома!
  Она вдруг взяла себя за волосы, и медленно потянула их в сторону. И ее съехавший парик словно сдвинул что-то и в его сознании: когда он увидел знакомый ежик волос, лицо Сережи вдруг стало медленно проявляться сквозь ее черты.
  - Чо-орт!!! - Ромка быстро отвернулся и отошел к окну
  - Все еще не веришь? - спросил "он". - Если хочешь, я могу снять халат...
  - Не смей! - закричал Рома, не поворачиваясь. - Если ты это сделаешь, я...
  - Убьешь? Ну, убей меня, если сможешь... Только знай, что я не хотела причинить тебе боль. Поверь, меньше всего я хотела причинить боль именно тебе. Потому что...
  - Замолчи! - У него все дрожало внутри. - Замолчи сейчас же!
  - Ладно. Только не надо истерик, сказала она со спокойной усмешкой. Затем она снова надела парик, взяла со стола зеркальце, поправила челку. - Послушай, давай спокойно поговорим, а потом ты уйдешь и больше никогда меня не увидишь. О,кей?
  - Чего ты хочешь еще от меня? - изменившимся голосом спросил он.
  Она вздохнула и сказала:
  - Обернись, пожалуйста... Не бойся, я уже надела парик.
  Он через силу, медленно повернулся и посмотрел на "него". Странно, Сережа снова исчез, и как Рома теперь ни силился разглядеть его в чертах Светы, у него это не получалось.
  - Ты думаешь, - начала она, - что перед тобой переодетый мальчик? Но знаешь, что самое важное? Это то, что я сама уже этого не думаю. Пару недель назад еще думала, а теперь... Понимаешь, Сережа Агапко действительно утонул тогда в реке... А если уж говорить более точно - "я" его там утопила! Его больше нет! Впрочем, пару раз он, все же, появлялся - в старой театральной маске и в белом костюме призрака. Эта дурацкая, детская выходка даже для меня самой стала неожиданностью, но это была именно "его" выходка, не моя... И, в сущности, это действительно был призрак Сережи, потому что, на самом деле, его тогда уже не существовало.
  - Ты... больная! - прошептал Рома. - Шизофреничка.
  Она виновато улыбнулась.
  - Возможно, так оно и было. Знаешь, меня в детстве столько таскали по врачам, что я уже, и правда, начала верить, что я ненормальная. Но вот в том, что я не девочка, они так и не смогли меня убедить. - Она вздохнула. - Да, наверное, у меня и было раздвоение личности, но это все уже в прошлом, потому что сейчас перед тобой только я одна - с "ним" покончено навсегда! И пусть что угодно со мной сделают, я никогда уже "им" не стану...
  - Ты думаешь, мне от этого должно стать легче? - спросил Рома с мрачной усмешкой.
  - Послушай, Рома! Я ведь все та же, что была с тобой вчера, у реки, и ничего не изменилось с тех пор, как мы...
  Он застонал, вспомнив все, и взмолился:
  - Замолчи! Прошу...
  Он не знал, как ему выжечь из себя эту память.
  - Ох, ох, ох - какая страшная трагедия! - усмехнулась Света.
  - Для тебя, может, привычное дело спать с парнями, но для меня...
  Он замолчал, ибо вдруг как-то мгновенно понял, что для нее "это", действительно, не было ничем извращенным и неправильным. И что она - женщина. А вот для него... И его память, реагируя на открывшуюся ему тайну, стала медленно переворачивать все происшедшие за последние дни события, придавая им совсем другую окраску. Это было похоже, как если бы позитив на фотографии по какой-то причине вдруг стал превращаться в негатив.
  Она улыбнулась, видя его задумчивость, и взяла со столика сигарету.
  - Да не мучай ты себя! - сказала она, закуривая. - Там, в поезде, и вчера ночью у реки... ты был с женщиной. Как ты не можешь этого понять?! Настоящий мир не тот, который находится снаружи тебя, а тот, который ты видишь вот здесь (она ткнула пальцем себе в лоб), и который ты чувствуешь здесь (она положила ладонь на сердце). Все остальное не имеет никакого значения. Люди всегда видят совсем не то, что есть на самом деле. И с этой точки зрения, даже не сильно важно, красив твой избранник, или уродлив; женское у него тело, или...
  - Ладно. Может, ты внутри самой себя и женщина, - потерянно возразил ей Рома, - но снаружи, объективно...
  - Объективно? Посмотри на меня внимательно! - Она театральным жестом подняла руки в стороны и встряхнула волосами. - Почему ты считаешь, что я не женщина? Разве ты хоть раз в этом усомнился? А теперь вспомни, каким парнем был Сережа Агапко. Вспомнил? Он был несчастным, затравленным, неуверенным в себе... У него даже привычки были другими. Он, к примеру, не курил, не пил... Он не мог нормально общаться с людьми, не мог постоять за себя... А я живу полной жизнью, своей жизнью!
  Рома понимал, что она сейчас говорит искренне, но он также понимал, что именно для него это мало что меняет.
  - Но твое тело... - начал он снова.
  - Тело, это только оболочка, - быстро перебила она. - Ты никогда не задумывался, глядя на толпу идущих мимо тебя людей, что все они только оболочки, внутрь которых всунуто совсем не то, что видится тебе? И может, под маской красивой женщины, которая улыбнулась тебе, проходя мимо, затаился такой урод... непонятного пола, что тебе и в кошмарном сне не приснится.
  - Очень самокритично сказано! - усмехнулся Рома.
  - Дурак! - ответила она сердито. Но глаза ее смотрели весело.
  - Кстати, знаешь, почему я не дал тебе по голове пять минут назад? - спросил Рома, доставая зажигалку.
  - Любопытно! Хотя, меня больше интересует другой вопрос: почему ты не убежал в тот же момент, когда всё понял? - сказала она с едкой улыбочкой.
  Ромка немного смутился, но решил проигнорировать этот выпад, сказав уверенно:
  - Я не тронул тебя только потому, что я не смог увидеть перед собой... того несчастного говнюка. Точнее, он мелькнул на секунду, и исчез. И снова появилась ты. - Рома сел на подоконник и закурил, склонив голову набок. Руки уже не тряслись.
  Света улыбнулась.
  - Значит, ты все-таки веришь в "меня"? - спросила она, задумчиво глядя, как струится дым его сигареты. - Ты не представляешь, как мне приятно это услышать именно от тебя. Я уверенна, что когда-нибудь ты сможешь отнестись ко всему, что с тобой произошло, спокойно, без трагедии. И тогда ты вспомнишь меня даже с радостью...
  - С радостью..., - повторил он и сплюнул в окно. - Ну, ты и... стерва!
  - Ах, вот как? - она сверкнула на него глазами. - Что ж, я тебе расскажу, как поступают стервы! Стерва могла бы сделать совсем по-другому, милый мой! Стерва вообще ничего не сказала бы тебе сегодня. Через неделю она уехала бы в Лондон, легла там в клинику. Оттуда писала бы тебе нежные письма... А через полгодика приехала бы сюда, как раз к твоему возвращению домой. И встретила бы тебя уже такой, что ни одна сволочь не смогла бы раскрыть ее тайну, включая даже гинекологов...
  Ромка слушал, с ужасом соображая, что она права.
  - ... И ты бы поехал со мной, куда бы я только ни пожелала, как миленький! И у нас была бы прекрасная семья. Да, мы не смогли бы иметь своих детей, но знаешь, сколько в мире бесплодных женщин? И сколько усыновленных детей?... И ты бы прожил жизнь счастливого мужа и отца... - Она вздохнула. - Не буду скрывать, была у меня такая мысль. Но только не хочу я "так"... Понимаешь, не хочу! С меня уже хватит лжи!
  - Это благородно! Я оценил, - усмехнулся он, выстреливая пальцами окурок в окно. - А сейчас ты, наверное, ждешь, что я скажу тебе: "Милая, я тоже благороден! Езжай, возродись к новой жизни, как птица Феникс, а я буду ждать тебя и думать о тебе! А напоследок можно раздавить бутылочку коньяка и покувыркаться на твоем роскошном диванчике...".
  - Дурак! Какой же ты неисправимый дурак! - крикнула она.
  - А ты... - Он до боли сжал кулаки. - Ладно, я могу понять тебя... тогда, в тамбуре поезда, и потом... Но ты ведь после всего этого могла просто исчезнуть из моей жизни навсегда, и я бы ничего никогда не узнал. Но ты зачем-то решила рассказать мне всё... Зачем, зачем ты это сделала? - почти выкрикнул он последние слова.
  - Да потому что я тоже человек, и я тоже хочу счастья, как все! - прокричала она в ответ. - Или тебе, тупоумному идиоту, такого объяснения мало? Тебе что, нужно, чтобы я...
  Она замолчала и опустила голову, закрыв лицо ладонями.
  - О-о, нет! - Он встал с подоконника. - Пожалуй, для меня всего этого уже слишком много.
  - Уже уходишь? - спросила она, отрешенно глядя в пол. - Что ж, передавай от меня привет своему взводному. И всем остальным... Думаю, они с интересом выслушают историю о дезертире Агапко.
  - Если ты об этом, то можешь не беспокойся - никто ничего не узнает. Я не знаю, кто я теперь такой... Может, даже "голубой"..., но только не сука.
  И он решительно направился к выходу.
  - Рома, постой!
  Он обернулся.
  - Чего тебе еще?
  - Я просто хотела спросить... Допустим, я вернусь сюда через полгода. И я буду уже другой... Может, мы попробуем начать всё сначала?
  - Ты в своем уме? - возмутился он. - За кого ты меня...
  - Но я ведь уже буду женщиной - настоящей! Чего же тебе, дураку, еще надо? - крикнула она с болью.
  Он молчал, опустив голову.
  - Понятно, - сказала она грустно. - Послушай, а Саша Горшков, он ведь одного призыва с тобой?
  - А при чем здесь Горшок? - удивленно спросил он.
  - А может, я захочу с ним встретится? Потом...
  - Встретиться? Зачем?
  - А что? Я помню, как он смотрел на меня тогда, на сцене, и потом тоже... - Ее губы искривились. - Думаю, он не будет долго рассуждать, как некоторые. Он парень простой...
  - Да, он парень очень простой! - Ромка презрительно ухмыльнулся. - На моем месте, он бы сейчас "просто" проломил тебе голову кулаком... или вон той красивой статуэткой.
  - Я в этом не совсем уверенна.
  - Слушай, к чему ты мне все это говоришь? Да будь ты хоть с лейтенантом Беляшовым - мне абсолютно все равно!
  - И в этом я тоже не уверена, - пропела она, кокетливо улыбаясь.
  - Действительно, ненормальная! - сказал он и шагнул к двери.
  - Милый, - снова окликнула она его, - а ты разве не поцелуешь меня на прощанье?
  - Да иди ты... Езжай с богом в свой драгоценный Лондон, и целуйся там, с кем хочешь! Хоть с британской королевой..., - ответил он, и вышел из комнаты.
  
  Ромка шел по улице. Было уже совсем темно, но фонари почему-то еще не зажглись. Небо было странным: на одну треть, от все еще светлого западного горизонта, оно было чистым, а остальная его часть, словно козырьком, была закрыта темной шапкой облаков, и на землю уже начинали сыпаться мелкие, словно из распылителя, капельки дождя. Над горизонтом горела очень яркая звезда, которую Ромка принял сначала за Венеру. Но через какое-то время она вдруг вспухла, а затем быстро стала затухать, превратившись в едва заметную точку. И эта странная звезда словно прорвала у него поток мыслей, которые он до тех пор старательно сдерживал.
  "Господи, почему со мной это случилось? Ведь вокруг тысячи нормальных девчонок. Вон, Ленка Зорькина - прекрасная, милая... А я ушел тогда. Почему я ушел? Все ведь могло бы быть по-другому, если бы я остался... Да нет, нечего себя обманывать - я и тогда думал только об "этой"... Но неужели это все было серьезно тогда? И неужели это все в прошлом теперь? Фу ты, черт! О чем я опять думаю?"
  Он достал сигареты. Закурил.
  "И как она ловко мне врала все это время! Как красиво переплетала ложь с правдой! И ведь не только мне... Похоже, до армии она уже давно жила этой двойной жизнью: в школе ей приходилось быть Сережей, а потом, придя домой, она превращалась в Светлану... Наверняка, у нее были и подруги, а, возможно, и... Фу ты...".
  Он вдруг вспомнил ее сумасшедший вопрос: что если она вернется из-за границы полноценной девушкой, и придет к нему?
  "И что я скажу себе тогда? Смогу ли я так же легко, как сегодня, отвернуться от нее?... Нет, все - хватит об этом! Тема закрыта навсегда...".
  Он остановился, поднял глаза к низкому, затянутому тучами небу, и прошептал:
  - Зачем "ты" это делаешь с людьми? Неужели это так забавно - смотреть на страдающих непонятной болезнью идиотов? И неужели нельзя было обойтись лишь простой и приятной функцией, как у животных? Зачем нам вся эта боль? Почему мы вынуждены всю жизнь искать и сомневаться, мечтая о счастье, об идеале? Наверняка ведь, это чувство-обманка задумано лишь как коварная уловка, заставляющая нас летать от цветка к цветку в поисках идеального нектара и опылять, опылять..., ибо план именно в этом, а совсем не в нахождении кем-то, какого-то малопонятного идеала! Но большинство людей его не находит, а если даже кто-то и находит, то все равно не становится счастливым... Но еще хуже, когда твой идеал оказывается... - Он застонал, опуская вниз мокрое лицо. - А теперь..., как мне теперь жить со всем этим? Моя первая девушка оказалась... Кто я теперь - голубой, гомик? Но ведь я любил не этого несчастного сморчка, а прекрасную, сумасшедшее прекрасную девчонку! О, господи...
  Дождь усилился. Ромка, бросив сигарету и закрыв голову курткой, быстрым шагом пошел по намокшему асфальту.
  
  
  Послесловие.
  
  Через пару дней Ромка Евсюков был уже в расположении своей роты. За это время не произошло ничего, достойного упоминания, разве что один момент: на вокзале, когда он прощался с родителями, то увидел, как в толпе мелькнуло "ее" лицо. Впрочем, ему могло это и показаться - он в последнее время уже ничему не удивлялся.
  По возвращению в часть жизнь Ромы почти сразу вошла в привычную колею, и солдатские будни снова неспешно продолжили свой отсчет, неумолимо приближая его к долгожданному дембилю. Про Сережу Агапко постепенно все забыли, ибо Рома сдержал слово, и никто так и не узнал о нем всей правды. Только пару раз Сашка Горшков просил его рассказать про сестру Сережи ("Ребята рассказывали, что та еще красотка! Какая она, Ром?"). Но что он мог про нее такого особенного рассказать ему? - да ничего! Взводный Беляшов (вот неожиданность!) месяца через два снова женился. Он снова стал привычным, ненавидимым всеми взводным, и Ромка уже никогда больше не видел у него того человеческого лица, которое проявилось на его физиономии лишь однажды - тогда, в кабинете.
   За месяц до дембиля ему неожиданно пришло письмо из Лондона... Он сначала хотел сразу порвать его, но потом любопытство, все же, возобладало над всколыхнувшимся вновь чувством стыда и досады. В конверте была только фотография Светланы: она стояла по колено в воде, в каком-то городском фонтане, где вокруг плескалось много парней и девушек. Она была в ультракороткой джинсовой юбочке, и в мокрой, прилипшей к телу белой футболке (и явно без лифчика). У нее была короткая, стильная стрижка (уже точно ее собственная), а лицо сияло какой-то светлой, абсолютно счастливой улыбкой. На обратной стороне была надпись: "Моему попутчику!". И чуть ниже: "Напиши мне, Рома!".
  Неожиданно он услышал над ухом протяжный свист, и затем восхищенное восклицание Горшкова:
  - Ну ничего себе, краля! Гляди-ка, на Снегурку как похожа! Только фигурка, конечно, не сравнить... Высший класс, девочка! Супер!
  Рома тут же сунул фотографию в тумбочку.
  - Чо надо, Горшок? - раздраженно спросил он.
  - Чо, чо... Адресочек дай, а? Я ей такие письма писать буду - закачается! Все бросит и приедет ко мне.
  - Обойдешься.
  Ромка тут же вспомнил ту наивную угрозу Светы, насчет свидания с Горшковым, и у него возникло неизвестное ранее, очень неприятное ощущение в области солнечного сплетения.
  - Ну, тогда дай хоть закурить, жлобяра! - привычно закончил Горшок.
  Ромка протянул ему пачку. Тот, как всегда, захватил своими жадными пальцами три сигареты.
  - Э-э, Горшок, а морда у тебя не треснет? - возмутился Рома.
  - Не жлобь, "Буратино" - скоро твоя "Мальвина" тебе англицкие пришлет, фирменные, гы-гы.
  - Ладно, взял - и отвали, побирушка! - недовольно проворчал Ромка.
  - Глянь, Ромик, - не отставал назойливый Горшков, - а чой-то она тебе письма пишет? Ты ее тогда в поезде, случаем, не "того"...? - И он громко воспроизвел ладонями рук соответствующий его намеку жест.
  - Иди к чорту, урод! - беззлобно огрызнулся Рома.
  - Понятно все с вами... - И Горшок, похабно заржав, пошел по своим дембильским делам.
  А Ромка достал из тумбочки фотографию и завалился с ногами на койку.
  "А правда - красивая, стерва! Но письма она от меня фиг дождется... Вот возьму завтра, и напишу Ленке!".
  
  
  ЭПИЛОГ.
  
  За окнами экспресса уже показались пригороды Лондона. От нечего делать, он играл на своем "сотовом" в какую-то тупую, но увлекательную стрелялку. Неожиданно, над его ухом прозвучала русская речь:
  - Рома, Евсюков! Вот это номер!
  Он обернулся. Перед ним стоял человек в форме железнодорожного стюарта, и широко скалился знакомой ухмылкой.
  - Сучков, ты, что ли? - удивленно спросил Ромка.
  - Ага! - радостно ответил тот.
  - Как...? Откуда ты тут взялся? Да я вижу, ты на службе?
  - Ага, - отвечал Сучков. - Вот, занесла нелегкая из родных пенатов.
  - И давно?
  - Да года два уж поди... Я ж в Воронеже, в "педе", на инязе учился... Ну, поехали мы сюда как-то летом на практику, по обмену... Побыли пару месяцев, и вот уже обратно надо возвращаться. А я думаю: нет, в гробу я видал этот ваш институт, и этот Воронеж занюханный! Вот где жизнь-то настоящая! И остался... Помнишь, я рассказывал, что у меня тут тетка по отцу живет? Ну, первое время у нее перекантовался. Потом кое-как с гражданством уладил. Устроился, на работу... Платят не очень, но мне пока хватает. Семьи нет..., но я с этим и не спешу. А зачем? Здесь только язык надо знать, и с телками "ноу проблем"! - И Сучок ласково улыбнулся сам себе.
  - Рад за тебя, - сказал Ромка. - Да, кто бы мог подумать, когда ты меня гонял по казарме сапогами под зад, что мы вот так с тобой встретимся?
  - Да уж, - весело засмеялся Сучков. - Ты, надеюсь, на меня не в обиде, старичок? Кто старое помянет... Мы же русские с тобой!
  - Русские, - подтвердил Ромка, и попробовал языком дырку на месте зуба, который семь лет назад вынес ему кулаком сержант Сучков.
  - Ну, а ты как, Рома?
  - Да так... Учусь в универе, и подрабатываю в одной фирме. Вот, с командировки возвращаюсь домой, в Лондон.
  - Жена, дети есть?
  - Есть. Жена и сын. - Рома улыбнулся, вспомнив своих. - Хотим вот второго...
  Он чуть было не ляпнул "взять", но вовремя опомнился: не с Сучком же ему откровенничать о нюансах своей семейной жизни.
  - Короче, у меня все в норме, - закончил он.
  - Молодец! Правильно сделал, что свалил "оттуда". "Там" сейчас черт знает что начинается - прям какая-то чекистская муть с продолжением, - сказал Сучков, хихикнув. - Так что, вовремя мы смылись...
  - Не скучаешь?
  - По фатерлянду-то? Что я, псих, что ли! Да у меня там и из родных почти никого. Так, мать-старуха, да дядька...
  Ромка с интересом посмотрел на бывшего сослуживца, и хищно улыбнулся, видимо, приняв какое-то решение.
  - А знаешь, по чему я реально скучаю? - спросил Сучков, и тут же ответил, заржав:
  - Украсть тут ничего нельзя! Га-га-га...
  Рома вежливо, одними губами, улыбнулся. Затем спросил:
  - Послушай, а где тут у вас покурить можно?
  - Вообще-то здесь нигде нельзя. Экспресс у нас приличный! - снисходительно поведал Сучков.
  - А в сортире?
  - Не, брат. И там тоже...
  - Да ладно, Сучок! Пошли, подымим по старой дружбе! Расскажешь мне еще что-нибудь о себе. Кстати, я тебе тоже кое-чего расскажу - тебе будет очень интересно, гарантирую!
  Сучков заколебался. Задумался. Потом решился.
  - Ладно, пойдем. Чего уж там - в кои веки земляки встретились! Мы в служебном туалете потихоньку покуриваем... Кстати, я там вчера одну клевую телку поимел, хи-хи... У "них" тут, знаешь ли, за курево теперь строго, а "это" - пожалуйста! - И он, радостно хихикнув, пошел по проходу элегантной, отработанной походкой.
  Рома встал и двинулся следом.
  "Интересно, есть ли в Англии наказание за неуставные отношения? - думал он, весело шагая за своим бывшим врагом. - Бедняга, представляю, как вытянется его самодовольная рожа, когда он услышит, что я бросил курить...".
  
  
  (Самое заключительное пояснение: если кто-то не понял, что сделал в туалете Рома с бывшим сержантом Сучковым, отсылаю его к началу рассказа - раздел 1.1. "Хронический раздолбай", в самом конце. Кстати, если кто-то захочет с этого момента прочесть повесть повторно, то он воспримет сюжет уже по-иному. Гетеросексуально ориентированным людям читать будет слегка некомфортно - сам проверял!).
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"