В Аскулах цвёл болиголов. Хрупкие, прозрачно-белоснежные зонтики цветов на сочных, в фиолетовых пятнах, стеблях, стоящих сплошной, в человеческий рост, сумрачно-шелестящей стеной, источали тяжёлый, дурманящий, с едва уловимым мышиным оттенком аромат, и к вечеру я слегка угорела, заработав обещанную названием растения жестокую головную боль. Но, видимо, такова уж сила подобных мест, требующих определённой инициации от чужака, и к полудню следующего дня бедная голова моя, выдержав тройное испытание - болиголовом, палящей жарой и низкой притолокой в доме бабушки Дуси, куда я крепко вписалась спросонья, - обрела наконец желанную ясность и адекватное восприятие реальности.
На некоторых старых, дореволюционных ещё картах село Аскулы, расположенное в самом центре Самарской Луки, обозначено под иным именем, которое до сих пор помнят нынешние старожилы - Богородское (по названию церкви Казанской Божьей Матери, стоявшей здесь до тридцатых годов). В двойном названии этом - тихая, радостная святость Богородского и языческое, лесное, даже какое-то нездешнее звучание - Аскулы - отражается сама двойственность этого места, породившего жутковатые байки о шишигах и оборотнях и природную незлобивую праведность местных жителей, двойственность Жигулей, в народном сознании существовавших всегда - между старцем и разбойником, между ангелом и бесом...
Очень многие из тех, с кем я говорила в Аскулах, сравнивали свою жизнь с известным по публикациям в "Комсомолке" "таёжным тупиком". Параллель, наверное, удачная, и не только в плане отсутствия элементарных бытовых удобств. Английский писатель Клайв Стейплз Льюис, автор сказок и трактатов на христианские темы, говорил, что существуют некие тупики, как бы "карманы" мира - училища, полки, конторы, где нравы очень дурны, и то, что во внешнем мире входит в простую порядочность, в "кармане" считается глупым донкихотством. Оказавшись среди людей, живущих какими-то неведомыми нам, почти запредельными нынче категориями нравственности, понимаешь, что подобным тупиком оказывается скорее весь наш внешний мир. Мне рассказывали про одну аскульскую бабушку, которая отказалась от пенсии, положенной ей за погибшего сына-фронтовика: "Он жизнь отдал за Родину, за Бога, а я буду за него деньги получать? Грех..."
На Самарской Луке старообрядцев называют кулугурами: по одной из версий, слово это происходит от греческого "кала герос" - добрые старцы. В основном это потомки выходцев из Керженских лесов, старинного оплота дониконовской веры. В Аскулах существуют три религиозные конфессии - церковные православные, старообрядцы Малого Начала и Сёмушкиной веры, последними представителями которой являются сёстры Татьяна Ефимовна Феклистова и Евдокия Ефимовна Приказчикова. Отправляясь на встречу с ними, я, памятуя о строгости и чистоте нравов, свойственной приверженцам старой веры, опасалась невольно обидеть, оскорбить, вызвать осуждение какой-нибудь невольной бестактностью, журналистской любознательностью, даже внешним видом. Но, как оказалось, опасения были напрасны, ибо люди здесь жили действительно добрые и приветливые. И совершенно не боящиеся осквернить себя общением с иноверцами. А вот раньше, ещё в первой половине нашего века, в старообрядческих домах держали даже специальную посуду - для чужих, и если человек иной веры, пусть даже супруг (браки между кулугурами и "церковными" православными в последнее время не были редкостью), ненароком касался "чистой" чашки или миски, та без жалости выбрасывалась. Мне рассказали случай, когда мать ребёнка, который захотел пить в поле, попросила воды у старообрядцев, и те отказали, потому что у матери не было своей посуды. Поэтому словечко "кулугур" здесь нередко носило и негативный, едва ли не бранный оттенок, обозначая человека нелюдимого, гордящегося собственной праведностью и свысока смотрящего на других: "у, кулугур!..".
Сейчас, после многих лет, когда общество всё чаще делилось не на представителей тех или иных конфессий, а просто - на верующих и неверующих, подобные обычаи стали достоянием прошлого. Поэтому Андрей Фёдорович Веретенников, один из местных старожилов, на мой вопрос о вере только вздохнул: "Я уж теперь и не знаю, кто мы - кулугуры или нет...". Тем не менее, аскульские старообрядцы, сохранив в сердцах обычаи древлего благочестия, а в сундуках - толстенные, рукописные ещё фолианты в тяжёлых переплётах, с пожелтевшими страницами, закапанными воском, в целом далеки от экуменических настроений, почитая свою веру самой древней, а значит - самой правильной: "Раньше-то вера одна была, а пришёл Никон - и всё разникал"...
2. Робинзоны Самарской Луки
Впервые в Аскулы я попала случайно, в пешем походе по Самарской Луке. Миновав овраг, по дну которого протекал мутный ручей, недоуменно огляделась вокруг: где же село, обозначенное на карте? Среди раскинувшихся на необозримом пространстве сплошных зарослей крапивы, репейника и болиголова лишь кое-где разбросаны огороды и одиночные избы, причём некоторые - явно нежилые. Тщетной оказалась и надежда запастись хлебом в дорогу - магазина в селе попросту не было. "Как они здесь живут?" - думала я, спеша покинуть неприютное место, зияющее пустыми глазницами брошенных домов, среди которых выделялся один, двухэтажный, явно дореволюционной постройки, из красного кирпича с бревенчатой пристройкой сзади.
Второй раз мне довелось побывать в Аскулах вместе с экспедицией по маршруту академика Палласа, когда жигулёвский эколог и знаток местного фольклора Юрий Константинович Рощевский привёл нас в дом Татьяны Ефимовны Феклистовой, одной из старейших жителей села, хранящей в памяти немало жигулёвских преданий, песен и событий не столь уж давней истории. Дому этому, сложенному из мощных брёвен, с уже осыпавшимся резным солнышком на фасаде, было, по заверениям хозяйки, не менее трёхсот лет. Сама бабушка Таня вышла сюда замуж в начале тридцатых, была пятой снохой в большой семье, когда в этом доме жило не менее восемнадцати человек, сейчас осталась - она одна. Три дочки умерли в детстве, ещё одна дочь - Клавдия - живёт со своей семьёй в соседнем Сосновом Солонце, сын частенько приезжает на мотоцикле из Жигулёвска.
Сейчас в Аскулах постоянно живут лишь тринадцать стариков, ещё несколько человек зимуют у родных в Самаре, Тольятти и Жигулёвске и приезжают лишь на лето; кроме них в уцелевших и вновь построенных домах обитают дачники и несколько фермеров, обосновавшихся здесь в девяностые годы. Зимой, когда старые бревенчатые избы заносит почти по крыши, от дома к дому можно добраться лишь на лыжах. Несмотря на то, что до ближайшего Соснового Солонца - огромного села с больницей, школой и магазинами, - менее пяти километров, асфальтовой дороги сюда нет, и в грязь, весеннюю и осеннюю распутицу добраться до Аскул по грунтовке через овраг весьма проблематично. Зимой основным способом сообщения становится снегоход "Буран", принадлежащий сосново-солонецкому сельсовету: на нём привозят почту, пенсии старикам, кое-какие продукты, лекарства и предметы первой необходимости. В Аскулах есть телефон - в случае необходимости можно вызвать врача; ну а если больной сам в состоянии передвигаться: зуб заболел, например, - глава сельской администрации Василий Александрович Савин лично садится на "Буран" и мчит захворавшую старушку в больницу.
Зима - самое трудное время, летом частенько навещают родственники, дети и внуки, которые есть практически у всех (исключение составляет, кажется, одна - тётя Соня, которую я, к сожалению, дома не застала); помогают старикам и себя обеспечивают овощами и картошкой на зиму. Огороды, благодаря обилию пустующих участков, здесь большие - сколько поднимешь, - и, как утверждают все, очень хорошая, невероятно плодородная земля. Несмотря на отсутствие полива - с водой, как и почти везде на Самарской Луке, туго, на всё село лишь несколько колодцев и маленький пруд.
Большинство этих колодцев, как утверждают аскульцы, вырыл некий дедушка, живший здесь в незапамятные времена: Татьяне Ефимовне про него рассказывала бабка. Денег за труд ни с кого не брал: была у него эта работа вроде как для души. Ему принадлежат и Белый колодец с удивительно чистой, как слеза, водой, и Феклистов, что у дороги на Осиновку, и, по легенде, Анурьевский, хотя Анурьевский - это, скорее, родник, пробившийся в одном из отрогов оврага. Кто-то говорит, что звали его дедушка Миша, кто - дедушка Гриня Чугунов. Баба Таня считает иначе:
- ...Миколой звали. Миколушка-дедушка колодцы рыл бесплатно. И на каждом колодце была чеплашечка липовая - напиться. И каждый, когда выпьет воды, приговаривал: "Царство небесное дедушке Миколушке!.. Царство ему небесное!.."
...Может быть, не случайно такое совпадение, что большинство родников на Самарской Луке, как и знаменитый родник в Каменной Чаше, были освящены именно во имя Святителя Николая Чудотворца?.. Или молва, не сохранившая в памяти имя колодезного мастера, нарекла его именем любимого крестьянского святого? Бог весть.
А Енаралов (Генералов) колодец выкопал некий отставной генерал, поселившийся здесь когда-то. Тольяттинский журналист Анатолий Николаевич Мухортов, аскульский уроженец, живущий здесь всё лето и исполняющий обязанности сельского старосты, говорит об этом так:
"Видимо, убивал, убивал людей на войне, а сердце-то болело, вот он и вырыл этот колодец, большущий, хороший, мы к нему молиться ходили во время засухи... Когда Жигулёвского моря не было, тут жары были, я весь сентябрь на крыше спал в шалашке. Арбузы вот такие каждый год вызревали, а сейчас климат стал сырой... Мы, пацаны, начиная с восьми лет, ходили по ягоды, этим и жили, в Самару их возили продавать. И вот жара в поле, а подойдёшь к колодцу, такая радость это..."
Тому, кто хоть раз не изведал благодати после целого дня, проведённого в поле под палящим солнцем, припасть к ледяной живой струе, наклонить лицо к смеющимся бликам в глубине помятого ведра, поднятого из недр замшелого сруба, трудно понять, как может такая вроде бы малость, как подаренный людям колодец, искупить вину, утешить душу, отягощённую множеством грехов... Я слегка сбилась с пути, решив прогуляться до бывшей деревни Анурьевки, располагавшейся когда-то в пяти километрах от Аскул, в сторону Ширяевских лугов, долго продиралась по жаре через высокую траву со следами кабаньих лёжек, через овраги, заросшие лесом и кустарником, пока на дне очередного овражка мне не блеснула навстречу упругая серебристая струйка, проточившая узкое извилистое русло в глиняном ложе, истоптанном следами зверей...
Кстати, зверья здесь действительно много: кабаны, лоси, рыси, лисицы... Зимой однажды волк лежал на крыльце Степановых под фонарём, а в стогу у фермерши Людмилы Петровны как-то повадились ночевать кабаны. Пошла утром за сеном для козлят, смотрит - торчит бурая жёсткая шерсть. Позвала соседок, сбежались старушки с граблями и вилами, всем страшно: в какую сторону побежит, спугнутый кабан, как известно, дороги не разбирает... Хозяйка первая не выдержала, крикнула, замахнулась вилами, а их там двое, кинулись наутёк по глубокому снегу... А на следующую ночь опять пришли. Пришлось снова созывать соседок и перетаскивать запасённое сено на чердак - иначе козлята, из-за запаха диких зверей, не стали бы его есть...
3. Жуткие легенды и Божьи чудеса
- ...Ну как, ночью ягуны в подпол не утащили? - пошутил, зайдя утром в дом к бабушке Дусе, Анатолий Николаевич. И пояснил:
- Ягуны - у нас так называют домовых. Вроде как муж бабы Яги, отсюда и название. Под полом живут, говорят, любят иногда девушек молодых воровать...
Утащить меня в подпол, кажется, никто не пытался, но утром я проснулась с явственным ощущением чьего-то пристального взгляда. У дверного проёма, закрытого зелёной занавеской, сидел прехорошенький чёрный пушистый котёнок, не сводя с меня насторожённых, с прозеленью, огромных глаз. Увидишь такие в сумерках - поверишь в кого угодно, от ягунов и шишиг до инопланетян, весьма, по мнению уфологов, неравнодушных к Жигулям...
Кстати, своей славой излюбленного места обитания шишиг Аскулы обязаны публикациям и телепередачам с участием уже упомянутого Ю.К.Рощевского и самарского этнографа К.Серебренитского. Встретить шишигу можно в овраге между Аскулами и Сосновым Солонцом, где они частенько выходят навстречу припозднившимся путникам; выглядит она, по словам Татьяны Ефимовны, как высокая толстая женщина с волосами до пят. "Песни поют, да не разобрать какие, вроде бы гармонь слышится...". Сама баба Таня, их, правда, не встречала, слышала рассказы от матери и бабушки, а вот сестра её, Евдокия Ефимовна, рассказала, как перед её мужем, пахавшим на тракторе ночью в поле, вдруг возникли три огненных стога: маленький, побольше и ещё больше, - и постепенно стали пропадать. Многие видели огненные шары, в образе которых, как здесь убеждены, к тоскующим вдовцам и вдовам являются их покойные супруги. Баба Дуся вспоминала, как в молодости они с подругой в сумерках видели, как прилетевший откуда-то огненный шарик, попрыгав немного по земле, скользнул в подпол к соседу, сильно убивавшемуся по недавно умершей жене. Рассказала бабушке, та пошла к соседу, заявила ему напрямик: нехорошими делами занялся... Тот мялся, прятал глаза, и наконец признался: ночью, мол, бабушка-покойница приходила...
Об огненных шарах и прочих наваждениях в Аскулах рассказывают спокойно, без мистического ужаса и нездорового блеска в глазах, свойственного городским любителям аномальных явлений. Как говорит баба Таня, "это всё враги (с ударением на первом слоге)" - "Бесы?" - "Ну да, бесы. Враги...".
Впрочем, далеко не все чудеса, происходившие здесь, от лукавого. Как, например, история, случившаяся уже на памяти здешних старожилов, в 1937 году, с молодой женщиной Надей, женой анурьевского лесника Петра Стрельникова. Муж попался лютый, как-то поздним вечером пришёл пьяный, прибил жену да и выгнал из избы - только и успела младенца из зыбки выхватить. Куда бежать на ночь глядя с малым дитём на руках? Вестимо, к матери, в Аскулы... А дело было весной, когда по всем жигулёвским оврагам несутся бурные потоки талых вод, силой течения сравнимые с хорошей горной речкой: не только пешего, но и конного собьют, свалят, унесут... Спустилась Надя в овраг, а перейти не может: стоит над потоком ни жива ни мертва, плачет и только повторяет сквозь слёзы: "Святитель Божий Микола-Чудотворец, помоги!.."
- Что стоишь? - услышала позади ласковый голос. Обернулась: старичок, седенький, с белой бородой. Даже не заметила, как подошёл...
- Дай-ка сюда ребёнка, милая, - обратился он к женщине. - А сама держись за меня да не бойся...
И перевёл её через ревущий поток, как по тихой воде - вброд. А вода ледяная - зуб на зуб не попадает... Опомнилась Надя, повернулась поблагодарить прохожего, смотрит - нет никого, только ручей шумит. Взбежала, прижимая к груди ребёнка, в гору мимо кладбища, рассказала о случившемся соседям, и те, обсудив, дружно порешили - не иначе как сам святитель, услышав молитву, явился на помощь...
4. Люди и судьбы
У бабы Тани - большие, натруженные, с выступающими суставами и многолетним загаром руки. Во время войны и после неё, когда во всей стране ощущалась нехватка мужской рабочей силы, они, женщины, трудились в лесхозе, валили лес, снабжая дровами и строительным материалом не только всю Самарскую Луку, но и окрестные города - Самару, Жигулёвск и Тольятти. В лесах, по дороге на Шелехметь, размещался маленький посёлок ДРД, названный по деревянно-рельсовой дороге; туда Татьяна Ефимовна, как и её соседка Евдокия Антоновна Симонова, каждый день в любую погоду ходила пешком на работу - десять километров туда, десять обратно.
Евдокию Ефимовну, сестру бабы Тани, Анатолий Николаевич сравнил с героиней "Матрёнина двора" Солженицына: "Это ведь человек исключительный. У неё телефон, все ей постоянно звонят, а зачастую вести-то какие: кто-то умер из родственников. И вот у неё политика: никогда вечером не пойдёт, чтобы люди ночью не переживали, а утром, часа в четыре-пять проснётся, пойдёт и скажет. Срочно что надо, она - ночь-полночь, - идёт с полкилометра на окраину села. Пенсии как кассир всем выдаёт, все мероприятия, праздники, Михайлов день - проводим у неё. Дом чистенький, верующие там молиться собираются. Их три сестры было, сейчас две остались, дружно живут. Обе стряпухи, на колхоз пекли хлеб раньше, та и другая. Как-то был праздник, глава администрации сидел со мной рядом, они лапшевник подносят. Он так и ахнул: "Лет пятнадцать не видел, с тех пор как мать умерла...".
У бабы Дуси - удивительная, ясная, иногда даже какая-то по-детски проказливая улыбка. И лёгкий, открытый характер человека, любящего в любых обстоятельствах посмеяться и пошутить. А судьба - нелёгкая. В чём-то её можно сравнить с судьбой няни Татьяны Лариной из пушкинского "Евгения Онегина":
"...И, полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь..."
Замуж её выдали рано; именно выдали - отцу не нравилось, что с работающей дочери взимается налог на бездетность. Сама она обзаводиться семьёй пока не собиралась, да и ухажёр вроде был - из Рождествена. Отец сговорил за местного - в Анурьевку. Плакала, даже хотела вешаться, но, видно, Бог сохранил, не дал совершить непоправимое... Свекровь досталась лютая, с мужем, кажется, особого разлада не было, но не было и любви - только привычка и совместная забота о хозяйстве и детях. "Сколько жила, счастья не видела, - вздыхает она. - Одна работа каторжная с утра до вечера, без просвета..." Работать пошла в четырнадцать лет, во время войны, в лесхоз; их, юных, на всех собраниях хвалили: "Девчата, на вас всё и держится!". Когда потом стала трудиться в колхозе, выяснилось, что на прежнем месте работы потеряли её трудовую книжку, не то бы сейчас пенсию платили значительно больше...
Но это скорее даже не жалоба, жаловаться здесь вообще не очень-то любят, и именно эта черта в характере аскульцев поразила меня больше всего. Когда беседуешь с пенсионерами в городе, разговор рано или поздно, но почти всегда переходит к жалобам на тяжёлую жизнь, на правительство, городские власти, маленькую пенсию, непомерные цены, отсутствие внимания со стороны близких. Здесь же, при всех бытовых неудобствах, способных довести до отчаяния горожанина, я не только не слышала подобного, но даже с удивлением поняла, что и свою мизерную пенсию многие воспринимают едва ли не как подарок судьбы: раньше-то такого не было. А может, всё дело в том, что сама жизнь на земле делает человека менее зависимым от социальных перипетий: есть огород, картошка, почти все держат кур, коз... Есть многолетняя крестьянская привычка трудиться и надеяться лишь на собственные рабочие руки да на родных. Которые не дадут пропасть, когда уже не сможешь держать лопату в руке... Потому-то многие аскульцы, в своё время осевшие в городах, выйдя на пенсию, возвращаются сюда, заводят хозяйство, как, например, Алексей Андреевич Быков, сорок лет проживший в Самаре.
5. История села.
Относительно этимологии слова "Аскулы" существует несколько версий. Одни исследователи утверждают, что происходит оно от тюркского "нижнее озеро", другие - от чувашского "большой город", а третьи возводят его к некоему народу асам, входившим в состав половецкой орды. По мнению некоторых местных жителей, село получило своё имя в честь человека по фамилии Аскулинов, но кто он был и чем знаменит, доподлинно выяснить так и не удалось.
Историю села мне рассказал Анатолий Николаевич Мухортов:
"Село старинное. Есть у нас даже подозрение, что оно старше Самары. Почему? Колонизация этих мест шла отсюда, со стороны Москвы. Места эти были заселены беглыми. Два пласта поселенцев: казаки и старообрядцы, мы их кулугурами называли. До Екатерины Второй эти земли никому не принадлежали, все были сами себе хозяева. И только Екатерина стала закабалять, подарила эти земли графу Орлову..."
До 1910-12 года Аскулы были волостным центром с населением более тысячи человек. Здесь, в самом центре Самарской Луки, на перекрёстке нескольких дорог, проходила крупнейшая в этих краях ярмарка, куда съезжались со всех жигулёвских сёл. С волжского берега - из Винновки, Ермакова, Морквашей, Бахиловой поляны - привозили рыбу, из Большой Рязани, славившейся горшечным промыслом, - горшки, из Брусян - точильные бруски из местного камня. От Рождествена, по старинному тракту, привозили пиво, городские товары, доставленные переправой из Самары. Из окрестных лесных и луговых деревень, с полей, бахчей и пасек везли мёд, пшеницу, овощные и бахчевые культуры, грибы, ягоды... Бойкая торговля кипела несколько дней, народ веселился: пели, плясали под гармонь... Здесь же, на базарной площади, проходили сходы, решались важные вопросы жизни села. Здесь же вершили суровый суд над конокрадами. Хлеб никто не воровал, амбары на Гуляе, как называлась улица за огородами, стояли открытыми, а вот на коней, крестьянских помощников и кормильцев, зарились часто. Расправа с ворами была жестокой, били их всем миром, нередко до полусмерти. Как рассказала Анатолию Николаевичу мать, в детстве бывшая свидетельницей подобной экзекуции, один такой злоумышленник, избитый обломками досок, прожил потом лишь полгода. Но никто не жаловался и не думал мстить: закон крестьянской справедливости считался непреложным...
Вдоль базарной площади стояли склады купца Чукина (то ли Андрея, то ли Андреича, как пытались вспомнить его имя старожилы), того самого, которому принадлежал кирпичный двухэтажный дом. На первом этаже держал небольшой магазин, на втором - жил, вдвоём с сестрой, одинокой, как и он сам. Жил местный богач по нынешним меркам скромно, в чём мы смогли убедиться, взобравшись по остаткам магазинных полок и торчащим балкам на второй этаж: три комнаты с остатками неброской лепнины на потолке и большими светлыми окнами, откуда открывается живописный вид на всё село и окрестные леса и овраги. За домом когда-то был сад; Евдокия Ефимовна вспоминала, как сестра Чукина, выйдя к воротам, частенько выносила им, детям, полный фартук яблок. А варенье варили - так все ребятишки выстраивались в очередь с ломтями хлеба - за пенками... Когда Чукин, раскулаченный в тридцатые годы, сгинул где-то в недрах ГУЛАГа, его сестра ещё долго жила в селе - в каждом доме почитали за честь приютить её у себя.
Анатолий Николаевич:
- Сейчас в печати принято хвалить тех, кого раньше называли кулаками, но больно уж добрым словом их мало кто вспоминал. У кого из русских писателей есть доброе слово о кулаке? Мироед. А вот этого кулака - Чукина - любили. Дом строили всем селом, специально для этого поставили кирпичный заводик. Вон там, где лес, это место так и называлось - Завод. И сложили дом наши мастера, из нашего, аскульского кирпича. Так его уважали. К нему часто приходили, просили в долг крупы, продуктов, он никому не отказывал, хотя знал, что не все вернут...
Сейчас дом Чукина, считающийся памятником старины, купил национальный парк "Самарская Лука", но реставрировать его никто пока не собирается, и иные предприимчивые сельчане и дачники растаскивают потихоньку кирпич и доски для своего хозяйства. Рядом, на той же улице, сохранились остатки другого строения, бывшего в своё время местной достопримечательностью, на высоком фундаменте, сложенном из дикого камня.
- А здесь жил Александр Сергеевич Самойлов, в просторечии Лёса, - рассказывает Анатолий Николаевич. - Рядом с домом он построил моленную, был старообрядец. Он мне доводится дальним родственником. Вступил в колхоз, но оттуда его выгнали и репрессировали. Почему? Колхоз возглавила голь, которые и в своём-то хозяйстве не могут разобраться. Соберутся на собрание, а все слушают, что Лёса скажет. В ссылке был в Казахстане, приехал где-то в 56 году, я десятилетку кончал. Его встречали как царя. Он говорил: "Спасибо Советской власти, что меня раскулачила от этого каторжного труда. Работал, работал и работал, спал не разуваясь, три часа в сутки"... Но в голосе была, конечно, обида...
Улица, на которой размещались дома Чукина и Самойлова, - центральная в Аскулах, - раньше называлась просто Большой дорогой, по названию старинного тракта, ведущего от волжской переправы в Рождествено в центр Самарской Луки - Сосновый Солонец, Валы и дальше, до Переволок. Параллельно ей идёт Протягаловка, а дальше, за оврагом, разделяющим Аскулы на две части, - Низ, Заовражная (официально - Церковная) и Козлиная, а под углом к Козлиной - Задуваловка.
Низ - это уже другая часть Аскул или, как говорили в старину, другой "конец". Как и везде, отношения между концами не всегда были мирными: случалось, шли "стенка на стенку", и хорошо если в потешном, ярмарочном бою. Татьяна Ефимовна вспоминала, что кавалер с другого конца села, вздумавший было прогуливаться с гармонью под окнами "горных девчонок", как называли тогда их с подругами, живших на центральной улице, рисковал нажить себе серьёзные неприятности от "горных" же парней... Зато уж трудились и праздники отмечали всем миром. На Казанскую начинали жать. "Помочь" сделают, созовут всех, а, управившись с работой, едут к пчеловодам гулять. На Троицкую неделю праздновали "проводы весны": девушки топили в колодезе венки, водили в лесу хороводы. В Рождествено, как рассказала Татьяна Ефимовна, делали чучело в мужской одежде, набивали соломой, несли хоронить через всё село под вопли безутешных плакальщиц: "Золотой ты мой, на кого же ты нас покидаешь?!..". На каждой улице накрывали столы, сообща готовили угощенье, повсюду слышались песни, переливы гармони, молодёжные посиделки продолжались до утра...
Один из праздников, который в Аскулах до сих пор отмечают сообща и церковные православные, и старообрядцы, - Михайлов день, престольный праздник церкви, стоявшей раньше на пригорке напротив Чукина дома. Хотя сама церковь была освящена во имя Казанской Божьей Матери, один из её приделов посвящался архангелу Михаилу. Когда-то в овраге, разделяющем на две части Аскулы, произошло необычайное событие: кто-то из местных жителей нашёл на дне оврага образ Казанской, принёс в храм, но икона трижды чудесным образом возвращалась на прежнее место, пока на месте её обретения не поставили часовенку. Там же, в овраге, делали запруду, а зимой вырубали крест изо льда и купались там на Крещение. А как начинались когда-то рождественские церковные службы! До Самары по прямой здесь около двадцати километров, и зимой в тихую погоду было слышно, как бьют колокола на Петропавловском соборе. Ударил самарский колокол - значит, пора начинать службу, ведь часов в те времена в селе не было даже у священника...
- У моего двоюродного дедушки был хороший голос, - рассказывает Анатолий Николаевич Мухортов, - он с камертоном ходил петь в церковь. А дядя Яша Галкин, вон там жил, - у него бас. Вам приходилось видеть керосиновые лампы семи-десятилинейные, со стёклами? Так вот они дрожали - такой был бас. А у старообрядцев мужиков не было, чтобы петь, одни женщины. И они завидовали нам. У дяди Яши жена была кулугурка, она его всё уговаривала: давай в нашу веру. И вот они его сманили, стали гордиться, а наши обнищали...
Деревянную церковь в Аскулах сломали в тридцатые годы, до этого в храме Божьем пытались устроить клуб. Когда сбрасывали кресты и колокола, многие плакали. Огромные иконы с иконостаса с тонко выписанными на них "живыми", как вспоминала тётя Нюра Степанова, ликами святых, использовали в качестве перегородок в свинарнике. Разгоняли и молитвенные собрания старообрядцев. Самое удивительное - до сих пор помнят в селе, - люди, которые участвовали в разрушении храма, в скором времени - кто раньше, кто позже, - умерли страшной смертью: кто от несчастного случая, кто от рака, кто - от чего-то другого. Так же трагично сложилась и судьба человека, купившего брёвна от разрушенной церкви и построившего из них дом, - все члены его семьи скоропостижно скончались по разным причинам. Зять Татьяны Ефимовны дядя Женя, лесник в Сосновом Солонце, рассказал, что дом этот до сих пор стоит в их селе, но люди в нём жить не могут - с каждым, кто поселится там, начинают происходить разные несчастья.
Вот тут-то, казалось, сам собой напрашивается вывод о причине нынешнего запустения Аскул: загубленная церковь - душа села... Однако, как рассказал Анатолий Николаевич, приходить в упадок село начало значительно раньше - с первой мировой войны, на которой погибли многие из ушедших тогда на фронт, но самым страшным годом был 1921-й, когда от голода умерло три четверти населения.
"Бабаня рассказывала: трупы лежали прямо на улицах, хоронить некому было. А через десять лет сразу три года голодных: тридцать первый, тридцать второй и тридцать третий. Колхозников кормили на полевых станах. Мать посмеивалась над одним своим ухажёром, тот жаловался: работай, не работай, а больше стакана затирухи не дадут! Их прокормили, а вот те улицы - Низ - это жили лесорубы. Они всю Самару обеспечивали дровами до тех пор, пока на газ не перешли. Деньги получали хорошие, но во время голода деньгами сыт не будешь. И вымерла, особенно в тридцатые годы, вот та часть села... Потом началась война. В своё время, когда отец жив был, они с братьями стали вспоминать: кто с нашей улицы ушёл, и кто не вернулся. И подсчитали: из каждых пяти ушедших на фронт назад пришёл только один... И в это же время на ФЗО, в Самару на военные заводы отправляли молодёжь, 12-13-летних. Плакали, как на войну провожали, потому что рассказы были, крысы съели одного ФЗО-шника..."
Помимо голода и войны немалую дань с Аскул собрала волна раскулачивания и сталинских репрессий. Помимо уже упомянутых Чукина и Самойлова пострадали и люди не богатые, а просто более или менее зажиточные, умеющие трудиться и вести хозяйство. Под категорию вредных и чуждых советской власти элементов попала и семья сестры Татьяны Ефимовны и Евдокии Ефимовны, державшая пасеку, и тётка с дядей, жившие в Новинках.
Баба Дуся:
"У них был маленький магазин. Конфеточки продавали, игрушки ребятишкам, их увезли в Соловки, восемь человек. Жили в землянке. Дядю Андрея гоняли на работу. А есть нечего, обуть нечего, дети стали плакать. Она расстраиватся да расстраиватся. Тётка наша родная. И что с ней случилось - она помешалась. Яво на работу гонят, а она то плачет, то поёт, то побежит по песку не оглядываясь - дети за ней, ворачивают её... Привезли сколько-то теслинки, он ей сбил калдочку, в этой загородке она жила. И дождик, и холод, она развяжется, раскосматится, а дети вокруг этой городьбы и бегают. Так и умерла тама. Ой, сколько оне страды приняли, невыносимо, а за что? Ни за что..."
После войны началось строительство Волжской ГЭС и молодого города Тольятти, что вырастал на берегу рукотворного моря взамен затопленного Ставрополя. Нужны были рабочие руки. Много рабочих рук. Молодёжь из жигулёвских сёл, всеми правдами и неправдами сдёрнутая с родных мест, уже не желающая, как отцы и матери, работать в колхозе за трудодни, оседала понемногу в городах, и в шестидесятые годы, при Хрущёве, Аскулы, получив статус "неперспективной деревни", были обречены на медленное вымирание. Два колхоза, размещавшиеся некогда здесь, были переведены в Сосновый Солонец, и село стало пустеть с катастрофической быстротой.
6. Новые жители Аскул
В начале девяностых годов в Аскулы пришла перестройка. Вместе с ней появился новый класс - фермеры, которым местные власти с облегчением передали пустующие земли в окрестностях села. В основном - горожане, вдохновлённые радужными перспективами трудовой жизни в непосредственной близости к природе и энтузиазмом первопроходцев. Реальная жизнь на земле оказалась значительно суровее перспектив, а в наших экономических условиях - и подавно. Выяснилось, что, во-первых, работать на земле надо уметь, а во-вторых, что работать честно, не воруя и платя все подобающие налоги, чаще всего оказывается просто невыгодно. Один из аскульских фермеров (имя просил не называть), рассказал мне, как, вырастив хороший урожай моркови и свёклы, решил не везти его на рынок, а сдать государству, - так всё на свете проклял, пока возил свою продукцию по разным инстанциям. Оформил все справки, заплатил налоги - и оказалось, что едва сумел окупить затраты... Поэтому и прижились здесь немногие. Одна из таких - Людмила Петровна Вереникина, глава крестьянского хозяйства "Полянка".
Людмила Петровна - из Жигулёвска, в Аскулы попала, можно сказать, случайно - лет двадцать назад решили с мужем купить домик в деревне. И прикипела душой к здешней природе, людям, земле - настолько, что своё хобби - любовь к цветам и экзотическим растениям - решила сделать профессией. А высшее образование и опыт работы экономистом позволили грамотно вести маленький бизнес и выживать в нелёгких условиях рынка. Есть три торговые точки в Тольятти, где она продаёт выращенный на самарской земле посадочный материал редких цветов, декоративных, плодовых и огородных культур: семена, клубни, луковицы, саженцы, черенки... Опытный участок Людмилы Петровны, любовно обласканный её руками, напоминает ботанический сад - здесь она испытывает, как растут и плодоносят в наших условиях растения из купленных семян, акклиматизирует их на нашей почве, а полученный посадочный материал отдаёт партнёрам - для размножения. Здесь, на её участке, я впервые увидела такие диковины, как библейское растение иссоп, и скорцонеру (чёрную морковь), и "райское дерево", очень похожее на растущую у нас разновидность полыни и обладающее необычайными фитонцидными свойствами, и крыжовник, скрещенный со смородиной...
- Есть у меня ещё 8 гектаров земли за Аскулами, но я их не обрабатываю, - говорит Людмила Петровна. - Первые четыре года после того, как фермерство образовалось, пыталась, но это очень сложно в наших условиях, поэтому в работе сейчас - около гектара земли. Техника, горючее, хранилища - чтобы на земле работать, нужно очень много составляющих, и самая главная проблема - люди. У меня сейчас есть и трактор, и машины, грузовая и ещё одна, так я с февраля месяца восемь водителей сменила. Идут в основном пьяницы, а те, кто может что-то сделать, уже работают самостоятельно...
Работать на участке и вести дела в городе Людмиле Петровне помогает дочь Нина и три внучки: Саша, Мила и Лида, приезжающие на каникулы. Напротив, по соседству с Татьяной Ефимовной, живёт Валентина Николаевна Затеева, коллега по прежней работе, которой Людмила Петровна купила домик в Аскулах. Валентина занимается луками: ими, разными сортами, засажен весь немаленький участок за домом. Тоже прижилась здесь, помогает соседкам-старушкам, таскает для них воду из колодца... Ещё бы несколько человек таких, как она, - и жизнь в "неперспективной деревне" могла бы пойти совсем по другому руслу. А перспективы, считает Людмила Петровна, могут быть самые разные. Например, туризм, вопрос о развитии которого в Жигулях давно уже обсуждают в самых высоких инстанциях. "Потому что из кабинетов ничего не решается. А есть такие ненормальные, как я, которых только поддержи... Один цветы разводит, другой занимается коневодством, третий байки какие-то знает, - тут всё по ниточке сплетается... Места интересные, сама природа располагает к тому, чтобы человек отдохнул душой. Девчонки мои балдеют: "Бабуля, посмотри на небо, какой закат, и каждый раз всё разное!"...
...Что-то есть особенное, таинственное в местах, подобных Аскулам: сначала они невольно вызывают смутный трепет и отторжение, как неуютным кажется брошенный дом - словно тело, покинутое душой. Нужно время, чтобы стать чуточку своим там, где среди огородов, заросших бурьяном, в дурманном мареве болиголова, столбами стоит ветхая старина; чтобы, прикоснувшись ладонью к посеребрённому годами дереву старого сруба, ощутить тепло рук живших здесь людей. Чтобы время, застывшее здесь с незапамятных времён, стало постепенно отдавать свои тайны...
Которые, как, впрочем, и тайну бытия, никогда невозможно постичь до конца...