День был неудачен во всех отношениях. Ну, во-первых, утром меня разбудил магнитофон. Сдуру я вечером настроила его на ре-жим будильника, и это сооружение фирмы "Сони" исправно разбу-дило меня в семь часов утра, громко заорав прямо у меня под ухом. По радио как раз передавали столь милые сердцу пенсионеров патриотические песни, так что день у меня начался с "Гимна демократической молодежи".
Ну, потом были всякие утренние дела, а без двадцати восемь я отбыла в свой любимый, родной, трижды проклятый университет. Универ, как говорим мы, студенты. Я, как вы поняли, тоже отношусь к этому славному братству... Вернее, если учитывать специфику нашего факультета - сестринству. Ибо я имею честь подвизаться на филологическом.
Ага, как любил говаривать Пятачок. Универ наш раньше именовался в честь безвинно убиенного Сергей Михалыча Кирова, а теперь носит звучное имя аль-Фараби. Памятник коему помещен напротив ректората и за некоторые особенности телосложения и чалму прозван "Маленьким Муком". Но это так, лирика.
Жизнь в нашем универе бьет ключом. Недавно на его террито-рии разбросали листовки, призывающие нас к митингу и забастов-ке. Вероятно, в преддверии этого события у дверей ректората, поми-мо бабок-вахтерш, сидят спецназовцы. Что характерно, в начале парни были рослые и видные, но день ото дня все мельчали и мель-чали. Так что теперь за нашу безопасность отвечает такая мелкота, что даже обидно.
Народ в нашей группе, с ее девятью отличницами и четырьмя парнями, подобрался неординарный и даже странный. Ну какой человек в здравом уме пойдет учиться на филфак, чтобы потом идти работать в школу? Многие из нас здесь потому, что не нашли себя в рыночной экономике. Я, например, в универ пришла из-за высшего образования - строчки в дипломе. Так как у меня нет возможности купить этот самый диплом, поскольку мои финансы поют романсы, то пришлось учиться. И уж точно, никто из наших не собирается работать в школе.
О, школа! Нашла тему. Расскажу-ка я вам об Антоне Палыче. Не Чехове, а Смирнове. Он не филолог, и, по правде говоря, совсем не Смирнов, но не выдавать же хорошего человека? К школе он относится примерно так же, как я. То есть - с безнадежностью...
***
День у Антона тоже выдался не лучший. Светка его бросила. И ведь выбрала для этого деяния именно этот день - день его рожде-ния! Так что сейчас Антон Смирнов, двадцати шести лет от роду, брел по улице совершенно несчастный. Худой, длинный, сутулова-тый, он шаркал ногами по сухому асфальту, опустив голову. Очки сползли на нос, но поправлять их не хотелось. Жалость к себе охва-тила Антона. Эх, Светка! Испортила человеку такой день...
А день был чудесный. Свежая майская листва зеленела на деревьях, умытая солнечным дождем, птицы орали радостно и наг-ло, солнышко светило во всю мощь. На пятом этаже дома, мимо ко-торого брел Антон, распахнулось окно, в нем обозначились три девичьи мордашки и заорали:
- Сто! Дней! До приказа! Он!! Был!! Друг из класса!!!
Все это сопровождалось соответствующей музыкой. Антон ощутил приступ такой сильной зависти (вот, развлекаются, небось, и водку пьют...), что стиснул зубы, чтобы не заорать от тоски.
Девчонки наверху допели припев, и одна из них, стриженая блондинка, крикнула (причем сообщение предназначалось явно Антону):
- Эй, мужчина, а мы вас боимся!
Антон, не поддаваясь на провокацию, ускорил шаг. В спину ему полетел насмешливый крик:
- Да ты что, нас испугался? Мы не кусаемся!
Заметив, что он остановился, все тот же голос подзадорил:
- Поднимайся к нам!
Антон оглянулся и, задрав голову, крикнул:
- А в какой вы квартире?
Наверху явно растерялись - от него не ждали такой реакции. Потом другая девушка сообщила ему:
- Третий подъезд, тридцать четвертая квартира! Спросишь Таню!
И окно захлопнулось.
Антон решительно повернул во двор, нашел указанный подъезд и позвонил в дверь квартиры Љ34, каковая открылась очень быстро. Но вместо блондинки на пороге стоял высоченный парень, широко-плечий и весьма навеселе. Он спросил:
- Чего?
Антон невольно выпрямился, почти сравнявшись ростом с парнем, поправил очки и смело ответил:
- Мне... Таню.
- А-а... Ну, проходи.
Антон вошел и очутился в небольшом коридорчике, сплошь заставленном разнообразной обувью. Маленькая вешалка сгиба-лась под тяжестью разнообразных сумок и пакетов. Антон потоп-тался немного перед зеркалом, потом решительно скинул свои запыленные туфли и прошел в зал.
В зале тусовался народ. Народ был разный, но Антон сразу определил, что их всех объединяет. Все люди, сидящие на диване, стульях, даже на полу, покрытом вытертым ковром, были студента-ми.
Странно, но никто из этих "адептов науки" не обратил особого внимания на вошедшего. Тот парень, который открыл Антону дверь, уже сидел на диване в обнимку с девушкой, и потягивал из бокала вино. Антон беспомощно огляделся, и тут же увидел ту самую стриженую блондинку, которая зазвала его сюда.
Девушка тоже его увидела, и на лице ее отразилось безмерное удивление, которое, впрочем, быстро сменилось улыбкой. Она подошла к Антону:
- Я думала, ты не поднимешься. Как ты вошел?
- Таню спросил...
Девушка развернулась к общественности:
- Народ, кто дверь открывал? А, Санёк... Тогда ясно. - Она снова повернулась к Антону: - Санёк у нас шутник. - Полагая, что все объяс-нила этой фразой, девушка наконец представилась: - Таня. А ты?
- Антон. Очень приятно. А что вы отмечаете?
- Первое мая. Присоединишься?
- Конечно.
Таня протянула с непонятной интонацией:
- Ну-ну. Проходи.
Она пропустила его вперед, прошла к громко орущему магни-тофону, выключила его и сказала:
- Знакомьтесь, граждане студенты. Это Антон, человек с улицы. Антон, с Саньком ты уже знаком. Это Светик, его девушка. Это Милана, Нина, Эльвира. Мы с ними развлекались на балконе.
Антон изобразил судорожный поклон, и Таня продолжила:
- Это Жорик с Аней и Кеша с Аселей. Ты не тушуйся, Антон, здесь все свои.
Таня снова включила магнитофон, и комнату заполнили бешеные "Скобки". Под их радостные вопли Антон выпил первую рюмку водки - за знакомство...
***
На следующий день Антон не пошел на работу. Впрочем, какая то была работа? Экскурсовод в музее... Деньги мизерные, народ по музеям не ходит, так что и мелочь свою заработанную получаешь не всегда.
Антон Палыч Смирнов был неисправимым идеалистом. По-сле школы он поступил в Ленинградский гуманитарный инсти-тут учиться на искусствоведа. За что теперь и расплачивался. Ра-боты по профилю совершенно не было. Антону, чтобы не скатить-ся в бомжи, пришлось крутиться. Он работал в музее, оставаясь при этом на своей кафедре, где занимался наукой, и подрабатывал в школе-гимназии, преподавая историю мировой литературы и культуры.
Потягиваясь, Антон вспомнил, какое лицо было у Марь-Петровны, когда она увидела тему его диссертации, и усмехнулся. Собственно, какой еще реакции можно было ждать от бывшего комсомольского работника и старой девы, увидевшей надпись: "Фаллические мотивы в скульптуре и архитектуре античности". По правде говоря, ссориться с Марь-Петровной не стоило, и теперь, пожалуй, придется менять тему, если он не хочет вылететь из института и лишиться своего основного заработка.
Антон нехотя спустил ноги на пол. Что там такое вчера гово-рила эта стриженая... как ее там... Таня? После второй бутылки она сказала ему слегка заплетающимся, но все же ясным языком:
- А т-ты пр-рходи к нам работать!.. Знаешь, как нам не хватает в нашей повс... повседневн-ной фил-логической жизни, т-такой сложной и зап-путанной... Не хватает обычного общ-щения...
Короче, Антон понял, что у них в университете нет преподава-теля теории эстетики. И потому было бы неплохо сходить к ним на факультет и узнать все поточнее.
Антон нашарил на прикроватной тумбочке очки, нацепил их на нос и побрел умываться. Прохладный душ несколько взбодрил его, и Антон, насвистывая нечто из вчера слышанного, потопал на кухню завтракать. Хотя какой это завтрак - жалкая яичница, зажаренная на остатках растительного масла, пузырящегося на сковородке и плюющегося раскаленными брызгами, да чашка дешевенького растворимого кофе.
Сбросив в раковину очередные грязные тарелки и кружку, Ан-тон покосился на полку с посудой - ничего, чистых чашек и тарелок хватит еще дня на два, а потом, конечно, придется заняться мытьем посуды, так сказать, оптом.
Антон быстро оделся, повертел в руках галстук (надеть, не надеть?) и отложил в сторону - жарковато на улице, хотя и самое начало мая. Он быстренько закрыл двери и вышел в подъезд. Спускаясь со своего третьего этажа, Антон, как всегда, наткнулся на полуглухую бабку. Бабка остановила Антона на выходе, закупорив собой довольно узкий дверной проем, и принялась с тоскливой методичностью перечислять, что же он натворил, возвращаясь до-мой. Оказывается, поднимаясь к себе, он залапал своими грязными ручищами беленые стены подъезда (можно подумать, она сама их белила!), наследил на чисто вымытом полу (о, Господи!), наплевав в буквальном смысле на ее доблестный труд (оплачиваемый, кстати, жильцами подъезда, в том числе и самим Антоном). Мало того, он оборвал весь цветок, любовно пестуемый ею, бабкой, уже два года (чахлая традесканция в облезлом деревянном ящике), да еще и пел в подъезде посреди ночи (в 11 часов вечера)! Самое поганое в ее бесконечном монологе было то, что Антон не мог ее прервать, как бы страстно этого ни желал - она просто-напросто не услышит его. Конечно, можно поступать, как Настя с пятого этажа, которая в подобных случаях просто проходит мимо, даже не глядя на настыр-ную соседку. Но - увы! - Антон прекрасно знал свою "гнилую интеллигентскую сущность", как однажды выразилась Светка. Он не был способен на то, чтобы игнорировать эту настырную бабку.
Но рано или поздно заканчивается все, даже бесконечные монологи. В конце концов бабка иссякла и утомленно замолкла, и Антон с облегченным вздохом вырвался на родные просторы ближайшей остановки. Естественно, что он не влез ни в первый, ни во второй троллейбус. Это достаточно разозлило Антона, и подвигло на почти героический для него поступок - поймать такси.
Минут пять машины вообще игнорировали его поднятую руку. Потом парочка шикарных "мерсов" специально проехала по оставшейся от дождя луже, так что грязные брызги едва не окатили Антона с ног до головы. Наконец остановился какой-то забрызган-ный грязью по самую крышу "жигуль". Антон решил, что ни за что не сядет в это "убожище", и потому, набравшись наглости, сказал водителю:
- На Университетскую. Пятьдесят.
И с немалым удивлением услышал:
- Хорошо. Садитесь.
Совершенно растерявшись, Антон сел на заднее сиденье, при-жимая к груди свой портфель из кожи молодого дерматина. Води-тель оказался девушкой, правда, Антон толком не сумел ее рас-смотреть. Машина рванула с места, как будто ее хозяйка внезапно сошла с ума. Впрочем, через пару минут Антон получил наглядное подтверждение обратного - девушка энергично выругалась, потому что "жигуль" заглох столь же восторженно, как и завелся. Девушка яростно ударила ладонями по рулю, выругалась и, не оборачиваясь, бросила растерявшемуся Антону:
- Если немножко потерпишь, то скоро поедем дальше.
У него хватило храбрости, чтобы огрызнуться:
- Кажется, мы на "ты" не переходили. И вообще, выпустите ме-ня!
Девушка удивленно обернулась:
- Ты чего? Ты откуда взялся, такой странный? Щас уже никто так не разговаривает!
Антон сердито потребовал:
- Выпустите меня, немедленно!
Девушка мягко сказала:
- Да ты в окошко глянь, дурачок, сразу выходить передумаешь.
Антон невольно глянул в окно и похолодел: город, притаивший-ся за мутными стеклами такси, нисколько не напоминал его родной, милый, немного провинциальный Алматинск. Какие-то мрачные трущобы, высокие дома - как минимум, пятнадцатиэтажки, и все без единого окошка, темные, суровые, как громады средневековых замков...
"Ну, дорогой, это в тебе заговорил искусствовед, и, как всегда, не вовремя", - раздался в голове Антона чуть насмешливый внут-ренний голос. С некоторым облегчением Антон перевел дыхание, на мгновение отвел взгляд от страшного окна, а когда снова его глаза вернулись к пейзажу, то там уже радостно зеленели пыльные карага-чи и тополя, а улицу обрамляли до боли привычные пятиэтажки и щиты с навязшей в зубах рекламой сигарет "Марлборо" и жвачек "Орбита". Чувствуя сильное недоумение, Антон обратился к девушке, что сидела за рулем:
- А... что это было? Что случилось?
Девушка удивленно спросила:
- А разве что-то случилось? Я ничего не заметила.
Антон обескуражено примолк, а она добавила:
- Приехали. Тут притормозить, или подальше?
- Да, здесь.
Антон, все еще пребывая в некоем оцепенении, вышел, и ма-шина тут же сорвалась с места, так что он даже не успел заплатить. Недоуменно покачивая головой, Антон отправился к зданию ректората.
***
В отделе кадров равнодушная дамочка выслушала его и отправила на факультет:
- Временных и приходящих сотрудников оформляет деканат.
Из деканата филологического факультета его отфутболили на кафедру русской литературы. Там пожилая преподавательница дол-го смотрела на него недоумевающим взглядом, а потом сказала:
- Да, конечно, нам нужен преподаватель теории литературы и эстетики. Но по этому поводу необходимо разговаривать с заведую-щей кафедрой, Мороповой Галиной Владимировной. А она сейчас на ученом совете. Приходите попозже, лучше всего - дня через два.
- А можно мне хотя бы оставить свои данные?
Она равнодушно пожала плечами:
- Пожалуйста, оставляйте.
Антон написал на вырванном из блокнота листке свою фами-лию и телефон, вздохнул, и, еще немного потоптавшись на кафедре, зачем-то сказал: "Ну, я пошел", получил в ответ "всего доброго" и вышел.
В коридоре было пустынно и блаженно тихо. Антон знал, что это ненадолго - как только закончится пара, от этой блаженной тишины ничего не останется. Шумные студенты пойдут по своим аудиториям, в столовку, курить на улицу и в туалеты; преподаватели на пять-десять минут разойдутся по кафедрам, и потом снова в бой. Антон поймал себя на том, что завидует всей этой суматошной жиз-ни, и страстно хочет вернуться к ней - если не студентом, то препо-давателем или хотя бы лаборантом. Отогнав эту заманчивую мысль, он вздохнул, сунул руки в карманы и побрел к выходу...
Домой он возвращаться не спешил. Что ему делать в холодной холостяцкой квартире? Лучше уж пойти в музей, проведать родные пенаты. Денег на такси уже не оставалось, и Антон пошел через огромную, залитую жарким, совершенно летним солнцем универ-ситетскую площадь к остановке. Троллейбус подъехал сразу. Не-смотря на то, что он оказался полупустым, в нем было не менее жарко и душно, чем на улице. Антон не стал садиться, а пристроил-ся возле окошка - там хоть и пекло немилосердно, но наблюдался какой-никакой ветерок. Помнится, однажды летом он совершил непростительную глупость - уселся на дерматиновое сиденье, будучи при этом в шортах. Когда пришло время выходить, Антон с трудом отклеился от ставшего мокрым от пота сиденья. Ощущения возник-ли мерзейшие, и Антон не хотел бы их повторять.
Двигаясь, словно восьмидесятивосьмилетний ревматик (то есть кряхтя, теряя "рога" поминутно и надолго застывая у остановок), троллейбус наконец-то дотащился до нужной Антону остановки, судорожно дернулся, со скрипом распахнул насквозь проржавевшие двери и выплюнул Антона на улицу. Здание музея располагалось совсем близко, и он довольно быстро оказался в своем маленьком кабинетике в полуподвале. Мягкий и спокойный мир архива по-глотил его на следующие три часа...
Очнулся Антон уже вечером, когда уже начало темнеть. Потянувшись так, что захрустели все косточки его организма, Антон поднялся из-за стола и вышел из кабинета. И обнаружил, что музей закрыт.
***
Сначала он не понял - как это? Здание закрыли, а его вдруг оставили здесь, даже не заметив, что у него горит свет? Да быть того не может! Антон набросил на плечи куртку и отправился искать вахтершу.
И сразу же понял, что очутился где-то совсем в другом месте, совершенно не похожем на милый, уютный, а главное - изученный до последнего уголка и закутка музей. В этом здании, где Антон сей-час находился, на каждом шагу встречались какие-то допотопные колонны, он натыкался на многочисленные ящики с острыми угла-ми, безуспешно пытался их обходить, и в итоге так и налетел на один из них, с грохотом полетел на пол, попутно развалив целую кучу каких-то пластиковых уродцев, кое-как сваленных прямо посреди помещения.
Проклиная все на свете, Антон встал на ноги и увидел изряд-ную дыру в рукаве почти новой куртки. И в тот момент, когда он с яростью принялся пинать эти мерзкие ящики, внезапно вспыхнул яркий свет, и баба Маша, вахтерша музея, растерянно спросила:
- Антон Палыч? А что вы здесь делаете? Музей уже закры-вается...
Окончательно рассердившись, Антон ответил:
- Я здесь схожу с ума! Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит?!
Баба Маша шарахнулась от него, мелко крестясь. Антон устыдился и тихо сказал:
- Извините... Я пойду.
Стоило ему выйти из музея, как он вспомнил, что у него совершенно не осталось денег. На улице тем временем совсем стемнело, на небе вспыхнули первые звезды и фонари. Троллейбу-сы уже не ходили, так что волей-неволей придется добираться до дома пешком. Антон медленно побрел прочь от музея.
И опять что-то изменилось в окружающем мире. Сначала вырубились все фонари, так что мир мгновенно погрузился во мрак. Даже звезды исчезли за пеленой неведомо откуда взявшихся свинцово-серых туч. Мелкий противный дождик сеялся с неба, на-водя на тоскливые мысли о скором конце лета, о приближающейся осени и грядущей гибели. Антон вяло удивился - с чего это вдруг "грядущая гибель"? А потом вспомнил - ядерная зима, как и все предыдущие зимы, погубит все живое, не успевшее от нее спрятать-ся под поверхностью земли. Антон встряхнул головой - какой конец лета? сейчас май! - и мир словно встряхнулся вместе с ним, приходя в норму. Снова засверкали звезды в темно-фиолетовом небе, нали-лись теплым желтым светом гроздья фонарей.
Антон вполне благополучно вернулся домой, и на этом все для него и закончилось. Мир вокруг него больше никогда не менялся, Антон пережил и эту, и следующую ядерную зиму, прожил еще много лет, и умер в преклонном возрасте среди неутешного гарема, до того совершив немало подвигов, оставшихся в памяти внуков и правнуков навсегда.
Но я ничего не знаю достоверно о том Антоне, который остался здесь. Говорят, он бросил свой музей, в рекордные сроки - всего за три месяца - закончил диссертацию, с немалым скандалом отстояв свою тему, после защиты вдрызг разругался со всеми начальника-ми и исчез из института. С тех пор прошло уже два года, но о нем больше никто ничего не слышал.
Да, и еще: Светка Третьякова, бывшая девушка Антона, уволилась с работы и уехала из нашего города. Весь дом говорил о том, что за неделю до этого кто-то выписал краской на асфальте: "Светка + Антон любовь. Ведь правда?"