Как ни странно, папа меня не встретил, хотя из машины я отправила ему сообщение, что скоро буду дома. Перед тем как зайти в подъезд, взглянула на автостоянку ― навороченный мотоцикл друга был там, а это значило, что и его хозяин находился где-то поблизости. Скорее всего, ждал на автобусной остановке.
Я тут же передумала идти домой, забыв, как неважно выглядела ― с заплаканным лицом и рукой в крови, почти бежала, мечтая лишь о том, чтобы снова его увидеть. Он сидел на облезлой скамейке, опустив плечи, и крутил в руках шлем.
― Сколько же ему пришлось ждать ― часа три или больше, бедняжка...
Меня тянуло к нему как магнитом, но чем ближе я подходила, тем неувереннее становились шаги.
― Привет, Митя, ― пробормотала себе под нос, но он услышал и, подняв голову, радостно улыбнулся, мигом рассеяв все сомнения. Положив шлем на скамейку, взял меня за руку, неожиданно притянув к себе, так что пришлось его обнять, чтобы не упасть. Друг засмеялся, усаживая меня рядом и не думая отпускать предательски похолодевшую ладонь.
― Привет! ― его голос звучал сегодня необыкновенно красиво, а глаза сияли, или просто я сходила по нему с ума.
― Ася, ты что, опять плакала? ― он взял моё лицо в свои ладони, внимательно его рассматривая и заставляя краснеть от смущения:
― Боже, опять, наверное, выгляжу как заплаканное чучело. Что за невезуха, ещё подумает, что я истеричка, ― а вслух сказала:
― Сегодня ездила к маме на кладбище, вот и расстроилась...
― Ага, ясно. У тебя весь рукав в крови, что случилось? ― продолжил "допрос" наблюдательный друг.
― Да так, пустяки, ― отмахнулась я, ― немного оцарапала руку.
― Правда, какую?
Пришлось со вздохом протянуть "мистеру-приставале" ладонь для осмотра. Мне было неловко, ведь я даже не успела её отмыть от потёков крови.
― Ася, ну-ка, честно признавайся, с кем дралась? ― засмеялся он, ― на тебе нет ни царапинки, так чья это кровь? Как звали поверженного врага?
Я удивлённо захлопала ресницами ― действительно, на кисти, покрытой запекшейся кровью, не было и следа нанесённой мной глубокой раны. Внутри всё похолодело ― как объяснить то, что и сама не понимаешь? Испуганно смотрела на Митю, не представляя, как выкрутиться из этой ситуации, но неожиданно он пришёл мне на помощь:
― Не знаешь, что придумать, чтобы я отвязался, да? Тогда просто честно всё расскажи ― перед тобой хороший слушатель и понимающий друг.
Он произнёс это очень серьёзно, и теперь мне предстояло выбрать― довериться ему, объяснив, как всё было на самом деле, или на ходу сочинять историю. Я выбрала первое, хоть и боялась, что, узнав о "странностях", он отвернётся, оставив меня совсем одну. Собравшись с духом, подробно рассказала о том, что случилось сегодня, и о чём умолчала неделю назад.
Митя внимательно слушал, не перебивая, и, видно, очень волновался, потому что снова начал "увлечённо" крутить шлем. Я говорила, боясь взглянуть ему в лицо и увидеть на нём отвращение или неприязнь, поэтому сосредоточилась только на его руках. А там было, на что посмотреть...
С ногтями творилось что-то странное: прямо у меня на глазах они то становились совсем чёрными, то опять принимали "нормальный" вид. За время моей "исповеди" это повторялось несколько раз, а ещё ― они росли. Да уж ― пугающее и одновременно завораживающее зрелище...
― Боже, похоже, цвет меняется в зависимости от степени волнения ― чем больше мы психуем, тем он темнее. Это наша общая черта, наверняка Митя и сам догадался. Может, что-то генетическое? ― думала я, продолжая рассказывать, ― а если у него и раны так же быстро заживают? Вдруг мы родственники в каком-нибудь дремучем поколении, а если не в дремучем?
Закончив своё грустное повествование, я подняла голову, и наши взгляды встретились ― очевидно, мы думали об одном и том же.
― Нет, Ася, не родственники, я проверял, во всяком случае, точно не близкие, ― ответил он на мой невысказанный вопрос и смутился. В ответ я кивнула:
― А что ты ещё узнал в результате своей проверки?
― Немного...
― Например? Не тяни, прошу, у меня душа не на месте...
― В детстве я тяжело болел, мама была медсестрой и устроилась работать в клинику, в которой мне приходилось лежать долгими месяцами. А потом я выздоровел и больше никогда не болел. Догадайся, Ася, кто ещё там работал в это время?
― Мой папа, ― упавшим голосом ответила я.
― Точно, но я не знаю, были ли наши родители знакомы, хотя, это возможно. А ты не болела в то же время?
― Митя, я почти ничего не помню о раннем детстве, и мама мне не рассказывала. Ещё что-то узнал?
― К сожалению, это всё. Когда я недавно позвонил маме, попытавшись расспросить её подробнее, она категорически отказалась разговаривать на эту тему и, кажется, была очень напугана.
От его слов я вздрогнула. Кругом одни секреты, и папа намекал, что не имеет права говорить...
Во что же оказались втянуты наши родители, а теперь и мы с Митей?
Немного помолчав, решила увести разговор в другую сторону:
― Что думаешь о "моей" могиле? Могли это сделать папа с мамой?
― Да что ты, это было бы слишком... дико. Считаю, ты права ― стоит спросить отца, он-то точно должен быть в курсе.
Ни я, ни Митя не знали, почему мы такие особенные. Но папа... если не он, то кто?
― Пойдём к нам, наверное, папа на работе, иначе он уже поджидал бы машину у подъезда ― последнее время совсем не выпускает меня из виду.
― Это плохо, значит, ты в опасности, ― тихо сказал Митя, и от его слов сердце сжалось в трепещущий хрупкий комок.
― Тогда не оставляй меня одну, ― я взяла его за руку и повела за собой. По дороге мы подавленно молчали, от недавнего весёлого настроения не осталось ни следа.
В квартире было очень тихо, папа не вышел навстречу и не спросил, как я доехала ― значит, его точно не было дома. Мы сняли куртки в прихожей и разулись, открыв дверь на кухню, где и стало ясно, как же я ошибалась...
Папа сидел на стуле у окна спиной к двери и смотрел на улицу, видимо, поджидая меня. Этого я не предвидела и растерялась, а Митя заметно напрягся, почему-то притянув меня к себе.
― Папа? Я думала, что ты на работе. У меня всё нормально, ― неуверенно пробормотала, лихорадочно соображая, как выкрутиться
Но папа не ответил и даже не повернулся.
― Па, ты сердишься на меня? Я сейчас всё объясню...
Когда он снова промолчал, от нехорошего предчувствия меня бросило в дрожь ― это снова происходило: волосы начали шевелиться, а в груди зарождалось что-то тёмное и яростное. Я попыталась подойти ближе, но Митя ещё сильнее прижал к себе, умоляюще прошептав:
― Асенька, пожалуйста, не надо, не смотри... ― но я вырвалась, бросившись к окну.
Папа сидел на своём любимом стуле с высокой спинкой, купленном им на какой-то распродаже, и смотрел вперёд. Казалось, он спал с открытыми глазами ― его лицо было спокойным и каким-то непривычно чужим. Что с ним было не так? Растерянно перевела взгляд на окно и увидела маленькое отверстие в стекле, ещё одно чернело прямо посередине папиного лба...
Я не понимала, что происходит, не верила глазам, даже закричать сейчас не могла. Не чувствовала, как Митя осторожно обнял меня за талию, пытаясь увести ― ноги словно приросли к полу. Долго пыталась расцепить окаменевшие губы, и, наконец, получилось прошептать только одно слово:
― Папа...
Митя повторил попытку увести меня с кухни и был отброшен с такой нечеловеческой силой, о которой я и не подозревала. Ударившись о стену, он сполз по ней, оставшись сидеть на полу, свесив голову на грудь. В этот момент что-то чиркнуло как раз по тому месту на обоях, где он только что стоял. Посыпалась штукатурка. Это если и не отрезвило меня полностью, то хотя бы заставило обратить внимание на находящегося без сознания друга.
И на маленькое красное дрожащее пятно на его груди. Что-то щёлкнуло в голове ― я мгновенно среагировала, и в моём заторможенном состоянии это было невероятно ― упала на Митю, опрокидывая его на пол и закрывая собой. Снова чиркнуло по стене, на этот раз там, где только что было его сердце.
― В нас стреляют! ― паниковал мозг, ― надо бежать, ― раздавал он команды, но я действовала по-своему. Ухватив Митю за свитер, ползком вытащила его из кухни в прихожую, туда, где нас не мог достать чёртов снайпер. Намочила в ванной полотенце и прикладывала его к голове друга, постоянно повторяя:
― Ну, очнись же, Митенька, прости меня, дуру безмозглую! Приходи в себя скорее, надо убираться отсюда ― нас могут убить, как... папу.
Видя, что уговоры на него не действуют, я попросту надавала и так пострадавшему бедняге крепких пощёчин. Это, к счастью, привело его в чувство, и он открыл глаза:
― Что происходит? Ты зачем меня ударила? Ох, как болит голова, ― простонал Митя.
― Ничего, до свадьбы ― заживёт.
― До чьей свадьбы? Ты о чём?
― До твоей, конечно... Хватит болтать, умоляю, надо уходить отсюда ― в нас стреляют!
― Кто?
― Снайпер, болван! Да вставай же ты, скорее, надевай куртку, вот так, хороший мальчик... Стой у стены, нет, кому сказала ― не падай, а стой...
Так, с горем пополам, помогла ему и оделась сама. Но идти Митя пока не мог, и в этом была моя вина, ведь тогда я ещё не умела контролировать свою силу.
― Вряд ли это утешит Митю, когда он окончательно очнётся, но это всё потом. Как нам сейчас-то быть? ― рассуждала я, глядя на друга, в очередной раз сползавшего по стене на пол. ― Ходить он пока не может, на себе его не донесу, а моя чудо-сила ― пропала. Значит, будем сидеть и ждать ― надеюсь, сюда снайпер не сунется...
Так мы и сделали. Митя довольно быстро очухался, хотя чему тут удивляться? Ведь он такой же, как я ― на нём всё должно мгновенно заживать. Через час друг по несчастью уже настолько пришёл в себя, что пытался мной командовать. Мы немного поспорили, в конце концов решив, что будем выбираться отсюда на его мотоцикле, надо только дождаться темноты...
О папе даже не заговаривали ― вероятно, Митя боялся, что снова сорвусь...
А я старалась не думать, что папочка там, за стеной, молчаливый и холодный, что больше никогда не увижу его живым, не услышу любимый голос. Я понимала ― настоящее осознание потери придёт гораздо позже. Так уже было, когда не стало мамы, но тогда у меня был папа ― он помог и поддержал, а теперь рядом только Митя, и, бог знает, надолго ли...
Я надеялась, что скоро мы уедем отсюда, но не представляла, куда. Думаю, Митя тоже. Сейчас главное ― покинуть это страшное место, ещё совсем недавно казавшееся самым безопасным в мире. Уехать, бросив здесь папу? Трудно, но придётся это сделать, ведь если бы он мог, наверняка сказал:
― Беги, малышка...
Несмотря на все мои старания, мысли о папе не отпускали. Сердце отчаянно трепыхалось как крылья бьющейся о стекло бабочки, а лицо давно уже намокло от слёз:
― Надо взять себя в руки, иначе нам обоим ― конец. Представлю, что всё это сон, да-да, просто страшный сон, который рано или поздно кончится...
В это время за входной дверью послышались топот, смех и весёлые голоса, а затем хлопки, от которых я сначала вздрогнула и напряглась, но потом успокоилась ― просто кто-то открывал шампанское.
― Да это же свадьба у соседей, и как я забыла? Всю прошлую неделю местные сплетницы только её и обсуждали. Сейчас, наверное, гурьбой пойдут на улицу. Это наш шанс... ― сообразив, потрясла за плечи закрывшего глаза Митю.
― Вставай быстрее, это соседи по площадке, у них ― свадьба, с ними и выйдем, ― сказала я, и, к счастью, он сразу всё понял.
Митя крепко сжал мою ладонь, и мы выскочили за дверь. И вовремя ― свадебная толпа уже направлялась к чёрной лестнице, так как в лифт всё "общество" не влезало. Нам удалось удачно пристроиться позади шумной компании, не привлекая к себе внимания. Спускаясь по ступенькам вниз, одной рукой держалась за Митю, второй ― сжимала рюкзачок с документами и, к счастью, не потраченной стипендией, который в последнюю минуту сообразила прихватить с собой.
Мы благополучно выбрались из дома, дойдя до стоянки, где Митя помог мне сесть на показавшийся огромным мотоцикл. Я дрожала от страха, боясь с него упасть, крепко вцепившись руками в куртку друга и прижимаясь щекой к его спине. И только когда отъехали от дома, а встречный ветер, сорвав капюшон с головы, немного остудил разгорячённые волнением щёки ― меня отпустило. Я, наконец, смогла зарыдать, что-то подсказывало ― вернусь сюда не скоро, если, конечно, вернусь...
Митя уверенно вёл байк: быстро, но очень аккуратно, избегая широких проспектов и прокладывая маршрут по маленьким улочкам хорошо знакомого ему города. Мир сквозь слёзы расплывался, как в дрожащем мираже, причудливо меняя очертания привычных предметов и превращаясь в мелькающие яркие пятна людей и машин, бьющие по нервам звуки большого города и хлёсткий ветер на горящих щеках. Это повторялось снова и снова...
Я не помнила, сколько мы уже были в пути, когда байк вдруг остановился у небольшого магазинчика. Несмотря на бурные протесты и мольбы, Митя оставил меня одну, убежав внутрь. Время странным образом замедлилось, и все без исключения проходившие мимо люди казались мне подозрительными. Я натянула капюшон куртки, пряча лицо, и еле слышно считала до ста, бросая нетерпеливые взгляды на дверь магазина.
Наконец, он появился с большим пакетом в руках. Вместо того, чтобы накинуться на друга с упрёками за то, что бросил здесь одну, я вспомнила, насколько голодна ― с утра ничего не ела, а сейчас уже начинало темнеть. И когда Митя достал большой пластиковый стакан с кофе ― простила ему всё. Ещё мне достались две булочки с вареньем, самые вкусные из тех, что пробовала за свою короткую жизнь.
Митя грустно улыбнулся, наблюдая, как я жадно ем, смутив меня ещё больше.
― Навязалась я на твою голову, да? ― жалобно спросила, принимая от него очередную булку.
― Ешь и не говори глупости, малышка, ― ласково, совсем как папа, сказал он, отряхивая крошки с моей щеки. От этих слов сердце на мгновение остановилось, чтобы взорваться, отдаваясь грохотом в ушах:
― Папа, папа, папа...
Дыхание перехватило, и я чуть не подавилась, испугавшись своего ледяного тона:
― Никогда, слышишь, никогда меня так не называй! Только папа мог, больше никто...
Митя отвёл взгляд:
― Понял, не буду...
Я сразу же пожалела о том, что говорила с ним так резко. Есть расхотелось, и надкушенная булочка вернулась обратно в пакет. Друг молча убрал продукты в висевший за спиной рюкзак:
― Садись, поедем.
― Куда?
― Ко мне, надо же где-то переночевать. Отдохнём, а потом решим, что делать дальше.
― К тебе? А где это?
― Скоро увидишь, ― ответил Митя, нахмурившись.
Мы двинулись дальше. Ужасно хотелось в туалет, но я стеснялась ему об этом сказать. Однако, похоже, друг читал мои мысли ― отвёз на заправку, кивнув в сторону маленького кирпичного сооружения. Я не заставила себя упрашивать... Он заправил байк, и наше бегство в никуда продолжилось...
Погрузившись в своё горе, я больше не смотрела по сторонам. Уже совсем стемнело, когда мы въехали в небольшой подмосковный городок, так похожий на все остальные ― с современными высотными зданиями в центре и маленькими деревянными развалюхами на окраине. Мотоцикл остановился у одной из них.
Одноэтажный, неказистый на вид, давно требовавший ремонта дом, в одном из окошек которого горел неяркий свет. Я так устала и намучилась, что мне было всё равно ― лишь бы крыша над головой. В последнее время мы с папой жили в трёхкомнатной квартире почти в центре города, а к хорошему быстро привыкаешь. Я и забыла, что можно жить так ― в доме с крашеными полами и полосатыми вязаными ковриками на полу, с удобствами во дворе.
Мы завели мотоцикл за калитку, поднялись на невысокое крыльцо, и Митя позвонил в дверь. Послышался скрип защёлки и негромкое шарканье ног.
― Кто там ещё? ― прокаркал хриплый женский голос.
― Это я, Митя. Открывай, баба Катя, ― громко сказал друг и, обратившись ко мне, добавил:
― Бабуля немного глуховата, ты её не бойся, в целом, она неплохая.
― Я и не боюсь, ― ответила, изо всех сил пытаясь спрятать свой страх.
Заскрипели замки, и дверь открылась. На пороге стояла седая старушка в тёплом халате и мягких войлочных сапожках. Она исподлобья недобро посмотрела на Митю, а потом на меня:
― А это ещё кто? Не было уговора всяких... в дом приводить...
― Брось, баб Кать, это моя подруга, Ася, хорошая девушка, пусти в дом ― мы замёрзли и устали.
― Тоже мне, подруга, знаю я таких! ― проворчала старушка, но посторонилась, пропуская нас внутрь.
Я крепко вцепилась в Митину руку, и он ободряюще пожал её в ответ. Сняв куртки и сапоги в маленькой терраске, вошли на кухню.
― Ну, чего встали? Мойте руки и садитесь за стол, разносолов не обещаю, но чаю налью, ― проворчала сердитая бабуля. Она без особого гостеприимства поставила звякнувшие чашки и чайник на цветастую скатерть. На меня косилась с подозрением, и под её пронзительным взглядом я сжалась, не смея поднять глаз.
― Баб Кать, перестань запугивать Асю, ей и так пришлось несладко, а тут ещё ты волком смотришь.
Бабуля хмыкнула и, недолго погремев посудой, не вытерпела, присаживаясь с нами за стол:
― А что с ней приключилось-то, Мить? ― она обращалась только к нему, словно меня не было рядом.
И тут началось ― я чуть не подавилась чаем, челюсть падала всё ниже и ниже, пока слушала, как вдохновенно и с чувством друг-фантазёр сочинял "мою историю". Вот в ком пропадал талант, о котором и не подозревала. Да ― "враль" он оказался отличный, такое придумал, что баба Катя в конце пустила слезу и стала называть меня "деточкой". К пустому чаю на столе вдруг прибавились бутерброды, печенье и даже конфеты. И всё для бедняжки...
Оказывается, у меня была нелёгкая судьба: росла без матери, отец, изверг, издевался и бил, а вскоре женился на настоящей ведьме, приведя в дом мачеху. Дальше Митя, похоже, пересказывал какой-то сериал, в котором сам выступал в качестве несчастного влюблённого, в конце концов похитившего бедную девочку на своём мотоцикле.
Прямо заслушалась. В другое время не обошлось бы без ехидных комментариев с моей стороны, но сейчас я благоразумно помалкивала. Выпив не меньше литра чая и согревшись, "сирота" начала клевать носом, рискуя заснуть прямо за столом. Заметив это, Митя пожелал расчувствовавшейся бабуле спокойной ночи и повел "похищенную подругу" в маленькую комнату, отделённую от большой тонкой перегородкой с самодельной дверью.
В комнате Мити, которую он уже давно снимал у бабы Кати, из мебели были только кровать, старая тумбочка и несколько вешалок с одеждой на прибитом к стене кронштейне. Картину довершали небольшое окошко, закрытое пёстрой занавеской, и лампочка без абажура на крашеном потолке.
Я осмотрелась вокруг слипающимися глазами:
― А где мне спать?
Митя с усмешкой указал на кровать:
― Выбирай...
― Что? Тут же одна... мы должны... да ни за что на свете...
― Ложись к стенке, ― со вздохом сказал Митя, ― но сначала давай провожу тебя во двор к "удобствам"...
Мы прогулялись, вернувшись в комнату, и я сердито проворчала:
― Отвернись...
Он покорно вышел, и, скинув старые, одолженные бабулей тапки, я прямо в одежде нырнула под толстое лоскутное одеяло, повернувшись лицом к стене. Митя выключил свет и лёг, осторожно пристроившись рядом и сохраняя между нами дистанцию. Вместо "спокойной ночи", буркнула:
― Попробуешь тронуть ― тебе не жить...
― Даже и в мыслях не было, спи уже...
Этот ответ меня устроил, и я почти мгновенно уснула.