Еще с утра появилось предчувствие удачи. Неописуемое и не объяснимое ощущение праздника. Совершенно без всякого повода, просто потому, что так должно было быть. Зайдя в пустую мастерскую, где посредине сиротливо стояла незаконченная работа художник даже рассмеялся от переполнявшей его радости. Сегодня все получится, сегодня он найдет те краски, которые снились ему по ночам! Он, наконец, сделает это! В нетерпении руки перебирали кисти, здороваясь с каждой, как со старым другом. Да что там другом, с такой нежностью он не касался даже любимой девушки.
Работа была в радость. Сердце пело, и в радостном упоение то замирало, то начинало биться с удвоенной скоростью. Каждая клеточка тела кричала-получается, получается. И руки не дрожали как обычно, хотя вчера было выпито с друзьяим-художниками ох как много. Оставались последние штрихи, после которых Картина, именно так, Картина с большой буквы, станет такой, какой была задумана изначально. Трубка давно погасла, а зажечь снова он ее просто забыл.
Ликование выплескивалось щедрыми мазками на холст. Обычные краски, смешиваясь и накладываясь, вдруг приобретали те тона, о которорых простые люди говорят-волшебство, А художники, с восторгом и завистью шепчут, что то, о вдохновении.
Творец был молод и безумно талантлив. На картине было утреннее солнце, нежное и ласковое, ослепительно белая полоска песка, яркие изумрудные кроны гордых пальм. Щедро рассыпанные точки чаек в бездонном небе. И море, с тысячами оттенков, изменчивое и вечное, умеющее быть грозным, но сейчас ленивое и доброе.
Картина светилась изнутри волшебным светом, от которого в ушах вдруг начинала звучать музыка, а губы сами собой складывались в счастливую улыбку. Приятно чувствовать себя Богом.
С замершим сердцем мастер положил на холст последний мазок и отступил на шаг, любуясь творением. Перед ним, вдруг и внезапно, предстало то, о чем он не мог и мечтать в самых смелых снах.
Мир просыпался. Не видевшие топора леса, не знавшие плуга степи....Человечество еще не успело напакостить в своей спальне....Чистый воздух и кристальная вода...День рождения цивилизации. Великий миг, длящийся тысячи лет.
Молодая жена еще спала, а он, в это раннее утро уже стоял перед своей картиной. Странно, но хотя вчера была его свадьба, он совершенно не чувствовал себя уставшим. Что с того, что гости разошлись далеко за полночь? Наоборот, тело и мысли были, как никогда, свежи. Усталость после ночи нежности даже не была усталостью, а казалось наоборот, только добавляла энергии и сил.
Слегка наклонив голову он снова и снова вглядывался в свое любимое полотно. И видел его, знакомое до последнего мазка, как в первый раз.
Пожалуй, все же краски слишком кричащие...Явно не хватает глубины....Да о чем говорить, ведь когда картина писалась, он был так молод, так самоуверен, что сейчас впору было бы посмеяться над собой прежним. Но ведь все можно поправить...Стоп! А ведь это дельная мысль!
Немедленно. Прямо сейчас!
Привычным жестом рука нашарила кисть.
Конечно, уже не было того восторга, который он, помниться, когда-то пережил. Однако появилось уверенное спокойствие, которого так не хватает молодым.
Не торопясь, с полным пониманием того, что он делает, для чего и как, художник тщательно дорабатывал свое творение. Глаз и рука-твердил себе Мастер. - Глаз и рука.
Вот что значит опыт. Наконец, картина приобрела ту глубину и значимость, котороых ей так не хватало. Вроде ничего и не поменялось, то же море, тот же пляж и те же пальмы. Разве что чуть убавлюсь света, но ведь нет света без теней. Ну и что, что краски уже не так ярки? Зато эти полутона, которых раньше не было и в помине, придали полотну солидность и значимость. Только теперь всё встало на свои места.
Китай и Египет,...Индийские храмы....Великие цивилизации. Седая мудрость и юный порыв. Человечество молодо и полно сил. Взляд его смело устремлен в будущее. Впереди простор и победы. Кажется сама вечность по плечу и с нею на ты. Тысячи лет позади, тысячи лет впереди, и нет ничего невозможного.
Ему было очень плохо. На душе скребли кошки и пошаливало сердце. Все складывалось не так....Его маленький сын болел, и врачи говорили, что это очень серьезно. Жена все чаще и чаща прикладывалась к бутылке. Да он и сам постоянно пребывал в состоянии, про которое говорят-на веселе. Водка помогала ему забывать о бедах и невзгодах. Но она же была вечной спутницей тошноты и изматывающей головной боли. Он стал сварливым и раздражительным, и старые друзья уже не заходили к нему на огонек, выкурить трубку и поговорить об искусстве. Долгие вечера он проводил один, сидя в мастерской, за задернутыми шторами, раз, за разом наполняя свой быстро пустеющий стакан. Но он оставался Мастером. Его работы ценились, и не только в кругу знатоков. Немного мрачноватые, тем не менее, интересные по композиции и очень, очень мастерски написанные они всегда находили своего ценителя.
Но вот его любимая картина, на которую он так подолгу любил глядеть, перестала ему нравиться. Его просто раздражал тот праздник души, который ему удалось оставить на полотне. Легкость мазка уже казалась легковестностью, за которую было стыдно. Настроение счастья, которое пропитывала картину, только раздражало, вызывая горькую усмешку умудренного жизнью человека.
И все-таки он долго не решался, что-либо изменять в ней. Сам для себя постоянно находя отговорки. То были срочные и денежные заказы, от которых отказаться было бы глупо, то он ждал, пока ему привезут какую то особую кисть, без которой работать невозможно. То краски, любовно подбираемые и лелеемые оказывались совершенно не годными для работы..А то пенял самому солнцу, которое светило не так и не оттуда...
Но сегодня, стиснув зубы и замерев лицом, он все-таки сделал шаг к мольберту...
Мастерство не пропьешь, как заклинание приговаривал художник, лихорадочно работая кистью. Краска ложилась все более темных тонов...Мрачность, пожалуй, не вредила картине, безоблачное когда-то небо затягивали тяжелые тучи, свинцовой тяжестью нависая над серой пеной волн. Песчаный пляж на глазах превращался в хаос камней, жирно блестящих в случайном солнечном луче. Пальмы, некогда гордые, предстали сгорбленными калеками, уже не способными поднять головы перед никогда не затихающим штормом.
О да, пожалуй, теперь картина стала воистину Картиной. Экспрессия и страсть, движение, вечная буря-наконец то ему удалось передать порыв, котрый раньше никак не хотел вмещаться в рамки холста...Законная гордость переполняла его душу, и даже неутихающая похмельная муть отступила на время, затаившись в темном закоулке, что бы не портить мгновенья триумфа.
Вот оно! То, что было в душе, перенеслось на ткань холста, запечатлелось и застыло, продолжая вечное движение.
Воистину, это вершина его творения, ну а то, что теперь в углу мастерской появилось темное пятно, что с того? Буря и порыв не бывают без туч и ветра.
Прекрасные замки, возделанные поля...Стены городов поднимающиеся все выше. Рыцари через грязь и кровь уходят в историю. Но уже жгут ведьму, и ветер уносит черный удушливый дым. И толпа, беснуясь, ревет-Огня! Больше огня!
А кузнец перед расклеенным горном кует бесконечную цепь.
Неделю назад он похоронил жену. А этот негодяй, недостойный даже называться сыном так и не появился. Конечно, с горечью подумал художник, а ведь ему ничего уже не надо кроме очередной дозы. Ну, как так случилось, что хороший домашний мальчишка превратился в изгоя? Когда это произошло? Чем же я прогневил бога, за что мне такие жестокие испытания?
Мимоходом он взглянул в зеркало, и бесстрастное холодное стекло отразило ввалившиеся щеки в недельной щетине. Заострившийся нос, лихорадочно блестящие глаза. Да, уж, красавец, ничего не скажешь-на миг к нему вернулась способность мыслить рационально. А ведь и я хорош, жестко сказал он себе. Ведь и я уже алкоголик, конченый и никчемный человечешко. Но после первого же стакана в голове осталась только обычная боль и жалость к самому себе. Не поняли его, не разглядели в нем гения. За его картинами не идут с угодливым поклоном коллекционеры и толстосумы. Директора и хозяева престижных галерей не отталкивают друг друга локтями за право выставить его полотна в своих залах.
Он остался один, никому не нужный, всеми забытый. Практически нищий, не знающий утром, что будет у него на ужин. Его дом, превратившийся в грязную берлогу давно не видал гостей. Один. Теперь уже навсегда один.
Шаркающей походкой он прошел по убогим комнатам. В дверном проеме его качнуло, и он сильно ударился об косяк. С трудом удержался от падения. С изумлением оглянулся и понял, что стоит в мастерской, пыльной и захламленной. Как он сюда попал? Он не помнил.
Подошел к зашторенному окну и сдвинул тяжелую ткань. Снова оглянулся.
Давно забытый мольберт, картина, закрытая, какой то тряпкой. И вдруг он вспомнил...
Снова, как в былые счастливые годы он стоял перед полотном. Как в первый раз растерянно смотрел на пейзаж с бурным морем и удивлялся самому себе.
Не в буре счастье, не в бездумном движении и суете, но в темноте вечера и ночи....Вот время, когда человек забывается сном, когда уходят заботы и напасти. Ночь принимает человека в свои мягкие обьятия, давая забвенье и покой. Только ночь достойна вечной благодарности.
Краски, подсохшие от времени, еще годились в работу. Разминая заскорузлые кисти, художник уже видел этот гимн ночи, который ему еще предстояло написать.
Темное, почти черное, вот что будет на холсте. Ночь и темнота. Ночное море и ночное небо, сливающиеся во тьме. Искорки звезд, как лампадки на алтаре вечности.
Еще не погасли пожары великой войны. Еще не всех павших похоронили, кого с почестями, кого с проклятьями. Половина мира лежала в руинах, и не было сил любоваться весной. А уже испытывали оружие судного дня, уже поднимались в небо тяжелые самолеты, несущие в себе огонь всей прошлой цивилизации. Смерть и кровь, обычный удел, ставший уже привычным. И пепел сожженной ведьмы обернулся пеплом Хиросимы.
Злые дети, блаженные в своем младенческом неведении, дразнили сумасшедшего. Где бы он ни появился, находился хоть один мальчишка, бросающий ему в след если не камень, то обидное слово. Нищий безумец, что с него возьмешь? Вонь давно не мытого тела заставляла прохожих шарахаться от него в сторону. Всегда один, всегда в себе.
Копна седых волос никогда не знавшая расчески и ножниц закрывала глаза, пегая борода спадала на тощую грудь. Одежда, превратившаяся в жалкое рубище. Кто поверит, что когда-то он был художником? Никчемный и бесполезный ныне. Жалкий в своем безумии.
Никто никогда не интересовался, что за сверток носит с собой старый бродяга. Кому, какое дело, какую дрянь хранит он в нем.
Только тогда, когда его никто не видел разворачивал он свое последнее богатство. Грязным пальцем, снова и снова затирал последние искорки звезд на холсте, превращая картину в сплошной черный квадрат.
Никогда не вспоминая, даже в редкие мгновенья просветления, что уже висит такой же черный квадрат в музее.
А ему просто хотелось черноты, созвучной безумной больной душе.
И смерть, черная как его творение, уже стояла у него за спиной.
Люди, проходящие музейным коридором, останавливаясь перед картиной, гадают, что же хотел сказать Мастер? Почему квадрат? Почему черный? А может быть потому останавливаются, что у каждого есть свой черный квадрат, видимый только ему, непохожий на все остальные?