Мой дед Нафтоли Шехтман, живший в Белоруссии, в городе Жлобин, до революции поставлял мясо русской армии. Он нанимал мужиков с подводами, и они перевозили закупленные им туши. Причём, если мужик, проезжая мимо церкви, не крестился - дед тут же рассчитывал его и никогда больше не нанимал. Будучи иудеем, он с уважением относился к чужой религии и понимал, что верующий, боящийся Бога мужик гораздо моральнее и надёжнее, чем тот, кто вообще ни во что не верит.
Во время Первой Мировой войны Нафтоли был на фронте, попал в плен в Австрии. Освободившись из плена, он вернулся в Жлобин, где его ждали жена и два сына, Наум и Семён. Вскоре после возвращения родилaсь дочка, но прожилa онa недолго. Девочка заболелa тифом, и вскоре Нафтоли пришлось хоронить и ребёнка, и жену, которая заразилась, ухаживая за дочерью.
Овдовев, 32-летний Нафтоли женился на моей бабушке Сарре, которой было тогда 20 лет. Выглядела она ещё моложе, и, когда один из её пасынков заболел скарлатиной, пришедший врач сказал молодой мачехе: "Девочка, не подходи так близко - ты можешь заразиться от брата!"
Сарра родила дочку, которую в честь отца Сарры, Шнеера-Залмана, назвали Шейной. Это была моя мать. Через год с небольшим - вторую дочку, которая родилась в канун Пурима, поэтому её назвали Эстер. Через пять лет родилась третья сестра, её назвали Марьясей, в честь Сарриной матери. По-русски девочек звали Соней, Фирой и Маней.
Когда Сарра вернулась с Маней из роддома и сказала, что нужно покормить малышку, старшие сёстры сказали: "Мама, дай ей хлеба с маслом - это полезно."
Вскоре Соня и Фира пошли в школу, причём Фира не могла смириться с тем, что Соня пойдёт в первый класс, а она - нет. Она так умоляла родителей, что в конце концов те сдались, и счастливая Фира, прибавив себе год, пошла в школу вместе с сестрой.
Дедушка Нафтоли после революции продолжал заниматься торговлей. В начале 20-х годов семья переехала из Жлобина в Ленинград. После отмены НЭПа торговать стало труднее, и, хотя Нафтоли удавалось обеспечить свою большую семью всем необходимым, лишнего в доме не было.
Внезапно Нафтоли арестовали. Пару дней он провёл в общей камере, на третий отвели на допрос. Следователь, крупный блондин лет 30, поговорив о трудностях, переживаемых страной и о необходимости быть патриотом, предложил сделать очень крупное пожертвование в пользу Советской власти.
- Но у меня нет таких денег, - ответил Нафтоли.
- Не обязательно деньгами. Это могут быть золото, серебро, драгоценные камни, антиквариат, другие ценности, - настаивал следователь.
- Да нет у меня никаких ценностей, на жизнь только хватает, - возмутился Нафтоли.
- Ты это брось! - следователь вдруг перешёл на ты, и взгляд его стал злым и колючим. - Столько лет нэпманом был и ничего не накопил?! Меня не обманешь! Ну, завтра будешь посговорчивей! Увести арестованного! - крикнул он конвоиру.
Тот повёл Нафтоли по полутёмному коридору, заставил встать лицом к стене, загремел ключами и вдруг втолкнул в какое-то душное помещение. Ослепнув на несколько мгновений от яркого света, Нафтоли почувствовал, что уткнулся в чью-то спину. Дверь за ним захлопнулась, он хотел подвинуться, но было очень тесно. В нос ударил кислый запах рвоты и пота.
Привыкнув к свету, Нафтоли увидел, что стоит в маленькой комнатушке, доотказа набитой людьми. Над головами горела большая, 200-ваттовая лампа без абажура, висящая на проводе.
- Что это? - спросил Нафтоли у высокого мужчины в тёмном костюме, стоявшего вплотную к нему.
- Золотой дождик! - ворчливо процедил тот.
- Какой ещё дождик? - удивился Нафтоли и испуганно глянул на говорившего.
- Не бойтесь, я не сумасшедший, - криво усмехнулся тот, правильно поняв реакцию Нафтоли. - Хотя тут впору и свихнуться. Я ведь здесь уже третьи сутки. Стыдно сказать, мочу собственную пил, чтобы не упасть от жажды. Два раза вызывали на допрос, требовали, чтобы я отдал им "добровольно" всё, что заработал. А "золотым дождиком" люди всё это называют, потому что эти хотят, чтобы на них дождь из золота посыпался. Раньше приходили и обыскивали, но не все ведь дома имущество держат, так они теперь мучают тех, у кого может что-то быть. Говорят, и женская камера такая же есть. Представляете? И там тоже не выпускают, пока не подпишешь дарственную.
- А если у меня в самом деле ничего нет? - спросил Нафтоли.
- Этим мерзавцам не объяснишь, - вздохнул собеседник. - Они ничему не верят. Меня уже два раза на допросы вызывали. Следователь эдак вежливо улыбается, спрашивает, надумал ли дарить своё богатство Советской власти, наливает в стакан воду, кажется, вот-вот протянет тебе. А как только откажешься - пить не даёт и тут же обратно, в эту душегубку.
Он хотел что-то добавить, но тут из глубины камеры кто-то закричал:
- Стучите в дверь! Плохо человеку! Сознание потерял!
Нафтоли с соседом забарабанили в дверь. Из-за тесноты стучать было трудно, но всё же через пару минут раздался скрежет и окошко в двери приоткрылoсь.
- В чём дело? - сердито спросил тюремщик.
- Помиpает человек! - закричал кто-то.
- Ладно, выталкивайте, - пробурчал конвоир и открыл дверь. - Из камеры не выходить! - рявкнул он на Нафтоли, попытавшегося подвинуться и освободить проход. - Петров, Иванченко! - крикнул он куда-то в сторону.
С большим трудом, кряхтя и обливаясь потом, обитатели камеры вытолкнули наружу невысокого мужчину лет 60 с бородкой клинышком на бледном лице c закрытыми глазами. Двое конвоиров, подошедших на окрик первого, подхватили его за локти и потащили. Дверь снова захлопнулась.
- Что с ним? - поинтересовался чей-то густой бас.
- За сердце держался, - ответил молодой тенорок где-то справа. - Всё волновался, как жена больная одна дома справится.
- О жене беспокоился, а как бы сам не умер, - проворчал обладатель баса.
Никто не ответил, и в душной, вонючей камере повисла какая-то безысходность...
Тем временем Сарра, увидев, что муж не возвращается, забила тревогу. В Управлении НКВД ей ответили кратко: "Разбираются". Понимая, что ничего хорошего это не означает, она кинулась к Яше, младшему брату первой, покойной жены Нафтоли. После революции Яша, поверивший, как и большинство молодёжи того времени, в идеалы новой власти, служил в ЧК. В 1920 году его начальника внезапно арестовали, а Яшу послали переписать его имущество, особенно продукты, для последующей конфискации. Когда Яша пришёл к жене бывшего начальника, у него сжалось сердце от вида похудевшей от горя женщины и испуганных ребятишек.
- Конфискация будет не раньше, чем послезавтра, - сказал он. - Вот этот мешок муки у тебя открыт, я не буду писать, что он почти полный, запишу "больше половины". А ты сегодня-завтра напеки побольше. И этот шмат сала я записывать не буду, только съешьте его за эти два дня.
В голодном 1920 году полмешка муки и шмат сала были настоящим богатством, и женщина, думавшая, что сейчас у неё всё отнимут и будет нечем кормить детей, смотрела на Яшу как на святого, понимая, что, спасая её и детей от голода, он рискует не только карьерой, но и свободой.
Через два дня начальника освободили и восстановили в прежней должности, сказав, что произошло недоразумение. Он очень высоко оценил Яшин поступок и сожалел, когда Яша вскоре ушёл из ЧК.
К этому начальнику и пошёл Яша просить за Нафтоли, захватив бутылку водки. Начальник к этому времени занимал ещё более высокий пост в "органах", но добро помнил. Вскоре измученный Нафтоли был дома. Перед освобождением его заставили подписать документ о неразглашении того, что с ним произошло в стенах НКВД и о том, что с ним там хорошо обращались.
В 1940 году Соня и Фира закончили школу. Соня поступила в Педиатрический институт, Фира - в Институт иностранных языков, на немецкое отделение. К этому времени и Наум, и Семён были женаты и жили отдельно. У Наума подрастал сын Валя, у Семёна - дочка Софа. Оба ребёнка родились в 1936 году.
Нафтоли и Сарра с тремя дочками жили в центре Ленинграда, на углу Столярного переулка и Казначейской улицы. Двенадцатилетняя Маня часто играла во дворе со своей лучшей подружкой, Раей Кавалерчик. Рая была старше Мани на год, её мать умерла от лёгочного туберкулёза, и Рая жила с отцом, тёткой и двоюродным братом в этом же угловом доме. Дом был небольшой, и практически все знали друг друга. Во дворе было подвальное помещение с решёткой на окне, там жила Мария Даниловна, маленькая седая полная женщина лет 60. Когда ей предложили в порядке улучшения перебраться в коммунальную квартиру в том же доме, она отказалась и продолжала жить в подвале.
Обычно Маня и Рая старались играть подальше от окна Марии Даниловны - они помнили, как Аркашка Кузнецов шумел рядом с окном, а кончилось тем, что Мария Даниловна вызвала милицию, сказав, что ей мешают жить. Но, случайно оказавшись рядом с окном, они услышали оттуда негромкое постукивание. Незадолго до этого вышел кинофильм "Граница на замке", и девочки решили, что стук - это азбука Морзе, a Мария Даниловна - шпионка, и договорились следить за ней. Они заметили, что иногда к Марии Даниловне приходили двое мужчин, одетых в дорогие тёмные костюмы. Других посетителей не было. Даже когда кто-то приходил за ключом от чердака, который хранился у Марии Даниловны, она никого не впускала внутрь, просила подождать и выносила ключ.
Стоял март, снег сошёл, и солнце грело уже по-весеннему. Соня вышла во двор вынести мусор и вдруг увидела Маню и Раю у окна Марии Даниловны.
- Что вы тут делаете? - удивилась она.
- Тихо! Мы слушаем азбуку Морзе! Она, наверное, шпионка! Мы уже несколько месяцев за ней следим! - возбуждённо зашептали девочки.
Соня молча пожала плечами и ушла домой. Вечером, когда Маня вернулась, дверь ей открыл отец.
- Ну что, шпионку поймали? - насмешливо спросил он.
Маня покраснела и прошла в комнату. Тем не менее, слежка продолжалась до самых летних каникул.
В июнe 1941 года Маня, окончив пятый класс, поехала отдыхать в Белоруссию, в местечко Шатилки недалеко от Жлобина. Фира и Соня должны были приехать туда позже, а 13-летняя Маня отправилась с тётей Этой, двоюродной сестрой Сарры. В 1941 году Эте уже перевалило за 60, у неё было два взрослых сына, Мотл и Абраша. Старший, Мотл, был женат, имел двух дочек. Софе было 3 года, а Люба родилась меньше года назад. 30-летний Абраша был не женат.
Несмотря на большую разницу в возрасте, сёстры были очень дружны, и Сарра с радостью отправила Маню с Этой, хотя Нафтоли был против поездки, утверждая, что может начаться война.
- Вечно ты всего боишься, - отмахнулась Сарра. - Там такие чудесные места - лесисто, река Березина, свежий воздух! Маня окончила учебный год на отлично, пусть отдохнёт.
В середине июня Эта и Маня, сделав пересадку в Жлобине, приехали в Шатилки, а через несколько дней Эта решила навестить свою мать, жившую в городке Паричи. Ходу туда было несколько часов по реке Березине, и Маня с удовольствием смотрела в круглый иллюминатор на живописные берега. В Паричах Маня познакомилась с родственницами Эты - её 90-летней матерью и горбатой сестрой, оказавшейся очень умной и доброй женщиной.
Время в Паричах пролетело быстро, и вечером 21 июня Эта и Маня стояли на причале, ожидая парохода, чтобы вернуться в Шатилки. Он почему-то задержался, и вместо восьми вечера пришёл только в два часа ночи. Маня снова смотрела в иллюминатор. Берег в темноте виден не был, но ей нравилось смотреть на воду, освещённую огнями парохода. Вдруг она увидела сильные всплески совсем недалеко, и небольшой пароходик стало болтать из стороны в сторону. Пассажиры перепугались, женщина в платке закричала.
- Не волнуйтесь, товарищи, - услышала Маня мужской уверенный голос и, повернувшись, увидела капитана в кителе и белой фуражке. - Это манёвры.
Все успокоились, но пароход ещё долго швыряло из стороны в сторону.
К утру путешественницы были дома, в Шатилках. Тётя Эта пошла на базар, купила землянику, посыпала сахаром и усадила Маню завтракать. Сидя за столом, Маня заметила, что дверь всё время открывается, входят какие-то люди, шепчутся с тётей Этой и уходят.
- Что случилось, тётя Эта? - спросила она, доев землянику.
- Война, Манечка! - вздохнула тётя Эта. - Говорят, не надо возвращаться в Ленинград. Война, наверное, скоро закончится, а по дороге могут разбомбить.
- Так это были не манёвры! Рядом с нашим пароходом падали настоящие бомбы! - воскликнула Маня.
- Да, бомбы. Ты посиди, а я пойду, дам телеграмму в Ленинград.
Однако телеграф не работал, связи не было. Поняв, что дело нешуточное, Эта и Маня, захватив только самое необходимое, поехали в Жлобин, чтобы пересесть на ленинградский поезд. Там они убедились, что все те, кто советовал остаться и переждать, тоже склонились к отъезду. Жлобинский вокзал был запружён толпами народа, но поездов не было. Здесь они встретили жену Наума Дусю с сыном Валей и Беллу, жену Семёна, с дочкой Софой. Билетов не было, тем не менее Маня на всякий случай встала в длинную очередь в кассу.
Наконец объявили, что должен прийти поезд на Ленинград. Касса открылась и начала продавать билеты. Мане удалось взять два билета, она выбралась из толпы, окружающей кассу и подошла к скамейке, где её ждала тётя Эта, а также Дуся и Белла с детьми.
- Поехали с нами, Маня, - сказала Дуся, взяв у Мани билеты и протягивая один из них Белле.
- А как же тётя Эта? - спросила Маня.
- Не волнуйся, Эта местная, она не пропадёт!
- Нет, тётю Эту я не оставлю!
В это время подошёл поезд, и вся огромная толпа рванулась к нему. Те, кому удалось достать билеты, проталкивались к дверям, многие лезли в окна и забирались на крышу. Когда переполненный поезд отошёл, многие, в том числе Эта и Маня, остались на перроне.
Стемнело, но свет не зажигали, соблюдая светомаскировку. Поездов больше не было. Знакомая Эты привела свою внучку Бебу и попросила довезти её до Ленинграда. У Бебы с собой был гамак и живой петух. Эта покормила Маню и Бебу и пошла добыть ещё еды.
В это время объявили, что должен прийти поезд на Москву. К Мане подошла знакомая москвичка с двумя детьми.
- Поедем с нами, Манечка, - предложила она. - Я довезу тебя до Москвы, а там уже доберёшься.
- Я без тёти Эты не поеду!
Мане расстроилась, ведь из-за того, что тётя Эта отошла, они не смогли уехать московским поездом. Значительно позже она узнала, что этот поезд по каким-то причинам задержали в дороге, вернули в Жлобин, и все пассажиры попали в гетто и погибли.
А пока, вскоре после ухода московского поезда, началась сильная бомбёжка. Земля содрогалась, все стёкла в вокзале вылетели, от взрывов было светло, как днём. Наконец бомбёжка закончилась, а через некоторое время появилась Эта.
- Тётя Эта, где вы ходите?! - бросилась к ней перепуганная Маня. - Тут так бомбили!
- Что ж поделаешь, детка! - вздохнула та.
В темноте с запада потянулись толпы беженцев с котомками и узлами. Часов не было, и ночь казалась нескончаемой.
Наконец в темноте пришёл поезд. Людей на вокзале к этому времени осталось уже немного. Маня подхватила чемодан, Эта взяла за руку Бебу, сжимающую подмышкой петуха, и они подошли к поезду. Ступеньки были очень высокие. Маня подтянулась и залезла на площадку. Эта и Беба передали ей чемодан и петуха, Беба подтянулась и тоже залезла. Тётя Эта подтянуться не могла, но, к счастью её помогли втащить в вагон. В это время в тамбур вышел проводник.
- Билеты! - грозно потребовал он.
- Какие билеты?! - возмутилась Эта.
- Без билетов не пущу! - рявкнул проводник и хотел вытолкнуть их на перрон.
На шум в тамбур вышел военный. Маня не разбиралась в знаках различия, но по его выправке и властным манерам поняла, что он явно не низкого звания.
- Экий ты, право! - удивлённо произнёс он. - Откуда же у них сейчас билеты? - И, внезапно сменив тон, отрывисто приказал: "Пустить!"
Поезд двигался медленно, часто бомбили. Особенно сильная бомбёжка была под Витебском. Всем сказали лечь на пол. Когда бомбёжка закончилась, выяснилось, что один из передних вагонов разбомбили, все люди в нём погибли. Поезд долго стоял, пока расчищали рельсы и подтягивали уцелевшие вагоны.
28 июня, наконец, приехали в Ленинград. Родители уже не знали, увидят ли Маню. Нафтоли очень сердился на невесток, оставивших ребёнка в Жлобине на вокзале, а Сарра только плакала, обнимая дочку.
Тем временем началась эвакуация. Детей эвакуировали первыми, и 5 июля Маня снова расставалась со своей семьёй. Ей собрали чемодан, обвязали верёвкой - путь предстоит долгий, замки могут сломаться.
- Ты не очень похожа на еврейку, - напутствовал дочку Нафтоли. - Если, не дай Бог, попадёте к немцам - говори, что ты русская.
Вместе с Маней эвакуировалась старшая внучка тёти Эты, трёхлетняя Софа, и Маня, которая всегда была самой младшей в семье, вдруг поняла, что она старшая и отвечает за ребёнка. Манина подружка Рая тоже пришла на место сбора, но в последний момент появился её отец и увёл Раю домой.
- Зачем вы отправили Маню? - спросила Мария Даниловна через несколько дней, встретив во дворе Сарру. - Позавчера под Ярославлем бомбили железную дорогу.
Сарра очень удивилась - ведь ни радио, ни газеты не сообщали об этой бомбёжке.
Семёна призвали в народное ополчение. Некоторое время он находился на казарменном положении, но мог приходить домой, к жене и дочке. Затем его отправили на фронт, который находился очень близко от Ленинграда - на Невской Дубровке. Наум, работавший на военном заводе, получил бронь.
В начале сентября немцы окружили Ленинград. Началась блокада.
Почти сразу возникли проблемы с продуктами. Армейские части и моряки Балтийского флота оказались отрезанными от своих источников снабжения, к тому же в городе скопилось большое число беженцев из Прибалтики, Карелии и Пскова, пытавшихся эвакуироваться на восток через Ленинград. Немцам удалось разбомбить Бадаевские продуктовые склады. В городе ввели карточную систему распределения продуктов. Служащие получали меньше еды, чем рабочие, иждивенцы - ещё меньше.
Соня, Фира и их родители быстро привыкли и к постоянному чувству голода, и к частым бомбёжкам. Тем не менее, сёстры продолжали учиться в институтах, совмещая учёбу с дежурствами на крыше. В случае попадания на дом зажигательной бомбы её следовало потушить или сбросить с крыши. Сидя на крыше, Соня, которой ещё не исполнилось 19 лет, учила физику. В подвале дома было оборудовано бомбоубежище, и жильцы спускались туда по сигналу воздушной тревоги. Зачастую бомбёжка начиналась вечером, а заканчивалась поздней ночью.
- Завтра, небось, опять не выспимся, - ворчала соседка с третьего этажа, поднимаясь из подвала в половине второго ночи. Во дворе, в связи со светомаскировкой, была полная темнота, и все разбредались на ощупь.
- Нет, завтра бомбить не будут, - вдруг отозвалась Мария Даниловна, оказавшаяся рядом.
Назавтра и в самом деле не бомбили, и Соня невольно вспомнила, как Маня и Рая подозревали, что Мария Даниловна - шпионка.
- Да нет, настоящая шпионка не стала бы так выдавать себя, - подумала она.
Однако, Мария Даниловна ещё несколько раз уверенно и точно предсказала воздушные налёты, и хромой Меер Гольдин, ветеран Первой Мировой войны, потерявший в боях ногу, сказал, что дело нечисто и пошёл в милицию. К Марии Даниловне пришли с обыском и нашли у неё сигнальные ракеты, а также... радиопередатчик с ключом Морзе, звук которого, очевидно, слышали Маня и Рая, следя за Марией Даниловной.
Тем временем Соня, доучив на крыше, успешно сдала физику. Наступила зима. К бомбёжкам привыкли, и не всегда бежали в бомбоубежище при звуке сирены, означавшей воздушный налёт.
25 декабря, ночью, Соня проснулась с ощущением тревоги. От наружной стены дуло холодом. Ещё сонная, она протянула руку за одеждой, но стула с одеждой не было. Привстав, она увидела, что и стены нет. Фира тоже проснулась и испуганно оглядывала полуразрушенную комнату. Набросив пальто на ночную рубашку, Соня вскочила с кровати и побежала через кухню в комнату родителей.
- А у нас дверь перекосило, не можем открыть, - услышала она голос отца. - Возьми в кухне за шкафчиком топор и приподними дверь.
Через несколько минут дверь была открыта и родители обнимали Соню и подошедшую Фиру.
Семью переселили в другой дом неподалёку, где они прожили до февраля 1942 года. 19 февраля их отправили в эвакуацию по знаменитой "Дороге Жизни" - по льду Ладожского озера.
До Ладоги ехали на поезде, потом, в темноте, пересели в грузовики. Не успели далеко отъехать, как началась бомбёжка. Грузовики остановились, все залезли под машины.
Бомбы падали близко, и, случись это на земле - скорее всего, все бы погибли. Но, поскольку вместо земли был толстый лёд, покрывавший озеро - машины и людей только обдавало дождём из ледяной воды вперемежку с кусками льда. Наконец бомбёжка закончилась, все снова забрались в кузова грузовиков и пoехали.
Ехали долго. Время от времени сквозь шум мотора слышалось предательское потрескивание льда под колёсами, и все испуганно вздрагивали. Внезапно шофёр резко повернул влево, и машина объехала большую полынью, дымившуюся паром, из которой выглядывал только край борта быстро уходившего под лёд грузовика. Было ясно, что у истощённых людей, оказавшихся вдруг в ледяной воде в тяжёлой зимней одежде, не было ни малейшего шанса выжить.
Наконец, когда уже начало светать, колонна грузовиков с блокадниками выехала на берег озера. Сразу стало повеселее. Вскоре машины остановилась перед длинным строением, служившим эвакопунктом. Там всех усадили за столы и дали каждому по небольшой мисочке картофельного супа и по куску хлеба.
- Никогда в жизни не ела такого вкусного супа! - пробормотала Соня, обтирая быстро опустевшую мисочку остатком хлеба. Фира только кивнула в ответ, направляя в рот последнюю ложку.
- А можно добавку? - спросила Соня.
- Нельзя, милая, - ответила раздатчица. - Вы долго голодали, если сразу много съесть - умереть можете.
Вскоре Фира, Соня и их родители были в поезде, направлявшемся на юго-восток.
Впереди была долгая эвакуация; тяжёлая работа; похоронка, сухо сообщившая, что Семён Шехтман пал смертью храбрых; болезнь и смерть Нафтоли... Но сейчас, зимой 1942 года, они почувствовали, что жизнь продолжается и были благодарны судьбе, позволившей им вырваться из блокадного кольца.