Розалия Степановна считала, что в тридцать лет быть не замужем - неприлично. Поэтому всех великовозрастных холостячек она презирала как развратных девиц. Что, однако, не мешало ей недолюбливать и молодых семейных барышень, именуемых ею сопливыми выскочками. О том, что сама Розалия Степановна толком умудрилась выйти замуж за военного в отставке только в сорок два года и вскоре благополучно овдоветь, она предпочитала умалчивать. А о том, что в девятнадцать лет имела опыт беременности от однокурсника, который спешно перевелся в другой город - уж тем более. Правда, был там еще один невнятный брак, целиком и полностью оправдывающий другое значение этого казенного термина. От него осталось лишь сводящее скулы раздражение. В то время как от промелькнувшего в закатных лучах зрелой молодости последнего мужа - статус убитой горем вдовы полковника. Хотелось бы большего, разумеется, но вполне приличную дачу, квартиру и прочее имущество растащили дети и внуки от предыдущей, нелюбимой и некрасивой, жены. Как ни прискорбно сознавать, но самый значительный вклад в жизнь Розалии Степановны внес ничтожный трус из параллельной группы. Ныне двадцативосьмилетний оболтус носил фамилию и отчество матери и, чтобы сделать ей приятное, верил, что его отец погиб в автокатастрофе.
Воспитанный бабушкой, Рома Соколовский питал к Розалии Степановне условно-сыновние чувства и предпочитал по возможности ночевать у подруг. Долговязый, немного неуклюжий молодой человек пользовался известным спросом у одиноких женщин "за тридцать пять". Он охотно обменивал их заботу на свой юношеский пыл, помогал забивать гвозди, иногда забирал детей из детского сада и нутром чуял момент, когда следует ретироваться.
Розалия Степановна пыталась быть с сыном строгой, но справедливой. В железной груди бились и копошились противоречивые эмоции: вина за то, что ребенок родился нежеланным, досада оттого, что он в большой степени помешал ей устроить дальнейшую личную жизнь, давно похороненная, но ничем не скомпенсированная обида на сбежавшего отца мальчика, ответственность за счастье и будущее непутевого отпрыска и, в конце концов, банальный инстинкт материнской любви. Свое чадо Розалия Степановна до сих пор величала не иначе как "Ромашечка" (цветочная тема, вообще, была их семейным проклятием). Рома воспринимал потоки материнского обожания с мужеством, достойным самых высоких похвал. Так же стоически он переносил и приступы воспитательной агрессии, регулярно и без видимых внешних причин вспыхивающие в мозгу Розалии Степановны. Жизнь научила Соколовского вежливо улыбаться, ни с кем не спорить и всегда поступать по-своему. Не одно поколение педагогов и работодателей обломало зубы, пытаясь скушать ясноглазого Ромашечку. В любой ситуации он оставался непробиваем. Многие были уверены, что Рома Соколовский просто туповат. Искрометным умом он, конечно, не обладал, но хитрости и житейской мудрости ему хватало, чтобы использовать такой неприглядный имидж себе во благо.
Привыкший купаться в душевном комфорте Рома, наверное, удивился бы, узнав, что сотрудницы Розалии Степановны его хором заочно жалеют. Работать с ней было чрезвычайно сложно, утешало одно: работать - не жить. Единственный из известных родственников Розалии Степановны - ее бедный сыночек - вызывал искреннее сочувствие и наделялся недюжинным терпением. То, что никто из мужей не вытерпел, брызжущую ядом общественность не удивляло. Короче говоря, подчиненные считали Розалию Степановну отъявленной стервой, что, в общем-то, было недалеко от истины. Она отвечала им брезгливым высокомерием, вполне, по ее мнению, соответствующим разнице в возрасте и социально-административном статусе. Девчонки в отделе за глаза называли свое непосредственное начальство Розамундой, в глаза же ей предпочитали не смотреть и ограничивали коммуникации сугубо производственными вопросами.
Розалия Степановна не очень-то страдала от недостатка общения с коллегами. Цифры были ее лучшими подружками. Загогулина из плохо прокрашенной седины, бирюзовые тени, неизменные с эпохи палеозоя, представительный бюст, обтянутый пиджаком оттенка формы мальчика-гимназиста, надменно-порицающее выражение лица рождали ассоциацию с бывшим номенклатурным работником или завучем. Впрочем, доведенные до автоматизма упражнения в бухгалтерии вполне вписывались в этот ряд и ничего иного и не требовали. Итак, на момент повествования, Розалия Степановна являла собой образчик женщины почтенных лет средней тяжести судьбы и служила антипримером для окружающей молодежи. И хотя многие не отказались бы от должности (и главное - зарплаты) начальника отдела, но стать "такой, как Розамунда", разумеется, не мечтал никто. Тьфу-тьфу-тьфу, боже упаси.
ДЕВОЧКИ
Оленька была чьей-то родственницей. В отдел ее без единого писка взяли сразу после окончания института. Видимо, ректору учебного заведения она тоже была не чужая: уж больно подозрительной пустотой светились ее огромные серые глаза. Несмотря на то что Оленька была девочкой аккуратной и почти маниакально исполнительной, толку от этих полезных качеств выходило немного. Она с трудом складывала двузначные числа, путалась в кнопках калькулятора, а предметы техники покрупнее внушали ей просто священный ужас. Розалия Степановна могла по праву гордиться тем, что научила Оленьку делать ксерокопии. Но, похоже, это был их общий потолок. Предел способности к обучению у Оленьки и вершина педагогического таланта ее суровой начальницы. Но даже та понимала, что суровость и принципиальность в данном случае лучше держать при себе. Мало ли для каких целей пригодятся всемогущие родственники? И поскольку избавиться от Оленьки не представлялось возможным, то приходилось изобретать способы ее применения. Иными словами, посылать с бумажками из кабинета в кабинет.
Еще имелась Катя Бондаренко. Девушка, приятная во всех отношениях. Неглупая, образованная, морально-устойчивая. Как вышла замуж в двадцать один год ("выскочила" в терминологии Розалии Степановны), так до сих пор там и пребывала. Пекла пирожки, воспитывала детей. То есть прохлаждалась во втором подряд декретном отпуске. Следовательно, никакой пользы обществу как член трудового коллектива не приносила. Оленьку, по идее, для того и брали, чтобы восполнить этот пробел. Но идея так идеей и осталась. А работать все равно кому-то было надо. Не Розалии же Степановне - не царское занятие. Поэтому весь груз текущей ответственности лег на плечи двух несчастных "золушек".
Саша Матвеева, девчушка-хохотушка, собачница-кошатница, служила вечным козлом отпущения. В ее адрес Розалия Степановна позволяла себе посылать наиболее красочные проклятия. Поводы, разумеется, находились. В силу подвижности темперамента Саша частенько допускала нелепые ошибки. Но масштаб наказания, по ее мнению, никогда не соизмерялся с размером оплошности. Поэтому для и без того подверженной колебаниям настроения Саши общение с начальством нередко заканчивалось выбеганием из комнаты по уши в слезах.
Одно время Матвеева ходила в невестах мальчика из хорошей армянской семьи, но, видимо, семья решила, что для Саши она слишком хороша. А может, молодые люди и сами разбежались. Факт в том, что каурый "мерседес" больше не маячил под окнами в ожидании окончания рабочего дня. А Саша Матвеева, как ни в чем не бывало, продолжала так же циклически рыдать и хохотать и делать ошибки по невнимательности. Ошибки, которые приходилось исправлять, пожалуй, самому ценному, а потому, наверное, вызывающему самую лютую ненависть Розалии Степановны, сотруднику.
ЛИЛЯ
При виде Лили у Розалии Степановны непроизвольно скрежетали зубы. Но обычно она сдерживалась и не кричала на нее, как на Сашу. Во-первых, Лиля могла и ответить, а, во-вторых, она, действительно, была самой толковой, и работа держалась исключительно на ней. С другой стороны, как чересчур сообразительный подчиненный Лиля таила в себе определенную опасность. Однако несмотря на слабую, но все же вероятность быть подсиженной более молодой и прыткой особой, неприязнью Розалии Степановны к Лиле руководило отнюдь не карьерное соперничество, а какое-то глубоко личное чувство. Розалия Степановна считала Лилю хамкой, Лиля же была уверена, что Розамунда просто ей завидует. Как может завидовать уже окончательно несчастливая женщина женщине пока еще несчастливой, но у которой в перспективе счастье все-таки возможно.
Дело в том, что Лиля относилась как раз к категории незамужних девушек слегка после тридцати. Нельзя сказать, что такое положение ее саму абсолютно устраивало, но и в нем, безусловно, имелось огромное количество плюсов. Замуж ради "замужа" Лиля никогда не стремилась. Печь пирожки, как Катя Бондаренко, казалось ей верхом мещанского убожества. А вставать в пять утра, как та же Катя, чтобы заготовить мужу на смену бутерброды - невероятным гражданским подвигом. Встретить "настоящего мужчину" и слиться с ним в интеллектуально-эротическом экстазе с промежуточным финишем под Мендельсона, разумеется, хотелось. Но то ли такой еще просто не успел встретиться, то ли запрос был из разряда фантастических. В любом случае Лиля особо не переживала и пользовалась своей свободой на полную катушку.
Хотя до развратной и бесстыжей девки в истинном значении этих слов ей, конечно, было далеко. Просто в отсутствие постоянного партнера Лиля была вынуждена обходиться временными. Однако и это удавалось нечасто. Ее случайные связи были, действительно, случайны. Иногда она могла целый месяц, а то и два, проводить вечера в обнимку с телевизором, что не лучшим образом сказывалось на самочувствии и манере общения с окружающими. В такие дни Саше Матвеевой перепадало не только от Розалии Степановны, но и от Лили. И даже Оленька, которую по негласному закону трогать было запрещено, получала свою порцию колкостей. А какие шли битвы с Розамундой! Настоящая холодная война. Не иначе как клетками своей квадратной задницы Розалия Степановна чувствовала неладное, и место тихой зависти (если таковая, в самом деле, присутствовала) занимало вопиющее злорадство. Начальница переходила на подчеркнуто вежливый, снисходительный тон, что просто выводило Лилю из себя. И пока масса раздражения не достигала критической точки, приходилось принимать единственное безотказное лекарство. "Мужика, срочно мужика!" - думала Лиля, покусывая костяшки пальцев. И какой-никакой мужик обязательно находился.
Практически все Лилины интрижки развивались по одному сценарию. Быстрое знакомство, не исключающее постель, две-три встречи с перерывами от дня до недели. А потом ей становилось скучно, и история заканчивалась. Хотя, надо сказать, что и кавалеры обычно не настаивали на продолжении отношений. Но Лиля предпочитала думать, что это она, циничная и беспечная, сама всех бросает, и без лишних сантиментов отправлялась в поход за новой жертвой. И откуда ей было знать, что в один злосчастный вечер поиски приключений приведут в ее дом не кого иного, как Рому Соколовского, сына Розалии Степановны?
А случилось это так. Лиля находилась как раз в той фазе, когда последний "близкий друг" был у нее не настолько давно, чтобы биться головой о стену, но настолько, чтобы начинать слегка беспокоиться о возможности следующего. Поэтому предложение подруги сходить подрыгаться в ночной клуб Лиля восприняла с особым энтузиазмом.
Контингент дискотеки оказался сугубо постподростковым. Но Лиля не очень расстроилась, так как никогда всерьез не считала, что в подобных заведениях можно устроить личную жизнь. Вот выпустить пар и сублимироваться в припадочных движениях - это да, безусловно.
Выпив по коктейлю, подруги смешались с толпой. Примерно через час Лиля обнаружила, что Аньки рядом нет. Попытки ее отыскать успехом не увенчались. Лиля заглянула в туалет - тоже пусто. Потанцевала еще чуть-чуть. Но настроение резко упало. Лиля поняла, что двигаться больше не хочет, присела за барную стойку и неожиданно быстро напилась. Барабанные перепонки трещали, глаза резало от дыма и цвето-световых мельканий. В общем, вечер был окончательно испорчен, и Лиля решила ехать домой. Она достала телефон и набрала Аньку. Разумеется, та трубку не брала. "Ладно, сама виновата", - подумала Лиля, слезая со стула.
И тут она обнаружила, что идти не может. Лиля громко выругалась и кое-как, по стеночке, поползла к гардеробу. Чудом умудрилась откопать в сумочке номерок. При этом что-то роняла, поднимала, падала и поднималась сама. Наконец получила пальто и в ужасе застыла перед показавшейся ей в тот момент бесконечной лестницей, ведущей из полуподвала клуба на волю.
"Анька, убью завтра", - мысленно пообещала Лиля и, зажмурившись, пошла вверх. Буквально через пару шагов она почувствовала, что теряет равновесие, и что кто-то поддерживает ее сзади, не давая свалиться со ступеней.
- Девушка-девушка, аккуратней! - услышала Лиля голос своего спасителя.
- Молодой человек, проводите меня пожалуйста, - так четко, как это было возможно в ее состоянии, выговорила она.
Лица собеседника Лиля не видела - своей макушкой она едва доставала ему до подмышки, а задрать голову не рискнула - хватит уже на сегодня эквилибристических упражнений.
На морозе Лиля мгновенно протрезвела и уже собиралась поблагодарить, извиниться и откланяться, но молодой человек был столь любезен, что поймал для нее такси.
- Куда едем? - спросил он, открывая дверцу машины.
Лиля назвала адрес и упала на заднее сиденье. Молодой человек расположился рядом с водителем впереди. "Э, - хотела было воскликнуть Лиля, - куда?" Но в такси ее опять сморило, и она поленилась вербализовать свой протест внешне.
Когда они подъехали к дому, молодой человек был столь любезен, что расплатился с таксистом (Лиля не знала, что после этого жеста в кармане у Ромы осталось десять рублей), а потом его любезность распространилась и на то, что он вызвался проводить девушку до двери и даже помог попасть ключом в замочную скважину.
Продрав утром глаза, Лиля увидела следующую картину. В центре комнаты, прямо напротив дивана, скрестив ноги, на стуле сидел какой-то человек и легким движением пятки раскачивался, словно в кресле-качалке. Он был в джинсах и свитере, но без носков, и Лиля с удивлением наблюдала, как на кончиках его босых пальцев в такт движениям стула болтаются ее тапочки с розовыми помпонами.
Первой реакцией было хрипло прошептать: "Ты кто?" То есть смутить противника предположением, что он грубо воспользовался беззащитностью ослабленной алкоголем девушки. И немедленно выставить его за дверь.
На самом же деле, Лиля была не настолько пьяна, чтобы впасть в амнезию. Она прекрасно помнила все, что произошло накануне. Буквально в деталях. Помнила, как "подцепила" (Лиля не любила это слово, но в данной ситуации иного было и не подобрать) молодого человека в клубе, как поехала с ним домой на такси (старая "волга" серого цвета), как из вежливости предложила кофе, надеясь, что молодой человек (который представился Романом - это Лиля тоже помнила точно) из той же вежливости откажется, но тот не отказался, а вызвался сам его сварить. И как они практически молча пили на кухне кофе. И как потом переместились в комнату, чтобы заняться любовью. И как она хладнокровно предложила воспользоваться презервативом, и что у молодого человека сей предмет оказался в заднем кармане брюк (Лиля это оценила, хотя у нее и самой всегда "с собою было"). Да-да, она все прекрасно помнила. Разумеется, будь Лиля совершенно трезва, так далеко бы у них не зашло. Но особого стыда она не испытывала. Лиля вообще редко жалела о содеянном. Ведь если исключить из ее интимной биографии эпизоды, которыми вряд ли стоит гордиться, то, пожалуй, останется чистый "пшик".
Поэтому, глядя на раскачивающегося напротив нее Рому, Лиля думала отнюдь не: "Боже, что я наделала?!" Она думала: "Как бы стул не сломал". И хотела, чтобы ее просто оставили в покое. Она лежала, тупо уставившись на своего нового знакомого, и даже не представляла - что сказать. Притвориться, что ничего не помнишь - конечно, вариант. Но, с другой стороны, это выставило бы Лилю совершенной алкоголичкой. В общем, она запуталась, да и мозги после вчерашнего еще не успели собраться в кучку. И Лиля избрала единственную возможную в этой сложной ситуации тактику - выжидательную.
Рома себя долго ждать не заставил.
- Ты не видела мои носки? - как ни в чем не бывало поинтересовался он и часто-часто заморгал своими голубыми глазками.
Лиля приподняла свисший до пола край одеяла, обнажив два темных комочка, съежившихся в поддиванной щели.
- О! - воскликнул Рома и бросился их подбирать, при этом чуть не столкнувшись с продолжавшей лежать в той же позе Лилей лбами. Она лишь поморщилась и закрыла глаза.
Рома облачился в носки и, слегка помявшись, пробормотал:
- Наверное, мне пора...
- Да-да, наверное, - возможно, чересчур радостно подхватила Лиля. - Сейчас я тебя провожу.
И тут возник еще один повод к замешательству. Дело в том, что Лиля спала голой, и после происшедшего ночью было бы нелепо строить из себя скромницу и просить молодого человека отвернуться, пока она не найдет, что накинуть. Но и бесстыдно выставлять свое тело в дневном свете тоже не хотелось. Знакомы-то, как ни крути, едва. Поэтому Лиля решила встать с дивана, просто обмотавшись одеялом. Нащупала ногами свои освободившиеся тапки и отправилась вслед за Ромой в прихожую. Молодой человек явно не торопился, полчаса мостил на длинную шею шарф, расправлял перед зеркалом волосы пятерней. Лиля терпеливо наблюдала за его манипуляциями. Наконец Рома оделся и нарочито официально произнес:
- Ну, спасибо. До свиданья, - и когда Лиля уже щелкнула замком, как бы спохватившись, добавил: - Да! Я же не записал твой телефон!
Объяснять, что он вряд ли ему пригодится, у Лили не было сил. Конечно, молодой человек был вполне собой приятен, бодр и свеж. В этом Лиля признавалась себе честно. И для периодических плотских утех такой экземпляр ей бы, в принципе, подошел. Но тут возникало одно непреодолимое "но": Лиля понимала, что спонтанность предыдущего вечера уже не повторить. И если планировать следующую встречу, то она обрастет лохмотьями ненужных разговоров. Предложить Роме наиболее для нее приемлемую схему свиданий: "пришел - молча сделал свое дело - застегнул штаны - ушел" - Лиля не решалась даже с похмелья. А дать ему номер телефона означало вступить в игру "ухаживание". С предполагаемыми походами в кафе-кино и высосанными из пальца беседами. От подобной перспективы у Лили аж челюсти свело. Нет, о том, чтобы обмениваться с любезным молодым человеком контактной информацией, не могло быть и речи.
Поэтому она лениво продиктовала свой номер, поменяв местами две последние цифры. Как будто кто-то собирался ее проверять, и тогда она бы оправдалась, что якобы перепутала случайно. Лиля и сама понимала абсурдность этого фокуса: с тем же успехом она могла назвать любой произвольный набор. Но ей почему-то не хотелось обманывать несчастного юношу на все сто процентов. Он же, в общем-то, ни в чем не был виноват.
Рома ввел номер в свой аппарат и показал Лиле, чтобы та проверила, правильно ли. Она охотно кивнула.
- Давай я сейчас наберу, чтоб у тебя мой телефон тоже запомнился, - предложил он.
- Не надо! - излишне поспешно, что собеседник не мог не заметить, воскликнула Лиля. - ...У меня батарея села.
- Ладно... - пожал плечами Рома.
- Когда в следующий раз соберешься звонить, я запишу, - попыталась заверить Лиля и недвусмысленно распахнула дверь.
- Ну, пока, - молодой человек сделал шаг за дверь.
- Пока.
Рома наклонился к Лиле в надежде на вежливый прощальный поцелуй, но так как та на его позыв не ответила, то он чмокнул ее туда, куда дотянулся - в лоб.
Захлопнув дверь, Лиля вздохнула с невероятным облегчением. Зашла на кухню, сделала несколько жадных глоткой прямо из носика чайника и затем отправилась обратно спать.
СТРАХИ
Удивительное дело эти страхи. Мало нам было животных инстинктов с их безусловно полезной охранительной функцией - человечество взяло и обременило себя совершенно непонятными, малоцелесообразными фобиями и страшилками. Зачастую мы боимся просто так, за компанию, и вполне нейтральные вещи становятся для нас ужасными и невозможными, как только мы узнаем, что они, оказывается, всегда пугали кого-то еще.
К примеру, мы собираемся впервые в жизни лететь на самолете и сообщаем об этом своим многочисленным знакомым. Первый вопрос, который мы услышим, будет в девяти случаях из десяти таким: "Ой, а ты не боишься?" "Нет, конечно, - ответим мы, - чего ж тут бояться?" Но потом обязательно призадумаемся. Если все так бояться летать, может, это и в самом деле страшно? Да и случайные коллеги по перелету спокойствия в атмосферу не добавят: едва ступив в салон, начнут дружно хлестать алкоголь или валерьянку. И что нам тогда останется? Исключительно поддаться всеобщей истерии. Хлестать валерьянку или алкоголь.
И пополнять список предметов и ситуаций, которые не кажутся нам страшными, пока мы не начнем детально анализировать их опасность. Подниматься в лифте - страшно. Вдруг упадет? Ходить по подземному переходу - очень страшно. Вдруг обрушится? Но, с другой стороны, просто переходить дорогу при нынешнем движении - тоже что по минному полю гулять. Того и гляди - задавят.
А как страшно ездить в маршрутках, особенно на переднем сиденьи! Гораздо спокойней в автобусе. Хотя автобус, если перевернется, тоже мало не покажется.
Есть, конечно, и другие, более экзотические и гораздо более страшные виды транспорта. Например, канатная дорога. А если она еще и кресельная... Да, не дай бог, кресла одиночные... Все, пиши пропало. Пропало, упало и разбилось.
В горы можно, разумеется, не соваться. И на самолетах не летать. Не переправляться на паромах и не ходить по подвесным мостам. От греха подальше. Но сидеть безвылазно дома все равно не получится. Воскресенье кончится и начнется работа. А соответственно - маршрутки, автобусы, подземные переходы, лифты, кодовые замки и прочие ужасы. Страшно, товарищи. Безумно страшно жить.
Примерно так думала Оленька. Думала и боялась. Панически боялась всего большого и связанного с техникой и электричеством. И, надо сказать, техника и электричество отвечали ей взаимностью. Маршрутки глохли, чайники искрились, "ксероксы" зажевывали бумагу. В результате Оленька начинала бояться их еще больше. Поднималась по лестницам исключительно пешком, к компьютеру не прикасалась, даже чтобы протереть пыль, никогда не пользовалась феном и процесс приготовления пакетированного чая с удовольствием перепоручала своим отважным старшим подругам.
Девчонки давно уже смирились со странностями Оленьки, и ее присутствие в отделе воспринималось почти исключительно как декоративное. С одной только разницей, что громоздкую монстеру можно было довести до иссушения регулярным неполиванием и выкинуть, а Оленьку приходилось по известным причинам холить, лелеять и чаем из пакетика поить.
Хотя, возможно, была и другая, глубоко скрытая причина, заставляющая коллектив относиться к Оленьке и ее недееспособности снисходительно. Ведь каждая знала, что и сама далеко не идеальна. Каждая имела свой собственный "пунктик". И свой собственный страх.
Больше всех в этом смысле, наверное, выделялась Катя Бондаренко. Недаром на рабочем посту Оленька сменила именно ее. Но Катя не боялась приборов и машин. Она боялась людей. Но не каких-то конкретных знакомых и не любых совокупно абстрактных - она боялась таинственных злоумышленников и гипотетических бандитов. Однако Катина паранойя носила строго ограниченный характер. Никто от прохожих не шарахался и каждого встречного в наличии топора за пазухой не подозревал. В повседневной жизни Катя Бондаренко была абсолютно адекватна. Просто она боялась оставаться в квартире одна. И страх этот был не ярко выраженный, с четкими картинами взлома двери и фотороботами монстров в чулках на голове, а смутный и скорее подсознательный. Если Катя возвращалась домой и знала, что делает это первой, то, поворачивая ключ в замке, она испытывала неприятное беспокойство. А когда муж и вовсе уезжал по делам на несколько дней, Катя Бондаренко сгребала детей в охапку и отправлялась ночевать к маме.
Таким парадоксальным образом Катина боязнь людей выливалась в стремление себя постоянно людьми же и окружать. И проще всего это делалось с помощью родственников. А когда родственников не хватало, воспроизводились новые. И пока дети были маленькие, хотя бы на минутку остаться в одиночестве Кате Бондаренко не грозило. А потом можно было бы, в конце концов, и на работу выйти. Или еще родить, например. Но Катя клятвенно заверила руководство, что на двух остановится и на работу, как только - так сразу, вернется. Но чем черт не шутит? Дети все-таки роднее, чем сослуживцы, справедливо рассуждала Катя. Чем очень расстраивала Сашу Матвееву. Та просто на стенку лезла от тоски и очередной Катин декрет едва бы пережила.
Общаться в отделе уже который месяц было совершенно не с кем. Тихая, тупенькая, но вместе с тем опасная мощными связями в верхах Оленька в расчет, разумеется, не бралась. От Лильки тоже толку выходило немного. Во-первых, она была постарше, соответственно, ее интересы с Сашиными молодежно-популярными существенно расходились, а, во-вторых, Лиля казалась слишком заносчивой, что само по себе не добавляло желания с ней дружить. Оставалась Розалия Степановна. Тут и комментировать нечего.
Вот Катька - та была человек. Небольшой промежуток между двумя декретными отпусками, который успела застать Саша, она считала самым счастливым периодом своего небогатого стажа. Теперь же единственной отрадой ей служил телефон, а внутригрупповое взаимодействие сводилось к мягкому игнорированию Оленьки, вспышкам конфликтов с Розалией Степановной и ровному, вполне доброжелательному, но все же достаточно дистанцированному общению с Лилей.
И если уж говорить о страхах применительно к Саше Матвеевой, то она всегда боялась именно этого: увязнуть в болоте спокойных будней. Слегка авантюрная по натуре, Саша мечтала сняться в кино, прыгнуть с парашютом, посетить далекие экзотические страны. Мальчик из хорошей армянской семьи научил Матвееву лихо управлять автомобилем и обещал устроить свадебное путешествие в Египет. Но свадьба и Египет накрылись разбитым корытом, поэтому до сих пор самой дальней точкой, где удалось побывать Саше, оставался Киев, куда их в десятом классе возили на экскурсию. Сидеть и киснуть до пенсии в этой долбанной конторе - вот что казалось Саше Матвеевой самым страшным в жизни. Разбиться на самолете в сравнении с этим выглядело сущей ерундой.
Лиля тоже самолетов не боялась. Больше всего на свете она боялась забеременеть. Но это был скучный, рациональный страх. И лечился он четкими, годами наработанными мерами предосторожности. Но была у этого страха и обратная сторона. И, как догадывалась Лиля, куда более опасная. Догадывалась, но старалась неприятные мысли гнать подальше из своей светлой головы. Ей не хотелось думать о том, что ее образ жизни, подчиненный закону контрацепции, в итоге приведет к тому, что она так никогда и не родит. И вообще превратится со временем в одинокую каргу, помешанную на работе. Например, в Розалию Степановну. Б-р-р-р... Что может быть ужаснее?
А Розалия Степановна не боялась ничего. По крайней мере, производила впечатление, что не боится. Отбоялась уже свое. Закалилась в сражениях с перипетиями судьбы. Единственное, что, пожалуй, осталось из рудименов - это присущий многим подсознательный страх перед начальством. Правда, выражался он извращенно своеобразно: Розалия Степановна ожидала трепета и благоговения от подчиненных. Генерального директора и своего непосредственного начальника Владимира Петровича Куликова, человека мягкого и даже застенчивого, она, разумеется, не боялась.
Владимир Петрович, в свою очередь, Розалию Степановну немного побаивался и старался лишний раз в дискуссию с ней не вступать. Но по-настоящему он опасался только одного - что удача, которую он ухватил за кончик скользкого хвоста, когда-нибудь вырвется из его рук. И что тайный прием, которым он эту удачу удерживает, станет достоянием широкой общественности.
ВОСЬМОЕ МАРТА
Володя Куликов рос тихим, ничем особо не примечательным мальчиком. Он редко дрался, но ввиду щуплости телосложения часто бывал бит. Учился старательно, но не блистал. Перспективы его ожидали самые усредненные.
Он был отличником учебы
И подготовки строевой,
Его шарахались девчонки
И милицейский постовой, -
впоследствии посвятил Куликову эпиграмму считавший себя остроумным однокурсник. Стишок мгновенно облетел институт и, несмотря на некоторую филологическую корявость, имел ошеломляющий успех. Девчонки стали еще больше "его шарахаться", и за Куликовым прочно закрепилась репутация заучки-неудачника.
И хотя Володины черты лица отличались известной миловидностью, его поведение лежало далеко за рамками какого-либо донжуанства. Женщины игнорировали Куликова, он отвечал им гордой взаимностью. Друзей у Володи так же не водилось с детства. Да и отличником учебы, честно говоря, он никогда не был. Уверенным хорошистом - не более того. И книгами увлекался не в силу природной предрасположенности, а от безысходности, заменяя ими живое общение со сверстниками.
Одним словом, годам к двадцати Володя Куликов почти полностью сложился как личность, вызывающая лишь жалкую ухмылку у прогрессивно настроенной молодежи.
Но все перевернулось буквально в один миг. А именно - между четвертым и пятым курсом. С летних каникул Куликов вернулся загорелым и подтянутым. При сохранности общего астенического типа конституции его мышцы тем не менее приобрели весьма определенные очертания. Во взгляде появилась спокойная уверенность. Несмотря на то что Володя оставался все так же скромен и подчеркнуто воспитан, к нему потянулись даже самые отъявленные харизматы. Считалось за честь получить Володю Куликова в компанию. Его наконец разглядели как интересного собеседника. Девушки при виде Куликова начали томно закатывать глаза. Он научился говорить им утонченные комплименты, но до пошлости не опускался. Как говорится, в связях, порочащих его, замечен не был. Действовал тактично, но методично и без труда увел подругу у своего старого обидчика, автора злосчастной эпиграммы. Через год они поженились, а через полтора семейство Куликовых увеличилось вдвое. Близнецам дали оригинальные имена - Руслан и Людмила.
Карьера у Куликова тоже, можно сказать, удалась. Без сучка и задоринки за пару десятков лет он прошел путь от кассира до директора достаточно крупного филиала. И по среднебуржуазным меркам на сегодняшний день Владимир Петрович имел все: квартиру в центре, дом за городом, автомобиль с личным шофером, жену-красавицу, разнополых детей - первокурсников престижного вуза.
Что же так круто изменило жизнь Владимира Петровича и заставило в какой-то прекрасный момент превратиться из уродливого утенка в величавого лебедя?
Слухи по этому поводу в свое время расползались самые разнообразные. Одни говорили, что Куликов получил наследство, другие - что у него объявились родственники за границей. Третьи - что Володя просто серьезно увлекся йогой. Четвертые строили совсем уж фантастические предположения о причастности Куликова к культу вуду или каким иным оккультным премудростям. Причем нелепость и несостоятельность всех этих версий не вызывала сомнения даже у самих ее авторов.
Владимир Петрович не спешил рассеивать интригу, что еще больше притягивало внимание окружающих. К примеру, несмотря на седину и все более явственную плешь, Куликов по сей день оставался для женщин эталоном элегантности. Безусловно, Владимиру Петровичу это льстило, но жене своей он был верен безоговорочно. К иным лицам противоположного пола относился с нескрываемым уважением и главным государственным праздником считал восьмое марта.
В конторе особенно доставалось отделу Розалии Степановны как единственному исключительно женскому. Директор всегда приходил засвидетельствовать свое почтение лично.
Вот и в этот раз традиционное предпраздничное чаепитие прервалось явлением Куликова. Дверь кабинета он открыл изящным движением попы. Руки у Владимира Петровича были заняты - ими он прижимал к груди большую картонную коробку. Вслед за начальником в комнату ввалилась его секретарша Маша с охапкой типичных восьмомартовских тюльпанов. С каменным лицом она прошлась по кругу и возложила к каждой чашке по букету. Затем приняла свою обычную стойку телохранителя чуть в стороне от Куликова. Маша вообще очень ревностно относилась к своим должностным обязанностям и настолько с ними сливалась, что ее никто уже не называл иначе как Секретарша-Маша: именно так, через дефис. Недобрые языки утверждали, что она просто тайно влюблена в шефа. А добрые - что вовсе не тайно, а явно.
Куликов повел бровью, намекая, чтобы барышни расчистили место на столе и водрузил на него коробку. Затем произнес пространную речь о роли женщины в истории и современности, пожелал всем счастья, здоровья, успехов в труде и личной жизни, а также исполнения самых заветных желаний. Последние слова Владимир Петрович сопроводил легким постукиванием пальцем по коробке, как будто давая понять, что все самые заветные желания его подчиненных содержатся именно в ней. И зачем-то добавил тоном мудрого сказочника: "Но бойтесь своих желаний!" От чая категорически отказался и убежал в директорский кабинет, да так быстро, что Секретарша-Маша не успела среагировать. И поскольку ее за стол никто приглашать не собирался, то она буркнула "еще раз поздравляю" и поспешила вслед за своим ненаглядным, старательно хлопнув дверью.
В воздухе повисла липкая пауза. Торт был съеден, чай допит, посреди стола, как дуля, торчал упакованный подарок. Розалия Степановна встала и демонстративно переместилась за свое рабочее место. Но никто не поторопился к ней присоединиться. Напротив, девочки почувствовали долгожданное облегчение. Официальная часть праздника была окончена, даже несмотря на то что Розамунда продолжала коситься на сборище через плечо.
- Давайте же побыстрее посмотрим, что он там притащил! - предложила Катя Бондаренко, заскочившая на пять минут поздравить бывших коллег и задержавшаяся уже минимум минут на сорок.
Саша Матвеева приподняла коробку и воскликнула "ого!", не ожидая, что она окажется такой тяжелой.
- Ну! - поторопила ее Катя. - А то мне кормить давно пора!
Наконец, коробку вскрыли и из ее недр на свет божий извлекли нечто круглое стеклянное на подставке, из которой свисал замотанный в клубок шнур с вилкой.
- Лампа, что ли? - предположила Лиля.
- Ага, похоже...
Надо сказать, что Владимир Петрович Куликов к выбору презентов женщинам-коллегам подходил нетривиально. Он предпочитал делать один общий подарок на весь отдел и искренне верил в его практическую ценность для каждого члена коллектива. Например, в прошлом году шеф преподнес обескураженным сотрудницам люстру Чижевского.
- Да уж... - хором ухмыльнулось собрание, а Катя Бондаренко быстренько размотала шнур и включила прибор в сеть. Лампа загорелась тускло-зеленым светом.
- Ерунда, - разочарованно скривилась Саша.
- От люстры Чижевского хоть какая-то польза: она вон пыль на потолке собирает, - согласилась с ней Катя и презрительно ткнула плафон пальцем. В месте соприкосновения образовалось радужное пятно, которое пульсирующей волной прокатилось по всей лампе.
- Ух ты! - невольно вырвалось у девушки, и ей даже показалось, что от пальца вверх по руке пробежал теплый импульс. - Вот тебе и люстра Чижевского!
- Лампа Куликовского! - прыснула Саша Матвеева.
Но Катя Бондаренко не оценила иронию подруги. Ей вдруг стало как-то не по себе. Она рассеянно расцеловалась с Сашей, попрощалась с остальными девчонками и помчалась домой. Покидая отдел, Розалию Степановну Катя не удостоила даже взглядом. Она знала, что такое пренебрежение начальством обязательно зачтется ей в будущем, при возвращении на работу. Но какое-то внутреннее чувство подсказывало Кате Бондаренко, что эта проблема больше не будет ее волновать никогда.
А Саша с Лилей остались играться с лампой. Они даже Оленьку убедили разочек до нее дотронуться, о чем та сразу же пожалела. Оленька настолько боялась получить удар током, что одно лишь легкое прикосновение вызвало у нее ощущение пытки электрическим стулом. Девочка побледнела и, чтобы никто не заметил ее смятения, начала поспешно собирать на поднос грязные чашки, стараясь греметь ими как можно более непринужденно.
Но такая предосторожность была излишней: до Оленьки в данный момент никому не было дела. Старшие товарищи глазели на лампу, как завороженные. Саша вообразила, что перед ней глобус, чертила на поверхности контуры материков и наблюдала, как они переливаются, расплываются и соединяются в новые, причудливые континенты. Лиля же просто приложила к плафону ладони и углубилась в мир своих переживаний. Лампа подействовала на нее, как магический шар, вводящий человека в состояние транса. Перед мысленным взором пробегали картины, в общем-то, никчемной и малорадостной жизни. Но тоскливо от этого не становилось. Наоборот, Лиля чувствовала удивительное умиротворение.
Но вдруг все оборвалось и потухло. Это Розалия Степановна подошла и бесцеремонно выдернула вилку из розетки.
ЦВЕТОЧНАЯ КОМПОЗИЦИЯ
День выдался ужасно суетливый. Лиля не успела даже пообедать. Голова раскалывалась на две пустые полусферы, а работы оставалось еще хоть лопатой греби.
Розалию Степановну вызвал к себе Куликов, и Саша Матвеева, пользуясь случаем, уже минут пятнадцать трепалась по телефону:
- ...Да ты че! А он че?.. А-а, ну, все ясно... Ну ниче себе!.. Неа... Да ну тебя на фиг!.. Хи-хи-хи... Не, ну, я такая с собакой погулять вышла... Типа того! Хи-хи... А он тут звонит... А я ему: ты че, придурок, я с собакой гуляю!.. Не, ну, ва-аще!
Лиля поняла, что если немедленно не пойдет покурить, то либо у нее лопнет мозг, либо она придушит Матвееву телефонным проводом.
- Ты далеко? - прикрыв трубку рукой, как ни в чем не бывало поинтересовалась Саша.
- В туалет! - рявкнула Лиля и вышла. Выкурила подряд две сигареты, стало еще хуже. Немного послонялась по коридору, как и обещала, сходила в туалет. Больше занять себя было нечем, пришлось возвращаться в отдел. Из кабинета по-прежнему раздавался Сашин смех и глубокомысленные междометия. Лиля распахнула дверь и приготовилась сделать Матвеевой грубое замечание, но так и застыла с раскрытым ртом: в кресле все еще отсутствующей Розамунды, заложив ногу за ногу, восседал ее недавний знакомый из ночного клуба по имени Роман. Недоумение было вполне объяснимо: сотрудники Розалии Степановны прекрасно знали, что у нее есть взрослый сын, однако никто никогда его не видел, даже на фото. И что же должна была подумать Лиля? Разумеется, она решила, что Рома самым возмутительным образом ее выследил и пришел выяснять какие-то несуществующие отношения.
- Привет! - воскликнул молодой человек, изобразив на своем лице радостное удивление, чем еще больше вывел Лилю из себя.
- Иди сюда! - сквозь зубы прошипела она.
Рома послушно подкатился к ней вместе с креслом.
- Ты что здесь делаешь? - продолжала зловеще шептать Лиля.
- Вообще-то, я к маме пришел... - смущенно признался он и захлопал ресницами.
Лиля поперхнулась заготовленной гневной фразой. К маме? К какой еще такой чертовой маме?! Взгляд рассеянно скользнул по встающей с кресла фигуре и уперся в потолок. Люстра Чижевского образовала вокруг черепа неожиданного посетителя колючий нимб. Саша Матвеева закончила разговор и с любопытством уставилась на высокого молодого человека. Даже Оленька не постеснялась повернуть в их сторону свою белокурую голову.
Немая сцена прервалась появлением Розалии Степановны.
- А, принес? - с порога провозгласила она. - Давай. Только быстро.
Лиля, густо покраснев, скользнула к своему компьютеру и закрыла лицо руками. Ей давно не было так обидно, стыдно и смешно одновременно.
- Оля, оторвись от кроссворда, будь добра! Сделай две копии этого документа и первую страницу паспорта, - снова раздался голос Розалии Степановны. Причем тон, которым она отдавала приказ подчиненной, кардинально не отличался от того, которым любящая мать только что разговаривала с сыном.
Получив из рук Оленьки ксерокопии, Рома произнес тихо "спасибо" и громко "до свиданья". У него хватило такта более не обнаруживать своего знакомства с Лилей и скромно удалиться.
- Заходите еще, - хмыкнула Саша вслед.
- Матвеева! - строго одернула ее Розамунда.
- Кстати, Розалия Степановна! - спохватилась Саша, торопясь уйти от скользкой темы своего хамского поведения в отношении родственника начальницы. - Звонила Катя Бондаренко. Просила передать, что она опять ждет ребенка. Есть подозрение на тройню. Так что на работу в ближайшее время она точно возвращаться не собирается.
Надо сказать, прием сработал. Розалия Степановна мысленно временно плюнула на Сашу, окончательно на Катю и гавкнула в другую сторону:
- Лиля, выйди из ступора! Где отчет?
- Пожалуйста, - крайне любезно пропела Лиля, протягивая папку с бумагами. Ей вдруг вспомнилось, как забавно сопел младший Соколовский у нее под одеялом.
Возвращаясь к своему месту, Лиля споткнулась о коробку с "лампой Куликовского" и больно ударила палец на ноге. Настроение снова ухудшилось.
Дома Лилю поджидал очередной сюрприз. Вернее, все тот же. Она едва успела перекусить, как раздался звонок в дверь. В глазке вырисовался оптически изувеченный Рома Соколовский. Его теперешнее появление Лилю совсем уже не удивило.
Если свой телефон она не оставила, и вычислить ее в офисе, на самом-то деле, тоже не представлялось возможным, то настойчивый молодой человек вполне мог запомнить, где он недавно провел ночь.
- Заходи, - пригласила Лиля. Концерт для соседей на сегодня запланирован не был. И вообще, она так устала на работе, что была просто не в состоянии злиться.
- Привет. Не помешал?
- Виделись, - ухмыльнулась гостеприимная хозяйка.
- Извини, что так вышло, - продолжил Рома. - Я не знал...
- Ладно, не бери в голову, - смягчилась Лиля. - Надеюсь, это так и останется между нами.
Она понимала, что не очень вежливо держать гостя в прихожей, но предложить молодому человеку чай означало намекнуть на логические последствия, вытекающие из их предыдущего свиданья. А такого поворота событий Лиля в данный момент не желала. Но и прогонять Рому не торопилась. Ей стало любопытно, что же еще он ей скажет.
- Ты, наверное, "симку" сменила? - спросил Рома. - Я несколько раз пытался тебя набрать: абонент не обслуживается.
"Интересно, - подумала Лиля, - он, и правда, такой наивный или просто дурочка из себя корчит?" И, честно говоря, она сомневалась, какой вариант для нее предпочтительнее. Поэтому, что Роме ответить, Лиля не знала. Но его, похоже, не смутило ее молчание, и он продолжил:
- Ты не волнуйся, я не собираюсь тебя преследовать. Я бы и сюда не пришел, если бы мы сегодня случайно не столкнулись. Но я когда тебя там увидел, мне показалось, что нам лучше поговорить.
- Почему это?
- Ну, мне бы не хотелось, чтобы ты на меня обижалась. Поэтому я хотел объяснить.
- Что объяснить? - все еще не понимала Лиля.
- Что я не потерялся. Я ведь правда тебе звонил! - заверил Рома.
"Наверное, он и в самом деле дурачок", - решила она и тяжело вздохнула.
- Объяснил? Я все поняла. Тронута.
Аудиенция затянулась, и это уже начинало Лилю раздражать. Но Рома прощаться не собирался. Переминаясь с ноги на ногу, он бесстыдно заглядывал Лиле в вырез халата.
- Что еще? - холодно произнесла она.
- Как что? Я думаю, нам надо договориться.
- О чем?
- О том, как мы сможем продолжить наше общение, - не унимался Рома.
- Какое еще общение? - чуть ли не сорвалась на грубость Лиля, но молодого человека оказалось не так-то просто выбить из равновесия.
- Нормальное, как у всех, - спокойно пояснил он. - Ты женщина, я мужчина, что ж тут не ясно?
Разумеется, Лиле давно все было ясно. Церемониться с Ромой не имело смысла, ее вежливостью он вертел как хотел.
- Роман, скажи честно, ты надо мной издеваешься? - спросила она.
- Почему издеваюсь? Я серьезно.
- Ах, серьезно? Ну, и как ты себе это представляешь?
- Пока не знаю, как получится, - замялся Рома. - Лиль, сама посуди, я же не могу тебе так сразу пообещать, что мы поженимся!
Этого еще не хватало. Лиля почувствовала, что у нее голова идет кругом. Они с Ромой вдруг показались ей существами с разных планет, где каждый вещает на своей индивидуальной волне. И хотя внешне текст выглядел однородно, Лилин подтекст шел четко поперек шерсти, придавая беседе в целом оттенок шизоидной абсурдности. Однако она все еще до конца не верила, что Рома действительно так прост, как хочет выглядеть. И что там у него с подтекстом, оставалось для Лили большим вопросом. Поэтому она решила продолжать тупо по тексту:
- А ты что же, милый, жениться собрался?
- Конкретных планов у меня, конечно, нет. Но рано или поздно, сознательно или бессознательно мы все к этому стремимся. Разве нет? - так же тупо ответил он.
- Возможно, - не стала спорить Лиля, - но я-то тут при чем?
- Слушай, не притворяйся, что ты ничего не понимаешь! - возмутился Рома, да так искренне, что она испугалась - а вдруг он не шутит?
И тут Лилю прорвало.
- Господи, Ромочка, мальчик мой золотой, ну зачем это тебе? - воскликнула она. - Ну посмотри на меня! Мне тридцать два года, я курю. У меня, возможно, никогда не будет детей. Я крашеная блондинка. Мои родители живут в Миллерово. Ты был когда-нибудь в Миллерово?! У меня собачья работа, я получаю три копейки и снимаю гостинку и хрена на куличках. Отпуск в Лазаревской - предел моих мечтаний. Я питаюсь полуфабрикатами. Я смотрю телесериалы. В конце концов, у меня целлюлит! Ну зачем? Зачем это тебе?!
Рома терпеливо выслушал Лилины излияния и, дождавшись паузы, произнес:
- Все? Ты высказалась? А теперь пойди сделай мне чаю.
Такого перехода Лиля явно не ожидала, а потому слегка опешила. Но сдаваться она не собиралась. Схватив Рому под руку, Лиля призвала в свидетели зеркало.
- Неужели ты всерьез полагаешь, что мы можем составить пару? Посмотри, это же смешно!
Отражение демонстрировало, и впрямь, душещипательное зрелище: растрепанная Лиля с кругами под глазами в тон горошку на халате выглядывала откуда-то из-под мышки румяного Ромы Соколовского, которому она до сих пор не предложила снять теплую куртку. В таком ракурсе "жених" походил скорее на тимуровца, заскочившего навестить в больнице подшефную учительницу.
- А что? - наклонившись к зеркалу, чтобы поправить прическу, невозмутимо изрек он. - По-моему, ничего. Ты - Лилия, я - Ромашка. Ну, чем не пара?
- Ага, - усмехнулась Лиля, - добавь сюда еще свою маму Розу - получится такая цветочная композиция, аж зашибись!
"А может, и вправду, закрутить с "Ромашкой" назло Розамунде?" - мелькнула вдруг сумасбродная мыслишка. Но нет. Рисковать здоровьем, а главное, рабочим стулом, не хотелось. Останешься без денег - выпрут с квартиры. Что тогда делать? На улице жить? Или Рома милостиво пригласит к себе (читай - в дом своей матери) на постой? Вот счастье!
И тут Лилю пронзило еще одно предположение, которым она поспешила поделиться с гостем:
- Слушай! Ну-ка, быстренько признавайся: это вы с мамашей сговорились надо мной поглумиться?! Вот так номер! Мои поздравления: в столь извращенном садизме она превзошла саму себя!
Рома мягко высвободился из замка Лилиного локтя. Улыбка сползла с его лица.
- Зря ты так на мать. По сути, она героическая женщина. Я знаю, ее мало кто любит... Но ты даже представить себе не можешь, как она убивалась, когда Семеныч помер...
- Это который? Полковник? - растерянно переспросила Лиля.
- Да, - кивнул Рома. - Игорь Семеныч, мамин муж.
Хозяйка поняла, что перегнула палку, и зажмурилась, ожидая услышать ее поучительный треск. Гость таки добился определенного эффекта. Впервые в жизни Лиля смогла взглянуть на ненавистную Розалию Степановну другими глазами и даже мысленно поставить себя на ее место. И впервые в жизни Лиля Розалию Степановну пожалела. И не унизила снисхождением, а чисто по-женски ей посочувствовала.
Опустившись на краешек тумбы для обуви, Лиля прошептала одними губами:
- Лилиана...
- То есть? - не понял Рома.
- Мое полное имя - Лилиана, - повторила она. - Не Лилия. Букет не складывается...
- Лилиана? - изумленно уточнил Рома.
- А что ты ржешь? - беззлобно возмутилась Лиля. - Если бы твои родители жили в Миллерово, они бы тоже тянулись к прекрасному!
КАТАСТРОФА
В сон нагло прорвались взвизгивания будильника. Лиля не помнила этого звука, но инстинкт подсказывал: раз что-то звенит, значит, пора вставать и собираться на работу. Во всем теле чувствовалась странная тяжесть, веки были словно налиты свинцом. Будильник продолжал мерзко верещать, Лиля протянула руку, чтобы на ощупь его отключить, но тумбочки на месте не оказалось, и ладонь повисла в пустоте. Пришлось заставить себя открыть глаза. Не помогло. Лиля с изумлением уставилась на пожелтевшую от времени лепнину на потолке. Взгляд скользнул по обоям в стиле "мещанское счастье" и застыл на белоснежном пододеяльнике. Лиля готова была голову дать на отсечение, что вчера не пила и ночевала у себя дома в абсолютном одиночестве. Так каким же образом ей удалось проснуться сегодня в чужой постели?
Дальнейшее, вообще, не поддавалось никакому разумному объяснению. Окончательно продрав глаза, Лиля обнаружила, что находится не только в чужой квартире, но и... в чужом теле! Толстые руки и грузное дряблое туловище были явно не ее. Лиля вскочила с кровати и подсознательно метнулась к шифоньеру. И точно: на внутренней стороне его дверцы пряталось зеркало, из которого выглядывало перекошенное лицо... Розалии Степановны.
Лиля громко сглотнула слюну. Поверить в происходящее было невозможно. Бред. Сон продолжается? Лиля походила по комнате, пощипала себя за жирные ляжки, нашла и выключила наконец будильник. Видение не рассеялось. Факт был, как говорится, на лице и не только. Сегодняшней ночью Лилино сознание было самым возмутительным и фантастическим способом похищено и внедрено в оболочку под названием "Розалия Степановна Соколовская".
Не без ехидства Лиля отметила, что ее начальница спит в длинной хлопчатобумажной ночнушке без трусов.
Тут надо сказать, что фокус с подменой тела Лилю, конечно, изумил, но отнюдь не напугал, а скорее позабавил. Ей показалось, что она стала участницей увлекательной игры, и что изменения, происшедшие с ней, кратковременны и обратимы. И так как самопроизвольно вернуться в свое обычное состояние у Лили пока не получалось, она решила по максимуму использовать возможности, даруемые светлым образом Розалии Степановны.
"Эх, жалко, вчера Ромашку у себя не оставила!" - с досадой подумала Лиля. Ведь превращение, наверняка, обоюдное. И она много бы отдала, чтобы увидеть лицо Розамунды, обнаружившей себя утром в одной колыбельке с собственным сынулей!
Кстати, а где Рома? И хотя Лиля была уверена, что сможет сыграть роль и даже удачно над "сыном" подшутить, но пока ей не очень хотелось с ним пересекаться. Лучше сперва сориентироваться в ситуации и действовать уже наверняка.
Как была, в ночной рубашке, Лиля отправилась инспектировать помещение. Спальня выходила прямо в зал, из которого еще одна дверь вела, очевидно, в детскую. Лиля вошла в комнату без стука. Слава богу, Рому она там не застала. Более того, диван был собран, и вещи где попало не валялись. "Материнское" чутье подсказывало Лиле, что мальчик уже несколько дней не появлялся дома.
"Вот гад! - с оттенком удивившей ее саму ревности подумала она. - Интересно, где ж он шляется?"
В любом случае, отсутствие Ромы в данный момент было Лиле на руку. Она могла спокойно собраться с мыслями и разработать план дальнейших действий.
А план был крайне прост: как ни в чем не бывало изображать Розалию Степановну. Но не ту, какой Лиля ее помнила, а ту, какой она хотела бы ее видеть. В общем, Лиля решила как следует проучить начальницу, чтобы в будущем, когда все вернется на места (а она не сомневалась, что очень скоро именно так и произойдет) Розалия Степановна подкорректировала свое бесчеловечное поведение. А еще Лиля, разумеется, рассчитывала на особое, усыпанное бриллиантами благодарности, отношение начальства к себе-любимой. И на пост главы отдела по наследству в перспективе.
И пока эта перспектива была еще весьма туманной, Лиля тем не менее могла воспользоваться всеми привилегиями Розалии Степановны незамедлительно. Для этого ей нужно было всего лишь явиться на работу.
Смущало одно: встреча в офисе с Розамундой в виде Лили. Кто знает, как она себя поведет? Какие фортели будет выкидывать? Но Лиля решила не паниковать раньше времени. В конце концов, она может на правах начальницы выпроводить поддельную Лилю в отпуск за свой счет, чтобы та не мозолила глаза и не подмачивала ей, Лиле настоящей, репутацию.
Вернувшись в спальню, наша героиня начала собираться в путь. То, что она сперва приняла за детскую панамку, зачем-то свисающую со спинки стула, при ближайшем рассмотрении оказалось бюстгальтером. Охая и причитая, Лиля подобрала себе и остальной гардероб. Одеться удалось с трудом: новое тело отличалось габаритами, руки не слушались, застежки были на редкость неудобны. И хотя костюмчик оказался фирменный, результат в целом удручал. Но выбора не было, и Лиля решила, что пока сойдет и так.
Следующим номером программы значилось посещение кухни. Открыв холодильник, Лиля ахнула: он просто ломился от разнообразных и весьма недешевых деликатесов. Теперь ей стало ясно, куда Розалия Степановна, очевидно экономящая на внешнем имидже, девала свою зарплату. На что другое, а на жратву она денег не жалела, это точно. Пытаясь удержаться в рамках разумного, Лиля соорудила себе "скромный" завтрак. Красная икра, противно пахнущая рыбой, но тем не менее являющая собой признак высшего общества, была без колебаний включена в меню.
Размеренность трапезы нарушила трель мобильного телефона. Лиля положила бутерброд обратно на тарелку и отправилась на поиски источника раздражения. На экране увесистого старомодного аппарата красовалась фамилия звонящего - Куликов. Лиля усмехнулась, вдруг осознав, что рабочий день уже давно начался. Сиюминутной реакцией было послать шефа куда подальше (какойтакойпавлинмавлинтычтоневидишьмыкушаем?!) и бросить трубку. Но первую фразу Лиля все-таки пропустила и просто нажала кнопку "отбой". А потом и вовсе отключила телефон. Все объяснения - после.
Теперь же предстоял последний штрих - макияж. О бирюзовых тенях не могло быть и речи. Лиля подкрасила ресницы и густо напудрилась. Получилось даже лучше, чем она ожидала. Хотя, возможно, некоторые дефекты сглаживала старческая дальнозоркость. С губами пришлось повозиться: пальцы-сосиски отказывались держать помаду, как следует, ручки подрагивали, линия выходила неровной. Лиля стирала и переделывала несколько раз. Наконец, лицо приобрело желаемый вид. Картину портили свисающие чуть ниже плеч редкие седоватые патлы. Закрутить все это в причудливую загогулину Лиля в жизни бы не смогла, особенно учитывая ее нынешнюю дискоординацию членов тела. Оставалось одно - отдаться на милость профессионалов.
Лиля исследовала кошелек Розалии Степановны, денег в нем было предостаточно. Накинув плащ и элегантно покрыв голову шарфиком, она вышла на улицу. Судя по уютному дворику-колодцу, окруженному "сталинскими" постройками, Розалия Степановна жила где-то недалеко от центра. Но район все равно был незнакомый, и Лиля решила поймать такси. Буквально через пятнадцать минут она сидела в кресле у своего постоянного мастера, разумеется, не догадывающегося, кто именно у них сегодня обслуживается. В салоне Лиля-Розамунда провела часа два. Там ее коротко подстригли и покрасили на тон светлее, что иллюзорно омолодило Розалию Степановну лет на десять. Не стоит также забывать, что, помимо новой прически, телесная оболочка Р.С. Соколовской получила еще и новое выражение лица: вместо привычного кисло-надменного - Лилино традиционное томно-меланхолическое.
"Хорошо, что хоть костюмчик старый, - глядя на свое отражение в полный рост, думала Лиля, - а то б меня точно никто не узнал! Ну, ничего, мою шокотерапию я буду назначать им в гомеопатических дозах!"
- Спасибо, девочки, - сказала она и еще раз напоследок подошла к зеркалу.
"А что, я еще ого-го!", - мысленно оценила Лиля, с удовольствием огладив свои выпуклости. Конечно, килограммов 20-30 жира Розалии Степановне скинуть не мешало бы, но Лиля понимала, что о такой роскошной груди раньше она могла только мечтать. Эх, кому бы дать потрогать! Однако из окружающих мужиков никто в голову не шел, кроме, наверное, все еще пытающегося ей дозвониться Куликова. "А что, может, вплотную заняться Вованом?" - позабавила себя бредовой идеей Лиля, подмигнула в зеркале обновленной Розалии Степановне и демонически захохотала. Парикмахерши в салоне испуганно переглянулись.
Несмотря на боевой настрой, момент появления в офисе оказался волнительным. Лиля почувствовала, что у ее нового тела пошаливает сердце и имеется выраженная склонность к гипертонии. Но, собрав нервы в кулак (как и подобает настоящей правительнице), она рванула дверь кабинета на себя.
Лилино рабочее место пустовало, что вызвало легкий вздох облегчения, в комнате находилось два человека: к подоконнику жалась бледная даже для себя самой Оленька, за общим столом в обнимку с телефоном сидела зареванная Саша Матвеева.
"Что, опять Розамунда?!" - хотела было гневно воскликнуть Лиля, но вовремя вспомнила, что "Розамунда" - это же она сама (!) и, погасив порыв кинуться к Саше с соболезнованиями, постаралась изречь невозмутимое:
- Что здесь происходит?
Матвеева хлюпнула распухшим носом (видимо, все слезы уже вышли, остались лишь мучительные стоны) и, пряча лицо, выдавила из себя скороговорку:
- Розалия-Степановна-зайдите-к-Куликову-он-Вас-весь-день-ищет-он-все-скажет, - и зашлась в беззвучных содроганиях.
Лиля быстро разделась, повесила верхнюю одежду в шкаф и поспешила в кабинет Куликова. По пути пожалела, что не поискала в сумке Розалии Степановны валидол.
- Он уехал. Будет в четырнадцать тридцать, - ледяным тоном сообщила Секретарша-Маша.
Лиля застыла в замешательстве.
- А он ничего для меня не оставил? Говорят, он меня спрашивал, - стараясь не уступать в интонации этой нахалке, поинтересовалась она.
- Нет, - с еще большим металлом в голосе произнесла Маша. - Ничего. Но, наверное, по поводу этого ЧП.
- Какого ЧП?!
- Как? Вы до сих пор не в курсе? - хмыкнув, вскинула брови секретарша и, выдержав театральную паузу, продолжила: - Чунько разбилась. К нам из милиции уже приходили. С Вами тоже, скорее всего, захотят побеседовать.
И, выражая свое шефско-секретарское превосходство даже над такой могущественной персоной, как Розалия Степановна, Маша сложила несколько документов в пачку и начала постукивать ею по столу, чтобы выровнять края, а Лиле показалось, что это ей в мозг вбивают раскаленный стержень. Фонемы, образующие до боли знакомую фамилию, выпали из всей Машиной речи, они просто самым наглым образом вырвались из текста и влезли прямо в уши, разрывая барабанные перепонки. И потом за ними этот странный, нелепый глагол...
Усилием воли Лиля протолкнула ком, застрявший в горле, и просипела:
- Как... разбилась?
Маша аккуратно упаковала бумажки в прозрачные файлики и только после этого подняла взгляд на еле стоящую на ногах посреди приемной Лилю в оболочке Розалии Степановны Соколовской:
- Говорят, из окна выбросилась. А что там было на самом деле - неизвестно.
БОЙТЕСЬ ЖЕЛАНИЙ
Оленька виделась с отцом пару раз в год: в день своего рождения и еще когда-нибудь, когда на папу снисходила небесная благодать, и он решал дать дочке денег просто так. Сегодня был именно этот второй случай. Ехать совершенно не хотелось. Несмотря на то что Оленька держалась в отделе особняком, несчастье, происшедшее с Лилей, задело хрупкие струнки ее души, она была расстроена и разбита. И понимала, что встреча с отцом, давно уже ставшим посторонним человеком, вряд ли улучшит настроение. Но папуля настаивал, ссылаясь на свой завтрашний отъезд за пределы родины (якобы по делам). Оленька знала, что отказываться неблагоразумно, ибо следующий приступ благодати может случиться не скоро, а лишние деньги еще никому лишними не бывали. Поэтому, собравшись с последними силами, дочь отправилась на поиски отца по его новому адресу. В этой квартире Оленька еще не была, к тому же обычно папа сам заезжал за ней в школу, институт, а теперь и на работу. Но в данный момент он усердно паковал чемоданы, да и прихвастнуть только что отремонтированными апартаментами повод получался неплохой.
Дом Оленька нашла на удивление быстро. Проблем с кодовым замком тоже удалось избежать, проскользнув под мышкой у выходящей из подъезда тетеньки. "Хороший знак!" - подумала Оленька. Но на этом счастливые приметы и кончились: прометавшись минуту, Оленька поняла, что на лестницу, очевидно, нужно было попадать с какого-то другого входа. Здесь же ее ожидали хладнокровные двери двух лифтов: пассажирского и грузового.
Папа жил на четырнадцатом этаже, Оленька с ужасом представила, что сейчас ей придется выйти, снова войти неизвестно куда и потом еще карабкаться по ступеням. Можно оценить степень ее морального и физического истощения, если в данной ситуации меньшим для себя злом она посчитала поездку в лифте.
Кабина мягко двинулась вверх, но, проехав около половины пути, остановилась. Что-то лязгнуло, скрипнуло и треснуло. И погас свет.
Говорят, что в подобные минуты перед мысленным взором конспективно пробегает вся жизнь. Но, видимо, выдающихся событий в прошлом у Оленьки было немного, поэтому у нее перед глазами стояла всего одна, но почему-то чрезвычайно яркая картина: генеральный директор Владимир Петрович Куликов с назидательно тычущим в потолок пальцем, подмигивающий и шепчущий: "Бойтесь своих желаний!.."
ГОРОД МЕЧТЫ
Автобус постепенно набился битком. Саша Матвеева старательно погрузилась в себя, чтобы ни в коем случае не идентифицировать в толпе какую-нибудь старушку, которой придется уступить сидячее место. Пассажиры надышали так, что в салоне стало не просто тепло, а даже душно, и Саша не заметила, как и в самом деле слегка вздремнула. Очнувшись, она не сразу поняла, где находится: на улице было совсем темно, а в стеклах автобуса отражались его малопривлекательные внутренности. Едва различимые наружности показались незнакомыми. Неужто проехала? Сощурившись, Матвеева попыталась разглядеть хоть что-то за окном. Было ясно лишь то, что автобус стоит. Саша встрепенулась и бросилась к дверям, расчищая путь локтями. Локти не подвели - она успела выскочить, створки выдохнули скрежет облегчения и захлопнулись у нее за спиной.
Надежда, что автобус проехал всего пару лишних остановок, и можно без особого напряжения вернуться пешком, себя не оправдала. Оглядевшись, Саша обнаружила, что местность не узнает совершенно, и в какую сторону идти, не имеет ни малейшего представления. В груди забилось какое-то новое щемящее чувство... Ощущение нереальности или, как минимум, странности происходящего вокруг. Саша растерянно потопталась на месте, и тут до нее дошло, в чем причина. Выходя из душного автобуса, она ожидала глотнуть вечерней свежести. Но никакой разницы в температуре не наблюдалось. Напротив, на улице было даже чересчур жарко для текущего времени года. Матвеева расстегнула куртку, потом и вовсе сняла ее и повязала на поясе, однако кардинально прохладнее от этого не стало. На противоположном тротуаре Саша увидела группу достаточно легко одетых молодых людей. Ей показалось, что кто-то шел вообще в майке без рукавов. И еще одна деталь бросилась в глаза: почти все они были темнокожие. Иными словами - негры. Но Матвеева знала, что говорить "негр" - не очень корректно. Голливуд приучил ее к термину "афроамериканец". Хотя его применение вне Америки вряд ли было бы целесообразным. А как называть негров здесь (особенно если не представляешь, где именно находится это здесь), оставалось неразрешимой загадкой. Обилие африканцев могло указывать на близость мединститута или интернациональных общаг. "И как меня сюда занесло?" - с досадой подумала Саша. Следующая мысль была и вовсе отчаянной: "Позвонить что ли Ашоту, чтоб приехал?" Но гордость победила отчаянье. Русские не сдаются! И Матвеева погнала прочь шальную мыслишку.
Выбираться все равно надо было, и она решила спросить дорогу у пожилой женщины, размеренно ковыляющей навстречу. И хотя вид бабушка имела совершенно затрапезный, Саша заметила, что у нее на шее на толстом шнурке болтается сотовый телефон. Однако, когда женщина поравнялась с Матвеевой, выяснилось, что это вовсе не телефон, а связка ключей. В первом классе мама тоже вешала Сашеньке ключ от квартиры на шнурок, чего та жутко стеснялась и прятала его глубоко под одежду. Столкнувшись нос к носу с неприятным приветом из детства, Матвеева почти физически ощутила прикосновение холодного металла к тонкой кожице, обтягивающей четкий рисунок ребер, и так смутилась, что предпочла не тревожить странную бабушку своими глупыми вопросами.
Посовещавшись с внутренним голосом, Саша бодрой походкой направилась обратно - по ходу автобуса. Путь ее пролегал через весьма колоритный квартальчик: двух-трехэтажные домики, умоляющие отдать их под снос, каждый балкон которых был увешан бельем сомнительного цвета и происхождения. На одной из веревок внимание Матвеевой привлек ряд желтоватых предметов, при ближайшем рассмотрении оказавшихся выстиранными "памперсами". Саша так засмотрелась на этот апогей экономии, что чуть не врезалась в дерево. Подняв глаза, она опознала в дереве... кактус. Озадаченно прокашлялась и ускорила шаг.