Машу Самоварову посетила безответная любовь. Дело в том, что к ней проникся чувством один ее весьма близкий знакомый, человек со странной, похожей на неудачный псевдоним фамилией - Кислородов. Других примечательностей в нем не наблюдалось. Словом, ни в облике упомянутого гражданина, ни в его характере и социальном статусе на мимолетный поверхностный взгляд не усматривалось ничего такого, что могло бы вызвать у Маши страстное желание ему ответить. Таким образом, факт безответной любви оказывался налицо. С подобным обстоятельством Маша Самоварова сталкивалась в своей жизни впервые, и поначалу она еще не вполне осознавала весь ужас положения, в котором очутилась.
На самом раннем этапе, то есть с того момента, когда Кислородов вслух заявил Маше Самоваровой о своей любви, она, вообще, не придала его признанию никакого особого значения. Маша знала, что слово "любовь" имеет полтора миллиона оттенков, так что Кислородов вполне мог пользоваться одним из числа наиболее безобидных. Что же касается самой Маши, то с этим понятием она предпочитала обращаться крайне осторожно. В общем, лишний раз не трепать и не упоминать всуе. Исключение касалось того единственного патологического случая, о котором, в принципе, тоже не говорят, но трепетно и благоговейно шепчут. А так как категории "любимый мужчина", "муж" и "отец ребенка" были в Машином толковом словаре тождественными, то и Любовь планировалась однажды и навсегда. Самоварова даже разработала специальный тест на проверку искренности чувств: закрой глаза и представь, что вам обоим по восемьдесят лет, и ты с нежностью выносишь из-под него судно. А поскольку результат теста всегда оказывался неизменно отрицательным, то фразу "я тебя люблю" из уст Маши Самоваровой пока не удосужился услышать ни один мужчина. А что по поводу Кислородова, то там и без всякого теста все было более чем очевидно. Если бы Маша решилась признаться ему в любви, то это было бы преступлением не только против собственной совести, но и против совокупного человечества.
Будучи консервативной и категоричной в вопросах любовной терминологии, Маша Самоварова однако допускала вольности в трактовке этого понятия со стороны других. И то, что Кислородов, не стесняясь, болтает языком, полагала она, это его проблемы. Может, песнь о любви просто входит в его джентльменский ритуал соблазнения и ухаживания. В общем, продолжая встречаться с Кислородовым, Маша Самоварова благополучно пропускала мимо ушей его сладкие речи. Но постепенно она начала беспокоиться: а вдруг правда?
Во-первых, смущало то, что Кислородов уж слишком часто сотрясал неподвижный воздух своими пылкими по сути, но скромными по характеру выражений эмоций признаниями. А раз человек буквально беспрерывно галдит о сокровенном чувстве, то, может, в этом, действительно, что-то есть? И Маша не то чтобы совершенно поверила в любовь Кислородова, но потихоньку к этой мысли начала привыкать. И если Кислородов вдруг запаздывал с традиционным утренним звонком или же, прощаясь, не спешил произнести заветное "я тебя люблю", Маша уже ощущала какой-то легкий дискомфорт.
И это бы даже ничего, но окончательно Маша Самоварова испугалась, когда поняла, что, похоже, она бы выдержала тест, попытайся Кислородов его к ней применить. Подозрение сие самым жутким образом подтвердилось в тот роковой вечер, когда в процессе распития одной лишь чашечки чая Маша Самоварова получила сразу два на редкость заманчивых предложения.
- Переедешь ко мне - купим собаку.
Это первое. Второе последовало тут же, практически без паузы.
- А согласишься родить мальчика - поженимся.
- А если девочка получится, - поперхнувшись чаем, поинтересовалась Маша, - что, разведемся?
- Нет, почему? - удивился Кислородов, и сделал это настолько искренне, что Маша догадалась, что, видимо, он все-таки не шутит.
И вообще, чем дальше они общались, тем чаще Кислородов в своей речи стал употреблять фразы, начинающиеся словами "если мы будем жить вместе" или, что еще хуже - "когда мы будем жить вместе". Далее, естественно, следовали разнообразные проекты, порою совершенно фантастические и в любом случае поражающие Машу своей ирреальной нелепостью. "Кислородов, в своем ли ты уме? - хотелось ей сказать или даже заорать непосредственно в его розовое ухо. - Мы же с тобой никогда вместе жить не будем!!!" Ей всегда и очень-очень хотелось это сказать. Но, тем не менее, она не говорила. Маша не любила Кислородова, однако врожденное и привитое воспитанием уважение к окружающим не позволяло ей выражать протест в грубой и категоричной форме. В конце концов, Маша Самоварова признавала, что Кислородов откровенного свинства с ее стороны не заслуживает: ведь он, действительно, хорошо к ней относился и, нужно отдать ему должное, демонстрировал это не только пустыми словами, но и всей линией своего поведения. Ладно, подумала Маша, раз он ее любит, то она будет ему это позволять. Или, по крайней мере, особо этому не препятствовать.
Так началась ее попытка мирного сосуществования с Кислородовым в условиях безответной любви.
Маша Самоварова разумно рассудила: "Кислородов говорит, что он меня любит. Мне на него по большому счету плевать. Значит, если мы расстанемся, я совершенно ничего не потеряю. Жалеть тут не о чем. Поэтому я буду устанавливать свои правила, и, как только Кислородов вздумает умничать, и меня хоть какая-то мелочь перестанет устраивать, то я тут же разворачиваюсь и ухожу на фиг". Она подумала так и сразу успокоилась. Однако основной казус состоял в том, что время шло, а Кислородов по-прежнему повода к скандалу не давал. Маша мучилась, не спала ночами, но придраться к нему не могла! Кислородов был внимателен, но не назойлив, заботлив, но не навязчив через край. Казалось, что он наслаждается своим чувством вполне бескорыстно. И даже когда Кислородов произносил свое обычное "если мы будем жить вместе, то мне, наверное, придется хотя бы в комнате обои переклеить", то он не спешил уточнять, какие именно условия подразумевают это "если". А, утверждая "когда мы будем жить вместе, я, конечно, буду реже пить", Кислородов отнюдь не требовал, чтобы Маша немедленно определила конкретную дату этого самого "когда". В общем, Кислородов оставался мягок, трогателен, спокоен, тогда как у Маши Самоваровой постепенно закипали мозги. Нервно покусывая костяшки пальцев, она по вечерам тайком глотала валерьянку. А так как Маша Самоварова считала неблагодарность самым страшным человеческим пороком, то сию минуту послать Кислородова ко всем собачьим чертям совершенно не представлялось возможным. Не в ее стиле было придерживаться принципа: если мужик сам под тебя подстелился, то просто грех не вытереть об него ноги. Совесть всегда была ее заметным недостатком.
И тогда Маша решила: "Раз уж я попала в ситуацию, то надо постараться выжать из нее все до последней капли".
Вообще-то, строить отношения с мужчинами на основе личной выгоды было ей не свойственно (иначе Кислородову просто вряд ли бы что-либо перепало.) Поэтому приходилось разбираться уже по факту (вот Маша, вот зачем-то рядом с ней влюбленный Кислородов) и выяснять, что же в этом во всем положительного, и какую из этого можно извлечь пользу.
Помимо банального утешения собственного самолюбия, что, бесспорно, приятно уже само по себе, Маша Самоварова обнаружила еще один существенный момент. Дело в том, что Кислородов был единственным мужчиной в ее жизни, который давал ей деньги. Поначалу Машу это даже насторожило, но она быстро сообразила, что скромничать здесь нечего. Акт выдачи денежных знаков со стороны Кислородова выглядел не как жалкая подачка, не как оплата неких весьма определенных услуг и не как аванс, гарантирующий их получение и в будущем. Словом, в этом не было абсолютно ничего для Маши оскорбительного. Чувствовалось, что Кислородов дает ей деньги просто потому, что такая форма поведения естественным образом входит в его представления о норме межполовых взаимодействий.
Причем стоит отметить, что деньги эти были относительно небольшие. Не то чтобы Кислородов жадничал, он давал, сколько мог. А мог он, соответственно, немного. Так что стремление к материальному благополучию или страх его потерять не являлись основополагающими факторами данного симбиоза. Маша Самоварова прекрасно осознавала, что это не те суммы, ради которых она могла бы при необходимости хоть чем-нибудь пожертвовать, например, своей свободой, или терпеть какие-то неудобства и идти на противные ее воле уступки. То есть Маша по-прежнему ждала удобный момент, чтобы с облегчением хлопнуть дверью. А Кислородов по-прежнему был безупречен.
Вообще, знакомство с Кислородовым перевернуло с ног на голову Машины канонические представления о безответной любви. Ей всегда казалось, что безнадежно влюбленный мужчина должен непременно страдать. А объект его любви обязан излучать холодные флюиды гордой самодовольной презрительности. А на деле все выходило практически с точностью до наоборот: Кислородов светился от счастья, как предпраздничный самовар, Маша Самоварова задыхалась от нехватки кислорода в ей же самой определенных рамках своей нелюбви и бесилась оттого, что у Кислородова все распрекрасно. И действительно, какие у него могут быть проблемы? Он ее хочет - он ее имеет. И с каждым днем глазки у Кислородова блестели все ярче, Маша же катастрофически худела, и у нее обострилась ночная сомнамбулическая активность. Особенно травмировало сознание того, что Кислородов-то, по сути, счастлив за ее, Машин, счет.
И тут из Маши полезли все мерзости ее характера. Она и сама раньше не подозревала, насколько может быть отвратительна. В присутствии Кислородова Маша Самоварова становилась нервной и раздражительной, сварливой и капризной. Причем капризной не просто по-женски кокетливо и даже не по-детски эгоистично, а капризной в какой-то гиперболизированной, почти патологической форме. Из-за каждой мелочи, будь то отсутствие в автобусе сидячих мест или наличие в раковине трупика таракана-подростка, Маша устраивала мини-ураган в стакане воды, хотя обычно она не обращала внимания и на куда более серьезные житейские проблемы. Любовь Кислородова провоцировала в Маше Самоваровой неадекватную реакцию, и к вечеру он, как правило, ходил весь усеянный плевками Машиного недовольства. Если Кислородов будил Машу утром своим звонком, то он непременно оказывался виноват в том, что нарушил ее сон, а если она уже успевала проснуться, то Кислородову предъявлялась претензия, что он долго не звонит. И самое страшное заключалось в том, что Маша Самоварова прекрасно сознавала гнусность своего поведения, но уже не могла остановиться.
Поэтому Маша решила не вводить Кислородова в круг своих друзей, да и вообще старалась как можно меньше показываться с ним на людях. И не столько потому, что стыдилась Кислородова, хотя, конечно, Маша искренне полагала, что он ей не пара, а сколько потому, что не хотела пугать окружающих своим отношением к Кислородову, которое внешне она выражала на первый взгляд необъяснимо агрессивно. В самом деле, никогда ранее ни с одним своим мужчиной или просто каким-нибудь любым человеком Маша Самоварова не позволяла себе поступать так. Публичная отработка командно-приказного тона и демонстрация последних достижений в межполовой дрессуре могли существенно подорвать ее незыблемый имидж. Маша всегда считала себя сдержанной, доброй и приятной в общении, и ответное поведение контактирующих с ней людей не давало повода в этом сомневаться. Однако теперь, рядом с Кислородовым, Маша Самоварова переставала узнавать саму себя. Волосы у нее на голове шевелились от самокритического ужаса. А Кислородов все не сдавался. Он ходил такой же счастливый и терпеливо сносил все Машины выходки. Он даже выдержал спонтанную проверку на истерику.
Это произошло у Кислородова на кухне. Слегка простуженная и только что пришедшая с дождливой улицы Маша Самоварова потребовала немедленного чая. Кислородов поспешно метнулся и ей его приготовил. Но, не соотнеся силу своей жажды с величиной температуры кипения, Маша при первом же глотке обожгла себе губы и язык. Поморщившись, она поставила кружку на стол и даже брезгливо ее от себя отодвинула.
- Ну, что же ты? Не торопись. Я тебя пока никуда не выгоняю, - сказал Маше Кислородов, глуповато улыбнулся и с какой-то полущенячьей преданностью заглянул ей в глаза.
У Маши в голове что-то с треском перещелкнуло. Она нервно дернулась, пытаясь встать и, возможно, даже выбежать из кухни, но стукнулась бедром об угол стола, упала обратно на табуретку и разрыдалась. Маша Самоварова плакала не потому, что ее психика была ослаблена противным вялотекущим насморком, не потому, что чай был слишком горячим и не потому, что она очень больно ударилась. Маша Самоварова плакала потому, что ей просто было плохо и потому, что она не могла объяснить Кислородову, почему она плачет. Вместе с этими слезами из Маши наружу рвалась безысходность ее душевного состояния, вызванного безответной любовью Кислородова.
А Кислородов повел себя на редкость достойно. Он не вышвырнул ее за шкирку со словами: "Слушай, ты, психопатка, как ты меня уже достала! Свои детсадовские спектакли будешь разыгрывать где-нибудь в другом месте!" Хотя, в принципе, был бы прав. Однако вместо этого Кислородов на минуточку оставил Машу Самоварову наедине с собой, а когда первый истерический припадок пошел на убыль, он вернулся на кухню, подсел рядом и, приобняв Машу за талию, начал нежно нашептывать ей на ухо:
- Машенька, ну, что случилось? Пожалуйста, не плачь... Скажи, что произошло? Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Машенька, я всегда тебе помогу... Поговори со мной... Ну, успокойся, пожалуйста... Ты самая лучшая, самая красивая, самая моя любименькая. У тебя все будет хорошо... А может, это я, дурак, что не так сделал? Машенька, ты только скажи, я исправлюсь... Ну, прости, я же тоже не всегда понимаю, чего ты хочешь. Машенька, ты просто говори, чего надо делать, а чего не надо. Я же для тебя, что угодно... Я тебя люблю... Ну, скажи, что мне для тебя сделать?
Маша закрыла лицо руками, ей хотелось крикнуть только одно: "Господи, Кислородов, НЕ НАДО МЕНЯ ЛЮБИТЬ!!!" Но она снова молчала и лишь тихо всхлипывала и размазывала сопли по его теплому плечу.
Вот тоска, думала Маша Самоварова, с Кислородовым совершенно бессмысленно ругаться! Нет никакой нужды напрягать извилины в поисках удачных аргументов и доказывать свою правоту: как бы она ни была виновата и как бы глупо себя ни повела, Кислородов в любом случае посчитает за удовольствие перед ней извиниться. Даже неинтересно!
А еще она думала, что, очевидно, он все-таки ее по правде любит. И поделать с этим уже ничего было нельзя. "Вот попала! - сокрушалась Маша. - И за что это мне?"
И тут ей в голову пришла странная аналогия. И связана она была с историей, происшедшей с ее подругой по имени Люля. Дело в том, что Люля, барышня не то чтобы безнадежно асоциальная и бестолковая, но, в общем, обтекаемо выражаясь, достаточно беспечная, недавно буквально наповал сразила окружающих актом своего скоропостижного замужества. Особенно обескураживало то, что в качестве мужа был выбран какой-то несостоявшийся уголовник, незатейливый, пьющий и даже не стесняющийся иной раз ласково заехать своей суженой промеж глаз, то есть субъект, ни по какому параметру не вписывающийся в нормативы, разработанные принцессами для их желанных кавалеров. Тем не менее, Люля выглядела вполне психически сохранной и объясняла свой судьбоносный поступок следующим образом: "А что, девочки? Такова карма! Наверное, он послан мне в наказание за всех тех, обиженных мною, мужиков".
Вот и Маша Самоварова вдруг осознала, что Кислородов дан ей, если не в наказание, то хотя бы в назидание за всех тех мужчин, которым она докучала своим добрым отношением. Ведь теперь Маша собственной кожурой ощутила то, что раньше просто не укладывалось в ее мозгах. Она же совершенно искренне полагала, что любому человеку должно быть исключительно приятно чувствовать симпатию другого, и недоумевала и даже огорчалась, когда ее душевные порывы не находили в партнере ожидаемого живого отклика. Но сейчас-то Маша Самоварова уже знала, что это бывает приятно не всегда. И теперь она уже понимала, что все те ее мужчины, на которых она, кстати, совершенно перестала обижаться, и даже начала в какой-то степени им сопереживать, что все они не уделяли ей должного внимания не потому, что так уж плохо к ней относились, а потому, что просто это было им не свойственно либо по определению, либо именно в Машином случае, и тогда они, вполне возможно, от всей души давали ей то, что при данных обстоятельствах могли себе позволить. Вот так же и она, Маша Самоварова, хотя и не любила Кислородова, но, в общем, относилась к нему неплохо, даже ценила его и в меру уважала, а потому тоже отдавала ему то, что могла - в основном, свое прохладное тело.
Действительно, никогда ранее Маша Самоварова не бывала столь скупа в проявлении женского естества. Впервые в жизни при встрече ей совершенно не хотелось с разбега броситься своему мужчине на шею. Ей хотелось всего лишь медленно подойти и с каменным лицом подставить щеку для поцелуя. Маше приходилось постоянно, особенно в общественных местах, одергивать Кислородова при злоупотреблении им так называемыми телячьими нежностями. Точно так же, как когда-то одергивали и саму Машу Самоварову ее бывшие кавалеры.
Не могло не настораживать и то, что широкая эксплуатация в целом удобного Кислородова уже начинала входить у Маши в привычку. В принципе, сосуществование с ним было бы вполне возможно, если бы не одно "но": Маша Самоварова отдавала себе отчет, что в основе их отношений лежит исключительно романтика ниже пояса. И ей катастрофически не хватало романтики настоящей, с фонтаном эмоций и состоянием светлой отупелости на душе. Со стороны Кислородова, конечно же, все было в порядке. Так что Маша отнюдь не страдала от отсутствия ощущения желанности. Его как раз-таки было полно: Кислородов не скромничал в демонстрации своих вожделений. Речь здесь идет о том, что ей и самой безумно хотелось пережить нечто подобное, пусть отдаленно, но все же напоминающее влюбленность. Маша терзала свое скованное инеем сердце, пытаясь выдавить из него хоть каплю взаимности, но сердце упорно молчало.
"В конце концов, - утешала себя Маша Самоварова, - меня же эти отношения ни к чему не обязывают! Так что никто не мешает мне при первом же подвернувшемся случае со спокойной совестью раз и навсегда самоустраниться или хотя бы кратковременно проветриться где-нибудь на стороне". Она не любила Кислородова, никогда ему ничего не обещала, а значит, была уверена Маша, Кислородову она ничего не должна. Ни физически, ни морально. Кислородова же, по мнению Маши, его заявленное к ней чувство, напротив, накладывало на него груз тяжких обязательств. Но фокус состоял, во-первых, в том, что, выглядывая ежедневно из окна, Маша Самоварова отчего-то не обнаруживала у своего подъезда очереди из готовых отдаться ей с тем же, что и Кислородов, самозабвением мужчин, а, во-вторых, в совсем уже полное замешательство приводил интересный парадокс: несмотря на убежденность в том, что фундамент и характер их взаимоотношений освобождают Машу от какой-либо ответственности, одновременно сваливая ее целиком на плечи Кислородова, тем не менее сама Маша почему-то совершенно не чувствовала себя легко и свободно, тогда как Кислородова его обязанности не просто не тяготили, но и, наоборот, очевидно, были ему в радость.
Кислородов не переставал наслаждаться своей любовью, и единственное, что могло его смущать - это ее безответность. И хотя Маша никогда не произносила вслух, что его не любит (ей казалось, что это ясно и так), Кислородову, несомненно, было бы приятно услышать от нее признание в любви, пусть даже если бы под словесной оболочкой не скрывалось реальное содержание. Пожалуй, он был бы счастлив и тем, но Маша Самоварова просто не говорила ничего.
Однако хитрый Кислородов и здесь умудрился вывернуться, залепив душевные трещины примитивным самообманом. Постепенно вместо обычно произносимого при прощаньи с Машей "я тебя люблю" он начал употреблять формулировку "я тоже тебя люблю", этим тоже подразумевая несказанные ему слова о ее якобы любви.
Маша Самоварова не спорила с Кислородовым. И не потому, что боялась его разочаровать, а потому что считала, что просто нет нужды доказывать очевидное. Оба знали, что любовь между ними безответная, и каждый адаптировался к ней, как мог. И Маша с прискорбием отмечала, что Кислородов в своем приспособлении был более успешен, чем она. Ее по-прежнему трясло и выворачивало наизнанку. А Кислородова порою хотелось буквально-таки придушить. Однако врожденный гуманизм делал физическое уничтожение полностью невозможным. А немедленно разорвать отношения было бы бессмысленно, нелепо и нелогично: других вариантов личной жизни у Маши Самоваровой в настоящий момент, в общем-то, не намечалось. А раз Кислородова нельзя было ни убить, ни бросить, то оставалось одно: его полюбить.
Маша снова и снова возвращалась к этой безумной мысли. А так как народная мудрость гласит, что сердцу не прикажешь, то Маша Самоварова в очередной раз попыталась его уговорить. К выполнению этой задачи, надо отдать ей должное, она подошла со всей ответственностью.
Для начала Маша рассортировала любовь по типам, чтобы выбрать из них наиболее для себя подходящий. Безрассудная страсть, с первого взгляда нисходящая с небес, отпадала сразу. Скорее, нужно было ориентироваться на долбежку временем по принципу "стерпится-слюбится". Но, как показывала практика, чем дальше, тем терпеть становилось все невыносимей: Маша Самоварова была буквально на грани нервного истощения, и ей не помогала даже высококалорийная диета.
"Что же все-таки заставляет мужчин и женщин друг друга любить?" - мучилась Маша вопросом. Во-первых, их может связывать общность интересов. И что по этому поводу обнаруживалось в отношении Кислородова? "Он любит меня, - рассуждала Маша. - Я тоже люблю меня". Вот, пожалуй, единственное, что было между ними общего.
Правда, помимо любви по сходству, существовала еще и любовь по контрасту. А с этим у них, вроде бы, все было о'кей: по глубокому Машиному разумению Кислородов в большинстве своих признаков являлся почти зеркальной ее противоположностью. Однако вместо того, чтобы гармонично Машу Самоварову дополнять, он лишь бесконечно ее собою раздражал и дисбалансировал. В общем, контраст был налицо, а любовью все равно даже и не пахло.
Таким образом, никакие разумные выкладки полюбить Кислородова Маше Самоваровой не способствовали. Это и неудивительно: любовь ведь категория интуитивная.
И Маша пошла к своей цели в обход, через вегетатику. Уединившись на кровати, она предавалась аутогенной тренировке. Первый этап (создание ощущения тепла и тяжести в членах) Маша Самоварова освоила довольно-таки быстро, но как только дело дошло до внушения себе желанности образа Кислородова, как мышцы тут же защитно-рефлекторно напрягались, и к горлу подкатывала тошнота. В общем, все шло насмарку, и нужен был другой, более радикальный метод.
Маша Самоварова избрала телетерапию.
Она смотрела все подряд. Развалившись в кресле и тупо уставившись в экран, Маша ежедневно занималась самозомбированием. Неоценимо эффективными в этом смысле оказались, естественно, рекламные блоки. (Особенно завораживала следующая цепочка фраз: "Вы думаете, что ваш порошок - это выгодная покупка? Проверьте его вес. ВСЕГО ЧЕТЫРЕСТА ГРАММОВ!!!) Регулярные телетерапевтические сеансы в конечном итоге приводили к остекленению взгляда и полной блокировке всякой мыслительной деятельности. В таком состоянии человеку можно было внушить что угодно вплоть до необходимости, собрав тридцать крышечек от "Кока-колы", пристрелить собственную маму. Нельзя было сделать только одно: заставить Машу Самоварову полюбить Кислородова.
В общем, как Маша ни билась, но ни логика, ни самовнушение в ее случае, очевидно, не срабатывали. А значит, пришло время применять насильственные меры.
Долгие ночи, проведенные в беспокойном ворочаньи и утирании пота с разгоряченного лба, породили решение: нужно срочно ломать границы суровой реальности. А сделать это можно, лишь обратившись к веками накопленной практике оккультизма. Однако, будучи девушкой все же прогрессивной, Маша Самоварова в поисках рецепта приворотного зелья отправилась не куда-нибудь, а в интернет-класс.
Наклацав дрожащими пальцами "эликсир любви", Маша замерла в ожидании. Всемирный справочник крякнул и выдал: 374 страницы (не менее 149 серверов). Вдохновленная столь обещающим началом, Маша Самоварова провозилась часа полтора, разгребая ссылки примерно следующего содержания:
"Вопросы вечной красоты и здоровья - женские секреты - реальные советы - Эликсиры Любви" - "Среда 20 мая 1998 года. "Глоток эликсира любви". Сценический вариант русского драмтеатра в Петрозаводске не случайно назван Эликсиром любви" - "Не нужно быть законченным фрейдистом, чтобы утверждать, что не может быть счастья в жизни без Любви, а Любовь не может быть полной и "эталонно-красивой" без чувственной стороны. Ароматические эссенции являются одним из древнейших эликсиров, открывающих самые невероятные высоты Любви" - "Бродилка по саду. Здесь вы можете наслаждаться созерцанием веточек хокку и украшать их своими произведениями. Для добавления собственных хокку в начало - Эликсир любви... Эликсир любви" - "Любовь в стиле Enigma. Секс и грязные носки. Сумо, пейджер и т.д. Должна быть в женщине... Очаровательные глазки. Эликсир любви в лифте. Ежики любят поколючее" - "Мероприятия республиканских учреждений культуры, запланированные на май. 3 мая 12.00. Дом сестринского ухода. Концерт по случаю празднования Международного финно-угорского праздника День Матери. Комедия "Эликсир любви"" - "Огромная библиотека эротической литературы, порнорассказов, а также пособий по технике секса. Ежедневное обновление... Но, в конце концов, не сдержался и брызнул эликсиром любви, облив руки и бедра моих партнерш" - "Купил пустышку и спи спокойно. Большое количество таблеток пустышек, так называемых плацебо, поставляется на рынок республики под видом виагры. Медики не исключают и возможности развития психологической зависимости от этого эликсира любви"...
В общем, как убедилась Маша, на какие клавиши ни жми, а результат один: если под словосочетанием "эликсир любви" и подразумевалось некое снадобье, то предназначалось оно исключительно для повышения потенции. А с ней у Маши как раз-таки проблем не возникало никогда. Совсем другое дело - любовь. "Что творится? - сокрушалась Маша. - Какая-то сплошная сексуальная озабоченность. А где же то самое, глубинное и сокровенное? Неужели и мне нет спасенья?" Уже почти отчаявшись, она все же решилась посетить последний сайт, но совершенно напрасно: он также был посвящен исторически сложившимся средствам стимуляции половой функции. И кстати, текст завершался фразой: "Не забывайте, что афродизиаки вызывают не любовь, а желание, не подменяйте понятия и не ждите, что вам откроют формулу любви".
Маша Самоварова громко застонала и упала лицом в клавиатуру.
Чем закончилась эта история, спросите вы? А чего бы вы хотели?
Например, она могла бы закончиться так:
"Озираясь, Маша Самоварова вышла из зоомагазина. Под мышкой она сжимала банку с тремя молоденькими Вufo melanostictus. Вообще-то, были нужны Вufo marinus, но Вufo melanostictus тоже вполне годились.
Дома уже все было приготовлено: высушенные Lytta vesicatoria, измельченная Corynanthe yohimbe, корень Mandragora officinarum, семена Papaver somniferum, вытяжка Paris quadrifolia, молодые побеги Datura stramonium, полстакана крови новорожденного поросенка и блюдечко с пеплом сожженной фотографии голого Кислородова. Оставалось последнее - выковырять жабам глаза. Надев резиновые перчатки и вооружившись ножичком для разрезания бумаги, Маша поморщилась, но мужественно приступила к операции. Прочие ингредиенты уже побулькивали на медленном огне.
Процедив остывшее варево в чашку, Маша развернула на коленях ксерокопию страницы из старой, сомнительного происхождения книги, три раза громко прочла заклинание и, задержав дыхание, залпом выпила эликсир.
Смерть наступила мгновенно..."
Или так:
"Прошло шестьдесят лет.
На веранде скромного дачного домика, сидя в инвалидной коляске, грелся на солнышке седой скелетообразный Кислородов. С любовью и нежностью взирал он на Машу Самоварову, обреченно подтыкающую под него полосатый плед. Изловчившись, Кислородов схватил ее испещренную морщинами ладонь и поднес к своим почти полностью растворившимся в челюстях губам. Скривившись, Маша отдернула руку и пошла в дом, откуда доносились чересчур возбужденные голоса их внуков и правнуков. Но по дороге Маша Самоварова обернулась и, с ненавистью глядя в затылок Кислородову, полезла в карман халата за валидолом. Как хотелось ей со всей дури стукнуть по этому затылку лопатой! (Которая, кстати, стояла тут же неподалеку, подпирая каркас виноградника.) Но рука уже не поднималась..."
Но, честно говоря, на самом деле я не знаю, чем закончилась эта история. Я еще не придумала.
Я абсолютно уверена только в одном: история безответной любви - это история без конца...