Есть такое хорошее понятие - "зона ближайшего развития". Это означает, что то, что пытаются вдолбить тебе в башку должно быть хотя бы не ниже твоего актуального уровня. Иначе возникает чувство тоски, а также своего безысходного морально-интеллектуального превосходства.
Впервые наиболее четко я поймала данное ощущение, наверное, когда однажды к нам в детский сад пришли странные люди. Уже обучаясь в университете, я с ужасом обнаружила, что они пытали нас тестами Пиаже на изучение детского интеллекта. Но тогда, честное слово, мне показалось, что эти люди - дебилы, и вопросы у них - соответствующие. То ли задания были рассчитаны на более младший возраст, то ли я была слишком умна, история умалчивает. Но согласитесь, что должен подумать нормальный человек, когда перед ним расставляют несколько пластмассовых кукольных тарелочек, напротив каждой из которых затем кладут по ложечке и интересуются: "Одинаковое ли количество тарелочек и ложечек?" Получив однозначно утвердительный ответ, ряд ложечек просто раздвигают и спрашивают: "А теперь?" Не знаю, кому как, а лично мне хотелось покрутить пальцем у виска и сказать: "Уважаемые, неужели вы всерьез полагаете, что количество ложечек увеличится при изменении промежутков между ними всего лишь за счет иллюзии, создаваемой расширением границы, замеряемой по крайним членам исходной последовательности предметов?" Но я была воспитанной девочкой, поэтому я, вздохнув, ответила: "Одинаковое".
Вряд ли в школе я стала девочкой менее воспитанной, просто в случае необходимости я прекратила стесняться крутить пальцем у виска. И если не прямо, то хотя бы в виде метафорическом. Поэтому, когда учительница литературы пожелала с нами на классных часах читать и обсуждать письма к сыну автора, чье имя я не потрудилась запомнить, то я в вежливых выражениях, но достаточно доходчиво заявила, что незачем пичкать нас, вполне уже здравомыслящих граждан, столь пережеванными истинами и грубыми лобовыми нравоучениями, в общем, что это и ежу понятно, что папу с мамой надо любить, а природу беречь и множить, а следовательно, я с гораздо большей пользой проведу время, сосредоточенно поковыряясь у себя в носу. Учительница слегка обиделась и сказала:
- Если тебе все так ясно, это еще не означает, что это так же понятно остальным!
Видимо, намекала на то подавляющее большинство, кардинально не преуспевшее в своем развитии, с которым мне в моей жизни столкнуться так и не довелось. Однако тема классных часов была благополучно замята.
Впоследствии я все же убедилась, что вещи, которые я считала твердыми аксиомами, для некоторых не всегда столь же очевидны.
Как-то среди ночи мне позвонил друг моего друга и сказал, что мой друг в больнице, и мне нужно немедленно приехать. Наверное, я настолько быстро согласилась и с такой степенью искренности начала интересоваться, что нужно и можно привезти из еды, что друг друга, испугавшись, был вынужден признаться, что это всего лишь шутка, направленная на выяснение истинности моих дружеских чувств. В общем, меня поздравили с тем, что я прошла проверку.
Милые мальчики, они даже не подозревали, что я прошла ее дважды: первый раз, когда, не колеблясь, вызвалась помочь, а второй - когда не обиделась на эту по-детски глупую проверку кристальности моей несомненной дружбы. Что поделаешь, если мальчики просто по определению своему не дотягивали до моей моральной планки? По-видимому, далеко не без этой причины со временем они рассосались. А я осталась, вся из себя честная, добрая и порядочная. А когда живешь с подобным врожденным ощущением, то выгоднее верить, что и все окружающие - такие же.
Именно поэтому я рискнула потревожить Карпова. Дело в том, что у меня развилась бытовая форма паранойи, вызванная объективно не объяснимой тошнотой. Меня разрывало на две половины, одна из которых кричала: "Вспомни, ведь этого не может быть!" - а вторая утверждала, что в жизни всегда есть место неожиданности, и билась в тихой истерике. Четыре полубессонные ночи вылились в жажду хотя бы минимальной справедливости. "Почему, собственно, должна переживать я одна?" - подумала я и набрала номер Карпова. Я подготовила длинную тираду, что, мол, не хочу никого пугать, но ряд косвенных признаков налицо, и если бы не было так похоже, то я бы не стала попусту болтать языком, что я вполне осознаю его право усомниться в моей искренности, в которой я сама, разумеется, ни коим образом не сомневаюсь, а поэтому единственное, что меня интересует - это, могу ли я , если что, на него рассчитывать, или он скажет: "Девочка, я тебя не знаю", - и мне придется решать свои проблемы самой, и если это так, тогда, опять-таки, если что, я просто больше его не побеспокою, и лучше бы мне услышать это прямо сейчас, пока еще окончательно ничего не известно, и пока еще рано впадать в бесконтрольную панику. В общем, что-то в этом духе.
Ответ Карпова меня поразил.
- Ты завтра с утра свободна? Захвати с собой паспорт.
Мы ехали в душном автобусе, и я не совсем понимала, что происходит. Мы виделись с Карповым второй раз в жизни.
И даже когда мы уже выходили из загса, где нам сообщили дату нашего бракосочетания - двадцать седьмое июня, я все еще недоуменно хлопала ресницами. Но Карпов держался столь уверенно и непринужденно, что я побоялась даже намекнуть, что вообще-то ни брак, ни тем более роды в мои реальные планы ни в коем виде не входили. И хотя я всегда утверждала, что контрацепция не должна быть стопроцентной, потому как иначе современные люди просто-напросто совершенно перестанут рожать, но сама я, естественно, никогда не хотела оказаться под влиянием этого самого неудалого процента. Да даже если бы и хотела, то уже тот факт, что на момент предполагаемого (не дай бог!) зачатия Карпов был изрядно пьян, ставит под сомнение генетическую полноценность предполагаемого (не дай бог!) потомства.
Но Карпов! Кто бы мог подумать? Сразу - в загс! Честно говоря, он превзошел все мои ожидания. Мне-то от него было нужно гораздо меньше, я-то была бы рада хотя бы мизерному с его стороны сочувствию. Да уж, вот это номер! Неужели он оказался лучше, чем я могла себе представить, а значит, вообще, лучше меня?
И тут меня осенило. Да ни фига этот Карпов меня не лучше! Он же, в конце концов, элементарно меня недооценил. Да, он притащил меня, малознакомого, в сущности, человека писать это дурацкое заявление. Да, он более чем ясно дал мне понять, что моя судьба ему небезразлична. Но в том-то и дело, что более чем! Мне-то, в принципе, было достаточно одного только его слова! И я бы поверила хотя бы потому, что сама не привыкла врать! Так зачем было устраивать эту клоунаду с загсом? Ведь по большому счету это еще ничегошеньки не означает! И даже жирный штамп в паспорте отнюдь не гарантирует, что Карпов впоследствии с наслаждением в меня не плюнет. А может, он вообще надо мной просто издевается? Может, он для того и устроил образцово-показательную демонстрацию своего благородства, чтобы всего лишь усыпить мою бдительность? О, напрасно. Моя бдительность давно уже спит летаргическим сном.
Я пристально посмотрела на Карпова. Нет, что-то не так. Уж больно он не похож на коварного злоумышленника. Хотя откуда мне знать, как выглядят коварные злоумышленники, я же до сих пор считаю, что живу среди людей исключительно добрых, порядочных и честных!
Мы присели на скамейку. Меня снова затошнило, и Карпов как заботливый жених купил мне в ларьке бутылку минеральной воды. Потом подумал и купил еще одну себе. Мы механически чокнулись бутылками, словно повинуясь невысказанному, но читаемому между строк тосту: "За нас!" Карпов был спокоен и сосредоточен. Жест, которым он поправил выбившуюся мне на лицо прядь волос, просмотрелся естественно и убедительно. Господи, подумала я, а если он это все серьезно?!
- Карпов, - отпив из горлышка, с робкой надеждой поинтересовалась я, - если все обойдется, ведь мы же с тобой не поженимся?
- А ты не хочешь?
- Нет, - ответила я, вполне отдавая себе отчет, что совершаю кульбиты на лезвии ножа. Что проделаешь, но, наверное, моя честность когда-нибудь меня погубит.
Карпов невозмутимо пожал плечами и сделал глоток.
- Тогда, значит, будем отмечать двадцать седьмое июня как день независимости, - сказал он и, улыбнувшись, мне подмигнул.