Так получилось, что у Спицына Якова с детства были бракованные мозги. Нет, Яков Спицын вовсе не был каким-нибудь внеобщественным анацефалом, просто он не понимал некоторые серьезные, существенные вещи и не имел мужества свое непонимание скрывать. К примеру, он не понимал, почему Земля плоская, а не круглая. Тщетно пытался Старший Вожатый объяснить Якову, что если бы Земля была круглая, то комбайнер, вспахивающий поле, дойдя до межи, не остановился бы на ней, а силой инерции продолжал бы движение под уклон до тех пор, пока не попал в руки наших врагов и не выдал бы под пытками все военные тайны нашей Малой Земли. После чего вооруженные до зубов захваченными секретами кабыздохи предприняли бы стремительное нападение, сожгли дотла наши дома, истребили бы всех прогрессивных малоземлян и установили бы на пепелище ненавистный прогрессивным малоземлянам строй. Ну, а раз все эти ужасы места не имеют, стало быть, ни о какой округлости Земли и речи быть не может.
Еще Яков Спицын не понимал, почему на его малой родине, почти московском дворе, взятом в дружное хороводистое кольцо красавицами-пятиэтажками, зимою скапливается так много собачьего дерьма, хотя все собаки имеют хозяев и в массе своей хозяева эти хорошо воспитаны. В этом вопросе с Яковом была солидарна жэковская дворничиха, баба Маруся.
- Вы что, издеваетесь? - Возмущалась баба Маруся инженеру Бровину из восьмой. - Скажите, когда это прекратится?
Но устыженный инженер Бровин пожимал плечами - он действительно не знал.
Это собачье дерьмо было единственным, что не нравилось Яше в его малой родине. Свою малую родину Яша любил, а вместе с нею, с помощью тяжелого недетского обобщения, любил и далекую Родину Большую. Правда, он еще толком не понимал, что этой Большой Родине от него нужно, хоть и ощущал тем же недетским обобщением, что Родина Большая уж возлегла где-то в темноте и ожидает его, дабы исполнить вместе с ним некий таинственный союзнический долг.
Друг Яши по прозвищу Пиночет, сын комитетчика, свой долг знал хорошо. Он ждал лишь будущего, чтобы однажды изловить какую-нибудь злобную вредительскую матахарь и преподнести ее Родине в своем клюве. Еще Пиночет в четвертом классе занялся ракетостроительством и, в конце концов, построил именную ракету "Дружбан Ародов", которая должна была торжественно взреветь в трансформаторной будке, ввинтиться в Землю и, вывалившись по ту сторону через секунду, разнести на атомы черный Полигон, с которого еженощно стартовали хищные кабыздохи, чтобы парить в мирном небе вдоль Занавеса и, улучив подходящий момент, однажды прорвать оборону.
Когда трансформаторную будку и Землю починили, и папа Пиночета вышел из больницы, где перележивал свой, как он говорил, первый юношеский инфаркт, у него с Пиночетом состоялся утомительно долгий мужской разговор. После этого Пиночет всю оставшуюся детскую жизнь ходил загадочным, будто уже знал Правду.
А Яша Спицын продолжал не понимать. В частности, однажды на политзанятии в Ленинской комнате он спросил у Старшего Вожатого, как могут кабыздохи находиться на той стороне - ведь они неминуемо упадут и будут падать до тех пор, пока их не пожрет недавно открытая астрономами Черная Дыра. Старший Вожатый сделал суровое лицо и многозначительно промолчал, а на следующий день Яшиных родителей вызвали в школу.
Днем, стоя в углу, Яша решил с понедельника начать все понимать и даже придумал для этого собственное объяснение кабыздошьей непадучести. Он представил себе обычного управляемого кабыздоха в виде мухи, прилепившейся лапками к той стороне и выжидающей. Яше стало страшно, потому что мух он боялся. Ему даже привиделось, как черный мохнатый кабыздох залетает к ним во двор и, не обращая внимания на свежепокрашенность скамеек, на томный вид утренних котов и забытую на крыше трансформаторной будки очень московскую машинку-перевертыч, сносит прямо в песочницу ядерное яйцо и улетает на свой Полигон докладываться об успешно выполненном задании. Тогда же Яша твердо решил, что будет служить в ПВО СА, чтобы защищать всех добрых и понятливых москвичей от управляемых ядерных кабыздохов. А вместе с москвичами защищать и свою малую трогательную родину - песочницу, трансформаторную будку, клены, скрипача-октябренка, удивительно играющего по вечерам на своей комиссионной скрипке, и разгуливающих по клумбе малых кур города - голубей, которых все любили за то, что когда-то, в незапамятные времена, голуби спасли Мир, пробудив своим воркованием задремавшего прапорщика ПВО СА Гарцева перед самым началом железного вражеского наступления.
Тем же вечером Яша доложил о своем понимании отцу, и отец, обрадовавшись Яшиному пониманию, повел сына в ТЮЗ.
ТЮЗ, а вернее - его здание-матка, Дворец Пионеров, заманчивее всего выглядел именно в сумерках - отблескивающий синевой, укоренившийся опорами в почве цилиндр с грозным орудием на верхней палубе, сквозь которое вахтенные пионеры-астрономы бдительно наблюдали за круговоротом звезд и тщились хоть однажды поймать в окуляр далекий и могучий крабовидный Союз вместе с ярчайшей сверхновой Москвой.
Этажом ниже иные пионеры-астрофизики сидели за партами, слюнявили карандаши, вчитывались в результаты, спущенные через воздуходувку сверху, рисовали на доске сыплющимся мелом спектральные диаграммы, ерошили свои коротенькие стрижки и, в конце концов, общим поименным голосованием принимали новые концепции построения звездной материи из каких-то сыртовых облаков.
Еще ниже, там, где лиловые сумерки уже затеняли ветви посаженных пионерами-мичуринцами дерев, пионеры-физики все свои детские и юношеские годы разрабатывали единую теорию времени-квашни и пространства-кадки, и время-квашня непрерывно проистекала из пространства-кадки, тут же, на лиловый ленолеум, и ее приходилось собирать, подгребать руками, заталкивать обратно в кадку, чтобы ни единой капли не пропало впустую, не просочилось между стыками панелей вниз, туда,
где пионеры-постановщики вели кропотливую и необходимую работу с пионерами-актерами, разучивая космические пьесы, в которых добрые и понятливые малоземляне приходят на помощь в конец запутавшимся братским инопланетным народностям,
и еще ниже, в цокольном этаже, находился ТЮЗ, куда вечером приходили пионеры-зрители, чтобы посмотреть новую космическую пьесу и раз и навсегда осознать, что время-квашня - сродни ценному галактическому топливу, и его ни в коем случае нельзя разбазаривать, а тот, кто будет разбазаривать, так и останется жить на железной звезде, не имея сил и мужества самостоятельно преодолеть вторую космическую скорость, всю свою бессмысленную и беспощадную жизнь вслушиваясь в шорох радиодинамика в надежде услышать позывные прибывшего на орбиту спасительного корабля-матки.
И вот, когда Яша с отцом уселись в первом ряду, занавес разошелся в стороны, и на сцене обнаружился обыденный кухонный стол с цветастым заварным чайничком. За столом в одиночестве заседал румяный вспотевший пионер в костюме комитетчика и о чем-то напряженно размышлял. Когда первые аплодисменты смолкли, в картонных дверях появился второй пионер в седеющем парике старшего товарища и вежливо постучал костяшкой по картонному косяку.
- Геннадий, можно к тебе?
- Шеф?! - Облегченно обрадовался молодой пионер. - Заходите же! Располагайтесь, чувствуйте себя как дома! Басенька, наколдуй нам чайку.
Тут же из-за кулис радушно выбежала веснушчатая пионерка-жена, цепко схватила с обыденного стола заварной чайничек и, смущаясь публики, незамедлительно исчезла за кулисами.
- Ну, так, молодой человек. Рассказывай, - произнес пожилой пионер, осмотрительно усаживаясь на бутафорский табурет, по-отечески кладя свою огрубевшую опытную ладонь поверх румяной ладони молодого, неопытного товарища. - Но вот что. У тебя сейчас уже вид враля во спасение. Только я ведь, Гена, не за враньем к тебе пришел.
- Вы уже в курсе? - Молодой пионер-комитетчик стал поспешно ерошить свою коротенькую стрижку. - Вот черт, знаете, шеф, у меня как-то это все в голове не умещается. Сам себе твержу - не бывает же никаких случайностей. Не имеем права мы себе случайности позволять. Нет у нас такого права. Укладываем все в свои треклятые схемы, упаковываем, уплотняем методично. И тут приходит какой-нибудь Васька Сомов с расшифровкой - нате, владейте! Выходит, с самого начала задача была поставлена некорректно? Но ведь тогда был бы хоть какой-нибудь, пусть самый идиотский и отрицательный во всех смыслах, но результат!
- Успокойся, - пожилой пионер тепло похлопал молодого по ладони. - Не кипятись. Ишь, шустрый какой! Кипятиться нам права тоже никто не давал.
- Вы правы, шеф, - молодой пионер как будто стал успокаиваться. - Все правы, и тот же Васька Сомов - более всех прав со своей абракадаброй. И все готовы взять на себя ответственность, взвалить на свои плечи, тянуть лямку. А если не видишь цели, не то, чтобы перед носом, на блюдечке, но даже в обозримом пространстве вообще, хоть на двести парсеков вперед? Вот вы, шеф, человек-легенда, Биг-Бор, наши мальчишки даже курить при вас стесняются, вы можете мне твердо сказать, что знали бы, как поступить, будь вы на моем месте?
- У каждого - свое место, Геннадий, - взвешенно ответил пожилой пионер. - И каждому на его месте надлежит делать то, что это место в данный текущий момент нашей действительности требует от того, кому на этом месте доверено сидеть.
- Знаю.
- Нет, не знаешь. Откуда тебе знать? - Тихо сказал пожилой пионер, вспоминая о чем-то наболевшем.
- Хорошо, пусть, и не знаю, - тут же горячо согласился молодой. - Но имею право предполагать! Потому что, когда придет будущее, станет не до предположений. Малейшая ошибка - и предполагать уже будет некому! И прощать ошибки тоже - некому.
- А по-моему, Гена, ты просто разочаровался. Когда же я тебя упустил? - Покачал головою пожилой.
- Да нет, шеф, это не разочарование, - горячо ответил молодой. - Просто все это как бы навыворот, не по-настоящему. Словно дети, в бирюльки играем, а не видим того, что бирюльки-то наши уже подросли. И не бирюльки это вовсе, а дети наши, плоть от плоти. Вот завтра придет ко мне сын и спросит: "Папа, почему?" И что я ему отвечу?
- Не спросит, Гена. Нечего им, Гена, у нас спрашивать. Это мы у них спрашивать должны.
- Извините, за прямоту, шеф, но, по-моему, это - демагогия.
- Нет, не демагогия. Это мы с тобой - демагогия. Причем, скажу тебе, весьма неуклюжая, устаревшая и дурно пахнущая.
- Вы имеете в виду Черный Уб?
- Ничего я не имею в виду. Басенька, кудесница вы наша! - Пожилой пионер бодро поднялся с табурета и, радушно разведя руки, пошел навстречу смущающейся пионерке-жене. - Присядьте к нам, а то ваш благоверный меня едва с ума не свел своими подозрениями. Представляете, подозревает, что та брюква, которую...
- Папа, а что такое Черный Уб? - Спросил Яша у отца, когда они вышли из ТЮЗа в лиловые, почти московские сумерки (Яше еще подумалось, что ради того, чтобы устроить людям такие подмосковные сумерки не по случаю какого-нибудь праздника, а просто так, безвозмездно, в конце обычной июльской трудовой недели, потребовалось, быть может, специальное постановление Президиума Помазанников).
- Ну вот, опять ты за старое, - расстроился отец. - Когда же ты научишься Правде, сын?
И тогда Яше впервые подумалось, что такая Правда, похожая на оттаявший морепродукт и все время вбирающая свои щупальца одно за другим, стоит до них дотронуться пальцем, ему, пожалуй, не нужна, но другой Правды на земле в данный текущий момент нашей действительности, пожалуй, не существует.
Зато существовала почти настоящая городская больница, под окна которой Яша частенько наведывался, чтобы понять, как устроен человек. Расписание больницы было в целом понятным: в понедельник зашивали язву, во вторник оперировали сердце, в среду вырезали гланды, в четверг трепанировали череп. Пятница считалась библиотечным днем, и операции не проводились, а врачи праздно шатались по больничному двору, курили папиросы, прикармливали голубей и имели беспорядочные внеслужебные сношения с санитарками. Суббота и воскресенье были выходными, и болеть в эти дни не поощрялось.
И так получалось, что Яше всегда удавалось попасть под окна больницы только в пятницу, и ни в какой другой будний день.
У растворенного окна операционной Яша каждый раз наблюдал одного и того же человека в белом халате, одного из хирургов-сношенцев. Вид у человека был всегда совершенно праздный, неторопливый, московский, вселяющий покой и облегчение. Человек что-то мурлыкал, какой-то "Миллион алых роз", постукивая пальцем по раме окна и вдыхая кислород с нависающей над окном ветки клена. Какое-то время он с улыбкой разглядывал копошащегося в ветвях вечно никуда не успевающего воробья, а когда воробей упорхал, отходил в глубь комнаты, сгребал со столика газету и усаживался в хирургическое кресло. Потом верхняя половина человека исчезала за разворотом, а через некоторое время лениво высовывалась праздная рука, чтобы стряхнуть пепел в плевательницу.
Так и не выяснил Яков почти ничего из анатомии человека, а санитарки были не в счет, потому что, имея беспорядочные внеслужебные сношения с докторами, в целях стыдливости никогда не снимали резиновых сапог и белых халатов. И более всего из анатомии Яшу мучил наболевший насущный вопрос: почему все мальчики в его классе умеют писать стоя, а Яша - нет.
Зато он узнал историю городской больницы. История эта, рассказанная Яше пожилым работником морга, была поучительна:
Дело было по московскому времени в девятнадцатом веке. Однажды к губернатору Первопрестольной, графу Воздвиженскому, явился на аудиенцию академик Его Императорского Величества Академии Наук Амвросий Богоглумов. Осанисто расшаркавшись перед сидящим со сплетенными пальцами в кресле Его Сиятельством, академик, не медля, приступил к делу:
- Ваше сиятельство, - начал он, теребя бородку. - Воля ваша, а городу необходим анатомический театр!
- Право, Амвросий Савельевич, - стал было протестовать Его Сиятельство, нервически расплетая пальцы. - Есть же опера, есть же, наконец, драма. Помилуйте.
- Молодежь! - Подступил академик, - Студенчество, юношество наше надлежит всемерно приобщать! Поощрять в молодых людях любовь к натуре!
- Помилуйте, - кукожился граф в своем кресле, ощущая крайнюю неприятность. Дело усугублялось еще тем, что Его Сиятельство был человеком наследственно тщедушным, и академик Богоглумов возвышался над ним, как гора Синай. - А варьете? А оперетка?
- Вижу, вижу! - Академик уже не обращал на Его Сиятельство ровно никакого внимания и даже воздел гору набалдашник своей потертой трости. - Вижу тебя, племя младое, незнакомое!
В итоге анатомический театр был построен, и, по некоторому недоразумению, его парадный вход был оформлен похожим на парадный вход театра драмы - со львами и портиком. Совершая инспекцию, академик остался вполне доволен, попросив лишь убрать табличку "Касса", да, несколько поколебавшись - половину театрального гардероба отвести под курительную (курильщик был убежденный).
Минуло полтора года, и академик вновь записался на аудиенцию к Его Сиятельству. Ожидая в приемной, он, согбенный, кряхтя, объяснял своему ассистенту, доктору Мечникову:
- Знаете, батенька, чрезвычайно неловко мне эдак в моих-то летах пресмыкаться. Но, дело-с! Дело - прежде всего!
- Его сиятельство ожидают-с, - секретарь степенно растворил тяжелую дубовую дверь.
- Ну что же, иду на заклание, - в кабинет академик ступил уже не согбенным ученым мужем, а библейским старцем. - И опыт, ваше сиятельство, сын ошибок трудных!..
Через полгода у анатомического театра образовалась четырехэтажная лабораторная пристройка, в которой по пятницам с черного хода принимали хворый рабочий люд.
- Так академик Богоглумов добился у царской власти Правды для людей труда, - этими словами работник морга обычно заканчивал свой рассказ и мечтательно вздыхал, источая изо рта неприятный медикаментозный запах, чересчур по-товарищески поглаживая Яшу по спине сверху вниз и слишком по-отечески заглядывая Яше в глаза.
Конечно, это была не Та Самая больница, но воссоздана она была в таких подробностях, что даже сырт казался отвратительно старым, лениво прорастающим сквозь кирпичи. То бишь история была настоящей, а больница - не вполне, в чем Яков нашел новую почву для недопонимания.
В двенадцать лет Яков с изумлением узнал, что не является евреем.
В тринадцать лет он стал замечать на себе долгие оценивающие взгляды, принадлежавшие различным случайным мужчинам. Один алкоголик в штатском даже позволил себе ущипнуть Якова за попку, но, впрочем, убедившись, что на вверенной территории нет никаких прецедентов, и скабрезно подмигнув, мирно пересек улицу и, вполне естественно пошатываясь, направился к винному магазину.
Хуже обстояли дела в школе и, в частности, прежний товарищ Пиночет однажды во всех подробностях загадочно рассказал Якову, как "имел цыганку за двадцать копеек", и что это получилось у него довольно успешно, так что обрадованная цыганка денег и вовсе не взяла. После такой прелюдии Пиночет долго, сбивчиво и пыхтя намекал Яше на то, что способен, в случае чего, повторить этот жест доброй воли и, возможно, даже за какие-то более сходные деньги.
От этого рассказа Якову сделалось невыносимо противно, чуть не стошнило, и он в слезах бросился к отцу, знающему, очевидно, какую-то специальную, подходящую к данному текущему моменту, Правду.
- Ну что же делать, - вздохнул отец, - если тогдашний момент сложился таким образом, что мы хотели мальчика, а получилась, Яна, ты?
Всю ночь Яна плакала в свою подушку, рассказывая подушке о том, что уже, оказывается, ничего нельзя изменить, поскольку в свидетельстве о рождении записано "пол мужской", и теперь Яне не в детских мечтах, а в суровой действительности придется служить в ПВО СА, а потом, возможно, и жениться. Понимающая подушка вежливо отмалчивалась до утра, а на утро смятая простыня поведала Яне, что Яна стала взаправдашней, а не засвидетельствованной районным ЗАГСом девушкой.
Не имея сил и мужества передавать во всех подробностях драму переживаний героини в последующие допризывные годы, приведем краткий перечень дальнейших отягощающих непониманий:
Социалистический журнал "Кобета".
Письмо Татьяны к Онегину.
Письмо к Съезду.
"Как обращаться с козой в отсутствие женского пола во время продолжительных штабных учений - памятка прапорщику СА" (тайно передана Пиночетом на уроке алгебры).
Апрельские тезисы.
Необходимость и далее посещать мужской туалет.
Надпись на стене в мужском туалете: "Черный Уб - Социал-Еб".
По-прежнему, кто такой "Черный Уб"?
По-прежнему, откуда зимою во дворе столько собачьего дерьма?
По-прежнему, отчего Земля плоская, если в учебнике астрономии написано обратное?
В девятом классе их вновь собрали в Ленинской комнате. (Вообще, Ленинская комната очень напоминала чулан для торжественных наказаний, потому что так же была во всякое время закрыта и открывалась лишь для особых текущих моментов.) Старший Вожатый, расставив всех отроков широким полукругом, чтобы каждому было одинаково плохо видно, бережно извлек из-под стекла надорванную суперобложку какой-то старой, союзной книги.
- Взгляните, товарищи отроки, - надрывно воскликнул Старший Вожатый, не веря своему счастью. - Это та самая книга!
В надорванном верху значилось имя автора "Леонид Ильич Бр" (и действительно, на обратной стороне находился портрет одухотворенного бровастого Помазанника), ниже помещалась страшная железная композиция, от которой в груди поднималась тупая, знакомая с детства, непонятная боль, а под композицией громоздилось тройное монументальное заглавие: "Малая земля. Возрождение. Целина". Заглавие это, подобно хрустальному переливающемуся шару, манило и завораживало.
- Вот видите, товарищи - запинаясь, сообщил Старший Вожатый, поглаживая выпуклое, блестящее красным гипнотическое заглавие, - книга говорит нам о том, что у нас все еще впереди, и мы должны верить.
- А где сама книга? - Не удержалась Яна, и весь примыкающий сегмент полукруга тотчас зашикал на нее.
- А зачем книга? - Оторвавшись от своих грез, спросил осоловелый Вожатый. - Зачем книга, если и так всем понятно, о чем в ней написано?
В этот день Яну все же приняли в комсомол вместе со всем классом, однако тут же занесли в учетную карточку строгий выговор за подсознательную агитацию против сознательности.
За что расстреляли, потом закопали, потом откопали заслуженного карачаевца Дружбана Ародова?
Кто такие друзья народа и как они борются против социал-демократов?
Скинем эсдечества обветшавшие лохмотья. Зачем?
Чем книга "Молодая Гвардия" насущнее "Книги о вкусной и здоровой пище"?
"Как приготовить торжественный обед для ваших социально-близких".
Есть ли жизнь на Марсе? Что такое Марс?
Что такое московское время?
А время по-прежнему было той же квашней, лениво выползающей из кадки-инкубатора, и извилины на этой квашне сходились, как нити лабиринта в журнале "Мурзилка-Перехватчик", в одну точку, где заботливые духи времени уже запасали для Яны комбинезон ХБ, погоны и фуражку, рачительно затоваривали склад перловой крупой, пшенкой, заготавливали брикеты компота и антившивого хозяйственного мыла. И все четче и строже звучал Устав, зачитываемый в Ленинской Комнате мозга внутренними Марксом, Энгельсом и еще двумя лично незнакомыми союзными Помазанниками.
* * *
В тот день впередсмотрящая Яков Спицын как всегда сидела в своей жестяной будке ПВО СА, затаившейся на стальных сваях у самого Занавеса и, чтобы не уснуть под воркование дежурного голубя-трубача, зачитывалась книжкой "О вкусном и здоровом сне". Она знала, что если уснет, то завтра утром командир отделения Поликарпов-Баренцев выведет ее из строя и будет по-отечески строго распекать, журить, вслух размышлять солдатам о том, что таким вахтенным не место в ПВО СА, что если бы все вахтенные были такими сонными тетерями, как впередсмотрящая Яков Спицын, кабыздохи давно уже прорвали бы Занавес и вовсю насиловали наших сестер и матерей. И благодарность командования дежурному голубю-трубачу Дятлову в виде доппайки пшена за то, что он вовремя доложил о промашке своего боевого товарища, будет вполне заслуженной, хоть и переходящей.
Через некоторое время у Яны возникло небольшое общечеловеческое желание. Это не возбранялось. Для общечеловеческих желаний существовала десятиметровая нейтральная полоса, на которой справляли свои желания товарищи и кабыздохи, чаще порознь, но иногда, если того требовал текущий момент, и одновременно. В случае возникновения одновременности желаний товарищ и кабыздох делали вид, что враждебной стороны временно не существует, и после исполнения желаний спешно разбегались по своим блокпостам.
Но в этот раз оказавшийся одновременно с Яной на полосе кабыздох не стал не замечать Яну, а наоборот, стал вглядываться в нее пристально и доброжелательно.
- Чего вылупился, фриц? - Враждебно полюбопытствовала Яна, заправляясь. - Голых советских прапорщиков не видел?
- Найн, - ответил кабыздох. - Видеть. Просто такой красивый савецки фройляйн-прапоршик редко бывать.
Так и разговорились. На самом деле кабысдох оказался американцем, а по-немецки говорил лишь постольку, поскольку справедливо полагал, что для советских товарищей этот язык является единственным достойным изучения после Великой Войны. Длинные волосы, моложавая бородка, хлопчатобумажные штаны и, особенно, веселенькие бусики на левой руке фрица понравились Яне и сразу вызвали у нее чувство глубокого доверия.
И вот, Яна и фриц, которого, между прочим, звали Джон Споук, стали все чаще случайно встречаться на нейтральной полосе, якобы по общечеловеческим делам. Через две недели Джон осторожно признался, что в душе он - тоже за мир. Яна, как всегда захватившая с собою полевой планшет, в целях взаимопонимания нарисовала фрицу карандашом голубка с веткой в клюве.
- О, йа, - восхитился фриц. - Это есть очень вкусно!
Так Яна неожиданно узнала, что американские фрицы потребляют голубей в пищу. Это навело ее на странные, соблазнительные размышления. Она вспомнила свою малую родину и мальчика-второклассника, играющего на комиссионной скрипке на балконе второго этажа. Что бы мог означать символ мира - голубка с веткой в клюве, - подумала Яна, - если бы у нас голубей также потребляли в пищу? Вот этот играющий мальчик, вот зовет его мама: "Изя, иди кушать голубя!" - что такой досыта наевшийся голубятины мальчик мог бы сыграть на своей скрипке?
В целях дальнейшего взаимопонимания Яна, непродолжительное время посомневавшись, все-таки приготовила дежурного голубя Дятлова и принесла его Джону на следующее свидание вкусно пахнущим, завернутым в передовицу "Правды". Командованию Яна доложила, что Дятлов пал жертвой бациллы чумы, запущенной возвращавшимся на базу вражеским бактериологическим кабыздохом, не истратившим на задании свой боезапас.
- Пойдем, - пригласил английский кабыздох Джон, отведав Дятлова. - Я показать тебе настоящий Правда.
Что-то тонко екнуло у Яны в солнечном сплетении, и она согласилась. Сперва они шли очень долго, ориентируясь по каким-то известным одному Помазаннику Бр кабелям и трубам, выступающим из стен. Потом они еще очень долго подпрыгивали, смущаясь друг друга, подлетая над полом и зависая на несколько секунд. И вот, когда пол совсем перестал тяготить, они взлетели и летели, держась за руки, еще очень долго, но Яне это нравилось до такой крайней степени, что она уже готова была сама превратиться в летающего кабыздоха, лишь бы не упустить из солнечного сплетения это сосущее чувство полета и близости Правды. Нет, конечно, не в ядерного и, тем более, не в бактериологического кабыздоха, а в кабыздоха вполне гражданского, кабыздоха труда - ведь есть же, наверное, и такие?
- Это есть Рубка, - загадочно прохрипел Джон, налегая на неподдающуюся железную дверь.
"Ну что сказать вам, москвичи, на прощанье?" - Спросила душевным сиплым голосом дверь и поддалась.
Внутри стояли развернутые полукругом кресла с кнопочными подлокотниками и разноцветный кнопочный пульт - кнопки были везде, даже на потолке светилась аварийным светом единственная заманчивая красная кнопка, и эту кнопку Яне тут же захотелось нажать, но Джон испуганно остановил ее, произнеся загадочное слово - "катапульта".
- А сейчас я показать тебе звезды, - сказал Джон с видом давно заготовленного, уже перебродившего, пузырящегося сюрприза, и стал колдовать над кнопками. И вот матовая передняя стена неожиданно превратилась в беззащитное стекло, и на этом стекле возникла ужасающе огромная железная туша, закрывающая собою полнеба.
Яна, ожидавшая увидеть обыденные звезды Дворца Пионеров и уже надеявшаяся совместно с Джоном отыскать на столь небывалом небосводе крабовидный Союз и даже, чем Сэм не шутит, сверхновую Москву, по-настоящему испугалась.
- Что это?! - Задохнулась она.
- Их вайсе нихт, - Пожал плечами Джон, - Но это здес ест всегда.
Потом Джон достал с полки ворох старых бумаг и протянул Яне. Яна взяла наугад одну бумажку и прочла:
---
Совершенно секретно. Расшифровка записи бортового регистратора Звездолета "Малая Земля", следующего по маршруту "Москва - Кассиопея".
7 ноября 2117 г. Звездолет "Малая Земля" попал в зону притяжения незарегистрированного космического объекта (условное наименование: Ж-25). Израсходовав большую часть запаса топлива на предотвращение столкновения с космическим объектом, звездолет лег на орбиту одной из планет, третьей от центра притяжения.
8 ноября 2117 г. Доклад кибер-анализатора: "Планета Шелезяка, воды нет, полезных ископаемых нет, растителности нет, населена роботами".
---
- Это и есть Правда? - С недоверием спросила Яна.
- Ньет, - ответил Джон и протянул Яне другую бумажку:
---
Top Secret. Decoding of the board registration records of the starship "Pearl Harbor" heading from Washington-DC toward Cassiopeia.
July 4th, 2076
Pearl Harbor starship hit the gravitation zone of an unregistered nonterrestrial object (conventional denomination I-25). With most of the fuel lost to prevent the collision with the non-terrestrial object, the starship went into orbit of one of the planets, the third one from the gravitation center.
July 5th, 2076
The intelligence report of the cyber-analyzer: "Planet Irony, no water, no mineral resources, no signs of life. Inhabited by robots."
---
- В полье Чьерной Дыра ньет никакой времья, - объяснил Джон, - поэтому дни могут какой угодно быть.
- И это - та настоящая Правда, ради которой ты меня сюда притащил, Сэм тебя дери? - Вознегодовала Яна.