Лиманова Елена Николаевна : другие произведения.

Дети Лилит

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   холст, масло [я]
Дети Лилит.

   Эрос и Танатос - брат и сестра, капризные близнецы - дети Лилит.
   Их время - ночь. Их цвета - красное и черное. Их орган - сердце, что бы не говорили о разных полах. Пол для них не важен, каждый из них попеременно бывает и мужчиной, и женщиной, жертвой и агрессором. В сущности - они - одно целое, как два направления.
   Любое наше желание, кроме стремления к свету, рождено этой парой. И влекомые к объекту мы тоже становимся с ними одним целым.
   Мы ненавидим или любим - детям Лилит это равно приятно. Смех и насмешка - то, что ищут они в нашем мире, играя, дразня, раздражая и испытывая на прочность наши слабые сердца. Погиб тот, кто поверил, поддался изменчивым тварям. Они могут вечно морочить жертву. Кто-то думает, что имеет дело с одним существом. С девушкой-Анимой или с юношей-воришкой. Но их двое. Или один, среднего рода, в черном плаще, гонящий самоубийцу к могиле. Или в красной юбке, манящий из-за угла за собой, к позору и стыду.
   Каждый из нас встречал их в юности и страдал из-за них в зрелости. Наш путь должен пройти мимо, но с ними праздник и карнавал. Впрочем, в их владениях немало сокровищ, которые смелый и упорный может раздобыть для себя. Тот, кто хочет прямо сейчас увидеть одного из них, пусть подойдет к зеркалу и смотрит не прямо, а чуть сбоку, чуть направо. Вот мелькнула улыбка - ОНИ здесь. Да нет, ха-ха-ха, не увидеть ясно, а просто уловить тень блика, отсвет ночи. Этого уж немало!
   На стриженом газоне стояла рыжая девица в джинсах. Рядом играл ребенок лет трех. Шар головы пламенел на зеленом фоне - глаз не оторвать. " Красный фонарик стоит на снегу, рыжая роза, Лола, поет саэты, мимо, все мимо, неумолимо...", - мысли вновь заметались, и захватила знакомая тоска, прожитая и забытая, казалось.
   Так бывает, когда июньской влажной ночью слышишь далекую музыку. Где-то рядом танцуют, идет веселая жизнь - мимо. Вечный праздник за забором, утраченный рай?
  
   ГЛАВА 1 Евгений.
   Конец девяностых в России. Все чувствовали рост и подъем. Казалось, рай - за поворотом. Можно было начать любой самый невероятный и рискованный проект, или казалось, что можно.... Все пытались угадать, какая область таит удачу, где вдруг выплеснутся черным фонтаном деньги, компьютеры были залогом успеха, текст на экране властно завладел умами. Но новые технологии требовали новых людей, поэтому осторожность была злом, а остановка - смертью. Блеск открывающихся возможностей очаровывал даже самых крепких скептиков. Впрочем, кто этого не помнит?
   Эти три приятеля были особенно успешны, заметны и честолюбивы. А главное, молоды. В феерическом закатном небе засыпающего века они сияли и манили, о них сплетничали и предрекали им блестящее будущее. Женя, Саша и Михаил.
   На их счету уже была одна победа - им удалось взять под свой контроль целый завод, небольшой по городским масштабам, но зато один из самых крупных в отрасли, и удачно начать им управлять. Конечно, им помогали, советовали, но основное они сделали сами. Сами просили кредиты, скупали акции, а потом разбирались в непростом заводском устройстве. Сначала люди на заводе ворчали, но вскоре ясно стало, что новые хозяева хорошо справляются с делами. А когда немного наладились процессы, они и вовсе неожиданный шаг предприняли. Объявили конкурс на директора. И нашелся отличный управляющий. Совсем стало хорошо на заводе. Но наши герои и не думали останавливаться на достигнутом. Им нужны были новые области деятельности и новые победы.
   Тут-то и вспомнились давние мечты о собственном журнале. О возможности свободно высказывать все, что хочется. Тем более что на заводе была своя типография, ее тоже нужно было поднимать из кризиса. Журнал мог стать отличной рекламой для нее. А мог и оказаться доходным предприятием. На Западе среди королей бизнеса владельцы СМИ не последнее место занимают. Газеты и журналы читать будут всегда, но в тот момент старые издания потеряли авторитет, а новые его еще не завоевали. Форма подачи материала и сохранившаяся в центральных СМИ и самоцензура (государственный надзор совсем исчез) сделали их совсем неинтересными. Часть изданий закрылись и освободили место, но появились еще и новые ниши, в которых можно было развернуться.
   Собственно, у всего есть множество разных объяснений. Можно объяснить открытие журнала и с другого конца - полиграфия тогда была самой доходной областью, а технику для новой типографии можно было ввезти беспошлинно под открытие СМИ.
   Или так - типография означала возможность отмыть в случае чего деньги и напечатать то, что хочется. Например, предвыборные листовки. Было ведь очевидно, что придется заниматься политикой. Если хочешь удержать достигнутое, то нужно позаботиться о законах и порядке.
   А еще и так - для завода тоже нужна реклама. Лучшей рекламой будет тот самый журнал, под который без налогов купили всю технику. Он должен был быть в первую очередь красивый, классно сделанный, чтобы были видны возможности новой техники, а уж что там журналисты понапишут - неважно, главное, чтобы хоть немного было привязано к заводскому профилю. Очень оказалось удобным, что завод был фармацевтический. Вопросы здорового образа жизни и медицины всегда были всем интересны. Как ни крути - все складывалось как паззл. Для тех радостных дней - нормальная ситуация.
   Жене решили поручить организацию журнала и типографии, потому что у Михаила и без того было много дел с основным предприятием, да начались политические дела, а Саша занимался финансами.
   И вот перед вами главный персонаж - Женя. Основное в нем то, что он - хороший мальчик. Он уже многие тысячелетия - хороший мальчик. Про него не принято писать романы, разве чуть вспомнить на вторых-третьих ролах какого-нибудь мужа страстной красавицы или отца негодяя. Как о нем напишешь? Все, что с ним случается, укладывается во все мыслимые кодексы и нормы, страсти из дома у него выметает домработница, а основное время он проводит на работе, в будничной суете. Даже если случится война, вряд ли он бросится на амбразуру, скорее будет награжден за наименьшие потери личного состава во вверенном подразделении. И внешность у него самая обыкновенная, рост средний, глаза серые, небольшие, губы не пухлые и не тонкие, голос тихий, скорее высокий, но не очень. Если вам такой человек встретится, то вряд ли вы сумеете, выделить его из толпы, тем более запомнить. Он невыносимо скучен. А для романов скука - основное зло. Кто будет читать-покупать скучное-то?! Так вот Женя почти и не описан. Ни он, ни его папа, ни его дедушка.
   И зря. Потому что страдают Жени так же сильно, как и все остальные. Только стараются никому и никогда этого не показывать, и резкие поступки от их страданий не только уголовным, а даже административным правом не регламентируются.
   Обычно, такие люди рождаются не то чтобы в счастливых, а скорее в благополучных семьях. Такая была и у Жени. Он был единственным сыном двух вполне успешных людей. Но его не слишком баловали. Ходил в садик, потом в школу. Правда, учиться ему было непросто и не очень-то хотелось. Но надо - значит надо. Собственно, в школе ничего особенного и не требуют. Выучи то, что велено - пятерка твоя. За пятерки ему непременно доставалось что-нибудь хорошее от родителей. Отец еще говорил при этом:
   - Сынок, люди делятся на умных и дураков. У умных есть все, а дураки хвастаются тем, что их все любят. Может, и любят ... с макаронами, ха! Всякий норовит ухватить кусочек пожирнее и все. И ты, не будешь зевать - будешь жить по-королевски, а начнешь по улицам собак гонять - быстро скатишься к каким-нибудь бомжам.
   Бомжей Женя побаивался и уж никак бомжем становиться не собирался. Но отцовские слова его немного коробили. Понятно, у отца много было врагов, вот он и злился. Все равно главным праздником в доме было повышение по работе родителей или награда какая-нибудь, а вовсе не покупка холодильника или автомобиля, так что дело было не в жирном кусочке. Добиться чего-нибудь хорошего, вот что было главное, и тогда уж можно праздновать. У всей страны были такие же праздники: день революции, день победы над фашистами, день освобождения женщин, праздники, заработанные непросто. Однако и разгильдяев вокруг было много. Кто-то работал, а кто-то водку пил. Если присмотреться, большинство неудачников вокруг были просто лентяи, поэтому и жили бедно. Да еще и хвастали своей нищетой. И ведь многие ребята завидовали Жениным игрушкам, и велосипедам, и музыкальному центру. Только Женя в отличие от них знал, что это не с неба нападало, а родители заработали. А эти хотели халявы.
   Правда, он тоже любил мечтать и лениться, а иногда хотелось учудить что-нибудь, чтобы все ахали. Но, во-первых, как-то не придумывалось шалостей, во-вторых, было страшновато, в-третьих, жаль было заработанного хорошего отношения учителей. И он решил, что все эти игры не для него, а восхищаются хулиганами просто придурки. Небольшое геройство - нагрубить учителю, а ты попробуй убедить учителей, что ты все знаешь. Отец прав, конечно. Те, кто выпендриваются быстро сходят с дистанции. Нет уж, в неудачники он не собирался!
   Потихоньку без потрясений и обид добрался он до выпускного. И институт тоже легко получился.
   Ближе к выпуску у Жени появилась проблема. Еще со школы у него не складывалось с девочками. Не то, чтобы он никому не нравился и ни с кем не дружил. Но нравились ему исключительно яркие, заметные девочки, а они совсем на него не смотрели. Даже посмеяться норовили. А те, которым нравился он, Жене совсем не нравились. То есть, у него была парочка романов, но каких-то совсем неинтересных и коротких.
   Родители волновались, что он и вовсе никогда не женится. И тут он заметил на дискотеке замечательной красоты девушку. Познакомились, подружились, гуляли, ходили в кино, в кафе и даже однажды в театр. Наташе нравились те же фильмы, что и ему, такие же книжки она любила читать. Так же любила и умела работать и считала, что работа в жизни - главное. Женя просто летал от счастья, просто представить себе не мог, как с Наташей расстаться. Но и не мог представить, как рассказать о Наташе родителям.
   - Смотрю, Женька, у тебя дело к свадьбе движется, - однажды начал подшучивать Миша. Но Женя помрачнел и ничего не ответил.
   - Ты что нос повесил? - удивился Миша, - Наталья - отличная девчонка. Женись давай. От добра добра не ищут. Чего тебе не хватает? Ты же с ней совсем от нас отбился, - опять перешел на шутливый тон Миша, - а жена, глядишь, и отпустит к друзьям.
   Но Женя все равно не развеселился.
   - Да меня отец убьет, как узнает. У нее же даже прописки нет. Она из деревни, из бедной семьи. И всего образования - бухгалтерские курсы.
   Миша, присмотревший себе дочку одного важного в городе человека, сразу тоже всякий задор потерял:
   - Надо же! Я и не думал, что ты можешь так попасть, - однако быстро взял себя в руки, - правда, она хоть и простовата, зато красивая и веселая.
   - Да я вообще без нее жить не могу.
   - Ну и что тогда терзаешься? Подумаешь, нет у нее ничего - наживете. А отцу скажи - беременна, мол.
   - Ты с ума сошел! Тогда вообще беда ...
   - Слушай, а хочешь, я с твоим отцом поговорю? - энергичный Миша не мог видеть неразрешенных проблем.
   - Еще чего. Я сам. Да, решусь и поговорю.
   Но Миша не стал ждать Жениного решения, а пришел как-то вечером и рассказал его родителям, что у Жени серьезный роман с девушкой не его круга.
   Мать заахала, а отец вдруг сказал:
   - Ну и хорошо. За спиной никого, а значит, капризничать не будет. Можно замуж брать, детей заводить.
   Тут уж и мать задумалась:
   - Пожалуй, деревенские - понадежнее, чем городские, да и работящие.
   Вот так Наташа поселилась в Женином доме. После скудного житья в общежитии, он ей показался раем. И она долго чувствовала себя счастливой и благодарной. А вскоре родилась дочка.
   Все у Жени удавалось. Работал он много и с удовольствием. Иногда, правда, хотелось ему чего-нибудь эдакого, но он поблажек себе не давал. Сегодня себе уступишь, завтра, а там так и пойдет. Он умел жить и мог других научить. У него получалось управлять. Если человек хотел работать, он мог его направить, если ленился - убедить или заставить. Рассчитывал каждое слово и жест, никогда не выдавал своих планов и чувств, легко разрешал конфликты. Короче говоря, был отличным администратором.
   Я уже слышу недоуменный вопрос - чего об администраторе писать, да таких пруд пруди! А следом чудится и злобный выпад - неплохо было бы в этот пруд дихлофосика ливануть! Повывести чертовых бюрократов! Повсюду пролезли, не дают людям жить, всю страну разворовали! Того гляди, опять сажать начнут как в тридцать седьмом! Вот Сталин умел их в кулаке держать, а теперь они совсем распоясались!
   Необъяснима и яростна в русской земле ненависть к любому управляющему человеку. А ведь есть еще простая правда, что без управления никакое дело не живет. К примеру, хорошее, крепкое производство до прихода Жени, имея новое здание, не могло туда перебраться из-за кучи каких-то мелких неувязок. Браться за муторное перевозное дело никто не хотел, да и не умел. А Женя взялся, и сделал. Расселил целый завод по новым цехам. Понадобилось типографию создать - взялся и сделал. Можно было положиться на Женю в делах сложных, простым людям недоступным. И учиться он продолжал - управлению. Читал умные английские книжки, ходил на разные курсы. И строил, строил, строил... Как коралл в океане, беленький, несимпатичный червячок, строит острова, пытаясь защитить себя, так и Женя все время строил и строил свою скорлупку.
   Компаньоны Женины очень его умения ценили. Они были другого склада людьми. Михаил был более открытым, веселым, вот его как раз баловали в семье, а Саша - высоколобым, в другое бы время дрались бы за него НИИ, увы, прошло время господства науки. Они вместе придумали и осуществили блестящую операцию с приватизацией завода. Конечно, не без помощи родителей, работавших на заводе, которые и деньгами, и информацией их поддерживали.
   Когда завод был завоеван, за Мишей признали несомненную харизму и определили в лидеры. Генеральный будет директор. Сашу отправили сначала на разные курсы, а потом к серьезным банковским людям - директор получился финансовый, а исполнительному Жене досталось быть исполнительным директором. Впрочем, когда потребовалось поднимать типографию, на его место взяли директора со стороны. Искали придирчиво, конкурс объявили и нашли отличного человека.
   В Мишином кабинете пахло новеньким пластиком после ремонта. Весь интерьер был серьезным, новым и дорогим. Когда его заказывали, то пересмотрели кучу западных журналов. Было решено кабинет сделать по последнему архитектурному слову, чтобы уж в этом кабинете можно было планы строить серьезные. Дожидаясь начала совещания, Женя даже тайком поглядывал на свое отражение в темном стекле двери. И сочетание своего строгого костюма, тяжелых черных кресел у стен, массивного стеклянного стола ему очень нравилось. И ребят приятно было видеть. Саша был похож на крупного бизнесмена из голливудского фильма. Он даже стоял у окна как-то по-особенному. А Михаил выглядел нарочито простоватым. Он надел как костюм образ открытого русского парня, добродушного, бесхитросного и работящего. Только хорошо сшитая тройка и дорогие часы напоминали об успешности. За это умение выглядеть везде своим ему в Москве и руку жали, и помощь обещали. "Только зря Миша играет в эти игры, - подумал Женя, - всюду норовит успеть, а политика занятие грязное. Вряд ли его увлечения надолго хватит. Но все-таки классная у нас команда. И Мишка молодец, и Саша, и я тоже человек отнюдь не маленький". И уверенно начал:
   - Двигается потихоньку дело. Нашел уже начальника для препресса, он обещает опытного технолога сманить из Нижполиграфа, и привел уже двух верстальщиц, в журнал и в типографию. На следующей неделе приходят из Германии новая печатная машина, сканер, линотроник, проявка. А макинтоши я беру у "Терема".
   - А не дорого? "Терем", я слышал, дорого берут, - забеспокоился Саша.
   - Зато они и поддерживать будут. У других может и дешевле, зато они сегодня есть, а завтра - ищи ветра в поле. Хватит того, что на немецкой технике сэкономили. Все сами через таможню провели. Немцы обещали обучить человека на сканере работать.
   - Уже наметил, кого учить будем?
   - Валя будет на сканере работать. Говорит, что наши заказы тоже будет успевать делать. Собственно, если она и не успеет, то я еще двух дизайнеров нанимаю, справятся вместе-то. Теперь, главное, найти
   пару-тройку крупных заказчиков. Обязательно нужно с крупными работать. Начнешь на мелочевку размениваться - никогда не раскрутишься.
   - Хорошо звучит. И кого ты наметил себе? - улыбнулся Михаил.
   - Кондитерку будем разрабатывать и жиркомбинат. К водке и пиву, я думаю, даже не стоит и соваться. Там все поделено. Мало погодя можно будет подумать на эту тему. У меня есть пара идей, как на дизайнерском рынке себя повести. Но это позже. А сейчас я уже нашел парня, который что-то делал кондитерке. Говорит, что им нравилось.
   - По слухам, на кондитерской фабрике с этикеткой работают сложные люди. Платят плохо, капризничают. О нормальном маркетинге слыхом не слыхивали. Сидят пятидесятилетние тетки и решают, как продавать, - спокойно заметил Саша.
   - Договариваться надо уметь. И с тетками. Писать договора правильно.
   - Ну, смотри, тебе жить. Не забудь, журнал мы на себя возьмем, а вот типография должна окупаться и прибыль давать. Я бы не стал возиться со сложными людьми. Собственно, про типографию и нам и тебе все ясно. Можешь дальше и не рассказывать, лучше расскажи, что там с журналом у нас.
   - Сами видели всех желающих в главные редакторы. Никто новый не пришел, - он удрученно замолчал. Но потом собрался и продолжил:
   - Рекламу Валя делает потихоньку. Реклама будет классная.
   - Я вот что хочу предложить, - сказал Миша, - никому ничего обещать не нужно, а нужно конкурс среди редакторов устроить. Пусть рискуют, делают первый номер. А мы выберем. Все-таки потом бюджет на журналистов и фотографов у них будет свой. Хотят такой заказ получить - путь из кожи вон лезут.
   - А не распугаем, - забеспокоился Саша.
   - А вот кто останется - тот нам и нужен.
   - Знаешь, я тоже всегда за конкурс, но с дизайнером так играть не стоит. Пусть уж Женя сам найдет. Тут надежный нужен человек. Все-таки - журнал - лицо типографии.
   - А по мне так пусть и дизайнера приводят. У кого лучше, тот и будет делать. С ними ведь такие же проблемы - люди посерьезнее заламывают невероятные цены, а кого попало брать нет смысла.
   - И ведь обидно, что никто из местных журналов не делал, а надуваются, как будто им это раз плюнуть, - с досадой произнес Женя.
   И глубоко все задумались. Дело, как всегда, оказывалось сложнее, чем хотелось бы.
  
   ГЛАВА 2 Две деушки - бедная и жадная.
   - Денис, я не знаю, о чем ты думаешь. Не могу же я вечно тебя тащить на своей шее. Давно тебе пора заняться делом, - сердито выговаривала сыну Светлана Евгеньевна, красивая полноватая блондинка.
   - Ну, хорошо, сейчас ты при мне, а дальше? Учиться ты не хочешь, работаешь из рук вон плохо... Почему не заехал в "Ирит"? Опять я должна?
   -Ну, мам, ну хватит. Что там делать в этом "Ирите"? Понятно и так, что заказ обломился, - Денис обаятельно улыбался и думал про себя "Поворчит и затихнет".
   Он рубился в отчаянной битве с компьютерными монстрами, сидя у окна в маленькой обшарпанной комнате на первом этаже деревянного купеческого дома. В центре трудно было снять что-то приличное с их заработками, а ездить на окраину Светлана Евгеньевна категорически не хотела. Правда, офисные столы, стеклянный журнальный столик и солидный кожаный диван давали ненадолго входящему ощущение дорогого офиса. Но вскоре запах старого жилья, гниющего дерева, лет сто назад испортившейся канализации, забытых невесть в каких углах мокрых тряпок превращали офис во что-то жалкое. И Денису, если он, конечно, не сидел, уткнувшись носом в монитор, вечно лезли в глаза трещины на плохо покрашенном потолке, покосившиеся косяки и окна, облупившиеся ручки дверей советского такого фасона.
   Светлана Евгеньевна сидела за компьютером напротив и тосковала над ведомостью:
   "Нет, это все бесполезно. Нужен рывок. Было бы нормальное доходное дельце в руках, так и незачем было бы ссорится. На мужа надежда плохая... Хорошо хоть обстановка стала поспокойнее, можно начать что-нибудь серьезное".
   Денис, будто услышав ее мысли, спросил:
   - Слушай, а что там за слухи о новой типографии? Вроде они журнал хотят издавать?
   - Узнавала уже. Верно все. Конкурс объявляют. Конечно, город созрел для нормального журнала. Нельзя же считать журналом это издание администрации.
   - Ну и как? Ты хочешь сунуться к ним?
   - Конечно. И надеюсь, что возьму это дело себе. Большой полноцветный журнал - это и слава, и деньги, и власть... Опять в культуре, со знаменитостями, с чистой публикой. Реклама просто вымотала. Бегаешь-бегаешь, а толку - ноль.
   - А не обманут они?
   - Я уже выяснила условия конкурса. Даже в случае проигрыша потеряю я не так уж и много, своей работы месяц-полтора, может быть, кому-нибудь из журналистов предоплату придется дать. Но я надеюсь, что без денег обойдется.
   - А кто верстать будет?
   - Саму верстку они берут на себя. Дизайнера пока нет, хотят, чтобы я привела, но не очень настаивают, авось, удастся отвертеться.
   - Да уж лучше отвертеться. Я этих ребят знаю. Журналистам можно подолгу не платить и фотографов уговорить, а дизайнера кинуть намного сложнее.
   - Ладно, пока материалы надо собрать, а там может и повезет, вынырнет кто-нибудь.
   - А еще кто-нибудь участвует в конкурсе?
   - Кажется, кто-то есть. Мне не говорят. Да я конкурентов не боюсь. Серьезные редактора не пойдут на неясные перспективы. Рисковать не будут. А мне терять нечего. После всех этих историй самое правильное - рисковать.
   Мадам была довольно известна в кругах журналистов. Но слава ее была несколько двойственной. Конечно, ее признавали неплохим редактором, опытным, знающим, но даже среди видавших виды журналистов она слыла человеком непорядочным. Вились мутные слухи даже и не о лживости, а о разоренной газете, об украденных фото и журналистских материалах, о неплатежах и т. д. Жадная девушка, короче говоря, но опытная и активная. Из тех, кто всегда готов продать душу - был бы покупатель.
   Замечу, что в нашем веке дьявол себя не утруждает платежом по счетам. Он бизнесмен беспардонный и берет души даром. Вы можете надеяться сколько угодно, что, пойдя против своей совести, вы разбогатеете или прославитесь, однако, такой фокус на практике никогда не проходит.
   Многие предпочитают считать сволочью всякого, кто добился чего-то. Придумывают грехи для заметных людей и, унизив успешного про себя, успокаивают свои слабые души. Плохо в этом то, что Дьявол тут же и подбрасывает договорчик. И вот уж убита старушка, а в кошельке у нее ни копейки! Дьявол затем и предлагает - чтобы обмануть. И что странно - знает точно - на него жаловаться не будут, жаловаться будут на Бога. Так что дьяволова добыча чаще всего в мутных болотцах неудачников водится.
   А как же секрет всех этих новых русских и поп-звезд, спросите вы. А я отвечу - тот же, что и у святых - работа и умение использовать шанс. Увы, увы. Где ты, воплощение халявы - алхимический камешек, которым запросто можно было хоть болезни лечить, хоть дерьмо в золото превращать. Вредные люди взялись утверждать, что и для него требуется труд, удача, да еще (вот ведь гады) учителя и образование.
   Начиналось не что-нибудь, а такая странная и непредсказуемая вещь - журнал. Они, журналы и газеты, кажется, безобидно как трава или деревья растут себе, цветут. На самом деле именно подвижный журнальный текст сегодня определяет странную вещь, которую пока называют всяко, то менталитет, то общественное мнение, то еще как-нибудь. Я бы сказала, что журналы - отраженное состояние коллективного бессознательного, что звучит громко и невнятно. Однако сквозняк и беспокойство обеспечены создателям журналов, если они решат собирать туда лучшее и работать по-максимуму. Понимают это не все, а некоторые даже и не чувствуют.
   Вот и Женя думал, что хорошо бы найти просто правильных людей. У него не было страха перед возможным резонансом, наоборот, ему хотелось горы двигать. Ночью, перед сном он мечтал о славе, об успехе, о власти... Мечты разрастались, и он их не останавливал, пока совсем не начинал засыпать. Тогда он поворачивался на бок и думал: "А с этими Игоречками и Валями каши не сваришь. За всеми глаз да глаз. Только и работают, пока платишь. Да еще украсть норовят. Творчество, блин... Да и эта тетка, хоть и профи, на руку не чиста. Надо сразу ей сказать, что покрывать ее не буду, если что. Самостоятельность самостоятельностью, а деньги любят счет. И я их считать умею. И других заставлю. Эх! Жизнь..." Засыпал, посылая неслышный ему самому ЗОВ. Куда-то в ночь, во вьюгу и темноту, где и рождается обычно все.
  
   Однажды встретились мне такие стихи:
   Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
   А между тем нельзя повременить...
   И рождены для наслажденья бегом
   Лишь сердце человека и коня.
   И тут я Ее сразу вспомнила. Нет, есть и еще бегущие на земле!
   Рассыпается ночь под ударами лба
   На несущийся бешено снег.
   Наслаждается бегом в беззвездную ночь
   Только волк, а не конь-человек.
  
   В ночи, в летящем снегу ей было хорошо мчаться по спящим улицам. Сон наяву, бег с давно ушедшими за край волками. Охота на тени и отражения. Настоящая жизнь со вкусом крови на губах. Где-то далеко слышался ЗОВ. Утром, остановившись и преобразившись, она придет на этот зов. Она исполнит то, зачем звали. Разрушит или построит, схватится с кем-то или отыщет в нем родничок и очистит его от завала.
   И исчезнет обратно в ночь, вьюгу, под темную бурлящую воду.
  
   Утром апрель залил все солнцем. Зазвенели весенние сосулькины песни. Половина прохожих улыбалась неизвестно чему, а многие уж и пальто порасстегивали и шарфы ослабили. Деревья впитывали теплую влагу всей корой и от этого здорово почернели. Правда, на голубом апрельском фоне это было особенно красиво и еще больше подчеркивало весну.
   Как-то радостно и тревожно разорались воробьи на мокрых улицах. Хотелось мчаться по солнечной весенней дороге прямо в дом, где солнце живет, но приходилось ехать осторожно. Потому что лед-то остался на дороге вполне зимний, и еще в машине сидела дочка. Женя взял ее с собой на работу.
   Кабинет тоже казался и больше и праздничнее под солнцем. Он не был таким же богатым, как у Андрея, зато в нем Женя все приспособил для себя. Стол нашел недорогой, но очень солидный, диван скромный, но добротный, и главное, большой открытый шкаф с литературой по маркетингу и менеджменту. Сейчас внутренностей шкаф не было видно из-за отражавшегося в нем солнца. "Быстрее, вперед, давай!" - будто кричали солнечные лучи. Но Женя никогда не торопился необдуманно. Он сначала немного постоял у окна над своим огромным, черным, рабочим городом. С холма да еще с девятого этажа была хорошо видна его южная половина. Жене казалось, что он парит как птица над городом. По-хозяйски зорко рассматривает знакомые кварталы и проверяет, нет ли где проблем. А люди внизу спокойно бегут по своим делам, потому что он ничего не забудет, не перепутает, не пропустит никакой опасности. Ощущения были сильные. Тонизирующие. С такими можно было и работать начинать.
   Женя вспомнил, что в кадровом агентстве присмотрели какого-то дизайнера и обещали к девяти привести. Он взглянул на часы. Как и все в этом кабинете, они были с любовью подобраны. Дизайн у них был самый простой - аккуратный белый круг в черной окантовке, простой формы стрелки. Главное, что их было три. Все секунды учитывались здесь. Ни одной зря не пропадало. И вот секундная стрелка прыгнула к двенадцати, где ее уже ждала минутная.
   Точно в этот момент в кабинет к Жене вошла женщина. Яркая, странная, с диковатым взглядом голубых глаз и светлой пушистой косой. То, что на ней было надето, называют - "никакой свитер". Черный и простой в сочетании с огромной красной юбкой, он казался тревожным. Такие вещи тем и хороши, что позволяют создать любой образ. Хотя, возможно, беспокойство вызывало волевое лицо. Жене стало ясно с первого взгляда, что к этому человеку придется относиться серьезно.
   - Здравствуйте, я - дизайнер, зовут Алена. Хочу делать Ваш журнал. Вряд ли кто-нибудь еще моего уровня возьмется за вашу работу.
   - Здравствуйте. Зря Вы так, к нам очень хорошие дизайнеры приходили! - тонко улыбнулся Женя.
   - Верю. Но ведь и просили хорошо, наверное. Я бы тоже с удовольствием спросила, но готова работать и за то, что предлагаете Вы, потому что за журнальным дизайном - будущее, и я собираюсь строить его для себя. Я - ваш шанс, а вы - мой.
   Женя оторопел немного от резкой прямоты, но он привык, что как раз такие люди и управляемы. Не хитрят, не обманывают - приятно! Иногда от постоянных манипуляций Женя уставал смертельно и мечтал о бесхитростных, прямых людях.
   Однако он не поспешил отвечать, просто рассеянно перекладывал на столе бумаги, поглядывал в них для занятого вида, а сам исподволь изучал экзотическую птицу перед собой. Небрежная одежда, ботинки нечищеные, но новые, лицо живое, приятное, открытое. Глянул еще раз в анкету ...
   Послужной список хороший, и дети взрослые - значит, будет работать. Жене с женщинами легче было. Их можно уговорить, убедить. А мужики иногда прут бестолково напролом, и приходится действовать силой. Тратить нервы, а главное, ронять себя.
   Он колебался, что-то тревожило его неясное, темное. Какой-то неопределимый возбуждающий запах? Быстрый промельк тьмы в светлых глазах? Он думал другими словами, а точнее в эту минуту не думал вообще - просто настороженно слушал себя. Так дикий зверь нюхает воздух, слушает ветер, смотрит в далекую степь, вытянув шею и выпрямив спину.
   И тут художницей очаровалась дочка. Робко подошла к столу поближе. Внезапно Алена вся осветилась изнутри, заулыбалась, обрадовалась. Она детей любила, даже учила их в студии рисунку. Из портфолио она вынула эскизы иллюстраций к детским книжкам. Замурлыкала, завела привычную крысоловкину песню обольщения. И нечаянно обольстила и Женю. Слишком он еще был близок к теплой материнской груди. Еще ребенок, как и многие в нашем тепличном веке. Он даже не понял ничего толком. Просто отметил дочкин восторг как последний аргумент. И его звери ушли вглубь, улеглись, уткнули носы в теплые лапы.
   "Славная какая. И дочке понравилась - надо брать. А пусть-ка идет к Светлане. Убью двух зайцев - и мадам перестанет ныть, что художника не найдет, и в типографию возьму профи. Похоже, процесс пошел!"
  
   ГЛАВА 3. Суета.
   Тяжелые ворота распахнулись на всю возможную ширину и в них протиснулась огромная зеленая морда. Кар был настолько огромен, что въехать в ворота изящно и быстро у него плохо получалось. Он втекал внутрь медленно, урча и фыркая. Он был похож на толстую и ленивую капустную гусеницу. В узком заводском дворе монстр долго пыхтел, разворачивался, и, наконец, затих. К нему уже отовсюду стянулись разнообразные промасленные мужчины. В брезентовой глубине прицепа заманчиво мерцал и манил их воображение хайтековский груз. Там были новая печатная машина, сканер, выводное устройство и проявка из Германии.
   Рабочие, которых было гораздо больше, чем требовалось для разгрузки, ахали и цокали, трогали заманчивые железные штучки. Заграница, блин! Немцы проклятые! Умеют все-таки делать вещи!
   Валя тоже не осталась равнодушна к появлению новой техники. Тоже поахала, потрогала яркие кнопки. Правда, не без усмешки над очарованными мужичками. Но роскошный сканер, ей лично предназначенный, сразу же полюбила. Училась она на физика и к технике относилась с большим уважением. Творчество-творчеством, а при железке всегда заработаешь.
   Тем более, что из-за границы приехали и установщики, которые только ее научили этой сложной вещью пользоваться правильно.
   К выводному устройству и новым Макинтошам полагались мальчики, которые сразу набежали со всех концов города, едва услышав краем уха о новой технике.
   Для того, чтобы они не валяли дурака, а нормально работали, Женя нанял на работу молодого и активного начальника отдела. У Андрея раньше была своя фирма, но дела пошли не очень хорошо. И он снова пошел работать по найму.
   - Андрей, - спросила его как-то раз Валя, - а ведь у тебя свое дело было. Если не секрет, что у тебя произошло?
   Андрей сразу стал печальным и со вздохом сказал:
   - Да компаньон достал. Художник. Ты же понимаешь, они не чета нам, простым смертным. Что ему ни скажи, все на гениальность ссылался, никто-то его не понимал, оценить не мог. Так и шло все через пень-колоду, пока мне окончательно не надоело, - он тряхнул пшеничным чубом и грустно опустил глаза. Но Валя жалость испытывала только к брошенным котяткам и то крайне редко.
   - Ну и что за беда? Поменял бы компаньона. Долго ли. Нанял бы дизайнера и работал бы спокойно.
   Андрей даже немного обиделся на деловитый, без всякого сочувствия Валин тон.
   - Нанял - значит надо за ним следить, строить. Да еще все время самому с налоговой бороться. Да ну. Бестолково болтаться в бизнесе. Для меня лучше быть специалистом. Может быть, денег поменьше, зато спишь крепко. Потом умный человек при железе всяко найдет подработку.
   У Андрея была высокая квалификация, он постоянно учился, набирал знания о печатном деле с удовольствием, и чувствовалось, что он не пропадет.
   Высокий, крепкий, со светлыми кудрями Андрей годился на обложку фэнтэзи. Хоть викинга с него рисуй, хоть русского витязя. Прекрасная улыбка и бесконфликтность - идеальный лидер. Не знаю, как Валя, уж очень она была благоразумной девушкой, а мальчики Гоши ( дизайнер и выводильщик пленок) сразу же в него влюбились. Однако, к своей обаятельности Андрей относился без всякой ревности, и уговорил пойти начальником печатного цеха Пашу, высокого обаятельного красавца с мягким, даже женственным немного характером. На предыдущей работе Пашу называли "секс-символом" за несомненный успех у женщин.
   У него уже было три жены и два сына. С первой из этих жен, матерью сыновей, он и жил в то время, когда пришел в типографию. Он уходил от нее, возвращался, снова уходил. Что поделаешь, если жилья нет. А тут все же дети. Но он всегда был готов к новому роману. Любому и с любой. "Лишь была бы женщина, женщина без мужа". Собственно, годилась и с мужем, если муж поднадоел.
   Причем, в отличие от многих ловцов, он был благороден, добр и бескорыстен. Для измученных русских женщин самый его покладистый характер, мягкая манера разговаривать и немного виноватая улыбка - были неотразимы. Естественно, что и управлять ими у него получалось. Он отлично знал, когда действительно нужно было женщине уйти пораньше или отдохнуть, а когда это было просто капризом. Собственно, сексуальность Пашина помогала и у мужичков в цеху авторитет поднимать. Для Паши это был секрет всего - есть хорошая женщина - придет и остальное.
   На новом месте он надеялся найти новые чувства. Начал он, конечно, с Алены. И возраст подходящий, и внешность приятная, и художница, что лестно. В столовой он подсел за ее столик:
   - Приятного аппетита, - улыбнулся он приветливо. - Можно около тебя сесть?
   Алена сразу почувствовала его притяжение, оценила осанку и русые кудри, насторожилась немного, но улыбнулась.
   - Конечно, буду рада.
   Обычно она ходила в столовую вместе с Машей, но в этот раз Маша взяла выходной. Удачно короткой оказалась очередь, и любимый столик у окна был свободен, и поднос достался из плотного пластика, а не гибкий и мягкий, и салатов был большой выбор, и еще был эскалоп. Аленино настроение стало радужным несмотря на то, что она не любила есть в одиночестве. Гороховый суп, винегрет, свежая капуста с яблоками и майонезом и компот - это было отличное сочетание! Возможно, быдь настроение чуть хуже, разговор бы и не получился, но не в этот раз. Паша поставил свой поднос, снял с него тарелки, сел и, съев пару ложек, продолжил разговор.
   - Хорошая здесь столовая. Очень вкусно готовят и недорого.
   - Да, мне тоже нравится. Все-таки важно, если на работе можно хорошо поесть. Вот в Горполиграфе совсем невкусно было.
   - А ты раньше работала в Горполиграфе? - непритворно удивился Паша, - Быть не может! Я там всех знаю! А тебя не видел!
   - Я у Инессы Константиновны работала, но недолго, год всего.
   Разговор завязался. Пообсуждали немного общих знакомых, устаревшие технологии советского полиграфического монстра, а потом Паша как бы невзначай спросил:
   - А ты замужем?
   - Да. У меня две дочки взрослые уже! - радостно откликнулась Алена.
   - А как у тебя дела с мужем? - задал основной вопрос разговора Паша.
   Но для Алены он оказался настолько неожиданным, что она потрясенно замолчала. Мгновенно пронеслись мысли: "Я его очень люблю, и за 15 лет ни разу ему не изменила, но, конечно, мне с ним непросто. И вопрос этот неспроста, и я уже думала, что если ничего не менять в нашем браке, он не выживет. Все должно либо развиваться, либо умирать. Видимо, нужно больше обращать внимания на мужчин, и этот вопрос - шанс, но как-то неожиданно все и страшновато... Очень симпатичный, конечно ... Да, но дел столько, что не до развлечений. Но все же с мужем непросто..." И, наконец, промямлила вслух:
   - Болеет он у меня часто.
   Паша тонко, понимающе улыбнулся, перевел разговор и на следующий день подсел за столик к Маше-верстальщице. Она была очень хороша собой. Высокая и тонкая талия, роскошные медные кудри, безупречная осанка, которую создали опытные учителя танцев еще в детстве, и такой же безупречный вкус в одежде. У нее он узнал, точнее, догадался из проведенной беседы, что она пришла работать только из-за Андрея, в которого еще с прошлой работы влюблена. Затем был разговор с Валей, которая на роман давала отчетливые надежды, поэтому около Вали он и задержался.
  
   Наверное, ничего я так не боюсь, как этого беззвучного скулежа, который я встречала не раз в неродивших ни разу женщинах. Вот смеется, сердится, шутит и обижается, но это все на поверхности. А в глубине - звук, плач. У кого-то тихий, прерываемый - я еще молодая, успею, все еще впереди. У кого-то тупой, смирившийся - все равно, не мне, это судьба, надо как-то жить. У кого-то - совершенно отчаянный и громкий.
   Однажды, мы буквально заболевали от сидевшей рядом в офисе женщины. Ей было около сорока, и этот беззвучный крик был слышен всем, сидящим с ней рядом. Ужаснее всего были ее приговаривания с убаюкивающей интонацией, обращенные то к принтеру, то к коллегам. Никто не знал, чем ей можно помочь, сочувствовали да жалели баюкающую нерожденного ребенка и сходящую постепенно с ума женщину.
   В другой раз мне попалась веселая форма того же безумия. Любой намек на ребенка вызывал у Светы странное веселье, даже возбуждение.
   -У меня венец безбрачия, мне нагадали, - радостно сообщала она. Хихикала, крутилась перед зеркалом, охорашиваясь, и будто радовалась какой-то победе или удавшемуся обману. К сожалению, это не было весело и приятно.
   Сегодняшняя культура требует большое количество свободных женщин. И предполагается, что дальше это положение будет еще острее. С бесполым Интернетом (там, где он - пространство свободного общения) женщины вообще теряют свое преимущество или недостаток, кому как нравится.
   Но, видимо, ребенок для женщины то же что секс для мужчины - хоть однажды, да должен случиться. Однако, если это так, то как же велика и глубока проблема. Ведь любой ребенок - часть человечества и должен быть заботой всех. Однако, оцените то место в культуре и экономике, которое отдано сексу, и сравните с проблемой детей, от которой многие мужчины брезгливо отмахиваются. Свои-то им не нужны, что говорить обо всех. Попробовали бы женщины так отмахиваться от проблем секса!! А они еще, бедняжки, иногда подменяют свою потребность в детях и ищут утоления ребенкиного голода именно в сексе.
   Собственно это не о Вале, а о Маше. Она не очень задумывалась над мировыми проблемами, потому что считала это гордыней. Для нее место женщины было в семье и с детьми. Необходимость заниматься версткой, зарабатывать, планировать какую-то карьеру было ей чуждо. Она вышла замуж, но неудачно, ярких чувств с самого начала не было, а расчет на обеспеченность и перспективность не оправдался. Муж начатое дело не сумел развернуть, разорился и пал духом. О ребенке нечего было и думать. А хотелось. И хотя она об этом плакала редко, но именно Андрею внутренне направляла свою просьбу. Ей хотелось его ребенка. Тем более, что он гордился своей дочкой и хвастался, как он много для нее старается. Машу не смущала Андреева декларация семейности. Ни одну женщину этим не обманешь. Так кричит о том, как дочку любит, значит, с женой не все в порядке.
   Жена Андрея Рита была не просто хороша, а умопомрачительно хороша. Точеная фигурка, без модной худобы, огромные черные глаза, без восточного оттенка, просто по-европейски, по-французски черные, бархатный голос. Всегда подтянутая, на высоких каблуках в любую погоду. Женщина-вамп. Непрерывно плачущая при этом где-то глубоко внутри. Злыми, больными, неслышными слезами. "Вы бы знали, вы бы только знали... Ненавижу!"
   Она тоже пришла в типографию работать. С университетским образованием физика, даже с опубликованными статьями, на низкоквалифицированную, грязную работу, в самом темном и вонючем углу подвала. Риту хотелось развеселить, одарить, утешить. Мальчики немедленно вошли в ее свиту. Сразу же подкатился и Паша, но так же и откатился - да она сумасшедшая!!
   Тайн у нее было много, а основная была страшной, хотя и тайной не была. Как-то раз она сказала, откликаясь на чью-то реплику:
   - Ненавижу психиатров! Все они суки.
   - За что ты их так сурово?
   - Уж знаю. У меня самой бабушка психиатр.
   - Ого! Так тем более должна любить их! За что бабулю-то обижаешь?
   - За то, что они лезут в то, что не понимают! Мне пять лет было, когда меня в Москву лечить возили. Я музыку слышала и голоса ангелов, разговаривала с чудесными существами, которых никто не видел кроме меня.
   - Ну так ведь все дети фантазируют!?
   - Полечить как следует, так и не будут, - желчно усмехнулась Рита,
   - Уколы, процедуры да уговоры, и запомнишь накрепко, что чудесного на свете нет, а Баба-яга только в сказках, для приколу, - и помолчав немного, она добавила, - Знаете, мне до сих пор страшно. Бабушка и сама раскаялась потом, да толку-то что.
   Итак, все ли герои вышли на сцену? А бывает ли так, чтобы все вышли?
   Иной раз думаешь, что те, кто на сцене и делают спектакль, а ведь есть еще парикмахер, гример и суфлеры с осветителями. Люди незаметные, осторожные, приятные во всех отношениях. Когда вам в тексте вдруг попадется в отступлении эдакий персонаж - не спешите пролистывать его. Возможно, он и суфлировал. Да и придумывал при этом текст, безбожно вмешиваясь в ткань реальности. А вечером, за чашкой чая испуганно думал: "Что это я себе позволил сегодня? Блин, заметят - уволят! Будто бес какой вселился."
   И что он может знать о бесах?
   Размах колебаний нарастал. Напряжение росло. Алхимический наш сосуд начал уж и побулькивать.
   - Позвольте, - скажет мне сейчас читатель, - какой такой сосуд? О чем это она?
   И тут необходимо раскрыть занавес и показать, наконец, заготовленные декорации. Откладывайте афишки и смотрите.
  
   ГЛАВА 4. Алхимический завод: загрузка сырья.
   Россия конца ХХ века, голодная и нищая, как всегда. Как всегда в переделках и перестройках, безвластии и беспорядке. Один из самых странных и больных ее городов. Основные цвета - ржаво-красный и черный. Прямые линии недопустимы, геометрия - иррациональная, симметрия - только смысловая. В центре города - огромный дикий овраг. Через него - мост, чуть меньше Золотых ворот, но не намного. В глубине оврага, под мостом в густом лесу течет речушка. Зовут, конечно, Парашка. Зеленые утверждают, что есть у нее какое-то настоящее имя, но они и сами в нем не уверены. В лесу вокруг речушки можно встретить медведя и рысь. Лисы иногда выбегают даже к трамвайной остановке, от которой тянется среди полуразвалившихся деревенских домишек тропинка к девятиэтажному зданию на горе - фармацевтическому заводу. Смелые сердцем работники завода пробираются иногда под мостом через бурьян в человеческий рост от трамвайной остановки к автобусной. Но однажды технолог встретил там снежного человека, и ходить вниз стали значительно реже. Завод - одно из самых грязных мест города.
   Беленой и аконитом заросли дворы и клумбы,
   Яд сочится из градирни.
   Ирреальное созданье
   У ворот железо гложет
  
   Вокруг завода, под холмом, за редкими развалюхами - все тот же овраг. Но из окон девятого этажа открывается прекрасный вид на огромный красавец-город. Испарения оврага до девятого этажа не доносятся, а на первом, в типографии и помещениях препресса убрали окна, отделали все современным пластиком и стеклом, в подвесном потолке разместили тьму дорогих светильников, сделали тамбуры с двойными стеклянными дверьми. Короче говоря, Дженерал Электрик или Сони. Однако после того, как вы доберетесь от замызганного трамвая через деревушку и пройдете проходную с колючей проволокой и охранниками в омоновской форме, все это великолепие померкнет. Пять тяжелых, лязгающих дверей захлопывалось поочередно за спинами наших героев, когда они шли на работу. Кому-то ярко освещенный офис с мигающей техникой казался убежищем, кому-то кадром из фантастического фильма, а кому-то тюрьмой. Когда же начало расти то самое уже упомянутое напряжение, когда температура и давление в офисе поднялись ощутимо, появилась еще одна ассоциация - с герметической колбой. Каковая еще и невероятными фармацевтическими запахами подкреплялась. Впрочем, Женя работал на девятом этаже у широких окон, запахов не слышал, но в этой колбе как-то незаметно для себя также варился и возгонялся.
  
   Мы так часто, не задумываясь особо, говорим о втором рождении, что трудно вернуть первоначальную чистоту этому понятию. Выходит человек из бани: "Эх! Прямо заново родился!" Избежал опасности: "Фу! Еле вывернулся из-под машины! Второй раз родился!" А ведь обновление жизни, глубокое, на всех уровнях, было некогда законом для считающих себя цивилизованными людей. Множество религий занималось и занимается этим, множество обрядов посвящено таким процессам. Но, пожалуй, правильно, в деталях и соответственно физиологии и анатомии, они нигде не описаны.
   Переход из детства в юность. "Мать должна подготовить девочку к роли будущей жены и матери ..." и далее куча правил гигиены и неубедительных моралей. Но откуда даже достаточно просвещенная мать может знать о смыслах и тайнах процесса? Что-то есть у диких племен. У одних одно, у других другое. Где-то обращают внимание на подрастающих девочек, где-то инициируют мальчиков. Естественно, как и всякие инстинкты - обряды дики и редко дают правильный результат.
   Но есть ли хоть у одного дикого племени способы помощи женщинам, которые оказываются в нашем социуме лицом к лицу со старостью? Для них есть только бодрые рекламы косметических фирм, обещающих вечную молодость в обмен на что? Да на жизнь, надо полагать, потому что польстившиеся на сей "подарок" с каждым годом все больше и больше начинают напоминать что-то мертвое. Кому нужна вечная молодость? Разве не есть все в этой жизни задумано заранее и правильно? Разве не знаем мы примеров прекрасной старости? Величественных или радостных смертей? Разве не лучше мечтать о гармоничной, наполненной жизни, ровно и глубоко текущей от младенчества к созерцающей дряхлости? День за днем в мирном труде.
   Я не понимаю мерзкого возмущения мещанами, обывателями!
   Да здравствует мирный обыватель, окруженный детьми и родителями, здоровый, бодрый и счастливый!
   Именно для него копятся культурные богатства, покоряются вершины и создаются шедевры! Никакого не может быть подвига без него. И во многом тоже подвиг - честно определить СЕБЯ в мирные обыватели.
   А если это произошло без подвига, само собой, в течение жизни как-то случилось, а старость уже на пороге, и все сотрудники на новом месте работы почему-то моложе. Что тогда делать?
   Злобными фуриями набрасываются юношеские мечты: "Аааа! Погубила нас! Потеряла свои шансы! Про... свою жизнь! Единственную! Неповторимую!" И нечего им ответить. И совсем не хочется совершать подвиг определения себя в обыватели, и не радуют прежние редкие успехи, и отчаяние иглой толкает в спину - быстрее делай что-нибудь!
   А вслед за отчаянием появляется ...
   Впрочем, не сразу же появляется. Да и не у всех, увы. У Алены появилось. Сначала был порыв - Сестры! Мои бедные провинциальные обывательницы! Вы давно заслужили немного радости, красоты, незатейливого праздника. Не той, холодной, брезгливо-недостижимой, что глянцево мерцает в заграничных журналах, а простой, провинциальной, ежедневной. Своей.
   Вот это и было побуждающей силой - им, родным, таким же усталым и добрым. Немножко пестроты, доброй сказки. Никакого сюсюканья и соплей женских журналов. Их, сестер моих, все интересует - здоровье, экология, социальные проблемы, лекарства.
   А вот уже когда мощной волной полилось искусство, когда взволнованное пространство начало вздрагивать от новых номеров, вот тогда, на звук смеха и праздника, который как-то все случался вокруг журнала, пришел один из НИХ. Из охотников до живого духа.
   Впрочем, есть еще, о чем рассказать. Не будем забегать вперед.
   Ведь сначала была ужасная атмосфера "конкурса" по-российски.
   Алену представили всем как уже взятого на работу дизайнера, но в соседней комнате поставили компьютер и посадили пару веселых мальчиков, которые и делали альтернативный номер. Они были также как и все в фирме - многострадальные политехники, неслучившиеся инженеры, в доску свои, да еще молодые. А Алена была художником. Понятно, что доброго отношения не приходилось ожидать. Однако потихоньку началась чуть ли не травля.
   В соседней комнате все время была толчея, веселая болтовня. А с Аленой почти не разговаривали. Понимали ее демонстративно плохо. Сканировали для нее материалы в последнюю очередь. Терялись распечатки. Даже файлы пару раз бесследно исчезли. Необходимо было принимать меры.
   "Ищем слабое звено", - решила Алена. Идеальным вариантом было расположить к себе Валю, но от нее и шла основная агрессия. Валя относилась к художникам брезгливо и с легкой завистью. Ее возмущало, что глупые художники работать на компьютере учиться не хотят, а строят из себя Бог весть что. Она закончила художественную школу, и резонно полагала, что для ее задач этого с лихвой хватает. Алена на компьютере работала, но это для Вали был еще не повод принимать незнакомого человека. А характер у нее был суровый.
   Следующей шла Маша. Ей приходилось общаться с Аленой, потому что ее определили верстать журнал. Но Алене нужно было больше, чем просто деловое общение. Ей нужно было завоевать этих людей, поэтому она, не сомневаясь, взялась Машу обольщать, носить ей интересные книги, читать вслух стихи, влезать всякими способами в душу. Иногда совесть напоминала ей, что, приручив этого Лиса, она не сможет поселиться на его планете. Но начатое дело казалось важнее. Быстро стала она Машиной закадычной подружкой. Всюду ходить вместе, шептаться и загадочно хихикать - хоть и не близок уже ей был татушкин идеал, она вполне могла сыграть княжну Джаваху. Она знала, что будет всеми средствами добиваться успеха.
   Главное, что наполняло Алену уверенностью в будущем успехе - это замечательный фотоматериал, который попал ей в руки. С первого взгляда она угадала большого художника. Когда статус Алены to не был определен и выяснилось, что есть опасение, что журнал будут делать другие люди, Светлана Евгеньевна пригласила ее в свой офис. Алену немного рассмешили претензии на деловой стиль внутри плохо отремонтированной покосившейся гнилушки, но впрочем, в те времена это было вполне нормально. Хотелось ведь всем догнать и перегнать богатых соседей, Европу да Америку, потому и оказывалась дорогая мебель в развалюхах, бывших коммуналках, пропитанных духом нищего городского мещанства. Однако, протянутая ей папка с фотографиями обрадовала с первых же снимков.:
   - Только честно, Алена, из этого ты можешь что-нибудь сделать? Если нет, будем искать других,- спросила Светлана Евгеньевна.
   - Ого! Да Вам просто повезло! Это классные работы! Сами по себе могут вытянуть любой материал! - непритворно загорелась дизайнер. - Подать только выигрышно, но уж я это смогу. А что это за фотограф?
   На самом деле мадам считала своего приятеля безнадежно отставшим от жизни, двигающимся только за счет старых связей. "Блин, это, конечно, совок, но зато можно договориться подешевле, если пойдут, а не пойдут - так не платить", - думала с досадой она. Ей нравились молодые и нахальные фотографы, от которых за версту пахло деньгами. Однако, заметив Аленины восторги, она своих мыслей не показала:
   - Это большой мастер. Давно работает. Всем известен, корреспондент ТАСС.
   - Сразу видно, - с уважением отметила Алена. Она-то знала цену рекламной съемке и потугам на авангард, безнадежно устаревшим. Ей нравились глубокие, серьезные вещи. Классика и то, что ею становится со временем.
   Завладев чудесными снимками, она почуяла - журнал будет! Процесс пошел!
   Работать над первым номером пришлось чуть ли не на коленях. Зато краешком глаза заглянув в альтернативный номер - она поняла, что там цвета не будет. Дизайн был скучным и бедным. Они пытались сделать строгий вариант.
   "Для изящества и строгости нужны деньги, время, опыт и еще деньги. Да и обращено это будет к тем, у кого есть деньги и время. А у нас кругом нищета, нехватка, страх перед будущим. Не потяну я сейчас настоящую, не подражательную стильность, да и проиграю с ней. Буду делать сельский праздник. Хохлому да Городец, Павловский платок. Энергия, смех, немного хорошей агрессии и напора!"
   Потом казалось, что этих дней просто не было. Сделался номер как-то сам. Как-то в темноте и нервах. В ненависти и обидах. В непонимании и злобе. В очаровывании Маши. В Алениной все покрывающей и побеждающей любви. Ей казалось, что журнал - это ребенок, которого нужно выносить и родить. Так и шел процесс, не открывая себя.
   И наконец, макеты двух журналов легли на Женин стол. Один сверкающий, как новогодняя елка, а другой суховато правильный и вялый. Валя немало помогла ребятам сделать именно такой журнал, потому что она считала самым интересным рекламу. Ее и сооружала с любовью, пытаясь сделать украшением журнала. Она даже попыталась повлиять на Женю и Михаила:
   - Нужно же чтобы реклама смотрелась в журнале! В Аленином макете она совсем потерялась.
   - А ты бы, Валя, не прятала макетов своих,- тонко усмехнулся Женя, - может быть, если бы Алена их увидела, так приспособила бы как-нибудь.
   Тут вмешался Михаил. Он был доволен результатом, и ему хотелось, чтобы радовались все вокруг. Он даже чуть приобнял Валю, чтобы утешить.
   - Зря, Валюша, расстраиваешься. Пестровато, конечно, получилось, в следующем номере договоритесь, согласуете. Самой-то тебе неужели вот эта безвкусная серятина нравится?
   - Он стильный, - попыталась неубедительно защитить макет Валя. Но полистав еще раз, она вздохнула и махнула рукой.
   Она и сама видела, что у Алены оформление статей интереснее, чем ее модули. Ей было обидно, что сразу не догадалась, за что браться. А если бы и догадалась, так у нее бы не получилось. Она очень ценила честность, поэтому поражение признала. Приязни Алена у нее не вызвала, но уважение - обязательно.
   Уважение еще и увеличилось, когда Алена расхвалила специально перед Женей некоторые из ее макетов.
   "Да она, в-общем, нормальная тетка", - подумала Валя и чуть потеплела.
   Хоть художники и казались Вале существами высшей породы, все же она не собиралась ставить их ноги себе на голову. Втайне она надеялась, что ее знания помогут ей тоже стать художником. У нее был неплохой вкус и она немного понимала в цвете. Короче говоря, позиций своих сдавать не собиралась. Нарядные и невероятные рекламные макеты в глянцевых журналах ей очень нравились и понятен был принцип, по которому их делали.
   Тем более, что и с практической точки зрения лучше было развиваться как рекламный дизайнер. Конечно, пришлось уступить Алене первенство. Но честно говоря, Вале понравился и Аленин стиль, и ее настойчивость. К тому же, Алена вовсе не кичилась своими умениями и легко объясняла то, что делает. Может быть, отношения бы складывались иначе, Валя стала бы учиться у Алены, побольше времени стала тратить на макеты, но тут в ее жизни появился Паша. Подойдя к ней в столовой, он как-то незаметно проник в душу. Спрашивал с искренним интересом:
   - А мама твоя с твоим мужем ссорится? По бабушке-то скучаешь? (Когда Валя обмолвилась, что недавно потеряла бабушку). Хотите ребенка заводить?
   Обычно Валины чувства никого не интересовали, поэтому отвечать ей было приятно. С мужем она хоть и не ссорилась, но и не разговаривала никогда ни о маме, ни о бабушке. Да они вообще как-то мало разговаривали с мужем.
   Замуж Валя вышла еще в университете, за однокурсника. Даже рассказ о его сватовстве имела.
   - И он тогда сказал мне: "У меня ты пакетов стирать никогда не будешь" ...
   На самом деле она и сама не очень понимала, как это так случилось. Мелькала даже неприятная мысль, что во всем виноват Муновский семинар, на который они ездили вместе. Тогда в университете появилось объявление с предложением бесплатно поехать в Сочи на неделю. Условием было, что едут непременно пары. Желающих на халяву скататься в Сочи было много.
   - Ну, девчонки, кто ко мне в пару? - смеялись ребята.
   - Обещаешь не лезть?
   - Еще чего! Все по-честному! Любовь - так любовь!
   - Тогда я с тобой не поеду, найду поскромнее кого-нибудь. Эй! Кто-нибудь не такой честный есть?
   - Ладно, ладно! Я шучу. Клянусь страшной клятвой - никакой любви! Никаких даже конфетов-букетов!
   - Ну вот опять! Нет уж, конфеты пусть будут...
   Так под смешки и хихиканье разбились на пары, записались, да и поехали. Оказалось, что никто не готовил моря любителям халявы. Всех их заперли на территории санатория и пичкали непрерывно лекциями и фильмами. Говорилось в них о втором пришествии Христа, приехавшие пары объявлялись святыми, и предполагалось, что родятся у них святые же дети. Один из родившихся будет мессией. Все это Вале казалось страшной фигней, мальчик с которым она поехала, ей не особенно и нравился. Но стали встречаться потом, да и брак случился, и как-то все тянулось неясно. Муж ее человеком был скучным невероятно, но неплохо зарабатывал. Накопили на жилье. Ребенка планировали. Глупые муновские бредни, про святого ребенка, Валя и не вспоминала.
   Однако смутное беспокойство и тоска никогда ее не отпускали. Поэтому Пашины ухаживания она и приняла. В унылых буднях Паша был праздником. Они после работы ходили куда-то. Пару раз их приютила квартира Пашиного приятеля, однажды - Валиной сестры. Валя считала себя женщиной современной и в легком флирте ничего дурного не находила. А отношения были легкими и приятными.
  
  
   ГЛАВА 5. Сквозняк.
   У Жени макет вызвал шок. Он никак не ожидал такого результата. Перед ним лежал не просто журнал, а какая-то фантастическая птица, или тропическая рыбка. У него даже дыхание захватило.
   "Это вот мы напечатаем? Блин! Да он лучше московских получится! Да я вообще такого ни разу не видел! Мы этот город сделаем, мы всем покажем, кто мы есть!" Он был готов сам встать за печатную машину, лишь бы не испортили рабочие этакую красоту.
   Обычно его чувства были спрятаны за семью печатями, но тут его просто несло. Он летал с макетом к Мише и Саше, тыкал пальцем в очередную замеченную штуковину и ахал. Миша даже посмеиваться начал:
   - Ты уж не влюбился ли? Жениться собирался - и то так не суетился.
   - Да ну тебя, - сердито отмахивался Женя, - у тебя одни бабы на уме! Мы тут, может быть, на мировой уровень можем выйти! А уж в городе точно никто такого не видывал! Ты посмотри тут вот еще...
   - Да нет, мне нравится, только уж очень ты загорелся, плесни - зашипишь.
   Но Михаил даже не догадывался, как на самом деле загорелся Женя. Как факел. Ему снились яркие, полные красок и музыки сны.
   То он стоял наверху печатной машины, а внизу толпы людей взволнованно суетились. Какие-то голливудские красотки пытались взять у него интервью. И сразу же ложились на бумагу как в постель, становясь неприличными плейбоевскими картинками.
   То он летел в самолете сидя напротив американского президента. А рядом его фотограф снимал их в разных ракурсах, и из профессиональной камеры выскакивали готовые журналы, где он был на обложке.
   То перед ним волновалось темное море, по которому кораблями плыли журналы. А вслед выпрыгивали серебристые рыбы и кружились белые птицы. А корабли растворялись в солнечных искрах вдали.
   Ему хватило выдержки никому из подчиненных своей радости не показывать. А Светлану он еще и приструнил:
   - Долго думали, который вариант выбрать. Только оформление и перетянуло ваше.
   Больше не было веселой болтовни в соседней комнате, но один из мальчиков все равно остался, нашлась для него работа. А Алена, стремясь закрепить успех, потихоньку взялась и за Валю. Теперь ее не гнали, поэтому стихи и шутки, анекдоты и истории полились и другим, не только покоренной Маше. И Маша немного начала ревновать. Но немного, совсем чуть. Она понимала, что невозможно все время быть неразлучными. Совсем немного ревновала.
   Началась нормальная работа над вторым номером. Мадам-редактор возлагала на него особые надежды.
   - Мы в него должны дать какой-нибудь супер-материал! Нужно, чтобы о нас заговорили!
   Фотограф уже нашелся штатный - из нравящихся мадам - наглый, самоуверенный, побывавший за разными границами. Вместе они и строили наполеоновские планы, беспокоя Алену: "Не придушили бы младенчика. Что-то они уж очень разгорелись, как бы не остыли раньше времени".
   - А разговоры какие мерзкие у них, - жаловалась она Маше, - Слава да деньги, а что делать-то собираются даже и не думают.
   Маша наклонила точеную головку, качнула густой волной волос и спросила тихо:
   - Что же, тебе ни денег, ни славы не хочется?
   - Почему же? Хочется, конечно. Но заслуженных. За что-то хорошее, настоящее. А ведь один номер - не журнал. Даже два еще не журнал.
   Впрочем, и на второй номер материалов хороших оказалось много. Заинтересованные журналисты понатаскали много такого, что из соображений цензуры не могло пройти в других местах. Но центральный материал должен был определить обложку. Его нужно было придумать отдельно.
   И вдруг родилась прекрасная идея - решили написать о роддоме и снять процесс родов. Ну, слава Богу, материнство и детство были Алене очень близки! Прекрасная, вечная тема!
   Однако обсуждения темы Алене совсем не понравились! Мадам явно задумывала сделать чернушный материал из вечной темы.
   - Мы покажем, какое там безобразие в этих роддомах! Какая грязь! Персонал непрофессиональный! Все ахнут! Да еще эксклюзивные снимки!
   - Знаете сколько стоит эксклюзив на западе? Бешеные деньги! - вторил фотограф. - Там только и понимают, чтобы какую-нибудь штуку документальную снять! И ее уж берут! Им наплевать на творческие порывы - им жареного подавай. Вы, главное, договоритесь, чтобы меня пустили процесс снять. Вот в Японии один фотограф...
   - Э-э! Погодите, - вмешалась все-таки Алена. - Зачем нужно роддомы ругать? Люди там за копейки вкалывают, можно сказать, подвижники. Только-только начала в городе рождаемость прибывать, а то вымирал город совсем, а вы - безобразие. Давайте лучше покажем, какая радость - материнство.
   - Господи, Алена, ты о чем? Это же смешно, кого интересует, вымирает город или нет. Кто будет читать про радость материнства?
   - Мне кажется, будут читать. Чернуха наоборот всем надоела.
   - Ну ладно, ладно, не о чем спорить, - недальновидно отмахнулась от напористой девочки Светлана Евгеньевна, - ты сделаешь свою часть работы, как знаешь, а мы свою.
   - Хорошо, но мне нужно будет отснять некоторые сюжеты.
   - Ну, сниму, сниму я тебе твои сюжеты, - отмахнулся от нее и фотограф.
   Утро на удачу оказалось солнечным, на небе ни облачка, но старое двухэтажное здание с массивными дверями казалось настороженным и хмурым. Многое видели эти стены и научились никому не доверять. Однако, впустить двух чужих совсем людей со штативами пришлось. Светлана Евгеньевна подготовила почву заранее.
   Они прошли по полутемному коридору к кабинету главврача. Высокая и полная женщина в белом халате с резкими, почти мужскими чертами лица курила сигарету в темном мундштуке, сидя за тяжелым столом. Она была похожа на греческую богиню, суровая, сильная, живущая на пороге жизни и смерти.
   - Писать о нас будете? - хриплым низким голосом спросила она и потушила сигарету в старинной медной пепельнице..
   - Да, - улыбнулась Алена, - и еще хочется сфотографировать на обложку кормящую мать.
   Главврач вздохнула и уже потеплевшим голосом сказала:
   - Надо бы написать, напомнить немного о нас, а то совсем стало тяжело, ни лекарств нужных нет, ни условий, зарплату едва платят, и то разве это деньги?! Еще удивляются, что рожать стали мало. Все только о наживе думают кругом. Не будет детей - не будет жизни.
   - Кажется, сейчас немного полегче стало, чем пару лет назад? - спросила с надеждой Алена.
   - Не совру, полегче, но все равно нехорошо.
   - Вот платные услуги должны же помогать.
   - Ох, про них мне лучше и не говорите!! Платные! - рассердилась богиня, метнула молнии из-под нахмуренных бровей, - Что мы особенного можем им дать? Белье почище да отдельную палату. А роды так и останутся непредсказуемым процессом. Это ведь таинство. Мы здесь все время рядом с Богом. Чудес навидались, - она помолчала. - А вот еще мода пошла - отцов пускать.
   - Ну это-то, может быть и неплохо? - попыталась сгладить неловкость Алена.
   - Да бросьте! Зачем это мужикам? Они чуть не все норовят в обморок грохнуться. Недавно один так упал да голову разбил. Пришлось нам его жену оставить да с ним возиться. Беда! - она неожиданно улыбнулась, выглянуло солнце из-за туч, задумалась, пускать ли этих людей или выгнать все же, опять нахмурилась грозой, а потом решилась, - Ладно, идите снимайте. Мы уж и договорились с одной женщиной. Она хочет быть на обложке. Вот ей минут через двадцать принесут ребенка, и вы снимете.
   - А можно пока в коридорах пофотографировать? - спросила Алена. Она уже наметила несколько чудесных сюжетов.
   - Коридоры, пожалуйста, фотографируйте. Только спрашивайте разрешения, если кто-нибудь в кадр попадает.
   Алена попросила фотографа снять беременную женщину у окна, открытого в залитый солнцем сад, светлый холл с высовывающимися из окон женщинами, кормление ребенка. Фотограф торопился, особенно не старался и закончив отправился в родовую. Аленины возражения он и слушать не стал, а вошел в операционную по-хозяйски, сослался на разрешение и стал снимать процесс родов. Алена осталась в коридоре.
   И там, в тишине и полумраке, она вдруг отчетливо ощутила Присутствие. Глубину и силу совершающегося вокруг таинства. Ее охватило сильно и светлое волнение, и неожиданно для себя она начала молиться. Благодарила и просила прощения для себя, рожающих женщин, родившихся крошек, для глупого фотографа.
   Из этого сюжета и получился первый конфликт литературного и художественного редакторов. Первый и разгромный. Потому что небольшой и скучноватый текст с массой цифр о том, где и когда заболели или поумирали в роддомах, сопровождался большим снимком беременной на фоне сияющего летнего утра. И на полах и в заголовке плескалась пронизанная солнцем нежная листва. На обложке кормила грудью младенца прекрасная, светлая женщина на фоне спелого пшеничного пола. Радость! Свет! Любовь!
   Сначала покривился фотограф - он этого не снимал - щелкал. А его "экслюзив" получился какой-то серый, вялый. Неприятно, но не возразишь. Пришлось промолчать. Конечно, роды нечасто увидишь в популярных журналах. Но беда была в том, что снимки у него оказались неудачными.
   Пришлось и мадам промолчать. Текст не жил в журнале. Так, невнятное бормотание. Она проглотила свою ошибку, даже с близкими не стала обсуждать этот казус. Тем более, что все неприятности перекрывал замечательный факт - снимки родов в популярном журнале вызвали задуманный шум. Одна из рожениц, видевшая процесс съемки, даже подала на журнал в суд, ничего, правда, не добившись, потому что было совершенно очевидно, что на снимках была не она.
   Коллеги бросились к Светлане Евгеньевне за интервью, по телевизору вовсю крутили сюжетец в новостях.
   - Девочки, - голосила мадам, - Мы проснулись знаменитыми!
   - Эт-то вряд ли, - скептически комментировала Алена. - Нашуметь - не фокус. Ты добейся настоящего признания. Для этого надо работать и работать.
   Она и работала не за страх, а за совесть, умирая над каждым номером, выкладываясь полностью, до пустоты внутри, почти до обмороков. Получалось. Признавалось понемногу.
   Особенно утомительно было ждать обработки огромных файлов, но она не сдавалась. Придумала, чтобы не мучаться ожиданием, рисовать в это время что-нибудь на большом листе, положенном рядом с компьютером. Потом эти картинки вывешивать на стенку к радости окружающих.
   Когда ее первую картинку увидел Женя, он был поражен. Он ходил в художественный музей и пару раз в выставочный зал, во всех городах, куда он ездил, тоже заходил в музеи. Не то, чтобы ему очень нравилось все это, но он старался быть культурным человеком. Все, что он видел в музеях было понятно, спокойно, никак не задевало. Один только раз сильно зацепило его искусство, когда он впервые оказался за границей.
   Когда он был маленьким, заграница была самой заманчивой вещью на свете. Не было никого, кто бы не хотел за границу попасть. Все, конечно, по разным причинам, кто-то из любопытства, кто-то, чтобы раздобыть необыкновенных вещей, кто-то, потому что там можно было намного больше заработать, но хотели все. А доставалось-то очень немногим. Эти немногие казались людьми необыкновенными, отмеченными по каким-то особенным заслугам, и очень хотелось к ним быть поближе, входить в этот избранный круг.
   Потом вдруг заграница стала не очень приятной вещью, потому что туда поехали челноки. У Жени были в друзьях челноки, и то, что они рассказывали, было ужасно: таможни, вокзальная и рыночная грязь, ночевки в притонах, опасности всякого рода. Были минуты, когда он опасался, что ему тоже придется взять однажды огромную пластиковую сумку и отправиться в Польшу на рынок за какой-нибудь ерундой, чтобы на жизнь заработать. Не то, чтобы он так брезговал на рынке стоять, но и желания большого не было. А потом понемногу стали вырисовываться другие способы заработать и другая жизнь. В ней, в этой жизни оказалось, что за границу можно поехать просто отдыхать к морю. И Женя поехал. И не куда-нибудь в Чехию или Болгарию, а сразу в Испанию.
   Испания оказалась похожей на детскую сказку. Яркая, шумная, полная фантастических вещей и необычной еды. Женя ужасно неудобно себя чувствовал. Ему все казалось, что он и сам неправильно себя ведет, и другие русские ужасны. Что на него все смотрят, показывают пальцами и смеются. Но все же, в Испании было очень здорово. Он посмотрел все, что ему предложили в отеле, и рыцарский турнир, и аквапарк, но музей Дали сразил его совершенно. Он и представить себе не мог, что можно вот так жить, делать все, что в голову взбредет, рисовать совершенно сумасшедшие картинки, всех бесить и дразнить, да за это же еще и бешеные деньги получать. Это просто в голове не укладывалось. А уж необыкновенность изображенных вещей вводила в ступор, манила и пугала. Музей запомнился как праздник свободы и солнца. Он даже потратился и купил дорогущий альбом на память.
   И теперь на стенке висело что-то такое же странное, немного пугающее, необычное. Когда на стенке сменилось их штук пять, он набрался смелости и сказал Алене, что ему напоминают ее рисунки графику Дали, но она почему-то засмеялась, хотя и поблагодарила.
   То ли дело Светлана Евгеньевна, она-то упомянула как-то невзначай Леона Бакста, да еще преувеличенно долго хвалила его академическую ювелирную технику, что вполне выглядело камушком в Аленин огород.
   Конфликт с мадам принял к тому времени хронический характер. Она опасалась совсем потерять власть, и все требовала то поменять цвет, то уменьшить фото. Алена то соглашалась, то спорила, но в целом ситуация ее никак не пугала.
   Сопротивление среды тоже росло ощутимо. Алена и его не боялась, она не понаслышке знакома была со "Сквозняком". Никакие клубы выплескивающихся из кустов желтых бабочек, или неясные телефонные звонки не могли ее сбить с толку. "Пока трамваи на меня ниоткуда не начинают выскакивать, я буду свою линию гнуть!"
   Слово "сквозняк" совершенно замечательно подходит к состоянию, когда вокруг человека случайностей, совпадений и чудес становится гораздо больше обычного. Будто ехидный ветер пробирается под кожу, надувает ее пупырышками. Будто сквозь покрывало майи начинает просвечивать вечность. Двигается реальность, меняется. Не все способны такое состояние выносить. Большинство пугается и ныряет в темную норку спасительной обыденности. И живет до старости в норке, если только не случится беды и реальность сама вдруг не поменяется резко к худшему.
   А вот Алена любила такие пограничные состояния. Ей хорошо было на краю твердого острова "Привычное", на берегу моря хаоса, над бездной полной звезд. Необычное, незнакомое кружило ей голову, и она иногда пускалась в плавание вдоль берега.
   Но однажды днем (а утро выдалось неважное, и голова какая-то была тяжелая) она рассеянно двигалась к стеклянной двери, в которой двигалось ей навстречу ее отражение. Рассеянно взялась она за ручку...
   Тут ручка выскользнула у нее из руки и отражение, оторвавшись от поверхности стекла, вошло в комнату. Моментально, как синеет грибной срез, оно погрубело чуть, подросло и немного изменило одежду. Черные джинсы такими и остались, а вместо белого свитера оказалась светлая толстовка. И стало отражение белокурым мальчиком двадцати лет, удивительно красивым, с резкими прямыми бровями.
   Немного смущаясь, мальчик прошел в угол к Гоше, поздоровался с ним, сел рядом и начал болтать как ни в чем ни бывало как со старым другом.
   Как же могли звать это нахальное отражение, встретившейся буквально вчера со своей старостью, Алены Ивановны? Конечно, Родион. Для друзей Родик, Родинка.
   Не то чтобы сам Род, а так, Лель, Лада, но замечательно!
   Здравый смысл возвращается быстро даже к дамам, вчера встретившимся со старостью. И через несколько минут она пришла в себя, успокоилась. А еще через полчасика уже тайком пыталась нарисовать полное лукавства личико, с невероятными, прямыми бровями. На листочке, потом на компе. Лицо все больше приобретало неясную, андрогинную форму. Нынче модно говорить "Унисекс". И получались из этого личика и мальчики, и девочки, все неуловимо перетекающие друг в друга, все дерзкие, лживые воришки. И волосы в прическах свободы, чтобы все время был ветер где-то рядом. Так хорошо, легко и беззаботно рисовалось, что предчувствия заснули крепким сном. А ведь творчество - пища этих существ, можно было бы и догадаться! Да и нельзя сказать, что вовсе незнаком Алене был изменчивый, привередливый образ. Уже получался он пару раз в рисунках. Из травы и листьев, в венках и речных струях. А ей наоборот было весело от такого воплощения искусственного образа, принадлежащего прихотливому периоду Арт-нуво, живущего на берегах Оберы, в доме Эшеров, похороненного когда-то уже в пудренице и вот! ожившего снова!
   И вскоре мальчик, почувствовав нужный отклик, пришел работать в контору. Правда, сидеть на месте восемь часов, приходить каждый день и т.п. он не мог. Это уж было слишком для несуществующего персонажа!! И конечно, никто не знал, где он может быть в момент его отсутствия. Можно было отправить сообщения на пейджер, у сотового был строгий режим знакомых номеров, дома никакого не было. Но вот стал он сотрудником, с трудовой книжкой и личным делом. Ухитрился.
   Родик утверждал, что у него была мать, которая жила где-то на окраине, в деревянном доме.
   Сплетничали, что в юности она была заядлой мотоциклисткой. Гоняла по Золотому кольцу целыми днями, пока не родила. А забеременела, якобы, от ветра, мчась слишком быстро.
  
   И только ночь знает правила игры,
   И комары умирают на стекле.
  
   Возможно, все было и не так, возможно, и не было никакой матери, не было ветра. Было просто отражение в мгновенно замерзшей луже - вот и материализация!
   Или мать была работницей на папиросной фабрике и забеременела от маленького рыжего шакала, который клянчил объедки у проходной, виляя облезлым хвостиком.
   Или все-таки мотоциклистка? В черной кожаной куртке и лицо скрыто шлемом.
   Для Родика мотоцикл был слишком громоздким сооружением, поэтому он ездил на гоночном велосипеде, и еще рассказывал, что прежде участвовал в соревнованиях по академической гребле. Да, самые легкие лодки в мире тоже подходили к этому сложному случаю.
   На стенке вскоре повис Аленин рисунок со странными томными девушками-птицами, прилетевшими клевать апельсины из рук птицелова. Ощущение соблазна капало на пол с картинки, приклеивало и девушек, и юношей к полу. Женю от картинки аж передернуло, и не придерешься - скромная картинка, но ... что но? И точно нарисован Родик. И не похож, да он. О нем.
   Женя сам не понимал, как он мог согласиться взять Родика на работу. Ни образования у него, ни талантов, ни особенного опыта. Даже вид нахального мальчишки-воришки Жене был невыносим. Самый воздух вокруг начал дрожать и как-то мерзко усмехаться с приходом этого демона. Все как-то нервно и подозрительно оживились, словно почуяли поживу. Бухгалтерские ведомости, чистенькие и радующие глаз ежемесячным приростом капитала, как-то вдруг съежились и заскорузли, будто на бумагу вода попала. Конечно, Женя тогда не сформулировал бы своих чувств так, но чувства были премерзкие. "Следить!! Глаз с мерзавца не спускать!!", - решил он.
   Самое обидное, что ловкачами и ворами стали казаться все, кто работал внизу. Работы было много, уходили все поздно, печатники работали в две смены, ночью, по выходным. А зарплата была хоть и побольше, чем в других типографиях, но небольшая. И при этом все были довольны и веселы. Ни ссор, ни зависти.
   Подозрительность мучила Женю. Он прекрасно понимал людей и умел над ними властвовать по-доброму, ласково. Все из-за того, что умел вовремя угадать, что кем движет. Кто завистлив, кто жаден, кто любит хвастать.
   Однажды на встрече одноклассников подвыпивший собеседник брякнул:
   - Да мы в курсе как вы там удачно наворовали! Стали богатые, не подступишься, не дотянешься.
   Осуждающие слова сказаны были с восхищением. Но оно не важно было Жене. Его словом "наворовали" ошпарили как кипятком. Сразу захотелось что-то грубое, сильное ответить, но он промолчал. Он никогда не умел сгруппироваться, собраться и огрызнуться. Еще в драке получалось ударом ответить, а грубость приходилось спускать. Несколько дней он вспоминал мерзкий эпизод и внутренне поднимал себя: "Мало того, что у меня от природы талант руководить, я себя еще и воспитывал сколько. Читаю, как надо правильно руководить людьми десятки книг! А связи налаженные, что с неба падают?" И понемногу про себя он все же ответил однокласснику. И мы можем это же повторить, все правда.
   У него было немало побед. Он умел правильно, до копейки определить сумму зарплаты, за которую человек будет держаться, или сумму оплаты договора - ровно на пределе - возьмется человек за работу, хоть и без радости! Он умел замечательно расставить всех по местам. Умел иногда и стравить, для пользы дела, конечно. Выдержку в себе воспитал железную и голос никогда не повышал. Он научился тонко понимать людей. И именно поэтому он точно знал, что просто так такого веселья не бывает.
   Еще Алену и Игорька можно было понять, они - художники, работают ради творчества, а почему такие веселые ходили все остальные? Воруют. Работают налево, точно! И все как-то спелись, шушукаются все время. Деньги куют на его, Женином оборудовании.
   Немного успокоили девушки из бухгалтерии, расположенной рядом с Жениным кабинетом на 9-ом этаже. Они-то как раз нормально грызлись, делили все, что можно, и пытались уйти пораньше. Они объясняли нижнее веселье просто и грубо: "Да они там все перетрахались, сплошные свадьбы! Сплошной разврат! Безобразие!"
   Но как-то не все концы с концами сходились в таком объяснении. Что-то и такое, похоже, было, но не основное!
   Он нутром, самой глубиной ощущал - все не так. Что-то было категорически неправильно, как-то ползла и менялась реальность. Не подчинялся никто, хотя и не спорили, не конфликтовали. Будто хитрый обман, будто глумливое хихиканье, будто замаскированная издевка во всем. И в самой точке, в центре - букашка, мелочь, пустяк-мальчишка.
  
   ГЛАВА 6. Температура поднимается, давление растет, все оттенки красного.
   Но и остальные чувствовали нарастающее возбуждение. Чувствовали как веселье, преддверие праздника, затянувшийся Сочельник.
   Первым признаком растущего давления был появившийся внизу обычай - каждую пятницу собираться всем за круглым столом в прихожей, пить пиво или есть торты. Иногда там и гости случались. Шутки, розыгрыши, смех, а иногда песни, танцы под магнитофон, иногда проскальзывали серьезные темы или стихи. Обычно повод легко находился, все праздники или все дни рождения пустых пятниц практически не оставляли. День рождения обычно начинался с подарков, обязательно находили забавную ерунду на память, и остальное отдавали деньгами. По очереди поздравляли, говорили тосты, старались придумать что-нибудь пооригинальнее.
   - Рита, Достоевский считал, что красота спасет мир. Поэтому мы можем надеяться только на тебя. А если вспомнить, что ты не только красавица, но еще и хозяйка проявки. Проявка - наше убежище, артистический салон, место важных переговоров, - говорила на Ритином дне рождения Алена.
   - А некоторые там даже ночуют, - ехидно вмешалась Татьяна.
   - Да уж, - сразу глумливо отозвался Родик, - чего там только не бывает. Вот где видеокамеры не хватает, да профессиональной бы...
   - Ну вас, я еще не закончила, не перебивать! В-общем, Рита - ты наше все! Наше сердце, разум и красота! За тебя!.
   -Правильный тост "за тебя", а остальное и не важно, - смеялся Паша.
   - Почему это "неважно". Я тоже хочу сказать, возразила серьезная Маша. - Не так много поводов для этого. Рита, всем необходимо участие и понимание. Если бы не ты, мне было бы очень трудно. И, думаю, другим тоже. Я тебе благодарна за многое. Не теряй этого свойства. Спасибо тебе. Будь счастлива!
   - А я все равно за красоту, - неожиданно смутившись пафосом Маши встрял нескладный дизайнер Игорек. Все засмеялись.
   - Чё? Я серьезно! Ритка - красивая женщина, и это классно! Вот кого бы надо на обложку в журнал.
   - Уговаривай шефа, - улыбнулась Алена, - а я уж не подведу. Уже вижу как надо кадр построить. Попросим фотографа и фон...
   - Не, шефа, не. Ну его, - пошел на попятный Игорек.
   - Боишься? - захихикал Родик.
   - Да нет, он просто такой ... с ним трудно.
   - Брось, Родик, кто его боится, - заулыбался Андрей, - дело не в этом. Мы думали, он нормальный мужик, а он все директора из себя строит, надувается, пыжится.
   - Ему так положено, - тонко улыбнулась Маша, - вот пытался сегодня запретить материал о наркотиках, Светлана говорила, что едва его уломала.
   - Ух ты! О наркотиках! Вот уж я почитаю, - оживился Родик.
   - Что-то новое надеешься узнать? - засмеялась Алена.
   - А то! Новое о вас и журналистах, - отпарировал Родик.
   - Да ладно хорохориться. Алена наверняка побольше твоего знает, все равно, не из жизни, так из книг, - теперь уже засмеялась Валя.
   - Про химию из жизни ничего не знаю, зачем зря здоровье разрушать, если такого результата можно добиться другими, безопасными средствами. А вообще статья не о том, что бывает от наркотиков, это вам к доктору Шульгину, а о клубах, о том, что там творится. Удалось репортаж получить с одной вечеринки. Там одна тетка даже разделась на сцене, кошмар!
   - И мы это напечатаем? - удивился второй Игорек.
   - Почему бы и нет? Само собой, комментарии будут.
   - Такой классный мог бы быть комментарий: размер груди, телефон домашний, - включился Леха, вызвав общий хохот.
   - Прикинь, если девушка по клубам тусуется, сколько нужно в кармане запасти, чтоб ей звонить, - отсмеявшись ответил Паша.
   - Вас послушать, так у нас и девушек своих нет, нужна вам какая-то наркоманка, - веселился Андрей, оглядитесь, вокруг умницы, красавицы.
   - Ты уж сразу "наркоманка", - притворно строго сказала Татьяна, - может быть, она просто от избытка чувств.
   - Во-во, и я спрашиваю, какой размер избытка чувств, - гнул свое Леха.
   Впрочем, не все разговоры были такие легкомысленные. Бывали и серьезные темы, иногда читали стихи, пели. На одном таком вечере оказался посторонний. Клиент типографии нечаянно задержался по делу, а круглый стол уже накрыли. Его пригласили к столу со всеми, но он отказался, собрался, оделся, пошел к выходу, но притормозил, услышав как Валя читает Багрицкого, потом послушал, стоя Пашу, читавшего Тютчева, потом включился кто-то еще. Через полчаса юноша все-таки ушел с огромным сожалением, сказав на прощание: "Ох, спасибо вам, ребята, большое! От вас не оторвешься - так у вас хорошо!" И это была правда.
   Плохо во всем этом было одно - Женя категорически не вписывался в компанию. Поначалу даже и хотел, кажется, приходил, что-то из Макдоналдса приносил. Пытался участвовать, но все его не стесняясь стеснялись, обходили и избегали. До танцев он так ни разу и не досидел.
   Алена пыталась было пару раз сгладить ситуацию, но дело кончилось каким-то африканским тостом на предновогодней вечеринке, который Женя закончил неприкрыто агрессивно: "Так выпьем же за то, чтобы вас не съели". После долгого замороженного молчания пришлось Жене уйти, сославшись на занятость, и заманчивые вечеринки с тех пор проходили без него ... или почти без него.
   Дело в том, что в конторе были установлены камеры видеонаблюдения и подслушивающие устройства. Против них никто не возражал, потому что все понимали, что на заводе, где столько ядов и лекарств, иначе нельзя. Если нужно было срочно что-то обсудить, и нельзя было до вечера дотерпеть, то уходили в цех, в зимний сад, где камер не было, и никто не подслушивал. Само собой, что-то говорилось и открыто, но не много. А Женя на технику эту очень надеялся. Приникал к экрану, забывая другие дела, и слушал. Иногда ему становилось немного неловко. Особенно в пятницу, когда все собирались веселиться после работы. Но он успокаивал совесть тем, что как раз и самое время подслушать, потому что пьяные легче могут проболтаться.
   Правда, слышал он только раскованные шутки, видел легкий флирт, праздник-карнавал. Свободные, веселые, дружеские отношения. И страдал, ничем себе боли не объясняя. Он считал себя и умнее, и успешнее своих подчиненных. Но не чувствовал уважения к себе. Да и хотел на самом деле не уважения, а любви, дружбы, того тепла, что так щедро тратилось внизу. И сидел у стекла, а скорее, в стекле, менялся и перегонялся.
   Журнал, конечно, радовал. Он хвастался им перед знакомыми и видел, как вытягиваются удивленно лица, как загораются глаза.
   - Неужели это в нашем городе делают? - удивлялись многие.
   - Да вот именно, что мы и делаем, - самодовольно усмехался Женя.
   Но и к журналу постепенно у него стало появляться неприятное чувство, что как-то он не совсем его. Как, наверное, приглядываются отцы к непохожему на них ребенку. Вроде все в порядке, но вот что-то мерцает неуловимое, похожее на соседа. Понятно, что темы он не выбирал и не оформлял, но ведь руководил-то он ...
   Однажды с утра у него было неплохое настроение, и он решил зайти в препресс и обсудить с Аленой следующий номер. "Возможно, стоит почаще интересоваться тем, что они там делают. И не только слушать отчеты Светланы, но и с Аленой разговаривать", - подумал он. Но спустившись он по привычке глянул сначала на стену. А там висел рисунок с Черепахой. Так много было идиотической самоуверенности в этом звере, такая открытая насмешка виделась в каждой линии, что ему стало не по себе. И тут еще кто-то сказал, видя, что он разглядывает рисунок - "мудрая старая Черепаха..."
   "Обо мне, - подумал он с досадой. - Будто дразнят. Карикатура, что я ничего не понимаю, а думаю, что понимаю. Ужас". Ему совершенно расхотелось разговаривать, планировать, и управлять. И он ушел с тягостным неясным чувством печали.
   А Алена рисовала на самом деле себя, потому что была старше всех в конторе и стеснялась этого.
   Мне внезапно представился земной шар, заполненный волнующимся человеческим морем. Спешащие и отдыхающие люди. Радующиеся существованию самим бодрым своим движением - внешним или внутренним, душевным.
   И представилась жизнь человека, как начинается она удивлением и радостью, как разворачивается она цветком любви и творчества, как злыми пчелами слетаются несчастья, как рождается в глубине горький мед опыта. Таинственно превращаются пот, кровь и слезы человеческие в темный, пряный и сладкий мед мудрости, и где-то в неясных пространствах копятся эти меды и навевают своими ароматами странные сны, рождает в душах прекрасные сказки, бродят глубокими чувствами. Выбраживается, отстаивается мед бессознательного.
   А потом новые люди рождаются с капелькой чужой (или все же своей) памяти. С опытом, полученным кем-то когда-то в невообразимой дали времени. В самой глубине его колодца.
   Например, у Алены была странная и сильная аллергия на запах горелого мяса. Около шашлычников пару раз она чуть не грохнулась в обморок от невыносимого запаха. И там же всегда сводило икры. Однажды в процессе одной из медитаций всплыл из памяти? из телесных ощущений? яркий образ, состоящий из боли в ногах, запаха, напряженных, вывернутых рук и страха, сводящего ледяной живот. Образ костра для ведьмы. Всплыл и слился с таким же ярким, давним, из сна образом подземелья, сырости, отчаяния и близости необыкновенно желанного мужского, скорее даже юношеского тела. Дыхание смерти в этом образе заставляло мучительно рваться к такому же обреченному и слишком поздно встреченному существу. Утреннее сознание дорисовало картину, додумало двух юных жертв инквизиции. Таких полных непрожитой жизнью, желаниями, любопытством, взаимным притяжением, обреченной внезапной любовью, хоть и свело уже живот от смертного страха.
   Или это была просто фантазия? Тогда откуда она рождает незнакомые этому телу ощущения? Что есть ее пища? Много ответов, объяснений, споров, но безусловного знания нет. Ей ли было со скудными знаниями искать дополнительных ответов? Удобнее всего было принять простую мысль, что нынешняя жизнь - есть продолжение предыдущей. А предыдущая оборвана в костре. А возвращение случилось за этим желанием любить, слишком сильным, чтобы утонуть в череде рождений и смертей.
   За двумя желаниями - любовью и местью. Ведь был неявно, но остро памятен тот, кто предал от страха перед непонятной и прекрасной властью, которая была в той, этой?
   Страх. Глаза быка на арене - ужас и ярость.
   - Отойди от меня! - уже без стеснения и приличий.
   И это реакция всего лишь на кокетство! Она просто играла! Он первый начал!
   Родик уже и пришел на работу нервный, возбужденный. Принес с собой с холодной улицы запах мужского желания. Смеялся, шептался с Гошей, искал выхода эмоциям и обнаружил присутствие!
   - Кто открывал у меня на компе папку с тремя звездами?
   - Ну, я, - отозвалась чуть неуверенно Алена, - Мне Гоша разрешил. У нас статья о маммопластике. Знаешь, что это такое? Грудь улучшают всякими операциями. Вот Гоша и сказал, что у вас картинок с голыми тетками - гигабайты.
   - Ну, нашла подходящую?
   - Да, но с большим трудом, - ответила Алена с неуверенным вызовом, ей было неловко не столько от ситуации, сколько от опасно-звонкого тона вопроса. - Замучилась листать всю эту гадость. Ужасное безобразие - эти порнушные снимки. И зачем они вам только нужны?
   Нельзя сказать, что это был вопрос. Немного деланного резонерства и все. И уж всяко в нормах приличия. Замечательный выход из эпизода. Но неожиданно ответ последовал
   - Совершенно необходимы! Знаешь, какой кайф - сидишь так вечером, рассматриваешь! Такие там попадаются лапочки - сама видела.
   Интонация! Как передать интонацию, энергию, страсть? Великие Счастливцевы, где вы? И было ли уверенным продолжение, слабая попытка вернуться к морали?
   - Живые девушки, кажется, должны быть интереснее...
   - Еще чего! Ну что в них, живых-то? - зазвучал явный вызов.
   - Это провокация? Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебе пояснила, чем лучше живые девушки?
   - Бесполезно!!
   Это уж было слишком! В конце концов, она могла позволить себе рефлексировать и рисовать себя морщинистой черепахой, но! На самом то деле! Она-то знала, кто здесь главный и сильный! Даже и без нарядов и макияжа, без этих замечательных духов, она была уверена в себе, потому что у нее был огонь - основное в такой игре.
   - Отлично! - воскликнула она, уже справившись со смущением. Уверенно и так же звонко.
   И она пересекла комнату, сияющая, побеждающая, облеченная в солнце и увидела, как нарастает страх в его глазах. Как они теряют вид человеческих и становятся глазами зверя, яростного и дикого. И звериный же рык:
   - Отойди от меня!
   - Ты, наверное, сжег бы меня, если смог!, - выдохнулось черным пламенем из нее, и всколыхнулась больная память о беспощадных Инсисторисах. И в ответ прозвучало уверенно и непримиримо:
   - Сжег бы!
   Она ушла и спряталась в компьютер. Машина считала очередную картинку, а она рассеянно терзала лист карандашом. Сплетались арабески, тосковали странные насекомые девушки, свирели и флейты перебирали тонкие пальцы фавнообразных существ. Всю густо перевивалось орхидеями и змеями.
   А он писал отрывистые неясные жалобы в чате. Полутексты - полувскрики. В странной манере раннего инета - без орфографии и синтаксиса - с максимумом междометий.
   Никто кругом не понял, что произошло что-то. Да ничего и не произошло. Но погода на улице резко изменилась. Наползли тяжеленные беременные тучи, завыл какой-то совсем осенний ветер, похолодало.
   ГЛАВА 7. Левая работа.
   А потом он ушел жаловаться Рите. Пристают злые тетки к ребенку! Мучают. Внутри вечной Маргаритовой боли ему было тепло. А Рита думала, что причина в ее умении слушать, давать правильные советы, поить чаем и вообще создавать вокруг себя дом.
   Нельзя сказать, что она всего этого не умела. Ее бы в тихий европейский или американский сытый домик! Глупости, она потянула бы и не только тихий! Удержала бы и модный салон. Просто в обиде и боли прошли годы. Желчью пропиталось ее пространство. Недаром найденный и освоенный ею угол назывался "проявкой" и ужасно пах химией.
   Химия - сложная мертвая идея ХХ века, неудачная попытка вырвать силой милость у матери-природы. Надежда во внешнем пространстве построить что-то, что не получается родить изнутри.
   Она так удачно совпала с развитием технологии, так аккуратно вписалась в процессы производства предметов, которые увлекли европейцев, заняли их мысли и чаяния. С ее помощью многое возникало будто бы из ничего как по мановению волшебной палочки. Казалось, еще немного и все потребности человека химия сумеет обеспечить, создаст химическую одежду, химическую еду, химическое счастье. Апофеоз той самой научной, позитивной парадигмы! Знание, воля и мастерство обещали сделать мир прекрасным, новым. Что же случилось? Когда одряхлела всемогущая королева Химия? Как случилось, что столько столетий она была молода и прекрасна, оставаясь королевой избранных, и всего за столетие стала синонимом подделки, яда, мертвечины? Какую же важную потребность человека забыла могучая королева? Потребность в бессмертии? Сомневаюсь. Скорее потребность в смерти.
   Уже слышу возмущенное: "Да ты что? Кто ж ее, смерть, хочет?"
   Никто, конечно. Но благодаря нашему знанию о ней, мы получаем знание о времени. Если ты умрешь, значит, что-то можешь не успеть, что-то важное. Что-то таким способом становится для тебя важным. А если нет смерти, некуда торопиться, незачем волноваться, то живое горячее наше сердце сковывает холодок равнодушия, а левое ухо замерзает от дыхания нашего главного врага, нашего главного друга - смерти.
   Включая проявочную машину Рита выключала свет, и в полной темноте заставляла урчать злые приборы. Потом ядом отмывала свинцовые листы, чтобы получить рисунок - отражение реальности. Стояла над многослойной прозрачной пленкой, подсвеченной ложным солнцем светового стола. Соединяла четыре серых изображения, чтобы потом получилось одно цветное, сводила, собирала в единое целое, проверяла, складывала между собою тончайшие линии. Лабораторная работа. Лаборатория. Увы, вспоминалось резко - проявка. Но душа еще жила и горела, поэтому даже рядом с нечеловечески жуткими запахами все пили у Маргариты чай и обедали.
   Она как-то умела собрать всех, найти какие-то связи между людьми. Выслушивала, сочувствовала, советовала. Подбрасывала левые работы, раздобытые среди бесчисленных знакомых и приятелей. Казалось, все ее любят, и не любит никто. Никто не выволочет ее за шкирку из ядовитой проявки, не подарит соболье манто, не отвезет к лазурному морю.
   Да Бог с ним, морем. Хоть бы в кабак сводили, в кино...
   Она отдавала. Всегда и всем, пусть зло, с обидой, не жалея отданного. Отдавала, словно убивала этим себя, казня за неудачность, нищету. Она не верила, что есть где-то лазурное море. И самим этим презрительным неверием в завтра казнила и Андрея. Любила его, и все же вечно мучила.
   - И как ты собираешься покупать Алине обувь? Ты когда был последний раз на рынке? Все что получается с твоей зарплаты - не подохнуть с голоду.
   Красивый, глубокий ее голос умел быть режуще-ледяным.
   - Рит, я не понимаю, что ты от меня хочешь? Чтобы я опять за бизнес взялся?
   - Ты-ы! За бизнес! Видели мы ваш бизнес уже! Но ребенку нужны сапожки, это ты понимаешь? Что она должна в рваных ходить, ноги уродовать? Я-то могу потерпеть, а девочка?
   - Хорошо. Не кричи. Что я могу сделать, ты же знаешь все мои доходы.
   Она и не кричала. Не кричала очень давно, но любой живой крик был бы добрее этого спокойного голоса.
   - Это расходы, а не доходы. Соколов сегодня приходил. Он ведь предлагал тебе напечатать ему буклеты. И Родик говорит, что заказчиков у него тьма.
   - Рит, ты же знаешь, как это опасно. Представь, если кто-нибудь стукнет.
   - Ты просто трус! Кто? Ну, кто может стукнуть? Поделишься со всеми, кто будет делать. Во вторую смену с Лешкой прогоните. Почему я должна разбираться с тем, где ты будешь брать деньги на ребенка? Иди вагоны разгружать на железку! Просто ты не мужик! Господи, вышла бы за Вадика, голова бы не болела о сапогах и шапках. Ему на мерс найти жене бабки - раз плюнуть!
   - Ну и выходила бы за Вадика.
   Не то чтобы Андрей был уж очень слабым, но ему нравилось таким себя считать. Ему казалось, что эта уступчивость и есть доброта. Он старался быть приятным и мягким. Никому не причинять боль. Жену особенно было жалко. Он понимал, что когда-то что-то сделал не так, в чем-то виноват. Но в чем? Да ни в чем! Стоило чуть подольше поразмышлять и становилось ясно, что Ритка просто стерва и истеричка, и всегда такой была. И сколько можно терпеть ее презрение? Будто сама хоть чего-нибудь добилась в жизни! Если бы не Алиночка, ушел бы куда глаза глядят. Опять же - куда пойдешь? Жилья нет, женщину искать - все они одинаковые. Да и как-то неловко перед Ритой. Все-таки десять лет вместе. И дочка.
   Часто на ум приходила Мария. Красивая, молодая. Умница, и отлично работает, и жилье у нее есть. Рядом с нею Андрею было хорошо ..., но невыносимо скучно. Потом все же Машенька замужем. Пусть и намекает, что готова с Владиком расстаться, и все же неловко, могут быть проблемы ... Потом она захочет ребенка, а этого геморроя с пеленками ему уже хватило с избытком...
   Нет уж, живется как-то и незачем... Надо мирится. Делать этот Риткин левак, дрожать, что поймают. А! Глупости! Женя - лопух. Никого он не поймает. Носится со своими секретами и подслушиванием как дурак с писаной торбой. Пусть себе слушает, идиот. Паша да Леша-печатник будут знать, и все, а они - ребята супернадежные.
   Но Женя не был лопухом. Он и без камер и жучков в телефоне почуял интригу. И даже обрадовался привычным и простым вещам - воровству, жадности, хитрости, лживости. Наконец-то находилось объяснение происходящему, и можно было вновь взять ситуацию под контроль. Теперь он снова был уверен в себе. Обычно ему нравилось играть с людьми как коту с мышкой. Позволять безобразничать, даже спровоцировать и еще немножко, а потом в нужный момент - цап-царап. Поймать, возмутиться, напугать как следует и простить. Не съесть, избави Бог, простить. Но все же запомнить и провинившемуся не дать забыть.
   А иногда и ловить не нужно, а только намекать - знаю, мол. Проверять, как вздрогнет, убежит взглядом. И на страхе строить ловушку-мышеловку. Привязывать ниточки к ногам и рукам и управлять.
   Но не забудьте, он еще был молод, Женя. Ему казалось, что все просто, честные люди непременно глупы, безопасны и приятны. А папины предостережения, что честные - самые злые, ему казались смешным стариковским бредом.
   Вот взять Алену - вся как на ладони. Совсем не обязательно о ней беспокоится. Работает, как воюет. Могла бы в десять раз меньше делать, так нет, убивается, с главредом спорит - нервы рвет. Славы хочет. Обедать забывает. А если и подумает что, выболтает в картинке.
   Кстати, поговорить бы с ней. Допускать ее к леваку никто не будет, а какая-нибудь информация да просочилось к ней. Она может и не понимать, о чем проболтается. Вот сегодня сам увидал Соколова в проходной, а мог бы и от нее узнать, кто и зачем приходил. Нет, вряд ли она будет докладывать. Ну тогда просто Сергеева попугать.
   Все аккуратно продумал. Для начала - небрежный звонок вниз:
   - Алена, ты очень занята сейчас?
   - Занята, конечно, но не очень, - чуть насторожилась Алена.
   - Надо бы поговорить. Не срочно, но и не через год. Можешь, так подойди сейчас. Но разговор может оказаться длинным. Так что если что-то срочное есть, то давай на завтра, - не пугать, но взволновать. И, конечно, она придет сразу, потому что вечером обещала приехать Светлана, а завтра принесут с утра рекламу. Время-то с умом выбрано.
   - Я сейчас подойду, а то потом может оказаться некогда.
   "Не умеет ни хитрить, ни цену набивать. Побежит на цыпочках. Даже и жаль ее немного. Уж очень доверчива", - подумал Женя. Для него было непривычно жалеть слабого человека, а не презирать. Это было даже приятно. Хитрая мозговая шпана подсказала, что Алена просто женщина, а значит и должна быть слабой, потому ее и жалко. Но обычно Женя на женскую слабость не поддавался. Презирал, как и любую другую..
   Алена как всегда стремительно появилась. Будто не как все на лифте, а насквозь вверх. Юбка на ней на этот раз была синяя и довольно короткая, но все равно летящая, подвижная. А свитер она иногда надевала и белый. На лице ее легко прочитывалось беспокойство.
   - Вот и я.
   Женя аккуратно сложил бумаги. Пару раз заглянул в некоторые. Поднялся и сказал:
   - Пойдем-ка в коридор, а то тут телефонными звонками замучат, - и засеменил вперед, чтобы непременно Алене пришлось догонять.
   Он втайне гордился своими умениями быстро ходить и хорошо водить машину. Быстрота казалось ему признаком его деловитости и сообразительности. В детстве он был медлительным и вяловатым, пришлось ему поработать над собой. Когда он учился вождению, то сразу поставил себе задачу достигнуть быстроты и уверенности. Тяжело пришлось, но все получилось. Он умел мгновенно стартовать, входить в поворот на скорости, короче говоря, ездить так, чтобы Миша говорил "Лихо!". Правда, Аленина стремительность ему казалась недостижимой, но видно было, что она просто от природы такой уродилась. В коридоре же он поставил цель ни за что не уступать, и до окна долетел как птица.
   - Основная наша проблема сегодня, - начал он, еще немного помолчав у окна в коридоре, - качество. Журнал еще кое-как делают, а вот все остальные заказы - очень неровное качество. Ведь суть не в том, чтобы один раз что-нибудь крутое напечатать, а в том, чтобы все, что выходит из нашей типографии - было высшего качества. Тогда и заказы будут серьезные. Как ты думаешь, что нам нужно для этого? Почему пока столько брака?
   "Понятно! Печатники совсем распустились. Гоняют машину на полной скорости, лишь бы быстрее отстреляться. А что он хотел от повременки?", - подумала Алена и ответила деловито.
   - Мне кажется, нужно, чтобы печатники, в первую очередь, были заинтересованы в качестве. Не только штрафы и премии должны быть, а коэффициент на сложные работы. Процент с прибыли тоже хорошо работает. Да кому я говорю! Вы, наверняка, лучше меня понимаете, как людей заставить нормально работать.
   - Конечно, понимаю, - усмехнулся Женя. - Но разве только печатники виноваты в браке? Они-то как раз все время на препресс кивают.
   - А что препресс? Конечно, бывают ошибки у всех.
   - Вот-вот. Ошибки. А как сделать, чтобы их было поменьше?
   - В первую очередь - пленки должен дизайнер проверить и подписать. На монтаже, конечно, тоже нужно смотреть, но последнее слово должно быть за дизайнером.
   - А вот Игорек говорит, что он в пленках ничего не понимает.
   - Пусть учится - в полиграфии без этого нельзя. И первый бы лист подписывать. Понятно, что две смены, сложно. Но хотя бы когда можно. Не так уж и трудно на приладку позвать - слава Богу, в соседней комнате сидим.
   Она уж и увлеклась, стала и планировать. Ей давно хотелось постоять за машиной рядом с печатником, поэкспериментировать, поискать новые возможности. Ее путеводной звездой был художник Ильин, она уж и его вспомнила, начала рассказывать о его методах работы. А для Жени суть разговора была не в поиске решений. Ему нужно было, чтобы Сергеевы заволновались.
   Внизу, действительно, беспокоился Андрей. Он сразу заметил, что Алену вызвали наверх и знал, что оснований в ее работе для этого нет. О чем же может говорить директор? И мелькнула неприятная мысль, что Женя может вполне Алену и о леваке спрашивать. Он пошел в проявку к жене.
   - Слушай, что-то Алену наверх неизвестно зачем позвали. Я уж подумал, не уговорил бы Чиряков Алену за нами следить.
   - Не фантазируй - не тот она человек, - оборвала его Рита.
   - Все годятся для этого, только правильно расспрашивай. Зачем нам было все это заводить? Разве нельзя жить поскромнее? Не лезть в лишний риск? Вот зачем мне Женины подозрения? А?
   А наверху Женя продолжал плести свою интригу. Он немного послушал Аленины идеи, а потом вернул разговор в намеченное русло. На лице ее должно было быть написано, что разговор случился непростой.
   - А еще мне кажется, что заинтересованность пропала у вас, потому что не только нашими делами занимаетесь. Есть, похоже, в типографии еще и левые заказы.
   - Ну, чего не знаю, того не знаю, - поскучнела сразу Алена, - мне некогда левую работу делать. Хотя бы я успевала делать что-то еще для кого-нибудь, так на мой взгляд, это было бы только хорошо для фирмы.
   - И почему же хорошо? - возмутился Женя. - Пришел клиент, заказывает у нас дизайн, а ты его в уголок - давайте я вам подешевле дома нарисую?
   - Да нет. Зачем мне клиенты, которые сюда пришли. Мои бы прежние клиенты ходили, а то я их совсем забыла. Приносили бы заказы. Может быть, и других заинтересовать, чтобы привлекали своих. Какой-нибудь процент... - но тут она представила себе, что ее нагрузка на работе может увеличится и сразу пошла на попятную, - впрочем, мне совсем сейчас не до дополнительной работы. Опять Жевелий не сдала материала. Принесла три статьи - остальное, говорит, завтра. А завтра да и после завтра мне ночевать здесь? Как будто новости собирает. Тянет до последней минуты. Собственно последняя минута была вчера.
   - Хорошо, я с ней поговорю. Я тоже вижу, что она сроки срывает. Об этом не беспокойся. Но и разговор наш не забывай. Левая работа в типографиях - основное зло.
   - Я же сказала, что сама этим не занимаюсь и не собираюсь, а о других ничего не знаю.
   - Я и не думаю, что знаешь. Но случится разговор, можешь сказать, что я знаю многое. Впрочем, можешь и не говорить ничего. Зря я тебя предупреждаю. Конечно, тебе доверять можно. Ну, иди работай. Поговорю я со Светланой прямо сейчас, - скомкал конец разговора Женя, чтобы оставить неприятное ощущение недоговоренности.
   Алене, конечно, не понравился разговор. Но задумываться над сказанным она не стала. Ясно было, что речь идет об Андрее и Паше. Повсюду в подобных типографиях и пленки налево выводились и тиражи по ночам боковые печатались. Наверняка и ребята тоже не без греха. Но она-то ведь следить не будет!
   - Ну, может, следить она и не будет, - говорила в это время Рита, - а проболтаться о чем-нибудь невзначай может, поэтому поосторожней с ней надо. А с Родиком и вовсе придется поделиться, потому что вывод пленок идет с его машины. Он просто будет знать, что что-то делалось. Так пусть будет в доле. Так спокойней, да и вообще - мы целый день на работе - не очень-то уйдешь, а он свободен. Сейчас я с ним поговорю, - и Рита позвала Родика к себе в проявку.
   А Андрей вышел от них, подошел к Алене и приветливо словно невзначай спросил:.
   - Ну, что нового на девятом этаже?
   - Да, все по-старому, - Алене опустила глаза, закрылась, ей никак не хотелось говорить, что Женя беспокоится о леваке. Но и врать не хотелось. Поэтому разговор не получился.
   Точнее получился по задуманному Женей плану - угрожающим.
  
   ГЛАВА 8. Зачем бы нам машины?
   Она стояла на высоком берегу сумасшедшей реки. Могучая северная река хмурилась, ярилась, теребила набережную, силясь взломать бетон. Трепались, бились, плакали черные ветви берез и кленов. Причудливые свинцовые тучи играли в небе мистическую пьесу, рвались от порывов ветра и снова собирались в драконов и ведьм. Причаленные пароходики болтались в воде, наклоняя низко борта, стукались о берег, и казалось, стонали от напряжения. По грозной черной воде плыли огромные льдины, взломанные ледоколами, неясная мрачная сила гнала их к югу.
   Холодный ветер трепал ей волосы, забирался под пальто. Глаза ее и без того черные, впитывали эту свинцовую тьму, пили ее как вино. "Нырнуть вот сейчас - пара минут - и забвение, - холодно и спокойно думала она. - И ничего бы не пожалела, только вот девчонке будет плохо от этого. А этот морду печальную скорчит, а сам, небось, и не шелохнется внутри. Какая все же силища в этой реке! Какая свобода и мощь! Только тут и живешь, а там клетки да подвалы. Странно, все стараются яркие картинки рисовать, но вот здесь только серый да черный, а красиво так, что сердце рвется". Рита достала тонкую сигарету, вдохнула холодный ментоловый дым и еще глубже ушла в свои невеселые мысли.
   Главным в Ритиной жизни к тому времени стала ее машина. Точнее машина была Андреевым наследством, но прав у него не было, поэтому водила Рита. За рулем она чувствовала себя как бы и не собой. В дороге можно было расслабиться, отвлечься от рутины. Качество жизни стало другим. Машина изменила и отношение окружающих к Рите. Больше стало уважения.
   Ей нравилось умчаться куда-нибудь на Волгу, курить там в одиночестве, ощущая полную свободу. Или просто прокатиться по трассе, обгоняя грузовики, почувствовать скорость и опасность. Ну и было очень приятно подвозить кого-нибудь и болтать в дороге о том, о сем. Или с кем-нибудь оказаться вдвоем в теплом салоне защищенной от нескромных взглядов.
   К тому же именно на машину Рита надеялась, когда договаривалась о левой печати. Ведь нужно было увозить тиражи, а ей разрешали ставить машину на территории завода и не проверяли.
   Потихоньку налаживалась ночная работа. Научились правильно экономить пленку, пластины и бумагу. Смонтировали поплотнее пленку, а посчитано заказчику с запасом. Вот и место под свой заказ. Во вторую смену побыстрее задание прогнали и свое вслед за ним. Кинули в багажник пачечку, закрыли на всякий случай ветошью, и в кошельке сладко звякнуло. В таком режиме работать стало гораздо приятнее, потому что деньги начали накапливаться.
   Рита даже улыбаться стала почаще. Купила себе сапоги наконец-то на высоком каблуке. Устроила дома вечеринку, гостей позвала. Маме сумела сказать, чтобы та у тетки переночевала.
   Андрей так и продолжал бояться и злиться, но занял позицию жертвы. Страдая от насилия, подчинялся и делал.
   Правда, Пашу уговорить участвовать не удалось. Но и доносить он не стал тоже. У Паши потихоньку завязывались отношения с Валей, и это стало занимать все его мысли. Зато Родик, как ему и полагалось, развернулся вовсю. Казалось, заказчиков он вынимает из рукава как козырных тузов. И готов загрузить типографию хоть на все три смены. Раскачивал ситуацию и подбивал еще немножко рискнуть. Каждый брак предлагал вдвое записать.
   - Да че вы жметесь! Никто не найдет и следов. Что Женек сам приползет пластины считать?
   А полученные деньги тратил сразу на дорогие игрушки - плееры, компьютерные штучки и тряпки из бутиков. Рита даже возмутилась однажды:
   - Ты уж, Родик, вовсе зарвался. Зачем дразнить гусей, ну скажи мне? Чего ты перед Женей новым плеером тряс. Ведь он понимает, что с твоей зарплаты такого не купить.
   - А мне до его понимания ... Что у меня негде еще подзаработать. И есть вообще-то друзья при делах. Дарят, - презрительно фыркнул Родик.
   - Да ведь он не спросит, на что купил, просто подозревать начнет, - досадовала Рита.
   - Он тень свою подозревает, что она из карманов у него тырит, - и беззаботно рассмеялся.
   Вот и весь разговор. Что с него взять? Ребенок еще.
   Если бы он знал, что накануне Миша хвастал перед друзьями точно такой же игрушкой! Саша и Женя внимательно рассмотрели Мишину покупку, повертели в руках, но не одобрили. Саша сказал, что слушает музыку только в машине и только фоном.
   - Иногда хочется, конечно, заняться всерьез. Разобрать старые кассеты, переписать их на диски, накупить новой музыки, но когда слушать? Я как белка в колесе верчусь и вечерами просто падаю спать. Еще бывает на новости сил хватает, на боевик, но музыка! Это слишком серьезно.
   - Ну а я обязательно вечером слушаю. В выходные в лес, в деревню беру с собой. А бывает перед кабинетом каким-нибудь сидишь, так без музыки сдохнешь. Прикинь, я в прошлый четверг полтора часа ждал конца совещания у Бочкарева!
   Тут в разговор вступил Женя:
   - Мне вот тоже некогда, но если бы и нашлось время, все равно. Скажи мне, что может столько стоить в этой ерундовине?! Выбросить на ветер деньги и все. Неужели он настолько лучше обычного?
   - Да брось ты! Что уж жаться-то? У тебя ведь все хорошо с деньгами. Из того, что ты себе выписываешь в зарплату можно двадцать таких купить,- засмеялся Миша.
   - Могу купить, но не буду! Игрушки это все! Ерунда! У меня только с домом сколько трат! - рассвирепел Жена.
   - Ну не кипятись! Чего завелся-то? Я не хочу себя больше ограничивать. Захотелось игрушку - купил игрушку. Да и не десяток я их себе купил. Все, мир!
   - Извини. Что-то я правда зря в бутылку полез. Извини, - Женя смутился и затих, но про себя все ворчал и фыркал на Мишино транжирство. Он и представить себе не мог, какой удар по самолюбию ждет его за углом. Точнее на восемь этажей ниже.
   На следующий день он увидел плеер Родика. Точно такой же, как у Миши. Родик при нем достал его из сумки, видимо, нарочно. Да еще заметив Женину оторопь спросил с лживым участием:
   - Вам нравится? Новая модель. Намного лучше всех предыдущих. И звук серьезнее, и удобства всякие, надежность выше. Соберетесь покупать - берите только такой.
   Женя так растерялся, что даже кивнул И, само собой, ничего не сказал. Даже себе не сказал, потому что вместо слов плескались у него какие-то междометия возмущения.
   Конечно, Рита, видевшая эту сцену безобразного хвастовства, заволновалась. Ее вообще тревожили Родикова увлеченность и неосторожность. К тому же Родик явно ухаживал за Аленой и уже несколько раз предложил ее подгрузить леваком тоже. Андрей попытался Алене намекнуть, что дизайнер может всегда подзаработать, но Алена даже и не поняла, о чем идет речь. Он уточнять не стал, чтобы не вышло неловко. А Родик на Андрееву трусость рассердился и хотел было прямо Алене предложить работу, но Рита ему запретила. Она Алены опасалась:
   - И не вздумай. Она честная, как лопата. Еще возьмет и возмутится открыто, с нее станется. Обходи ее стороной, Родик.
   Однако хоть о заказах Родик молчал, но шумное поклонение свое не прекратил. Даже еще активнее стал.
   Алена принимала его за ребенка, шутки и игры поддерживала, но явно не всерьез. Ей казалось, что в приподнятой атмосфере легкого эротизма легче придумывать новые решения журнальных страниц.
   Но Рита все же беспокоилась - вода ведь камень точит. Ей эта атмосфера была неприятна.
   И однажды она сказала Родику как бы невзначай, в продолжение обычного разговора:
   - Смотрю я, ты с Алены глаз не сводишь. И не совестно тебе - она же тебя ровно в два раза старше. Твое дело по девочкам-школьницам сохнуть, - и обидно засмеялась. Родик вспыхнул:
   - Ты че! Кто не сводит? Да я просто так! Она вообще прикольная тетка! Ты уж вообще ниче не понимаешь! Я чтобы весело было.
   Теперь, после разговора Алены наверху, Рита снова вернулась к Родиковым играм, но добавила в голос холодка:
   - Знаешь, Родик. Мне твое веселье не нравится. Ты понимай, что с Аленой мы дела не сделаем. Если тебе деньги не нужны, крути романы.
   - Да че ты привязалась. Никакого романа у меня нету! Да она вообще противная.
   - Вот сегодня, например, ее Женя вызывал наверх - спрашивается - зачем? Обычно сам сюда трусит и все вынюхивает, сволочь. Поверь, надо быть поосторожнее.
   - Ну ты, Рита, тоже придумаешь - откуда ей знать. Ей ведь ничего никто не показывал. Ты как сказала, что она не с нами, так я и все.
   - Я и не говорю, что она знает что-нибудь, но ведь она все время здесь. Даже если расскажет, что я, предположим, появилась здесь в субботу. Спросят - зачем. Пойдут копать. Да плюнь ты, лапочка, нам и без нее весело - вот я в воскресенье пельмени буду делать - оттянемся!
   Пельмени домашние под водку и флирт - просто замечательный team building! Тут не поспоришь. И как-то особенно приятно забивать на рынке машину продуктами, возбуждаясь предпразднично. Вроде и рынок тот же, и мясо такое же, но уже чувствуется по-другому. Не просто в морозилку для ужинов, а большой самый свежий кусок. И нужно выбрать. Присмотреться-принюхаться. Как будто сами и разделывали только что добычу. Даже и запах мясной по иному слышен. И уж конечно, не всех позовут на пельмени. Иногда одних, а иногда других. Алену однажды звали, однажды Марию (чтобы перестала наконец так безобразно липнуть к Андрею). Пельмени само собой вещь серьезная, высокотехнологичная!
   Перед неприглашенными всегда можно оправдаться, что ехать надо на машине, а в ней всего четверо умещаются.
   Даже казалась, что есть в пельменях какая-то особая белая магия, потому что на следующий день Родику позвонил знакомый.
   - Привет. Нужно срочно буклет А-пять на шестнадцать страниц на скрепке. Чтобы все было классно.
   - Ну, хорошо. Только мы дорого берем, - полусонно, как всегда, когда речь шла о деньгах или выгоде, проговорил Родик.
   - Не вопрос. Спрашивай - не стесняйся, но повторяю - классно и быстро. Мог бы и шефу твоему звякнуть.
   - Ну и чё тогда я тебе? - так же сонно промямлил Родик.
   - Блин! Ты давай живее говори - будешь делать, нет? Сроки потянешь? Класс потянешь?
   Но живее говорить Родик не хотел. Хотел он говорить медленно и лениво.
   - Буду. Буду делать, давай. Можем и быстро сделать, если очень хотите. А чё шеф?
   - Ну. я сначала тебе, чего канцелярию разводить. Наличка, скорость, ну, чтоб один человек отвечал опять. У вас контора.
   - Да, у нас шеф хитрый ... и скользкий, да. Правильно сначала мне. А дизайн у вас есть.
   - Текст у нас есть. И то уж хорошо. Ладно, тебе с дизайном-то еще проще, вон вы что там в журнале-то выделываете.
   - Да. Мы выделываем. Еще и не то скоро будет. Да. Тираж-то тысяча, небось?
   - Да.
   - Шестнадцать страниц на скрепке с дизайном это будет штука баксов.
   - Ух ты! Решительный ты мужик! Ну ладно. Если к пятнице, получишь свою штуку.
   И тут ритм у Родика резко сменился.
   - Через полчаса у тебя буду. Текст подготовь на дискету. Слова , что там хочется, какие картинки.
   И он помчался в проявку.
   - Ритка! Маркелов звонил! Заказ на полный печатный лист с фальцовкой и скрепкой! К пятнице за штуку! И Алену бы сюда - он дизайну хочет.
   - Только не Алену! Совсем с ума сошел! Только был разговор - Алену!! Андрей сам сделает. Не нужен маркеловским быкам никакой навороченный дизайн! Но это, конечно, здорово! Ты молодец!
   Плохо было только то, что в типографии случилось небольшое затишье и неясно было, подо что спрятать пленки и пластины. Ну хоть свои покупай!
   И тут Родик с хитрой улыбкой сказал:
   - А вот я вам и покажу, как нам может здорово Алена пригодиться!
   - Что опять? - возмутилась Рита.
   - Не опять, а она журнал сдает. И шуму как всегда и спешки. Короче, увидите завтра!
   Утром лязгнули за Аленой пять тяжелых дверей, и электрический сумрак сменил солнечный свет. Алена даже прищурилась от этого, проходя к своему месту в середине комнаты. Она гордилась тем, что смогла когда-то настоять на своем, и столы расставили по ее плану. Все восемь столов в результате стояли вдоль стенок. Вначале их поставили в центре комнаты, вокруг одного круглого, большого. Комната от этого казалась очень тесной, спина была открыта, переброситься парой слов было невозможно, надо было с места вставать. А теперь всем всех было отлично видно и слышно, если, конечно, наушники снять. А за круглым столом, закрыв дырку в центре, в соседней комнате теперь устраивали переговоры днем и посиделки вечером. Сев за компьютер, она вдруг увидела, что Родик уже сидит на рабочем месте. Нельзя сказать, чтобы это было удивительно. Он, правда, приходил после обеда на работу, но зато иногда оставался ночевать, и спал на диванчике в проявке. Вот Маша всегда приходила раньше Алены, Валя почти не опаздывала. И Андрей на работе был, кажется, всегда. Она открыла свои файлы и ушла в работу. Но вскоре Родик заявил громко:
   - Алена, ты вчера погубила вообще-то комплект пленок. Файл свой оставила в rgb-формате, черно-белые вышли картинки на пленках.
   - Да ты что? Покажи-ка где? - заволновалась Алена.
   - Вот смотри - у меня публикация твоя открыта, - это был немалый риск, потому что она могла попросить пленки посмотреть. Но повезло: подошла к монитору. На мониторе было все подготовлено к встрече: открытая публикация с переписанным файлом и картинка со страшной ступней, грубо и весело нарисованной одной линией. Картинка немного высовывалась из-под публикации.
   - Да, действительно. Кто заметил-то? - озабоченно спросила она.
   - Леха-печатник заметил. Хорошо еще тираж не прогнал. Ладно, я уж исправил. Вы там с Марией просто повнимательнее будьте.
   Неловко она себя почувствовала, как же иначе. И уйти просто тоже стало ей неловко. Конечно, торчащая нога была кстати.
   - Ой, а что это у тебя. Батюшки, какая забавная штука, - не засмеяться было невозможно. Грубый рисунок забавно контрастировал с ее листами, висящими на стене, где линии были рафинированы до того, что приобретали отдельный смысл. Была в стопе с кривыми пальцами явная пародия.
   - Да тут нам поручили. Надо ног напечатать для выставки и на пол наклеить, чтобы все шли к нашему павильону. Вот сверстаю щас. Это вот одна нога ... тут еще приладим ...а эту поменьше ... - и он начал ляпать ноги одну за другой.
   Она хохотала чуть не до слез. Если и были подозрения, то они утонули в смехе и шутках.
   Однако, Мария сидела рядом с Аленой, и со своего места ей было прекрасно видно происходящее. Она, правда, спрашивать пленки тоже не стала, но прекрасно поняла, что их показывать не хотят. Легковерностью она никогда не страдала и не хуже Жени чуяла, когда пахло ложью. И так же была нетороплива в действиях. Не хотят показывать - не надо. Ей не надо. Лучше поразмыслить над этим фактом и понять, что из него может следовать.
  
   ГЛАВА 9. Мариины слезки.
   Мария совсем пала духом. Как-то все не шло. Журнал сначала так радовавший стал скучным занятием. Алена смотрела холодно, даже избегала. Иногда начинала как-то странно преувеличенно и неправдоподобно льстить, и сразу же уходила в столовку с другими. С Андреем была и вовсе беда. Он очевидно страдал от своей стервы, ходил совсем потухший, но и на Мариины попытки сблизиться ничем не отвечал.
   Не гнал, но и не звал. Нормальный его радостно-приветливый тон сменился усталым и жалобным. Марии было нетрудно было понять, в чем дело. Почти наверняка Ритка раскрутила его левак делать. "Вот негодяйка! - думала она. - И скользкий этот Родик вокруг них вьется. Зачем это Андрею? Неужели он не понимает, что нормальная женщина лишнего никогда не потребует, рисковать зря не заставит. Это все вечная Риткина злоба. Все она время беспокоится, кипит, не знает на кого еще раздражение свое вылить. А дома беспорядок и запущено. Красавица, а вкуса маловато. Такое шикарное образование, университет все-таки, могла бы и хорошие связи иметь, и не дура, а сидит в таком убожестве". На Мариин взгляд Андрея Маргарита явно не заслуживала. И вообще мало чего заслуживала.
   После короткого размышления над примитивной Родиковой хитростью, она поняла, откуда могут взяться на левак пленки и пластины. Она проверяла свойство файлов за художницей и помнила, что ошибки не было. Но шуметь не стала, а задумалась, как из знания этого получить пользу.
   В первую очередь нужно поговорить с Андреем. И как-нибудь непременно влезть в их дела. Собственно, тут еще и денег можно заработать. Но если не жадничать, то можно заработать кое-что поважнее. Для начала нужно все выяснить у Алены. Она ничего в секрете держать не любит. Если о чем-нибудь догадывается - разболтает непременно. Марии не хотелось снова звать ее обедать или гулять. Она знала, что Алена не откажется, но сама в следующий раз не позовет. Однако делать было нечего, приходилось самой подходить. Сделать из Алены надежную верную подругу никак не получалось.. К тому же она могла невзначай ляпнуть что-нибудь ужасно обидное. Мария понимала, что невзначай, но прощать не умела бестактность. Она говорила себе, что вовсе не осуждает таких людей, но не собирается нарываться еще раз. На самом деле после пары ошибок такого рода она Алену совсем запрезирала.
   А Алена глупо обрадовалась Машиному предложению прогуляться и поболтать. Ее беспокоил разговор с Женей. Нужно было с кем-нибудь поделиться. Машиных настроений она не понимала. Напротив, даже приятно было, что Мария не пытается больше ее закрепостить.
   Гулять, конечно, было самое время. Зима, приближаясь к концу, вдруг взялась осыпать город снегом. Все вокруг было пронзительно-белым. У деревьев появились фантастические кроны, бурьян расцвел пушистыми цветами. Дорожки были настолько девственно чисты, что страшно было наступать грязными ногами. Воздух был пропитан сладкой талой влагой, и висела в нем особенная зимняя тишина. Зимнее цветение мира и душе дает покой. Кажется, будто снег - особый тайный и добрый знак Божьего прощения. Воплощение нежности и чистоты, он скрывает всю грязь и мерзость,. Невольно верится, что если загадаешь желание, наступив на белую поверхность первый раз, то оно исполнится, да еще как-нибудь так, что ты и придумать не мог. Особенно сильно это чувство, когда первый снег приходится на Покров Богородицы. Так и видишь девственно чистый платок, наброшенный на черную осеннюю грязь. Впрочем, почему осеннюю? Она, эта грязь уже с весны начинает собираться. Смывается время от времени бурными летними ливнями, а как приходит время мелкой октябрьской мороси, так начинает гнить и преть. И ее уже никак и ничем не смыть, а только накинуть белый снежный Богородицын платок, продержать его до весны, а уж под ним вся грязь превратится просто в землю.
   Довольно долго две женщины шли молча, даже не думая ни о чем, а просто впитывая воздух и влагу. Потом Маша начала разговор.
   Сначала поболтали о выходящем номере, посплетничали о мадам. Маша рассказала, что Светлана поссорилась с фотографом и в следующий номер фото придется набирать из случайных. А Алена сказала, что закажет нужный материал Леше, который приносил несколько фото в прошлый номер. Светлана радовалась, что он недорого берет - вот и пусть работает. В штат он не просился, а сделал репортаж с операции на мозге просто отлично. Жутковатая тема фотографий: вскрытый череп и оперируемый мозг, сглаживалась удачным ракурсом и красивым спокойным цветом. Снимок открытого мозга выглядел завораживающе красивым и живым. И руки хирурга крупным планом заставляли испытывать восхищение, и их лица, горящие радостью от удачной операции. Художница надеялась, что Леша станет штатным фотографом еще и потому, что мадам с прежним стала часто ссориться.
   - А на обложку Светлана рекламу взяла. Делаем постановку - семья вокруг праздничного торта, а в уголке валяется коробка, на коробке - фирма. Кондитеры обещали заплатить. И торт обещали какой-то сверхогромный. Даже эскиз мне разрешили нарисовать.
   - Здорово! Главное, чтобы она опять время не протянула до последнего. Женя-то тебя в пятницу из-за ее опозданий вызывал? - наконец спросила Мария.
   - Представь себе, даже слушать об этом не стал. У него паранойя разыгралась - левую работу ищет. Ты не знаешь, Андрей делает что-нибудь.
   - Ну откуда мне знать? Я думаю, если и делает - прячет все неплохо.
   - Вот и я думаю. Хотела ему сказать, что Женя его подозревает, да как-то это напоминает уже донос на Женю. Наверное, раз даже ты не знаешь, действительно неплохо прячет.
   - Да с чего ты взяла, что я могу что-то знать? - неприятно удивилась Мария.
   - Ну вроде вы друзья ...
   - Были друзья. А теперь поговорить запросто как раньше не удается. Он боится Маргариту. Кажется, даже тени ее боится. А ей наплевать на него. Она вон роман заводит с Лехой-печатником, - ядовито бросила она.
   - Не может быть! Они же совсем разные! Леша совсем простой, даже поговорить ей с ним будет не о чем.
   - Положим, романы не для разговоров заводят. Ну, впрочем, я ничего не знаю. Так просто, кажется. И пока не забыла, Валя просила, чтобы ты сегодня ей все отдала для завтрашней работы сканировать, а то ее завтра не будет. - и Мария увела разговор с опасных тропинок на твердую повседневную почву.
   А через час она уже подошла в коридоре к Андрею и сказала:
   - Надо бы поговорить. И хорошо бы не на работе. Может быть, зайдем в "Лампу" после работы?
   Тон ее был в меру тревожный. Пришлось Андрею согласиться.
   Впрочем, уже через пару минут он понял, что как бы не развернулся разговор, а это будет свиданием! Чего бы уж лучше - посидеть вечером в кафе с красивой Машенькой. Главное, найти правильную причину. Или вообще как-нибудь оставить все без объяснений Рите.
   И в это же время Паша тоже договорился с Валей провести вечер в кафе.
   Пара последних вечеринок оказались для нее довольно разрушительными. Как-то быстро она напивалась и хоть и плясала вовсю рок-н-роллы, не трезвела, не веселела. Быстро и уныло переходила в мерзкий перепой. Один раз ее доставляли домой Маргарита с Андреем, а второй раз уже Паша. И вот он-то и вернул ей забытое ощущение праздника. Он целовал ее в машине, когда вез домой и нес на второй этаж на руках.
   -Валенька, если бы только знала, какая ты красивая! Я совсем с ума по тебе схожу. Солнышко маленькое! Как ты танцевала сегодня! Разве можно так танцевать, ну как мне жить после этого, ну скажи ...
   Слова лились нежным потоком. Ничего не значащие слова. Но глубокий тембр тихого голоса и интонации - вот это было важным. А у двери и отпустил. Хотелось, чтобы забрал с собой, чтобы не слышать скрипучего раздраженного мужа, чтобы качаться в теплых волнах мужской нежности.
   Самое удивительное, что в понедельник все вспомнилось и ожило. Казалось бы, трезвая совсем Валя была и смущена, и рада. И голос Пашин звучал так же чудесно, и так же проникал куда-то глубоко.
   - С тобой как? Все в порядке? Муж-то не очень обижал?
   - Кто это ему позволит обижать? - фыркнула Валя, а потом улыбнулась и призналась, - Да поворчал, по правде говоря. Он не любит, когда я пью. Ну это ведь правильно.
   - Брось-ка. Что уж страшного случилось. Мы ведь устаем, нужно как-то разряжаться. Может быть, мы бы сходили куда-нибудь вечером? Я скучал без тебя в выходные.
   - Почему бы и не сходить? Правда, голова у меня в субботу просто грозила оторваться, а сегодня ничего, нормально.
   - Мы же не собираемся напиваться.
   - Да уж, лучше не напиваться, - смущено засмеялась Валя.
   Да и зачем бы? Если вот теперь стало само собой весело, без всякого алкоголя. И тепло как-то на душе.
   И вот около одной свечи за столиком сидели двое несвободных людей, чувствуя себя счастливыми вместе. И около другой похожей свечи, в другом кафе сидели двое других несвободных людей. И сколько еще в городе было столиков и свечек - убежищ для разочарованных и ищущих, влюбленных и мстящих, легкомысленных и уставших... Светлые блики падали на заснеженные улицы, давая понять ценность живого тепла. В тихом ритме бились сердца, шли неважные, но милые разговоры. Падал снег, прощая сегодня измены, обманы, утешая обиды. Потихоньку разговор добрался до дел семейных.
   - Валенька, ну если он тебя так достает, почему ты не разорвешь?
   - Легко говорить. Привыкла, да и вообще, от добра добра не ищут. Что же, ждать принцев на белом коне? Вот ты, Паш, только не обижайся, даже и не принц - король, а что толку - ни угла у тебя, ни перспектив.
   - Вот и обижусь. Для кого бы мне было стараться? Татьяна думала - раз родила от меня, так все, привязала, запрягла. Я только назло ей сколько прогулял. То подумаешь - дети все-таки, утихнешь ненадолго, а потом припрет под самое горло, и тут хоть потоп, меня уж не остановишь.
   - Ну а у тебя же еще жены были? Маринка вообще красавица, - усмехнулась Валя. Но Паша не обиделся, а так же спокойно и ласково ответил:
   - Да такие же, Валенька, как и я отвязанные - сорвались с цепи, с катушек. В кабаке с ними - рай, а дома-то не построишь. Выпьешь еще?
   - А со мной в кабаке хорошо? - опять взъерошилась Валя, и опять тихий добрый голос погасил ее беспокойство:
   - С тобой, ласточка, везде хорошо. Ты мне как живой огонек в темноте светишь. Поедем к приятелю моему в гости?
   - Ой, Паша, сбиваешь ты меня с толку, - она наконец улыбнулась, закрыла глаза окунаясь в тепло и любовь и вздохнула освобождено, - ладно, поехали.
   И теплые двери кафе открылись чужую квартиру.
   А в другом кафе тянулся долгий разговор.
   - Знаешь, Андрей, я ведь догадалась, почему Родик Алене сказал об ошибке, которой не было. Я догадалась, и еще найдутся догадливые. Осторожнее вам бы надо. Алену Чиряков о левой работе в конторе спрашивал. Она ничего не знает и не скажет, да ведь ему и не это нужно. Притормозите немного, а там он успокоится. Мне ведь не все равно. Я не останусь, если тебя уволят. Пришла из-за тебя и уйду сразу же, - и Маша замолчала, ожидая ответа.
   - Спасибо тебе, мы уж и сами поняли, что Чиряков подозревает. А мне, ведь знаешь, вообще ничего не нужно, - отозвался Андрей.
   - Рита?
   - Ну да. Все ей мало. Можно было бы жить поскромнее.
   - Что тебе мешает отказаться? - строго спросила Маша.
   - Да она мне жизни не даст, - уныло отозвался Андрей.
   - Тогда, может быть, тебе стоит уйти от нее? Алина уже большая девочка. Она уже все понимает.
   - Это только кажется, - с горячностью стал он возражать, - знаешь, как девочки тяжело все это переживают. - и опять спустился в тон жалобы и уныния, - не знаю просто, что и делать. Нужно, конечно, все равно как-то решаться...
   - Она знает, что мы пошли вместе?
   - Нет, зачем еще... Что в этом такого? Это ее совершенно не касается, - и разговор продолжился, переходя на более легкие темы и возвращаясь к неудачным бракам.
   Тем временем Рита закончила работу и поехала куда-то с печатником Лешей. Тут все было проще простого. Леша тонкостей не признавал, его немного беспокоила Ритина сложность, но она была согласна, значит, нужно было ловить момент. А Рита поняла, что Андрей ушел с Марией, и не то чтобы разозлилась, но хотелось чем-то отозваться. Леша подкатился, она и кивнула.
   Что-то висело в воздухе видимо. Женя тоже домой не поехал. Ехать домой к жене и ее скучным разговорам совсем не хотелось. Тем более в последнее время она стала вовсе невыносима.
   Беда с Наташей случилось в февральскую метельную ночь. В городе запоздалые прохожие увидели пробегавшую стаю волков. Вела стаю белая волчица. Шли волки быстро, целеустремленно. Даже глупых собак не тронули. Пришли из-за реки, поднялись на площадь у трамплина, пробежались по ночным улицам и затерялись среди частных домов в овраге.
   Прохожие, конечно, звонили в милицию, возмущались. А Жене позвонил знакомый из милиции:
   - Евгений, ты особенно не удивляйся. Но тут странный случай произошел. Волков видели в городе. Неясно откуда они могли взяться. Но точно волки. Довольно большая стая. Пробежались по городу и пропали из виду где-то в вашем районе. Скорее всего, они ушли из города, но ведь береженого Бог бережет, - говорил обеспокоено полковник, - вы вечером девочку гулять не отпускайте одну и сами поменьше бродите.
   - Кто это звонил? - спросила Наташа.
   - Василий Петрович. Советовал пока вечером дочку гулять не пускать и самим не бродить.
   - А что случилось?
   - Да ерунда какая-то. Прямо поверить трудно. Говорил, волчья стая по городу пробежалась. А может, и спрятались где-то.
   - Волки? Боже мой, волки здесь?! Боже мой!! - и Наташа зарыдала вдруг, началась у нее настоящая истерика.
   Она выросла на краю света. Дорога из райцентра кончалась в ее деревне, и со всех сторон стоял стеной дремучий лес. Когда Наташа стала постарше, то узнала, что там, далеко-далеко за лесом есть еще деревни, люди и города. Научилась ходить в лес за грибами и ягодами, хотя и не слишком далеко. Вот охотники могли ходить в самую глубь леса. И там, в заповедных чащах воевать с волками и медведями. Но тоже только летом. А зимой волки приходили в деревню воевать с людьми, резать у них овец и душить собак.
   Однажды в сильные холода на улицу деревни вышла волчья стая. Пять серых поджарых зверей. Вышли и остановились неподалеку от магазина.
   - Батюшки, бабоньки, волки! - воскликнула Наташина бабушка, шагнув было за порог.
   - Скорее дверь запирайте, да еще припереть надо чем-нибудь.
   - Посмотрите на заднем крыльце закрыта ли дверь?
   - Ой. Я Маринку дома оставила! Как бы она не выбежала! - бросилась к дверям одна из женщин, но ее не пустили.
   - Куда? Стой! Может, если выйдет - увидит, испугается, а ты тут сиди давай! Не век же они на улице торчать будут.
   - Вот ведь ужас какой! Мало им собак, того гляди, за людей возьмутся!
   - А в прошлом году в соседнем районе так и съели парня. Пешком пошел через лес двенадцать километров. Потом участковый поехал - только кости на дороге.
   Наташа смотрела на волков в окно. А те стояли спокойно и ждали. Кого? Еще одну хозяйку, которая соберется в магазин или глупую Наташину подружку Маринку? Но в тот раз никто им не достался. Мужчины пошли с работы с лесопилки. Они начали кричать, завели бензопилы, и волки лениво ушли из деревни, напугав Наташу навсегда.
   Не с тех ли пор она мечтала уехать их деревни в те дальние страны и большие города, что так вкусно описывались в книжках? Она старалась учиться, но все равно пришлось туго, когда пришлось в техникум сдавать. Оказалось, что нужно знать гораздо больше того, что ей задавали в школе. Наташа провалилась, но в деревню не вернулась, устроилась на фабрику работать, пошла на подготовительные курсы, и выучилась на бухгалтера все-таки. Потом удачно вышла замуж.
   Хотя в последнее время ей брак не казался удачным. Женя и раньше-то держался с ней свысока, не все рассказывал о себе, а когда завел типографию и вовсе ушел в дела. Журнал, которым он так был увлечен, ей тоже нравился, хотя она и не все в нем понимала. Но когда Женя начал приходить домой мрачный и встревоженный, ей стало совсем плохо. И волки рядом с их богатым и красивым домом в центре города стали последней каплей!
   В одну минуту сверкающий огнями город, который она так непросто завоевывала, превратился в скучную деревню на краю света. Нехороша она стала после этого. Плакала много. Замкнулась в себе.
   И вот теперь Женя не торопился домой, а сидел одиноко в кабинете у окна над заснеженным городом. Оврага совсем не было видно за кружащимся снегом, и дальние дома исчезли за срой пеленой, только искры окон, видневшиеся сквозь летящий снег, делали картинку завораживающе красивой. Понемногу снежная магия брала свое. Затихал горячий пульс беспокойства, мысли окутывало пушистым покрывалом, с каждой снежинкой падала вниз какая-то дневная забота, освобождала душу. Но сквозь покой и успокаивающий шорох снега мелькали перед глазами странные картинки с ломаными женщинами-птицами, которые недавно повисли на стенке в препрессе. Тревожили они душу. Он немного позавидовал нагловатому Леше, чей разговор с Ритой он слышал. Подумал, что и у Паши роман. Но самому в авантюры пускаться совсем не хотелось. И неясны была печаль и это глупое желание смотреть на снег, ни о чем не думая.
   И главный редактор сидела также у окна, глядя на снег. Ее одолевали тяжелые мысли. Так долго она ждала шанса, уверенно знала, что он будет. Наступит и ее час, нужно только продержаться. Не хватает совсем немного - удачи, а талант есть! Она потому и не стеснялась никогда в средствах. Когда наступает звездный час, кто вспоминает, как человек пришел туда, на эту чудесную площадку, освещенную Юпитерами. Как часто ей снилось раньше, что молоденькая восторженная журналистка задает вопросы интервью ей. А она отвечает неторопливо, победно...
   И вот все случилось, интервью, успех, даже CNN сделали репортаж, ну что еще? Не было у нее ничуть радости и взлета. То ли перегорела за долгую жизнь, то ли была другая причина...
   Она как-то попыталась плюнуть на все, опустить руки, а очередной номер все равно случился и без нее. Ничуть не хуже, если не лучше. Заинтригованные первыми номерами и возможностями приходили молодые журналисты, приносили материалы, которые раньше и показать бы не решились - про армию, про аборты, про экологию... Она особенно и не редактировала их, так, подрежет чуть, если велик - да и все.
   Ее немного раздражало рвение Алены, нового фотографа, начальницы рекламного отдела, но не это было причиной ее тоски.
   Может быть, ей было просто не до славы из-за домашних забот? Денисовы аппетиты никакие заработки не могли утолить. Еще он поговаривал, что женится. Деньги таяли быстро, хоть прибыли и росли. Какая-то бестолковая суета их уносила как осенние листья. Неприятно, конечно, но не то.
   А еще неудержимо тянуло на дачу. Если раньше она там и сажала что-то, то объясняла это простоем, занятием пустого времени. Но вот работы много, и какой! А тянуло к земле. Она даже лыжи достала из глубин кладовки, чтобы оправдать свои порывы уезжать почаще из города. Хотелось все время покоя, простоты и ясности.
   Она оживала, только когда считался бюджет или если возникала надежда на боковую прибыль. Однажды она даже попыталась продать мимо фотографа отснятый им для обложки материал. Обложку заказывала фирма, вот она и пыталась им предложить всю пленку для будущих реклам. Волчьи охотничьи инстинкты еще как-то держали, но радости - радости не было.
   Особенно было обидно, что хотя коллеги и хвалили журнал, любви и уважения в них не прибавилось. За спиной постоянно ощущались сплетни и обсуждения старых грешков. Журналисты, имеющие вес и власть, откровенно подчеркивали маргинальность и скандальность издания. Светлану Евгеньевну держали на расстоянии. Публика, правда, журнал любила, он редко задерживался на прилавках на два дня. О нем говорили даже в Москве. Но это публика, что она решает, все равно хавает, что дают.
   И мадам начала понемногу понимать, что ее успех - эфемерен. Что долго издание не проживет. Что важным в успехе для нее был статус, а вот его-то она и не могла получить. В этом городе не терпели выскочек, а они, надо признать, были выскочками. Сожрут, поняла Светлана. И тут как подтверждение случился неприятный анекдот.
   Она принесла в редакцию работу известного фотографа, снимок был живой и веселый, очень подходящий к теме. Протягивая фотографию Алене, мадам сурово заявила:
   - Только не вздумай к нему притрагиваться! Никаких фокусов! Алик просто убьет нас с тобой. Я у него и так едва выпросила разрешение напечатать под железное обещание ничего с фото не делать.
   Алене обидно было это слушать, потому что кто-кто, а фотографы ценили ее работу. Хвалили часто и с удовольствием предлагали сотрудничество. Ни слова ни разу никто злого не сказал, даже не намекнул. Осталось бы занозой, да вдруг - удача! На следующий день этот фотограф сам пришел по своим делам в типографию.
   Алена робко подошла к нему и спросила:
   -Скажите, почему Вы против моих манипуляций с фото? В конце концов, Вы могли высказать мне конкретные замечания и пожелания, попросить утвердить макет. Кроме Вас никто не жаловался на мою работу.
   - Что, с каким фото? О чем Вы, собственно? - сердито и высокомерно бросил мэтр.
   - Ну, с Вашим снимком, который Вы дали в журнал, - смутилась немного художница.
   - Ничего я вам не давал! А! Наверное, это из тех, что у меня Светлана еще в газете наворовала, -
   сказал он брезгливо. Алену аж в жар бросило. А он подумал про себя: "Забавная у них дизайнер, уж не девочка, а так краснеет из-за ерунды. Познакомиться бы поближе, да говорят - затворница и недотрога".
   Когда Мария рассказала мадам эту историю, та рассвирепела.
   - Да он мне ее сам дарил! Притворился, что забыл! Вот свинья! Еще что он делал в типографии? Шпионил и все. Им всем интересно, всех к журналу тянет, а носы дерут. Подумаешь, провинциальная элита - коровы да бараны!
   Но сколько не ругайся, а правда была в том, что пробиться ей не удалось.
   Она удивлялась Алене. У этой тоже не перед кем было похвастаться, а она и в ус не дула. Еще и строила из себя невесть что. Например, в очередном интервью на простой вопрос: "Что самое сложное в Вашей работе?" ответила: "Справиться с собой. С ленью и невежеством." Вот зачем ей все это? Словно горит изнутри, и того гляди, все вокруг подожжет. Да и скандал-то, во многом, из-за ее дизайна, слишком его много, и он необычен, странен. Одержимая!
   Еще и эти сумасшедшие картинки на стенке! Лет двадцать назад ей бы крепко хвост прищемили за них. Эльфы, монстры, вещие птицы, тени, маги, арабески - сплошной декаданс. Явно голова не в порядке.
   Забавно, что Женя этой ерундой так захвачен. Однажды сказал, что они ему графику Дали напоминают. Ну, конечно! Что ж еще? Ну а почему не Леонардо да Винчи? И видно, что он слаще редьки ничего не ел, зануда. Вот и приходится работать по заказу эдаких. И еще дизайнер спорит, что нужно выкладываться. Да наоборот! Нужно снижать тон, делать все попонятнее, покондовее, а не тянуть туда самое заветное и лучшее! Вот молчит, молчит такой Женя, а потом всех и разгонит к чертям, чтобы комплекс неполноценности не мучил. Это ж плебс! Надо понимать.
   Впрочем, ему нельзя было отказать в деловой хватке, что и хорошо, и плохо, потому что следил он за счетами и бюджетом очень уж придирчиво. Дырки, конечно, она все равно находила, но приходилось быть очень аккуратной. Это напрягало.
   И хотя немного ее развлекали и Женя, и одержимая Алена, и чистенькая Машенька, и вся типографская шелупонь, в-основном, ей было скучно.
   Увы, ей было ужасно, до нервной зевоты скучно.
   Когда она узнала, что Женя решил устроить праздник для команды, это было просто глотком воздуха. Она даже внимательнее стала к ребятам присматриваться, чтобы сразу понять, чем себя развлечет на вечере.
   Глава 10. Как правильно нужно веселиться.
   Праздник Женя задумал после странного сидения над снежным городом. Он умудрился-таки поймать себя на желании спуститься вниз, в общее веселье, на зависти к флирту, творящемуся внизу. Пожалуй, не так пусты слова девушек из бухгалтерии и не так безобидны танцы внизу. Его привычная уверенность в том, что он просто следит за порядком, пошатнулась. И он решил народ из пятничных посиделок вывести. Просто прийти к ним вниз было для него совершенно невозможно, да и вся верхняя публика его бы живьем за это съела. А наверху у него были люди серьезные - бухгалтерия, юрист, замы. Да и заводская элита сидела наверху, хоть и на этажах пониже. Но раз гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе.
   "Все можно сделать, главное, правильно. Незачем мне пачкаться в их подвале, из битых чашек дешевое вино пить да колбасой закусывать. Покажу им как надо. Пусть посмотрят как умные люди отдыхают, сниму им хорошее кафе на 8-ое марта. Нет, пожалуй, кафе дорого, надо поспрашивать, нет ли просто зальчика какого, столовой или буфета." Мысли о празднике так его согрели и захватили, что раздражение и подозрительность отпустили, утихли. Тем более, что напуганные Сергеевы явно хвост поджали, может и вовсе не рискнут больше левачить. Слайд-другой Андрей, конечно, отсканирует, главное, чтобы печать не трогали.
   И как-то под влиянием радостных мыслей все у него начало получаться. Нашелся очень дешевый вариант. Клиент предложил по бартеру. Место немного было странным, но шикарным - театральное фойе. Сам театр был очень старым, еще дореволюционным. Одна из попыток купеческого сословия утвердить свои правила и вкусы. И здание было буржуазным, и репертуар, и даже место - одна из самых людных торговых улиц. Но не так-то просто пробивают себе дорогу интересы сословий, и поэтому театр всегда был немного отверженным в своей среде. Храмом искусства его язык не поворачивался назвать, слава у него была скандальная. И такая это уж чувствительная вещь - театр, что когда пошли слухи, то нашлась для них и почва. Притянул он к себе и самых отчаянных актрис, и кутил, и даже самоубийцы в его историю затесались.
   Но Женя с детства ни слухам , ни сказкам не верил, поэтому у него и мысли не закралось, что с поступившим предложением дело нечисто. То есть нечисто в прежнем, дореволюционном смысле слова. В смысле некоторых представлений, давно развенчанных рациональной наукой. Даже невысокий толстячок-администратор рыжеватый, с разными, немного косящими глазами его ничуть не насторожил. То есть и так было понятно, что сей гражданин крепко на руку нечист, но Жене-то что до этого? А что странен - да мало ли чудаков, фокусников всяких. Для театра такой в самый раз.
   Музыка - что она в нашей жизни? А запах? Мы живем, не задумываясь даже над тем, что видим, что уж говорить о других чувствах. Тепло густой травы в овраге в июле так похоже на тепло любимого человека, заснувшего в теплой спальне зимой. Что-то в глубине души думает без слов, вспоминает, радуется и плачет, а мозг считает, сколько можно получить за намечающийся заказ. Потом, спохватившись, пытается назвать происходящее в душе, но обиженная душа уже не пускает мысль в глубину.
   Разорванные на тысячи кусочков как мы ухитряемся жить, радоваться, любить? Бедные страдающие люди. И уже за это одно достойные уважения всех Богов, имеющихся во Вселенной.
   Иногда вдруг наступает глухота. Нет, не пугайтесь, человек все слышит, кроме музыки. То есть и музыка слышна снаружи, но как-то не попадает она внутрь. Ничего внутри не поет. Да и вся дребедень-попсятина мерзкая, которая в такие моменты слышна, совсем не заслуживает пропуска внутрь. И как будто нет новых певцов и музыкантов. А старенькие уж так надоели, что и слушать лень. "Наступает глухота паучья..." Как еда без соли и перца, жизнь тянется уверенной клячей. И к вечеру небо затягивают тучи, чтобы не дай бог, звезды чего-нибудь не напели. Сколько времени можно так прожить? А времени-то и нет в такие моменты. Это не время. Не жизнь.
   И вдруг приходишь в контору солнечным утром - ноги мокрые от талого снега, и нос мокрый и счастливый. По дороге удалось оторвать классную ледышку. Сквозь нее солнце становится новым, как, собственно и полагается поближе к весеннему равноденствию.
   Входишь в комнату, а там ломкий мальчишечий голос страстно и отчаянно зовет жизнь и любовь. А друзья этого мальчика невесть что вытворяют с гитарами и трубой. Чудо. И глухота, свернувшись дохлым пауком, куда-то делась.
   - Что это у вас за песенки тут? - сразу же спросила Алена.
   - Radiohead. Что, нравится? - опять с той же, что и вчера вызывающей интонацией спросил Родик.
   - Да, очень, - и уже отвечая, ощутила свое движение как отклик на чужую волу. Потянулась и поняла, что потянулась. И заопасилась, забеспокоилась сразу, потому что таких игр не любила и лет уж пятнадцать не вела. Одно дело веселая болтовня, другое - живая эмоция.
   Но прежде, чем продолжу, скажу еще одно слово о музыке. Она сопровождает танец, а может быть правильно - рождает танец, телесную молитву и благодарность. В их команде танцевали все. Валя была душой рок-н-ролла, Игорек и Татьяна профессионально занимались бальными танцами, Рита была королевой твиста, да и просто - танцевали все. Танцевали по пятницам в проходе между столами, танцевали на лесных полянках, выезжая на шашлыки, танцевали, собираясь на пельмени в крошечных своих квартирках. Ясное дело, все обрадовались возможности потанцевать в красивом большом зале, напиться, сплясать, как следует, стряхнуть зимнее напряжение. И в ожидании праздника все были возбуждены чрезвычайно. Уже не только болтовня Алены с Родиком, но и все звучащие в препрессе шутки приобрели приятный эротический оттенок и постоянно возвращались к предстоящему веселью.
   - Эх, и устроим мы шабаш! - воскликнула Валя.
   - А я у вас буду дьяволом, - вдруг встрепенулся Родик. И после этих пустяковых слов что-то сдвинулось с места. Все напряжение последних дней как-то обрело направление, словно запруженная река обрела, наконец, русло.
   И лишь немного насторожилась чуткая Алена:
   - Да нет. Какой там из тебя дьявол! Вот из мужа моего классный бы дьявол получился.
   А в журнал поразительную принесли статью о Парацельсе. Вот уж куда Алена всех дьяволов и гомункулусов запечатала! Журнальный разворот совершенно получился иллюминированной страницей инкунабулы. Как в сказочке Гофмана, вздрагивало сердце, когда страница открывалась - вдруг все эти причудливые существа убегут со страницы? На стенах тоже добавилось немало причудливых созданий. Сколько всем наснилось снов, намечталось всего, намерещилось! Никто никому не рассказал. Неудобно же, вы и сами понимаете.
   Но вот уже автобус везет всех вниз по крутому склону к театру. Странный старинный театр примостился не фасадом, не торцом, а как-то бочком к великой реке, выглянул из-за спин особняков флигельком. Купеческая утеха, обитель старорежимного порока, забавного и нестрашного после ужасов двадцатого безумного столетия. Потертый плюш, многажды штукатуренная как-нибудь лепнина - забытый образ роскоши. Однако там было где спрятаться фантазии от ледяного современного рационализма. Так неожиданно выглядывали лукавые личики ангелочков откуда-нибудь из угла, что казались живыми. На плюшевых занавесях чудом сохранились тяжелые плетеные кисти. Когда-то они были позолочены. Пара стульев осталась с девятнадцатого века, застряла случайно никем не украдена. Их тяжеловесный дизайн после всех алюминиево-пластмассовых экспериментов шестидесятых годов напоминал о старинных сказках. Понятно, что королевские троны были иными, но кто ж помнит какими!
   Посреди вестибюля стояли накрытые столы, они были уже совсем современные, под обычными столовскими скатерками, но это только подчеркивало странность места. Музыка вовсю гремела, и незатейливое веселье разгорелось очень быстро.
   Может быть, кто-то такого праздника не видел? Нет таких? Видели все? Выходит незачем и описывать, Что ели? Ну что они там особенного могли в те годы есть? Тогда радовались уж и тому, что сыты. Тосты поднимали? Да, но ничего необычного. Женя что-то говорил, но без подготовки у него получилось вяловато. Наверное, все так и застряло бы в скучных застольных разговорах, но такие уж были на первом этаже люди - никогда долго за столами не сидели и по углам не стояли - сразу танцевать выходили, как только музыка начиналась подходящая. А тут музыку подходящую уже неделю готовили. Мальчики чуть совсем не перессорились из-за нее. Понятно, что вкусы-то разные, "Massiv Atack" нельзя на вечеринке крутить, да и "Portishead" должна подождать до лучших времен? Но и с обычной танцевальной музыкой было столько споров. Тем более, что самая подходящая клубная музыка тогда казалась необычной одним, а другие техно категорически презирали. Все-таки разобрались как-то, договорились. Паша выступал судьей, забыв о своих вкусах. И вот, наконец, зазвучали первые композиции.
   За столами остались верхний народ - бухгалтерия, секретариат. Женя впервые оказался рядом с тем весельем, которое так давно наблюдал. Вся компания держалась вместе. Вместе вышли в зал, встали кругом, и любой, кто подходил оказывался внутри их пространства, должен был приспосабливаться. Наверное, из-за этого Женя сразу не решился пойти танцевать, подумал, что пойдет чуть позже, когда уже все как следует расслабятся, и остался опять наблюдать.
   Рядом с ним сидела главный редактор. Она не собиралась танцевать. Села поудобнее с краю, предвкушая удовольствие от зрелища. Но что она там могла увидеть? Глаза, горящие освобожденными, наконец, страстями, видно только вблизи. Сердца слышно сквозь музыку, если танцуешь, удерживая общий ритм. А запах? Неповторимый горячий запах желания! Он так неуловим и тонок! Чтобы вполне им насладиться, нужно опустить в него нос.
   И вот ради этого круг распадается на пары. Пары нежные и резкие, быстрые и плавные, страстные и холодноватые. Пары, забывшие о холодной реке и стонущем над ней ветре, о любопытных, пьющих как мухи кровь, о вчерашнем и завтрашнем.
   Мы тоже любопытные. Мы на всех внимательно посмотрим.
   Вот Паша продолжает танец, немного приподняв Валю над полом, чтобы ей и ногами в новых красных туфельках не пришлось двигать, а только парить под музыку. Это, кажется, для него специально придумали строгий костюм. Так ему идут и брюки со стрелочками, и пиджак. Он еще и цвет серовато-голубой костюма подбирал под цвет глаз. Вот Рита вьется черной змеей вокруг Леши, который ее колдовства будто и не видит, подхватывает и отпускает, позволяя почувствовать ее ногам высокие каблуки. Ей и вовсе не нужно наряжаться, так она хороша. Всего-то двойная нитка старинного, бабушкиного стекляруса в глубоком вырезе маленького черного платья, а кажется будто бриллианты вспыхивают у нее на шее. Машенька, в изумительно благородном платье, темно-синем, обманчиво простом, с густыми освобожденными от заколок кудрями на плечах, словно и не двигается в объятиях Андрея. Чуть пробежит волна по телу, качнет бедра, шажок - и опять кажущийся покой.
   Только у Алены не сразу задался танец. Подвижная излишне, она возмутила Родика:
   - Ну и кто здесь будет вести?
   - Я, конечно, - засмеялась Алена, и повернула, покрутила пару раз картинно уронившего руки партнера. Но потом сдалась, перешла в ведомые и углубилась в странное ощущение, что под руками у нее ртуть. Что-то слишком подвижное и изменчивое для человека. Невероятное совсем. Еще минутку и она смогла бы понять, что не все в порядке, но ритм танца сменился на быстрый. Их пара оказалась в центре круга. Сумасшедшие Prodigy вступили в игру, и нельзя было ударить в грязь лицом. Надо было хорошо двигаться. И Алена полетела в танце, закрутилась, самая быстрая. Весь круг двинулся вслед за ней. И взвилась широкая красная юбка в центре круга, заплескалась, разыгралась ...
   Нас муштровали с детства, чтобы умели мы держать фантазию в узде. Оставляли только то, что можно потрогать или на зуб попробовать. Беспощадно высмеивались суеверия, разговоры о снах и предчувствиях. Особенно яростно преследовалась вера в Бога. И точно можно было ожидать насилия со стороны общества, если кто-нибудь взялся делиться своими видениями. Оттого и не обсудилось то, что явственно в этом танце вдруг явилось. Начни говорить, и узнаешь, что все видели, только не решались сказать. Кто-то отчетливее, кто-то едва.
   Беспощадно ясно все видела Рита. В буйном своем танце обнаружила она, что в круге не Аленина юбка кружится, а стоит огромная, под потолок рогатая темная фигура в алом плаще, с плетью в руке и бьющимся сердцем в разверстой груди. Только горящие глаза видны были высоко в темноте. И существо дирижировало танцем, подгоняло отстающих плетью.
   Игорек тоже увидел фигуру, нарисовал е потом и даже продал для аватары геймерам, очень довольный могучим образом, который ему удалось ухватить. Увлеченный своими фантазиями, он даже не насторожился.
   Для Маши и Андрея это был столб пламени в центре их круга. Они потом смогли друг другу признаться, правда, с усмешкой, но все же.
   Паша видел огромную черную птицу, с горящими краями крыльев. А Валя не видела, но чувствовала всем телом удары жестокой плети, которая не давала покоя и мира, а заставляла плясать, плясать...
   Конечно, никто вне круга не видел ничего, кроме Жени. Его видение было самым необыкновенным. Ему почудилось, что вокруг него темное, старинное в трещинах стекло. Тусклые блики мерцают на изгибах. А за стеклом горит, крутится огненный шар в очаге. Пляшут вокруг шара темные причудливые тени. А шар нагревает стекло, нагревает Женю в стекле, пытается из него вытопить что-то ценное, самого его, Женю не в грош не ставя. И того гляди, потечет, вознесется из Жениной макушки драгоценная субстанция, и останется от Жени пустая сухая черная шкурка.
   Не успел танец кончиться, как Светлане Евгеньевне стало необыкновенно скучно. Ничего она и не видела, но стало так отвратительно, как раньше и не было никогда. Словно вовсе потухло что-то живое внутри. Мир подернулся плесенью и пылью. Она попыталась выпить, но вино показалось пресным. Так сделалось невыносимо, что она собралась и уехала домой, даже не попрощавшись ни с кем.
   А когда танец кончился, и успокоилось безумное видение, Алена вышла в театральный туалет. Был он вполне дореволюционным, без кабинок, перегородки, без дверок и с невероятной ржавой железной лестницей. Возможно, когда-то она вела на чердак, но лаз закрыли и заштукатурили, поэтому верхняя перекладина просто упиралась в потолок. Почти шведская стенка, но ржавого железа - образ бессмысленности и безвыходности. Лестница в небо, когда нет неба. И только тут видение настигло Алену. Она обнаружила себя на шабаше. Среди мерзких, копошащихся в гнили тварей. И внутри тепла, идущего от гнили и от тварей. Тепла такого же мерзкого, но желанного до потери всех порывов, до наступления какого-то сонного, блаженного и греховного состояния. И отчетливой мысли, что всякого, кто желанием этого тепла заражен, очистить можно только радикально - огнем. "Правильно меня сожгли," - прозвучала тогда горькая мысль-прозрение.
   И она тоже собралась и ушла, не попрощавшись ни с кем, глубоко потрясенная открывшейся ей внутренней правдой.
   Напугалась Машенька и тоже засобиралась.
   - Что же ты одна? Мы с Ритой тебя подвезем, - заволновался Андрей, - нам тоже пора, поздно уже, теща и дочка будут волноваться.
   Но Рита резко отказалась уходить. Ей почему-то ужасно не хотелось Андрея видеть в этот момент. Он обиделся, и пошел провожать Машу пешком. Они немного побродили, говоря ни о чем. Дошли до Машиного дома. Она пригласила зайти, но он отказался. Даже поцелуя у них не получилось.
   Через некоторое время Паша увел Валю. Она чувствовала себя испуганной, сломленной, и безропотно позволила увезти себя опять в ту же чужую квартиру. Паша ее состояние почувствовал и стал заботливым насколько мог. В машине только нежно прижал ее к себе, согревал, успокаивал. Донес опять на руках до двери. Но на этот раз за дверью было их, пусть и временное убежище. Сбросив холодное пальто, он также нежно раздел ее и отнес в постель, шепнув: "Подожди меня."
   А в театрике все еще гремела музыка, встрепенулись и тетки из бухгалтерии. Женю кто-то из них танцевать пригласил. Но он даже слышал ее плохо, как сквозь стекло. Да и всякий смысл танцев Или потерялся, когда компания разбежалась. Только мысль, что кому-то же нужно было остаться и за всем проследить, удерживала его от того, чтобы тоже бежать из странного места сломя голову.
   Тем временем, Леша уговорил Риту уехать не домой, а с ним. Возможно, она бы еще и подумала, но удобно подворачивалась Андреева демонстрация обиды и провожание Маши. Да и душа горела, рвалась. Поехали к холостому приятелю, там оказались еще гости. Встретили их радостно:
   - О! Леха! Да еще с Риткой! Ну, что наливать?
   - Налейте-ка мне водки, да не жадничайте, - засмеялась красивая возбужденная Рита, и показалось ей, что зашипела водка, попав внутрь. Ей удалось сбить свое настроение, развеселиться, стала она флиртовать с Лешиным приятелем, села ему на колени. Начали они целоваться. Леша был уже так пьян, что даже и ревновать не смог. А она смеялась и все говорила:
   - Не жадничайте, всем хватит...
   И правда, хватило всем.
   Ночь все же брала свое. Натягивала вожжи, гасила страсти, усыпляла, утомляла. Наплывали длинные тени, гасли окна и витрины, пустели улицы. Потух и театрик. Только черная река все так же непреклонно ревела, грызла берега, мотала пароходы. Женя поехал домой.
   Машину вел сам. Он с самого начала решил не пить и только пригубил шампанского в начале вечера, но голова была мутной, и мысли метались как напуганные тараканы. Мысли ни о чем.
   Он внезапно решил поехать к реке, проветриться. Вышел в своем любимом месте над обрывом. Позади город совсем утих и потемнел, но на реке еще было много огней на баржах и пароходиках. За рекой темнота сгущалась так, что верилось египтянам, которые считали, что за этой рекой и есть край света. Холодный мокрый ветер трепал липы за его спиной. Слышно было чавканье и звон тающего снега.
   Однако Женя заметил, что стекло, которое ему почудилось в зале, вроде и осталось вокруг него. Будто и ветер холодный, а не холодит. Звуки приглушены, запахов вовсе не слышно, и свободы не чувствуется, и заботы не отпускают.
   Сзади кто-то подошел.
   - Огонька не найдется?
   Женя протянул зажигалку. Перед ним стоят хорошо одетый высокий седой мужчина с точеными чертами лица.
   - Странный вечер сегодня, не правда ли? - звучным красивым голосом произнес он, - Вечер одиноких сердец и томления духа. Прежде я непременно в театр ходил в такие вечера. Смотришь на чужие страсти и освобождаешься от суеты собственных. Чистое наслаждение духа. А нынче не шло ничего хорошего, или я не нашел, вот и гуляю.
   Уставший и оцепенелый Женя промолчал.
   - Главное в театре в первый ряд садиться, чтобы других зрителей не видеть. Или уж отыскать особенно чуткого, уязвимого зрителя, чтобы его страсти дополняли страсти сцены. А кино я не люблю из-за стекла. И телевизор - сплошное стекло. Ах, стекло, беда, беда... Пока цело - нет жизни, разбилось - все порежет, изранит, - и он повернулся и ушел в темноту осторожными шагами. Исчез как-то быстро, растворился в тени, оставив только запах дорогого табака.
   А Женя почему-то разозлился вдруг. И пытаясь стряхнуть с себя оцепенение, потер руки. "не вышло с ними никакого праздника и не выйдет. Гнилой народ!. Для других нужно праздники делать, для благодарных, а этих построить как следует, гайки завинтить." Ему немного полегчало и он поехал домой.
   Глава 11. Цветение.
   Жаль, что я не умею писать любовные романы. Сколько можно было бы, рассказать о сумасшедшем Ритином разгуле, начавшемся с того дня, о нежных, романтичных встречах, полных тепла и любви Валеньки и Паши, о горьком страдании Марии. Но у меня ни времени нет, ни особого желания. Вот только придется пару слов об Алене рассказать, иначе будет неясно, что же с Женей, нашим героем, все же случилось.
   Потом в Алениной семье все долго обсуждалось и выяснялось. Вспоминались обиды, непонимание, вытаскивались на свет рассыпающиеся запыленные скелеты из всех шкафов. Обнаруживались лжи и лжинки со всех сторон, нечистые намерения, компромиссы с совестью - нормальный, неприглядный хлам, накапливающийся везде, где есть жизнь. Отходы чувств.
   Но для причины ТОЙ ссоры не годился ни один из скелетов или компромиссов. Точнее проблема была в накале чувств. В силе взрыва. В ощущении невозможности жить дальше мирно рядом, после возникшей ниоткуда ненависти.
   Муж наутро после той вечеринки бросил Алене ужасные и несправедливые обвинения в предательстве и неверности.
   Мирная мощная река любви, долгие годы безмятежно текущая по равнине, оказалась запружена в одно мгновение. А самое ужасное, что дети оказались на стороне отца. Они тоже согласились, что дома стало плохо из-за маминого ухода на новую работу.
   Алене казалось, что внутри у нее образовалось кипящее озеро. Что-то искало выхода, разрядки. Все чувство, уходившее раньше к мужу и детям, вдруг скопилось внутри. Она понимала, что стоит ей коснуться кого-то, направить эмоцию и энергия выльется водопадом. Было страшно, что этому человеку не удастся объяснить, откуда взялся этот поток.
   И в этот момент она увидела Родика новыми глазами. Похожий и на мужа, и на дочек чем-то неуловимым он был отчасти подходящим объектом для привычных чувств, а отчасти неназванным поводом ссоры. Будто поменялись местами следствие и причина. Получалось, что если она влюбится в него, все обвинения окажутся справедливыми. И даже казалось, что они уже справедливы, что что-то ведь уже было. Правда, неверности не было, ну так нужно, чтобы была.
   Плохо только, что новое чувство ощутимо отдавало горечью, потому что необъяснимо казался мальчик виноватым в произошедшем.
   Нет, не плохо, горечь была очень кстати, потому что уже первые ростки отношений были ядовитыми.
   - Ты... Ты нам не нужна! Холодно с тобой!
   Дерзкие, злые слова прозвучали пощечиной. Нечего было ответить. Слезы подкатились к краешкам глаз. Но трезвый, на самом деле бесконечно холодный голос изнутри сказал:
   - Смотри правде в глаза. Хоть ты и обижена, хоть и кипишь, на самом деле ты холодный человек и еще более таким должна ощущаться. И гонишься ты именно за ТЕМ САМЫМ теплом, но при этом холодные пространства света ценишь высоко, а радугу-майю, теплое копошение не ценишь совсем. Что же жаловаться?
   А жаловаться, плакать так хотелось! Хотелось туда, к людям, музыке, веселью, к той вечерней июньской музыке!
   - Да брось-ка, - опять вмешался голос,- а есть ли там веселье?
   И беспощадно всплыло в памяти видение шабаша.
   И вот снова вопрос - тепло или свет?
   А вскоре вопрос сделался еще более сложным, потому что у тепла появилось новое качество. Оно появилось, как собственное свойство. Как присущее телу. Как исходящее в ответ. И конечно, то же обучающее или напротив сбивающее с толку, или просто играющее существо было этому причиной. Казалось бы, ничего не значащий диалог.
   Говорила Алена на чью-то фразу о спорте:
   - Кроме Дины, младшей, у нас никто спортом никогда не занимался. А Дина в прошлом году пошла в фехтование...
   А Родик вдруг злобно прервал ее:
   - Ну уж и, конечно, сразу первые места и все такое!
   - Да ты что, не слышал, как мне было плохо весной?! Она же заболела! Все же знали!
   - А я не знал ..., - сказал как-то вдруг притихший Родик, и от интонации или от тишины или еще от каких-то неясных вещей, она ощутила мягкий толчок тепла в солнечном сплетении и вдруг, будто солнечное сплетение стало солнечным шаром, вращающимся и испускающим свет. Потрясающее, совершенно физическое ощущение! Сильное и приятное. Алена словно осветилась и согрелась изнутри каким-то собственным светом, волной любви к миру, ко всему, что вокруг, включая и себя. Тепло и свет одновременно, одноприродные, свои тепло и свет. Резонанс на чужую жалость, или это была спрятанная насмешка, или подбросили в костер веточек. Кто их, лилитовых детей знает, что они умеют и могут.
   И это было только начало. Закрутились дни золотые. Наступила весна, полная чувств, писем без ответа на мейл и на пейджер. Случайных встреч и танцев по пятницам, поездок купаться на Ритиной машине, пикников на озере. Кто кому морочил голову этим романом без секса? Уже было и неясно. Как-то ушли вместе с вечеринки, а она вдруг убежала сначала под мост, а там и вовсе по оврагу прочь. ,Зашла в проявку, он выключил свет, и она бесшумно бродила по комнате, но не дотронулась и слова не сказала, хотя видны были красные огоньки у него на наушниках.
   Наступили однажды выходные, отдающие смертью. И презентация дамского белья, которую надо было доделать, а дизайнер сделал оформление из сушеных бабочек, и выставка птичьих трупиков, попавшаяся на глаза в процессе поисков картинок в инете, и дохлый птенец, встреченный во время прогулки на набережной, и толстоногий, скучный гость, жалующийся на здоровье. Лопнуло во время унылого разговора кольцо из гематита. Даже воздух был сухим, теплым, пыльным.
   Ее внутреннее томление настолько жестко потребовало действия, что она написала на пейджер сообщение: "Июнь истекает зеленой кровью. Цветущий шиповник и сирень".
   Чем ответило пространство на эту фразу, несущую всю ее тоску? Видимо, как-то ответило, потому что на утро Родик пришел с разбитым лицом. Он пришел рано, обиженный, и, как всегда, неспособный объяснить обиду. "Разбился на велосипеде. Летел метров с 200. Там крутой склон, в Швейцарии. Думал, все, насмерть. Едва откатился в кусты". Жаловался, предъявлял злой ведьме раны. А она мучилась неясной виной, жалостью и безнадежностью глупой влюбленности.
   Она всегда знала, что ноги у нее длинные и красивые. Когда была девочкой, они были тоненькие, легкие, чтобы единственно опираться о кончики травинок. Перепархивать балериньи с носочка на носочек, волновать короткие юбочки так, чтобы ветер даже в безветрие. А потом они чуть пополнели, обтекли ровностью и мягкостью. Носила она белые лодочки с круглыми носами, чтобы эту плавность правильно завершить.
   Однако белым лодочкам джунгли под мостом были противопоказаны. Нет, если аккуратно, с камушка на камушек, куда ни шло, а если бегом, не разбирая дороги??
   В тот ясный и жаркий день, когда все раны зажили, кроме сердечных, он сел в маршрутку, которая обогнала ее троллейбус. И видно было немного, как он стоит в той, убегающей маршрутке. Как же было не пуститься в погоню? И догнав, хотелось прыгнуть в раскрытые руки... Но он не обернулся , будто не слышал. За это полагалась месть! Обогнать, остановить.
   - Ой! Родик! Как кстати! Видишь, как я перепачкалась! Помоги мне, пожалуйста, подержи кран у колонки, я смою глину.
   И вот на солнечной деревенской тропинке плещет вода на стройную вытянутую ножку и на белую лодочку, и на тонкую руку, которая моет и гладит, и ласкает ножку. Ледяные брызги и в каждой капле солнце. Голуби, наполняющие небо и липы. И липовый цвет, собравший все солнце внутрь. Воздух колышется густым сиропом, и в ее волосах цветки липы сливаются с выгоревшими прядями.
   Он молчит, как всегда, просто смотрит и волнуется темной волной. И поднимается эта темная волна как цунами. Качает, кружит голову, и нет убежища от нее.
   А еще были рабочие дни полные суеты, как липа пчелами. Вот фотограф принес пленки посмотреть, она выбрала пару кадров, Света сдала статью про медкомиссию военкомата и передала Лешины репортажные снимки. Родик срочно выводил пленки для пяти листов упаковки. Игорек неверно вывел пленку, напечатали два цвета, и все собрались для мозгового штурма - нельзя ли поправить. Придумали прогнать еще раз красный с нужным фрагментом. Одно-другое... А волна не отпускала ... Помогали картинки, которые сменяли одна другую на стенке, да работа на журналом. И чем острее случалась ситуация, тем сложнее и интереснее получались журнальные развороты.
   Для Жени картинки и журнал сделались необходимостью. Он и сам не понимал, почему его завораживали эти странные создания на стенке или переливы цветов на страницах. Он больше не хвастался журналом, все его переживания ушли в глубину. Он не знал, как и кому рассказать о своих поднятых чувствах. Жена понять этого в принципе не могла, да и в заводе не было у них откровенности подобного рода. С друзьями он пытался завести беседу, но они были заняты бизнесом, делами, политикой.
   Тем более, что в делах не было прежней легкости, а появились проблемы. Как всегда, там не проплатили вовремя, тут брак прошел, здесь обманули с некачественным сырьем, и вот платить банку - а и нечем. Не из тех людей были ребята, чтобы унывать или опускать руки. Нашлись и добрые люди, подбросили возможность добыть денег. На завод сырье возили без таможенных досмотров, потому что много было разных опасных и ядовитых веществ. Так в одной партии проехало уж вовсе неположенное, зато очень дорогое вещество, а деньги полученные провели как оплату типографских услуг.
   Женя, конечно, понимал, что сделанное было не просто нехорошим, а очень нехорошим. Но почему-то он возражать не стал. Не получалось ни возмущения и протеста, ни просто обычного стыда.
   То неприятное ощущение стеклянной стенки, которое появилось у него восьмого марта, мешало ему не только воспринимать краски, звуки, тепло и запахи окружающего мира, но и ощущать реальность и важность происходящего. Смутные фантазии захватили его целиком. И он попытался справиться с ними, заказав Игорьку календарь для фирмы.
   "Фирма моя, Игорек нарисует то, что я хочу, что мне нравится. Меня нарисует. Без издевок и обидных намеков. И это будет уже моя картинка. Все эти чужие фантазии тогда уйдут без следа", - разумно рассудил Женя.
   Игорек был явно талантлив, все свободное время проводил в 3-Д программах, делал какие-то совершено сумасшедшие, но красивые пейзажи в Brys
   - Игорь! У меня к тебе очень серьезное задание. Нашей типографии нужен календарь. Я хочу на полный лист его напечатать. Сделаешь мне дизайн?
   - Ух ты! Здорово! А решили уже, что хотите, какую картинку?- Игорек загорелся уже идеей.
   - Нас будем рисовать. Попытайся представить, как наша фирма выглядит. Что-нибудь серьезное надо, солидное. И загадочное. Как у Дали, например. Есть такой испанский художник. Видел его картины?
   - Само собой! Я Дали люблю. У меня даже есть друган, который копии с него делает на заказ! А еще я фэнтези люблю. Эх, недавно какого я монстра нарисовал! Любо-дорого взглянуть!
   - Нам монстры не нужны и копии тем более. Нам нужно что-нибудь свое. Ты придумай пару вариантов. Представь себе, что ты - Дали, а тебе заказали портрет нашей типографии.
   - Непросто будет...
   - Ничего, у тебя получится.
   После этого разговора Игорек на три дня углубился в свою математику и сотворил остров, летящий в голубом небе. Величественная картина словно самим Женей была нарисована. Она ему, конечно, очень понравилась.
   - А давай-ка еще на этом острове что-нибудь построим А то он очень безжизненный. И еще пусть он будет поярче.
   - О! Давайте я его золотым сделаю!
   - Отлично!
   - И дом построить?
   - Нет, дом слишком скучно. Не для фирмы. Может, небоскреб? Не... Небоскреб на острове ... Дворец? Пошло...
   - А давайте пирамиду как в кино "От заката до рассвета"?
   - Пирамиду? Пожалуй, неплохо.
   - У меня есть фотки классные! Точно! Я сделаю высшим классом!
   Получилось нечто невообразимо, запредельно величественное и пафосное. Жене показалось, что все его страхи и печали позади. Шевельнулась радость в душе.
   Календарь напечатали, но в типографии по поводу календаря хихикали. И кто-то сказал (а Женя услышал, увы): "Да у него мания величия. Посадить его сверху на пирамидку-то и картина полная. А основания у амбиций нет - воздушный все замок". И всякая радость угасла у Жени, и снова потянуло полистать журнал, погрузиться в эти непонятные грёзы.
   Тем временем, случилась рабочая суббота. Мало было людей в типографии, мало суеты, но были Валя, Алена, Андрей, Игорек и Родик. Опять Алене было Родика не достать, не зацепить. Скинулись на пиво. И как-то так оно Алену развязало, что она запела "Мой костер". Свободная цыганская песня получалась у нее всегда отлично. Будто рвала она какие-то цепи этими безудержными словами.
   "Ночью нас никто не встретит" и не удержит, и степь распахнута на все стороны света, и искры костра летят в ночное небо прямо к звездам, становятся звездами, манят безграничностью, пустотой, свободой. А так как всколыхнувшиеся до самого горла чувства выхода не нашли, то, допев, пошла она рисовать и нарисовала сразу пять картинок больших, да еще несколько маленьких. Таких резких и необычных у нее еще не было. Это были демоны, стоящие у самого входа во тьму снов. И маленькие глазки на ножках, как дремотные грезы, между ними. А потом она повесила всё на стенку. Получился демонический иконостас. Яростные и дремотные, древние и плачущие глаза смотрели со стены в глубины душ.
   А когда все ушли, в комнату заглянул Женя. На всякий случай, чтобы проверить нет ли следов левака. Энергии в слежку он с весны не вкладывал, не было у него ни злости нужной, ни желаний что-то менять, но все же старался присматривать. И тут все глаза со стены глянули на него. Все его страхи и надежды, мечты и грешки будто прожектором осветились. Будто с него сняли кожу, будто вывернули наизнанку. Он даже не смог заглянуть в проявку, как собирался, проверить пластины, он бежал прочь от судящих глаз, а они уже проникли внутрь него. Что за сны ему приснились! Но об этом позже.
  
   Глава 12. Глаза смотрящие.
   Демоны на стене зацепили не только Женю. На следующий день их увидели многие. И беспокойные сны они послали всем, кто их только видел.
   Но и без снов ужас они вызвали у Вали, и она поняла вдруг, что все время чего-то боялась и сейчас боится. А вот чего боится, и сама не знает. Просто ей страшно так, что и себе признаться она не может в причине страха. От него она и бежит, когда выпивает больше нормы, когда пляшет отчаянно, когда едет с Пашей в чужую квартиру. А Паша как ни странно увидел не свои страхи, а Леночкины. Как-то почувствовал их и решил непременно разговорить ее сегодня, успокоить, утешить. Понять, наконец, что же ее мучает.
   А Андрею вдруг показались картинки портретами Риты. Это она плакала и злилась на листах бумаги. Словно прорвалась стена ледяного равнодушного ее спокойствия и хлынули потоком чувства. Настолько его расстроило это, что он не сдержался и как-то скрипуче обронил в проявке:
   - Алена-то влюбилась в тебя, Риточка, смотри, как только не нарисовала. Целых пять Рит во всю стенку, - и неестественно засмеялся, притворяясь, что пошутил. Но никто ему на смех не ответил, потому что Рита тоже узнала себя в демонах на стене. Словно все ее чувства предъявили всем для насмешек и глумления. Она просто кипела от ярости. Но что она могла сказать Алене? Даже согласиться, что на стене - она и то ей было больно. Хорошо, что в этот момент в проявку зашел Леха-печатник. Она ему хоть и вскружила голову совсем, но крепкая его порода позволяла ему держаться всегда чуть насмешливо и снисходительно, никаким заморочкам не поддаваться.
   - Лех, ты тоже считаешь, что Алена меня нарисовала?
   - Не. Не считаю. Ни капли не похоже. Какие-то черти, вроде мексиканских, я вот видел по телеку передачу про инков. Чего-это тебя заколбасило?
   - Это не я, это вон Андрей.
   - Да ладно, тебе, я пошутил, не лезь в бутылку. Настроение что ли плохое? С левой ноги встала?- уже более приятно засмеялся Андрей. Его спокойствие возвращалось, а с ним и обаяние.
   А в препрессе тосковала Машенька. "Да она совсем сумасшедшая! Разве можно выворачивать так свои чувства наизнанку? Искусство должно быть более строгим, более скромным. Есть же, в конце концов, правила и нормы! Боже, как я ее ненавижу! И ведь подружиться собиралась с ней! Все ее знания и таланты - зло чистой воды. Держаться от нее подальше. За это время я будто все хорошее потеряла в себе. Ни аккуратности не осталось, не исполнительности, ни трудолюбия. Какой-то разврат все это! Может она уволится? Как-нибудь бы подтолкнуть! Делала бы вместо нее журнал. Уж точно не хуже. Во всяком случае, не так пошло и пестро".
   Алена тоже подумала, что, возможно, перебрала экспрессии в картинках, но в целом ей нравился результат. Главное, мощно, уверенно. Общего смятения она не заметила. И полной неожиданностью для нее была Ритина агрессия. Дело было так.
   Алена пошла за Родиком в проявку пить чай. Кокетничала, играла, а он сказал что-то резкое. И она решила подчеркнуть свою несчастность. Обхватила себя руками, съежилась и сказала театрально печальным голосом:
   - Господи, знобит-то как. Не выдохнуть - не вздохнуть. Кажется, умереть собралась.
   - Тебе нельзя, дорогая! - вдруг резко откликнулась Рита, - тебе о детях своих надо думать.
   Даже нельзя было притвориться, что это была забота, а не упрек. Но Алене совсем не хотелось ссориться с Ритой, обычно довольно симпатичной. Она перебрала в памяти все доброе, что о Рите знала, и чем можно было бы разрядить повисшее в комнате напряжение, и спросила:
   - Рит, я все хотела у тебя спросить, на какую тему у тебя был диплом? Говорили, что что-то экстраординарное.
   - Я писала о синергетике, - ответила окаменевшая Рита, и ушла вон из проявки. "Стерва, б...,- ругалась она про себя, умирая от бешенства, - да, я дерьмо собачье, писала о синергетике, могла остаться на кафедре легко, а вот сижу в этой вони, да, вместо науки побежала за этим уродом, да, я сплю с кем придется, да, Леха только что не воет от моего характера, да, да, да! Но я все равно не такая е...нувшаяся б... как ты. Мутишь голову парнишке! Попробовала бы так с нормальным мужиком, а малыш этот не может ничего, конечно. И ведь нет на нее никакой управы!"
   А Алена подумала: "Жаль, что она так быстро ушла, я немножко читала о синергетике - это ж безумно интересно, могли бы поговорить. Ну, наверное, у нее неприятности какие-то".
   Вскоре пришла и мадам. Когда она увидела демоническую стенку, в ней тоже что-то стронулось с места. До того дня она вся ушла в дачные заботы. Копала, сажала, полола. Все остальное стало для нее чем-то неясным и призрачным. Март она даже не помнила. Целый месяц словно вычеркнули из жизни. Но запахи пыли и плесени, захватившие ее восьмого марта, отступили перед натиском буйного апрельского роста трав. С первой же поездкой на дачу она почувствовала себя лучше. Земля пахла так резко, так вбирала в себя всякую лишнюю муть, возвращая полезной усталостью и крепким сном, что ничего другого ей и не хотелось. Грубая сельская работа уничтожила всю ядовитую интеллигентскую рефлексию. Но вот толкнулось что-то там, где уж и заросло все, казалось. Сначала подумалось трезво: "Э, да Алена-то вовсе крышей съехала! Это ж как иначе можно чертей таких видеть и рисовать. И смотри, не постеснялась, на стенку повесила. Просто перекреститься хочется, да много будет чести". И вот под конец этой простой мысли вдруг всколыхнулись в ней страх и пустота. Страх перед пустотой и бесплодная пустота страха. А ведь было там, где сейчас так холодела тьма, что-то живое пульсирующее и теплое. Неужели умерло, оставило?
   Неугасимый, невечерний, предвечный, тихий ... Зажжен и светит нам во тьме. Его лишь ради терпим, страдаем и живем. Всякий вид, звук или вкус радует нас ради него. И есть одно непереносимое несчастье на земле, хуже всякой смерти - почувствовать, что свет погас, что мелодия замолкла. Что-то главное, глубочайшее, важнейшее оставило нас
   Верить в Бога и верить Богу - разница, которая кажется незначительной, но на самом деле огромна. Всякий думающий и чувствующий человек рано или поздно задумывается над существованием во Вселенной Замысла или Любви, обнаруживает необъяснимые рационально вещи. Самый ранний вариант (присутствует в откровенных разговорах людей, утверждающих свой атеизм) - что-то есть, конечно, но что? Достаточно предложить в такой момент оставить спор о терминах и это "что-то" назвать Богом, а уж потом обсуждать его свойства, и атеизм рушится, потому что почва его обычно - упрямство, какое-то несогласие с кем-то, а вовсе не внутренняя убежденность. Впрочем, и верующие глубоко люди чувствуют иногда пугающую и безнадежную пустоту. "Лама савахвани?"
   Итак, несложно верить в Бога. Но горы двигает вера Богу. Горчичное зерно ДОВЕРИЯ, согласия, любви. И без этого мир живет и развивается, и чудеса совершаются, но рожденный вопреки называется "Смех Божий" (и Сарра родила), а рожденный из доверия оказывается воплощенным Богом.
   Случается, бьется в стекло бабочка, но, устав от борьбы, вдруг цепляется спокойно за подставленную руку. И вот исполненный восторга миг свободы, полета, жизни!! И бабочка, и рука полно счастливы.
   Если бы мы умели понять правящую миром любовь и довериться подставленной руке, первородный страх оставил бы нас. И был бы исполненный восторга мир свободы, полета, жизни!!
   И хотя мадам все это было ясно, необъяснимая ненависть к художнице охватила ее вдруг. Словно не собственные решения и выборы довели ее жизнь до этой пустоты и холода, а вот именно эти гнусные картинки наколдовали, или в журнале подложила девка какие-то гипнозы, нейро-лингвистические программы, блин!
   Ей пришлось, сделав вид, что занята материалами журнала, дождаться, пока выйдет из комнаты Алена. Остальные были в наушниках, да и вряд ли поняли бы, о чем речь.
   - Экие у вас тут выставки, Машенька, - завела она разговор, кипя внутри живой яростной страстью.
   - Алена в субботу работала, - скупо ответила Маша.
   - Похоже, тебе не очень нравится? - усмехнулась мадам, точно уловив настроение в голосе.
   - А что тут может нравиться, - презрительно сказала Маша, - Леха-печатник правильно сказал - "черти". Алена всякие границы приличия переходит.
   - Тяжело тебе с ней работать?
   - А Вам разве нет? Я так устала ужасно. Не вижу ничего особенного ни в ней, ни в ее работе, чтобы она могла себе такое позволять.
   Мадам даже вздохнула облегченно, альянс практически сложился. Они понимали друг друга, а значит, расправиться с врагом можно будет легко! Оставалась пара технических вопросов. Она еще раз проверила, что все заняты работой и услышать ее не смогут, и спросила небрежно:
   - Машенька, а ты бы смогла без нее верстать?
   - Конечно, смогла бы. Я же делала Вам буклетик в феврале. Вам понравилось?
   - Замечательный буклетик! Главное, заказчик был совершенно счастлив. Очень прилично было сделано.
   - Вся разница в том, что тут не две странички, а сорок. Подольше повозиться придется, но уж не дольше, чем Алена.
   - Знаешь, пожалуй, мы с тобой договоримся вот о чем. Ты мне пару-тройку разворотов подготовь, Алене не показывай. Выбери там, что понравится, и скажи мне, хорошо?
   - Хорошо, - такие вещи Мария понимала с полуслова. Не нужно было продолжать разговор. Вот он случился, шанс, о котором она недавно думала. Успех, вот было лекарство, которое спасло бы ее от всех бед!
  
   Глава 14 Стихии: огонь, вода и душа человечья.
   Напряжение только росло. И картинки уж сняли со стены, а сны не отпускали никого. И погода способствовала, дождя давно не было, было жарко и сухо. По ночам загорались над горизонтом зарницы. Оттого, что воздух был так сух, обычные кузнечики трещали громко, как южные цикады. То и дело тянуло опасным дымком, торфяники еще держались, не горели, но понемногу вспыхивало везде.
   Люди ответственные ходили с нахмуренными лицами, опасаясь пожаров и маньяков, которые такой жары выносить не могли и распоясывались. На заводе тоже было неспокойно. Вентиляторы и градирни работали на полную мощность, но плыли по всей округи странные, неземные запахи. По поверхности овражного болотца расплывались невиданной красоты пленки, а цветы повяли, трава пожухла.
   Печатники работали по пояс голые, в фартуках, правда, краска сохла быстро, но дышать все равно было тяжело.
   Женя уставал ужасно. Он как раз и был человек ответственный. Понимал, что в этакую жару все может случиться и следить надо внимательно. А тут еще и Михаил ушел в отпуск, и его заботы по заводу тоже легли на Женины плечи. В обычное время Женя даже рад был бы ответственности и нагрузке, но не сейчас. Стекло вокруг не давало вздохнуть полной грудью. А ночью сквозь него все пытались пробиться какие-то мерзейшие рожи. Женя просыпался с сердцебиением, невыспавшийся и злой. Дочка была с женой на даче, и это тоже беспокоило, раздражало. Глупая ночная тишина ничуть отдыха не давала. Да еще какая-то собака затеяла выть каждую ночь.
   И вот однажды в пятницу, когда духота повисла в воздухе как пыльная занавеска, Женя решил перед сном выпить чего-нибудь, чтобы заснуть покрепче. Кстати обнаружилась совсем забытая бутылка какого-то коллекционного вина, подаренная немцами, приезжавшими на завод. Очень неплохое оказалось вино, терпкое, густое, чудесного цвета на просвет. Как-то мягко оно обволокло Женины чувства и мысли, отпустили заботы и беспокойство, стало спокойно и печально на душе. Чуть кольнуло неприятное воспоминание о прошлых снах, но вино не дало ему пробиться и погрузило Женю в крепкий сон.
   Настолько крепкий, что когда он увидел себя опять внутри сосуда с темными, пыльными стенками, сквозь которые видна была странная и страшная комната, он не смог как раньше проснуться, прервать видение.
   А комната со сводчатыми кирпичными стенами была полна диких, невероятных вещей - отрезанных сушеных голов, выпотрошенных рептилий, сосудов с яркими жидкостями, ванночек с копошащейся мерзостью и очагом, в котором горело синеватое пламя.
   О назначении металлических предметов, лежащих на большом белом столе с ножками, покрытыми ржавыми подтеками, не хотелось даже и догадываться. Хотя неприятные мысли все равно норовили захлестнуть страхом. Со стен свисали цепи с кольцами и крючьями. Рядом стояли ржавые механизмы и шкафы с тяжелыми замками. В стенах было несколько дверей с решетчатыми отверстиями, сквозь которые было видно крошечные помещения, скорее клетки, чем комнаты. На одном из столов в мутном сосуде что-то забилось, забулькало, оттуда высунулась чешуйчатая когтистая лапа. Томительное беспокойство поднялось к самому горлу Жени.
   И тут в комнату стремительно вошел человек в кружевной и расшитой блестками черной полумаске и бархатном черном плаще. Он огляделся, резко передернул плечами, и уронив плащ, вдруг раздвоился. Стало два человека, две маски - мужчина и женщина, голые по пояс, на ней - атласная красная широкая юбка, а на нем - черное трико. У нее были рыжие кудри до середины спины, а у него золотые локоны до плеч. Они, болтая на незнакомом языке и пересмеиваясь, взялись смешивать в котле какие-то жидкости, варить их над очагом и бросать в котел тварей из ванночек, сухие травы из резных шкатулок и порошки из золотых баночек. Сизый дым потек по комнате, пара сначала как-то излишне легко начала перепархивать с места на место, а потом и вовсе легко перелетала по воздуху за нужными ингредиентами. И вдруг женщина, пролетая мимо жениного сосуда, взглянула из кружев и блесток полумаски пронзительно-синими глазами прямо в глаза Жене.
   - Яо! Да тут лох в стекле! - воскликнула она.
   - Готов ли для свадьбы? - рассеянно отозвался юноша.
   - С ушей мох свисает, - рассмеялась она.
   - Так отпусти, пусть профанирует себе.
   Женщина впилась взглядом в глаза Жени, словно просверливая ему насквозь мозг, душу, самые корни естества и вдруг резко взвизгнула:
   - Уя! Не верю ему!
   Тотчас юноша перепорхнул к ней, бросив мешать варево, и тоже впился в глаза Жени сквозь кошачьи прорези полумаски. Оба существа вдруг слились снова в одно, мерцающее-меняющееся. А глаза не отрывались, словно ножи, вырезали из него, вырывали какие-то живые части.
   - Про-о-очь! - завизжало вдруг существо, сорвало полумаску, открыв острый нос, высокий лоб с прямыми бровями и огромные глаза, необычного длинного разреза. Оно сложило губы в трубочку и засвистело, отчего по стеклу пошли трещины, а существо вдруг стало необыкновенно похоже на Родика. Женя почувствовал холод на щеках, откуда-то задул пронзительный ветер, стало непроглядно темно. Сосуд со звоном рассыпался, раня Женину кожу, ветер подхватил Женю, потащил куда-то, он в ужасе крикнул:
   - Боже мой, что же это?
   А грубый страшный бас ответил:
   - Дистиллированный эрос!
   Свист существа и ветра и дикий хохот ответившего, слились в невыносимый звон, и Женя понял вдруг, что это телефон.
   Он взял трубку, находясь ее под властью сна, не очень понимая, что происходит.
   - Евгений Евгеньевич! Приезжайте скорее! Крышу прорвало! Залило весь второй этаж! Мы хотели вызвать ОМОН, да Михаил велел сначала Вам позвонить.
   - Да, да. На завод никого не пускать. Я сейчас буду. Сейчас, - он бросил трубку, поднялся, распахнул шторы и увидел, что на улице льет проливной дождь. И видимо, лил всю ночь, потому что по улице плещет настоящая река, уже и не мутная даже. Мусор-то за ночь весь смыло.
   Он стремительно оделся, сел в машину и поехал на завод.
   Когда же он начался этот сумасшедший ливень, спасший город от духоты и истомы? Спросим у тех, кто не спал. Их было достаточно. Ведь в субботнее утро не нужно спорить с будильником, а значит можно долго сидеть в кафе вечером или пойти гулять по остывающим летним улицам.
   Валя отзвонилась мужу, что пойдет ночевать к подружке, Паша "задержался с ночной сменой", Рита с Андреем, повздорив, отправились каждый в свою сторону, предупредив бабушку, что придут поздно или вовсе не придут. Машенька сослалась на срочную работу и они с Андреем пошли гулять по ночному городу.
   Опять шли беседы ни о чем. Это называется "изливать душу". Душа в этих разговорах придумывает себя, играет, плетет пустые иллюзии, украшается выдумкой. Журчат милые бестолковые слова, вспоминается приятное или обидное. Сладкое полудетское ощущение неузнанного желания охватывает говорящих. Летят минуты, часы ... Наконец, кончается время, кончается дорога. И появляется вопрос - что же дальше?
   Эта прогулка, возможно, из-за духоты показалась Марии особенно горькой. Как-то все яснее становилось, что "дальше" не будет. И почувствовалась во рту сухость от пустых этих разговоров. Устала иллюзионистка-душа, зашуршала как-то пыльно, брюзгливо, старчески. Словно опадали обожженные солнцем лепестки, обнажая сердцевину без завязи.
   - Поцелуй меня, - решилась вдруг Мария.
   Андрей смутился немного, но наклонился к ней и прикоснулся губами к горьковатому сухому рту. И его губы были вкуса полыни. Не кружил уже голову март, было пыльно и сухо. Последний лепесток упал где-то.
   - Прощай, - хрипло сказала Мария и ушла спокойно в подъезд. Но там она не стала открывать свою дверь, а поднялась на последний этаж и встала у открытого окна. Река вдали замерла черной массой, нервно мигали на ней огоньки кораблей. Из окна совсем не веяло. Звезд не было видно. Тьма реки, тьма неба, тьма лесов за рекой, непроглядная тьма души. Одна за другой потекли слезы, густые, сОленые до горечи. Прожигали дырки в бетонном полу подъезда. Самое сердце стекало на пол черными каплями. И тьма за окном тоже упала каплей, потом другой ...
   И Рита в эту ночь тоже вдруг разговорилась с Лешей. Из привычных фраз вдруг стала рваться правда, все боли и обиды дошли до краев, потекли через край.
   - Блин! Достала меня эта стерва! Вечно с ядом в языке.
   - Ну ты и злишься! Что она сказала-то? - удивился Леша.
   - Про диплом мой спрашивала.
   - Ну и что? Сказала бы, чей не секрет.
   Тут Рита почувствовала, что не может объяснить обиду. Но горло перехватило, сердце билось, нельзя уже было смолчать
   - Она должна понимать. Мне тяжело вспоминать универ, - пытаясь собраться и успокоиться, сказала она.
   - Почему?
   - Там я была королева, а здесь - разнорабочая, - вздрагивал уже голос.
   - Ну и что? Зато зарабатываешь. Да всегда еще можешь вернуться.
   - А деньги где взять? Если бы я осталась на кафедре - не смогла бы жить на те копейки, что там платят. Хотя вот другие как-то живут. Пишут, защищаются, на гранты за границу ездят, с нормальными людьми общаются ...
   И тут ее обычное тяжелое спокойствие рухнуло.
   - Лешка, как я его любила! С ума сходила просто! Дня не могла прожить без него, минутки. А он и ласковый и вроде любит, но как кисель - не опереться. И не взять ничем, не уговорить, ни проплакать, не прогрызть. Что-то не так, решишься, скажешь и словно себе самой. А он пожал плечами, виноватую рожу сделал и все. Кажется, умру на его глазах, а он только плечами пожмет. Как в анекдоте - жену душат, а муж бегает вокруг: "Потерпи, милая, авось все обойдется"
   И она, вцепившись в Лешу, все говорила и говорила, полились слезы, освобождалась от груза душа, а снаружи от груза освобождалось небо. И всю ночь лил дождь и слезы. А под утро утихло, и Рита тоже уснула, решившись уйти из типографии и от Андрея. Начать все заново.
   Так уж устроен мир, что все мы ходим одними путями по одной и той же земле, дышим одним и тем же воздухом под одним и тем же солнцем. Мы знаем с детства слово "Я", но рождаемся мы без него. Непросто ребенку человеческому научиться отделять себя от других, потому что человек и не вовсе единица, он - часть. Только часть разных вещей. Раньше - часть племени, рода, потом народа, сейчас - человечества, часть чего он станет завтра? Селькирк смог выжить без людей, но перестал быть человеком, стал зверем. У мира одна душа на всех и один на всех разум. Это особенно чувствуется, когда погода меняется. Казалось бы, простое дело, дождь после жары, однако он и начинается вызванный обще волей и задерживается от общей тоски. Ходит всякий человек внутри своих мыслей и проблем, внутри "Я". А если бы выглянул наружу, увидел бы как много вокруг него таких же как он, несут все какую-то общую ношу, важную для мира, ни смысла этой ноши не понимая, ни своей части не зная. Просто несут, упираются, трудятся.
   Так же и Паша склонился над своей глупой женщиной, переполненный как Андрей и Леша любовью и жалостью. Только в отличие от Андрея совсем не прятался и не сомневался, а в отличие от Леши все понимал, уязвим был для Лениной боли. И хотел понять еще больше, что же сушит ее душу.
   И она вдруг призналась:
   - Боюсь я, Пашенька. Сама не знаю чего. И раньше боялась, просто не понимала, а вот увидела этих тварей на стенке и поняла, что боюсь, - и после сказанных слов Валю вдруг затрясло ознобом и открывшимся ей страхом.
   - Да ты что? Картинку глупую испугалась?
   - Конечно, нет. Сама не пойму, отчего трясет.
   - Валюшка, ласточка, а вспоминается что, когда боишься? - ласково спрашивал Паша.
   - Да ерунда в голову лезет.
   -Ну и скажи, раз ерунда.
   - Что-то вспоминается, как мунисты свою дребедень про детей несли. То есть, мне ясно, что это чушь, но вот тревожит...
   - Как же про детей ерунда, про детей ерунды не бывает. Что болтали-то?
   - Ну говорили, что у всех пар, что там были может родиться священный ребенок. То ли Христос, то ли Антихрист. Без бутылки не разберешься. Такая чушь, на дворе двадцатый век кончается. Бр-рр-р! - она попыталась засмеяться, но получилось совсем неубедительно, и страх не отпускал.
   - Ужас какой! Я не больно верующий, но уж испугался бы. Зачем же ты замуж пошла? Так любила?
   - Ну ты давай, не пугай меня еще больше. Зачем пошла? Надо замуж идти, этот других не хуже, и деньги, и умный... Да ладно, я и не буду больше об этой ерунде и думать.
   - Ой, Валенька, совсем это не ерунда. Ах, как нехорошо-то у вас! Давай-ка, снимем квартиру, да и уйдешь от мужа. Я тебе помогу, все будет хорошо, и ребеночка родишь без всяких заморочек чужих, глупых ...
   Пашин голос был как холодная влажная ткань, которой когда-то в детстве, в ангине, в жару накрывала мама пылающий лоб. И жар отступал, отступал озноб. А Паша все говорил, уговаривал, и в Вале так же как и во многих в эту безумную ночь что-то хрустнуло, сломалось, и она уткнулось в горячее Пашино плечо, вдохнула добрый мужской Пашин запах, прихватила зубами немного и зашептала обморочно
   - Пусть так и будет, Паша, пусть все будет...
   И ушел страх вместе с осторожностью, вечная тайна заняла пространства, погасла луна, накрыло тьмой нежную пару, а потом еще и занавесило дождем.
   Кого еще не вспомнили? Родика, летящего на велосипеде по ночной трассе? Лучше уж не будем заглядывать в его ночную душу. Светлану Евгеньевну, маятно тосковавшую на подушке? Алену?
   Вот. Алена!
   Она как раз пришла домой рано. Все оставила на субботу. Дети были в деревне, и ей захотелось как-то обозначить беспокойный, душный вечер. Она приготовила отбивные, пожарила новую капусту, соорудила пару салатов и поставила на стол бутылку вина. А потом добавила еще пару серебряных старинных бокалов и включила музыку.
   Муж вскоре пришел, и они сидели рядом, как прежде радостные и спокойные. Вспоминали что-то, потанцевали, а потом пошли в ванную. В теплую душистую воду, чтобы касаться друг друга не просто так, а смывая друг с друга пыль дневных забот, чтобы нежнее скользили руки, чтобы вода запомнила их чувства. Долгий их танец иногда становился совершенной акробатикой, а время от времени Алена переставала удерживать земное притяжение и начинала летать вокруг мужа.
   - На чем это ты держишься?
   - Неужели нужно отвечать?
   Но обычно не было слов. Не было слов даже в мыслях. Просто нигде во всем мире не оставалось никаких слов, только песни из звуков. Песни, обещающие начало. Начало всего, что есть. В нарастающем звуке, в звездной музыке, возникало предельное напряжение, потом толчок. От него
   зажигалась звезда на небе, вспыхивала, пульсировала, это завелись снова часы Вселенной. И она летала над любимым и вместе с ним, уже медленно и спокойно кружась то ли внутри ванной, то ли между звезд.
   А когда они опомнились и вышли, то увидели, что весь мир изменился. Стало свежо, на улице молнии рвали небо, и хлестал бешеный ливень. Алена нырнула в мужнину майку и выскочила на балкон. Вся улица была полна людьми. Никто уже не видел смысла прятаться от дождя. Насквозь мокрые, все были счастливы и радостны. Отовсюду слышались шутки и смех. Посреди улицы лил поток. Какая-то девушка поскользнулась и упала в него. Но не стала вставать, а наоборот, хохоча, окунулась вся в кипящую, бурлящую воду. Экая ерунда - плюхнуться в дождевую воду, но была в этом чистая карнавальная радость и свобода. Праздник, назначенный миром.
   К утру весь город был залит водой, полны до краев были подземные переходы, по некоторым улицам нельзя стало проехать машине, а оставленные на ночь машины кое-где задумчиво плыли, как корабли.
   Второй этаж завода затопило водой из незакрытых окон. Если бы вода хлынула в полуподвальную типографию, убытков было бы не сосчитать. Но, слава Богу, вовремя заметили, сообщили Жене. Он собрал всех рабочих, которых смог найти в выходной, начали сгонять воду во двор, вычерпывать в канализацию. Андрей, Игорек и Алена, придя вскоре на работу, тоже стали помогать.
   Сначала чавкали ведра, потом зашаркали по бетонному полу. Вся одежда промокла насквозь. И вода отступала понемногу.
   Однако, нужно было еще и сделать то, зачем приходили. И вот все уже и разбрелись по рабочим местам. Тут и Родик появился, откуда ни возьмись.
   - Смотри, какой молодец, - засмеялась Алена, - пришел к шапочному разбору, чтобы тебе тоже воду не повытаскивать?
   - Еще не хватало! Не мое это - ведром и лопатой работать!
   - Ничего себе! То есть это - мое? Ну и ну! Вот что! Дай-ка мне лучше куртку. Что это она у тебя зря висит. А я хоть просушу одежду.
   - Смотри, не порви и не запачкай, у меня дешевых вещей не бывает.
   - Не бойся, ничего с твоей вещью не случится, - и она завернулась в его куртку, а все вещи с себя развесила сушить, белье под столом, где не видно, а майку и юбку на стульях. Все равно было немного прохладно, поэтому, покрутившись и повозившись, втянула она под куртку и ноги тоже. Клубочком свернулась на стуле, только нос и две рабочие руки наружу.
   И было ей хорошо. Всюду ей пахло Родиком. И казалось странным, что запах был таким родным и бесконечно знакомым. Ни на что прежде нюханное не похож, а вот знакомый. Рассказывал этот запах ей всю Родикову жизнь. Все его привычки и вкусы. Правда, не вслух, не уму рассказывал. И ей хотелось ответить так же - своим запахом внутри куртки. Про вкусы и привычки, особенно почему-то хотелось рассказать про любимого мужа, чтобы Родик его тоже полюбил. Чтобы все они подружились и завелись у них длинные разговоры ни о чем, общие какие-то дела и развлечения. Так она грезила, мурлыкала тихонько и доделывала разворот журнальный.
   И так ушла в себя, что вздрогнула, когда вошедший тихо Женя к ней обратился.
   - Ну, как тут у вас? Все нормально?
   Не это совсем он хотел спросить. Его наконец-то отпустило мерзкое оцепенение, проснулись чувства и ощущения. Снова забилось сердце от быстрой езды и необходимости справляться с бедой. Снова остро пах заводской двор, цветами, дождем, немножко химией. Приятно было переобуть мокрые ботинки. Толкнулся в сердце запоздавший страх о сделанном, о тех не слишком праведных деньгах, которые он как-то совсем машинально помог заработать, но он отложил эти мысли на потом, потому что была еще благодарность всем помогавшим. С рабочими было проще, он дал им денег сразу и пообещал еще потом заплатить за сверхурочные. А для Алены, Игорька и Андрея он хотел послать за горячей едой в Макдональдс, или даже отвезти их поесть куда-нибудь в приличное место. Но вошел, увидел Родика, увидел, как Алена сидит в его куртке, увидел юбку и майку, и все. Сам не мог понять, что с ним. Кое-как собрался и спросил ни о чем, так глупо, плоско. А после своего вопроса ему стало еще хуже. "Боже, какой я дурак! Но каков негодяй этот мальчишка! Вот так подсунуть куртку! Конечно, ей деться некуда, одежда ведь мокрая. Но как он на нее смотрит! Кошмар! Нет, это просто какой-то дурной сон!!" Мысли его прервала удивленная Алена:
   - Да вроде все хорошо. Мне уж немного осталось, да и вещи почти высохли. Скоро домой побреду, - она улыбнулась ему. А он, плюнув на всякую благодарность, уполз к себе как раненый зверь, опять пытаясь понять себя, свои больные чувства и странные желания. Пытаясь безнадежно.
   Воды с тех пор стало много. То и дело гремели грозы, лили ливни. Речка в овраге плескалась сытая, полная, а в нее еще мчались ручейки отовсюду. Алена, пробираясь по оврагу, каждый раз приходила с грязными ногами, скользила по мокрой глине. Но отказаться от зеленой и цветочной своей дороги она никак не хотела. Особенно с тех пор, когда обнаружила в овраге зацветшую некстати яблоню. Накануне осени она покрылась душистыми цветами. Над ними исправно летали пчелы, но ясно было, что яблокам некогда зреть. Сметет цветы холодный осенний ветер. Это было очень грустно и красиво. Цветов было много, яблонька стояла совсем белая. И Алене казалось каким-то важным и таинственным знаком это цветущее деревце. Вот о знаках и будет следующая глава.
  
   Глава 14. Отражения, блики, тени и круги на воде..
   Уж как только не посмотрели мы на этот город - и с высоты птичьего полета вместе с Женей, и из под моста с Аленой, и из окна Ритиной машины. Мы слышали разговоры его речек и гул его Реки. Мы вдыхали запахи его трав и деревьев, жарких улиц и мокрого снега. Брели с Машенькой кривыми улочками вдоль темно-красных домов и черных деревьев. Но ведь город - это в первую очередь люди. А людей в нем было много. Даже и тех можно было бы туда добавить, что уехали в другие города и дальние страны. Потому что долго этот город не отпускает своих детей. Суровый у него характер, недаром и строился как могучая крепость в давние, смутные времена. Шутка ли сказать, на земле, где он царит, родился когда-то мятежный протопоп Аввакум. Вот почитайте его и поймете, что за характер у этой земли. Может, потому так и ссорились непримиримо, родившиеся по соседству два священника, Аввакум и Никон, что пили воду в детстве из одной могучей и неукротимой реки. И
   Как взламывает лед и сметает все на своем пути вешняя неукротимая вода, так некогда потекло из этих мест народное ополчение, чтобы смыть нечистоту из Москвы, самозванцево отребье да чужеземный гонор.
   Ковалась народная воля с Екатерининских времен мятежами, бунтами, декабристским аристократическим заговором. Пахали неласковую землю и мечтали назвать своей вдоль всего Русского Нила. И особенно в самом его заповедном месте, в этом городе-ключе двух великих рек. На ярмарке слышно было, о чем они мечтают, чем живут, что строят. Многое здесь начиналось, многое писалось. И поэмы, и романы, и программы, и манифесты, и подметные письма, и вдовьи жалобы, и судейские отчеты, и научные труды.
   И позже многое было в судьбе этого города. И мятежи, и пожары. Летали по улицам листовки, летали бесценные листы из горящего архива. Печатались "Ведомости" и "Правды". Вот журнальчик соорудили. Яркий, правда, материалы довольно скандальные, да. Но в море информации, которая выплеснулась из московских, прежде накрепко запертых редакций, он совсем терялся. Не было обрушившихся от писем почтовых ящиков, была какая-то тишина. Словно, не стучась ни в какие двери, проходил он в глубь темных комнат и делал что-то там, важное или нет, как узнать?
   А потому относить к нему историю о знаках и беспокойство городское я не буду. Но рассказать о беспокойстве- расскажу.
   Много в тот года случилось странных событий, даже и не событий, а каких-то знамений. Прежде умели толковать, к чему бы в самом начале зимы ночью по городу пробежала волчья стая. А вела стаю огромная белая волчица с длинными сосками. Никого они не задели, не задрали ни собаки, ни кошки. Ворон не всполошили. Перешли через реку, поднялись на площадь у трамплина, пробежались по ночной улице, сияя зеленью глаз, и затерялись среди частных домов в овраге. Пытались этот случай объяснить, а потом просто забыли.
   Всю весну шастали над городом НЛО. То там, то тут раздавались возбужденные рассказы:
   - Я смотрю, оно за дом залетает, я бегом, оно вспыхнуло, глаза ослепило и нету!
   - А я на прошлой неделе над рекой видал. Как будто звезда большая. И со мной много было народу на остановке - все видели!
   - Да, а в газетах ищи потом. Я вот как сигару такую видела. Всех спрашивала - читали что? Будто и не было ничего. А тоже много народу видело.
   В середине лета в город приехали американские йоги. Договорились с местной школой йоги и устроили семинар. На семинаре они рассказали, что им было видение такое - ехать именно в этот город. Будто там происходит что-то и надо им ехать. Они долго распространяли любовь и свет, потом уехали назад в Америку.
   Вскоре стали замечать, что над фармзаводом по ночам поднимаются два бледно-фиолетовых столба пламени, как уши. Даже секретная проверка на завод была отправлена. Пламени не обнаружила, нарушений не обнаружила тоже. Ну мало ли людям чудится!? Недавно в тех же местах, из оврага мужик выбежал как сумасшедший. Кричал, что в речке видел огромную серебряную рыбу. Она будто высунулась из воды и захохотала. Предложили ему в милиции, прежде чем они на место поедут проверить кровь на алкоголь. Он обиделся, ушел, покачиваясь, и заявление забрал.
   А уж сколько про Реку рассказов ходило - не сосчитать. И русалки, и водяные, и кикиморы. Тут только смотри, кто болтает. Впрочем, она и впрямь непроста. Бывает и серьезным людям такое покажет, что только держись. В яхт-клубе неделю обсуждали, как под двумя яхтами, возвращавшимися с пикника, вода вдруг засветилась красной как кровь струей. Придумали массу объяснений, жаль было даже, что проверить их было нельзя.
   И как-то все эти слухи добирались до Светланы Евгеньевны и больно ее цепляли. "Господи, - думалось ей тоскливо, - Что за чушь лезет отовсюду, как свиные хари у Гоголя. И пусто как, и гадко. Скорее бы уж Маша начала работать. Хоть успокоится все, и меня отпустит мерзкое это состояние".
   Она вспоминала, как целую ночь проворочалась в постели, насмотревшись Алениных чертей. Как все не шел сон, и перебралась как-то в мыслях вся жизнь. Как много в ней было неудачного, глупого. А ведь надежды подавала и работала много... И не найдешь точки, с которой эта жизнь куда-то в болото завернула. Растеклась неглубоко, зацвела ряской и тиной. Садовыми хлопотами да сыновними долгами.
   И вот куда ни глянь - мерзость и запустение, темное царство, пустые сплетни и суеверия. Хоть бы деньги собирались, да и денег-то не было. То есть какие-то были, но ведь с ее-то расходами это - что капля на сковородке, зашипела - и нет ее. И вспоминалось, как пришло желание поехать в деревню, к отцу Валентину. Из всех встреченных людей он один казался ей подходящим человеком, чтобы поделиться своими тревогами и болями. Только на этом и уснулось, а с утра уже смешным и лишним показалось ночное решение. Нет, все-таки решила она надеяться на Машу.
   Маша сосредоточенно возилась над оформлением статьи. Вся ушла в свой замысел, спряталась в него от тех пустых и горьких, уже и забывающихся слез.Получалось чисто, стильно, строго. Ей очень нравилось то, что она делала. Тем более, что с этим хоть какая-то надежда на перемены появилась. Невозможно было просто жить в этом глупом романе. У нее уже появилось ощущение, что и с головой не все в порядке. Постоянно стали на глаза попадаться какие-то странные статьи, рассказы об НЛО и тому подобные глупости. Не хватало от несчастной любви еще с ума сойти! Гадость какая! Она и не предполагала, что обилие неясных событий всех тревожит, не только ее.
   В одной очень серьезной конторе хотя слухам и сплетням не верили, но все же их тщательно собирали, потому что, как известно, дыма без огня не бывает. Раньше, когда власти у конторы было больше, а жизнь вверенного ей города была более упорядоченной и размеренной, немало удавалось сделать с помощью слухов, и немало из слухов было выужено достоверной информации. Во время же, о котором я рассказываю, в конторе немного растерялись. Указаний сверху стало меньше, чем раньше, и появилось в них немало противоречий. Кроме того, недвусмысленно требовалось давать всяческое послабление населению.
   В частности, журнал так разнузданно болтающий на разные опасные темы, раньше бы и вовсе был невозможен, а теперь прочитывался и подшивался, и все. Собственно, в нем читающих цензоров раздражала даже не тематика, а то как все это подавалось. Как-то недопустимо заманчиво и ярко. Прежде не нужно было бы и задумываться, намекнуть, что нужно быть скромнее, и все уже было бы в порядке. Известно ведь, что изобразительное искусство тоже должно быть усмиряемо.
   - Как Вы полагаете, Петр Иванович, перешли они со своей игрушкой допустимую грань или еще нет? - задавал вопрос усталый седой человек в скромном, но солидном кабинете.
   - Кто же нынче допустимую грань способен разглядеть? Перестройка и гласность. На всех майках даже написано, - грустно улыбался в ответ другой усталый человек.
   - Да не модны уже такие майки. Никто о них и не помнит, - недовольно поморщился первый.
   - Майки не модны, а болтать запрещать не велено. Вообще все можно по нынешним временам. Заводы захватывать, разные фонды открывать, чтобы они шпионов прикрывали, газовые скважины приватизировать.
   - Тут спорить не стану. Много в стране безобразия. И неизвестно как разгребать все это будем. Ох, беда...
   - А вот чертовщина до сих пор изо всех углов не лезла. Вот это-то точно что-то новое в непростой нашей жизни. Вот где грань точно есть. И вот тут меня беспокоит, что рыла мохнатые вокруг фармзавода народу мерещатся. Я хоть и неверующий человек, а ухо привык держать востро. Неспроста такие штучки. Надо внимательнее присматриваться к ним. Источник у них всегда бывает. И не надо мне про приезжих американцев рассказывать, это у нас доморощенное.
   - Ну что же, может, поговорить, послушать? Пожалуй, я сам и поеду. Вот еще Сережу с собой возьму.
   Сначала звонка из серьезной организации напугались все. Решили, что вскрылись какие-нибудь нарушения или донес враг. Обычно, Мишу предупреждал знакомый, если что-то не так было с заводом. А тут просто позвонили неожиданно и попросили выписать пропуска для проверяющей комиссии. Переполошились и в бухгалтерии, и технологи. Но двое хорошо одетых мужчин не пошли в бухгалтерию, а прошлись по заводу, посмотрели на цеха, и сели в Женином кабинете.
   - Евгений Евгеньевич, не замечали ли Вы в последнее время чего-нибудь подозрительного на заводе? Мы уже почти уверены, что проблема, из-за которой мы здесь, не имеет к Вам отношения. Но надеемся получить у Вас необходимую информацию.
   - Я с удовольствием поделюсь с Вами всей информацией, которой владею, но подозрительного ничего я не замечал. Точнее сказать, если бы и заметил - немедленно стал бы с этим разбираться. Может быть, Вы уточните, о чем идет речь?
   - Скажите, много ли рабочих работает в ночную смену?
   - В ночную - только в типографии иногда, и охрана, во вторую - многие работают.
   - А когда в типографию приходят люди работать, могут ли они иметь доступ к химическим лабораториям?
   - Ни в коем случае! К лабораториям доступ вообще имеет ограниченное число людей. А уж на ночь все опечатано! Ведь химия!
   - Да, скорее всего. А в самой типографии не замечали ли Вы, чтобы кто-нибудь занимался еще чем-нибудь дополнительным кроме Ваших заказов.
   Кровь бросилась в голову Жене. "Вот он, левак-то как может развернуться! Господи, да что же они там могли напечатать?"
   - Я внимательно слежу за тем, что проходит через типографию. Да, Вы правы, приходиться иногда и ночью приезжать, чтобы левую работу не допустить. Но мне кажется, что у меня все под контролем. Если что-то ...
   - Нет, Вы нас неправильно поняли. Может ли быть в типографии химическая лаборатория оборудована?
   Тут уж Женя совсем опешил.
   - Давайте спустимся, посмотрим, - залепетал он, - я не вполне понимаю, что Вы хотите обнаружить...
   - Ну что же, я могу прямее высказаться. Над Вашим заводом несколько ночей подряд было замечено свечение неясной природы. Как Вы полагаете, что бы это могло быть?
   - Не знаю, я не видел, - окончательно потерялся Женя.
   - Фиолетовые столбы похожие на уши?
   - Боже мой! Столбы? - Жене показалось, что это дурной сон. Даже возвратилось неприятное стеклянное ощущение. - Фиолетовые столбы? И высокие?
   Серьезным людям стало понятно, что тут они не найдут информации.
   - Чрезвычайно высокие. Короче говоря, мы убедительно просим Вас в случае, если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно связаться с нами. Телефон наш мы оставили вашему генеральному директору. До свидания, - и ушли.
   Ушла и бесчувственность. Взамен нахлынули страх и вина. "Боже мой, зачем мы только ввязались в эту историю с грузом? - схватился за голову Женя, - как будто нельзя было как-нибудь иначе выкрутиться. Теперь дрожать до самой смерти, что кто-нибудь раскопает все это дерьмо".
   - Ну что там? - зашел в кабинет Миша.
   - Фиолетовые уши светятся над заводом, - обреченно сказал Женя.
   - Чего? - Миша расхохотался, - А баба-яга не летала?
   Но у Жени отшутиться не получилось.
   - Знаешь ведь, что я сначала подумал. Что это из-за того груза пришли. Ввязались вот.
   - Да ладно, все отлично прошло, комар носа не подточит. Правда, возможно, придется еще раз прокрутить то же самое. Про журнальный-то бюджет мы и забыли. Немного не хватает совсем, но взять негде. Впрочем, можно пропустить номер-другой или вообще закрыть этот геморрой ... - Миша усмехнулся, потому что понимал, что закрывать журнал Жене совсем не хочется. - Тем более, что эта твоя мадам редактор совсем распоясалась. Отовсюду слышно, что она обманывает журналистов и фотографов, а значит и нас.
   - Я думаю, что надо мне за ней последить внимательно. Поспрашивать, что народ думает.
   Но мадам Женю всем устраивала. Он вдруг понял, что если бы не Алена, то кончилось бы все беспокойство вокруг журнала. Да и картинки эти перестали бы его тревожить. Они казались ему наркотиком. Правда, наркотиков он не пробовал, но знал, что если уж пристанешь к ним, то не отвяжешься. Так и будешь колоться, пока совсем не сдохнешь. И уж хотеть не будешь, а все равно будешь колоться. У него были пара знакомых, которые совсем так погибли. Сначала совесть потеряли, потом облик человечий, а там и жизнь. И недолго кололись-то, год-два.
   И будто услышав его мысли, мадам вошла в его кабинет. Он понял сразу, что идет она к нему с чем-то не очень порядочным.
   - Евгений! Я больше не могу работать в атмосфере конфликта! Дизайнеры везде подчиняются указанием главного редактора. У нас же Алена и слышать не хочет никаких замечаний! Я бы хотела заменить ее Марией. На мой взгляд она вполне справится.
   Это предложение поманило Женю надеждой на освобождение от всей этой маяты. "А ведь, пожалуй, и верно, что поспокойнее с Марией-то будет. Никаких сил больше нет, все это терпеть". Додумать до конца, что именно терпеть, и как должно быть хорошо, никак не получалось. Но чудилось, что без Алены полегчает сразу.
   - Не вижу причин Алену увольнять, это, во-первых. Во-вторых, Мария верстает, а как получится у нее придумать решение статьи? Рискованно вот так. Еще бы Вале предложит, куда ни шло. Но она не станет на Аленино место переходить, - он возразил на словах, но интонация позволяла настаивать.
   - Я поручила уже Марии оформить любой материал по ее выбору. Поставим его вместо Алениного и посмотрим, - мадам сразу же воспользовалась шансом.
   - А как мы сможем мотивировать это?
   - Я беру на себя это.
   - Ну, хорошо, почему бы и не поэкспериментировать. Делайте, как решили. Но учтите, я в этом готов играть только самую пассивную роль. И при любом раскладе у нас с Вами будет еще один серьезный разговор.
   Глава 15. Первые осадки: приметы осени.
   Слова о будущем разговоре пролетели у Светланы Евгеньевны мимо ушей. Она знала, победителей не судят. За одной удачей сразу приходит и другая. Главное, Женя был готов отказаться от Алены. Можно было решительно наносить удар! Ей казалось, что она играет наверняка.
   Эту радость она немедленно понесла Марии вниз, в препресс.
   В препрессе царило уныние. Рита ему была виной. Как-то после тех выходных она не смогла сразу подать заявление об уходе. Решила, что сначала стоит посоветоваться с Андреем. И сразу поняла, что все сразу не получится - либо развод, либо смена работы. Андрей отозвался на ее желание уйти очень сочувственно:
   - Да и мне тоже надоело. Но я пока никуда не пойду. Типографий хороших в городе и десятка не наберется, так что придется мне здесь сидеть, пока кто-нибудь не предложит что-нибудь интересное. А ты, может быть, и не в типографию пойдешь. Вот звала же тебя Ирина в турфирму.
   - Я думала, ты найдешь простой резон, чтобы мне остаться - левак.
   - Завязывать пора с этим делом, Рит. Чудом ведь только не попались до сих пор. Будет скандал - потом никто на работу не возьмет.
   - Ну да, пора завязывать... Нет, в турфирму не хочу. Там одни бабы и бабьи склоки. Поискать нужно что-нибудь, - и почему-то стало ей тоскливо от необходимости искать новую работу. А Андрей, наоборот, развеселился, стал ласковым:
   - Знаешь, нам надо побольше по знакомым походить, вдруг кто-нибудь посоветует, куда податься. Давай-ка навестим Ермолаевых! Мы у них лет сто не были! Пора нам с Мишкой распить бутылочку коньяка.
   И поехали в гости, потом как-то невзначай и секс случился. Просто семейное счастье наступило. И вроде уж менять жизнь стало не нужно. Рита затосковала. Ходила из угла в угол по своей келье и ворчала на всех.
   Такое же ужасное настроение было и у Вали. С той бурной ночи она думала только о Паше и все больше и больше понимала, что ничего у них не получится. Муж ее чувствовал неладное и то орал на нее, то ныл и жаловался, но о том, чтобы разойтись ни разу не заикался. Наоборот даже намекнул, что и жить без Вали не будет, наложит на себя руки. За целую неделю удалось побыть вместе с Пашей всего два часа. И то терзал страх, что их хватится кто-нибудь.
   Алена тосковала, потому что Родика давно не было на работе. Маше тем более не с чего было веселиться. Игорек поссорился с женой.
   Короче говоря, когда собрался народ в проявке чаю попить, тоска сгустилась в воздухе как табачный дым.
   - Ну, хоть кто-нибудь из вас будет анекдоты травить? - возмутилась Рита, - Алена, ты что какая мрачная? Случилось что?
   - Да нет. Хочется чего-то нового. Начать дело какое-нибудь или хоть праздник устроить. Сама не знаю, почему я так тоскую.
   - А ты, Валюха, что надулась.
   - Да брось-ка, я надулась, ты на себя лучше посмотри. Тебя-то больше всех и колбасит, я гляжу.
   - Ох, Валь, и не говори. Так колбасит, беда. Да все мы здесь как в тюрьме заперты.
   - Да уж. И ключи у Чирякова.
   Марию эти слова ранили вдруг так, что она встала и пошла к выходу. Она не знала, что хочет сделать. Убежать вон с работы, ударить кого-нибудь, закричать во весь голос... Но на пороге ей встретилась сияющая мадам.
   - Машенька! Как кстати! Нужно срочно пошептаться.
   Она вышли в цех, в маленький зимний садик в углу. Садик был цеховой гордостью. В нем росли большие пальмы и еще разные зеленые кусты, цвели экзотические травы, лежали совершенно японские камни. За пальмами удобно было поболтать о разных секретах, посидеть подышать травяным запахом,
   - Все! Считай, дело сделано. Чиряков не против Алену уволить. Ты делаешь разворот статьи об оптике. Я придираюсь к Алениному варианту. Ты вставляешь свой вариант и сдаешь! И никаких проблем! И все!! Следующий номер весь твой! Валя и мальчики помогут вначале, а потом наймешь себе помощницу!
   - Хорошо. Надеюсь, что это не будет выглядеть как подсиживание, - Маша и сама не поняла, как это у нее вырвалось, но Светлана Евгеньевна даже не удивилась и деловито ответила.
   - Ну, подготовься. Поменьше ссорься. Я скомандую тебе сделать, а ты будешь просто вынуждена.
   Марию отпустило ненадолго.
   И вот настал день сдачи макета. Он бы вообще заслуживал отдельной главы и долгого рассказа, но раз уж мы это раньше упустили, теперь придется рассказать вкратце. Самый яркий образ происходящего в этот день нашла одна из сидевших рядом с Аленой в комнате: "Ты от них как Виннипегский волк отбиваешься, только клочья летят." Родик этого шоу никогда не пропускал и сказал немало ехидного тоже, но Виннипегский волк было самым точным. "От них" означало главного редактора, двух ее помощников, начальницу рекламного отдела тоже с помощницей и иногда журналистов. "Они" приходили в день сдачи, садились в кружок около Алениного монитора и начинался разбор полетов.Почти каждая страница подвергалась критике, кто-нибудь да требовал переделать решение заголовка, сменить цвет, убрать картинку или, наоборот, впихнуть еще парочку. От кого из пришедших можно было ждать нападения никогда не было ясно. Каждый пытался приспособить журнал к требованиям собственного вкуса. Это было неудивительно, даже и задумывалось так, чтобы эмоций получалось много, через край. Чтобы все было демократично, словно тот, кто смотрит сам это все нарисовал. Ну а много эмоций, следовательно, споры были яростные. Алена почти никогда не уступала сразу, поскольку работала над страницей много, поправить что-либо было непросто, отнимало много времени, к тому же нарушало общий замысел номера. Да и замечания нередко были совсем неразумные. "Они" и сами потом нередко признавались, что она правильно отстаивала свое решение, просто его необычность трудно было принять. Впрочем, "они" Алену уважали. Сроки тоже все старались выдерживать, поэтому обычно после долгих и яростных споров, все заканчивалось к полному общему удовольствию.
   Однако, со стороны выглядело все страшновато. И одна из журналисток потом признавалась Алене, что пока свою статью не увидела готовой, была настроена просто на войну до победного конца. Однако же готовая статья ей очень понравилась, и отчаянный бой она стала видеть другими глазами. Но это был обычный вариант.
   В день сдачи того журнала, мадам как всегда придралась к очередному неправильно нарисованному заголовку. Велела категорически поменять цвет. Алена полезла в бутылку, как всегда, пошумели, но на выходе вместо привычного компромисса, Светлана Евгеньевна заявила, что переделает на этот раз Маша, раз Алена не понимает, что означает субординация. Все были немного поражены, но никто не знал, что скзать.
   Журнал вышел с одним из разворотов в Машином оформлении. И что интересно, ведь она и раньше делала самостоятельно странички. Если Алена на них что-то и поправляла, то сущие пустяки, неважные вовсе пустяки. Но это получались красивые странички и вполне жили в журнале. Этот же разворот выглядел как случайность, как ошибка, как что-то уродливое и больное. Словно, пятно от машинного масла на лужайке для пикников.
   Мадам сразу поняла, что заговор провалился. И дело было не в бесталанности Маши. Она сидела в редакции, страдая от головной боли и неудачи. Был уже поздний вечер, но домой ехать не хотелось. Она положила несколько выпусков журнала перед собой, перелистала их.
   Ей казалось, что она совсем не в состоянии узнать собственное детище. Все как-то отличалось от оставшегося в ее памяти. Еще понятно бы тот номер, который она практически скинула на Алену, но остальное?! Все словно неуловимо изменилось, полежав в столе. Вот статья о наркоманах. Она очень гордилась тем, что удалось договориться и поснимать в отделении момент привоза с облавы этого народа. А вот в другом номере о них же. Фотограф пробрался на скандальную вечеринку в их клуб, где одна девица прилюдно разделась... Вот ее интервью со знаменитой певицей ... Вот автограф, который ей дал великий скрипач... Вот из-за этого заголовка она страшно поссорилась с Аленой... А из-за этой статейки с рекламщицей... Статью о статистике разводов пришлось здорово сократить, она получилась суховатой, журналистка обижалась...
   Воспоминания оживали, а журнал так и оставался совсем отдельным от нее. Что-то живое, непокорное, способное даже защищаться и выбирать.
   - Брошу все, уеду к отцу Валентину, - в сердцах сказала она. И тотчас вздохнула, - Нельзя ведь и бросить, деньги нужны...
   Решение так и не нашлось. Она сложила журнал в стол и поехала домой. "Надеюсь, Машенька не очень пала духом из-за неудачи", - мелькнула мысль.
   Но Машенька очень пала духом. Все что ей хотелось в тот момент, это забраться под одеяло с головой, забыться и уснуть. Она и следующие два дня на работу не ходила, позвонила и сказалась больной. Все это время отсыпалась. Поднималась только вечером, когда приходил домой Владик.
   - Ну что? - спрашивал он, - Опять весь день дрыхла?
   - Да.
   - На работу-то собираешься?
   - Не хочется. Не знаю. Придется, наверное.
   - Ну и ну. Слушай, раз уж так тебе хреново, может быть, уволишься?
   Маша помолчала, пробуя на вкус предложение мужа. Отдавало трусостью. Собралась с силами.
   - Нет. Сначала найду что-нибудь себе. Хотя совсем не хочу больше по конторам мотаться. Попробую в инете заказ найти.
   Со следующего дня она с головой ушла в поиск подработки, потом ушла с головой в подработку, потом ушла темными тропами своей судьбы и из конторы и из нашего рассказа тоже.
   Тем более, что вскоре состоялся на девятом этаже такой разговор.
   - Слушай-ка, Евгений, давай разбирайся со своей редакторшей. По городу слухи ходят неприятные, до нас уже докатились. Сам понимаешь, жадничает она, а скажут, что мы. Нам нет резона ссориться с журналистской братией, - строго сказал Миша.
   - Не очень-то мне хочется влезать в эти дрязги. Она сама свой бюджет считает и распределяет. Мы ей обещали, что отчитываться за каждую копейку она не будет, - не очень уверенно возразил Женя. Он тоже испугался проигранного боя. Теперь и мысли быть не могло, чтобы Алену увольнять.
   - Обещали, верно. Но ведь брать деньги на оплату материалов и за них не платить - воровать называется. Нечего церемониться. Поговори всерьез со всеми, послушай, что скажут, да и увольняй. Давай, я тоже послушаю, вдвоем легче решать.
   Женя вздохнул, но делать было нечего. Собрал наверху начальницу рекламного отдела, Алену, Андрея, Валю и журналистов Свету и Сашу, Михаил с ним пришел послушать.
   - Я хочу с вами посоветоваться, - начал он невесело, - За Светланой Евгеньевной замечены мной некоторые ошибки в работе, о которых я ее не раз предупреждал. Хотелось услышать ваше мнение о ней. Насколько она необходима журналу.
   Первой взяла слово рекламщица. Она уже давно возмущалась несерьезным отношением главного редактора к рекламным статьям. Прекрасный был случай высказать все.
   - Она делает вид, что не понимает важности этих статей! Ведь они не только сегодняшний источник денег, они - надежда на то, что журнал сможет существовать. А это может быть, только если мы выйдем на самоокупаемость и прибыль. Я уже знаю, что необходимо помещать в журнале, чтобы вызывать интерес рекламодателей. Я понимаю, что весь журнал мы не должны под голую коммерцию отдавать, но все же и для коммерции должно место быть выделено.
   - Так возможно, Вы и станете главным редактором? Я думаю, никто возражать не станет, предложил Женя.
   - Спасибо за доверие, конечно, но я не смогу быть главным редактором. Составить план необходимых статей смогу, а остальное должны журналисты придумывать. Впрочем, если меня журналисты поддержат, то прекрасно у нас получится журнал и без Светланы Евгеньевны.
   - Да ведь четвертый номер практически без нее и делался уже однажды, - вступила в разговор Алена, - я его сама собирала. Да и потом, мне кажется, у Светы отлично получится быть главным.
   - Собрать материалы и отредактировать я сумею, - включилась Света, - но выступать в качестве главного редактора мне бы не хотелось. Есть определенная журналистская этика - я не гожусь пока на такую должность. Меня будут считать выскочкой - это повредит и мне и журналу. Так что, сделать мы, конечно, все сделаем, но главного редактора все-таки хотелось бы найти грамотного и опытного.
   - Я что-то не слышу слов в защиту Светланы Евгеньевны. - решился-таки Женя повернуть разговор. -Валя, а ты что думаешь?
   - У меня с ней конфликтов не было, - спокойно сказала Валя, - Но ведь я Вам рассказывала об украденной у нашего фотографа пленке. Она пыталась продать ее фирме для буклета. По-моему, если Вы с ней расстанетесь, будет только правильно.
   - Вы как сговорились заранее. Ни слова доброго, как будто и не работал человек, - рассердился Женя.
   - Да брось ты, Женя. Ты уж и сам давно созрел. Не о чем и разговаривать, - вмешался Миша.
   Все немного помолчали. Ситуация давно была всем понятна и обсуждать ее уже было поздно.
   - Значит, решено, - наконец сказал Женя, - Сегодня я ей объявлю об увольнении. А вы готовьте следующий номер сами. За месяц мы постараемся найти нового главного.
   Ему совсем не хотелось с мадам разговаривать. Мало того, что разговор обещал быть тяжелым, Женя еще ее и опасался. Такие люди всегда знают больше, чем хотелось бы. Однако под вечер разговор все равно случился.
   - Женя, но ведь нужно всем платить гонорары, - возмущалась Светлана Евгеньевна.
   - В том-то и беда. Нужно платить. И вовремя. Не позорить нас на весь город. Если Вы понимали, что денег не хватает на оплату журналистов и фотографов, следовало сказать, а не пытаться хитрить.
   - Но я же знаю, что бюджет ограничен.
   - Ограничен, но есть. Я не против, чтобы Вы получили тоже хорошую прибыль, но не за счет обмана. К тому же я Вам давал понять, что так долго продолжаться не будет. Поэтому я надеюсь, что наше решение с Вами больше не работать, не будет для Вас неожиданностью.
   - Можно подумать, что у вас руки чисты! Не слишком ли строго меня судят люди, которые знают, как дела делаются?
   - Не слишком. Мы знаем и как делаются, и как проигрываются. Расстанемся мирно. Вы же и сами понимаете все.
   И вот тут-то и поехала, наконец, мадам в деревню, где родилась ее мать. Попросилась пожить у тетки и поговорила о себе с отцом Валентином. А вот что он ей сказал, и что было с ней дальше, уже совсем другая история.
   Глава 16. Поединок ночью.
   - Все. Уволил. Пока так поработают, а там найдем нового главного. На готовое-то пойдут с удовольствием. Я уж даже и слышал, что есть желающие. Миша, а не начнет она против нас копать?
   - Ба! Пусть копает себе на здоровье. Больше того, что все знают, она не накопает. Да и то вряд ли сумеет использовать. Я думаю, ее карьера пошатнулась и выправится не скоро. Если и вообще выправится, - засмеялся Миша.
   - Все верно. И сам не знаю, что мне так беспокойно в последнее время.
   - Возможно, из-за того, что скоро нужно будет документы, сам знаешь какие, оформлять, - Миша сказал об этом как о решенном, твердо, но словно невзначай. Он понимал, что Женя против этого дела, но непременно решил заставить его послушаться. Дело было не только в деньгах. Мишу беспокоило Женино чистоплюйство, увлеченность журналом, и какая-то совсем уж неясная замкнутость и закрытость.
   - А это вообще кошмар какой-то! Как будто я разума лишился, когда соглашался, - уныло и сердито откликнулся Женя. То, что в этот раз была эмоция, а не прошлое туповатое равнодушие Мишу обрадовал.
   - Брось-ка. Никаких концов не останется. У моего заказчика это последнее дело. Он завязывает и уезжает. У него уже все оформлено. Скоро с ним только в Италии сможете встретиться. Тут главное, не жадничать. Взял раз-другой, и забудь. Он мужик надежный и умный, - стал он успокаивать уверенно.
   - Да пойми, дело не только в страхе, что поймают. Вообще так нельзя. Даже и не знаю, как тебе объяснять. Нехорошо это, - Женя ощущал беспомощность и неспособность объясниться. Он не мог просто сказать "нет", а аргументы звучали неубедительно.
   - Батюшки! - деланно удивился на "нехорошо" Миша. - Ты как девочка дошкольница рассуждаешь! Не мы это придумали, не мы закончим. Деньги есть деньги, задумываться лишнего не велят. Где встретились тебе, там и бери. А то ведь и не встретятся больше, - и Миша задорно засмеялся. Женя тоже заулыбался в ответ. Невозможно было не ответить улыбкой обаятельному другу. Но веселее ему не стало.
   А вечером, когда отступила суета, явились вдруг страх и вина. Полезла в голову разная ерунда, что непременно раскопают это дело. Терзал стыд, что раньше он и подумать не мог о такой грязи, а тут отказать никак не решится. И сам себя уговаривал Женя:
   - А кто не ворует-то? Только тот, у кого возможности нет. Я еще никому конкретно ничего дурного не сделал, а вот мои работнички гонят левак не стыдясь. Пора взяться за них как следует. Одну воришку взял за жабры и с остальными справлюсь.
   Он твердо решил покончить с этим безобразием. Вор должен сидеть в тюрьме. Зло должно быть наказано. Порядка, чистоты, разумности хотелось так, что сердце начинало стучать чаще. Может быть, вычистить вокруг себя, где умеешь и знаешь как, тогда и отказать получится, а иначе с волками жить и выть по-волчьи.
   Для начала он решил усилить надзор. Хватит расслабляться по ночам и выходным. Надо неожиданно проверять и ночную смену, и субботнюю. А еще можно отследить, если кто-нибудь придет в неурочное время работать. Если и будет объяснение приходу в неположенное время, все равно можно поймать. И он распорядился на охране:
   - Вы мне звоните, когда кто-нибудь с первого этажа придет на работу в субботу, - и разговор закончил, потому что знал, не сделать не посмеют. У него должно было все получиться как надо.
   И такая суббота настала. Запел мобильник.
   - Пришел тут ваш ... Родион...
   Уже само имя вызвало у Жени приступ ледяной ярости. Конечно, Родик. Кто же еще!! Он почувствовал азарт. Поймаю его непременно в этот раз. Сверхважным казался случай. Шансом все, наконец, привести в порядок.
   - Обратно пойдет - обыщите и мне позвоните, - спокойно и твердо сказал он.
   - Как же так? Нам обыскивать не полагается, - заволновался охранник.
   - Все в порядке. Вы точно найдете что-нибудь ворованное. Отвечать все равно я буду, - столько металла было в голосе, что разговор этим и закончился.
   С этой минуты он больше ничем не мог заниматься. Помаялся немного. А потом сел в машину и поехал на завод. Приехал вовремя, как раз в тот момент, когда охранник вытащил из-под куртки у Родика пухлую цветную распечатку.
   - Вызывайте милицию, - сухо и спокойно сказал он с порога, - Будем протокол составлять. Воры должны сидеть в тюрьме.
   Охранник набрал номер отделения милиции.
   - Вы что это? - обиженно заныл Родик, - Это же Ваш же приятель Хлынов просил срочно буклет распечатать. Он до Вас дозвониться не мог. Он в понедельник хотел пленки чтобы уже, чтобы быстро напечатать... я в свою же субботу на Вас работаю, а Вы...
   Женя набрал номер Хлынова.
   - Здравствуй. Искал?
   - Я тебе все утро названиваю, не нашел и Родику позвонил. Мне нужен срочно буклет. В Венгрию еду. Уже в четверг утром. Успеешь?
   - Можно успеть.
   - Мне тут его сваляли быстренько, на экране показали, надо на распечатку хоть глянуть.
   - Привезу тебе сегодня., - пообещал Женя и повернулся к Родику. Тот тонко улыбался. Его снова охватила ярость. Он понимал, что Хлынов ему не звонил, что он просто прикрывает наглеца, и понимал, что опасно в этой ситуации связываться с мальчишкой. В этот момент вошел оперативник.
   - Вот, - намеренно вяло взмахнул рукой в сторону Родика Женя. - Поймали с поличным. Протокол составьте, я буду в суд подавать.
   - Я для работы, ну Вы же звонили, Вам же сказали, - перестав усмехаться опять жалобно заныл Родик, - Вы что? Он же знает уже, что я для работы! - он попробовал найти помощь у приехавшего милиционера.
   - Мне все равно, молодой человек, - лениво отозвался оперативник, - мое дело составить протокол, забрать вещественные доказательства, записать Ваши слова, слова охранников. А разбираться суд будет.
   - А Вы можете позволить доставить Вам распечатку позже?- спросил Женя.
   - И это мне все равно, могу и не прикладывать к делу вещественных доказательств.
   Повисло тягостное безнадежное молчание. Шуршала ручка оперативника. Тускло светилась лампочка в проходной, билась в стекло умирающая осенняя муха. Всем было скучно, неловко и хотелось скорее на свежий воздух.
   В Женином сознании вдруг все спуталось. Он почувствовал, что делает ошибку, но остановиться уже не мог. Будто тащила какая-то внешняя сила. Угасла внезапно ненависть к этому бледному, шмыгающему носом созданию, отступил измучивший страх, растаял охотничий азарт, не осталось внезапно ничего. Никаких чувств. Охватила скука, раздражение от жужжащей мухи, отупение и усталость. Хлопьями пепла упали на стол два сгоревших на лампе мотылька. Что-то оседало хлопьями в душе, скисало, умирало...
   - И, конечно, ты больше не работаешь у меня, - сказал он вяло напоследок и вышел в угасший день.
   На улице как-то внезапно стемнело. Моросил мелкий дождик. Фары выхватывали из мороси только крохотный пятачок дороги прямо перед колесами, приходилось ехать осторожно. Вместо гонки вдоль городских огней, которая всегда возвращала ему уверенность и силу, получилась унылая как вата в ушах и выматывающая как застарелая боль дорога.
   - Сергей, выйди, забери распечатку, я подниматься не буду. Нет, чаю не хочу. Ничего не хочу. Устал, домой поеду.
   Наутро новость потрясла препресс. Родика Женя поймал с поличным, уволил и завел уголовное дело.
   - Но каков дурак! Уголовное дело завел, а распечатку, из-за которой сыр-бор, отдал и деньги получил.
   - Да не очень-то и дурак. Знаешь ведь наши суды, могут и засудить.
   - Говорят, за Родика есть кому вступиться. Он еще и увольнение, говорит, оспаривать будет. Он несовершеннолетний, по КЗОТу увольнять нельзя.
   - Все равно, кошмар какой-то. Он параноик просто!
   Алена слушала разговоры, но сама слова произнести не могла.
   Билось в виске инсультно: "Уволили, не увидимся больше". Но все равно работала. Что-то поправляла, ровняла, проверяла. Правда, все же улыбаясь сказала потом:
   - Хватит на сегодня. Уйду-ка пораньше. А уж завтра все доделаю, - и со сползшей набок улыбкой оделась и ушла без болтовни в дверях. И мимо охраны прошла хоть и без улыбки, но и без слез. Они полились уже на темной дорожке. Да не и просто лились слезы - рыдалось вовсю. В темноте и пустоте никак их было не остановить.
   И вдруг навстречу - прохожий. И лица не было видно, и голос был неясный.
   - Что с Вами, девушка? Умер у Вас кто-нибудь?
   - Уволили! Просто так! Я больше его не увижу...
   Не видно было в темноте одежды, неясен был возраст. Прохожий обнял Алену, и доплакивала она, понемногу успокаиваясь, уже в его плечо, покрытое мелкой изморосью.
   Все выплакалось этому человеку, впрочем, человеку ли? Может быть, это был ангел? Или очередная тень, любопытная Куриоза.
   Наконец, она утихла.
   - Спасибо Вам большое! Пойду я. Спасибо.
   - Может, проводить?
   - Да не стоит, спасибо, два шага до трамвая-то.
   - Как хотите. Прощайте тогда.
   - До свидания, - машинально ответила Алена, подумав сразу же, что если и встретится потом с этим человеком, то ни за что его не узнает.
   А почему плачет Валя? Неужели тоже Родика жалеет? Если хотите - можете думать и так. Тем более, что она и сама не знает, почему льются слезы. Как осенний дождь, льются сами собой, тихо, нескончаемо. Не в Валиных привычках плакать, поэтому она сидит в скверике на скамейке. В темноте, в россыпи мелкого дождя. Случайных прохожий и не поймет, что у нее на щеках, дождь или слезы. Она плачет и от счастья тоже. Она узнала, что беременна. И только сейчас она чувствует себя, наконец, освобожденной. Только сейчас она поняла, как страшно ей было бы носить неясное существо, которое может оказаться мессией или Антихристом или чем-то там еще. А вот теперь ей совершенно все равно, ведь это может оказаться и Пашин ребенок. Да и вообще, где-то в темной глубине себя она вернулась к великой женской правде, что матери неважно, чей ребенок. Там внутри жило только ее дитя. И она уже не боялась, она знала, что сможет защищать его от кого угодно так, как защищают детенышей звери, зубами, когтями, всей яростью матери. И еще она знала, что не отдаст его никому, ни на страдания, ни на подвиг, ни мужу, ни миру. Это было только ей принадлежащее, но совершенно свободное существо. И забегая вперед скажу, что родилась поэтому девочка.
   А пока свет фонарей ломался в дождевых струях, играл сам с собой, звенели монотонно капли по крышке мусорного бака, пробивались сквозь дождевую симфонию грубые звуки проезжающих машин. Блики их фар скользили по Вале, не останавливаясь, не фиксируя, не мешая. Плакало небо и плакала Валя, понимая, что роман окончен, праздники и танцы тоже. Завтрашний день будет скучным, будет только работа и забота в нем, но не будет больше страха.
   Впрочем, она решила еще раз устроить веселье. Много поводов всех собрать. "Пожалуй, объявлю мужу, что ребенка жду и скажу, что хочу в последний раз погулять, да и соберу всех у себя. Не откажет. Пообещаю, что пить не буду, и не откажет".
   А вот Рита не плакала. Она злилась. Она вообще редко плакала.
   - Ах, гад какой! Из-за ерунды! Мальчишку так, ребенка!
   - Не назвал бы я его ребенком, Риточка. А вообще-то это для нас точный знак, что рисковать больше нельзя, - гнул свое Андрей.
   - А вот и нет! Тем более, нужно ему показать место! Чтоб каждая собака знала, что у него под носом левак печатают больше основных заказов, а он и сделать ничего не мог!!
   - Ты совсем с ума сошла, честное слово. Да как же "не мог"? Он может и просто так сказать: "Валите все отсюда", а уж тем более, если заметит что-нибудь.
   - Ты трус, Андрей! Просто трус и тряпка! Потому и сидишь в дерьме, что шкурку пушистую бережешь. Давно уж могли бы жить как люди.
   - Ты же сама хотела уходить и заканчивать с этими делами...
   - Уходить и убегать - разные вещи. Короче, я Родика попрошу специально найти кого-нибудь. Он в этой ситуации, я думаю, из-под земли заказ найдет. С удовольствием отомстит и деньги ему сейчас еще как понадобятся.
   - Глупо и по-детски! Зачем нужен конфликт? Скандал? А, ладно! Тебе ведь не объяснить ничего.
   Рита почувствовала выход в этом конфликте. Жить в нескончаемом желании уйти, разорвать отношения, уволиться и в невозможности ничего сделать, она больше не могла. Энергии на разумное действие не было, а злость придавала сил.
   Тем временем Женя узнал чрезвычайно неприятные новости. Оказалось, что у Родика действительно есть какие-то очень влиятельные защитники. Даже и неясно, кто именно, но все тот же полковник позвонил:
   - Евгений, скажи-ка мне, что ты у себя за уголовку затеял?
   - Поймал воришку мелкого за руку. У меня еще и крупные, увы, есть, так хоть, может, угомонятся.
   - За мелкого воришку большие люди заступаются. Так что сразу говорю, брось это дело. Хорошим не кончится.
   - Что за люди?
   - Не могу сказать, не знаю. Но мне с самого верха позвонили предупредить.
   - С какого верха? - совсем растерялся Женя.
   - Выше не бывает, - рассердился полковник, - Не ребенок уже, говорят тебе - не лезь, значит, не лезь. Крупных своих воров лови. Специально спросил, за кого еще могут у тебя заступиться? Раз такое дело, хорошо бы и понимать весь расклад. Сказали, что он один такой уникальный. Так что никого не бойся, а его оставь в покое.
   "Господи! - затосковал Женя, - да что за чертовщина! Пацаненок с окраины нашел каких-то таких защитников, что и назвать их не могут! Мне и без того хоть вешайся, совсем не до него. Зачем я только связался с этим грузом. Надо было в долг брать. Нашел бы у кого. Эх, задним умом все крепки. Вот теперь всю душу страх измотает". Однако ответил бодро и весело:
   - Да, пожалуй, и правда, не стоит пачкаться. Выгнал и выгнал, забыть поскорее. Тем более у нас вообще сейчас все так хорошо! Вы знаете, что Миша придумал? Заказал спектакль актерам одного театра об истории завода. Через месяц-полтора будет уже готов! Устроим шикарный праздник для трудящихся людей! Уже сейчас могу Вас пригласить. Придете?
   - Спасибо! На праздник-то грех не прийти. Приду непременно. Рад за тебя, что ты легко так принял.
   - Уже и забыл, уверяю Вас.
   - Тогда до встречи.
  
   Глава 17. Поединок с ночью.
   Валенька, конечно, сумела уговорить мужа и пригласила всех к себе. Пришли Рита с Лешей, Паша, два Игорька, Алена, Татьяна и Слава. Как всегда, немного опоздал Родик. А вот Андрей не пошел, сказал, что не любит таких гулянок. Тем более, что и Мария не пошла. Накупили всякой ерунды, колбасы да сыра, что-то даже и сварили. Все чувствовали эту вечеринку вызовом известно кому. Рита так прямо сказала еще в машине:
   - Представляю, как Чиряков будет беситься!
   - Так ему и надо. Пусть и не надеется нас запугать. Слишком много о себе понимает, - подхватил Игорек.
   - Да уж. Подумаешь, беда - уволит. Жалеть особенно и нечего в этой дыре, только вот люди и хороши, - вторила Алена.
   - Ну, положим, люди никуда не денутся. Проблема ли взять да и собраться на нейтральной, не типографской территории. Да если и не собираться, все равно, люди никуда не денутся, - мудро заметил Паша.
   - Не денутся, - эхом повторила Рита, а потом встряхнулась и возмутилась, - Как бы не так, Пашенька. И есть, кажется, на свете человек, а не достать никак, хоть вон из шкуры вылези. Нет уж! Пока молоды, пока вместе, надо торопиться жить!
   И сразу разговор свернул на приятные темы, какие купить напитки и закуски, какие салаты приготовить.
   На маленькой Валиной кухне стало тесно и весело. Девушки резали овощи, фрукты, колбасу и сыр, Паше доверили чистить селедку, а мальчики открыли пиво и пытались все время стащить что-нибудь с разделочных досок. Смех и шутки не умолкали.
   Скоро сели за стол, подняли тост за хозяйку дома, потом за пили за любовь. Отодвинули стол и начали танцы. На кухне курили и что-то еще доваривали или дожаривали. Вовсю гремела музыка и смех. Все были в меру пьяны, не столько от выпитого, а от веселья и общего тепла.
   Рита села в уголок в кресло. Сразу же к ней подсел Родик. А через минуту и Алена подошла.
   - Классные на тебе бусы! Можно посмотреть, - Родик хотел чуть тронуть нитку сердолика, но то ли от смущения, то ли от вина, голова его закружилась, и он неловко их дернул. Рассыпались красные капельки со звоном по полу.
   Алена ничуть не расстроилась, быстро собрала, что увидела, взяла собранное Родиком, ссыпала все в карман. Такой пустяк мог ли испортить ей чудесный вечер?! Но Родик притих, повесил нос. Нужно было его срочно подбодрить. И Алена неожиданно для себя начала читать "Шестое чувство" Гумилева. Убавили музыку. Гордые стихи о высоком и мятежном человеческом духе в полную силу зазвучали в полумраке, раздвигая стены тесной квартирки, поднимаясь над сумрачным городом, ища отклика где-то невыносимо высоко.
   И все внезапно почувствовали себя "под скальпелем природы и искусства". Так больно и резко заныли сердца. Но после пары секунд тишины и пары комплиментов читавшей веселье снова набрало силу.
   Но мы должны ненадолго уйти с вечеринки, потому что наш главный герой был в этот момент уже дома. Надо сказать, вызов цели достиг. О готовящемся празднике, само собой, Женя узнал. И само собой, разозлился: "Смотри-ка, хорохорятся! Ничего, надолго их не хватит. А мы еще и Сергеевых поймаем. Посмотрим, кто их защитит!" Однако ловить Сергеевых нельзя было прямо сейчас, поэтому Женя поехал домой и просто лег спать раньше обычного. И в ту секунду, как на веселой вечеринке прозвучали слова "кричит наш дух", он оказался вновь в знакомой уже ему странной комнате. Но в этот раз он стоял у двери и, услышав крик, открыл ее и вышел в ночной сад.
   Сад был старым. В глубине росли огромные деревья, и от этого он казался древним лесом. Неясно было, что это за деревья. Поблизости от дома видны были только приземистые яблони. Дорожки окаймляли цветущие низенькие кустики. Неподалеку блестел прудик под альпийской горкой. На нем смутно белели кувшинки. Под полной луной сверкали влажные от росы листья и трава. От всех клумб пахло сильно гиацинтами и душистым табаком. Мохнатые бабочки задевали Женины щеки. Перед Женей тропинка шла к небольшой лужайке среди розовых кустов. По краям лужайки стояли три скамейки под зонтиками. Он уже забыл, почему вышел в сад. Бездумно прошел к скамейке и сел.
   Тотчас перед ним в самом центре лужайки появились восемь разноцветных мерцающих эльфов. Они порхали, собравшись в кружок, водили хоровод, пели на своем языке какие-то песенки. Жене мучительно захотелось тоже встать в их круг. Он вспомнил какие-то давние сказки, которые предупреждали, что это опасно, но совладать с собой не мог.
   Однако встать в круг прозрачных существ оказалось совсем непросто. Стоило ему только приблизиться к ним, как они, не нарушая круга, упорхнули. Он протягивал руки то быстро, то осторожно, но так и не смог коснуться ни одного из них. Увлекшись охотой, он незаметно забрел далеко вглубь сада. Точнее, назвать это садом было уже нельзя. Это была настоящая дремучая чаща.
   И эльфы вдруг окружили его кольцом на поляне среди сомкнувшихся замшелых стволов. Тяжелые кроны нависали над поляной так плотно, что если бы и день наступил - светлее бы не стало. Весь свет лился только от эльфов. В центре полянки трава была то ли выжжена, то ли вытоптана кольцом. Внутри кольца он и стоял.
   - На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, выбирай, кто ты будешь такой! - запели эльфы тоненькими голосами.
   Один из эльфов приподнялся чуть выше остальных, проделал несколько забавных движений и прозвенел:
   - Я маленькая девочка и зовусь я Верочка! Выбери меня!
   За ним вспорхнул тот, что танцевал справа от него:
   - Я умнее всех на свете, это знают даже дети!
   Дальше вспархивали и остальные по кругу.
   - Не остынет твоя кровь, ведь меня зовут Любовь.
   - Смех, веселье, радость - вот мои подарки!
   - Я Надеждою зовусь, выберешь, я пригожусь!
   Вдруг очередной плясун проговорил более низким голоском:
   - Хватит думать! Выбирай меня! Со мной не пропадешь! Я могу все! Меня никакие препятствия не остановят! Я - сила!
   И круг захихикал, зазвенел:
   - Не ошибись, не ошибись, не перепутай!
   Какой-то частью сознания Женя понимал, что все это ему снится, мало того снится ужасная чушь! Какие-то вертлявые стрекозы, дурацкие стишки! Но во сне безумно важно было не попасться на удочку хитрых тварей, угадать их замысел и распутать шифры. Он поворачивался вслед за подпрыгивающими эльфами и, хотя не считал их, вдруг понял, что два эльфа себя не назвали.
   - Эй! Как же я выберу, если есть еще двое?
   - Нет, нет, нет! У них нету для тебя имени! Станцуй сначала с нами! Выбери и станцуй все, а потом узнаешь о них.
   - А я хочу сейчас! - разозлился Женя. - Вот этого!
   Он быстро схватил одного из неназванных эльфов. Эльф вдруг оказался Родиком.
   - Ха-ха-ха! Разве мама тебе не говорила, что старших нужно слушаться? Учат вас, дураков, учат, а вы опять за свое. Ну пеняй на себя. - и он вдруг втянулся холодной струйкой в Женины ладони, проскользнул через руки и выскочил из-под затылка. Руки и плечи у Жени сразу заныли.
   - Ха-ха-ха! А чтобы тебе было послушаться?
   Женя обернулся и увидел порхающего эльфа-Родика с чьими-то оборванными крыльями в руках. Белые перья были испачканы кровью, пух порхал над полянкой. Остальные эльфы перепугано рассеялись в лесу.
   - Что это у тебя, - испуганно спросил Женя, уже догадавшись об ответе. Спросил и невольно заглянул себе за спину. За плечами торчали клочки перьев.
   - Ха-ха-ха! Отлетался, голубь! И куда теперь этот мусор - ума не приложу! Разве ноги вытирать? - Родик резко разорвал крылья пополам и прилепил к ногам. - Вот теперь не только порхать, теперь и по земле смогу ковылять.
   Он шутовски закривлялся, спустившись на землю, и вдруг воскликнул высоким тоскливым голосом, почти взвизгнул:
   - Хватит! - и взмыл вверх, на ходу превращаясь в хищную птицу. Высоко над землей сокол развернулся и помчался прямо на Женю. Яростный соколиный глаз блеснул, а клюв ударил, но Женя в последнюю секунду успел закрыться рукой и спасти глаза. Сокола это не остановило. Он бил крыльями по лицу и, раздирая руку клювом и когтями, старался достать до глаз.
   Внезапно молнией из леса вылетел волк, прыгнул на сокола, но только вырвал пару перьев из соколиного хвоста, а почти невредимая хищная птица умчалась в ночь.
   Волк коротко рыкнул, отплевался от перьев, и сел рядом с Женей, глядя на него почти человеческими, строгими и умными глазами.
   Женя почувствовал себя неловко, а потом снова вспомнил сказки и решил поблагодарить зверя:
   - Хм, большое спасибо, я готов ...
   - Не о чем. Мне тут тролли не нужны! - заговорил сварливо волк Алениным голосом. - Аккуратнее надо быть, поменьше лезть в разное дерьмо. Почаще головой думать. А сейчас вон пошел, урод.
   И от этих слов Женя проснулся. Был самый глухой и мутный час ночи. Час быка. Сердце у Жени колотилось, ныли руки и плечи, на правой руке видны были глубокие царапины. Он пошел на кухню, выпил воды, а потом поставил чайник и сел у окна. Нужно было срочно и всерьез что-то решать.
   Первое, что он решил твердо, что больше деньги отмывать через типографию он не будет. Второе, что бросит журнал читать и смотреть картинки, третье, что не будет Сергеевых ловить. Не самый это большой убыток, пусть делают что хотят. И последнее, возьмет отпуск и поедет на неделю куда-нибудь в санаторий. Конечно, не сезон, но он знал один хороший в Ялте, для легочников. Все равно можно привести себя в порядок. "Боже ж ты мой, - билось у Жени в висках, - что мне дались эти фантазии пустые, сказки, картинки? С детства сказками не увлекался, и вот на тебе! Да еще и художница приснилась. А этот ... ястреб... Ох, и сам не пойму, за что я его ненавижу, но точно нужно его выгонять. Да если бы ястреб, а то ведь чижик, есть-то нельзя. Это просто общее воровское настроение внизу. И эти рисунки. Блин! И снится вон что. Пожалуй, Миша прав, надо почаще расслабляться, да покруче, девчонку завести. А в препресс ни ногой, до журнала не дотронусь больше. Задушу, вытравлю эту заразу из организма!" Постепенно он успокоился, попил чаю, и уснул уже без всяких снов.
   А мы вернемся к Валентине в дом. К веселью и празднику, который совсем разошелся. Танцы становились все безумнее, а смех громче. На кухне взялись варить глинтвейн из вина, сахара и пряностей. Над душистыми парами склонился Паша. Алена подбежала к нему:
   - Дай-ка я тоже подышу амброзией.
   А Паша подхватил ее и поднял на руки:
   - Смотри, стрекоза, крылья обожжешь.
   Тотчас Родик отнял ее у Паши и унес в комнату. Ах как чудесно было ей на неожиданно сильных, мужских руках этого неясного существа! Вот уж казалось все кончено, и вдруг такое! Тут в комнате сначала повздорили, а потом и вовсе подрались два Игорька. Пришлось их разнимать. Пока Родик уговаривал одного из них, второй спросил Алену:
   - А вот ты можешь меня поцеловать?
   Она засмеялась:
   - Вот нет беды, поцеловать тебя,- и она легко поцеловала его, не задумываясь и не вкладывая в свой поцелуй ничего. Понял ли это Игорек или нет, кто знает. Паша с Валей сидели в уголке. Валя прощалась, а Паша и не догадывался. Рита наконец взяла с Родика обещание найти немедленно заказчика, потому что ей надоело жить в тягостном страхе. И тут пришел домой Валин муж. Все быстро собрались и вышли на улицу. На улице смех и шутки ничуть не угасли. Ловили машины, разбирались, кто с кем поедет. Леха спросил, дурачась, Алену:
   - Вон как ты Игорька поцеловала! И меня поцелуй!
   - Отстань, Леха, это все глупости. Что мне в вас. Лучше я его поцелую, наконец.
   И Алена с какой-то отчаянной решимостью поймала за рукав Родика, притянула к себе и прижалась губами. Целовала, пила его холодные губы как родниковую воду в жаркий день. Словно в последний раз в жизни. Ей было все равно - что думают вокруг. Если бы могло быть продолжение... Но вот машина уже, ее улица, дом, подъезд и еще, оказывается, не поздно, и дети не спят. Было, не было? Сон, видение? Но несомненный конец истории. Продолжение должно быть, но быть его не может. Все.
   - Эй, эй! Стоп! Что это за конец!? С какой такой стати? Почему? Да нет, так нельзя! Это уж вовсе никуда не годится. Ничего ж не понятно! - так и слышу я, как завопил рассерженный читатель.
   Ах, да. Читателю, пожалуй, недостаточно сухого факта: "никогда больше не встретились". Да это ведь и правильно. В романах-то, конечно, можно обозначить что-то так эффектно, а в жизни ведь, наверное, встретились. Пусть мельком в троллейбусе, но все же. Да и суть не в этом, а вот писала ли письма, опять же звонки, расспросы знакомых. Что чувствовала еще важно.
   Правда, все правда. Я кокетничаю. Действительно, важно, что чувствовала. Придется нам немного вернуться в июль. В те дни, когда особенно ее терзала нелепость этого увлечения.
   У Алены была в жизни некая закономерность. Стоило ей только обдумать какой-нибудь важный вопрос бытия или приобрести какой-нибудь важный опыт, как тотчас же попадалась ей книжка, в которой об этом рассказывалось подробно, связно и эстетично. Она так привыкла к этому, что иногда, оказавшись в тупике, листала все, что попадалось под руку, ища помощи там же, в книгах, зачитанных до дыр, новых, забытых на дальних полках, взятых наугад в магазине. Шутки ради она с подругами на книгах гадала, читая названную заранее строку на случайной странице. Так точны всегда были характеристики ситуаций, столько сохранилось в памяти строчек-подсказок, смешных, суровых, язвящих, что непросто было отказаться от невинного развлечения.
   Тогда ей было не до шуток, и гадать она не собиралась, однако, ее мысли и чувства намертво остановила фраза: "невроз у таких женщин проявляется в том, что они выбирают для своих чувств совершенно неподходящий объект". "Это обо мне! Вот уж Родик точно неподходящий объект! Да ведь я и не верю сама себе! Разве у меня две души, чтобы любить сразу двоих?! Так какое же из чувств: к этому странному, театральному, магическому мальчику или к мужу, настоящее? Прежде, когда я увлекалась кем-нибудь, я знала этому название "влюбленность". Влюбиться можно в женщину, в ребенка, в цветок, в дерево. С тем вязом на набережной, который я рисовала столько раз, с которым здоровалась и разговаривала, разве не было у меня романа!? Но чувство к этому созданию намного сильнее любой влюбленности. Оно совершенно катастрофическое, разрушительное. Я, кажется, схожу с ума, потеряла себя совсем. И знаю точно, что нельзя просто отказаться, отбросить это чувство, иначе отбросишь вместе с ним часть своей души. Но и любовью не назовешь, ведь нет ни понимания, как с мужем, ни светлого покоя и уверенности, что все так, как надо. Ах, читать, читать, стараться понять!!"
   И она штудировала непростую книжку, советовалась о ней, пока не поняла: то, что с ней происходит - важный и нужный процесс. Многие люди в ее возрасте оказываются перед необходимостью расширить границы своего внутреннего мира, разбить уютную защитную скорлупу прежних норм и представлений. И как нельзя лучше подходит для этого вот такое существо, в книге его называли "Анимусом". При этом дни и события шли своим чередом, уже нами, в-основном, описанные. И еще многое приходилось обдумывать, понимать, проживать, но все же с той минуты как будто зажегся в темноте свет, пока неяркий, слабый, но все встало на свои места, стало очерченным точно, пропали чудеса и чудовища.
   А что же знакомое каждому чувство нехватки, похожее на голод и жажду? Что же наваждение отражения этого лица во многих встречающихся лицах? Когда то нос точь-в-точь, то волосы так же легли, то губы улыбнулись так же? Это все как температура после кризиса в тяжелой болезни, спускается постепенно, и еще слабость пока, и кашель есть, но уже ясно - кризис миновал; враги отступили от столицы и, неся потери, двигаются к границе; солнце все ярче; дни все дольше; и живот не болит.
   Быть может, кто-то скажет мне, что Аленины проблемы решались просто, достаточно было трахнуться с этим мальчиком пару раз, и все. А вот и не факт.
   Это только двадцатый век подарил нам странную уверенность во всемогуществе полового акта. Будто душу можно потрогать руками, губами или гениталиями. Будто можно заглянуть в сердце человека, разрезав ему грудь. Даже глаза и те зеркало скорее той души, которая заглядывает в них, ищет отклика, ответа на свои же загадки.
   Хотя в выражении глаз, в уголках губ, в изгибе бровей, трепете ресниц, стуке сердца, в толчках крови в височной жилке есть отсвет нашего внутреннего космоса, тех Вселенных, которые как-то умещаются внутри человека, как в ветхой хижине колдуньи умещается дворец. Но это лишь слабый отсвет, только тонкий намек для похожей души, возможность резонанса для одинаковой боли.
   Как поймать эти отсветы, движения, тени и стуки? Так же непросто, как увидеть в лесу певчую птичку. Кажется, весь лес звенит от голосов, а на картинке они такие пронзительно-яркие, эти щеглы и малиновки, но вот перед глазами только узор из черных веток и зеленых листьев и ничего малинового не видно. Взлетел над тьмой заводи изумрудно-голубой зимородок, вспыхнул лазером, а сев на веточку стал совсем неразличим. Вспорхнула бабочка, порадовала чудесными красками, да и метнулась между глазом и солнцем, исчезла в бликах и сиянии. Так и душа выглянет нечаянным словом, улыбкой, морщинкой у глаз, завитком волос, вздохом, слезой и опять спрячется в слова, которые не произносятся никогда, даже про себя, в чувства, которые не понять, в несказанное, несбывшееся, завтрашнее.
   Ну и что же делать нам, бедным, если только и имеет значение в человеческих отношениях эти игры капризной плясуньи? Наше живое сердце замрет и забьется в ответ на чужие замирания, а нынче все о химии и о физиологии врут и сами верят.
   И Алена, верная этому пониманию, ловила отсветы и блики, страдала и желала, отдавалась своим порывам, убегала, рисовала, писала Анимусу письма, писала себе дневники, радовалась мужу, спасению своему. Она бы и на секс с этим мальчиком согласилась, ей казалось, что это бы все расставило по местам, но как-то все не случалось. Вот всего лишь поцелуй, и то стал какой-то важной точкой.
   Нет лучше времени для мыслей, чем одинокая прогулка. А уж если под ногами шуршат кленовые аллеи, так тем более. Большинство своих пониманий Алена выхаживала. По овражным тропинкам, по старым деревянным улицам, по набережной над бескрайним зеленым лесным морем за рекой, по песку с речным мусором: плавником, ракушками, водорослями, по парковым аллеям. На следующее утро после бурной вечеринки она из золотого и розового осеннего парка поднималась по лестнице к набережной. Лестница была крутая и длинная, поэтому на площадках стояли у нее скамеечки. На одну из скамеечек Алена и присела. Перед ней над кронами деревьев виднелся древний монастырь. Он стоял довольно далеко от набережной, и от расстояния вид приобретал особенно волшебный. Просто иллюстрация к сказке - зеленый склон, над ним крепостные стены и башни красного, потемневшего от времени до черноты кирпича, белые кельи, собор с зелеными главками, высокая гордая колокольня за стенами, надвратная аккуратная часовенка, ангелы с трубами над крышами. Так ясно представилась кавалькада рыцарей, выезжающих их ворот монастыря, будто они и на самом деле были. И вились бы красные с золотом флаги на длинных древках. И танцевали бы кони тонкими ногами. И трубач играл бы звонко, тревожно. Или колокола бы пели.
   Картина заворожила, отключила внутренний монолог, увела душу в давние времена и далекие края. А когда мысли вернулись, то с ними пришло и ясное понимание, что роман прожит, что та молодость, которую она так боялась утратить, осталась с ней в остром ощущении мира. Что инет, чьим королем и хозяином казался ей "падонок" Родик, тоже останется с нею. Что музыка будет уходить и приходить к ней так же, как и всегда. Разная. Из разных мест и от разных людей. Что самый беспокойный дух, которым, казалось, Родик был, живет внутри ее души, в мире с ней и согласии. Что жизнь только начинается, пусть и иная.
   Глава 18. Мир - театр, а люди-то живые.
   Через два дня после вечеринки, в понедельник Женя сидел напротив упомянутого нами однажды седого мужчины в том же скромном и солидном кабинете, где очень многое, важное без преувеличения для всего города, решалось. Мужчина улыбался спокойно и приветливо, пока напуганный немного Женя усаживался, а потом максимально мягко заговорил:
   - Евгений, мне бы хотелось сразу обозначить свою позицию - никаких приказов я не отдаю. Все, что мне бы хотелось, это пояснить Вам немного то, что происходит. И если Вы решите сделать выводы, то мы согласимся с ними, какие они бы ни были.
   - Я всегда уважал власть и готов подчиниться решению вышестоящих, - спокойно, но внутренне сжавшись, ответил Евгений.
   - Да, конечно, Вас уважают и видят, как Вы грамотно себя ведете. Но в том-то и дело, что сейчас не идет речь о готовых решениях. Решение примете Вы сами. Другое дело, что Вы, возможно, не все знаете и видите. Не спешите соглашаться, но выслушайте внимательно.
   - Я готов слушать. И готов обдумать то, что Вы хотите мне сказать.
   - Я надеюсь, Вы не будете искать в моих словах моих намерений и желаний. Если они и есть, то это неважно. Важно Ваше мнение и Ваше решение. И чем правильнее, аккуратнее будет решение, тем будет лучше для всех. Без преувеличений, для всех вообще, для всего общества в целом.
   - Без преувеличения!? Вы полагаете, я могу значить что-то для всего общества в целом? - оторопел Женя.
   - Да, сейчас да. И очень не хочется Вам подсказывать конкретные действия. Может быть, немного теоретических рассуждений, не больше.
   - Честно сказать, я встревожен. Возможно, я недостаточно знаю, но мне казалось, что я не делаю ничего, что могло бы быть так важно, - на самом деле Женя даже успокоился.
   - Вот об этом и речь. Речь о том, что журнал - средство не только массовой информации, но и массовой манипуляции. Когда Вы говорите убедительно, Вы уже словом меняете жизнь, если же Ваше слово напечатано, оно становится еще более весомым. Если слово сопровождает образный ряд, это уже орудие большой силы. Вы должны очень отчетливо представлять себе, что именно Вы хотите сделать и куда направить те массы, которые встанут по вашему слову.
   - Но ведь в журнале не было призывов к насилию или критики властей!
   - Как было бы просто, когда бы они были, - улыбнулся серьезный мужчина, - нам просто с такими случаями. За ними обычно прочитывается тщеславие, жадность, властолюбие. С такими людьми можно легко договориться. Но как договориться с теми, кто хочет только хорошего, но прямо сейчас и для всех без разбору?
   - То есть это мы? - опять растерялся Женя. Он впервые не мог понять похвалили его или осудили.
   - Да, это о вас.
   - А что в этом дурного, хотеть хорошего для всех?
   - В целом - ничего. Но миру нужно время, чтобы поменяться, и он не может меняться сразу везде. Сначала что-то одно, потом другое. Ваша чудесная сказка, которую вы создаете в журнале, не может осуществиться назавтра. А люди верят и хотят.
   - Но разве дурно мечтать?
   - Вместо жизни - дурно. Вот, например, как мечтал прежде крестьянин? Хочу быть хозяином на своей земле. Ему мечты поправили, подсказали добрые люди: мол, надо землю между всеми поровну поделить, а он добавил, но чтобы у меня было два батрака, а из городу привозили керосин.
   Или недавно крестьяне замечтали - поеду в город, там жизнь проще, веселее. Тоже ведь кто-то подсказал, придумал. Но ведь город-то надо построить сначала. Вот и приехали мечтатели строительными рабочими. Как, по-вашему, кому веселее живется крестьянину или рабочему на стройке? А теперь мечтают, чтобы город был такой же тихий и чистый как деревня. Вот статья у Вас об экологии мечтательная такая. Хотя Вам ли не знать, сколько проблем с очисткой на производстве.
   - И что же мне делать?
   - Я предупреждал, что не предложу решений. Теперь, надеюсь, Вы и сами понимаете, почему. Я тоже не знаю, что делать. Никто кроме Вас не может знать, что делать. Относитесь серьезнее к своим мечтам, продумывайте результаты. Но Вы должны знать, что в городе неспокойно, и, во-многом, это результат вашей пропаганды.
   - Быть может, стоит найти главного редактора, который направит журнал в нужном направлении? Может быть, Вы могли бы посоветовать человека?
   - Нет, не думаю. У Вас есть уже лицо, тон, Вы сложились как издание, притягиваете определенные вполне силы. Ваш журнал слишком творческое создание, чтобы удалось им поруководить. Кроме Вас самого, конечно.
   И вот тут Женя задумался, а кто вообще-то руководит журналом? Ну, уж не мадам, точно. Сколько на нее жаловались, что она вообще не вникает в процесс, все пустила на самотек. Уволил-то он ее, во-многом, из-за этого. Рекламщица? Она сама исключительно желаниями рекламодателей направляется. Алена? Она, конечно, вложила сил немеряно, но не направляла, опять же, только обслуживала. Сам он только читал, ни разу, как и обещал мадам в самом начале, ни одного замечания не сделал. Как-то все дали свободу детищу, и оно будто само собой и выросло. Как же это случилось-то?? Как? И что теперь делать с ним? Но одно было кристально ясно: дальше продолжаться так не может. Даже если бы он потерпел все эти сны и крышесъезды, так в этих скромных кабинетах не те люди, чтобы, сказав один раз, стали повторять.
   Однако легко сказать - так продолжаться не может, а как может? Как выполнить то, что хотели от него серьезные люди? Да еще если снова охватили скука и нежелание вникать в происходящее. После странного того тяжелого сна все покрылось пепельно-серой пленкой, отпуск никак не получался, главный редактор никак не находился. Приходили какие-то ископаемые монстры. Дни тянулись.
   Когда пишутся истории, все пустые дни ожидания описываются в них просто - "прошел месяц". Неужели за целый месяц ничего не происходило? Что-то ведь бывает и в пустые дни. Наш разум не понимает пустоты. Он заполняет промежутки жизни, чем придется. Словесным мусором, калейдоскопом суеты.... А ведь все мы ставили мудрый опыт в начальных классах школы. Нужно было намочить горошинки, а потом посадить их в землю и ждать. Пустая черная поверхность радовала однажды зеленой точкой, но только терпеливых. Тех, кто способен был вынести страх пустоты. Черной пустоты, в которой зреет семя, которая кормит и вынашивает все в этом мире.
   Так стоит ли мне сыпать мусор на страницы? Имеют ли на листе бумаге значение те дни, которые тратились на созревание? Предположим, что нет. Тогда поймите меня и не пеняйте, что у событий сбит ритм, потеряны драгоценные паузы. Это всего лишь рассказ о том, что было. Конечно же, оно было совсем не так. И не так, как мог бы рассказать кто-нибудь другой, и не так как на самом деле, потому что самого дела никогда не бывает. Но я и не собиралась рассказывать как, я собиралась рассказывать что было, и надеялась, что вы потом объясните мне, почему. Сама-то я и не знаю.
   Можно только догадаться, что в пустоте семенем зрело желание, чтобы все поскорее кончилось. Чье? Женино, Ритино, Андреево. У Вали, Алены и Маши что-то уже кончилось. Точнее сомкнулись как всегда начало и конец, и по закону жизни новое немного поднялось над старым. Что-то приросло, добавилось, усложнилось. У кого-то повыше получилась ступенька, у кого-то пониже, но всяко прогресс случился. Небольшой скачок, переход количества в качество. Пока не радикальный, предварительный. Ведь по тому же закону жизни, только смерть подводит все итоги и забирает всю не потраченную энергию, всю память, все чувства и мысли. А в течении жизни иногда и не заметишь ступеньку, изменение взгляда, порожек. К порогу подошел и Женя. Как это было?
   Обнаружил неожиданно у печатной машины три забытые Лехой пластины с левым заказом. Трудно было сделать вид, что ничего не случилось. Он вызвал к себе Пашу, Андрея и Леху. Паша сказал, что ничего не знал, Андрей сделал виноватый вид и молчал, Леха тоже молчал, но усмехался. Жене ничего не оставалось, как предложить им уйти из типографии.
   Ясно стало, что и Рита должна поискать другое место. Просто Женя не стал с ней разговаривать. Как ни странно, у нее все вдруг закрутилось. Леху знали как хорошего печатника во многих местах и сразу же позвали на работу. Она там о себе тоже поговорила, и ее взяли сразу. Так что Андрей еще сдавал дела, а она уж открывала дверь на новой работе. Над этой дверью усмехался большой черный кот. Он был образом той типографии и знаком Рите, что страсть и боль ее не отпустят.
   И у Паши вдруг все само сложилось. Ему дали взаймы на организацию своего дела, и одновременно подвернулось хоть и списанное, но вполне рабочее оборудование для печати. Оказалось, что сыновья достаточно выросли, чтобы ему помогать, да и жена включилась. Стал Паша совсем семейным человеком. Тем более, что Валя вся ушла в беременность и всякие встречи прекратила.
   Получился из него классический мастеровой, которых так любил и так много видел безумный наш город. Рабочие люди да немного купцы, да речники, да портовые бесшабашные грузчики-амбалы были его основой всегда. Много веков. Мозолистые умные руки, крепкие спины, ясный взгляд, как будто загорелое лицо смотрит за реку, на дикие леса, на нетронутую, ждущую чловеческой заботы землю.
   Жене пришлось все-таки отмыть деньги еще раз, клиент не обманул - исчез после этого, как в воду канул, и все концы туда же опустил, но денег все равно не хватало, да и сил тоже. Повсюду царило какое-то серое уныние. Уходили люди яркие, а приходили серые как мыши, скучные. Даже Алена не вешала больше картинок, хотя Женя и так не стал бы смотреть, решил твердо. Последней каплей был звонок от знакомого полковника.
   - Знаешь, Евгений. Начинай как следует проверять, что у тебя там пишут. Ты как на вулкане сидишь. В некотором ведомстве к тебе претензии как снежный ком растут. Говорить ведь не будут, а возьмутся - будет поздно. Мне уж очень темно намекнули, что даже и в Москве интересуются тобой. То есть, интересуется да и все. Ничего определенного, но я все же решил предостеречь.
   - Закрывать пора эту лавочку, - вырвалось у замученного Жени. И хотя он понимал, что полковник знает даже меньше него, вырвавшиеся слова сразу стали решением. Твердым и освобождающим. Он решил дождаться готовящегося номера и прекратить игру. Миша и Саша сначала удивились, стали уговаривать, что главный редактор найдется непременно, просто общее затишье и упадок сейчас, у всех так, надо выждать. Но потом Миша признался, что видел, что с Женей не все в порядке, а значит, нечего и тянуть. Тем более, что готовился праздник для завода, и это было интересным, немного грело и позволяло переключиться.
   Так вот и случилось, что журнал закрыли. Алене Женя предложил остаться на той же зарплате просто дизайнером. Алена отпросилась в отпуск на две недели, подумать. Как раз на эти две недели и пришелся заводской праздник.
   Заводской юбилей решили отметить в театре. Все равно была нужна сцена для торжественной части, так уж заодно и заказали спектакль из истории завода. А в фойе предполагался фуршет и танцы. Алену тоже пригласили, и она решила пойти. Она и сама не знала, зачем бы ей это. Какой-то глупый спектакль, фуршетов она не понимала и не любила, но вот пошла.
   Театр был другой. Не тот с набережной, старинный и маленький. Наоборот, новый и большой. Ничего подобного тому скандальному театрику. Зимний сад в вестибюле, сплошные керамические панно, бронзовая композиция на входе. Все в стиле застоя - помпезно, роскошно, вальяжно. Хоть плюша и в этом случае не избежали, но он был синий, синтетический, а значит, прочный и без всякой пыли. Когда театр только построили, то в городе сразу стали его всячески ругать. И звук там, якобы, был плохой, и душно, и неудобно до купленного места добираться. На самом деле ругали его потому, что он не вязался с основным городским правилом - не высовываться. Был слишком ярок, необычен, наряден. Зато для наших героев, которые высовывались да еще как, он уже этим подходил для задуманного праздника.
   В списках охраны Алену быстро нашли. Она прошла в наполненное людьми фойе, и сразу же почувствовала себя отчужденно. Знакомые по заводу люди как-то отдалились. У них был праздник, на котором она была только гостьей. Впрочем, это как нельзя лучше соответствовало ее настроению. Ей ужасно хотелось уйти из типографии. Женя как всегда семенил вдоль всех гостей, стараясь проверить - не упущено ли чего-нибудь важного. Алена кивнула ему издалека. Он, кажется, ей ответил тем же. К счастью, собирались гости недолго. Вскоре все прошли в зал, и начался праздник.
   Сначала были речи и награды, что Алене было очень интересно, потому что заводские дела она неплохо знала. Приятно было видеть умную пожилую женщину, технолога, которую всячески хвалили на сцене. Алена с ней немало общалась и очень уважала. Согласна она была и с теми удачами, которыми хвастались заводские ведущие. Но интересная часть быстро закончилась. И начался спектакль. На сцене играла музыка, танцующие пары изображали придворный бал, на котором, якобы, и было принято решение об учреждении фармацевтических мастерских. Все это было наивно и скучновато. Она стала невольно осматриваться. В темноте, конечно, зрителей было не разглядеть. Однако она вдруг отчетливо увидела Родика, сидящего на ряд ниже. Этого и не могло быть, но вот было! Удивительно! Ей захотелось к нему пробраться как-нибудь, и она притворилась, что уходит, надеясь, постояв чуть в проходе, пройти на тот ряд.
   Но когда она вышла в проход, на том месте, где должен был быть Родик, никого не было.
   "Померещилось, что ли? - обеспокоено подумала она, - Но я же точно его видела". Она совсем потеряла интерес к спектаклю, взялась осматривать внимательно все вокруг, но так никого и не увидела. Напряжение от вглядывания в темный зал, скука ненужного спектакля, нелепость всего происходящего в ее жизни, вдруг вспыхнули в ней какой-то чистой яростью.
   "Да что это я колеблюсь!? Добегу завтра до работы, отдам Вальке заявление об уходе, и объясняться ни с кем не буду. Даже на работу не понадобится выходить. И здесь нечего сидеть. Родика уж ждать нечего. Да и незачем, по правде говоря, многое, конечно, недосказано, недожито. Но наверное, оно и не может быть досказано Да и не мадам он Шоша". И она решительно подошла к тяжелым театральным дверям и распахнула их. Навстречу ей рванулся яркий солнечный свет. Стало все просто. И она ушла.
   В эту минуту Женя, прилежно до этого смотревший спектакль, вдруг отвлекся и посмотрел почему-то направо. А там он обнаружил знакомую фигуру, пробирающуюся к выходу. Алена встала в проходе и смотрела прямо на него, словно ожидая, что он подойдет. Скажет ей что-то. Странным голубым огнем мерцали ее большие глаза, и волосы словно ветер трепал, хотя и не было ветра. И он понял, что если не догнать ее сейчас, то из жизни окончательно уйдет что-то важное. Но сидел в оцепенении, не решаясь подняться. Мысли метались, пытаясь найти нужные слова, но дело-то было не в словах. Просто встать...
   Распахнулась дверь, словно треснул, разорвался весь мир, яркие солнечные лучи снопом упали в зал. Алена остановилась на мгновение в этих лучах, и словно птица или бабочка вылетела наружу, в солнечный свободный день. Двери за ней захлопнулись, опять на сцене запрыгали, закривлялись фигляры. И вдруг сидящий рядом смутно знакомый представительный мужчина обратился шепотом к Жене:
   - Замечательный, Евгений, у Вас спектакль получается. Талантливо, остро, - и совершенно неожиданно хихикнул в конце фразы. А Женя вдруг от этих слов потерял чувство реальности совсем. Словно вот тут в темном зале он и жил на самом деле. Словно и на сцене он же прыгал и пел. Сам играл, сам смотрел. ...
   И все на свете - это просто пустой, напыщенный спектакль.
   Со временем все улеглось и успокоилось. Забылся журнал, запылился на полке, затерялся альбом с рисунками Дали. Ушли из жизни Жени и Родик, и Алена, и Паша с Андреем, и даже Валя не вернулась из декрета. Пришли другие, наверное, такие же, но Женя больше не следил за ними, даже не разговаривал практически. Никаких журналов в типографии больше не делали, зато разворачивающий производство завод все больше и больше требовал этикетки и упаковки. Да и еще из других мест пришли заказчики на этикетку и упаковку. Понемногу копились деньги, достроился дом. Наташа успокоилась, утихла, родила еще одну дочку и с головой ушла в домашние дела. Друзья Женины тоже осели, остепенились. Как-то и нормальным казалось, что глупые фантазии остались в бурной юности, а на смену пришли солидность, знание жизни, уверенность в завтрашнем дне. За границу Женя ездил часто, правда, ничего его уже так не поражало, как тот, первый раз, и, покупая путевку, он всегда в первую очередь выяснял качество кухни в отеле. Собственно, это и стало для него самым важным во всех путешествиях, поскольку истории, которые рассказывали на экскурсиях, да и все эти храмы, дворцы по всему свету похожи были друг на друга. Ровно текла с тех пор жизнь, как спокойный сон, только иногда вдруг начинало у него что-то щемить под ложечкой, и пил он тогда дорогое немецкое или французское вино, пытаясь вернуть полузабытое состояние и попасть снова в странную комнату или темный сад, заглянуть в ярко-голубые глаза свободы, любви и творчества.
   Уже позднее, узнавая свою боль и беду в чужих судьбах, она узнала, что близость в таких случаях запутывает все намного больше. Гораздо труднее выбраться, освободиться, забрать себе то, что убежало погулять из души, замученной прежней строгой жизнью, если в процесс включилось тело. Тело - грубая и жадная часть человека. Оно медленнее всего меняется, понимает, реагирует, и уж конечно, не достаточно подвижно, чтобы убежать с добычей и поэтому накрепко привязывается к другому телу, увы, совсем ненужному и даже опасному в такой истории.
   Неясный роман-нероман все еще манил обещаниями и надеждами. Она ждала встреч, поводов, разговоров. Ждала праздников и вечеринок, возможности остаться наедине или услышать что-нибудь из небрежно брошенной фразы. Дожидаясь случаев и шансов, упускала их, вела себя неуклюже и ждала снова, надеясь на ясность и простоту. Между тем, ясность наступала и на самом деле, но совсем в другом. Она открывала в себе новые земли, безлюдные или заселенные дикими инстинктами, обнаруживала непростое устройство души, сравнивала и догадывалась о сходном устройстве других душ. Бесценные знания! Только одна неуловимая и загадочная terra incognita, обратная сторона Луны, Родионова душа не открывала ей себя ничуть. Мираж за миражом поднимался на горизонте и таял. а возгласа "Земля" все не было слышно. С увольнением терялась и последняя надежда, что найдется все-таки в глубине Авалона затеряный алтарь, живой под ним родник, рыбка золотая в роднике и чаша в тайнике под алтарем. Всякая надежда терялась.
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"