Улицы города в тот час были пустынны; по счастью, никому не было дела до мужчины в шерстяной чуге (надежно скрывавшей под собой кольчугу), обутого в мягкие черевицы, с ногами, увитыми кожаными ремнями поверх портов, и двух детей, одетых для дальней дороги. Эгберт и Гильда уже успели приобрести способность смотреть исподтишка, отмечая малейшие детали происходящего вокруг. Эгберт время от времени поглядывал так и на Войслава, пытаясь угадать мысли славянина.
На окраине города Эгберт ухватил Войслава за рукав - дерзость, которой от отрока и ожидать невозможно - чтобы спросить:
-Где... - память каким-то чудом подсказала мальчику слово из языка славян, которых он когда-то видел, мельком и недолго, среди тех племен, которые приходили на британскую землю, но как обозначить Чедрага, Эгберт не знал, оставалось надеяться, что Войслав и так поймет.
-Тебе что за дело? - Войслав действительно понял.
-Ты убил его? - Эгберт высказал свою догадку, сверля Войслава глазами, где-то за спиной охнула Гильда, по его голосу понимая, что ничего хорошего от разговора ждать не приходится; Войслав, не поднимая руки для удара, смотрел на юного англа с недоумением. Первым порывом души было заткнуть мальчишке рот оплеухой, но вместо того пришло желание оправдаться. Неожиданно для себя Войслав, в свою очередь, схватил за рукав Эгберта, чтобы потащить его обратно вглубь города.
-Ты хочешь знать, где Чедраг? Пойдем, покажу тебе. - Теперь они шли быстро, не так, как из города, будто уносили ноги от опасности, хотя на самом деле все было наоборот. Гильда семенила следом, сдерживая слезы. Возле тюрьмы Войслав рукой показал Эгберту:
-Он там. Не желаешь ли передать ему весточку?
-Этого желает кое-кто другой, и не только ему.
Осознав, что голос звучит слишком низко, чтобы принадлежать Эгберту, Войслав в то же время понял, что говорил слишком громко. Пока глаза искали незнакомца, рука сама собой потянулась к засапожному ножу. В королевстве лангобардов тот, кто услышал твою речь, скорее всего враг.
Человек стоял на достаточном отдалении, чтобы его нельзя было достать ближним ударом, а кидать нож Войславу показалось делом недостойным. "Кинул ты в нас нож" -
так иносказательно говорили о тех, кто нарушал клятву или обманывал товарищей.
На взгляд Эгберта, незнакомец чем-то напоминал Войслава, разве что был на несколько лет старше. Обоих отличала особая, дерзкая повадка держать себя, у Войслава скрадываемая привычкой повиноваться слову вождей. Богато расшитый плащ чужака был покрыт пылью, и смотрел он на мир глазами ленивыми, будто не замечал ничего достойного своего внимания.
-Сегодня я уж не одного своего родича или там побратима успел навестить... чтобы сказать, что слишком загостился мой кузен Инграм у короля Агилульфа... есть места, в которых даже пять минут - слишком долго. Пора бы забрать его из гостей... да только с кем не заговорю - каждый смотрит в сторону, того и гляди донесут, вместо того, чтобы помочь. И я теперь рад встретить человека, который явно хочет попасть внутрь тюрьмы, а не бежит подальше от ее стен, - закончил свою речь Манфред, которого королевские псы считали диким волком.
* * *
В темноте Чедраг не мог разглядеть лица Инграма, но знал, что германец сейчас рядом с ним, так же закованный в цепи. По другую сторону двери стоял на часах королевский солдат.
-Я не боюсь умирать... - сказал Инграм.
"А кто боится-то?" - подумал Лютый.
-Я боюсь вопросов, которые будут задавать королевские люди. Отвечать им - бесчестье, а они умеют спрашивать... так, что человек перед смертью выглядит как обгорелая щепка. Хотя остается в живых.
-Не думай о том, - посоветовал Чедраг. - Если тебе загонят иглы под ногти, или выломают суставы, или прижмут к ладони раскаленное железо - что тебе за дело? Если не можешь сжать руку в кулак и ударить - разве она все еще твоя?
Инграм принужденно засмеялся:
-Ты прав, славянин.
Немного погодя он добавил:
-Как думаешь, если я действительно смогу сжать в кулак и ударить так, чтобы у кого-нибудь из них кости раскрошились - может быть, тогда они убьют меня сразу?
-Не знаю, - честно ответил Чедраг. - Смотря насколько ты их разозлишь. И насколько они ценят того, кому ты сломаешь кости.
Так, коротая время за разговором, Инграм и Лютый дождались минуты, когда засов на двери заскрипел и в проеме появился Рупрехт, в сопровождении двух стражников.
Не переступая порог, он позвал Инграма:
-Вылезай... здесь есть люди, которые хотят что-то узнать у тебя.
В коридоре было немногим светлее, чем в камере, а светильник Рупрехту, умевшему при необходимости ходить и по ночному лесу, не требовался. Инграму не было нужды болезненно щуриться, как бывает, когда луч бьёт в глаза.
-Тебе придется нести меня на руках, - ответил он. - Твои псы посадили меня на цепь.
-Не лги, бездельник, - засмеялся Рупрехт. - У тебя только руки закованы, а ноги свободны. Нести тебя потребуется потом, после допроса.
Рядом с Рупрехтом показался человек в тёмном одеянии, не похожий на стражника. Седая борода лежала на широкой груди.
-Ты хорошо исполнил свой долг, - сказал он Рупрехту, - а теперь позволь мне поговорить с пленными.
-Позже найди время и для меня, отче, - ответил тот. - Должен ты будешь отпустить мне грех измены собратьям, грех иудин.
Лютый глазами показал Инграму: если хочешь, вот тебе удобный случай, попа королевские люди обязательно будут защищать своими копьями. Вряд ли Инграм в темноте мог перехватить взгляд, но и без того мыслил одинаково с Чедрагом. Не надо иметь свободными руки для того, чтобы ударом головы в живот опрокинуть на пол святого человека и зубами впиться в горло, а там уж стража сделает свое дело...
Сняв через голову нательный крест и держа его в руках, словно желая поднести к губам узника, священник приближался к Инграму. Все произошло очень быстро: как камень, брошенный хитрой боевой машиной, лангобард вскочил навстречу попу, и тут же грубая веревка креста обвилась вокруг его шеи, а руки попа были сильны, как медвежьи лапы. Инграм захрипел, беспомощно трепыхаясь, и вдруг обмяк, и теперь смотрел в лицо священнику глазами, в которых Чедраг прочитал изумление пополам с покорностью.
Надо признать, что первое из означенных чувств Лютый сейчас вполне разделял с Инграмом, как впрочем и Рупрехт. Сейчас монах стоял лицом к двери, одной рукой удерживая Инграма, словно пса на поводке, а другой по прежнему держа крест и поднося его к лицу Инграма.
Чедраг засмеялся, и от его смеха мороз прошел по коже стражников, да и незадачливого соседа по камере. Уж очень необычно звучит смех человека, который однажды решил, что смеяться больше никогда не будет.
-Если бы вы всегда проповедовали ТАК, я бы, конечно, всё равно не слушал, но по крайней мере уважал вас...Но ты зря старался, монах - он арианин, а не язычник. Тебе нет нужды приводить его к кресту.
-Кажется, стоило начать с тебя.
Чедраг не ответил, а Рупрехт с обеспокоенным видом сказал:
-Не стоит тебе подвергать себя опасности, отче: этот человек дикостью и злобой превосходит того, говорю тебе, как воин, которому довелось видеть его в драке. Счастье, что один из моих людей успел ошеломить его палицей...
-Значит, не так он силен, - ответил странный монах. - Святой матери церкви случалось смирять и более закоснелых душой, чем этот дикарь.
-Может быть, он достанется тебе, благой отче, а вот несчастного заблудшего Инграма ты и впрямь напрасно стремишься побудить к раскаянию: всё равно ведь ждет его смерть, и только от короля зависит, какой способ казни выбрать.
-Ну это ты сказал глупость, Рупрехт, - заметил один из стражников. - Забыл что ли, что если перед смертью покаяться, Иисус тебя заберет к себе, даже если ты всю жизнь был арианином?
-Должно быть, мы заставляем ждать короля Агилульфа, - бросил монах, и тут же воины забыли богословский спор, и не стало им другой заботы, кроме как побыстрее доставить узников. Чедраг подумал, что если сейчас он увидит самого короля, пожалуй, стоит на время показать нечто вроде покорности. В конце концов, он не Инграм, может дождаться добычи более завидной, чем какой-то поп.
...
Комната закопченными каменными сводами напоминала пещеру; возле очага сидел, размешивая тлеющие угли, человек, по одеянию которого Чедраг понял: это король. Кроме короля, в зале присутствовали стражи в полном вооружении, такие же, как люди Рупрехта, но Чедрага больше занимала фигура в плаще, жёлтом, как перья трясогузки-плиски, расписанном красными цветами, с бахромой, достигавшей голеней. На груди сходились два конца широкой шерстяной ленты, украшенной изображениями креста. Жёлтой была и полукруглая шапка, увенчанная маленьким распятием, торчащим из самой макушки.
А старческое лицо под шапкой было белым и гладким, как у евнуха, только что не жирным, а наоборот высушенным. Посиневшие губы узкой полоской венчали выбритый подбородок, а седые мохнатые брови казались прилипшими комками пакли. Глазки смотрели на свет с укоризной, будто старик готовился произнести речь, обличающую мирские грехи и соблазны.
Предметом этой речи выпало стать седобородому монаху:
-Почто сам по темницам бегаешь, разве нет у архонта лангобардов для такого дела своих людей? - было видно, что короля прямо-таки передернуло, когда он услышал слово "архонт". - Наложу я на тебя епитимью за то, что не блюдешь сан церковный.
-Желал пробудить в закоснелых душах свет благой надежды, того ради спустился к ним, во мрак и скрежет зубовный, - ответил монах, угрюмо глядя в пол.
-Верно ты говоришь, никейский отче, - сказал Инграм. - Не его, а твое дело заботиться о грешных душах. Как бы я хотел, чтобы ты вместо него спустился к нам, во мрак и скрежет зубовный. - Казалось, Инграм забыл о своих страхах, и теперь думает только о том, чтобы поддеть пастыря. "Вот если бы еще король вступил в разговор, да подошел к нам поближе", - размышлял Чедраг. - "Мне короля, Инграму епископа. Не стыдно будет предстать в Сварге перед Ардагастом и Мусокием."
"Батюшка" не удостоил лангобарда ответом; опираясь на епископский посох, подошел к королю, чтобы сказать:
-Плохо ты бережешь имперскую землю от ереси... Под носом у тебя завелось злое арианское гнездо...
Теперь и королевские стражники таращили глаза то на разряженного епископа, то на своего короля. Не слишком ли много позволяет Агилульф греку? Заметив, как на него смотрят, Агилульф прикрикнул:
-Чего уставились? Я дал клятву, что буду во всем покорен слову кафолической церкви. Свобода моей дочери стоила такой клятвы. Теперь вот слушаю, что мне остается? А ты, епископ, всё же не давай волю языку. Представь, что стоишь перед своим базилевсом. Так бы ты с ним разговаривал?
-Как смеешь отца духовного прерывать?! Как смеешь себя равнять с автократором?!
Пока король набирал в грудь воздух для ответа, дверь распахнулась и кто-то крикнул с порога:
-Король, твой дворец горит!
-Что?!
-Под кровлей занялось, а ветер возьми да и налети, пламя как крыло взметнулось!
...Бывает - бьет с небес Божья стрела, прожигает человека насквозь. Когда ехал король проведать своих узников, небо над головой было чистое, откуда же взялся огонь? Во дворце Гундиберга, из плена выкупленная, другие дети короля, а важнее того - королевские внуки.
Повезло тебе, Инграм. Сразу на несколько часов откладывается мой разговор с тобой. Ты увидишь, это много. Потому что мне НЕОБХОДИМО знать, с кем ещё ты был в сговоре.
Чедраг с сожалением отметил: ни разу король не оказался от него на таком расстоянии, чтобы до него мог дотянуться человек, у которого руки уже давно обмотаны цепью, и сейчас деревенеют, как у мёртвого. Сейчас король и вовсе уйдет, останется Лютому в добычу только разодетый шут-епископ.
-Этих - обратно в камеру. Хорошенько стерегите! Ты, ты и ты - со мной. - Трое, вместе с предателем Рупрехтом, уходят с королем. Не уходят - выбегают, потому что королю сейчас очень не терпится поскорее оказаться возле своего дома. У четверых оставшихся на лицах сожаление, что не смогут увидеть редкое зрелище. Один из них не спеша подходит к Чедрагу:
-Не до тебя королю, - смеется он в лицо Лютому.
Лютый видит, как странный монах пристально смотрит ему в глаза из-за спины второго стражника. Так, будто хочет подать знак. Епископ продолжает что-то вещать, возмущенный - на него не обращают внимания. Инграм, кажется, наконец-то решился, по крайней мере, у него вид человека, который готовится к бою...
Бородатый монах положил руки на плечи ближайшему стражнику и ударил его головой об стену. Одновременно с ним Инграм устремился на другого, пытаясь сделать подсечку. Лютый того уже не видел - круговым движением головы свернул челюсть насмешнику, так что тот хлопнулся на пол. Его приятель, отставший всего на полшага, не потерялся - тут же в руке у него оказался широкий нож, до того висевший на поясе, а что за его спиной происходило с его товарищами - того стражник не видел. Чедраг извернулся так, чтобы удар лезвия пришелся на цепь, обвившуюся вокруг прижатых к бокам рук, а монах почти нежным движением положил левую ладонь на плечо солдата и дёрнул на себя, правой рукой поймав запястье вооруженной руки. Замерший без движения Чедраг увидел на лице бойца выражение крайнего изумления, когда неведомая сила рванула его назад, не давая дотянуться до взбунтовавшегося пленника.
Царьградский епископ стоял будто соляной столп, разинув рот, и только темное пятно расплывалось на его одеждах чуть ниже пояса...
Два солдата без сознания валялись на полу, двоих оставшихся удивительный монах сгреб за шкирку, как щенков, зарычал в уши:
-А ну, цепи на них расклепать, и упаси вас христианский бог заденете кого! Обоим шеи посворачиваю!
Зубы обоих воинов стучали в унисон с боевыми топориками, которыми они крушили звенья цепей, и ни тому, ни другому не вступала в голову мысль воспользоваться оружием по назначению и раскроить седобородому череп. Увидев руки свободными, Чедраг с трудом сделал несколько широких движений и ощутил, как свежая кровь возвращает к жизни занемевшие мускулы. Первым делом он завладел дротиком, который один из солдат небрежно поставил к стене, не ожидая нападения. Всего несколько минут - и целую вечность назад...
Не было времени задавать вопросы негаданному спасителю. Откуда-то извне донеслись лязг и скрежет железа о железо. Кто-то с кем-то бился в той стороне, куда только что ушел король Агилульф, и для Чедрага это было не менее важно, чем то, что теперь он может сражаться, не применяясь к цепи на руках.
...Возле распахнутой тюремной двери король Агилульф и его стражники рубились с Войславом и Манфредом, и удача в этот день не слишком благоволила людям короля. Один из них уже валялся на спине, ногами в добротных сапогах наружу, а остальным телом внутрь, и не давал захлопнуться створке ворот, а другой прижался спиной к стене, и левая рука его висела плетью, и обломки щита валялись под его ногами. А у двоих варваров (потому что на взгляд людей Агилульфа Манфред ничем не отличался от своего товарища) пока и царапины на теле не было.
Лютому казалось: он слишком медленно бежит по коридору, обречен опоздать на какой-то миг, и этого мига хватит, чтобы в суматохе боя оборвалась жизнь короля, а он хотел, чтобы жизнь Агилульфа пришлась на его долю, и потому мчался как только мог, не думая о монахе и Инграме, которые сейчас по пятам следовали за ним. Услышав шаги за спиной, король сперва прянул назад, инстинктивно вытягивая навстречу врагам руку с мечом, чтобы не так легко было достать его спереди, и лишь после того взглядом через плечо оценил новую опасность. Войслав и Манфред, только что едва ли помнившие, что не в честь вдвоем нападать на одного - так велико было желание обоих стать убийцей короля, при этом движении опомнились, опустили оружие, давая противнику возможность выправиться и выбрать позицию. Чедраг отбросил ставший не нужным дротик, и крикнул, властно протягивая руку:
-Меч!
Описав в воздухе дугу, рукоять точно легла в ладонь, и тут же Лютому пришлось отражать удары короля. Агилульф не ждал врага, нападал сам, а Чедраг отбивал с равнодушным выражением лица - теперь он мог спокойно ждать удобного момента. Как завороженные, все смотрели на поединок, и не сразу до Манфреда и Войслава дошло, что среди них человек, одетый в рясу. Инграм предостерегающе махнул рукой, пока никто из них не поразил монаха мечом:
-Не вам, язычники, поднимать руку на этого человека: на оборотной стороне креста у него - знак Бога грома.
-Когда твой приятель сказал мне, что ты арианин, - заговорил священник, - я подумал, что было бы лучше показать этот знак ему, а не тебе. Но и так вышло неплохо, верно?
Щита ни у Чедрага, ни у короля не было, оттого левые руки бойцов, непривычно свободные, будто сами искали себе дело: король, метя мечом поразить противника в ноги, слишком подался вперед, и голова его оказалась в опасной близости. Кулак Лютого, не дожидаясь сознательного решения своего хозяина, прилетел королю чуть ниже виска, так что Агилульф безвольным мешком осел на пол.
Плохо ты, воин, руками владеешь, самовольно бьют, подумал Лютый, и даже попытался привести короля в чувство, но сделать это было непросто: Агилульф едва дышал, а времени было мало. Да и ожил бы король лангобардов - что за радость биться с человеком, у которого, должно быть, еще долго в голове гудеть будет... Бросив на тело последний сожалеющий взгляд, Чедраг, вслед за остальными, оставил здание тюрьмы.
...
Уповодью раньше, Войслав, Манфред и Эгберт бессильно смотрели на каменную громаду тюрьмы. Посреди ночи приехал на чёрном жеребце король, были с ним воины, снаряжённые, как подобает людям короля. Войслав услышал, как рядом с ним, в темноте, скрипнул зубами Манфред:
-Сдаётся мне, это по душу моего кузена Инграма.
За прибывшими захлопнулись ворота, и снова оставалось только смотреть и ждать случая.
Отчаявшись найти способ извлечь пленников из-за стен, Манфред зато измыслил, как заставить самого короля выбежать наружу:
-Есть лишь один путь в эту дверь, если люди в полном доспехе и с оружием не хотят, чтобы ты вошел. Надо, чтобы они сами тебе открыли. Ненадолго, нам ведь и мгновения хватит. Упустили мы случай, когда король входил. Надо не упустить, когда будет выходить, а для этого всего и требуется, чтобы мы о том знали раньше его.
Войславу эта речь показалась вельми тёмной, но Манфред разъяснил:
-Если вдруг загорится дом короля, ничего иного не останется Агилульфу, кроме как побежать на пожар, потому что своё добро человеку важнее, чем допрос какого-то заговорщика.
-А с чего он загорится? - спросил Войслав.
-Надобно поджечь стрелу, и пустить на кровлю королевского дома. Время сейчас сухое, быстро начнет огонь свое дело.
-Не в честь это воину, - заметил Войслав, но всё же не стал спорить, а спросил:
-А что нам от того?
-Нападем на них, когда они в дверях покажутся. Им ведь не до нас будет.
-Не в честь это воину, - повторил Войслав.
-Ты думаешь, мне в честь, славянин? - теперь слова вырывались изо рта Манфреда, как шипение рассерженной кобры. - Ты думаешь, я бы не предпочел бросить открытый вызов Агилульфу или любому из его людей? Только у меня есть долг перед родичем, который попал в беду, и перед гостем, на которого напали под кровлей нашего дома. А у короля есть дружина, которую я один не смогу перебить в открытом поле.
Эгберт ждал, на чем порешат старшие.
-Он твоей крови, - сказал Войслав, признавая правоту Манфреда. - Разъясни ему на твоём языке, что он должен делать. И пусть с девчонкой где-нибудь переждёт, пока мы будем королевских дружинников резать. Чтобы поджечь дом, не надо много силы.
Манфред кивнул, а Эгберту сказал так:
-Ступай по этой улице, что идет от тюрьмы, и когда увидишь, что она разделяется на три улицы, ступай по средней из них, а после повернешь налево и пройдешь ещё двести шагов, и когда дойдешь до городской площади, будет там дом, размером вдвое больше тюрьмы, и гораздо красивее на вид - впрочем, этого ты сейчас не увидишь. Ты подожжешь этот дом.
-Разве камень горит? - спросил Эгберт.
-Дом строили римляне. Отделка из камня, а под ним труха. Северная стена - гладкая, зацепиться не за что. Западная стена выщербилась. Поднимись как можно выше, куда сможешь забраться, брось что-нибудь горящее. Перед дворцом рыночная площадь, укради клок сена, прежде чем полезешь. Не урони кремень или огниво, когда будешь лезть. Не попадись на глаза королевским стражникам.
Лангобардская речь и английская - не одно и то же, поэтому Манфред говорил всё больше короткими фразами, но Эгберт понимал. Считая своим вождём Войслава, мальчишка смотрел на него, ожидая подтверждения.
-После того, как всё сделаешь, скройся, уведи Гильду. Если мы не справимся с людьми Агилульфа, уведи её из Италии. Это всё.
-Но я тоже хочу сражаться!
-Подожги дворец, пригляди за Гильдой, если мы не справимся, уведи ее из Италии. Это всё, я сказал!
Если бы Эгберт продолжал спорить, Войслав мог ударить его по лицу. Целую минуту они мерили друг друга глазами: Эгберт возмущёнными, а Войслав равнодушно-жестокими. Смирившись, Эгберт пожал плечами и ушёл в темноту, уводя за собой Гильду, а Манфреду и Войславу осталось только ждать, получится ли из их затеи что-нибудь путное.
...
Солнечные лучи, на взгляд северянина непривычно скорые, разгоняли тьму над городом. Королевский жеребец, хотя и усмирённый (когда Чедраг сел на него, конь попытался зубами достать ногу всадника, пронзительно ржа и выгибая спину, но славянин коленями сжал крутые бока с такой силой, что конские глаза потемнели от муки), всё время норовил повернуть узкую морду назад, в ту сторону, где остался его господин.
-Пожалуй, отпущу коня на волю, когда будет возможность сесть на другую лошадь, - сказал Чедраг. - Каким именем тебя величать, человек в ромейской рясе?
Монах скакал рядом с Лютым, ноздря в ноздрю, и оба они сейчас на несколько шагов опережали остальных. Провидением Богов, четыре человека сопровождали короля, когда он решил проведать своего гостя Инграма, пять лошадей досталось победителям - ровно столько, сколько требовалось, учитывая, что Гильду усадили боком на спину самой спокойной из пятерых, и поручили Эгберту, сидя в седле, свободной рукой поддерживать девочку. Эгберт и сам, как заметил Войслав, искусным наездником не был, потому Войслав и Манфред также держались поближе к этой лошади; Лютый и Монах могли разговаривать без помех.
-Когда-то я сам себя о том же спрашивал. Долгая это история, склавин.