Аннотация: "Мог стать художником, если бы работал", - таково было мнение отца-художника о будущем поэте.
Весной 1903 года неожиданно тяжело заболел отец Розалии Исидоровны. Оставив детей и дом на мужа, она отправилась в Одессу ухаживать за умирающим отцом. Грустным было ее возвращение в Москву.
Близился конец мая, но о поездке на лето в Одессу не хотелось и думать. Родительский дом опустел. Овдовевшую бабушку Берту забрала к себе в Петербург младшая дочь, Клара Исидоровна. Давно перебралась в Петербург и семья Анны Осиповны Фрейденберг, сестры Леонида Осиповича.
По рекомендации друзей Пастернаки в то лето сняли дачу в ста верстах от Москвы, под Малоярославцем, в бывшей усадьбе уже не существующего имения одного из князей Оболенских.
Крутой, поросший соснами холм клином врезался в пойму мирно текущих рек Протвы и Лужи. Ветер пробегал по верхушкам сосен, словно музыкант по клавишам органа, и кроны деревьев отвечали низкочастотным органным гулом, отчасти напоминавшим мальчикам более привычный для них гул морского прибоя. На опушке сосняка по кромке холма располагались три больших не отапливаемых дома, предназначенные под летние дачи - все, что осталось от прежней княжеской усадьбы. Рельеф холма скрывал и дома, и их обитателей друг от друга.
Дача Пастернаков стояла на южном склоне напротив железнодорожного моста через извилистую Протву. По мосту проносились скорые поезда, не слышимые за дальностью расстояния, но долго напоминавшие о себе тянувшимся за ними шлейфом паровозной гари. В просторном доме с мезонином и большой террасой разместилась многочисленная семья Пастернаков. В июле к ним присоединилась Анна Осиповна Фрейденберг с детьми.
И дом, и его обитателей, и кузину Ольгу Фрейденберг, и вид с холма на церковь, и мост через реку, и саму реку можно и сейчас увидеть на сохранившихся рисунках 13-летнего Бориса. И хотя ничего удивительного не было в том, что сын художника пробовал свои силы в рисовании, однако уверенная рука, меткий глаз и упорство, с которым мальчик, неоднократно повторяя рисунок, добивался все большего сходства с натурой, говорят о явных способностях маленького рисовальщика.
"Мог стать художником, если бы работал", - таково было заключение отца-художника.
Рассуждая о детях, отцы часто ошибаются. Куда вернее было заключение Леонида Осиповича о собственном отрочестве: "Если человеку дано быть художником, его хоть палкой бей, а он им станет". Именно так и случилось с самим Леонидом Осиповичем, несмотря на все старания родителей отбить у него охоту к рисованию.
Увлечение Бориса рисованием всячески поощрялось взрослыми. Может быть, поэтому его тянуло к тому, над чем взрослые подшучивали. А веселило их увлечение мальчика книгами модных в то время англичан Спенсера и Смайлса. Согласно суждениям английского философа и социолога Спенсера "каждый человек волен делать то, что желает, если не нарушает при этом равную свободу любого другого человека". Борису вольно было изучать теорию самоусовершенствования английского моралиста Смайлса, согласно которой человек в состоянии добиться многого путем тренировки "собственной свободной воли и самоограничения".
Размышления начитанного двоюродного брата о самовоспитании вызывали у Ольги смех и веселые шутки. Но совсем не шутки сыпались на голову Бориса, едва он заводил разговор о законах метрики и стихосложения.
- Вот вздор! - возмущалась она. - На свете есть тысячи размеров.
Дальнейший перечень и предложение его расширить еще сильнее раздражал девочку.
- Да миллион! - кричала она. - Есть миллионы стихов!..
Они ссорились.
Но Борис не умел долго обижаться. Отыскав насмешницу сестру, он с надрывом объявлял:
- А все-таки я тебя люблю!
"Боря был добр и юродив, как все Пастернаки", - вспоминала Ольга Михайловна Фрейденберг спустя годы.
Изучение метрики стихосложения не имело никакого отношения к сложению самих стихов. Тайна слова и ритма были пока скрыты от Бориса так же, как и тайна его предназначения. В то время как волшебные звуки покорившей его музыки уже зрели в зарослях ближайшего кустарника.
Но об этом я расскажу чуть позже. А пока что лето в Оболенском шло своим чередом. Рабочие будни, когда мальчики сопровождали отца на этюды, несли за ним мольберт и маленькую скамеечку, сменялись летними совместными прогулками. Именно летом освобожденный от работы в Училище Леонид Осипович много времени мог уделить детям. Он с упоением играл с ними в городки и крокет, путешествовал на лодке и учил их разбойничьему свисту. Но пальцы выросших в "приличной семье" детей не складывались нужным образом. Никто из них не мог повторить переливистые трели бывшего "уличного мальчишки", которым рос когда-то их отец.
На дачу из Москвы приезжали друзья и знакомые. Частым гостем был Павел Давыдович Эттингер. Этот скромный служитель банка впервые появился в доме Пастернаков где-то в 1896-97 годах, когда перебрался в Москву из Риги. Он был страстным коллекционером книг по искусству и всевозможных полиграфических мелочей - визиток, открыток, пригласительных билетов, плакатов и афиш. Кажется, он был дальним родственником Розалии Исидоровны по материнской линии, но вошел в семью, и стал там своим человеком как близкий друг Леонида Осиповича Пастернака. Леонид Осипович ценил в нем не столько коллекционера, сколько человека с самобытным взглядом на изобразительное искусство. Позже он ввел Эттингера в круг современных художников и спровоцировал его на роль критика. "...Ваши письма чрезвычайно содержательны и читаются с большим интересом, - писал Леонид Осипович Эттингеру. - Я был прав, толкая Вас писать художественные рецензии... - Вы обладаете всеми данными к тому. В ваших кратких этих отчетах - столько метко правдивого, а, главное, чутье у Вас настоящее, и к тому главное - не шаблон, а по-новому..." Эти строчки написаны в 1899 году в ответ на присланный в Одессу отчет Эттингера о московской художественной жизни.
В 1903 году "Московские ведомости" публиковали первые рецензии Эттингера под скромным псевдонимом "Любитель". Подпись не означала самоуничижительного признания в отсутствии профессионализма, слово предполагало его изначальный, истинный смысл: Эттингер всю жизнь бескорыстно любил искусство живописи. Уже через два года его критические статьи будут публиковаться в таких признанных художественных журналах, как петербургский "Мир искусства" и лондонский "Studio".
Дружба Эттингера с семьей Пастернаков продолжалась долгие годы, о чем свидетельствует его обширная переписка и с Пастернаком-художником и с Пастернаком-поэтом.
Неподалеку от Оболенского, за Протвой и железной дорогой снимала дачу семья врачей Гольдингеров. Удочеренная ими в младенчестве Екатерина Васильевна Гольдингер брала уроки рисования у Леонида Осиповича и летом 1903 года делала свои первые самостоятельные шаги в искусстве. Гольдингеры были частыми гостями на даче Пастернаков.
Кроме дочери-художницы в семье жила воспитанница. С нее, пожалуй, и начались все беды того лета.
Прозрачные неторопливые воды Протвы, приняв в свое русло стремительные воды Лужи, убыстряли свой бег и местами закручивались в смертельные водовороты. В один из таких водоворотов попала воспитанница Гольдингеров. Ее спасение стоило жизни студенту. Обессиленного юношу затянула угрюмая воронка омута. Его трагическая смерть повергла спасенную в крайнюю степень отчаяния. Неоднократные ее попытки покончить с жизнью в тех самых водах оказались безуспешными. После очередного спасения от смерти бедная девушка сошла с ума. Видимо таким странным способом мудрая жизнь сопротивлялась насилию. А о том, как в то лето сгорела дотла дача Гольдингеров, я расскажу чуть позже.
Сначала надо будет рассказать о музыке, которую сочиняли на соседней даче.