Я вновь возвращаюсь в тот памятный день, когда 10-летний Борис, прижавшись лбом к вагонному стеклу, провожал взглядом оставшегося на перроне Рильке. Немецкие путешественники давно скрылись за поворотом, склонился к закату и тот весенний день 17 мая 1900 года. Семье Пастернаков предстоял еще долгий путь в Одессу, утомительный для семьи, следующей по железной дороге с маленькими детьми. А в тот год семейство Пастернаков увеличилось еще на одного ребенка. 6 февраля 1900 года Розалия Исидоровна родила девочку. Ее назвали Жозефиной-Иоанной, или, как ее будут называть в семье, Жоней. Внешне она похожа на старшего брата Бориса, в будущем их будет сближать и общий душевный склад, и общность взглядов.
Неудобства дороги компенсировались надеждой родителей на скорый отдых от городских хлопот и нескончаемых болезней. В московской квартире Пастернаков, находившейся на первом этаже, с окнами вровень с землей, всегда было темно и сыро. С сыростью боролись - в квартире жарко топили печи. В душных и жарких комнатах не переводились инфекции. Детские болезни особенно учащались к весне. Поэтому задолго до наступления московского лета, едва только заканчивались занятия в Училище живописи, ваяния и зодчества семья Пастернаков обычно уезжала в родные места, в Одессу, к естественному теплу.
Для детей Одесса - это еще и вольготная дачная жизнь, это море... Море, возле которого самозабвенно игралось, в котором без устали плавалось, о котором поэт Пастернак напишет:
"Приедается всё.
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
И годы проходят,
И тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
Прячась
В белую пряность акаций,
Может, ты-то их,
Море,
И сводишь, и сводишь на нет.
Ты на куче сетей.
Ты курлычешь,
Как ключ, балагуря,
И, как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой.
Ты в гостях у детей.
Но какою неслыханной бурей
Отзываешься ты,
Когда даль тебя кличет домой!"
"Первое море в русской литературе после моря свободной стихии и пушкинскому равное", - отзовется о пастернаковском море Цветаева в своей статье "Эпос и лирика современной России".
Но все это будет не скоро. А пока семья Пастернаков сняла просторную дачу, в которой кроме приехавших из Москвы шести членов семьи, включая няню для трехмесячной Жони, нашлось место и для недавно овдовевшей бабушки Лии, и для наезжавшей в гости семьи А. О. Фрейденберг. Особенно подолгу гостила у Пастернаков младшая ее дочь, Ольга.
В прошедшую зиму Леонид Осипович часто хворал. Как видно, сказывалось напряжение последних лет: смерть отца осенью 1898 года, спешная работа над иллюстрациями к роману "Воскресение", огорчения связанные с низким качеством печати. Но расслабиться в Одессе ему не удалось. Устроив семью на отдых, художник отправился в Париж. Участие во Всемирной парижской выставке увенчалось для него успехом. Медаль выставки за иллюстрации к "Воскресению" и радость европейского признания омрачались только плохим самочувствием. В Одессу художник вернулся совершенно больной, что заставило Пастернаков отложить запланированный отъезд в Москву.
Но продленное родителями лето в Одессе никто не собирался удлинять в Москве. Учебный год в гимназиях должен был, как обычно, начаться в середине августа. Еще раньше проводились вступительные испытания для абитуриентов, среди которых должен был быть и Борис Пастернак, если бы родители не задержались в Одессе.
Когда стало понятно, что к началу вступительных экзаменов Борис не поспеет вернуться в Москву, решили, что он будет проходить испытания в одесской гимназии. Вскоре Леонид Осипович отправил директору московской гимназии прошение о приеме сына и удостоверение об успешной сдаче им экзаменов.
"Его превосходительству г-ну Директору Московской 5-й Гимназии.
Желая определить сына моего Бориса в 1-й класс вверенной Вам гимназии и представляя при сем удостоверение выданное г-ном Директором Одесской 5-й гимназии за Љ 1076 от 17 августа 1900 г. в том, что сын мой успешно выдержал испытания для поступления в первый класс гимназии, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение о зачислении сына моего в число учеников вверенной Вам гимназии.
Преподаватель Л. Пастернак".
Леонид Осипович знал, что для приема в гимназию его сыну, кроме вступительных испытаний, потребуется пройти под планкой унизительной 3-х процентной нормы. Понимал он и то, что его прошение запаздывает. Для успеха Леонид Осипович решил заручиться поддержкой директора Училища князя Львова, некогда пригласившего художника на преподавательскую должность, презрев антисемитские ограничения. В свою очередь князь Львов счел необходимым, обратиться за помощью к еще более высокому покровителю, московскому городскому голове В. М. Голицыну, который с почтением относился к работам художника.
Ответ директора гимназии показал, что существующий закон ни на каких покровителях не объедешь:
"25 августа.
Ваше Сиятельство, Милостивый Государь
Владимир Михайлович.
К сожалению ни я, ни педагогический совет не может ничего сделать для г. Пастернака: на 345 учеников у нас уже есть 10 евреев, что составляет 3%, сверх которых мы не можем принять ни одного еврея, согласно Министерскому распоряжению. Я посоветовал бы г-ну Пастернаку подождать еще год и в мае месяце предоставить к нам своего сына на экзамен во 2 класс. К будущему августу у нас освободится одна вакансия для евреев, и я от имени педагогического совета могу обещать предоставить ее г-ну Пастернаку.
Искренне благодарю Ваше Сиятельство за содействие открытию у нас канализации; действует же она не очень исправно.
Прошу принять уверение в глубоком почтении и преданности покорнейшего слуги Вашего Сиятельства
А. Адольфа".
К письму директора гимназии прилагалась записка от самого князя В. Голицына:
"26 августа
Многоуважаемый Леонид Осипович.
Спешу препроводить Вам в подлиннике ответ директора 5-й гимназии, ответ, к сожалению, неутешительный. Если еще что-либо можно сделать располагайте мною.
Искренне Вам преданный
Кн. Владимир Голицын".
Борис так и не понял, почему в тот год купленная ему форменная гимназическая фуражка осталась без кокарды, так же, как без ремня с гимназическим гербом на пряжке осталась его новая гимназическая шинель. Почему ему, успешно выдержавшему испытания, пришлось весь год заниматься дома с приглашенными учителями, которые готовили мальчика к поступлению во второй класс. Почему новые экзамены надо было сдать блестяще.
Роились в его голове и многие другие вопросы, на которые никто из окружающих его взрослых не мог дать вразумительного ответа. Мальчику оставалось только мечтать поскорее вырасти и распутать то, что веками запутывали эти путаники-взрослые, как мечтал об этом гимназист второго класса Миша Гордон (персонаж романа "Доктор Живаго").
"С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя?
Когда он обращался за ответом к отцу, тот говорил, что его исходные точки нелепы и так рассуждать нельзя, но не предлагал взамен ничего такого, что привлекло бы Мишу глубиною смысла и обязало бы его молча склониться перед неотменимым.
И, делая исключение для отца и матери, Миша постепенно преисполнился презрением к взрослым, заварившим кашу, которой они не в силах расхлебать. Он был уверен, что, когда он вырастет, он все это распутает".
Но взрослея, мечтатели сами переходили в разряд путаников.
А между тем директор московской гимназии сдержал свое слово. В мае 1901 года после успешной сдачи экзаменов Борис Пастернак был принят сразу во второй класс 5-й гимназии, к номеру которой неизменно добавляли определение - "классическая гимназия".