Первые шаги школьной премудрости Борис осваивал с мамой. Первоначально было решено, что, как и дети Карла Евгеньевича Пастернака, Борис будет учиться в Мужском училище при церкви Петра и Павла, имеющем начальную школу и гимназию. Петропавловская гимназия имела хорошую репутацию и находилась недалеко от дома, в Петроверигском переулке. Обучение там велось на немецком языке. Поэтому все предметы начальной школы Борис проходил еще и по-немецки.
У Петропавловской гимназии было еще одно очевидное преимущество, не будучи государственной (гимназии такого рода назывались казенными), она была свободна от соблюдения процентной нормы, утвержденной министерством образования для евреев. Это оберегало детскую психику от столкновения в раннем возрасте с вопросами, на которые никто из взрослых не мог дать вразумительного ответа. Правда, по мере роста ребенок сам сталкивался с не менее острой проблемой получения высшего образования. Только аттестат зрелости, полученный после окончания казенной гимназии, давал еврейской молодежи возможность продолжать образование в университете. Возможность, но не право, для получения которого надо было пройти под планкой все той же унизительной процентной нормы.
Способности сына заставили родителей принять новое решение, мальчика стали готовить для поступления в 5-ю классическую гимназию. В гимназию принимали с 10 лет. На вступительных экзаменах требовались начальные знания арифметики, умение беседовать о прочитанном, грамотность и простой разбор предложения. Кроме того, требовались знания иностранных языков.
Французскому языку учила Бориса Екатерина Ивановна Боратынская. Младший брат назвал ее в своих воспоминаниях "милой старушкой", хотя зимой 1897-1898 года ей не было и сорока лет. Краткие сведения об этой женщине, олицетворявшей, по-видимому, подлинную интеллигентность и духовность, весьма скупы. Нам трудно прорваться сквозь толщу лет и узнать, что именно привлекало к ней людей, почему ее считали бесценной помощницей и интересной собеседницей многие известные умы России. Она дружила с художником Н. А. Касаткиным, написала воспоминания о философе Вл. Соловьеве и слыла своим человеком в доме Толстых. Не исключено, что именно Толстой порекомендовал Пастернакам ее в качестве учительницы. В письмах Л. Н. Толстого и его жены Екатерина Ивановна упоминается под своей девичьей фамилией - Тимирязева. Племянница русского ученого К. А. Тимирязева, бывшая жена московского вице-губернатора Л. А. Боратынского, Екатерина Ивановна жила строгой одинокой жизнью в меблированных комнатах.
Родную душу, по-видимому, чувствовал в ней и маленький Борис. Недаром он посвятил ей несколько слов в своем автобиографическом очерке "Люди и положения", где им упоминаются лица тем или иным образом сформировавшие его творческую личность. Детская память уникальна. Не обращая внимания на целое, она находится в плену деталей, которые лучше всего рисуют целостную картинку.
Борис Леонидович запомнил комнату Боратынской, в которой всегда царил полумрак, то ли от зимних сумерек за окном, то ли от книжных завалов, доходивших до потолка и грозивших рухнуть под тяжестью собранных в них знаний. В комнате приятно пахло кипяченым молоком и жженым кофе. Французские фразы учительницы вплетались в кружевную вязь занавески на окне и таяли вместе с кружевной вязью идущего за окном снега. Боря отвлекался на складки вязаной занавески, в рыболовную сеть которой падали и падали грязноватые снежинки, и невпопад отвечал на вопросы Екатерины Ивановны, возвращающие его в полумрак комнаты. Она рассеянно вытирала перо изнанкой кофты и отпускала мальчика домой.
Воздух седенькими складками падает.
Снег припоминает мельком, мельком:
Спатки - называлось, шепотом и патокою
День позападал за колыбельку.
Выйдешь - и мурашки разбегаются, и ежится
Кожица, бывало, - сумки, дети, -
Улица в бесшумные складки ложится
Серой рыболовной сети.
Все, бывало, складывают: сказку о лисице,
Рыбу пошвырявшей с возу,
Дерево, сарай, и варежки, и спицы,
Зимний изумленный воздух
А потом поздней, под чижиком, пред цветиками,
Не сложеньем, что ли, с воли,
Дуло и мело, не ей, не арифметикой ли
Подирало столик в школе?
Зуб, бывало, ноет: мажут его, лечат его, -
В докторском глазу ж - безумье
Сумок и снежков, линованное, клетчатое,
С сонными каракулями в сумме.
Та же нынче сказка, зимняя, мурлыкина,
На бегу шурша метелью по газете,
За барашек грив и тротуаров выкинулась
Серой рыболовной сетью.
Ватная, примерзлая и байковая, фортковая
Та же жуть берез безгнездых
Гарусную ночь чем свет за чаем свертывает,
Зимний изумленный воздух.
Борису легко давались гимназические азы. Вместе с запахами и видениями запоминалась и нехитрая наука начальной школы, вплоть до того, как следует сидеть и как держать перо. А в глубине души сохранилась добрая память о первой учительнице. Всякий раз, когда в толпе мелькал похожий облик, или даже когда Борис Леонидович слышал то же самое сочетание имени и отчества, он вспоминал Екатерину Ивановну Боратынскую. Было в этой женщине что-то исключительное, что тревожит память. Нечто нетипичное, за чем срывается с места и охотно несется вскачь привередливое время.