Аннотация: В играх проявилась присущая Борису черта - вера в провидение, в предначертанность судьбы.
В детстве время тянется так медленно. И все же сменяющие друг друга времена года нельзя было обвинить в непостоянстве. С не меньшим постоянством с первыми лучами по-настоящему весеннего солнца из темных сараев Училища на суд бездонного неба появлялись полотна художников. Упершись лбами в стекла окон, между рам которых еще лежали "сугробы" потемневшей за зиму ваты и стояли стаканчики оберегающего от наледи купороса, братья наблюдали, как выносят из сараев огромные ящики, отвинчивают деревянные каркасы и на свободу под открытое весеннее небо выпускают картины в тяжелых рамах. Перед глазами детей медленно проплывали полотна Репина, Мясоедова, Маковского, Сурикова, Поленова - добрая половина содержания нынешних картинных галерей и музеев.
Мальчики знали, что картины готовят к выставке, которая проводилась в залах Училища каждый год на Пасху. Оставалось только впустить это взрослое слово - "выставка" - в свои игры.
В детской не просто играли в выставку, обитатели детской комнаты организовывали свои собственные вернисажи. Вооружившись цветными карандашами, а иногда даже и акварельными красками, оба брата старательно рисовали будущие экспонаты. Детская фантазия не знала границ. Маленькие художники не ведали о сюжете и манере исполнения. И только темы своих картин, стремясь подражать "взрослым выставкам", братья черпали из репертуара знакомых им работ передвижников.
Все должно было быть "по-правдашнему", поэтому под каждым рисунком мальчики ставили свое имя и название картины.
После того как картин набиралось достаточно для выставки, братья-художники превращались в братьев-устроителей. Для составления каталога - какая выставка без каталога? - на обороте каждой "картины" проставлялся ее номер. Только после этого мальчики приступали к завершающему этапу - развешиванию картин на стенах детской комнаты. Когда выставка была готова к открытию, в святая святых допускались родители, до этого торжественного момента усиленно изгонявшиеся из детской. Кроме родителей на открытие выставки, или как тогда принято было говорить - вернисажа, приглашались все обитатели дома и случайно присутствующие в доме гости.
Спустя много лет, разбирая бумаги отца, Александр Леонидович Пастернак натолкнулся на одну из своих "картин" с детской выставки. На обороте вырванного из тетради листка рукой отца было написано: "Рисунок Шуры, 1897". На лицевой стороне тетрадного листка цветными карандашами была изображена тарелка с арбузными корками. Под картиной стояла надпись: "Мясоедов. "Как вкусны были арбузы". Автору арбузных корок было в ту пору 4 года. По-видимому, картина была подписана старшим, 7-летним Борисом.
Взрослая жизнь, протекающая на глазах у детей, была заманчиво деятельна. Они были свидетелями спешной отправки рисунков отца в редакцию петербургского журнала "Нива". Рисунки являлись иллюстрациями к публикующемуся в "Ниве" новому роману Л. Н. Толстого "Воскресение".
Спешка была вызвана тем, что Толстой задерживал посылку очередных глав, торопливо отделывая, а то и переделывая написанное. Художнику тоже приходилось торопиться, чтобы к сдаче очередного номера в печать успеть выслать иллюстрации к публикуемой, иногда почти заново переписанной главе. Ввиду спешности рисунки отправлялись с кондукторской бригадой курьерского поезда Николаевской железной дороги. Воображение детей будоражил вид кондуктора в форменной железнодорожной шинели, который, "как на перроне у вагонной дверцы отправляемого поезда", ожидал на пороге кухни. Из кухни не выветривался запах тут же варившегося столярного клея. Только что вышедшие из-под пера художника рисунки торопливо сушили фиксативом, наклеивали на картон, упаковывали и, запечатанные сургучом, вручали кондуктору.
Дом лихорадило от спешки. Содержимое поторапливающих писем издателя и владельца журнала Ф. Маркса ни раз громко обсуждалось родителями.
В детский обиход прочно входили новые слова: журнал, издатель, заказ, иллюстрации.
Естественно, что в детской комнате приступили к выпуску своего собственного журнала. При распределении ролей учитывалось неумение младшего брата "сочинять", поэтому роль автора и издателя взял на себя старший, Борис. Первым делом, конечно, надо было определить содержание будущего журнала. И на обложке обычной ученической тетради Борис старательно вывел: "проза", "разная хроника", "ребусы", "занимательные игры". Младшему, Шуре, отводилась роль иллюстратора.
В семейном архиве сохранилась почтовая открытка. В ней "автор" взрослым тоном напоминает "иллюстратору", что его рассказ близится к концу, поэтому надо поторопиться с выполнением "двух иллюстраций", как это было обусловлено.
Шура поторопился, и чувствительная история о несчастной судьбе бездомных собак, придуманная старшим братом, дополнилась двумя рисунками. На одном томились в клетках отловленные на улице бездомные собаки. На другом - свора собак выскакивала на волю, дарованную им неким добрым мальчиком.
Кроме того, в открытке сообщалось, что автор готовит новую повесть - из жизни краснокожих ирокезов. Заявленная вещь то ли не была написана, то ли не сохранилась в памяти Александра Леонидовича, зато он очень хорошо запомнил написанный старшим братом рассказ о жизни японца-рыбака и ловле трепангов. В основе рассказа лежала прочитанная Борисом детская книга "Япония и японцы".
Даже в обычной детской игре "в доктора" проявлялась недетская "основательность" Бориса. Ему было невыносимо скучно заставлять мнимого пациента показывать горло и отвечать на смешные докторские вопросы. Куда заманчивее звучали для него таинственные докторские слова: граны, ациди, пульвери... И, высунув от напряжения язык, изображаемый Борисом "доктор" скрупулезно писал рецепты (в то время их называли сигнатуры) на обязательной в таких случаях латыни. Латынь старшего брата воспринималась младшим как абракадабра, что не мешало ему, однако, старательно, как того требовали условия придуманной старшим братом игры, толочь в воображаемой ступке воображаемые порошки в качестве провизора. Одна из сигнатурок, сохранившаяся в семейном архиве, доказывает серьезное отношение "доктора" к своим обязанностям.
Конечно, среди детских игр присутствовали и самые обычные: "море волнуется" (разновидность игры в "замри"), популярные тогда "чижики" и передающиеся из поколения в поколение "казаки-разбойники".
Среди настольных особенно любимой была игра "К Северному полюсу". История четверых отважных героев игры - Нансена, Пири, Андрэ и Скотта - была хорошо известна детям. В игру играли серьезно, сопереживая отважным первооткрывателям. Особое сочувствие вызывал затертый во льдах "Фрам" - событие сравнительно недавнего, 1893 года.
В играх проявилась еще одна присущая Борису черта - вера в провидение, в предначертанность судьбы. Способный, хорошо ориентирующийся в ситуации мальчик был обычно удачлив в игре, но очень тяжело переживал любой свой промах. Свое поражение он воспринимал как знак того, что неугоден на данном поприще неведомым высшим силам. В таких случаях на Бориса страшно было смотреть. Бледный, с застывшим взглядом, и лицом, полным ужаса, он быстро покидал место своего поражения. Впоследствии из его обихода исчезало все, что могло напомнить о неудаче.
Эта черта характера дважды влияла на выбор Борисом Пастернаком своего жизненного поприща.