Аннотация: О двух художниках, оказавших несомненное влияние на духовное развитие Бориса Пастернака.
Козлова Засека, ближайшая к Ясной Поляне железнодорожная станция, была известна многим. Даже дальние курьерские могли уважительно приостановиться возле нее, если среди пассажиров неожиданно оказывались гости к Толстому. Из Ясной Поляны за гостями высылали упряжку лошадей.
В этой географической точке России перебывало великое множество людей: известные писатели, музыканты, художники, философы, просто студенты и никому неизвестные люди самых разных занятий. Многих привлекала личность великого писателя, мучительно искавшего ответы на вечные вопросы.
Из всего окружения Толстого мне бы хотелось рассказать о двух художниках, один из которых был дружен с Толстым, другой с ним сотрудничал. Оба боготворили великого старца и были им любимы. Оба оказали несомненное влияние на духовное развитие Бориса Пастернака. Один из них - признанный мастер, профессор Академии художеств и член товарищества Передвижных выставок Н. Н. Ге. Другой - отец поэта, академик живописи Л. О. Пастернак.
Слава пришла к Николаю Николаевичу Ге после создания им картины "Тайная вечеря" (1863). Неудачи последующих работ, материальная зависимость от успеха и нежелание творить ради всеобщего признания навели художника на мысль, что искусство нельзя превращать в средство к существованию, что божественный дар дается художнику не для собственного удовольствия и не на потребу публики. Что самым честным на этом этапе будет оставить живопись.
Начался долгий путь к себе. Вначале, покинув суетный Петербург и поселившись в собственном доме на хуторе Черниговской губернии, Ге занялся "полезным трудом". Затем он покинул и это скромное сельское жилище. С котомкой за плечами он ходил по деревням и помогал крестьянам, чем только умел. А умел он складывать печи, ходатайствовать за крестьян в казенных местах и проповедовать добро и справедливость. Одни считали его апостолом, другие - юродивым. Но все коллеги сходились на том, что для искусства Ге умер.
Терзающие художника морально-этические проблемы не давали ему покоя и в сельском уединении. Знакомство с Л. Н. Толстым было началом выхода из творческого тупика. Начиная с 1882 года, Ге часто гостил в Ясной Поляне, подолгу беседовал с писателем, состоял с ним в переписке, делился своими творческими и жизненными планами.
"Не смущайтесь, что я на время оставил работу, - успокаивал он Толстого. - Я опять принимаюсь, я не могу жизнь, свое сознание отделять от работы. Я столько пережил в это время... ежели Бог это позволит, я действительно вас порадую работой художественной. Искренно только и можно работать, по-моему, но еще нужно жить тем, что хочешь сказать..."
После нескольких лет творческой немоты художник потряс мир своими новыми работами - "Выход с тайной вечери" (1889), "Что есть истина?" (1890), "Иуда" (1891), "Синедрион" (1892). Евангельские сюжеты его картин настолько приближены к волнующим художника реалиям, что кажутся событиями вчерашнего дня. Страсти, кипящие на этих полотнах, вызывали гнев священнослужителей и нарекания братьев по искусству. Но ни то, ни другое уже не волновало художника. Он писал то, что чувствовал, а чувствовал, как жил.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба.
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Вы помните, как смутили Леонида Осиповича Пастернака слова Ге, произнесенные в декабре 1889 года при их знакомстве. Признанный мастер живописи увидел в начинающем художнике своего последователя. По-видимому, он увидел в работах Леонида Пастернака то, к чему стремился сам: отказ от канонов академизма, от всего того, что омертвляло мысль и выхолащивало душу.
Не исключено, что имя художника Пастернака стало известно Толстому из рассказов Ге. И с тех пор писатель, действительно, следил за работами молодого художника, о чем он сообщил ему при встрече на Передвижной выставке в апреле 1893 года.
Летом 1893 года Леонид Осипович с радостью принял приглашение писателя провести несколько дней в Ясной Поляне. При этом и гость, и хозяин остались верны своим привычкам. Каждый был увлечен своим делом. Толстой вновь и вновь правил так и незавершенную им в дальнейшем рукопись рассказа "Кто виноват?", и читал Пастернаку новые главы. Карандаш художника ловил самые разнообразные мгновения жизни писателя: Толстой за косьбой, за чтением рукописи, за разговорами. Когда Толстой работал у себя в кабинете, Пастернак писал акварельные наброски интерьеров яснополянского дома.
Мучительные поиски писателя, пытавшегося найти себя не в литературе, а в жизни, встречали сочувственное понимание у художника, строившего свою жизнь исключительно в согласии с самим собой.
Каждый день из Ясной Поляны в Москву летели открытки и коротенькие письма-отчеты к оставшейся с детьми Розуличке (так ласково обращался к жене Леонид Осипович). Он знал, что его ждут, и все готово к отъезду семьи на юг. Самую жаркую часть лета Пастернаки провели в Одессе, на даче. Домой вернулись только к осени.
В октябре 1893 года Москву облетела печальная весть о скоропостижной кончине П. И. Чайковского. В память об ушедшем композиторе 10 декабря в Колонном зале было исполнено его знаменитое a-moll-ное трио "Памяти великого художника", написанное им когда-то, на смерть Николая Рубинштейна. Партию фортепиано исполняла Розалия Исидоровна Пастернак. Ее партнерами были профессора Московской консерватории, скрипач И. В. Гржимали и виолончелист А. А. Брандуков. О концерте много писали в газетах, отмечали тонкую музыкальность пианистки в сочетании с высокой техничностью ее исполнения.
Успех публичного выступления дал молодой женщине надежду на возможность возвращения к прежней концертной деятельности. Налаженный ею семейный быт уже не требовал от нее такого пристального внимания, как это было в самом начале семейной жизни. У сыновей была няня. Наряду с ведением дома можно было позволить себе много и серьезно заниматься музыкой.
Для обоих братьев слова мама и музыка были синонимами. Жизнь без мамы была также не представима, как без музыки. И только одно вызывало сомнение, была ли музыка причиной увлажнения маминых глаз, или мамино прикосновение к клавишам заставляло мир вздрагивать и плакать.
Я помню, как плакала мать, играв их,
Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.
Позднее узнал я о мертвом Шопене.
Но и до того, уже лет в шесть,
Открылась мне сила такого сцепленья,
Что можно подняться и землю унесть.
Несмотря на то, что музыкой был полон домашний обиход, царила и властвовала в доме Живопись. Неизвестно, сказывалась ли в этом главенствующая роль отца в семье, но авторитет Живописи, как Дела, затмевал все остальное. Сама собой музыка отходила на второй план, ей отводилось только "свободное время". В то время как Живописи (именно так - с большой буквы) было подчинено устройство дома, распорядок дня всех его обитателей и даже детские игры. Ее властвование было почти деспотичным и накладывало отпечаток на всех членов семьи.
На протяжении всей своей жизни Борис Пастернак не переставал восхищаться той одержимостью, с которой отец целиком отдавался творчеству, цельностью его натуры и легкости его дара. Сам он скорее унаследовал свойственные матери уступчивую отзывчивость, жертвенность и провиденциальность.