Двоих Иосифов в нашей семье мы различали добавлением определения: "мамин" и "папин". Когда при изучении семейных корней я выскочила за пределы одной семьи, Иосифы стали множиться со скоростью разветвления. Порой их нельзя было различить даже по фамилии. Имя Иосиф Ройхель носили оба внука Герша-Менделя: и мамин родной дядя, и двоюродный, известный израильский генерал, о котором речь еще впереди. При составлении семейного дерева выяснилось, что в каждой настоящей еврейской семье были свои Иосифы, Авраамы, Ицхаки, Мойши, Малки, Брони, Фиры и так далее. Наши предки держались танахических имен. Но на всех их явно не хватало.
Не знаю, как справлялись с повторяющимися именами наши родственники, но читателю придется, по-видимому, не сладко.
Мамин дядя Иосиф покинул Кременец в 1909 году. Трудно сказать, что погнало из дома восемнадцатилетнего юношу. Его сестра уверяла, что родители отослали юного социалиста, замешанного в распространении листовок, подальше от дома. Но возможно, спасая сына от полиции, Мойше отсылал его не "с глаз долой", а учиться.
"Неблагонадежный" юноша поступил в знаменитое одесское коммерческое училище Г. Ф. Файга. Знаменитое не потому, что его учредитель, Генрих Файг, вовремя уловил тенденцию бурного развития торговой промышленности в России. И не потому, что в нем учился Леонид Утесов, с которым наш Иосиф разминулся буквально "в дверях". (В тот год, когда Утесова, тогда еще Ледю Вайсбейна, за скандальное поведение исключили из 6-го класса, Иосиф только поступил в училище.) Кстати, Утесов был первым и последним учеником, которого когда-либо исключали из этого училища. Знаменито оно было как раз тем, что в него принимали даже с "волчьим билетом". И никогда не исключали за неуспеваемость.
И еще одна примечательная деталь: в коммерческое училище Файга евреев принимали без ограничения. Но "с нагрузкой". Родители учеников-евреев должны были оплачивать обучение своего ребенка и его "пары" - русского или украинского хлопца. Таким простым способом дирекция училища приманивала в "еврейское" учебное заведение учеников коренных национальностей.
Но за те права, которые оно давало выпускникам, имело смысл платить двойную цену. В аттестате, выданном Иосифу Ройхелю по успешном окончании коммерческого училища в 1912 году, подчеркивалось, что выпускники обладают теми же правами, что и выпускники реальных училищ. Это означало льготы при отбывании воинской повинности, право на работу в государственных учреждениях и право поступления в высшие учебные заведения. Не знаю, какими из этих льгот воспользовался Иосиф, но, преодолев черту оседлости, он с 1917 года поселился в Москве.
Коммерческое училище Файга отличалось еще одной особенностью. В нем учили не только общим и коммерческим дисциплинам. Педагоги ставили с учащимися любительские спектакли, в училище были несколько хоров и даже свой оркестр. А все потому, что директор училища, действительный статский советник. А. Ф. Федоров, сам писал оперы, романсы, выпускал газеты и при этом по праву занимал пост директора коммерческого училища, поскольку был профессором торгового права и судопроизводства.
Приобретенные коммерческие знания Иосиф применил в своей любимой области - книгоиздании. Он не пошел по следам своего старшего брата, идишского писателя Давида Ройхеля. Но так же, как и мой дедушка Давид, Иосиф был большим знатоком русской литературы и тонким ее ценителем. Он был одним из первых руководителей отдела продвижения книги (ОПК) при Госиздате. Его домашняя библиотека поражала не размерами, а подбором книг.
Пока я находилась в неразумном возрасте, дядя Иосиф показывал мне детские иллюстрированные издания. И среди них - заворожившая меня "Малахитовая шкатулка" Бажова. Как видно, мой интерес к его книгам был весьма пассивным. Поэтому мне запомнилось желание дяди Иосифа "угостить" меня диковинкой из своей библиотеки. В то время как у моего брата, страдавшего повышенным любопытством к дядиной библиотеке, осталось ощущение, что в доме дяди Иосифа не очень любили, когда кто-то брал с полки заинтересовавшую его книгу. Впрочем, я думаю, что неудовольствие проявлял не сам Иосиф, а его жена Евгения Сигизмундовна, в прошлом то ли актриса, то ли балерина. В памяти остался ее скрипуче-приторный голос, обращенный к мужу: "Юзенька, Юзенька..." Это слащавое восклицание очень часто гасило благие порывы мужа на корню. И заставляло его резво бегать по магазинам, в поисках продуктов для своей вечно жалующейся на здоровье жены. Как это часто случается, больная жена надолго пережила своего Юзеньку.
Брат запомнил еще и такой курьез. Он, солдат, проходивший срочную службу в армейском ансамбле, приехал в Москву с концертом. И с первой же увольнительной отправился навестить дядю Иосифа. Ему не терпелось поделиться с дядей своим открытием: недавно он впервые увидел книгу Пастернака и был заворожен его стихами. Услышав восторженный рассказ племянника, Иосиф воскликнул, обращаясь к жене: "Смотри, вот простой солдат, а ему близка поэзия Пастернака". О том, что стоящего перед ним "простого солдата" забрили в армию с третьего курса консерватории, дядя в этот момент, по-видимому, забыл. И не догадался подарить племяннику синий сборник из своей библиотеки. Так что мое первое знакомство со стихами Пастернака началось с коричневого маленького сборничка, который брат купил где-то в белорусской глуши во время одной из гастрольных поездок все с тем же военным ансамблем.
Но именно от дяди Иосифа я впервые услышала диковинные в то время имена: Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Ахматова. У него впервые читала их стихи. Иногда в машинописи. Разбудив мое любопытство, дяде Иосифу вскоре пришлось всерьез заняться моим просвещением. Однажды он положил передо мной почти слепые машинописные листы. Это были появившиеся тогда в Москве и передаваемые из рук в руки записки-воспоминания Надежды Мандельштам. Помню, как ударило по моему неискушенному патриотизму чтение этих обвинительных листов. В моей "пионерской голове" не укладывались приведенные факты. И в довершение всего, я еще без конца поднимала голову от текста, чтобы переспросить, а кто такой...
- Представь, нынешнее поколение даже не знает этих имен... - грустно пожаловался дядя Иосиф своей жене.
Мне жаль, что он не дожил до тех времен, когда новое поколение заново открыло для себя и эти, и многие другие замалчиваемые имена. Знаю, как это порадовало бы бескорыстного любителя литературы Иосифа.
Брат беседовал с ним и на другие темы. Дядя Иосиф любил музыку, театр и был увлекательным и интересным собеседником.
Со мной он делился не только информацией. Помню свой очередной визит в Новые Кузьминки, куда дядя Иосиф был выселен из Староконюшенного переулка, когда началось строительство Нового Арбата. К слову сказать, дядя Иосиф очень скучал по арбатским переулкам, по магазинам, в которых годами покупались полюбившиеся продукты. К каждому визиту, который обговаривался заранее, он непременно ехал на свой Арбат, потому что только там можно было купить настоящий торт "Прага" и тающий во рту форшмак. Я совершенно забыла поведать еще одну тайну! Кроме знакомства со стихами неизвестных поэтов, я постигала в этом доме премудрости сервировки стола. И супница какого-то необычно тонкого фарфора, в которой обычный куриный бульон превращался в заморское блюдо, поражала мое "пролетарское" воображение не меньше, чем новая книга.
Застольные беседы - самые задушевные. Во время визита, о котором идет речь, дядю Иосифа, как всегда, интересовало, что я читаю. Уже давно канули в Лету те годы, когда он открывал для меня новые имена. Теперь уже я со свойственной юности горячностью рассказываю ему о современных поэтах, цитирую полюбившиеся строчки. Дядя Иосиф тут же парирует строкой мне неизвестной, но явной прародительницей приведенной мною цитаты.
- Как? Ты не знаешь этого стихотворения Блока?
Ох, похоже, что я еще много чего не знаю... Незаметно подходит время прощаться. Я стою в тесном коридорчике хрущевки. Дядя Иосиф исчезает на короткое время в комнате, чтобы появиться у самых дверей: "Вот - тебе! Подарок". Я потрясена. Бесценный дар - двухтомник Блока из его личной библиотеки. Полностью поймет меня только тот, кто помнит полки тогдашних книжных магазинов, ломившихся от речей Брежнева.
Пока я подыскиваю слова благодарности, дядя Иосиф делает дарственную надпись.