С бытовыми трудностями Рут научилась справляться молча. Хотя она мало напоминала портрет той, что коня на скаку... и в горящую избу... но нехитрое хозяйство вела исправно, на трудности быта не жаловалась, руки, покрытые цыпками от постоянной возни с холодной водой, перед мужем не демонстрировала. Понимала, что и ему приходится не сладко.
Последний учебный год, подготовка диплома. Короткие весенние ночи. Светает рано, но, не дожидаясь рассвета, уже в 4 утра Арон, наскоро сполоснув сонное лицо, склонялся над чертежной доской.
Весна 1945 года. Из черной тарелки репродуктора, висевшего над детской кроваткой девятимесячного Виктора, раздаются радостные сообщения о взятии, капитуляции и освобождении европейских городов.
Это ничего, что о взятии Берлина советское радио сообщало с запозданием на три дня, а о взятии Дрездена - тогда, когда уже был подписан акт о капитуляции фашистской Германии. Так уж сложилось, что весь мир праздновал победу над фашизмом 8 мая, а в Москве в тот день еще все шло своим обычным ходом.
Ночью Рут встала к заплакавшему ребенку. Тихо-тихо... чтобы не разбудить мужа, еще только два часа ночи, пусть поспит... Но Арона разбудили совсем другие звуки. Черная тарелка репродуктора, висевшего над кроватью, вдруг захрипела и торжественный голос диктора, таинственно предупредил о важном сообщении, которое прозвучит через 20 минут. Потянулись томительные минуты ожидания. В ночь с 8 на 9 мая двадцать минут страна стояла у репродукторов и с надеждой смотрела в потрескивающую черную тарелку. Ну, что же они там так медлят!
И, наконец, - вот они долгожданные слова: Победа, Мир. Студенты выскочили из своих комнат на улицу, которая мгновенно становится многолюдной. Возгласы ликования, поцелуи, вихрь восторга. Самая радостная ночь в жизни.
Потом будет день, который объявят днем Победы. Потом будет парад и победный салют. Но Арону надо торопиться заканчивать свой дипломный проект. Еще столько чертежей и сложных расчетов.
Рут у окна заворожено смотрит, как по озаренному салютом небу пляшут лучи прожекторов. Совсем не похожие на те, что четыре года назад, испуганно шарили по предрассветному львовскому небу в поисках вражеских самолетов. Москвичи ликуют.
Наутро стало известно, что в метро раздавлено несколько женщин. По ним прошли те, кто торопился на салют...
Вскоре Арон и Рут празднуют свою собственную маленькую победу: Арон блестяще защитил дипломный проект в стенах московского научно-исследовательского проектного института строительных металлоконструкций, и руководство института пригласило молодого специалиста на работу, пообещав обеспечить жильем и постоянной московской пропиской.
Впереди забрезжила интересная работа, московская обустроенная жизнь. Появилась возможность послать вызов рвущимся из сибирской эвакуации сестре Фирочке и отцу.
Скитания по дорогам войны выкинули несколько учебных лет из жизни Фирочки. Ко времени окончания Ароном института она окончила только девятый класс новосибирской школы. Чем дальше на запад откатывался фронт, тем с большей тоской провожала девушка тех, кто возвращался в родные края, на освобожденные от врага территории. Ее родной город Ровно был освобожден уже в феврале 1944 года. Фирочка рвалась домой, в прежнюю беззаботную, сытную домашнюю довоенную жизнь. Ей казалось, что стоит только переступить порог родного дома, как безвозвратно исчезнут все лишения военных лет, из которых самым страшным было отсутствие материнского внимания. Отсутствие сведений о судьбе матери вселяло надежду. Но путь домой, в Ровно, пока что был закрыт. Зато брат Арон прислал вызов в Москву. И Фирочка рванулась навстречу своей новой судьбе.
Победные дни сменились буднями. Радость приглашения на интересную проектную работу угасла, натолкнувшись на букву закона о распределении молодых специалистов. Не помогли Арону ни диплом с отличием, ни прокоммунистические настроения, ни оформленная на него заявка московского проектного института. И даже то, что предпритие одного из приграничных литовских городов, куда он получил распределение, ответило, что не нуждается в специалистах его профиля. Ничего и не могло помочь в ситуации, имевшей один единственный непоколебимый аргумент: "Не положено".
Не положено было оставлять в Москве иногородних студентов. Чтобы обойти закон, надо было иметь мужество и надежный тыл. Мужества Арону и Рут было не занимать, гораздо хуже дела обстояли с их тылом. Вместе с вручением институтского диплома они теряли и комнату в общежитии, и временную московскую прописку, а вместе с пропиской - продуктовые карточки.
Помочь им могла только московская родня.
Иосиф Лихт готов был дать приют племяннице Фирочке, чей приезд ожидали со дня на день. Вслед за дочерью ожидали приезд ее отца, брата Иосифа. Как разместить всех родственников в одной комнате коммунальной квартиры? Да еще и с малышом, который будет мешать дочери-студентке. Для семьи Арона места не было.
На что рассчитывала Рут, когда обратилась за помощью к брату своего отца? Ведь и единственная комната Иосифа Ройхеля тоже находилась в коммунальной квартире. Может быть, на то, что плач ребенка никому не помешал бы учиться: у Иосифа не было детей, и он не ожидал приезда родни. А может быть, на то, что форма комнаты позволяла разделить ее шкафами на два угла, в одном из которых могли бы дожидаться своей собственной площади молодые.
- Не всем же в Москве жить, - возразила Евгения Сигизмундовна.
И, в общем, жена дяди была права. Проще всего делить чужие комнаты.
Евгения Сигизмундовна была, конечно, права. Она не предусмотрела только одного обстоятельства - своего будущего одиночества. Когда нужно было выхаживать дядю Иосифа после операций, Рут, жившая в то время в Саратове, неоднократно бросала свою семью, рушила свои планы и отправлялась в Москву ухаживать за больным дядей. Когда после смерти мужа немощная и одинокая Евгения Сигизмундовна попросила Рут пожить с ней, Рут ответила, что не может оставить дом и детей. Тогда-то мы с братом впервые и услышали эту фразу: "Не всем же в Москве жить..." Как видно, мама не забыла обиды. Она справделиво решила, что за женой дяди смогут ухаживать ее московские родственники.
Но тогда летом 1945-го жить молодым было негде, и Арону пришлось обратиться в институт за перераспределением. Естественно, что к тому времени ему могли предложить только совершеннейшую глушь.
Впрочем, последнее определение я готова взять обратно. Но исключительно для того, чтобы не обидеть жителей этого города, а не потому, что в нем родился вождь российского пролетариата. Собственно, вождь родился в городе, названном впоследствии по его настоящей фамилии, а молодая семья поселилась по ту сторону реки Свияги, в которой, по преданию, чуть не утонул мальчик, ставший тем самым вождем. Но дом, в котором поселилась новоприбывшие, стоял далеко от реки, на пустыре, который Арон должен был превратить если и не в сад, то, по крайней мере, в жилой промышленный район города.