Лихачев Сергей Сергеевич : другие произведения.

Свежий мемуар на злобу дня. Мемуары 1 и 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сатирический роман-эпопея в плутовской традиции Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Автор мемуаров ― кандидатура душеведческих наук, премьер-майор в отставке товарищ Бодряшкин. Он бывший детдомовец и поныне ― холостяк, то есть, в дамах много понимает. Онфим Лупсидрыч обитает в Непроймёнской стороне, работает в институте Животрепещущих проблем (ЖИВОТРЁП) ведомым прививатором ― прививает народу любовь к начальству. Сам товарищ Бодряшкин, будучи обладателем квадратной головы, считает, что написал "энциклопедию русской жизни", а как литературный персонаж сам скоро встанет посерёдке между Дон Кихотом и бравым солдатом Швейком. Мемуар Љ 1. Описание одного трудового дня товарища Бодряшкина в ЖИВОТРЁПе. На приём к Бодряшкину по очереди являются: диванный интеллигент, обиженный начальством "писатель" Силый Дроволось; белокурая нимфа ― кандидатка в секретарши, мечтающая поднять производительность труда своего начальника; пенсионер Горыныч, озабоченный вымиранием русского народа; французский журналист-соглядатай месье Фуфуетэ, за что-то ненавидящий Россию. Потом, на заседании Комиссии по этике, товарищ Бодряшкин излагает проект развития государственной идеологии в России на методологической основе новейшего направления в искусстве - бодризма, и выступает с докладом о классификации граждан и апатридов на предмет их благонадёжности к государству. В конце дня товарищ Бодряшкин посещает оборонный завод, на котором своей безупречной логикой усмиряет спровоцированный профсоюзным карьеристом бунт. Мемуар Љ 2. Товарища Бодряшкина его начальник ― генерал Патрон с замысловатою судьбой ― отправляет на задание в сельскую деревню Матерки. Матерковские земли захвачены колонизатором новой формации ― Цапелем/Жабелем по воровской кличке Пигвин. На оккупированных землях Пингвин устроил диснейленд-андеграунд "с русской спецификой" ― грандиозный вертеп, на который слетаются тысячи интуристов со всего мира. Матерки переименованы в Мамонтвилл, россиянам въезд запрещён. Товарищ Бодряшкин и его проводник ― журналист из газеты "Голая непроймёнская правда" Пломбир Тютюшкин, страшно возмущены. Они, вместе с ватагой местных партизан, изобличают шпионов и выступают супротив врагов.
  
  Предварение
  
  Вот уж отнюдь не вожделение снискать треплёные нобелевские лавры или авторские гонорары сподобило меня усесться за клавиатуру. Не жажда ла-вров, а мучительное душе моей видение той бездны, в кою гро?зит упасть российское общество, если немедля не примется крепить соб?ственный фундамент - беззаветную любовь народа к своему начальству. Ещё будучи отроком и отчаянным пионером, я, Онфим Бодряшкин, навроде Мальчиша-Кибальчиша, или, на худой конец, беспризорника Гавроша, жаждал осуществить личную миссию в исторических судьбах своего Отечества. И все последующие быстротечно застольные и затяжные перекройкины годы провёл в творческом поис?ке некой совершенной формы, в кою следовало бы облачить эту свою жажду, дабы принести бедствующему обществу российскому практическую пользу. Форма, наконец, обретена: отныне я положил себе на труд писать бодрящий мемуар, так при том животрепируя события проистёкшие и прозорля грядущие, дабы в искомом итоге споспешествовать бурному расцвету преданной любви народа к свое?му начальству и, поелику окажется возможным, рождению ответного чувства глубокого удовлетворения. Мой пищедарный ум и твёрдая рука, уверен, патриотично отслужат и Родине, и вам, взыскующий читатель мой.
   Да, быть мемуаристом очень интересно: творческое переосмысление жизни, памятник нерукотворный, обвиненье в плагиате, суд...
   Позволю себе только заметить: благоприобретённая ещё в суворовском училище потребность в регулярности и порядке заставляет меня творить сии записи в строгой форме. Каждый мемуар я буду начинать неболь?шим эссе, как бы задавая очередную тему или вводя нового незабвенного героя, а набивать - фактурой, то есть фактической злобой дня. Мемуар пишу в динамике - в позе современника, а не летописца, - хотя и глаголами несовершенного вида.
   Ещё: коль мой труд патриотический, - а у нас это значит и безгонорарный, - я, местами, позволю себе пренебрегать навязчивой самоцензурой и смело пускаться в наболевшие отступления, дабы вы, благодарный читатель мой, за неизбежной узостью каждой специальной темы мемуара не проглядели всю ширь проступающей меж строк натуры скромного автора. Кстати, ищу издателя скорее с правильным государственным понятием в кудрявой голове, нежели с увесистым гонораром в кассе. И от степени фурора, какой возбудит в читателе мой опус, будет зависеть его продолжение.
   И ещё. Блюдя свою честь в отношении к вам, обнадёженный читатель мой, и, возможно, даже себе в ущерб, напомню первейшее читательское правило: сначала узнай, кто автор - потом читай. Итак, моё предварение...
   На свет я появился в роддоме Сорвиголовска, с полсотни лет тому назад. Город лежит - в прямом и в переносном смыслах - в холодной Непроймёнской стороне и, по причине наличия секретного завода, в ту пору был он ещё закрыт для иностранных шпионов... Смерть шпионам! Простите, вырвалось непроизвольно. Родился я, почти уверен, поздним утром, дабы ранним не сердить при исполнении дежурной врачихи-акушерки, медсестёр и нянь. Мамыньки-папыньки и прочей якобы родни не знавал с того же позднего мартовского утра, а вырос и развился на бюджете, то бишь исключительно благодаря заботе родного власть предержащего начальства. Сразу заявляю раз и до последней строчки мемуара: всё худое предвзято мною из СМИ и от ненормативного народа, всё доброе привнесено в меня начальством - тем ещё, советским. Оно с лихвой обеспечило меня дарвиновским натуральным правом выживать в неблагоприятной окружающей среде: и то - в пучине Сорвиголовского инкубатора я так и не сгинул, вопреки благоприятнейшим к тому предпосылкам, зато позже капитально отъелся в штабе N-ской части Советской армии, получил высокое армейское, а позже и гуманитарное, образование со всеми вытекающими стипендиями и обеспеченьем, сподобился влёгкую и без всякого, заметьте, блата защитить диссертацию на степень кандидатуры душеведческих наук ― моя квадратная голова и для сего оказалась не помехой! - получил казённое жильё, и трижды по жизни выдавали мне подъёмные - деньгами, мебелью и прочим вполне годным для ведения хозяйства и личной жизни имуществом и всяким причиндалом. Да и по мелочам советское начальство меня никогда не забывало: всегда получал я из казны и фондов всевсяческие бесплатные путёвки, командировочные, премии, талоны, подарки, нательный реквизит, чувствительные продуктовые пайки, вещевое довольствие, транспортные средства... Это я ещё случайные доходы опускаю! Мне присвоено высокое воинское звание майора. А майор - кто латинский подзабыл - означает, главный! Правда, из-за рутинной путаницы в документах кадровики из министерства обороны уже лет пятнадцать никак не разберутся: я секунд-майор запаса или-таки выслужился в наиглавнейшие премьер-майоры - читайте: подполковники? Посему, когда общаюсь со знакомыми и с приятными во всех отношениях людьми, представляюсь, по врождённой скромности, секундом, а когда след перед чужаками или врагами козырнуть - ну тут держись: тут я всамделишный премьер! Холост, то бишь, в дамах много понимаю... Очень строг к попам всех конфессий и мимикрий. Попы (с ударением на "ы") в России не пройдут! Я автор нашумевшей капитальной монографии "Эрос в быту начальства" - ну это отдельный серьёзный разговор... Имею и не столь объёмные, зато впечатляющие на эмоциональном уровне, печатные работы: "В кризис нравственность должна быть экономной", "Основы теории справедливого воровства", "Как реорганизовать РПЦ в Музей истории православной культуры", "Как бескровно избавиться от лженеолибералов" и дэрэ. В русскую зиму титанически кормлю синичек - здесь мне равных в Непроймёнске просто нет. Мои синички не какие-то вам птахи-вертопрахи прыг-скок да чик-чирик, а конкретные такие толстушки-веселушки - любо-дорого взглянуть! Как всякий русский человек, я силён в благих намереньях, но и - поверьте на слово! - частенько бываю весьма рвенлив в делах. А главное, я брутальный патриот: родному начальству служу с улыбкой, хожу по струнке и держу хвост колёсиком! Я и, в некотором роде, "чиновник особых поручений", как говаривали в девятнадцатом, любимом моём, литературном веке. Ныне служу ведомым прививатором в Институте животрепещущих проблем: прививаю непроймёнскому народу социально необходимую вакцину любви к своему начальству. Считаю себя учёным литератором, знатоком политики, общества, женщин и вообще. Награждён редкостной медалью "За ёфикацию страны". Других многажды обещанных наград пока что не дождался, однако, не ропщу. У меня, как у верного сына России, навечно всё ещё впереди!
  Моё кредо: бодрись!
  
  
  Мемуар 1. Начальство и народ - едины!
  
  Окидывая аналитическим взором прошедший перекройкин год, я снова возвращаюсь к тому, по меньшей мере, счастливому для местного народа дню, когда в нашем застольном граде воцарилась новая администрация. Когда я прознал, чьи светлейшие умы и че?стнейшие сердца из среды местных и завезённых женералов и директорáлов соста?вили администрацию Непроймёнской стороны, я не мог удержать нахлынувших чувств и, помню, обвешавшись саморасписными плакатами и бия себя по звонкой медали на груди, примчался на центральную площадь областной столицы и возопил: "Всё, товарищи, дождались! Светлейшие умы, честнейшие сердца! А какие послужные списки! Новые кадры решат всё! Наше дело правое! Мы победим!"
  Тут же, конечно, нашлись скалозубы, принялись альтерна?тивно кричать: "Наше дело левое! Мы победим!", и ну в меня кулаками и древками флагов тыкать: опять, мол, этот Бодряшкин поспешает свежему на?чальству публично лизнуть, дабы к должности приставили...
   Никак нет! Я далеко не аполитичен, но беспартиен принципиально! Я считаю: партии нужны только когда над государством сгущаются тучи нашествия. Только в предгозье революций, гражданских бунтов и пребольшущих войн политические позиции участников общественного конфликта вызревают и обнажаются вполне, и даже той публике, коя "не в теме", становится ясно к кому примкнуть или за кого голосовать. В тихие же недогоняющие времена деление российского общества на "правых" и "левых", "наших" и "ненаших", "вылезших из...", "спустившихся с...", "катящихся в...", "идущих на..." - всё это деление изобретено политиканами, дабы в спокойном обществе организовывать борьбу и, тем самым, не лишиться пропитания. Ну, правда: у нас "левого" поскреби в области природной жадности, найдёшь правизну, "правого" поскреби в районе общественной совести, обнаружишь левизну. Согласитесь, политичный читатель мой, в современной России демократы не демократичны, коммунисты не коммунистичны, консерваторы не консервативны, либералы не либеральны, патриоты не патриотичны, партизаны все кухонные или чеховские дачники, а социалистов - тех и вовсе нет. Да что там ненужные партии, что там ручные профсоюзы! У нас священнослужители не верят в бога, гражданские не гражданственны, спортсмены не спортивны, администраторы не администрируют, министры-капиталисты не работают на страну принципиально, необразованные ничего не знают, образованные ничего не умеют, одни только женщины женственны: дамам и девушкам ур-р-ра! А вот разделение обще?ства на начальство и народ естественно и законно. Без указующего перста начальства, без отцов-командиров - и сама история человеческого общества не состоялась бы. Лазали бы сегодня по деревьям, как девица Клунева со своими престарелыми бойфрендами, на головы прохожих мочились. Начальство возглавляет государство и ведёт народ, значит, для народа начальство есть синоним государства. Обустроить Россию есть шанс только в смычке начальства со своим народом. Сначала начальство ― народ потом! Начальник приказал - значит сделал! Вокруг субъекта государства русский народ сплочён и повторяет все его действа, включая глупые и катастрофические: государство воюет - и народ ложится костьми; государство строит империю, строит капитализм или социализм - и народ строит их же; государство себя разрушает - и народ его громит; чиновники воруют - и народ не отстаёт... Без начальства, без своих героев, народ может стать субъектом истории только при условии, если им овладеет новая идея, а затем, под сию идею, выдвинутся отцы-командиры, желающие стать новым начальством, и возглавят. Но это уже будет редкий случай социальной революции, катастрофы, когда государство - читай: начальство - не способно управлять по-старому. О сём ещё товарищ Ленин архиправильно писал. А разве сегодня народом овладела новая идея? С новой идеей давно у нас случилась заковырка: царский капитализм был, советский социализм был, либеральный капитализм тоже объявляли, а всё без толку!
   Что же касается "публично лизнуть начальству"... Я даже в детстве не лизал Прыщу - интернатскому бандиту. А Прыщ был, я вам доложу!.. Его все воспитатели боялись, даже физрук бил его редко. Я не холоп, но почему бы начальнику ни оказать услугу? Только с вами, доверчивый читатель мой, буду наивозможно честен и прям: душекопатель от природы и военный душевед по дипломам, я не раз замечал за собою: в нежданный момент воцарения новой администрации во мне всегда утверждается непоколебимая вера: именно такого начальства нам и не хватало все предшествующие годы! Здесь тактично напомню возможным критиканам: сия особенность моей на?туры отнюдь не зоологическая редкость в Непроймёнской стороне. Напротив, кричать "Ура!" свежему начальству поистине национальная черта наша, а посему я ничуть не стыжусь быть счастливым её обладателем. Да и во всём подлунном мире с уважением к начальству всё ровно так же, как у нас: ещё Рабле упоминал книгу "Об избыточествующем чинопочитании", а уж какое свободонравие и бодромыслие царило в Западной Европе в эпоху Возрождения!
  Итак, воодушевился я, помнится, необыкновенно. И было от чего!
  Наидемократичнейшим образом назначенная администрация, имея благой целью строительство чиновничье-олигархического капитализма, кинула в беспробудные непроймёнские массы новаторский лозунг: "Начальство и народ - едины!", и, мудро им руководствуясь, деятельно взялась подогревать и прикипать к себе остывшие сердца, так называемых, простых людей. При сём новые губернские админы, не выпуская из виду и своё неомрачённое случайностями будущее, без коего, само собой, невозможно случиться истинному счастию непроймёнского народа, решили официально задуманные "Мероприятия по общенародной прививке вакцины любви к начальству" поставить на околонаучную ос?нову, традиционно закрытую у нас для праздной общественности. С сей похвальной целью администрация Непроймёнской стороны завело при себе Институт животрепещущих проблем, в аббревиатуре ЖИВОТРЁП. Естественно, мне, кандидатуре душеведческих на?ук и автору ряда оригинальных околонаучных трудов о начальстве и его народе, предложили в ЖИВОТРЁПе должность ведомого прививатора.
  С захватывающим профессиональным успехом состоя в этой должности и поныне, я имел возможность тысячекратно убедиться, сколь недальновидно отпал народ очерствевшим сердцем от первой заповеди счастливого бытия: "Возлюби своё начальство!" Поприще моё, замечу, отнюдь не из прохладно-лёгких! Вот, к примеру, факты по злобе только одного рабочего дня, когда мне, по графику, довелось остаться в ЖИВОТРЁПе дежурным прививатором.
  
  
  Глава 1. Бледная Спирахета, или "Я - никто!"
  
  Я фигура официозная, а, стало быть, не имею права оказаться не в теме и прилюдно угодить впросак, и тем подвести родное начальство. Посему, рабочий день свой в кабинете ЖИВОТРЁПа я завсегда начинаю с беглого просмотра в интернете бодрящих новостей: "В госпитале врачи нас успокоили: въезд на территорию госпиталя запрещён, но не для катафалков"; "...первенства по футболу. Счёт вчерашнего матча Германия - Россия: 2:2 в нашу пользу"; "Вася, желаем тебе, как законодателю, чтобы и твой новорождённый сын стал успешным вором в законе"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора договориться с налоговой службой и взимать церковную десятину, как НДС, в форме федерального налога""; "Профессор, тотализаторную общественность интересует: на кого ставить на очередных выборах в Госдуму?"; "Теперь заживём! Премьер министр России приказал восстановить мелиорацию сельскохозяйственных земель. Начальник приказал - значит, сделал!"; "Вчера в России образована государственная объединённая партия (ГОП) "Недогоняющие". В СССР, кто помнит, советское начальство, хотя из-под палки, но заставляло советский народ догонять Америку. Лозунг "Догнать и перегнать!" появился в 30-е годы прошлого века. На некоторых догоняющих изделиях даже ставили штамп "ДиП". Концепция догоняющего общества оказалась понятной советским трудящимся и в экономическом плане полезной для страны: мы, догоняя буржуев, во многом преуспели сами. Когда империалисты заменили советское начальство на либеральное, новое начальство поклялось своим хозяевам впредь Америку не догонять, а собственного пути не изобретать, и в том нашло полное согласие у нерадивого своего народа. То есть, в России возникла вполне либеральная политико-экономическая база для единения начальства и его народа: не работать всем! А коль появилась база, вчера подкатили ей надстройку: ГОП "Недогоняющие""; "Вышел в свет девятый том атласа российского бездорожья"; "Официально признано: Ломовский суд - самый гуманный суд в мире!"; "Специально для чиновников госкорпораций Правительство Российской Федерации объявило конкурс "Почувствуй себя Берлагой". В отличие от Остапа Бендера, государство гарантирует конкурсантам неприкосновенность их имущества, нажитого непосильным трудом. Цель конкурса - стимуляция и популяризация четырёхсот новейших способов сравнительно честного изъятия в свою пользу бюджетных и корпоративных денег"; "При Правительстве России открыта международная Высшая школа олигархизации. Президентом школы назначен известный олигарх, господин Сироцкий. Первыми слушателями стали бизнесмены и чиновники из слаборазвитых в олигархическом плане стран: Австрии, Норвегии, Дании и прочей евроботвы"; "В Вашингтоне, перед Белым домом, прошла массовая акция сторонников правильного применения слов в английском языке: митингующие первым делом потребовали переименовать Министерство обороны США в Министерство нападения"; "Вскрытие тела в морге судебно-медицинской экспертизы дало, однако, совершенно неожиданный результат: в день своей смерти этот скандально известный столичный тележурналист свежей человечины не употреблял!"; "...мирно парились в бане с пивом, а один завёл нас на политику - ну, спьяну и бросили жребий: кому в какую партию записываться"; "На заседании Госдумы главный нанотехнолог страны, прося у депутатов очередной бюджетный триллион и в неявном виде намекая на шанс превращения России в великую нанотехнологическую державу, с весьма обнадёживающим пафосом доложил: "С нанотехнологичной нанотехнологичностью нанотехноложа супернанотехнологии нанорогов и нанокопыт, нанотехнологи Нанороссии по-нанотехнологически нанотехнологично нанотехнологствуют в нанотехнологических нанотехнологиях...""; "Передаём заклинания Министра сельского хозяйства Российской Федерации: "Доись, доись, доись...""; "На вчерашней презентации самочитающихся книг в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в образовательной системе Российской Федерации. "Почему в этой стране в школах не изучают историю моды и основы безопасной любви? Почему в этой стране педагоги не таскают учащихся за уши, не бьют указкой по рукам, не ставят в угол, не размазывают по парте, а только вымогают? Почему в этой стране так много анекдотов о тупых и сексуально озабоченных учителях и об исключительно находчивых учениках? Почему в этой стране уже двадцать лет число дипломированных специалистов растёт в тридцать раз быстрее производительности труда?""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-поучитель, ответить, да тут раздался невнятный стук в дверь. Простите уж, пытливый читатель мой, но так обычные люди не стучат...
  Фигуру, возникшую на рубиконовском пороге моего кабинета, я почему-то сразу мысленно окличил Бледной Спирахетой, хотя, если по совести, мне не приходилось наблюдать сего микровозбудителя спокойствия неосторожных с гигиеной мужчин и женщин ни в натуре, ни в кино, ни даже на картинках в медицинских энциклопедиях. [В квадратных (!) скобках замечу: я не шарлатан-ясновидец и не импортный детектор лжи, но бывалый психоаналитик, и потому частень?ко в первые мгновения знакомства с незнакомой персоной, имея целью регулярный прирост своей душеведческой квалификации, стремлюсь задать сей персоне интуитивную оценку, не искажённую ещё последующей изустной или анкетной её брехливостью. И сколь же часто моя предваря?ющая беседу оценка оказывалась верной на все сто!] И сейчас, к моей вящей догадке, передо мной замаячил бледнолицый страдалец-интеллигент, а не гордый носитель мужских брюк, и я изготовился к соплям и воплям. И, кстати, я сразу отказался от мысли угостить Спирахету казённой соткой водки, как мой Патрон всегда советует, дабы вызвать посетителя на добровольную откровенность, а не клещами за язык тянуть.
  Но вот, выпадающими шажочками ко мне пройдя, Спирахета усаживается на полкраешка стула, очки нервно сдёргивает с носа, подшмыгивает ровно пять раз, подаёт визитку с кривенькими вензелями и, наконец, судорожно привсхлипнув, в сторону открытого настежь окошка ну завывать:
  - Найти себя... Не могу найти себя... Я - никто... Не нужен я ни начальству, ни народу, хоть вены режь...
  Залибераленный вусмерть интеллигент плачет, что не нужен русскому народу? Усомнюсь! И тогда для придания моменту пущей историчности, я по-отечески взгневляюсь:
  - Эт-та как же вас, батенька, изволите понимать: "ни начальству", "ни народу"?! Так противопоставлять начальство и народ - это, знаете, чревато! Они у нас близнецы-братья и всё строго пополам делят: львиную половину сразу - по заслугам! - начальству, остальное - дабы не баловать народ! - поровну всем.
  - Начальство и народ есть, потому и делят. А нас, интеллигентов, нет - в дележе не участвуем. Вот и пишу "в стол": романы мои не публикуют, пьесы не ставят... Неправильно это всё и неправильные все! А жизнь кончается: пора мне ставить точки над "i". Я прочёл вашу книгу...
  - Похвально!
  - Ответьте: если, как вы пишете, общество российское, по традиции, состоит исключительно из начальства и народа, то почему под "народом" подразумеваются одни только рабочие, служащие, крестьяне да простые ИТР, а интеллигенты - ни начальство, ни народ, а так... - никто? И, ведь, обращениеце с нами соответственное, как с "Никем". Поневоле вспомнишь интеллигентскую строку из пролетарской песни: "Вышли мы все из народа..."? Получается: из народа мы вышли, а к начальству не дошли? Болтаемся между ними, как...
  Ну, я будто в родниковую воду глядел, когда интуитивно нарёк очкарика Бледной Спирахетой. Изверившийся, мелкотравчатый творческий интеллигент! "Писатель"! В дележе он не участвует - вот и вся причина вóя! И звать нытика как-то подозрительно - Силый Дроволось. Наперёд знаю: болтается Силый в проруби именно как...
  Для русского интеллигента главное в жизни - это иметь надёжный "тыл": работающую жену с квартирой. У непечатного Дроволося, как я первым делом выяснил, "тыл" оптово торгует соляркой, мазутом и строительным битумом, а трудовая книжка "писателя" уже лет десять лежит в фирме супруги, то есть, трудовой стаж преспокойненько идёт, пенсионный счёт своим чередом наматывает, квартира с диваном имеется, и недурственная дачка с видами... - наши интеллигенты умеют прекрасно устраиваться за счёт самоотверженных жён. Но поди докажи ему, благополучному лежебоке, что пролиберальные законы развития современного российского общества, победоносно строящего чиновничье-олигархический капитализм, буквально ломятся демократическим содержанием, хотя бы в том смысле, что начальство каждый раз падает на наши головы с родного Кремля, а не с Эвереста какого или, чем паче, с планеты Заклемония, и не приползает из космической "кротовой норы". Вывод прост: любой и каждым интеллигент, недовольный своим статусом "Никто", имеет свободу выбора - либо, взявшись толкаться локтями, пробиться в начальство, либо, взявшись за ум, вернуться к станку или плугу. Хочешь, волнистый мой, в стройные начальники записаться, что ли? Пойми, дурачина: начальствовать - это призвание! Серьёзные товарищи рождаются сразу с жизненным опытом, мёртвой хваткой и пятью указательными пальцами на руке, и говорить с пелёнок начинают глаголами повелительного наклонения, а новая должность у начальника - это всегда как первая любовь! Любовь к должности, войдя первою в юное сердце истинного начальника, последней, на самом смертном одре, покидает его. У начальника, вступившего в новую должность, даже тянется вверх и распирается сама фигура, густо басеет голос и является победное выраженье глаз!
  А в тебе, интеллигент, с должностью, ну что может измениться? Ты, если не отхватишь должность, что - сразу в петлю? Моток пеньковой верёвки тебе дать, табуретку под ноги поставить? Как бы ни так: полезешь ты с диванчика в петлю! И заводской рабочий, оставшись без нового станка, не сиганёт как Анна Каренина под поезд, и крестьянин, лишённый нового трактора или плуга, не кинется на вилы в силосную яму. А вот начальник, окажись без кресла, от потери смысла жизни очень даже может и сигануть, и кинуться, и в петлю залезть, а в лёгком случае - надолго сляжет. Вот верный знак призванья - и, между прочим, любого призванья, не только начальственного. Интеллигенту надо прояснить! Он глуп у нас как-то по-особому: в его тактике всегда обнаружится разброд, в стратегии заключена смертельная для страны опасность!
  Конечно, я надавал Спирахете кучу бесценных советов, а перво-наперво: жаться к начальству делом и телом! Я бодрил его перспективой: сегодня властные начальники, мол, с думами интеллигентов ой как считаться взялись, и с вами, Силый Дроволось, завсегда найдётся, кому и за что посчитаться! Я советовал: возлюбите начальство - властное или хотя бы издательское - и воздастся любящему должностью или деньгами! Бодритесь: начальство вам поможет! Но Спирахета сходу не поддаётся моему взбодрению и опять скулит:
  - У начальников на сто лет вперёд всё схвачено. "Вы же знаете, дружок, поделён уж пирожок". Даже на рельсах и галерах все места расписаны. Да и не хочу я ни в какое властное начальство - репинскую лямку тянуть: народ всё одно утлую ладью утопит и сам ко дну пойдёт...
  Ещё бы творческий интеллигент стремился к власти! С умничающим без повода начальством - крах всему!
  Отвлечёмся... Что, непокорный читатель мой, есть власть?
  Власть - это способность человека или организации изменять поведение других людей или организаций в соответствии со своими желаниями. Желание, выраженное в рамках власти, называется волей. Изменение своего поведения в соответствии с выраженной сторонней волей называется подчинением. Начальник волеизъявил - значит, сделал! Признанная власть является легитимной властью, потому что власть господствующего класса, согласно товарищу Грамши, держится на силе и согласии. Механизм власти - принуждение и убеждение. Всё!
  Конечно, народ - согласно господину Бодрийару - "молчаливое большинство", пассив. Народ охотно отдаёт политические функции активу, а сам блаженствует в кругах частной жизни и комфортно чувствуют себя "ведомым". Начальство - это уже по товарищу Бодряшкину - "болтающее меньшинство", актив. Страшно представить, если бы молчаливое большинство принялось активничать: ежедневные революции истребили бы всю органическую жизнь на Земле. Между пассивом и активом из отщепенцев образовалась прокладка - интеллигенция. Она служит начальству, но, в отличие от народа, не согласна с отведённым ей местом в обществе. А в своей проруби интеллигенция очутилась, ибо предъявляет обществу - начальству и его народу - невыполнимые требования и претензии, сама при сём не обладая требуемыми способностями. Общество не принимает себялюбивую прослойку, посему-то интеллигенция всегда замкнута и, как правило, нелояльна к власти и презирает народ.
  - ...Простые люди грубы, - продолжает ныть Спирахета, в упор не слыша моего внутреннего монолога. - Простые люди не образованы и неблагодарны: построй им что-нибудь - тут же сломают или сожгут. Вот если бы властное начальство мои лапидарные идеи утвердило и приказало народу претворить...
  Отухни, друг! Как русский интеллигент, Спирахета всё-всё на свете как бы понимает, да вот беда: сделать - хоть и самую малость! - не желает. Зачем так много знать, коль ничего не делать? Ведь без труда умение ничего не стоит и не оплачивается. Русский интеллигент чудак: он жив своею осознанной болью за злосчастную страну, а вот её текущие насельники - начальство и народ - ему сильно не по нраву. Значит, - это я уже вопрошаю про себя, - если начальство и народ исправятся, возлюбив друг друга, тогда боль в интеллигенте утихнет или даже исчезнет вовсе, и придёт ему, как явлению, конец?
   А чем плох чудак, броситесь вы спрашивать меня? Отвечаю: чудак всегда ждёт чуда и оттого на боку лежит, а полезно для общества работают другие. Интеллигентский наш пессимизм - что человек, мол, вошь ползучая, ничтожество и пыль - восходит ещё к упадочному Екклезиасту. Интеллигенту русскому, истязая себя и близких, только бы отрешённо думать и воображать. Но опыт не может угнаться за мыслью - это философская аксиома. Да и никто уже, кроме, надеюсь, верховного начальства в наглухо закрытых кабинетах, давно не понимает: что нужно делать стране и миру, дабы просто выжить. И пусть интеллигент экзистенционально чувствует, что выход найти можно всегда, но - о, ужас! - только представьте, дальновидный читатель мой, если бы, вдруг, начальство взялось переплавлять все нарытые горы интеллектуальной руды!.. Материальный мир развивается детерминировано, а человеческий разум - свободно. Природа мироздания дуалистична: индивидуальна и коллективна одновременно. Индивидуальное сидит в мозгах, коллективное - в обществе и в экономике. Мироздание не терпит излишеств. Не перегораживай начальство эту прорву свободных дум, и цивилизации оказались бы ввергнуты в хаос! Чего бы философствующей интеллигенции не сменить репертуар: от упадочного фарса свободных умствований - к бодрящей трагикомедии детерминированного действа? Это ведь всё никудышные интеллигенты зачинали обрушивать наше государство: монархию ради социализма, социализм ради либеральной демократии, а теперь - обвыкнуть ещё не успели - уже и к горлу ввозного либерализма ногтистые лапы свои тянут! Помните, как в конце СССР интеллигенция убеждала и самою себя, и советский народ, и весь подлунный мир в никчемности всего советского? Помните, как вопила она о ничтожестве русской нации, как обзывала систему, а вместе и родное государство, "совком"? Ну, обрадовался западный мир: если уж они сами себя называют никчёмными и ничтожными, значит, так оно и есть в самом деле - это даже не наша пропаганда.
  Я не Сократ, но мыслить тщусь категорично! Так вот, на шкале истории, интеллигент сначала был антимонархист, потом - антисоветчик, ныне стал антироссийщик и уже почти антилиберал, а в принципе - как был, так и остаётся контрой. Ну, по мне, пусть интеллигент сегодня душит чуждых русской природе неолибералов - поделом! Буржуйская демократия как тип социального устройства для стран "золотого миллиарда" в отношении остального мира, а значит и России, несправедлива и исторически обречена. В демократии индивидуальные и коллективные начала случайны, а это чревато! Потому и век буржуйской демократии будет короток, в отличие, к примеру, от тираний и неизбежного во всём мире коммунизма, как его ни называй. Демократия - худшая форма правления собственной страной, зато лучшая - чужой. Из-за бугра привяжутся к чужому недостатку и подговаривают народ: выберите-ка себе лучше другое начальство; ладно, выберет народ новое, однако всё останется по-старому, тогда опять подговаривают... - и так до полного развала чужой страны. Так теперь глобальные империалисты задёшево устраняют конкурентов - без затратных войн. Такая демократия противна интересам большинства, то есть, народа. Любая форма демократии - античная, боярско-цеховая, советская, либеральная... - наполнена классовым смыслом. Зачем нам теперь старичок-капитализм, когда он из паровоза, кой вперёд летит и тянет за собой, давно превратился в капитализацию брэндов и зомбирование "неправильных" народов? Считаю, позор для приличной молодой России - воспринимать людоедско-демократическое мировоззрение, когда "золотому миллиарду" только жить, а остальным людишкам сгинуть. Демократия - это, теоретически, власть народа, а не действующая избирательная процедура, написанная ангажированным ЦИКом. Демократия вовсе не обязательно осуществляется прямыми выборами и не должна во всём следовать законам, тем паче, что и выборы, и законы исходят от начальства, а значит, объективно выгодны в первую очередь ему. А если - даже представить страшно! - начальство временно заблуждалось? Ведь буржуазная демократия раздувает конфликты и терроризм, а нашу многонациональную страну прямо ведёт к гражданской войне и военной оккупации, считая, что идейно и экономически мы уже порабощены и обворованы на полвека вперёд.
  Всё так, но без начальства куда прикажете податься русскому народу? Ну, вот лично вы, усердный читатель мой, знаете, в какую сторону из незадавшегося капитализма нам брести, когда направление движения ещё не задано родным начальством? В ответ мычите? То-то и оно! Куда народу без начальства! Без головы может быть всадник, но не лошадь. А у интеллигентов - хоть санитаров с носилками на них вызывай! - какая-то необъяснимая патологическая ненависть к любой власти, тянущей на себе страну. На философических думах, что ли, Россия строилась тысячу двести лет и по сей день стоит? И, главное, азартно так государство заклеймят и пособят внешним врагам разрушить его, а сами позже, как азарт улетучится, сбегут за рубеж или на свои кухни, дачи, или запрячутся во всемирную паутину и прочие сети и секты: мы не на то, мол, рассчитывали в итоге. А тем временем, возбуждённый ими народ, тоже вошедший в азарт, начальство текущее - на вилы! И опять у нас кругом руины: в головах, на улицах, на предприятиях - везде. Опять одни враги при доходах остаются. Это как немецкие философы, Хайдейгер со товарищи: развели красивую клумбу нацистских идей, откопали даже мифических нибелунгов, подсобили Гитлеру на фоне сей ветвистой клюквы законно прийти к власти. А, глядь, историческая практика добротного фашизма какой-то некрасивой вышла: переродилась быстренько в оголтелый нацизм. И поуходили философы во внутреннюю оппозицию к новому германскому начальству, да только поздно: многих "философствующих" благодарные нацисты расстреляли. Интеллигент русский такой же: пофилософствовать горазд, но за свои идеи отвечать совсем не хочет. И не поймёт никак: у нас и общества-то как не было, так и нет, дабы их философию воспринимать и по ней жить, как по Конфуцию тысячелетия живут китайцы. Хотя, согласен: русские философствующие интеллигенты немножко повлияли на русский мир, на русский дух и стиль. Да не велика заслуга! Просто благодатна у нас почва: каждый русский сам чуточку философ. Но нынешним философствующим интеллигентам лично я не отдал бы на откуп новый русский путь. Почему?
  Только вам, умудрённый читатель мой, дам своё определение философии. Теоретически, философия есть человеческий опыт, выраженный языком понятий, практически - порядок суждений для управления здравым смыслом. Наука из наук! Что может быть важнее здравого смысла, когда любое в мире общество складывается из индивидов с частично или полностью даже противоположными смыслами? Сонмы противоречивых смыслов! Так вот, и начальству, и народу русская философия остаётся не нужной только потому, что она сама по себе из рук вон плоха. Она так и не стала полезным инструментом, как прочие науки: не даёт того, чему в первую очередь должна служить - пониманию основ и фактов бытия, прогнозу и, конечно, пресечению чрезмерных групповых увлечений всякими утопиями. Философ, дабы услышанным быть на Западе, должен писать публицистику, в России - писать романы. И где сии романы? После Льва-нашего-Толстого, после Фёдора-нашего-Достоевского, где, спрашиваю я ныне пишущих интеллигентов, где ваши романы, учащие русских жить, где идеология и ориентиры для страны? Пустыня! Не поверю я, что сегодня "в стол" пишутся хорошие романы. Тогда на какое отношение к себе рассчитывать мог ты, интеллигент, радетель наш, сам всегда с неопределённой зыбкой позицией? Не зря тебя, раскусив, ещё в позапрошлом веке прозвали "никудышником": ни воли, ни дисциплины, ни малейшей способности к общежитию и коллективному труду... А чего стоят извечное попирание тобою достоинства ближнего своего, твоё презрение к тупому и грязному народу своему, твои кукиши в карманах на любое работающее изо всех сил начальство! Каждый наш интеллигент-философ за свою жизнь продумывает мыслей столько, что хватило бы для исполнения тремя поколениями русского народа. Ему - приятно, кормильцам - бестолково. Не лучше ль, наконец, интеллигенту запрячься в лямку и, плечо в плечо с бурлачащим начальством, пахать очередную целину и сеять в народе разум, добро и силу?
  - И у меня, - добавляет между тем Спирахета, почти роняясь на пол, - вяло текущая экзистенциальная грусть. Вы представляете, что это такое?
  Я не Декарт, но иногда такое логически загну!..
  - Экзистенциальная грусть - это когда хочется ничего! - отрезаю по-военному.
  - Какой смелый и точный оксюморон! - Спирахета выпяливается на меня, как на утопленника. - Это определение из нового философского словаря?
  - Если бы! - отвечаю скромно. - Словари не поспевают за свежей мыслью. Просто всегда нужно быть в теме...
  В общем, так: у нас интеллигент простой, а случай - сложный. Я, конечно, профи, в смысле "А поговорить?!", но интеллигент у нас запущен дико: с одного захода не проймёшь. Записываю Спирахету на повторный приём. За эндемичного интеллигента стоит побороться! Да-да, пора начальству оградить российских интеллигентов, как популяцию исчезающего уссурийского тигра, дабы спасти их от тихого истребления куда более вредной для нашего общества буржуазной модой. Я принципиально критичен только к интеллигенции в общем, как к институту "лишних людей", донимающих начальство, приятелей и собственных жён своими бесконечными и, как правило, бесполезными думами, а в частности - очень даже расположен к этим, зачастую милым и культурным, людям.
  Да, быть интеллигентом очень интересно: поиск смыслов на продавленном диване, кукиши в карманах, преследования от начальства, суд...
  
  
  Глава 2. Животрепещущая тривизитка
  
  Я не француз, но к девушкам испытываю трепет! Но в ещё большей степени при каждой новой встрече с русской красой существом моим овладевает безграничное удивление: как на дико оскудевшей отечественной клумбе ухитряются в изобилии взрастать столь ослепительные розы?! Поневоле русским дендрофилом станешь! А вот в удобренных и обильно поливаемых америках-европах красивых девок вовсе нет: как сам бывал - не видел ни одной! На их дам без слёз не взглянешь: год красивую ищи - весь год проплачешь! А тут, бесплатно и с доставкой, рабочего средь бела дня, открывается дверь - и нате вам прекрасный образец...
  В белокурой и высокой нимфе о девятнадцати годах, что вся в мини и глянце возникла пред моими восхищёнными очами, было всё для благотворной и щедрой любви к начальственным, завсегда нехилым, лицам: животрепещущая тривизитка - 110-70-120; обворожительная млечность; волнительная походка "змейкой"; манящий взор ярких васильковых глаз; румяные щечки с пикантно исчезающими ямками; чувственной вырезки губы - сочные истекающие алой слизкой; точёная цилиндрическая шейка; золотистые и подвижные кренделёчки на висках... - ну всё! А кожа... - какой там, на фиг, натуральный шёлк! - кожа... - ну просто мамынька родная, кем б ты ни была! Это я ещё ногти и ресницы опускаю! Ну а попа её, по округлости, посрамит геометрию циркуля! Как увидишь деву такую - помирать неохота!
  Присела на самый краешек скрипнувшего стула, кой - мрак! - стал выглядеть сразу обветшалым, вульгарным и как бы принесённым из хлама дачного сарая, ножки свои длинненькие, полненькие - какие особенно приятно обжимать и гладить - в туфельках на каблучке со шпорками, вытянула и скрестила, а спинку парфянским луком выгнула, да так, что спелой грудью, разверзшейся из низкого выреза блузона, и парфюмом окончательно меня достала... - ну, хоть кричи!
  Про таких душечек мой Патрон как-то, по нетрезвому случаю, потрясая именным Макаровым, изрёк (даю в трезвой редакции, как сам помню): "Исчезли многие русские типы: не стало больше волевых, суровых лиц, какие у старых воинов были; не стало теперь басов и сильных теноров - в оперу некого призвать; сгинули невесть где иные родные типажи; но если не станет полнокровных весёленьких блондинок с молочной кожей и золотистым пушком, отплясывающих бойко и поющих звонко, всё: уйду в последний свой поход - накажу поголовно двадцать врагов Родины и сам застрелюсь, на!.."
  Только, знойный читатель мой, не след задавать чеховским душечкам вопросы из смежных отраслей!
  Здесь я - не без тянущей тоски и грусти - к месту расскажу: халтурил в молодости и как-то, экзаменуя студентов мукомольного техникума, одну голубоглазую красавичну-блондинку - строго по билету! - спросил: "В чём заключается брак муки?" Ответ и образ самой дивы запали в меня на всю жизнь: "Брак заключается - это когда замуж выходят. А мука разве может замуж выйти? За кого?" Такая девушка - в подругах или в жёнах - мечта любого правильного русского мужчины! А я, молодая тогда кандидатура душеведческих наук, весь из себя, почти герой, но, увы, с квадратной головой, едва уволившийся из армии и посему ещё без толики житейской мудрости на гражданке, в зачётку ей поставил "отлично" и просто ушёл, потеряв свою непосредственность навек... Вот простофиля! С тех пор, как встречу душечку, возносящую мою память к образу красавичны-блондинки из мукомольного техникума, как припомню её "брак муки" - сердце под ложечкой защемит... Лопух: счастье своё упустил! Чувственные девушки после успешно сданного экзамена так сильно возбуждаются... - бери её, тёпленькую, и тащи скорее в ЗАГС или ещё куда...
  Да, быть девушкой очень интересно: наряды, шопинг, женихи, вихрь жизни в трубке телефона, кредит невыплаченный, суд...
  Лицо нимфы и, особливо, уклончивый поначалу взгляд отражали, однако, некое сомнение, из чего я смело заключил: девица стоит перед выбором своей жизненной стези, и посему заботливой мамашей отправлена за бесценным советом к авторитетному специалисту по кадрам и вообще.
  Отвлечёмся... Кто читал мою диссертацию, знает: самую неукротимую любовь к начальству испытывают народные представители именно женского пола. Тем паче это справедливо для сексапильных дамочек - тех вневозрастных и нежнейших созданий, коим становится буквально дурно от одного только слова "работа". Ладно, работницы - в заскорузлом понимании сего термина - работницы такие дамочки в самом деле никакие. Однако, замечу: не так богато живём, дабы, уступая расхожим во всяких там америках-европах представлениям о нравственности, отринуть от общественно полезного труда целые толпы потенциально дееспособных российских девушек и дам. Нравственность должна быть экономной! Давайте же и мы начнём поголовно осуществлять хотя бы первую часть принципа "От каждого - по способностям, каждому - по труду", если уж вторую половину, по обыкновению, заговорили вусмерть. Я, как истый защитник вдовиц и девиц, утверждаю: наши прекрасные, но испытывающие естественное отвращение к труду дамы и девицы, могут решающим образом улучшить производственно-экономические показа?тели тех предприятий, на коих им доверили бы словом и телом трудиться в парфюм-макияже лица своего. Мы не падшая Америка, чья конституция не предусматривает для граждан право на труд, равно как права на жилище и на отдых, на образование и на охрану здоровья, старости и семьи, зато есть право носить оружие - хоть пулемёт Максим в кармане. У нас право на труд гарантировано для всех. А то, не будучи приставленной к делу и утомившись пялиться на телесериалы, зайдёт этакая дива на сайт знакомств и, представляясь миру, подумав, настучит по клаве в надлежащих графах: "Ищу вторую половину для сношений", "Верю в любовь с первого подарка", "Хочу драйва с украинским Инвестором Махно", "Обожаю проводить свободное время", "Заочно учусь пить через соломинку", "Одни словосочетания! Когда же бракосочетание?", "Люблю многое: мужчин, шопинг, ещё чо-нить...", "Мечтаю научиться выигрывать в лотерею", "Ищу спонсора для похудания", "Образование - диплом"... и далее в том же неподдельном духе. Или прильнёт к сотовому телефону, истинному чуду бытия, и как достойная наследница Эллочки Людоедочки, раздуется, яко мыльный пузырь, до таких размеров, что займёт собою и своими подругами не только родительскую квартиру и город проживания, а уже и страну всю, и даже её традиционно плохо-русско-говорящие окрестности. Но пусть недалека моя фемина, пусть Нестора путает с инвестором, зато - с верной прививкой от западного феминизма.
  Вижу, мнётся красна девица моя, не знает с чего начать. Тогда я в лоб бодрю:
  - Искала, верно, местечко непыльное. Забрела в кон?тору "Хвосты и гривы". Начальник, кот-толстопуз, осмотрел тебя, ощупал со всех сторон и предло?жил: "Плачу полторы ставки секретаря, премию ежемесячно пятьде?сят процентов, плюс "за вредность", плюс "на лечение", плюс "из своих", плюс харч, пайки, шмотки и телефонное право, плюс "мотор", профсоюзные пу?тёвки и однокомнатную для начала... Работать: за ставку с премиями - в дневное время, за "плюсы" - в ночное. И чтобы мне "плюсовую" работу исполнять без капризов и независимо от того - когда, где, как и сколько её потребуется. Зимой со мною - в русскую баню в купальнике летать на гнедой тройке с бубенцами, летом - по Средиземноморью на горбатых джипо-верблюдах кататься". Так обстояло дело?
  - В общем, та-а-ак, - отвечает фифочка с невообразимой скромностью, румянится на щёчках, шейке, и приопускает густые-прегустые клеёные ресницы. - А на ваш взгляд, мне давать, не давать котику... согласие на сотрудничество? Он ещё и не старый...
  - Конечно, давать! - говорю убеждённо. Ну, право, шикарный читатель мой, не предлагать же подлунной славянской диве идти белошвейкой в подпольные вьетнамские цеха или овощеводом в китайские теплицы?! - Ты имеешь к сей деликатной специальности ярко выраженную природную склонность. При-род-ну-ю! Значит, родители, считай, уже благословили. А зарывать свой истинный талант - страшный грех: об этом даже евангельский сюжет есть.
  - Ну-у-у... - мнется дива и, наконец, решается. - Натура моя не противится добывать средства к существованию своими, как вы заметили, природными задатками. Только это, увы, осуждается частью незрелого гражданского общества нашего, особенно тётеньками во дворах. Я девушка порядочная, в церковь с мамой хожу. Я из хорошей, пусть и небогатой, семьи, а не, извините, проститутка или б-дь какая... Ой, а интересно: в чём различие между ними? И, главное, как мне быть тогда с привитым родителями и школой стремлением: душой и телом послужить народно?му хозяйству? Ах, я в отчаянье!..
   Вот, думаю, ещё одна кандидатура в жертвы того бездонного оке?ана антинаучных предрассудков, в пучины коего погружено доселе непроймёнское общество. Мало ли что осуждается какой-то его частью! Всех слушать - с ума сойдёшь! И девушка порядочная - сама говорит. А порядочная девушка, как увидит, что у мужчины денег нет, то сразу становится вдвое, втрое порядочнее! Да не будь я Онфим Бодряшкин, если мою подзащитную дивную красу сдам заезжим гостям в пользование и дворовым тёткам на осмеяние. Девушке надо прояснить.
  Молодым специалисткам нижнего звена частенько не достаёт теоретических знаний - базы, не овладев коей, невозможно обрести стабильность чувства собственно?го достоинства и душевного комфорта при профессиональном исполнении секретарских - в нашем случае - обязанностей в полном объёме. Но это же элементарно! Начнут у нас когда-нибудь читать диссертации?! Или их будут по-прежнему только писать? Ведь ещё в счастливые времена своей застольной молодости, будучи продвинутым аспирантом, я разработал программу расчёта цены романтических трудов секретарши в основных технико-экономических показателях предприя?тия: товаре, прибыли, рентабельности, производительности труда и проч. Да-да! Ещё 20 лет тому назад я, раскопав проблему до глубин Фрейда, доказал учёному совету: романтическое содержание работы секретарш должно оценивать опосредованно - через благотворное воздействие на начальство. И моя программа выдержала широкую проверку на отечественных предприятиях: везде при её внедрении в производство чувственная отдача секре?тарш оказывалась - без всяких там хиханек-хаханек! - крайне прибыльной! А потому и рассчитанные в пользу секретарш отчисления в виде процентов от роста чистой прибыли справедливо были тоже весьма чувствительными и глубоко удовлетворительными. Последнее и есть воплощение искомого некогда принципа: "Каждому - по труду".
  И тогда свою вольноопределяющуюся принялся наставлять, как учили:
  - Б-ство, душа моя, - это когда интим без любви, без разбора, бесплатно. Проституция - интим без любви, без разбора, за вознагражденье. Любовь романтическая - интим по любви, выборочно, бесплатно. Любовь же производственная - интим по любви, выборочно, за вознагражденье. Вывод очевиден: производственная любовь ближе всех к романтической. Теперь, розан мой, вникни: в отличие от невольной и общественно бесцельной романтической любви - пусть лично желательной, но вовсе необязательной, и без неё мириады женщин благополучно проживают, - у любви сотрудницы к своему начальнику имеется достойная государственно-значимая цель: повысить эффективность производства товаров или оказываемых услуг. Случайно ли экранизации наших служебно-производственных романов Оскаров берут? Хочешь, душечка, смолоду возвыситься в обществе, хочешь придать своим чувствам публичную значимость - не полагайся на авось, дабы не втюриться в первого попавшегося одноклассника или в неведомого урода из интернета, а прояви волю и гражданскую ответственность: возлюби начальника ближнего своего! И тогда душевно-материальный комфорт будет тебе обеспечен законно, и никто и никогда твоё чувство не осудит. Руководствуйся прежде законом и целесообразностью, а затем уже ― ходячей моралью. В конце концов, пеночка моя, если производственная любовь проигрывает житейской в романтичности завязки, то протекают обе любви совершенно одинаково, а вот неизбежная развязка уж верно остаётся за производственной. И ты, придёт время, расстанешься с любимым начальником без всяких катаклизмов, членовредительства и проклятий, зато сытая и одетая, с дипломом, полезными связями, а, уж совсем повезёт, - с жильём и машиной. Будь мудрой: жизнь свою планируй, дабы не случилось пикировать! Если кот-тостопуз рискнул прямо с порога тебя атаковать, значит, приземлённая бытием душа его вконец истосковалась по идеалу. Он увидел в тебе желанную фигуру, выстраданную им по всем законам любовного жанра и общепринятой кадровой политики в частном предприятии. Теперь риторично спрошу: а может ли начальник эффективно руководить своим народом, если в рабочее время его сердце, лапы и иные значимые члены пекутся вовсе не о производстве? Об заклад бьюсь: производственные дела у кота-толстопуза из рук вон плохи. А это ли не мечта твоего, лапонька, благовоспитанного детства, это ли не граж?данский долг твой - в годину испытаний страны очередной перекройкой послужить народному хозяйству всем своим существом? А подарки?! Девушка без подарков, что крокодил без зубов! Разве парни-одногодки нынче дарят? Скорее саму тебя до нитки оберут! А любящий начальник - кладезь подарков. Трудись в самозабвении - и, не краснея, у кассы получай! Избранника не доводи! Ты честная русская девушка, а не какая-нибудь Моника Левински: ты честью и достоинством своего начальника торговать не станешь. Пьесы позднего Островского, опять же, почитай: взрослой девушке русскую классику знать архиполезно.
  - А заповеди не нарушу? - совсем уже игриво и почти согласно мурлычет моя беленькая киска, складывая лапки на ангельской груди.
  - Ты о седьмой заповеди "Не прелюбодействуй"? Она совсем не о том, розан! Авторы Библии - заведомые материалисты: жизнь знают не из книг, а из застолий и постелей, где только и раскрываются все истинные тайны бытия. Они склоняют в Библии три понятия, сходных по форме, но разнящихся по сути: блудодеяние, любодеяние и прелюбодеяние. Блудодеяние - это интим за материальное вознаграждение, без любви, то есть проституция: первая на земле профессия, оплачиваемая сдельно. Мы с тобою, свет мой, блудодеяние с негодованием отвергаем, а вот неразборчивым в связях Христом оно не запрещается, если не приветствуется, ибо у Матфея сказано: "...блудницы вперёд вас идут в Царство Божие". Во как: блудницы у библейских материалистов идут в рай впереди всех! И сам халявщик Иисус, не комплексуя, пожил за счёт трудящейся блудницы Магдалины. Иисусу что: ну, падшая, ну даёт за деньги - так это рабовладельческое общество таково, а жить-то надо, и, главное, она же покаялась в своём грехе! И древние римляне, без всяких заповедей от Христа, содержали в превеликом множестве публичные дома, и каждая проститутка, как миленькая, в римскую казну ежемесячно вносила налог на блудодеяние в сумме оплаты одной услуги - немалые суммы набегали. Любодеяние - это интим бесплатный, по любви - не запрещалось, естественно, никем и никогда, ибо благодаря ему мы родились. А вот прелюбодеяние не имеет к интимной жизни прямого отношения. Приставка "пре" указывает на то, чтó предшествует интиму, а именно: соблазн, искушение. Заповедь "Не прелюбодействуй" означает: не соблазняйся удовольствиями, запретным плодом, то есть, не нарушай закон, а то будешь наказан. "Не прелюбодействуй" суть думай о последствиях, то есть, стань мудрецом...
  Я не еврей, но правоту свою доказывать умею. И четверти часа не прошло, как моя подопечная раз и, уверен, до исчерпания своей легковесной сущности прониклась моей аргументацией. Главное, я смог донести до неё простую и утешительную мысль: полюбив ближнего начальника своего, вознаграждение она будет получать не за свою пылкую любовь - а только девичья любовь и пылка! - и не в покрытие издержек от неизбежной публичности своего производственного романа, а за улучшение показателей материального производства или оказываемых услуг, коих ради, собственно, работаем и все мы - несекретарши.
  - А почему любодеяние так плохо оборачивается для любящих? - вдруг куксится розан мой. - Я кино смотрела про Ромео и Джульетту, и про Тристана с Изольдой. Вот так влюбишься красиво, романтично, не успеешь порадоваться за себя, рассказать подругам, отзвониться - и всему конец! Ой, а какая безнадёжная любовь Данте к Беатриче! Вспомню - и плакать хочется: зачем любовь такая?..
  Отвлечёмся... Юные литературные герои гибнут из-за любви совсем не по прихоти автора. Любовь не уживается с материальным миром, она лежит вне плана бытия, по коему течёт жизнь рода человеческого. Поэтому любовь не нужна роду человеческому практически, то есть в смысле его продолжения и устроения. Секс куда ближе и понятнее людям, чем любовь, и уж верно полезнее и безопаснее для рода человеческого как такового. С сексом вполне можно устроиться в бытийном мире, его можно ограничить и упорядочить. С любовью устроиться категорически нельзя, и она не подлежит регламентации. Любовь необъяснима с позиций богословия, морали, этики, социологии, эволюции и биологии, и ни с какой из синтетических позиций. Посему её выпускают из виду во всех бытийных расчётах и прогнозах, она отдаётся на откуп поэтам и шарлатанам от мистики, и даже проблемы полов решаются, как правило, без учёта любви.
  - Когда я отдыхала на море, мне один мужчина с набережной говорил: любовь - это стремление к сексуальному акту.
  - Мужчина с набережной?.. На то щука, дабы карась не дремал... Нет, розан мой: любовь положительно не связана с сексуальным актом, и даже в глубоком, не аскетичном, смысле противоположна ему. Любовь - это раскрытие индивидуальной тайны пола, тайны возвышенной, творческой, ненормативной. Сия тайна открывается далеко не всем. А если откроется, ещё неизвестно: повезло открывателю или нет? Сексуальный же акт совершается по природной страсти, для самоудовлетворения, а вовсе не для открытия каких-то тайн или для одобряемых обществом целей деторождения. Тот мужчина с набережной хотел совершить с тобой сексуальный акт, это нормально, только к любви, к раскрытию твоей, розан, личной тайны пола, сей акт не имел бы никакусенького отношения. Но и без любви людской род торжествует в сексуальном акте - и не потому, что родовая добродетель присутствует у творящего акт как цель, а потому, что род бессознательно господствует над человеком в акте.
  - Значит, можно с мужчиной... и без любви?
  - Можно, а иногда и нужно! Если, например, годы мотают, а любовь всё мимо пролетает. Со мной восемь раз такое было. Называться сиё будет "сексуальной связью". Если без любви, без раскрытия роковой тайны своего пола, то для оправдания сексуальной связи вполне достаточно взаимных симпатий.
  - И замуж может без любви?
  - Можно! Семья, хотя рождённый по необходимости, но самый успешный социально-хозяйственный механизм благоустройства рода человеческого, и к тому же внерелигиозный, внедуховный. Таково мнение товарища Энгельса, умнейшего из холостяков! Нет другого феномена в жизни человечества, нежели семья, кой бы так верно объяснялся экономическим материализмом. Семья - хозяйственная ячейка общества, и её связь с полом всегда не прямая. Это я ещё гомосексуальные семьи опускаю! Связь же семьи с любовью, как с раскрытием тайны пола, вообще мало ощутима.
  - А можно записаться на приём к товарищу Энгельсу? Я приду с мамочкой - пусть хоть он ей скажет... Не хочу больше с мамочкой в церковь ходить: лепят из меня дуру! Наш батюшка уже сколько раз звал меня к себе - "на исповедь". Знаю про его "исповеди", прихожанки рассказывали: лапает, какие помоложе и в теле, и "склоняет". Лицемер! Пристал ко мне ещё сильней, чем тот мужчина с набережной, а у самого и жена-поповна, и подруга молодая есть. Я и батюшку, и подругу его до смерти боюсь - они здоровенные такие! Ходят с палками в руках!
  - Кажется, знаю, о ком ты говоришь... С Энгельсом, розан мой, встретиться уже нельзя, но я тебе книжку его дам прочесть. А про лицемерие христианской церкви в отношении семьи, деторождения и сексуального акта тебе лучше к Василию Розанову заглянуть.
  - Вау! Запишите нас с мамочкой к господину Розанову. Обожаю умных мужчин! Он холостяк или с наследством?
  - У Розанова творческое наследие, а сам прожил без денег, умер в нищете. Розанов уличил попов в лицемерии по части трактовки пары семья-секс. Если попы, писал Розанов, считают деторождение божественным, то как может презираться ведущий к деторождению сексуальный акт? Нет уж, мужчины в рясах с палками, сегодня вам с этакой трактовкой сексуального акта в обществе не прокатит, как в ранние века. У попов, розан мой, о тайне любви ни словечка не найдёшь: миллионы слов проповедники написали и миллиарды слов с амвона говорят, поют и шепчут, а о любви - ни словечка. Взять столпа православия Феофана Затворника. Для сего аскета в семье имеют значение лишь два пункта: физиологический - сексуальный акт, ведущий обязательно к рождению ребёнка, и экономический - материальное благоустройство жены и детей. О таком домострое, где о половой любви ни слова, попы всегда рассуждают с моральным пафосом буржуа. А вся "духовность" такой семьи исчерпывается послушанием, безропотным несением бремени и тяготы. Тайна брака не раскрыта в христианстве. Церковь, благословляя семейный союз, лишь прощает грех половой жизни - ну, спасибо...
  Вижу, уклончивый взгляд пропадать стал, и личико дивы оза?ряется вдохновением комсомолки первых пятилеток... Тогда вынул из шкафа свою диссертацию, ворох распечаток с расчётами экономичес?кой эффективности, пачку авторских свидетельств и патентов, тиснёные благодарности от начальства, свои грамоты, медаль...
  - Ой, не подведу народное хозяйство! - восклицает, наконец, моя душечка, в страстном порыве возложа ладошку на вздымающийся бюст свой. Потом она радостно взвизгивает - своим уже мыслям - взлетает прямо через стол и, с лёту, чмок меня в область лица! И выпорхнула вон...
  Эх! Зачем мне по штату секретаршу не положили!..
  
  
  Глава 3. Невыносимый мусор бытия
  
  Дабы после визита ослепительной дивы унять свои животрепещущие нервы, захожу на пару минуток в интернет: "В госпитале врачи нас успокоили: сегодня не операционный день - собак не кормили - найдём!"; "Вася, что за шутки! Зачем ты вчера разместил в сети объяву, что для войны с глобализмом набираешь интернациональный партизанский отряд? Своих что ли мало? Сервер уже сдох: пришло семь миллионов резюме!"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора запретить в стране гонку самогона, открыть винокуренные заводы при монастырях и объявить государственно-церковную монополию на водку!""; "Профессор, общественность интересует: почему у всех публичных либералов скандальное вырождение лиц?"; "Теперь заживём! Премьер-министр Российской Федерации решил поднять животноводство. Начальник решил - значит, сделал!"; "Передаём заклинания главного тренера сборной России по футболу: "Беги, беги, беги...""; "И в этот кризис олигарх Сироцкий сохранил всё, что нажито непосильным трудом. Мало того, он, говорят, таки выкупил кольцевую линию Московского метро. Как теперь шутят два миллиона ежедневно приезжающих в столицу: "Пересаживаемся на автомобили!""; "Девица Клунева открыла высшую школу выживания в торговых центрах. По утверждению девицы, аттестованные выпускники её школы могут служить в десантных войсках и МЧС, работать навигаторами, аниматорами и географами, сыскарями в полиции, горными инструкторами и спелеологами, разведчиками и мало ли ещё кем"; "...больше, чем в Москве. Кроме того, в Санкт-Петербурге открылся уже третий бизнес-центр для собак и появилось льготное казино для пенсионеров"; "И лишь на интернет-конференции уволенный на днях за провал американской политики на Ближнем Востоке секретарь Госдепа США наконец-то смог откровенно выразить своё отношение к еврейскому Израилю и арабской Палестине: "Чума на оба ваших дома!""; "Нет, кто надоумил пригласить советников с планеты Заклемония попариться в русской бане? В той, что стоит на лужайке в Кремле. Заклемонцы решили остаться в России навсегда и работать, не вылезая из парилки: она по микроклимату напомнила им родную планету. Кремлёвское начальство, оставшись без казённой бани, просто в отчаянии!"; "Так об этом писали ещё в подписи к карикатуре журнала "Крокодил" за 1953 год, ? 6: "Выступи, покритикуй директора. Ты человек одинокий, несемейный, чего тебе бояться?""; "В Российской академии наук состоялась защита докторской диссертации на тему "К научному обоснованию теории взяток". Диссертант утверждал, что чиновник в Российской Федерации берёт взятки строго трёх типов: по чину, по совести, по справедливости. А неплохо звучит!"; "На конференции российские правозащитники и либеральные журналисты выступили с совместным заявлением: "Мы не собираемся кого бы то ни было ругать бесплатно!""; "Объявление. Министерство здравоохранения Российской Федерации с завтрашнего дня объявляет температуру тела 37,0 градусов нормальной"; "При Госдуме образован Хор благонамеренных сирен. Объявляется творческий конкурс на репертуар"; "На ночной презентации самостирающихся колготок в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила об архаичности семейных институтов в России. "Почему в этой стране любовь детей к своим родителям не считается инцестом? Почему в этой стране родители не выгоняют своих детей из дому сразу по окончанию ими средней школы? Почему в этой стране дети как бы есть, а отцов как бы нет?..""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-безотцовщина, ответить, да тут в дверь, без стука, - совершеннейшим, как завсегда, нахалом - впрыгивает "крапивное семя": знакомый юрист из администрации Непроймёнской стороны.
  Вам, изысканный читатель мой, поясню: за сим адвокатишкой тянется длинный шлейф грязных дел и тёмных делишек. А сам он, по отродью, карпатский гуцул. Замысловатого имени его не помню, зато вовек не забуду кличку - Чмок плюгавий! Это, как я чаю, не в обиду прозвище дано, а всего лишь отдел-кадровый намёк на внешность прозападного украинца, достойного потомка недобитой бандеры. Он, бывает, заскакивает ко мне - "посоветоваться". Сядет, примет невинную позу, рассредоточит взгляд по всем трём углам, и давай по комнате фразы ужами выпускать, и как тогда повеет от него той, знакомой с детства, дымосмрадной свалкой из оврага за забором Сломиголовского химзавода!.. В последний раз, ещё помню, Чмок плюгавий заявлялся с просьбой от своего правового департамента: подсобить в разработке идеологии для - привожу дословно! - "кое-какого закона о запрете написания и произношения кое-каких фраз и намёков, оскорбляющих честь и достоинство некоего губернского начальства". Я просто обожаю перспективу, когда начальник, аки брутальный герой из русских сказок, шлёт своего подчинённого: поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что. Какой открывается творческий простор перед исполнителем сказочных посылов! Вот меня Патрон на задание посылает всегда конкретно - и не смотаешься в самоволку. А Чмока плюгавиго начальство частенько с преднамеренностью шлёт исполнять именно "кое-что", дабы, случись конфуз, самому перед вышестоящими можно было отбрехаться: мол, он, бандеровец, по-русски плохо разумеет - даже в нашем задании, пёс смердящий, не потрудился разобраться...
  Отмечу, как историк жизненной фактуры: администрация Непроймёнской стороны на должности цепного пса, спецом для разборок с неугодными лицами, держит сразу двух представителей "крапивного семени": гуцула и бандеровца Чмока плюгавиго начальство засылает разбираться с физическими лицами, а Большую Стерфь, кабардинскую княжну Бэлу, - с юридическими. Насколько Чмок плюгавий сам неказист и не внушает, настолько Стерфь величественна и грозна. Несладкая парочка, но своё науськанное начальством дело вершит исправно: оба они верные служаки. Чмок - тьфу! - на мужчину даже не похож, крючкотворством да предательским своим характером только и берёт, из-за угла ножи кидает в назначенные спины, капканы на путях-дорожках неугодным ставит, ямы роет, западни... - его за это я чистосердечно ненавижу. Зато Бэла... Она сама по себе шикарное явление природы и трагедийная судьба! Не кручиньтесь, дерзкий читатель мой: перетерпите сейчас мелко эпизодического Чмока, а к знойной Бэле я ещё вернусь...
  Да, быть адвокатом очень интересно: клиентура, поиски несовершенства, гонорары, пламенные речи, закулисные аферы, суд...
  На сей раз команда "Фас!" для Чмока оказалась именнóй. Один пенсионер, местный гражданин и, что называется, "неорганизованный патриот", Мирон Горыневич Заворотил, подал заявление в районный суд на губернатора Непроймёнской стороны, и требует для чиновника наказания за бездействие, повлекшее за собой тяжкие последствия, а именно: искоренение местных народов в форме нерождения детей. Из преамбулы заявления вытекает: за размножение коренных народов никто из местного начальства персонально не отвечает! За размножение свиней и кур в Непроймёнской стороне отвечает наш Министр сельского хозяйства, товарищ Понарошку, - и свиней, козлов, петухов, павлинов, змей и жаб у нас, куда ни глянь, полно. А воспроизводство коренных непроймёнцев пущено на вопиющий самотёк. Вот пусть губер и примет на себя ответственность за нерождение людей, считает заслуженный орденоносный пенс Горыныч.
  Конечно, вы, праведный читатель мой, уже, как после третьей кружки пива, закричали: мало ли за какие свои дела начальники по Конституции и по УК РФ не отвечают! Всегда было так! К примеру, деяния лично товарища Сталина не осудил ещё ни один районный суд, даже Ломовский, признанный вчера самым гуманным в мире. Значит, по УК РФ, следуя презумпции невиновности, покойный гражданин с партийной кличкой Сталин вовсе не преступник, а кто будет настаивать на противоположном, того самого след под суд отдать - за клевету!
  - ...Перед законом, может быть, губернатор за размножение местного народа и не отвечает, - пытается втереть мне свою дэзу Чмок плюгавий, ёрзая тощим задиком по стулу, - но душа-то у него болит, айболит, я знаю! А ещё... - уже характерно для "крапивного семени" мнётся и переходит на ёрничающий шёпот бандеровец, - дойди шум до Москвы, должности могут, сгоряча, лишить. У нас же, товарищ Бодряшкин, сами знаете: порок кампанейщины и показательных низвержений в самых верхах ещё не окончательно преодолён...
   Всё же какая порой случается с родной моей Непроймёнской администрацией неэтичность: по щекотливому во все времена национальному вопросу посылают разбираться приблудного, с прихихиком на всех и вся, чернявого гуцула, по сути, иностранца, да ещё с ломаным "русинским" языком! Будто нарочно хотят противную сторону в добавку обозлить! Чмок, естественно, "рыл" на пенсионера, да только, видно, никакусенького компромата не "нарыл" - вот и подаёт мне сейчас на стол тощенькую папку с "личным делом". Остап Бендер, хотя сам и не был "крапивным семенем", а на Золотого телёнка куда как толще папочку собрал.
  Листаю... Горыныч, выходит, сам от роду коренной непроймёнец; после "каблухи" - слесарь, станочник на авиастроительном заводе, окончил институт заочно, коммунист со стажем, вырос до замначальника сборочного цеха авиазавода, за границей даже ни разу не был, зато два ордена, медали, жена, трое детей, внуки... - типичный советский гражданин, "сделавший сам себя" при ограниченной, но регулярной заботе со стороны советского родного государства.
  Итак, милейшему Чмоку поручили не мытьём так катаньем уговорить Мирон Горыныча заявление из суда забрать. Но Горыныч оказался пенсом идейным и принципиальным: на скромные Чмокины посулы не позарился, скорее разозлился. Тогда бандеровец привёл Мирон Горыныча ко мне, дабы я попробовал ветерана уговорить, иначе у "крапивного семени" остаётся один путь: забивать старика на заседаниях в суде и вообще...
  В моей профессиональной деятельности есть пункт: выявление в народе протестных групп, не желающих добровольно любить своё начальство, и последующая прививка им хотя и запоздалой, но ещё не просроченной любви. Только Горынычу уже за восемьдесят: его поезд вакцинации давно ушёл - и хвоста не видно. Тогда, справедливый читатель мой, что прикажете делать мне, вашему покорному слуге и - очень надеюсь! - уже полюбившемуся автору сего мемуара? Чмок плюгавий, он ведь типа стряпчего у Салтыкова-нашего-Щедрина; помните: "Ты его задери, а я обделаю дело на свой манер". Ищет, бандера, у меня совета, как задрать пенсионера, а уж он, пёс смердящий, потом загрызёт его совсем! Только врёшь: советский ветеран труда - кремень! Пенсионера не доводи!
  И кащеногий мурзляк с планеты Заклемония сообразит: ничегошеньки Горыныч не добьётся в суде, только свои нервы в клочки истреплет и разнесёт по закоулочкам, да остатки здоровья утратит безвозмездно. Чмок плюгавий влепит деду встречный иск: мол, имеет место подрыв репутации должностного лица, клевета, извольте, Горыныч, возместить чудовищный моральный ущерб и освидетельствоваться на вменяемость. Про Чмока недавно говорили: отправил одного строптивца в карантинный лазарет с "крысиным гриппом" - якобы, нашли симптомы, - а уж в лазарете беднягу и "залечили"... Вот и на моего Горыныча вызовет Чмок санитаров с носилками, засадит в карантин, подальше от родни, там старик подхватит недавно объявившийся "хорьковый грипп", суд отложат по причине хвори, а там, глядишь, свезут истца на городское кладбище "Шестой тупик". Такая "мягкая" ликвидация была, как пишут наши диссиденты, характерна для советских властей в катакомбном прошлом, и я пока что не исключаю: соблазн безнаказанности велик, и какой-нибудь неправильный начальник вместо того чтобы, по указанию сверху, грубо мочить врагов в сортире, может, смалодушничав, поддаться соблазну применить "мягкие" меры, как то: содержание в психушке, инсценировка несчастного случая, доведение до банкротства и самоубийства, давление через родню, друзей и любовниц, выдача пожизненного "волчьего билета"... Это я ещё обычную травлю опускаю!
   Надо спасать пенсионера от вероятного инфаркта или дурдома - вот моя благородная задача! Тогда "крапивному семени" говорю построже:
  - Заводите ветерана, а сами, милейший, ждите в коридоре - позову. И крепко думайте "на раз-два"!
  Чмок плюгавий, просияв, как нарисованное на детском утреннике солнце, и заговорщицки подмигнув самому себе, вышмыгивает пулей за дверь - исполнять. Пока нацепляю свою редкостную медаль напротив сердца, слышу задним ухом Чмока: "Мирон Горыныч, дорогой наш ветеран! Прошу вас, прислушайтесь к совету специалиста, а потом, умоляю, решайте с заявлением - сроки поджимают!.."
   Как зашёл сухонький опрятный Мирон Горыныч, стуча об пол крепко палкой облинялой, первым делом веду его к грамотам и фотографиям, коими увешаны все три стены моего скромного кабинета. Ну, грамотами Горыныча не удивишь, а вот документальные фотосвидетельства любви народа к своему начальству разглядывает, кажется, со сдержанным одобрением, даже сам про себя кивает, но упорно молчит; от чая с лимончиком отказывается, и даже от казённой сотки с пирожком - наотрез! Ну ничем не расположишь старика! Да-а-а, коренного непроймёнца, к тому же производственника, не склонишь к себе одним лишь приятным еврообхожденьем. Придётся убеждать фактом и давить на совесть!
   Я не юрист, но завсегда исследую историю конфликта. Излагай, Горыныч! Тот сел, утвердил палку между ног, опёрся, приосанился весь, и довольно-таки складно для заводского ветерана принялся излагать свою позицию...
  За последние десятилетия, вслед за США и Европой, в России структура этносоциального баланса кардинально изменилась. Иммигрантов уже невозможно ассимилировать традиционным путём смешанных браков, тем более что данные природой ассимиляционные способности русских оказались весьма низки. А коль скоро биология человека консервативна, нам, русским, от смешения ничего хорошего ждать не приходится. Любая интеграция есть отказ от личной идентификации: своеобразное предательство своей нации и себя самого. Абсолютная интеграция - это либеральный миф: она, в принципе, в отдалённой перспективе, возможна, но сегодня, для национальных государств, практически вредна. Иммигранты образуют диаспоры по национальному признаку. Русским свойственен высокий - сравнительно с США и Европой - уровень биологического отторжения других народов. Здесь никакой ксенофобии, а только инстинктивное нежелании русских биологически смешиваться с чужаками. Такое поведение эволюционно оправдано для народов с рецессивной генетикой, и оно же уберегло малые народы России от исчезновения: они не растворились в доминирующей русской нации. Либеральный мотив потребности в дешёвой рабочей силе ложен: экономика вообще не первична, главное - интересы коренного общества. Да и работают иммигранты зачастую не ахти, а коль мы ставим задачу модернизировать экономику с применением трудосберегающих технологий, то в такой экономике многочисленной неквалифицированной рабочей силе просто места нет. Чем плохи диаспоры? Когда диаспорянам выгодно, они позиционируют себя наднациональными россиянами, а когда выгода или удобства подваливают с национальной стороны, тут они по мановению своих аксакалов оказываются азербайджанцами, грузинами, таджиками, афророссиянами, турками, китайцами, вьетнамцами... Российские диаспоряне непомерно требовательны, а сами не стремятся или не способны стать ответственными за государство гражданами. Живут диаспоряне, как правило, компактно по национальному признаку, создавая лоскутность в русских городах и весях. Голосуют тоже солидарно, стремясь проводить своих людей в администрации и в депутаты. Ещё исповедуют свои религии и неизбежно разрушают местные культурные традиции, и быстрее аборигенов размножаются... Коренному населению диаспоры приносят очень мало полезного сегодня, и неизбежно создадут опасные проблемы в будущем. Они отнимают у местных жизненное пространство и всю доходную лёгкую работу, страшно раздражают своим подчёркнуто вызывающим поведением. В Европе бóльшую часть преступлений совершают мигранты. Ещё европейца бесит, что на новой родине иммигранты и беженцы с Востока под нажимом своих фундаменталистов начинают яро исповедовать и выставлять напоказ культурные фетиши, от которых и бежали когда-то с исторической родины. Дождёмся и мы культурной экспансии. Обвиняйте меня, стучит палкой об пол Горыныч, в ксенофобии, в фашизме, в чём угодно, только чужие есть чужие! Они сами по себе могут быть замечательными людьми, но в борьбе цивилизаций, привносимой ими в нашу страну, они всегда по ту сторону баррикад. Они живут в России, даже не зная истории страны, всей нашей непростой диалектики добра и зла. Им всё равно, кому принадлежат её природные богатства и в чьих интересах тратятся, они не пойдут умирать за Россию на поле брани.
  Ну, достали уже горцы своим базаром, кипятится Горыныч. Наша самоидентичность, монолитность, само лицо, образ государства расплываются в иммигрантской жиже. Обычные граждане коренных национальностей в России не имеют никаких преимуществ перед приезжими и, обладая зачастую меньшей агрессивностью и сплочённостью, отступают, самоограничиваются, освобождая тем самым жизненное пространство для чужаков. Это самоограничение у русских выражается и в нерождении детей. Да, разобщённые огромным пространством и особенностями национального характера русские люди, лишаясь ещё и государственной поддержки, проигрывают иноэтничным южным иммигрантам с их многовековым опытом внутренней солидарности, неизбежной при тесноте на их родинах. Так что, нам, русским, всем попередохнуть? Русский лес, русское поле, реки, озёра, недра должны служить только русским и другим коренным народам, а не размножению иммигрантов и экономикам их исторических родин. Государство просто обязано сохранить для потомков коренного населения свои территории, природу и ресурсы, не позволить налетевшей саранче их проглотить под оголтелые крики либералов о свободной торговли и гуманитарной миграции. Рождённые в саклях, связанные с горами ментально, так мало создавшие для большого мира, они не должны теснить русских с их великой историей и культурой. Народам, не совладавшим с природой, экономикой, культурой и образованием в собственных странах, народам безумно размножившимся, не место в России! Мы уже давно не лезем в ваши горы, не интересуемся вами, не лезьте и вы к нам. Чем вы можете сегодня Россию заинтересовать? Ничем! Попробуйте-ка лезть к Западной Европе, к США - они вас быстренько зароют: они по зарыванию дикарей и зачистке территорий - спецы с многовековым стажем.
  Необходимо, считает Мирон Горыныч, как минимум, предотвратить вторичный этногенез, то есть преумножение диаспор, во избежание неминуемых межнациональных разборок - огня, в котором брода нет. Для глобальной экономики всё равно, кто твой новый сосед, а вот для человека, живущего на своей родине, это определяюще важно. Общечеловеческие ценности, гуманизм, сочувствие и помощь другим народам - да, они имеют право на жизнь. Однако всё общечеловеческое должно приниматься во внимание только до тех пор, пока оно не вступает в противоречие с национальным. Любой народ имеет право оставаться самим собой и жить своей жизнью. Не должно быть ничего российского, что не было бы и русским. Кто не разделяет этой точки зрения, тот делит народы на "плохие" и "хорошие", а это чревато геноцидом и войнами - гражданскими и мировыми. У того народа, который чувствует свою силу и уверен в своём будущем, семьи всегда большие. А русские сегодня ощущают себя проигравшими исторически, и потому склонны к национальному мазохизму, самоуничтожению. Аборты, самоубийства, социальная анемия - попрошайничество, бродяжничество, пьянство, наркомания... Почему властное начальство такому самоуничтожению не противостоит решительно и безусловно, без оглядок на устаревший еврогуманизм? Почему начальство не противодействует компактному заселению и стихийному возникновению этнических или религиозных "гетто"? Почему не усиливает борьбу с правонарушениями и неуважением иноземцами местных обычаев, традиционных ценностей и норм поведения? Если перед образованием ставится цель создать конкурентоспособного свободного человека на выходе из школы, то почему параллельно не ставится задача привить толерантность иммигрантам? Ведь закрепление толерантности только у славянской части населения России объективно приводит к заведомой неконкурентоспособности коренного населения перед приезжими. Восточный архаичный культ успешного человека требует человеческих жертв, вот они и нашли - при попустительстве российского начальства - своих жертв в лице славян. Да, либеральные реформы развратили многих россиян. Особенно молодые люди упали интеллектуально и нравственно, и многие не готовы встать к станку или сесть на комбайн, но это типично для скатившейся в третий мир сырьевой страны. И всё же в здоровой части племени производителей сработал механизм самосохранения: большинство русских людей ещё готово и хочет работать во благо страны.
  Почему в Непроймёнской стороне русские, татары, чуваши и мордва вымирают, а закавказцы, среднеазиаты, арабы, турки, китайцы и даже уже негры множатся день ото дня? Четверть страны коренных граждан изнывает от безработицы и безделья, но где у начальства государственный подход: научи, переобучи своих - зачем миллионами завозить иностранных рабочих? Те в конце концов оседают, образуя диаспоры, начинают избегать производительного труда - и рабочих рук опять, якобы, нет. Что за чудо: в России разразилась грандиозная стройка, что ли, или мировая война, что рабочих рук вдруг не хватает? Государство обязано организовать предприятия и учреждения с таким количеством рабочих мест, какое как минимум равно численности трудоспособного населения. Пока Россия слаба, начальство должны исходить из интересов преимущественно коренного населения и только перед ним, а не перед мировым сообществом, нести ответственность. Вот пусть губернатор и ответит перед нами!
  Мой Горынычу мысленный ответ: сия болезнь не лечится радикально и кавалерийским наскоком. А коль скоро никакусеньких практических указаний от своего начальства по столь деликатному вопросу я отродясь не получал, для Горыныча придётся мне самому на ходу формулировать - исходя из "общих представлений", какие смогу только сходу наскрести.
  Горыныч прожил как гордый советский человек, на коего с благоговением или страхом взирал весь мир, а последние годы его принуждают прозябать с мироощущением гражданина третьего мира. Есть от чего возмутиться! Он мыслит в русле ключевого исторического противоречия России: небогатая континентальная империя существовала исключительно за счёт русских этнических ресурсов. Содержание самой большой, после монгольской и британской, империи, это, конечно, выглядит для русских почётно и величаво: есть чем гордиться, потрясать и утирать. Однако русскому народу государственная величавость не приносила ни счастья, ни достатка. К примеру, российская армия при царях состояла, за редким исключением, только из этнических русских, а для нехристей с национальных окраин воинская обязанность не предусматривалась вообще. Проще говоря, воевали одни русские, а от нерусских в имперских войнах участвовали только вспомогательные отряды, как это было, например, в Армении, когда Россия спасла армян от полного истребления турками, или в Болгарии и Бессарабии. Не пушки, не деньги, а русские труженики и воины составляли главный ресурс империи. Русские крестьяне платили самые большие в Российской империи подати. Особенно много русских денег и крови безвозвратно утекало на Кавказ. Та река течёт и сегодня. Всем ли это по нраву?
  Первая русская этническая общественная сила против империи - старообрядчество - возникла в XVII веке. Старообрядство проповедовало мессианскую утопию под названием "Святая Русь", но объективно, своими деяниями, старообрядцы сотрудничали с империей, расширяли, как первопроходцы-колонисты, её границы, были лучшими непьющими работниками империи, ковали уральское железо, платили в казну повышенные - "за свой раскол" - подати и тэдэ. Это один из парадоксов русской истории: раскольники - мощная русская этническая оппозиция имперскому государству - укрепляли и развивали ненавистную им антирусскую империю. Русское старообрядство существует поныне - и это живое свидетельство устойчивого нежелания верующей части русских "низов" тянуть на своём горбу многонациональную многоконфессиональную империю. "Декабристам" русский стиль тоже был не до лампочки, но дворяне-аристократы не могли создать национальное движение в принципе, ибо страшно далеки они от народа, как архиправильно писал товарищ Ленин.
  Второе отечественное движение русского этноса против империи - это славянофильство в XIX веке. Славянофилы ввели понятие "народность" и искали пути разрешения конфликта русскости и империи в пользу русского народа. Они шли в направлении трансформации нерусской империи в национальное русское государство, понимая, что неизбежно окажутся перед выбором: либо огромная нерусская империя, либо русское национальное государство в меньших границах. У славянофилов не было шансов преуспеть, их идеи не доросли до идеологии, оставшись мировоззрением меньшинства. Российские императоры, начиная с Петра Великого, не хотели быть главами национального русского государства, и дворянство не желало возделывать свою страну, а предпочитало транжирить созданные русским народом богатства на курортах Италии и в Париже. Имперская церковь не осуждала и не препятствовала транжирству сил великорусского народа, а только сама стремилась поучаствовать в делёжке пирога, и посему в исторических претензиях на национальный русский патриотизм православной церкви можно смело отказать. Славянофилы впервые отделили "русских европейцев" от русского народа. Сегодняшние российские либералы - те же "русские европейцы": у них точно такие же колонизаторские установки в отношении родной страны, они чужды чаяниям русского народа, они с лёгкостью жертвуют интересами презираемого ими "неполноценного" русского народа и всякой досадной "русскостью" ради умозрительного западного либерализма и ради собственного кармана, и, конечно, многие из них не связывают личное своё будущее с Россией. Нежелание великороссов дальше поддерживать советскую уже империю ясно и бесповоротно проявилось в конце XX века: ни русский народ, ни советская армия, боеспособное ядро коей по-прежнему составляли русские, не поднялись на защиту СССР. Русские теперь могут сообща подняться, только если почувствуют угрозу порабощения, как при нашествии нацистской Германии.
  Я не холуй, но своё начальство почитаю! Горынычу надо прояснить! Сегодня, умиротворяюще говорю пенсионеру, в мире насчитывают двести государств и две тысячи пятьсот народов. Значит, в среднем, в каждом государстве живут по двенадцать с половинкою народов. И большинство из них не хочет принимать чуждые навязываемые им стандарты поведения и нормы жизни. Начиная с середины двадцатого века, происходил бурный рост национального самосознания и, благодаря социализму, распалась колониальная система. Теперь все народы, и даже мелкие этнические группы, стремятся к самоопределению, а то и к отделению в самостоятельное государство. За этот период, то есть на протяжении жизни одного поколения людей, образовалось несколько десятков новых суверенных государств. Их население считает себя отдельными самостоятельными нациями. При сём человечество столкнулось с циничной подменой нравственных понятий. Зримо обозначился рост экстремизма. Он проявляется в разжигании социальной, расовой, национальной и религиозной вражды, в распространении идей фашизма и нацизма, ксенофобии, практики терроризма. Россия в своей полиэтничности и многоконфессиональности - совсем не исключение, посему всё зло расцвело и у нас. Но только у России есть завидный многовековой опыт мирного построения собственной многонациональной многоукладной цивилизации. Здесь сыграли ключевую роль уникальные черты русских людей, в первую очередь - уживчивость с другими нациями, терпимость к непохожим. Второе важнейшее качество русских - жертвенность, готовность к самопожертвованию ради других наций. Сама русская империя - не российская, русская! - была создана именно на основе нашей уживчивости, терпимости и жертвенности. Имперским, но и дружелюбным мироощущением природа одарила русских людей. Мы всегда стояли насмерть не только за свой дом, но за дома дружественных инородцев. "Не замай!" - грозный девиз русских, но под надёжным имперским крылом, благодаря пролитой русской крови, спасались все народы-братья. Русские дошли до Тихого океана - и не истребили ни одного народа. И сейчас благополучно поживают упомянутые ещё в "Повести временных лет" малочисленные народы, а их культура обогащается русской культурой и становится известной миру через русский язык и благодаря весу русской нации в мире. Без русского ядра их культура замкнётся и скончается, а сами эти народы будут ассимилированы и поглощены либо мусульманской Азией, либо Китаем. Русские - генетически умная, интегрирующая нация. Мы лидеры в Евразии.
  - А материально живём хуже малочисленных народов, - сердится Горыныч. - Какого, спрашивается, ляда мы их собрали вокруг себя?
  - Сдалась вам эта колбаса! Вы голодаете?
  - Нет, конечно: я вкалывал за троих всю жизнь!
  - Идея братской помощи близка русскому характеру - мы сострадательны и не крохоборы. На этом играли сначала российские императоры, затем коммунисты-интернационалисты, и всегда на русском характере играли многочисленные иммигранты и "младшие братья". В русских заложена добрососедская имперскость, и сегодня, в укрупняющемся на новых полюсах мире, она для нас может оказаться козырным тузом на руках. Только пора исключить одностороннее донорство: "добрые соседи", а не "братья" - и точка! Но даже и с донорством мы пока что живём не хуже других - чего бы к нам иммигранты лезли за куском? Зато русский народ всегда жил духовно богатой, интересной жизнью. Мы праведники: даже сегодня мы сохранили в себе высокую духовность, а это база образованности. Русские - с пространственно развитым мышлением, а за ним будущее в эру информационного общества...
  - Ну да: русские люди все из себя такие хорошие, а кругом поражение и развал!
  - Политические наши враги умело поспособствовали развалу СССР, а теперь стараются и Россию разрезать на куски. Для этого острят нож обоюдоострый, одно лезвие - это "национального вопрос", другое - конфессиональный. Бодритесь: начальство скоро все задачки разрешит! А вытаскивать их, как вы, на публичный суд, под вой либеральных СМИ, чревато!
  - Мне что обидно: русские будто предназначены всех обогащать, а сами - побираться, будто должны всех уважать, а сами - унижаться, и всё ради межнационального мира в России. Нужен мне мир такой ценой? У русских, как у народа, образующего государство, никаких особенных прав нет.
  - Ну, каких прав у русских нет - начальство разберётся. Весь мир разбегается по национальным квартирам: будут и у русских свои права, а обязанностей у нас, согласен, и так хватает. Скоро обретёт Россия чёткое и однозначное определение правового статуса народов. А пока у нас уж больно широко и противоречиво трактуются даже сами понятия "народ" и "права народов"...
  - Даже сами понятия?! Здесь, товарищ Бодряшкин, давай-ка проясним!
  Горыныч, вижу, созрел: надо прояснить! Достаю из холодильничка родимую, одним мановеньем разливаю по "полтиннику" - с учётом, что Горыныч староват для "сотки", а у меня ещё весь рабочий день впереди, - и со сдержанным пафосом из самой глубины души провозглашаю:
  - За русский народ!
  - За русский!
  Прояснили... Закусываем парой тёплых пирожков с ливером из институтского буфета. А, кстати, пирожки с ливером у нас - обе ладони до локтей оближешь: велики они по-раблезиански, непритязательны на вид, чревопитательны ужасно, пахнут детством и вообще...
  Я:
  - Не в компетенции непроймёнского губернатора официально решать что-либо в пользу коренных народов...
  - Да он боится даже попробовать русских со дна приподнять! Потому что губернатор в отчёте не перед непроймёнцами, а перед Кремлём. А Кремль - перед Западом. А Запад - перед капиталом. А капитал у глобалистов. А глобалистам права народов только во вред - уменьшают прибыль. Так цепь и замкнулась: от губернатора - к правам народов. Кто-то же должен её разорвать! Я их порву!..
  - В межэтнических конфликтах недопустимо ставить человека перед выбором: ты за арабов или за евреев, за турок или за армян, за сербов или албанцев? Равно как в межконфессиональных: ты за христиан или за мусульман? Пожнёшь гражданскую войну! В критической массе русского народа гражданский национализм ещё не замещён на этнический национализм, который разделяет большие нации на племена. Война же не оставляет выбора, как только выселять или убивать. Многие уже хотят войны, дабы махом разорвать все путы и узлы.
  И дальше пришлось мне Горынычу аккуратно прояснить... При строительстве Российской империи цари и православная церковь целенаправленно усиливали в мировоззрении русских людей специфический гражданский российский национализм. Такого сорта национализм собирает нации в большие народы. И царскому начальству удалось создать богатую и сложную по содержанию конструкцию полиэтнического государства с русским ядром. Сия конструкция имела большие достоинства, но и была весьма хрупкой - этничность сохранённых народов могла в один миг "взбунтоваться", выйти из-под контроля и разрушить империю. Посему новые земли с другими народами включались в Российскую империю всегда только после долгих колебаний и, как правило, под давлением серьёзных обстоятельств. И каждый раз верховное русское начальство понимало: под систему закладывается новая мина. И каждый раз на русское ядро населения ложилась дополнительная нагрузка. Советская власть приняла имперскую конструкцию и положила её в основу новой государственности - с тем же, как при царях, осознанием рисков. Изменять её было уже опасно и невыгодно для большинства нерусских народов. За полвека Первого капитализма, считая с отмены крепостного права, этничность народов России уже дозрела до этнического национализма, потому его можно было погасить только строя СССР как "семью народов", причём даже с огосударствлением этничности, со становлением гражданского советского - уникального! - национализма. Зато присоединённые народы получали от русских компенсацию в форме ускоренного социального устройства. Это социальное обеспечение высоко ценилось всем нерусским населением страны, за исключением национальных элит. Но центральная власть, опираясь на массовую социальную и культурную лояльность, могла жёстко подавлять все проявления этнического национализма, вплоть до репрессий против элит и даже целых народов, особливо, если тип этничности заставлял их подчиняться элите - как, например, у чеченцев или у крымских татар. Кроме того, плановая система хозяйства и "тоталитаризм" центрального начальства легко позволяли не допускать стихийной миграции и внедрения больших иноэтнических масс в стабильную русскую среду...
  - Во-во, а сейчас к нам вторгаются, как хотят, а у себя на родине бьют русских насмерть или выгоняют голышом!
  Постой, Горыныч! При таком порядке этнический национализм русских продолжал в СССР атрофироваться, как и в течение предыдущих двух веков. "Старший брат" ощущал себя держателем всей империи. Это накладывало на русских дополнительные тяготы, но давало и огромное преимущество в длительной перспективе: русские смогли стать одним из десятка больших народов мира и создали великую культуру. Завладей русскими этнический национализм, он сильно ограничил бы развитие русской цивилизации. Не будь этой сотни малых народов, сами русские не стали бы именно такими. С начала семидесятых годов двадцатого века главным направлением Первой холодной войны против нас стал подрыв национально-государственной конструкции СССР. Атаки на социальный и политический строй велись больше для маскировки. Советское высшее начальство, к несчастью, не поняло изменение доктрины у политических врагов. Безоружной оказалась и интеллигенция в целом - за исключением той её части, коя с радостью пошла в услужение Западу. Межэтнические конфликты в СССР создавались целенаправленно, с мобилизацией и координацией действий преступного мира "обеих сторон". После краха СССР были ликвидированы все социальные и культурные механизмы дезактивации этнических мин. Зарубежные враги и национальные элиты начали их активировать - через экономику, идеологию, культуру, право, спорт. Чего стоит только принятие Закона о репрессированных народах. Создавались условия для этнических конфликтов в русских областях. В девяностые годы были запущены уже долговременные военные кампании против России в целом. Большой операцией в этой кампании стала организация войны в Чечне. Как раз одной из главных задач войны на этом этапе является подрыв гражданского национализма русских и разжигание в них этнического национализма. Подрыв этот должен быть проведён в "кипящем слое" - среди безработной и отчасти криминализованной молодежи, и в среде интеллигенции. При слабости государства этого достаточно, дабы подавить волю масс, а массы советских людей давно утратили способность к самоорганизации. Поэтому господствовать на улице и в прессе всегда будут марионетки, крикуны, действующие по командам Запада. Перелома в мировоззрении большинства русских пока не произошло, но к этому перелому их подталкивают непрерывно.
  - Обидно мне, уважаемый Мирон Горыныч: вас, через лживые СМИ, враги и дураки толкают на баррикады!..
  - Я сам полезу! Не боюсь я умереть на баррикадах! Если дойдёт до драки, на баррикаде окажутся все свои: погибну за правое дело на глазах товарищей - есть разве смерть красней?! Было бы за что!
  - Ладно, а за что именно, вы, патриот России, погибли бы на баррикаде? Давайте проясним!
  Привстали, чокнулись, прояснили по второй, закусили пирожком, всё чин по чину...
  Тогда я:
  - Требовать от начальства решительных действий может или наивный патриот, или провокатор ...
  - Я не провокатор! - ерошится Горыныч, трижды стукнув палкой об пол. - Я заводчанин, ветеран!
  - Но легко позволяете врагам одурачить себя. Поймите главное: враги русского народа сегодня стравливают две группы обездоленных - российских бедняков и иммигрантов, - а олигархи и чиновничье ворьё остаются в тени и преспокойно шарят по карманам дерущихся. Ещё раз заостряю, как для ветерана: цель врагов русского народа - перенаправить социально-классовый конфликт на межэтнический, для коего в Уголовном кодексе России уготовлена специальная статья. Для терпимых русских людей приезжие - это в первую очередь социокультурная, а не национальная проблема. Решительно отвергать нужно уродливую капиталистическую жизнь, а не мигрантов с юга: они больше нашего пострадали у себя от несправедливостей капитализма и возрождения байства.
  - А кто такой "наивный патриот"? Я вообще не разберу: кто патриот, кто националист?
  - Есть три большие идеологии: социализм, либерализм и национализм. Есть, конечно, и идеологии помельче, к примеру, консерватизм, но он, скорее, опасливое состояние женоподобных умов, чем зрелая политическая мужская идеология, у консерватизма даже идеи своей нет.
  - А коммунизм?
  - Есть и коммунизм, но это пока недооцененная идеология светлого будущего. С коммунизмом пора особо разобраться! У большой идеологии всегда есть стержневая идея: у социализма - справедливость, у либерализма - свобода, у национализма - братство...
  - Тогда почему русский народ среди названных "братьев" прозябает?!
  - Ну, кто как прозябает - начальство разберётся! Баррикады неорганизованных патриотов, отчаянные этнические погромы без проекта и без политической организации, и неизбежное при погромах мародёрство - это худший выбор для России. Это значит принимать навязанную нам извне дилемму с правами народов, действовать по чужому сценарию. Нужно переделать законодательство, и в нормах закрепить преимущества за своими гражданами и народами, как и должно быть. Сначала законы - меры потом! Сегодня прими губернатор, по вашему наущению, незаконные меры - завтра его самого снимут.
  - А выход-то, по-вашему, какой?
  - Сосуществование этносов в многонациональном государстве совсем уж гладким не бывает. Обычно чуть ослабнет государство, и этносы начинают между собою выяснять, кто тут главный. При сём государствообразующий этнос всегда страдает больше остальных...
  - Да почему?!
  - Объективно! Во-первых, на своей земле титульный этнос чувствует себя в безопасности, и оттого расслаблен, благодушен. А пришлые этносы, напротив, ощущают себя разведчиками в тылу врага, или даже захватчиками, колонизаторами, и стараются изо всех сил укорениться. А если закрепиться на новых землях им не удаётся, пытаются унести на историческую родину добра как можно больше. Во-вторых, на стороне пришельцев оказывается государство. Оно заставляет государствообразующий этнос отказаться от части своих прав, принуждает терпеть чужаков, и даже ассимилироваться с ними - всё ради своих геополитических, в основном, интересов. Пришельцы охотно используют защиту государства, но ассимилироваться с местным населением не желают, зато стремятся обобрать титульный этнос, а то и подчинить его себе. При таком раскладе государствообразующий этнос во многонациональной стране не имеет ощутимых привилегий, кроме своего гордого статуса, и питается от государства одной лапшой с ушей о том, сколь необходимо поддержание мира между народами и как дорого это стоит. Государство жертвует титульным этносом ради сохранения себя в прежних границах и состояниях, ради присоединения новых территорий, ради отражения возможной внешней агрессии, ради международного веса - это геополитика! Интересы государства и интересы нации существуют сами по себе.
  - "Дружба народов" не должна превратиться в принуждение к ассимиляции ради геополитических интересов государства.
  - Так точно! В массовом сознании интересы этноса всегда торжествовали над "дружбой". А роль многонационального государства обычно сводится к функции раздачи денег. Как только перестанет государство этносам специальные ресурсы раздавать, тут же окажется некому изображать из себя "единый народ".
  - Малочисленные народы не захотят терять бесплатное русское корыто. Они всегда были не самодостаточными. У них самих ничего нет: ни привлекательных для русских понятий, ни ресурсов, ни заслуг перед миром и перед русским народом. Значение народа определяется по тому, какие общемировые ценности он создал. А что общемирового создали южные мигранты? Ничего! Живут за счёт солнца и наших подачек.
  - Захотят жить лучше, научатся быть самодостаточными, дай срок. В СССР, да, люди из периферийных этносов отлично знали: их национальные республики дотируются, то есть, они живут отчасти за счёт раздеваемого ими государства. Но понимали и то, что полупаразитический образ жизни на них самих действует разлагающе. Сегодня, без России, национальные республики вырождаются, превращаясь в общества господ и рабов, в сборище бандитов, казнокрадов, воров, спекулянтов или торговцев краденым, в попрошаек, халявщиков и лентяев. Россия срочно должна становиться одним из мировых центров притяжения небольших соседних этнических государств. И как центр притяжения, Россия обязана контролировать происходящее в этих государствах - к выгоде для себя. Если русские перестанут цепляться за прошлое, а решительно, как когда-то социализм, начнут выстраивать новый миропорядок, Россия, кое в чём опять самоизолировавшись, скоро окажется в самом выигрышном положении.
  - А кто, по-вашему, русскому враг, кто - друг? Пора определяться!
  Я не систем, но классифицировать просто обожаю! Классификация друзей/врагов русского народа у меня есть своя. Но Горынычу я её в тот раз прояснять её не стал, иначе наше застольная беседа затянулась бы до ночи, а у меня служба! Вам же, националистичный читатель мой, предложу на кухонное доверительное обсужденье свою попытку классификации: кто есть кто среди обступивших нас нерусские лиц.
  Как обладатель квадратной головы, я обожаю кругленькие цифры, а посему моя классификация народов по степени их дружественности/враждебности к русским заключает ровно двенадцать ступеней, как в элитном здании лестничный пролёт: родной брат - брат - так называемый брат - лучший друг - друг - так называемый друг - друг по расчёту - приятель - знакомый - известный - враг - заклятый враг. Патрон предлагал в мою лесенку завести ещё ступень "недоброжелателя", поместив его где-то между "знакомым" и "врагом". Только я решительно не согласился, по мотиву, что "недоброжелатель" - это скорее текущее вненациональное понятие: любой доброжелательный к русским народ может хотя бы на миг заскочить в сей сортир, где, как бодрое начальство обещает, подвергнется опасности замочки. Пояснения заняли бы отдельный мемуар, здесь же отмечу для примера: родной брат - это украинец и белорус; лучший друг - армия и флот; друг по расчёту - литовец, поляк, еврей, араб, голландец, немец, француз, таджик, китаец, турок... Особняком стоят - нет, скорее ползут к себе из Санкт-Петербурга - наши финские четвероногие друзья.
  Но вернёмся к родным осинам... Отделавшись от Горыныча общими словами про врагов и друзей русских, вынимаю диктофон, включаю и уже под запись, с добрых четверть часа, методично излагаю свои соображения: что конкретно, кроме безнадёжного суда, уже сегодня можно по теме Горыныча сделать через депутатов, через структуры администрации Непроймёнской стороны, через общественные организации, СМИ, армию, школу, ВУЗ... Это я ещё тюрьму и искусство опускаю! Вот это всё, убеждаю старика, не противоправные дела. Их и начальство оценит и народ. Да и наш ЖИВОТРЁП, если что, подсобит научно-административным своим ресурсом... По завершению речи, вручаю диктофон Горынычу, в подарок. Непреклонность в глазах Горыныча, замечаю, начинает пропадать - оказывается, он и не ведал, что можно кое-что сделать и без всяких баррикад...
  - А к губернатору вы не справедливы, - говорю построже. - Прикажете ему ходить вечерами по подъездам и из-за дверей русские семьи ругать: вы скоро, наконец, ляжете? - сачкуете, а мне отдуваться! У вас, Мирон Горыныч, по справке Чмока плюгавиго, трое деток. Они давно взрослые и семейные, но народили всего-навсего троих внуков, а надо бы семь или восемь, лучше десять. Тогда риторически спрошу: а справедливо ли косить на губернатора, когда в собственной семье вы бессильны кровинушек своих размножить? Быть может, вашим детям негде жить или денег на питанье не хватает?
  - А чёрт их знает... - занервничал уже Горыныч, отводя глаза и вздыхая. - Худо-бедно, у всех всё есть...
  - Беспокоиться о русском народе куда легче, чем о собственной семье. Лично вы что сделали, дабы ваших внуков стало больше? Дабы при вполне сносном довольствии ваша семья фактически не вымирала?
  - Да я им говорил! - сердится Горыныч, даже пристукивает палкой об пол. - Не хотят. "Нам хватит одного", говорят...
  - Вот именно: "не хотят"! Вы полагаете, наш губернатор или районные суд в силах добавить им хотения? "Чёрт их знает... Я им говорил..." Эх, вы! А ещё ветеран и наивный патриот! Вы не обеспечили развитие собственной семьи! Хотите не в бровь, а в глаз?!
  - Валяй: всё равно уже прибил, - вздыхает Горыныч и опускает глаза и руки на коленки.
  - Меж строк заявления в суд буквально вопиет личное поражение ваше, как отца русского семейства! У вас, Мирон Горыныч, нет даже морального права пытаться взыскать с чиновника за то, что вы сами оказались не способны исполнить в собственной семье. Подав заявление, вы угодили в ловушку двойных стандартов.
  - Да понял, понял я уже...
  - Не позорьтесь на старость лет! Чмок плюгавий, бандера недобитая, ждёт вас за дверью; в суде он обязательно, с ехидной, задаст вопрос: а что, по-вашему, Мирон Горыныч, для выправления этносоциального баланса в Непроймёнской стороне, лично губернатор может вместо ваших детей сделать, дабы размножить ваших внуков? Разве, уважаемый Мирон Горыныч, вопрос в том, как сегодня в России поправить этносоциальный баланс? Россию в пути ждёт капитальная засада: она сидит в самих принципах устройства многонационального государства - мы это с вами обсудили. "Советские" принципы были хороши, но устарели, новые пока не разработаны, а значит, главные причины развала имперского СССР угрожают и демократической России. Причины развода народов окончательно не вскрыты и не устранены, а значит, всё может повториться вновь. И дело здесь не в личности непроймёнского губернатора. У русского патриота политический лозунг должен быть не: "Долой иммигрантов!", а: "Долой предателей русского народа!" Внутренние предатели, "пятая колонна", - вот главные враги русского народа. Эти перерожденцы переводят стрелки народного гнева от себя и от олигархов на иммигрантов, они измышляют антирусские мифы, они запутывают простаков, и клевещут, клевещут, клевещут на добрых русских людей. Не поддавайтесь клевете внутренних врагов.
  - А есть ещё шпионы!
  - Смерть шпионам!
  - Смерть!
  - Итак, сначала нужно свершить в России национальную революцию в умах и организационно, след объединить русское общество в крепкий кулак, а уж потом обернёмся посуровевшим лицом к менее значимым внешним делам и треснем! Бодритесь: начальство вам поможет!..
  Когда обвздыхавшийся отухший пенсионер, едва чиркая о пол палкой, вышел, зову на коврик Чмока:
  - Мирон Горыныч заберёт своё заявление. Устройте это предельно вежливо и, главное, молча: постарайтесь не раздражать старого патриота своим присутствием.
  - Это как?
  - Рот свой, милейший, заткни и смотри в пол, а не в глаза ветерану!
  - Понял!
  - Свободен!
  ...По сути, с Горынычем я, конечно же, согласен: по части сподвижки местных коренных народов к размноженью у властного начальства пока ещё имеются серьёзные недоработки. Дети - не только забота родителя, но и дело государства, если оно собирается впредь существовать. По мне, для размножения коренных непроймёнцев есть простое текущее решение: народила молодая пара одного ребёнка - получай от государства однокомнатную квартиру, родился второй - сдай "однушу", получи "двушку", третий... - и тэдэ. Легко считать: коррупция остаётся не у дел. Прямо в ЗАГСе выдавать проспекты готовых к заселению квартир: только роди - и одна из них твоя. Конечно, дешёвенькая, и пусть в спальном микрорайоне, у мэра на куличиках - но твоя и сразу, без права продажи или сдачи в аренду на энное число лет. А разбогател - купи себе по вкусу, что жена прикажет.
  Я, если хотите, домовитый читатель мой, единственной бытовой коллизии не понимаю: почему у нас не строится жильё? Ни при царях, ни при Первом социализме, ни теперь. Ну что такое дом? Это камень, песок, металл и дерево, плюс вода, энергия и транспорт, и рабочие руки - всё! В России, что ли, нет песка? Нет железа, леса? Нет электричества, бензина и воды? Нет рабочих рук? Или, может быть, места под застройку не хватает? В Голландии, в Японии - там, да, земельки маловато: прессованным мусором, бедняги, заваливают синее море-окиян, дабы отвоевать клочок у водной стихии - и строить, стоить, строить... А у нас-то жильё - что ещё за третья гоголевская беда?! Это всё - во-первых.
  А во-вторых, помилуйте, деликатный читатель мой, что за народ пошёл! Его нужно бодрить уже и перед самой постелью! Братья и сёстра, мол: долой презервативы и нетрадиционный секс! Завалим роддомы местными детьми, пока "братские народы" с Югóв нас окончательно со свету не сжили! Тогда решаю для себя: сегодня же вечером, дома, подготовлю бодрящий текст радиообращения губернатора ко всем непроймёнским молодожёнам: игры, мол, закончились, след приступить к выправке этносоциального баланса, немедля все в постель - и не за играми, за делом! А то, как загляну по службе в полупустой роддом, так одна мысль и свербит: молодежь не ведает, для чего женилась...
  Становится грустно и обидно: как только на своё возжелание создать семью я однажды намекну близкой женщине, та стремительно куда-то исчезает - вместе с моей надеждой иметь законную супругу и маленьких детей... И всё из-за моей квадратной головы! Одна, уходя, так и бросила в лицо: "А ты, как встанешь ото сна, взгляни на свою подушку". Будто уже форма черепа - пусть и в эпоху постмодерна - главное в муже и отце. Но в целом мне с девами и дамами везло: с советского офицера-пограничника нечего было материально взять, отсюда искренность отношений...
  
  
  Глава 4. Наш ответ Парижу
  
  Едва Чмок плюгавий убрался исполнять и я прибрал на столе, тренькнул телефон - и высокий чин из администрации Непроймёнской стороны меня официально так предупреждает: к вам едет журналист. Из самого Парижа! Вы, товарищ Бодряшкин, понимаете, конечно, важность позиционирования современной России в Европе - дешёвые кредиты нам до сих пор нужны. И знаете, наверное: французы к русским относятся вполне терпимо, а временами даже просто хорошо, а вот французские журналисты к России - хуже всех в Европе, и неизвестно почему...
  Знаю! Французский журналист: с нашей точки зрения - беспардонный очернитель, с их - перст указующий, с объективной - типичный наёмник буржуа.
  Итак, мне, с согласия руководства ЖИВОТРЁПа, доверяется немедля объяснить западной прессе деятельность непроймёнской администрации в свете текущей политики России. Грамотная работа с иноземными журналистами - один из признаков цивилизованного государства, кое заботится о своём образе, сиречь имидже. Дабы не получилось, что государство есть, а внешнего образа нет. С отечественными журналистами-пропагандистами всё просто: начальство строит их по росту в один фронтальный ряд и даёт ценные указания. Войны нет, а строят по-военному! Так в любой демократической стране начальство создаёт правильное мнение у избирателей и налогоплательщиков. А вот с зарубежными СМИ начальству обходиться куда сложнее: нужны специально натасканные люди, кои будут доносить до иноземцев только нужную информацию - и так формировать за рубежом выгодное о стране мнение.
  С обликом современной капиталистической России в мире, однако, большая заковырка! СССР, тот блистал: первый в мире социализм, мощнейшая промышленность, армия непобедима, атомная бомба, космос, самая читающая страна, лучшее образование, спорт, балет... Это я ещё водку с икрою опускаю! Сегодня от сей образной благодати у России остались лишь армия да водка без икры. Получается какая-то "страна с обликом в тумане". Увы, капиталистическая Россия по всем статьям, кроме выпиваемого пива, наркотиков и гомосексуалистов, проигрывает в сравнении с авторитетным СССР. Устойчивый большой и вкусный мировой образ нашему государству создали царская Россия и СССР, а современники его только проедают. Посему-то наши либералы столь яростно клевещут на СССР: обзывают приверженцев социализма "рабами", "совками", глумятся над их ценностями - равенством и братством, патриотичностью и моралью, поливают грязью советских героев, очерняют достижения и победы, приравнивают сталинизм к нацизму, навязывают безответственность и хаос... - в общем, по-иезуитски лгут, лгут, лгут... Поставив, в истерике перекройки, либеральный крест на истории СССР, Россию лишают уважения даже со стороны собственных граждан - какой уж там весь остатний мир. А ведь в привлекательном облике государства заинтересованы и начальство, и народ: чем облик лучше, тем приятней, безопасней и дешевле жить. Монополией на облик государства ни начальство, ни народ не владеют - они творят его только сообща. Если - по неразумению или по злому умыслу - властное начальство ухудшает облик государства, такое начальство след поправить или даже заменить. Если же облик государства портит сам народ, по определению незаменимый, его след начальству перевоспитывать народ. А в воспитании своего народа для начальства главное - это привить гражданину веру в своё отечество, взрастить патриотизм: мол, ты и твои дети нужны своей прекрасной стране, живите, трудитесь, отдыхайте прямо здесь и сейчас! Если власть имущее начальство и народ во взгляде на образ государства принципиально разойдутся, то, как свидетельствует опыт, дело не обойдётся без социального протеста, а то и новой революции - у нас не заржавеет!
  Умудрённое непроймёнское начальство, конечно же, не ждёт от меня, что уподоблюсь модному визажисту из салона и примусь больную женщину, Россию, одухотворять, штукатурить и разукрашивать в русскую красотку, и таковой выставлять на подиум перед пройдохой-журналистом из Парижа. Начальство даже ой как понимает: сначала эту женщину след лечить, кормить, бодрить, а для самого-самого начала - хотя бы найти в ней Человека, сиречь личность.
  Вот и спустили в ЖИВОТРЁП дотошного журналиста с неудобными вопросами - и Бодряшкину потом отдуваться, если опять ляпну что-нибудь "не в масть". Я не хвастун, но есть опасность проболтаться! Вот, как-то в заливных лугах, на затянувшемся до утра фуршете, американцу одному ― из патриотических чисто побуждений! ― болтанул об изобретённом у нас, якобы, в закрытом КБ квадратном подшипнике, и, хотя кой год уже их буржуйские инженеры и учёные светила безуспешно бьются над секретом, наши "органы" всё не могут простить мне "разглашенья". А пока вынимаю из шкафа двухтомник Маркиза де Кюстина, весть в закладках, думаю про себя: только бы не прислали мне из Парижа даму! А то каково мне эстетически будет после ослепительной животрепещущей русской дивы на прокуренную в дым и дырки француженку глядеть!..
  Заходят двое: премиленького и чуток мультяшно-девичьего вида парень - узкоплечий очкарик в потрёпанных коротких брючках чёрной кожи и в малиновой поношенной рубашке с невиданным узором, и, следом, в шикарной английской тёмно-синей тройке мой знакомый переводчик, Зыбун Калямалятый, по армейскому прозвищу Язык. С добротным и располагающим к приятельству Калямалёй я срочную служил, в погранвойсках, на южном нашем, всегда горячем, фланге. Зато парижанин, что называется "своеобразный": высокий, тощенький, манерный, размазанный, размятый весь такой, с кольцом в ухе и пирсингом в носу, и на верхней губке болтается какая-то фигня, с татушками цветными, и весь с головы до пят блестит в помадке. Одет в чистый хлам, зато - для моих читательниц, чаю, это особливо важно - дорогущие очки на большом тоненьком носу с гасконской горбинкой и усыпанные камушками наручные часы на по-женски выбритом запястье. Вас же, традиционный читатель мой, больше не стану заострять на внешность корреспондента: вам с ним не жениться.
  Живую речь гнусавенького капельку француза тоже через переводчика в тютельку не отразишь, потому западную прессу даю в мемуаре в форме несобственно-прямой калямалятой речи. Звать, по визитке, Крюшон Фуфуетэ - значит, не из гасконских дворян, а так на уме себе. Казённую сотку пшеничной с пирожком гостю из Парижа я предлагать решительно не стал, зная наперёд: откажется под надуманным предлогом - дескать, сейчас он на работе, как за рулём таксист, и вообще русскую водку пьёт, как все в америках-европах, только в случае нестерпимого душевного расстройства, чтобы надёжно, без таблеток, упасть и отрубиться.
  По протоколу рассаживаю дорогих непрошенных гостей...
  Как я и предполагал, еврочитателя якобы интересует: как отделить пропаганду российских властей от чаяний русского народа, а потёмкинские деревни - от реальной жизни? почему русские так невосприимчивы к цивилизации? зачем отторгают прогрессивные ценности демократии и либерализма? отчего у нас не приживаются их евросвободы?.. - и тэдэ, по типовому списку вечных наших оппонентов.
  Тогда я преспокойненько так и с очень деликатной язвой начинаю милейшему Фуфуетэ вправлять...
  Россия, говорю, видится на Западе через кривые зеркала. Они искажают истинную жизнь страны так, что благополучным евробуржуа Россия предстаёт каким-то необузданным и опасным зверем. Мол, там, на сибирских просторах, живут необразованные дикие люди, и управляют ими полубезумные диктаторы. Там много нефти, газа, леса, оружия и льются реки водки. Там живут самые красивые женщины, но зато и самое бородатое мужичьё - грязное, ленивое и вечно пьяное. Забитые женщины сидят всё больше по убогим антисанитарным жилищам, а мужичьё и казаки носятся по лесу на тройках бурых или белых медведей, сами в шапках-ушанках с красными звездами, с пулемётами "Максим", с "Калашами" и балалайками в руках. Там были когда-то Лео Толстой и Достоевский, Ленин и Сталин, и до сих пор посерёдке Москвы стоит Кремль с огромной рубиновой звездой на макушке. В Кремле сидит, конечно же, очередной диктатор. Он дикий свой народ удерживает в клетках, в лагерях, но может и напустить голодного зверя на соседей. Мы их должны бояться. Это ведь русский народ сочинил про себя, медведя, сказку "Теремок". А как вдруг теремок и есть аллегория тесной маленькой Европы? Теремок, теремок, кто в тереме живёт? Я немецкая мышка-норушка, я французская лягушка-квакушка. А ты кто? Всем новым просителям жилось в тереме-Европе тесновато, но неплохо, пока ни заявился на жительство русский медведь, и евротеремок ненароком сломал, хотя всего лишь хотел жить как все - в тесноте, но в дружбе. А вдруг и нынешний диктатор нашлёт медведя на евротеремок? - пугаете вы друг друга. Нет уж: нам, цивилизованным народам, нужно объединяться против общего дикого врага и защищаться изо всех сил. Европа, говорю, в плену мифов о России. Их начал создавать ещё Геродот. Именно Геродот впервые нарисовал впечатляющие картины варварских скифских пространств как эталон вечной коренной угрозы для Европы, ставшей источником тысячелетних фобий. Ни Александр Македонский, ни древние римляне не ходили на скифов - боялись. Маркиз де Кюстин держал мифический образ России в подсознании, когда, вслед Геродоту, писал в 1839 году глупость, будто Балтийское море где-то около Кронштадта свободно ото льда лишь в течение трёх месяцев в году. Откроем де Кюстина... - тут открываю книги на закладках, читаю для француза. Русский человек у маркиза - "весь в поту и в крови", у него "узкий рот, белые, но острые и редкие зубы - пасть пантеры", а описывая русских "из глубинки", опять маркиз про "ослепительно белые зубы... остротой своей напоминающие клыки тигра". И сия дичь написана позже смерти Александра-нашего-Сергеевича, и на четверть века позже 18 марта 1814 года, когда русские войска триумфально вошли в Париж, и казаки сажали на своих коней парижских ликующих детей и катали по Елисейским полям. Месье Фуфуетэ, говорю, даже самому интересно: вы в свою газету завтра напишете, что у товарища Бодряшкина пасть тигра, у переводчика - пантеры? Вам зубы показать? Нате! Калямаля, покажи месье свои острые редкие зубы. Ну, звериные у нас пасти, вострые клыки? Читаем дальше... "Если мерить величие цели количеством жертв, то нации этой, бесспорно, нельзя не предсказать господства над всем миром". "...никто более меня не был потрясён величием их нации и её политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли". Да маркиз де Кюстин восхищается русскими! Он пишет о несомненной одарённости русских, "цвете человеческой расы", о мощном, ощущаемом им могуществе России, и даёт ей несколько высочайших оценок. "Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии". "Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса... оказалась вытолкнута к самому полюсу... Тот, кто сумел бы глубже проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришёл бы к выводу, что война со стихиями есть суровое испытание, которому Господь пожелал подвергнуть эту нацию-избранницу, дабы однажды вознести её над многими иными". Русские у де Кюстина, получается, Богом избранный народ! И сие при том, что маркиз, не зная русского языка, не мог оценить русской литературы. Зато как он сильно впечатлился русской церковной музыкой: "Суровость восточного обряда благоприятствует искусству; церковное пение звучит у русских очень просто, но поистине божественно. Мне казалось, что я слышу, как бьются вдали шестьдесят миллионов сердец - живой оркестр, негромко вторящий торжественной песне священнослужителей... Я могу сравнить это пение... только с Miserere, исполняемым в Страстную неделю в Сикстинской капелле в Риме... Любителю искусств стоит приехать в Петербург уже ради одного русского церковного пения... самые сложные мелодии исполняются здесь с глубоким чувством, чудесным мастерством и восхитительной слаженностью". Так у нас дикие скифы или Сикстинская капелла, господин маркиз? У нас Третий Рим или "лес да степь круго-о-ом"? А уж Санктъ-Петербургом маркиз так восхитился, что сам насмерть испугался России и всю Европу ею запугал. Безосновательный страх перед мощью России - основа русофобства в Европе. Если уж Европе так хочется кого-нибудь бояться, бойтесь США - оно для вас полезней выйдет. Зато кого бояться нечего, к тому западный европеец со всем своим расизмом и пренебрежением: "Финны, обитающие по соседству с русской столицей... по сей день остаются... полными дикарями... Нация эта безлика; физиономии плоские, черты бесформенные. Эти уродливые и грязные люди отличаются, как мне объяснили, немалой физической силой; выглядят они, однако, хилыми, низкорослыми и нищими". А "Калевалу" сочинили, разве, нехилые французы? В том же духе маркиз кроет и все остальные восточно-европейские народы - все, кроме русского. На Запад не угодишь: был железный занавес - твердили нам о пользе международного сотрудничества; занавес упал - убеждаете, то необходима добровольная самоизоляция, отказ от участия в мировой политике: вы, русские, мол, сегодня слабы, вот и сосредоточитесь на посадке картошки в огородах. А Кремль считает: самоубийственно такое сосредоточение на внутренних проблемах, когда делится Ледовитый океан, когда даже Каспийское море объявлено зоной жизненных интересов США. К тому же, говоря о самоизоляции, вы рискуете пробудить к жизни у россиян затаённую радикальную мысль: а может, нам вообще отделиться от остального мира? Россия самодостаточна и обладает ядерным оружием, защититься сможет, а больно спешить-то некуда: не в набитом брюхе, не в буржуйской цивилизации русское счастье. В России, говорите, нет свобод? Отвечаю: большинство ваших маленьких евросвобод в огромной стране с субполярным климатом скорее вредны, чем полезны. А ещё многие свободы, по определению, не положены в войну, в разруху, в мобилизационную работу, в бедствия, в эпидемии, при ядерной и террористической угрозах, когда под задницей тлеет фитиль межнациональной розни, а уж когда тебя, как зверя, помещают за "железный занавес" и травят, истребование свобод для затравленного зверя в клетке становится просто издевательством над здравым смыслом. "Свобода..." Нужна и цепному псу свобода, но след его на привязи держать! Вы неумолчно говорите о противоборстве с Россией, ищите и раздуваете конфликты на пустырях и при этом стремитесь навесить на русскую тройку идеологическое ярмо - свои "идеалы". Сколько можно! Ещё в "Либерале" у Салтыкова-нашего-Щедрина сведущие люди благонамеренно советовали российскому либералу западными идеалами не превозноситься, а по нашему масштабу их сокращать: "Мы, брат, тоже травленные волки, прожектёров-то видели!"
  Корреспондент, между тем, невозмутим: видимо, Язык, бесконфликтный и всегда полный политкорректной иронии товарищ, переводя, смягчает мой патриотический отлуп западным пропагандистам. Меня, признаюсь, даже капельку задело "галльское пожатие плечами" - это когда Крюшон Фуфуетэ выпячивал нижнюю губу, поднимал одновременно брови и плечи, и с отстранённым видом издавал возглас "пуф!".
  Ах, так! Тогда - на свой страх и риск - атакую, как учили:
  - Почему лично вы обо всех наших неудачах и несчастьях вопиёте на весь мир, а на любой наш успех клеите ярлык потёмкинской деревни?
  Ага, проняло! Крюшон Фуфуетэ заторопился отвечать: мол, нет-нет, лично я стараюсь не писать о несчастьях, я сам боюсь их до смерти, у нас заболеть - катастрофа для семьи, никаких денег не хватит вылечиться; а потёмкинские деревни присущи только русским - вы их изобрели, об этом пишут уже третий век подряд; это издержки тоталитарного правления и менталитета рабского народа, а кто из ваших диссидентов разоблачает показуху, того изолируют и гнобят...
  - Разве светлейший князь Потёмкин изобрёл показуху? - отвечаю. - Разве египетские пирамиды, древний Рим, Иерусалим, разве Голливуд, Лас-Вегас, Венеция и ваш Париж - разве они не грандиозные потёмкинские деревни? За счёт этакой деревеньки целая страна может безбедно жить... Ну-ка, попробуйте, месье Фуфуетэ, раскопать разок не русские, а свои потёмкинские деревни, хотя бы родной Париж с его всесветной показухой - в какой изоляции вы сам окажетесь тогда? Ну, оглянитесь вокруг себя: где вы видите в Непроймёнске то, о чём пишете? Ложь на вранье и клеветою погоняет! Знаю наперёд: вы, свободный гражданин, месье Фуфуетэ, сидите здесь, как европодарок, снисходительно выслушиваете меня, эпизоды даже записываете на диктофон, а накатаете в свою газету дословно так, как от вас ожидает редакционное начальство. А тому "линию" диктуют владельцы газеты, а кто не подчинится, кто заикнётся о свободе мнения, того с работы вон. И в чём тогда ваша профессиональная свобода? Вы такой же продавшийся за плату апологет европейской лжелиберальной показухи, как наши журналисты - евроазиатской. Западные журналисты антисоветскую риторику сменили на антироссийскую - вот и всё. Европа политкорректна уже, наверное, со всеми, кроме мусульманского мира и России. Кривые зеркала мешают вам видеть истинное положение дел.
  - Вы считаете историю России успешной? - переводит Язык вопрос француза.
  - Самой успешной в мире за последнюю тысячу лет! Все без исключения государства мира стремились расширить свои территории, но именно Россия уже к середине семнадцатого века, ещё до рождения Петра Великого, стала самым большим государством на Земле. Французские историки школы "Анналов" предложили понятие "Большого времени". Так вот, в понятии "Большого времени" у России есть много исключительных и неоспоримых достижений за тысячу лет: мы сохранили национальную независимость от Запада; мы всесторонне развились, мы самодостаточны, то есть наше государство приобрело черты отдельного целостного мира; мы победили сильнейших в мире врагов - монголов, поляков, шведов, французов, турок, немцев и японцев, - и безраздельно доминируем в северной Евразии; Россия в последние двести лет была главным театром европейских войн за мировое господство, и именно русские сыграли главную роль в победах над Наполеоном и в обеих мировых войнах. И заметьте, Россия не только разгромила армии захватчиков, но сломала хребты государствам-агрессорам, надолго или даже навсегда убрала их с геополитической арены: о Польше, как о серьёзной военной державе, не слышно уже четыреста лет, о Швеции - триста, о Франции - двести, о Турции - сто пятьдесят, о Германии...
  - Не заводись, Бодряшкин: ты на службе, не в бане, - напоминает мне Язык. - Я устал переводить политкорректно. Наш гость, не беспокойся, уже сообразил: в его лице ты клянёшь весь прогнивший Запад...
  Я не осёл, но дельное упрямство мне присуще!
  - Скорее, это самооборона: я не разрешаю им "крыть" нас, - возражаю Языку. - А если и вставлю соглядатаю ароматическую клизму - месье не привыкать... Ещё Салтыков-наш-Щедрин писал: "Соглядатай-француз - вот истинный мастер своего дела". Ну, достали соглядатаи своим враньём! Ты, Калямаля, знай свою службу тоже: переводи меня теперь дословно!
  - Тогда ты следи за жестами месье. Если вытянет руку перед собой в виде перевёрнутой буквы L и медленно сведёт вместе большой и указательный пальцы при отсутствии мимики, значит...
  - Пора бы мне закрыть свой рот?
  - Его очередь говорить.
  - Западный прагматичный буржуазный человек русскому не указ, -обращаюсь я вновь к месье Фуфуетэ. - У западного человека плоскостное, классификационное мышление. Запад утратил понимание о добре и зле, о красоте и уродстве, и посему не может быть этическим и эстетическим ориентиром. Россия никогда не потянется за Западом слепо и безвольно, хотя мы гораздо ближе к Европе, чем к Востоку. Русские - именно русские, а не беловежское стадо "дорогих россиян", мы - да! - не всегда рациональны, у нас ветвистое мышление, для нас может быть эффективной только некая иррациональная, с точки зрения Запада, политтехнология. Но такой пока нет: усердия не хватает нам её создать. А всё непонятное, тем паче, иррациональное, вам кажется опасным.
  - Конечно, - переводит Язык реплику француза. - В Европе давно приметили: русские признают истинными противоположные суждения по одному вопросу.
  - Это же искомый вами плюрализм! - восклицаю со смешком.
  - Скорее это форма массовой шизофрении, - переводит сам уже недовольный французом Язык.
  Ну, понятно: у них признание разных мнений - это плюрализм, у нас - шизофрения. Я попросил примеры. Вот, говорит месье Фуфуетэ, на днях побывал в Бурятии. В царские времена русские считали бурят абсолютно неграмотными, отсталыми - и это правда, так позже считали и выучившиеся в Москве советские буряты. Но им же было известно, что при царях многие буряты умели читать и писать на монгольском и на тибетском языках - и это тоже принималось как правда. Так грамотными или неграмотными были буряты? Не было одного ответа в голове советского бурята. Или, к примеру, французские феминистки часто выслушивают от российских женщин два противоположных мнения о своём положении - и оба мнения последние признают истинными. Одно мнение: все женские вопросы у нас решены и потому нет почвы для возбуждения феминизма; другое: никто ещё даже и не начинал эти вопросы решать.
  Я тут едва ни закричал: как же всё замечательно у нас - никто ещё не начинал вопросы решать, а они уже решены! Позже, идя вширь... нет, сначала вглубь, я сам для себя задумался: в чём суть того, что у нас многие вопросы решались куда легче, чем на Западе? Мой вывод: только "западные вопросы" у нас разрешаются безболезненно и малозатратно, потому что они либо не имеют для нас коренного значения и фактически игнорируются, либо с запада приходят и готовые ответы - бери и пользуй. А теперь вширь. Самое выгодное для государства положение в мире - быть вторым: догонять первого, но не догнать. Слишком отставать тоже нельзя: затопчут. Образование начальством ГОП "Недогоняющих" - ошибка роста!
  Ваш западный мир, продолжаю наседать я на месье, свёлся к поиску сытости и удобств. Вы истёрлись в неисчислимых своих мелочных заботах, в конкуренции за кусок хлеба, за место на клочке земли, в погоне за рекламными миражами. Вы сузились, вы опустошены и кончились, как личности. Вы не способны кого-то воодушевлять. Вы уже давно никому в мире, кроме самих себя, не интересны. А мы никогда всерьёз не озабочивались ни деньгами, ни сытной жизнью, ни комфортом. Русские душевны и совестливы, альтруистичны, дружелюбны, спокойны и послушны. Русские имеют драгоценное чувство всеобщей связи и сопричастности всему, они думают об идеалах человечества, о мире во всём мире, и надеются когда-нибудь построить справедливый мир, хотя каждый понимает: мне в том раю не жить. Русские - это народ, не опущенный по горло в быт и не чуждый идейным спорам. А вы создали убогий миф о русских кровожадных зверях, и пугаете им друг друга. Нас, русских, европейцы столько веков обливали помоями и грязью, что мы как бы уже имеем право немного пахнуть. Вот французский дипломат девятнадцатого века, виконт и гастроном де Вогюэ. Он прожил в России несколько лет, пристально наблюдал за русскими дворянами. По нему, выходит: русская душа - котёл, в коем одновременно варятся печаль, безумства, героизм, слабость, мистика и здравомыслие. Из этой нерациональной окрошки, предупреждает дипломат своих соотечественников, можно выудить решительно всё: и вещи очень вкусные, и вещи отвратительные. Русскую душу заносит из стороны в сторону! Как низко она может пасть, как высоко взлетать! Ваш дипломат - ну согласитесь со мной хоть раз, месье! - описывает образ ненормального, больного человека. Среди французов, может, больных на головку нет? Тенденциозная литературщина - вот и всё, этот ваш виконт! А прочти ваш гастрономический дипломат Достоевского без редакции и цензуры, прочти его записи в дневнике, письма и черновики, - такого бы ещё насочинял о "загадочной русской души"!.. Усвойте вы, в конце концов: это у нас "непонятные" писатели, это сами творцы русской классической литературы "загадочны" для Европы, творцы "русских образов", а не русский народ. Раскольников зарубил старуху-процентщицу топором: вывод рядового еврочитателя - все русские ксенофобы, латентные преступники, убийцы, просто жуть! Вы воспринимаете один голый сюжет, не понимая художественного смысла. Ещё мудрый Томас Манн высказывал мысль, адресуя её слишком уж прямолинейным европейцам: "Достоевский, но в меру". Это как Василий Розанов высказался для криволинейных русских: "Либералы хороши в небольших дозах". Типичен для русских не бездельник и убийца Раскольников, а трудящийся верный и добрейший друг его - Разумихин. Русский тип не вмещается в стереотипные представления выхолощенного западного человека. В отличие от европейцев, русские - очень однородный этнос: это следствие географической и культурной изоляции. Разумихиных у нас полстраны, Раскольниковых - единицы, и всё больше привязаны к койкам в больницах. В самих фамилиях своих героев Достоевский даёт вам подсказку: кто есть кто. Ни один русский человек не ассоциирует себя с Раскольниковым - для нас это просто психически больной человек, без физики и лирики, почти бесполый; он абсолютно наднациональный тип - такой недоедающий асоциальный маньяк отыщется в любой стране. Уже вторую сотню лет мы объясняем вам русскую литературу - всё без толку. Вы признаёте нашу литературу девятнадцатого века величайшим культурным событием в мировом искусстве, сопоставимым только с Древней Грецией и Возрождением, но не улавливаете её сути. Экзистенциализм - философия существования - зародился во Франции, но именно русские романы стали основой экзистенциализма, поиска человеком смыслов существования собственного "я": "Миру провалиться, или мне чай не пить?" Вы, умники, светочи цивилизации, сути однажды написанного русским пером и не вырубаемого топором, сути неизменного - вы не понимаете уже вторую сотню лет подряд! Тогда, риторически спрошу: а много ли у вас шансов понять текущую меняющуюся политику российской власти?..
  - Ну, ты даёшь, Бодряшкин! - с репликой от себя влезает Язык. - Во, повернул! А я думал: зачем губер отсылает журналиста в ЖИВОТРЁП? Ты, я вижу, на гражданке в дискуссиях поднаторел: сам вопросы задаёшь, сам отвечаешь...
  - Просто, всегда нужно быть в теме... - отвечаю поскромнее, однако не спуская с француза испытующий взгляд свой. - Ладно, оставим литературу... Итак, вы, в Европе, утверждаете: в России чиновная власть срослась с олигархическим капиталом, и кто претендует на что-то, но не попадает в этот преступный симбиоз, того душат руками спецслужб и прокуратуры; коррупция сверху донизу, дикий государственно-криминальный капитализм, двухголовая гидра капиталиста и чиновника; сворачивание либеральных реформ, отход от демократических норм, и всё в таком же духе - по вашему типовому списку. Ещё Кремль ведёт нечестную дипломатическую игру: пытается расколоть ряды Евросоюза, установив "доверительные" отношения с отдельными странами, в ущерб остальным. И если на Востоке России обломилось, то на Западе она ощущает свою имперскую силу - через привязку Европы к своим энергоресурсам. Если Россия продолжит отход от либеральных реформ, Запад, в ответ, должен консолидироваться, изгнать нас из всех серьёзных международных организаций, закрыть для нас свои технологии и тэдэ, а это будет означать начало Второй холодной войны. Так?
  В общем так, премиленько кивает пресса.
  ― Разберёмся!.. Для России внешний враг - скорей подарок! Враг - это всегда жёсткий, но и мобилизующий, критик. Как только есть внешний враг, так мы великая держава, а нет серьёзного врага - мы как все, а то и хуже. У нас государство, как структура, во все века отделялось от народа высоченной каменной стеной. Всегда образ жизни, традиции и даже разговорные языки у элиты и у народа были разными: власть и народ жили не просто отдельно, а, зачастую, противостоя, и друг друга не понимали в буквальном смысле. Отсюда, из такого разделения страны, восходит наша беспримерная позорная глупость охаивать всё российское. А только подступит враг к порогу, тотчас начальство и народ мобилизуются под одни понятные знамёна - и вперёд, страна! Мы за мир, но длительный мир на русских действует, объективно, как долгая зима: вгоняет в спячку. Русский быстро едет, если подстегнуть. Вторая холодная война пошла бы России только на пользу: избежали бы вашего тоталитарного либерализма, не жгли бы вы русские души своей калёной демократией. Для традиционного русского человека Запад не авторитет. Лично я даже считаю: нам полезно к мнению Запада прислушиваться, а делать в большинстве случаев наоборот - хорошего всё равно не присоветуют, примеры такие не вспоминаются из веков. Тургенев ещё писал: пора нам перестать дорожить мнением "парижских лоботрясов". Образ России на Западе всегда складывался по принципу: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Когда Россия сильна и ведёт себя независимо, тогда её уважают и принимают, а сами боятся лезть с кулаками и подножками; когда же, дав слабинку, мы идём к Западу "с любовью" - нас отвергают и третируют. Ваши бывшие ставленники в Кремле выдумали какой-то проигрыш в холодной войне и при сём преступно скрыли от русского народа размеры оговорённой с вами контрибуции. Знай народ, каких жертв от него требуют "победители", он предпочёл бы, наверное, воевать по холодку - у нас это всегда очень неплохо получалось. Даже если в чём-то критика Запада и справедлива, развитие России стало уже не ваше собачье дело!..
  - Как "собачье дело" по-французски?.. - опять Язык затрудняется с подбором сравнения пополиткорректней.
  - ...Сочинённые на Западе реформы, - продолжаю нагнетать, - ещё Совмин СССР отверг "по этическим соображениям". То, что выдавалось за экономическую реформу, на деле преследовало разрушение социально-экономического строя - социалистической системы. Ваши "реформы" были именно социальным, а не экономическим проектом, средством буржуазной контрреволюции, идеологическим поворотным пунктом к началу Третьей мировой войны. Мы по живому себя резали, пробуя ваши "цивилизованные" процедуры - и что? Они привели к распаду страны, к оголению границ с опасными соседями, к расколу общества, семьи и школы. Следование вашим советам привело даже к частичной утрате идеалов справедливости у наших людей - считай, испортило качество личности у русских людей. На месте советского общества до сих пор не возникло классическое буржуазное общество, и даже нечто структурированное и поддающееся определению. Распад и дезорганизация даже ещё не прекратились. Подавляющее большинство россиян не создаёт национальный продукт, зато на многое открывает рот, а это опасно и для вас. Зачем нам дальше следовать западным указкам? Если вы "не понимаете", как такое могло случиться, если вы этого "не хотели" - в ответ русским только остаётся рассмеяться вам в лицо. Вашими стараниями и получилось! Как только начинаем вас слушать - всё из рук вон! Русские не капризны и не мстительны: остались живу после ваших указаний - и то уже неплохо. Вы стали бы долго выслушивать советы, как побыстрее обрушить экономику и социальную сферу Франции? Мы нахлебались ваших советов, теперь пробуем управлять сами. Пусть даже, в конечном счёте, опять с поселениями и лагерями, но сами...
  - Месье Фуфуетэ просит объяснить, - кидает реплику Язык, - а что, в России возник новый политический спрос на лагеря? Хотите и эту объявленную модернизацию провести под угрозой репрессий?
  Придётся французу разъяснить... Спецпоселения и лагеря в стране, где располагается Сибирь, есть целесообразный и эффективный институт: по собственной воле на Севере, на дальнем Востоке, в Сибири, на вечной мерзлоте, в тундре, никто и в обозримом будущем не станет постоянно жить и работать. Иначе уже тысячи лет там люди бы жили в китайской тесноте, а в школе изучали захватывающую историю Древней Сибири, а не Египта, Древней Греции и Римской империи. Дежнёв на Камчатку шёл два года! Царское правительство, сколько ни пыталось заселить Сахалин, не смогло закрепить здесь вольных поселенцев, ни за какие "подъёмные". Освоение Сибири нельзя решить затратным способом: сибирские масштабы проглотят любые деньги без ощутимых результатов. Да у России и нет таких средств, а мировые корпорации, естественно, не будут вкладываться в организацию жизни в Сибири - в своих колониях они специализируются по расхищению природных богатств. А Сибирь и для России пока что внутренняя сырьевая колония: в тайге и тундре нет переработки.
  - Постой, - влезает, решив поумничать, Язык, - есть же вахтовый метод.
  Вахта, объясняю умнику, - это особый, чудовищно затратный, режим работы, а не способ расселения. Вахта не обеспечивает освоения территории и комплексности добычи, гробит экологию, это хищничество с разрешения государства. Экономику региона вахтой не построишь, и даже месторождения не освоишь: на отработку месторождения руды нужно двадцать-тридцать лет, на газ и нефть - тридцать-сорок, на уголь - сотни лет, золото и кимберлитовую трубку тоже вахтой не возьмёшь. А кто будет работать на обогатительной фабрике к руднику? Организм вахтовика, не имея возможности приспособиться к климату, быстро изнашивается и становится жертвой серьёзных заболеваний. Вахтовик - кандидат в ранние инвалиды, на его лечение государству придётся серьёзно раскошелиться. Дети растут без отцов-вахтовиков. Какой выход? В Сибири не нужны города, нужна сеть благоустроенных посёлков, с гособеспечением занятости женщин, пусть даже нерентабельной самой по себе. Только когда на Сахалине построили каторги, смогли заселить остров сосланными. Наш Сахалин - это английская Австралия. Чехов ездил туда, на каторгу, за материалами для своей диссертации: вернулся больным, угрюмым и уже не смог написать ни одного весёлого рассказа. Даже у здоровых и молодых комсомольцев-добровольцев энтузиазм в Сибири очень быстро пропадал: хватало нескольких месяцев испытаний. Нанятая же рыночная рабочая сила и местная продукция выходят слишком дорогими, и рынок услуг в Сибири никому не нужен: далековато от больших городов, от побережий тёплых морей. Исследования, научные современные обсчёты бывших строек ГУЛАГа показали: чисто рыночными механизмами нам самим развивать Сибирь бессмысленно. Если же развивать на чужие деньги, отдать в концессию, то нам Сибирь русской не удержать. Хотя в России освоено не более четверти всех природных ресурсов, нам чужой помощи категорически не нужно! Ибо потенциал людских ресурсов в России используется лишь на пятнадцать процентов, а интеллектуальных - всего на три! Это означает, что Россия сегодня получает в пять раз меньше, чем могла бы получать без всякой помощи извне. Да, эффективность российской рыночной экономики в три раза ниже, чем советской нерыночной, качество жизни упало в два с половиной раза, но в России нет политического заказа на "посадку" в лагеря: осваивать Сибирь могут и должны те люди, кто не идеологически, а материально или нравственно провинился перед государством или перед частными лицами, то есть, уголовные правонарушители, преступники. Вам, во Франции, жалко наших уголовников? Может быть, примите их на ПМЖ? Боится Франция холодов России. В тёплом море на подходе к Марселю Кадрус говорил Дантесу, будущему графу Монте-Кристо: "По мне, лучше утонуть, чем замёрзнуть". Вот так радовался каторжник Кадрус, что Наполеон не забрал его в поход на Россию. Исправительно-трудовые лагеря советское государство создавало для перевоспитания и для изоляции неподдающихся перевоспитанию преступных лиц - обычная форма извлечения хоть какой-нибудь пользы для государства из провинившихся перед обществом людей. Сибирские спецпоселения - это те же французские галеры и каторги. Будь у вас места, сравнимые с Сибирью, вы бы, отринув ложную гуманность, тоже подумывали, как восстановить каторги. Для Сибири, для обширных наших Северов, заключённые, репрессированные и высланные - всегда были стратегическим источником рабочей силы. Лихие люди, волжские разбойники, бродяги, староверы-раскольники - они и начинали освоение Сибири. Да, лагерь означает специфическую антропотехнику, архаический уклад, культуру ужасов и лишений. Но лагерное воспитание преступников полезным для общества трудом было и остаётся справедливым по сути. А то за свои деяния усядутся преступнички в гуманную тюрьму - корми, пои, лечи, развлекай, охраняй их за счёт пострадавших добрых людей, а они в камерах мемуары пишут о том, как их государство обидело! В России многие стоят за восстановление каторги и трудовых лагерей. При Сталине продолжили только то, что уже давно отладили цари: даже политический окрас лагерям устроители придали задолго до Отца народов. Сидели за политику декабристы и масоны, народники, доленинские революционеры, нигилисты-террористы, националисты и вся социал-демократическая ленинская гвардия, бундовцы, эсеры. Это я ещё анархистов опускаю! Отнюдь не Сталин был историческим устроителем ГУЛАГа. Но и при царях, и при Сталине, абсолютное большинство лагерных насельников - это были уголовники, душегубы, а не политические противники режима. Просто на Западе душегубов и противников режима нещадно вешали и четвертовали под улюлюканье толпы, а в гуманной России смертная казнь была редким инструментом, горем со всеобщим плачем, да и деятельного народу нам вечно не хватало: не очень-то почетвертуешь...
   Вижу, француз опять стал записывать на диктофон: проняло! Тогда решил, в качестве подарка, вбросить редкостную для америко-европ фактуру. Возьмём, говорю, крупнейшую в дореволюционной России Нерчинскую каторгу. Захватывающую историю Нерчинской каторги планировало издать ещё "Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев". Практически же с 1921 по 1935 гг. вышло в свет 116 номеров журнала "Каторга и ссылка". Ну, ещё стоит заглянуть в сборник Нерчинского землячества "Нерчинская каторга", в диссертации и в мемуары каторжан. Что мы здесь найдём по теме? На Нерчинской каторге, состоявшей из множества тюрем и поселений ссыльных, предупредительная госполитика в области правонарушений мудро сочеталась с оправданными целями и механизмами политической и экономической колонизации окраин, именно Забайкальского края - дикой, совершенно не обустроенной земли. В качестве разновидности уголовного наказания, каторжные работы в истории России сыграли чрезвычайно важную роль. Любая каторга у нас была штатной пенитенциарно-хозяйственной единицей государства и всегда имела "двойное назначение": она выступала и как инструмент карательной политики и мера уголовного наказания, и как средство для использования труда каторжан в хозяйственном освоении отдалённых районов. Во глубине сибирских руд сидельцев учили ремеслу, прививали навыки приспособления к природно-климатическим условиям и к местному населению, проводили с ними культработу. Но вот минуло, как в индийском фильме, двести лет, сменились политические системы, но Забайкалье всё остаётся диким. Значит, дело не в политическом отношении к лагерям, а в том, что любая политика перед большим холодом отступает. И значит, накопленный лагерный опыт имеет неубывную практическую ценность, тем паче сегодня, когда России пора осваивать новые кладовки недр. Даёшь каждому веку хотя бы одно освоение Сибири! Как это для текущего российского президента было бы памятно: Сибирь обустраивали в восемнадцатом и девятнадцатом веках ― цари, в двадцатом - Сталин, в двадцать первом - я!
  - Вы оправдываете сталинский "большой террор" в тридцатых?
  - Это никакой не "сталинский" террор - оставьте вы личностные ярлыки! Только поколения "новых людей" могли построить светлое коммунистическое будущее, и поэтому большевики должны были перемолоть природу "старого человека" - отсюда неизбежные жертвы в грандиозном социальном эксперименте. Только почти бесплатная армия заключённых в условиях катастрофической нехватки ресурсов могла помочь осуществить стройки коммунизма и освоить кладовые Сибири. Только страх смерти был единственной дешёвой и необходимой мерой подстёгивания населения в ходе бешеной модернизации страны, когда за десять предвоенных лет предстояло пройти едва ли ни столетний путь. Ради модернизации страны пришлось отринуть даже Коминтерн и ликвидировать сторонников мировой революции, ленинцев, кто, летая в политических эмпиреях, не чувствовал горящей земли под ногами. Сегодня мотивы для репрессий отсутствуют, а посему нового "большого террора" не может быть, но пенитенциарную систему России след перестроить в пользу лагерей. Цели нынешней модернизации совсем другие: выживание российских народов и научно-технический прорыв, сохранение и справедливое распределение ресурсов - здесь массовый террор бессмыслен. А главное, "нового человека" выращивать не надо, достаточно "старого" правильно бодрить.
   - Лагеря не гуманны, - приговаривает, как заведённый, месье Фуфуетэ.
   - Лагеря как раз гуманны. А вы бы хотели, дабы мы противников общества сразу втихую отстреливали? Дабы делали вид, что внутреннего врага нет совсем, и убивали оступившихся людей без всяких надежд на их трудовое перевоспитание, для иноземных колонизаторов место на российской земле поскорее освобождали? Запад, конечно, мечтает увидеть всех русских лежащими в сосновых гробах, в белых тапочках. Но случись такое и приди вы в Россию, убедились бы: и вам без "лагерей по-французски" Сибирь не поднять. Вообще, лагеря, дражайшиё месье Фуфуэте, равно применимы и к тоталитарным практикам коммунистического либо нацистского толка, и к гражданскому состоянию в либеральном обществе. Последнее описано ещё у Гоббса в "Левиафане", а позже у Оруэлла в "1984": лагерь как апофеоз либеральной демократии. А неплохо звучит! И не прикидывайтесь мне здесь невинной девой: общественное мнение на Западе тоже готовится к лагерям. Только глобализм превратит в лагеря целые государства. А вам, французам, подай даже не гуманные лагеря, а сразу гильотину на плес де ла Конкорд. В Великую французскую революцию у вас "работали" пятьдесят, примерно, гильотин. Были даже детские гильотины! Вот уж порубили вы голов! Соотечественникам своим! И при сём душегубстве во Франции выпускали духи с романтическим названием "Гильотина". Разрушив систему социализма, Запад, тем самым дал зелёный свет установлению планетарной власти. Но подумайте, зачем глобалистам великолепные французы? Им нужны рабы, а не французы со своей великой историей, с великой культурой и своими петушиными заморочками. Конец мировой социалистической системы - это и конец западной национальной демократии и начало сокрушение либерализма! Сегодня числиться в либералах - глупо, смешно: западного либерального общества, считай, больше нет, а в России его не будет, как, весь в слюнях, с экрана ни кричи.
  - Проясни, Бодряшкин! - это уже Язык восклицает от себя, дабы вечером было чем утереть мужикам за пивом в своём клубе. Да и француз, вижу, озадачен и не столь манерен, и уже в самом деле силится меня понять. - Как это: либерализма больше нет?
  - Проясняю не благим актом, но верным словом! Крах социалистической системы означает: исчезла одна из двух соревнующихся сторон, значит, мировой плюрализм умер. Теперь господствует одна транснациональная капиталистическая сила с одной идеологией - деньгами. Это капиталистический интернационал. Политическая монополия рождает у её носителей ложные представления о собственной непогрешимости. Возникает культ, быстро накапливаются ошибки, разгораются внутримонопольные групповые конфликты. Социализм восстановится, но это может произойти уже только на огромной территории, и с человеческими и материальными ресурсами, сопоставимыми с капиталистическим миром. Иначе восставший социализм "сомнут", как говорил товарищ Сталин. Победившим - временно! - глобалистам мировой либерализм не нужен: им выгоден диктат - установить тоталитаризм Мамоны, она же сосредоточена в их руках. Любым победителям - всегда и везде ― не нужна свободная конкуренция идеологий. У нас большевики сносили церкви, а либералы выносят Ленина из мавзолея... Либерализм, едва победив в России, сразу приобрёл тотальные черты: вот, к примеру, частные лица в Непроймёнске, действуя в рамках существующих коммерческих законов, заплатили за рекламную площадь на борту городского автобуса и разместили на купленной площади портрет главнокомандующего победоносной Красной Армии, но тут же набежали либералы и совершили акт вандализма, надругавшись над священным правом чужой собственности: ночью пробрались в автопарк и изображение товарища Сталина замазали чёрной краской. Вот и весь плюрализм российских либералов!
  Чтобы дожать француза, разворачиваю перед ним триптих либерализма: государственный, партийный, личный.
  Государственный либерализм всегда имеет национальную окраску. Всякая национальность - враг империализма, кой намерен грабить и колонии, и техасские банки, а местных гангстеров стремится извести под корень или заставить работать на себя. Государственный либерализм нацелен на сохранение национальных особенностей, культуры, традиций, языка, своих ценностей и собственных денег. Глобалисты эту затратную для себя статью рассчитывают ликвидировать. Империализм убил плюрализм национальных мнений. Он закопал суверенитет национальных стран как важнейшую составляющую мирового плюрализма. Франции, считай, скоро не будет: будет частица свального Евросоюза, проходной двор, где арабы, под присмотром транснациональной силы, преспокойно мочатся на паперти собора Парижской Богоматери. На башне Эйфеля - глаза разуйте! - уже висит бодрящий плакат глобалистов: "Человечество будет счастливо и без французов!" Французская Ривьера уже давно не принадлежит французам. В борьбе с национальным государством, а значит и с национальным либерализмом, империализм опирается в первую очередь на армии: формирует блоки, "международные силы", кои отправляет на "войну за демократию", на "миротворческую войну", "войну за мир", "операции по принуждению к миру"... Империализм извращает само понятие войны, культивируют постмодернизм, несущий хаос в сознание людей, выхолащивают смыслы и традиции, доводит складывавшиеся веками общественные отношения до маразма.
  Партийный либерализм в условиях глобализации вообще теряет смысл. Концепция "открытого общества", подразумевающая возможность отстранения политической элиты без кровопролития, отправлена в мусорную корзину. Коль победила одна политическая система, политические партии становятся не нужны. Они ликвидируются или перерождаются в партии экономические, социальные, культурные и дэрэ. Их, конечно, оставляют для игры в выборы - дурить народы. Чем основательнее империализм господствует в каком-либо государстве, чем одинаковей в нём правящие партии. Самые одинаковые партии, естественно, в США и в других, так называемых, развитых странах. Буржуазные партии без плюрализма - это уже не выразители самостоятельных идеологий, а наёмники единой транснациональной Мамоновой силы. Поэтому "партийная борьба" всё больше превращается в завлекалово для замороченных избирателей: лишь бы пришли и проголосовали, за кого - абсолютно не важно, ибо все перед той силою равны нулю. По завершению Первой холодной войны, после отступления социализма, на Западе исчез фетиш "советской угрозы", но и скончались политические силы, способные защитить простых граждан: ни одна партия на Западе права человека уже не защищает, и потому на социальные права трудящихся власть имущие сразу же начали массированную атаку. Специально развели огромную безработицу, дабы легче было манипулировать наёмным трудом. Под контролем Мамоны находятся все общественные организации. Они олицетворяют собой мелкие свободы, не затрагивающие существования империализма. Здесь богачи опираются на контролируемые ими СМИ. А уж СМИ успешно контролируют сознание людей: они под общим колпаком - "чего нет на экране, того нет жизни". Даже профессиональные сообщества введены в состояние депрессии и стали восприимчивы к заведённой лжи: метеорологи верят в глобальное потепление перед новым ледниковым периодом, врачи - в СПИД и крокодилий грипп... Людям не к кому обратиться за истиной, за помощью.
  Личный либерализм не имеет практического значения в жизни общества и становится неощутим. "Свобода слова" - буржуазный блеф с целью замылить глаза эксплуатируемых. Давно доказан "либеральный парадокс": невозможно создать справедливую демократическую процедуру, коя была бы совместима с неограниченной свободой выбора - то есть, с заявляемым либералами плюрализмом. Следовательно, в рамках капитализма, в рыночной экономике, не может сложиться общество, желанное всеми: насилие над личностью неизбежно. Свобода - понятие не только качественное, но и количественное. Если количества мало, значит качество плохое. Вы, месье Фуфуетэ, вероятно, считаете себя свободным гражданином. Возражу: ваша свобода, к примеру, ограничена железной решёткой в клетке капитализма - вы, например, не свободны выбрать социализм для своей страны. Ещё вы не свободны избавиться от иммигрантов, от противных диаспор, кои вас в любой день раздражают и оскорбляют ваши зрение, слух и историческую память француза. Значит, вы лишены "больших свобод". В отношении "больших свобод" личности, ваш тоталитарный капитализм точь-в-точь такой же угнетатель, каким был наш тоталитарный социализм. По количеству "маленьких свобод" различия между системами имелись - в вашу пользу, признаю. Но сегодня, разве вы, месье, можете свободно высказать своё мнение так, дабы быть услышанным? Ни в коем случае! Вы год не ешьте, не пейте, и ни за что не платите, а на сэкономленные деньги купите полминуты телеэфирного времени - и осуществите своё право на свободу слова. Только за полминуты много ли успеете сказать? Протянете ли с голодухи до следующего полуминутного эфира? А на что будете новые очки покупать? Вы, месье Фуфуетэ, "несознательный либерал"...
  - Проясни, Бодряшкин, - опять пристаёт Язык. - А что есть "сознательный либерал"?
  - Устал я прояснять "на сухую"... Я, как замполит, считаю: на Западе пора устраивать политический ликбез. Начать можно с простого: с введения понятия "сознательный/несознательный либерал", как в раннем СССР был "сознательный/несознательный рабочий". При проверке, я уверен, большинство граждан на Западе окажутся "несознательными либералами" - жертвами тотальной идеологической обработки. "Несознательные" вполне довольствуются "маленькими свободами" и тем, что выдаётся за свободы, - лжесвободами. "Несознательные либералы" не понимают даже простой вещи: свобода, равенство и братство возможны только в коллективистской социально-политической системе. А если, к примеру, высшее образование и медобслуживание платные, о каком равенстве в правах личности можно говорить? Образованный богач будет ухоженным цвести в оранжерее, а малограмотный бедняк загнётся под мостом...
  - Во Франции и в России это не пройдёт, - переводит вдруг Язык настоящую крамолу от француза. - У нас с вами, если станет совсем туго, неимущие устроят социальную революцию.
  - Это в прошлом. Тоталитарная демократия и финансовая диктатура любую социальную революцию в отдельном государстве задушат ещё в зародыше. А если всё же полыхнёт - во Франции, допустим, - гасить революцию примчатся со всего мира: и на каждую вашу Жанну д"Арк с охотничьим ружьишком империалисты вышлют по батальону морской пехоты, роте десантников и взводу танков. Это я ещё ракеты и бомбы опускаю! И, в развитие теории, замечу: успешные революции и контрреволюции не случаются без помощи извне. Сегодня же, за редким мусульманским исключением, не осталось суверенных государств - так откуда французской революции ждать помощь? Какая заграница вам поможет? Наступает эра преимущества больших пространств, время новых империй. Свобода нации в современном мире будет напрямую связана с наличием у сей нации имперского комплекса защиты. Не зря марксисты провозгласили интернационализм основным инструментом борьбы с капитализмом. В мире осталось всего два класса: богатые и бедные. Глобальный капитализм создал свой интернационал, и теперь может быть уравновешен только всемирным объединением трудящимися. Класс эксплуатируемых должен выработать новые идеи и принципы объединения, и новые способы борьбы с классом империалистов - это главная текущая задача трудящихся.
  - Месье Фуфуетэ спрашивает: в чём заключается современная эксплуатация? - говорит Язык. - Где эксплуатация, а где неэксплуатация? Вот он работает по добровольному найму, получает зарплату по контракту - где здесь эксплуатация? Он даже не член профсоюза журналистов - не видит надобности вступать. Если работодатель не выполнит условие контракта - есть суд.
  - Я и говорю: вам, на Западе, необходим политический ликбез. Эксплуатация - многоступенчатое понятие. Эксплуатация человека человеком осуществляется через насилие или через идеологию, или обман, и закрепляется в законах, а гарантируется тюрьмой и кладбищем. Система эксплуатации приобрела изощрённые невидимые формы: теперь несознательные работники являются её соучастниками, рабами и господами одновременно. На деле же, трудящихся, как кусочки мяса шашлыка, хозяева пронизывают шампуром "корпоративного духа", и от этого они становятся рабами не просто безропотными, а, вопреки логике пользы для себя, рабами инициативными, самодовольными и едва ли ни гордящимися своим холуйством. Современный империализм через надгосударственные структуры эксплуатирует природные ресурсы и население национальных государств. Вы, месье, в сей миг премиленько беседуете с товарищем Бодряшкиным, а тем временем банки вывозят из Франции национальный капитал, корпорации строят фабрики отнюдь не во Франции - в Китае и Вьетнаме, а к вам завозят новых иммигрантов, тем самым делая каждый следующий ваш контракт с газетой немножечко дешевле для себя, а богатеи всего мира пьют лучшее французское вино и тусуются на курортах Лазурного берега, куда лично вам доступ ограничен. Государство давит вас запретами, неведомые дяди из-за океанов шарят по вашим карманам, неизвестный собственник заставляет делать то, от чего вас воротит - разве это не эксплуатация? Вы со всех сторон зажаты и становитесь с каждым днём немножечко беднее и беззащитнее в сравнении с эпохой социализма. Кремлёвское начальство вот-вот окончательно прозреет и скажет миру: ладно, было в СССР общество застоя, было в новой России общество массового потребления, теперь будем строить общество развития.
  - Социалистическая идеология проиграла в холодной войне, - переводит Язык, - вот вы, комрад Бодряшкин, и наговариваете на капитализм. Сама идея социализма порочна. Социализм советского разлива оказался неспособным к модернизации со скоростью, необходимой для противостояния капитализму, - это, согласитесь, факт?
  - Факт, но могло сложиться по-другому. Идея ленинского советского кооперативного социализма оказалась до конца неосуществлённой - из-за внешних угроз. Если у нас и был подлинный советский социализм, каким он задумывался большевиками, то лишь десять месяцев, начиная с ноября семнадцатого года. Тогда едва-едва успели объявить мир без аннексий и контрибуций, и отобрать у помещиков землю, у буржуев - заводы. А уже в сентябре восемнадцатого года началась интервенция - и пришлось отступить к военному коммунизму. Сразу затем полыхнула гражданская война, эпидемии, разруха - и пришлось отступить к НЭПу. Сразу затем открылась необходимость за десять лет рывком поднять страну и подготовиться к новой мировой войне со всей Европой, разбить кулачество - советскую Вандею, - и пришлось отступить к тоталитаризму. Сразу затем возникла ядерная угроза - она только нам и предназначалась, и началась Первая холодная война, экономическая блокада, давление - и пришлось отступить к авторитаризму. Это всё были неизбежные отступления от ленинского социализма: без этих отступлений от ленинских принципов Советов нам бы не выжить. Затем навязанная воинствующим внешним империализмом перекройка - и пришлось отступить к либеральной демократии. Где вы видели у СССР условия для обустройства нормального социализма? При сменяющих друг друга режимах военного коммунизма, НЭПа, тоталитаризма и авторитаризма - какие могли быть действенные Советы? Ленинский план построения социализма через кооперацию, через государственный капитализм, нам не дали осуществить. Но в любом случае: даже изуродованный режимами советский социализм есть небывалый величайший современный опыт человечества ― величайший! Его всему миру след тщательно изучать, анализировать, дабы заимствовать хотя бы наши новаторские социальные достижения - их тьма, и никаких "пороков". Именно в период "застоя" СССР стал сверхдержавой, одной из двух на Земле. Простые люди всего мира - то есть, большинство человечества! - с замираньем сердца следили за СССР как за путеводной звездой. Такой "застой" советского социализма многого стоит! Скоро на арену истории выйдут другие формы социализма - и для их теоретиков уже имеется гигантский первый опыт; новым политикам уже есть от чего оттолкнуться, в отличие от первопроходцев-большевиков. По крайней мере, как мировой опыт, как системный фундамент общественного устройства, советский социализм должен быть признан успешным. Докладываю: русские сегодня опять начинают гордиться: это мы построили первый в мире социализм! К тому же, согласитесь, месье Фуфуетэ: в борьбе идеологий главное не идеи сами по себе, а технология и мощь их распространения. Сколько разноголосых сирен одновременно зовут человека к себе! И если ты прост или "не в теме", то не отличишь голоса правды от голоса лжи, и даже можешь не отличить гласа жизни от шёпота смерти. При равной привлекательности идей неизбежно побеждает та, коя своими сторонниками навязывается обществу мощнее. В однополярном мире, при нынешнем развитии СМИ, чем больше денег у толкачей любой идеологии, тем вернее её шанс победить во мнениях большинства. Чего ж больно-то нос задирать капитализму перед социализмом? Да, заматерелый капитализм оказался богаче юного неопытного социализма, и когда СМИ стали глобальными - деньгами задавил нас. Но сути соревнования двух идеологий сей факт никак не изменил. Соревнование продолжается: в недрах общественного сознания вызревает новый социализм, уже более опытный и потенциально богатый. Посмотрим, что будет через двадцать-тридцать лет. Уже сегодня главенствующая по сути идеология - не капитализм, а деньги. Вот уж порок из пороков! Капитализм - только инструмент сосредоточения денег в руках немногих самоизбранных. Идеология империализма сведена к деньгам - иное преследуется и искореняется. Советского человека бедное государство СССР обрабатывало куда меньше, чем богатые государства Запада - своих граждан.
  - Месье Фуфуетэ возражает: права человека на Западе соблюдаются, и толерантность у них в порядке вещей, хотя "всякое бывает".
  - В речах евродеятелей - это, да! - присутствует и уважение к человеку, и права, и толерантность, и великодушие к слабым, и мамынька родная, кем б ты ни была, а куда на Западе ни глянь - находишь "всякое бывает". Отовсюду прут на граждан жестокость, безработица, расизм, конкуренция, бомжатничество, беженцы, уродства, мошенничество, нетрадиционность, политиканство, секс... Это я ещё погоню за деньгами опускаю!
  - Тоталитарным режимам свойственно насилие, а западные демократии гуманны, - сопротивляется француз.
  - Но результаты одинаковы - чего ж тогда на способы косить! Тоталитарная демократия нынешних империалистов по кровожадности, по числу убитых и нерождённых, даже превзойдёт все предшествующие тоталитарные режимы. Это, конечно, скрываемая от публики кровожадность, завуалированный геноцид "неправильных" народов. Да и от военного насилия Запад не отказывался ни на миг, а только напустил новых дымовых завес для оправдания обыкновенных, привычных для себя массовых убийств в ходе захвата территорий и ресурсов: теперь он массовые убийства политкорректно называет "зачистками", "операциями по принуждению к миру", "восстановлением демократии"...
  - Ну, ладно, не новая холодная война, а что страшит русских? - передаёт вопрос Язык.
  - Для нас куда опасней внутренняя холодная война. Она грозит перерасти в классовую, между богатыми и бедными, да ещё с межэтническим ферментом. Если возникнет угроза Второй холодной войны - внешней, - то, как пишут ваши же аналитики, в России из катакомб на сцену неизбежно выйдут патриоты. Но гражданской войны в России не будет, ибо армия, мобилизованные - ранее униженные - резервисты и своры завистливых охранников не полезут против народной дубины воевать за сверхприбыль олигархов: может грянуть только коротенькая малокровная социальная резня. Средний и мелкий частный бизнес сохранятся. Патриоты проведут, формально, выкуп собственности в государство, а, по сути, экспроприацию всех монополий и объектов крупной промышленности, раскрутят мобилизационную экономику, без чего невозможно отражение вашей глобальной агрессии. Чиновничье-олигархическому капитализму в России придёт бесславный конец. Туда ему и дорога. Это у вас на происходящие в обществе и в экономике процессы стараются отреагировать разумно: случись кризис - империалисты кое-как затягивают на себе усыпанные бриллиантами пояса. А наших богатеев революции ничему не учит: они у нас такие же, как все, авоськи - без чувства самосохранения, не делятся, хоть режь их, наворованным добром, одним днём живут, лишь бы поскорее хапнуть и вовремя к вам свалить. Россия - пластилиновое звено в ржавой цепи капитализма. В любой день оно может растянуться и порваться. Когда терпение народа лопнет, сюжет с контрреволюцией может повторится. Но по фабуле она будет уже другой - не кровавой: наших воров не обязательно сажать и, тем паче, убивать, - достаточно испугать. Тогда установится вновь тоталитарный режим, а промышленность и военная сила России неимоверно, как при Сталине, возрастут. Уж южный фланг и северное добро своё мы тогда сможем защитить! Вы этого добиваетесь?
  - Объясни, что такое внутренняя холодная война? - не смог удержать иронии Язык. - Гостю очень интересно. - Перегибается через стол и шепчет мне на ухо. - Похоже, Бодряшкин, этот педик подрабатывает на свою аналитическую разведку или даже служит в ней. Мне придётся доложить... Жди наводящих вопросов от шпиона.
  - Смерть шпионам! - вырвалось из меня непроизвольно. - Внутренняя холодная война - это, месье Фуфуетэ, у нас такой национальный способ организации общественной жизни в периоды между революциями и мировыми или гражданскими войнами, когда русским становится скучно жить без драк. У вас, французов, в козлах отпущения обычно ходят внешние враги: поочерёдно англичане, немцы, испанцы, русские, арабы... - вы все свои неудачи и поражения валите на них. Ну, изредка ходили у вас в козлах отпущения гугеноты и аристократы - и вы их с большим азартом вешали и отрубали. А русские, в силу национального характера, валят неудачи, в основном, на себя самих. Русские люди, в большинстве, остаются пока ещё асоциальны и аполитичны, и потому ищут убежище в своём внутреннем мире скорее, нежели во внешнем. У нас сохранилось партизанское мировоззрение: живём как в окопах, рассчитанных на круговую оборону - в окружении не только настоящих, но и вымышленных врагов. Русский народ ведёт себя, увы, весьма легкомысленно: мы самих себя назначили вечными козлами отпущения, понавешали на себя даже несовершённые грехи - и лупим друг дружку почём зря.
  - Ну это совсем уж глупо, плохо... - укоряет великий русский народ месье.
  - Напротив, в чём-то даже хорошо, что жизнь ничему не учит русского человека: чувствуешь себя всегда воодушевлённым, молодым, незавершённым, почти бессмертным - выходит, всё у меня ещё впереди! Европа стара, Россия молода - чем нам плохо? А если всё российское бытовое неустройство рассматривать как специально задуманный комплекс постоянного психофизического тренинга по типу школы выживания, то западные люди россиянам завидовать должны, ибо мы к любым трудностям "Всегда готовы!", а вы - нет. Но пора уже, пора впрячь русскую легкомысленную жизнь в узды мудрого начальства! После окончания Первой внешней холодной войны, наша внутренняя война разгорелась не на шутку. Она страшно ослабляет Россию. В мире уважают того, кто, случись что, и в морду может дать. Горе тому, кто не способен защитить свой дом. Несчастен и тот, кто живёт чужим умом. Но высшему российскому начальству категорически не след объясняться со своим народом по темам, навязанным извне. Все ваши темы, как дышло: куда повернул - туда и вышло. Вы хотите расколоть российское общество и заставить нас погрязнуть в дискуссиях и драках, и тем ослабить. Стратегические вопросы, стоящие перед любой властью, должны обсуждаться в обществе, но принятию оперативных решений не обязательно должно предшествовать публичное обсуждение - достаточно мнения экспертного сообщества. А говорить начальству со своим народом лучше всего языком лозунгов, кратких и понятных, и никогда не оправдываться. Народ академий не кончал, и не способен что-либо дельное подсказать властям. Начальство приказывает, народ исполняет - всё! Все внутренние вопросы лучше решать за закрытыми дверьми. Не спорить меж собой, а делать то, что вы потом вынуждены будете признать - вот верный путь к уважаемому всеми имиджу России. И, дабы что-то сделать наконец, российское начальство уже сегодня взялось создавать повсеместно трудовую среду и, главное, не дожидаясь просыпа энтузиазма у своего народа, оно само метафизически пашет, как шахтёр в забое!..
  - Нет, я не могу так работать!.. - шепчет Язык, опять со своей ироничной миной. - Как переводить? Француз твоего образа кремлёвских метафизических шахтёров не поймёт. Пардон!.. Месье Фуфуетэ настаивает: у Кремля доктрины развития нет.
  - А у Парижа есть? Тоже нет - и никого из французов это не волнует. Российскому начальству хватит русского здравомыслия и смекалки. Страна так велика, что обустраивать её - это и обустраивать весь мир. Ты, Калямаля, переводи у меня дословно, отставь политкорректность! Дело принципиальное: быть нам живу или нет! Представь, что месье Фуфуетэ пока что не отравил помадой, а только соблазнил твоего сына - и переводи дословно! Понял у меня?!
  - Так точно!
  Ага, вспомнил, сукин кот, что служил под моим началом!
  Провожая непрошенного гостя, предаюсь воспоминанью... Мы с Языком полтора года срочной службы трубили на советско-турецкой границе в Армении. Я был тогда сержантом, Язык - рядовым, и я его гонял! Зато Калямале харчилось сытно: родители из Непроймёнска каждый месяц присылали ему две, а то и три посылки со сгущёнкой, тушёнкой, печеньем, конфетами, изюмом... - в общем, слали всякий белковый и витаминный продукт. На горной заставе, сколько дней я прослужил, столько вечеров на ужин нам давали бледно-серое, консистенции детского поноса, картофельное жидкое пюре на воде без признаков крестьянского масла с растёртой, вместе с костями, мороженой рыбой - невозможно вонючей, морской. А вот завтрак и обед были ничего, вполне, и, главное, солдатскую нашу диету спасал приличный сухой паёк - его выдавали тем, кто уходил в наряд на охрану рубежей. Но свежего - не пареного, не варенного, не консервированного - не давали ничего и никогда: командиры боялись дизентерии у личного состава от плохой воды и "пищевых диверсий". Естественно, витамина в рационе не хватало, особливо зимой. Когда же я начал самостоятельно командиром ходить в наряд, то разглядел в бинокль: на турецкой стороне, на склоне одной некрутой горы рос то ли брошенный сад, то ли это среди негустого леса дикарями вылезли деревья хурмы. В солнечный день поздней осенью или зимой, когда вся листва опадала, плоды хурмы сияли яркими оранжевыми фонариками на чёрно-коричневом фоне. Как их мне хотелось сорвать и съесть! Китайские фонарики даже ночами снились! Тогда я изучил расписание движения конных турецких пограничников. Главное, уяснил для себя: а не очень-то им и нужна эта граница. Вы, служивый читатель мой, знаете: в горах у нас следовой полосы нет, и собак на заставе у турок нет, лезь - не хочу, но только лезь, когда горы без снега, а значит, видимых следов не оставишь. Сколько я ни подбивал Языка переодеться в гражданское и слазить за хурмой, тот не соглашался: не нужен ему берег турецкий, он и с мамкиных посылок витамином сыт. Зато язык турецкий выучил легко и быстро, за то его и прозвали Языком; я тоже попробовал учить - и шиш. Тогда полез в разведку один - без оружия, без документов и без турецкого языка, с одной рацией. Туда-обратно за два часа с небольшой минуткой обернулся. А Язык и ещё один рядовой из наряда мою вылазку в тыл противника прикрывали: они по периметру в бинокли наблюдали за турецким патрулём, и по рации о передвижениях противника мне сообщали. Добыл хурмы сколько смог унести по горам, не теряя ходу. Жаль, не попался вражеский кабель или провод - порвал бы, сымитировав кабана или горного козла... Через неделю опять полез...
  Я смелый: разведывать не боюсь!
  
  
  Глава 5. Бодризм и сатира
  
  Дабы после визита соглядатая из Парижа унять свои животрепещущие нервы, захожу на электронную почту: "Глубокочтимый господин Бодряшкин! Действительные члены тайного ордена Кащеногого мурзляка тайным голосованием избрали вас магистром! Для инициации получения высокого звания магистра ордена, перечислите..."; "Господин Бодряшкин! В компроматотеке церкви Святого Никифора значится, что Вы не любите служителей всех конфессий и мимикрий. Но мы веруем, что в миг безумного счастья (чур меня!) или в годину смертельной болезни (стучу по деревяшке!) вы вспомните о святом мученике Никифоре и перечислите..."; "Ув. г-н Бодряшкин! Все ваши проблемсы решит альтруистический Фонд взаимопомощи "Жизнь прекрасна!" Перечислите..."
  Обычный спам. Нет, уж лучше пройтись по новостям. Захожу в святилище инета: "В госпитале врачи нас успокоили: только ещё пару-тройку диссертаций защитим, и сразу вашего больного отпустим - случай уж больно интересный!"; "Вася, и тебя записали во враги народа? А какого именно, знаешь?"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора наладить для верующих туристов массовые полёты в космос, ближе к Богу""; "Профессор, политиков интересует: на следующей неделе кем у нас выгоднее быть: либералом, патриотом, коммунистом или уйти в отпуск - от греха подальше?"; "У столичной богемы вошла в моду чудотворная икона девицы Клуневой"; "Теперь заживём! Министр здравоохранения Российской Федерации признал полезность развития отечественной фармакологии. Начальник признал - значит, сделал!"; "Купи пиратское издание полного перечня собственности олигарха Сироцкого!"; "...на что заслуженная артистка России мировому судье резонно отвечала: "Что я в мужчинах понимаю, коль семь раз замужем была?""; "Кремлёвский Акела промахнулся! А ведь обычно в ливень между каплями сухим проскакивал..."; "Ещё один сгорел на работе! Премьер-министр Российской Федерации спешно госпитализирован с диагнозом "сотрясение мозга": так усердно он, Христа ради, молился на повышение биржевых цен на нефть марки brent"; "На сайте известной светской львицы, девицы Клуневой, только что выложено сообщение: на завтрашней презентации очередного лота самовыдвигающихся личностей в столичном Манеже девица Клунева вновь заявит о недостатках в кадровой политике России. "Почему в этой стране в олигархи, в проститутки и в бомжи можно самовыдвигаться, а в остальные профессии нельзя? Почему в этой стране только неустановленные кадры решают всё? Почему в этой стране национальной идеей не признают меня, девицу Клуневу, а всё ищут какую-то Мамону?""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-идейный, ответить, но тут звонят из губернского департамента культуры: напоминают - через пятнадцать минут начнётся заседание Комиссии по этике и эстетике в СМИ и вообще.
  В плане работы Комиссии стояла рутинная пропесочка одного писателя-сатирика из Непроймёнска, но, вдруг, на неделе, как уже не раз бывало, оплошавшего сатирика отставили - он всё равно от волнения со вторым инфарктом слёг, - а решили обсудить современную сатиру в целом, как жанр литературы, а вторым вопросом до кучи пристегнули разборку нашумевшей в верхах некой околонаучной работы по классификации граждан и апатридов на предмет их благонадёжности к российскому государству как политическому институту.
  Администрация рядом - дорогу перейти, я член высокой Комиссии - как миленький иду...
  А прошлое заседание, сразу вспоминаю, было посвящено некогда традиционной, а теперь незаслуженно забытой теме: "С кем вы, мастера культуры?"
  С мастерами культуры пора особо разобраться! Сперва разобраться скопом; позже, с теми, кто не понял, - персонально. Но дабы никого из ныне здравствующих творцов сразу в лоб, под дых или под зад не обижать, тему разобрали на примере творчества советского поэта, прозаика и заслуженного дачника Пастернака. Вы, всезнающий читатель мой, кинетесь спрашивать меня: откуда в замóренной глубинке такой странный выбор? О, не думайте о Непроймёнске свысока! Заседания Комиссии по этике и эстетике у нас частенько, слово за слово, как в застолье, превращаются в споры о сущности искусства, и заслуженно достаётся от комиссионеров не только постмодерну, но даже и античности на пару с эпохой Возрождения. Сиё верный признак того, что в Комиссии есть университетские профессора и старые девы, иногда в одном лице.
  Девы-профессора, как правило, пребольшущие оригиналки. В нашей Комиссии есть одна такая. Звать её по паспорту Варварой, но представляется всем Дельфиной. У неё коллега есть в Париже, тоже профессорша-русистка, зовут Дельфиной Буржуа. Так вот наша старая дева за рубежом для всех - руссо Варвара, а в России - франко Дельфина с прононсом в нос. Она завкафедрой литературы в Непроймёнском госуниверситете. На внешний свой вид Дельфина, какие бы ни принимала меры, всё остаётся похожей на серенькую и никакую колхозную бухгалтершу перед выходом на пенсион. Во что бы Дельфина ни рядилась, всё вид получается невыразительный и пошлый - уж очень подводят мелкие черты, унылое, почти скорбное, выражение лица и неловкие суетливые движения остатних членов. Зато, кто, как я, сможет приглядеться к человеку третьим глазом, изумится: внутренний мир Дельфины полыхает ярким гудящим пламенем! Источник сего неугасимого огня - чужие литературные таланты: натуральные и дутые извне. Дельфина загорается ими, как от меткой искры тоненькие сучья с подсунутой газеткой; она всегда пасётся рядышком с талантом, дабы, случись самой притухнуть, от новой искры взвиться костром пионерского размаха. И то: сколько сот диссертаций и карьер зажглись на гении Пушкина! А Дельфина зажглась на талантах Пастернака - на мой взгляд, больше мнимых, и уж верно спорных. Профессорша, ярая поклонница футуризма, и докторскую-то вымучила из поэзии раннего Пастернака.
  Я до прошлого заседания Комиссии сего обстоятельства не знал и, коль скоро разговор зашёл о пользе искусств для общества, выступая от имени ЖИВОТРЁПа, ляпнул: Пастернак, мол, как поэт, невнятен и неряха, сам без претензий на основательность и ум, без синтеза и откровений, так себе, поэт второго ряда, ну а прозаик - никакой... Ну, сказал и сказал, что думал, по-армейски, не слишком углубляясь. С Дельфиной же едва ни случилось три удара к ряду - одной только истерикой и спаслась. Как взовьётся коброй: да Пастернак, мол, Нобелевский лауреат! У нас, шипит, ноблауреатов-писателей всего-то пятеро - меньше, чем генсеков! И вообще товарищ Бодряшкин в большой литературе ничего не смыслит, кто только его "такого" - это язвительный намёк на мою квадратную голову! - в Комиссию членом рекомендовал?! И ещё у пары комиссионеров Пастернак оказался почти что гений или, как минимум, талант. Но тут уже окрысился и я. Бодряшкина не доводи! Терпеть ненавижу, когда на меня шипят и оскорбляют одновременно! Это я ещё ущерб моральный опускаю!
   В ответ я экспромтом произнёс речь на тему: будем, мастера культуры, только гонорары получать или возьмёмся, наконец, о государстве печься?! В торопливо написанном "Докторе Живаго", говорю построже в сторону пришипившейся лжеДельфины, нет исторической и художественной правды, нет композиции и хрестоматийного романного сюжета, нет прописанных запоминающихся образов, нет единого стиля и отточенных приёмов... - нет ничегошеньки, что должно составлять хороший роман. Пастернак-автор, как в нём литературоведу дотошно ни скребись, не обнаруживает и зачатков романного мышленья. Он не удосужился даже освоить азы техники написания объёмных произведений в прозе. После выхода "Доктора" у тогдашних литературоведов и критиков появился издевательский термин - "роман, написанный поэтом". "Доктор" - самое дрянное произведение о русской гражданской войне. Хотя бы потрудился автор, сидя на тёплой подмосковной дачке, сначала сам о Сибири хоть что-нибудь прочесть: о географии, о жизни свободных крестьян, казаков, ссыльных, лесников и охотников - а в Сибири отродясь не было крепостных, о климате и о погоде... Сегодня, когда в России нет политической цензуры, нет "железного занавеса", "Доктора" не взял бы ни один толстый журнал - именно из-за нижайшего художественного уровня самого текста. Нобелевская премия за этот "выдающийся" роман присуждена Пастернаку исключительно по политическим мотивам: враги СССР рассчитывали получить ещё одного диссидента, да только автор струсил - так и не свалил за кордон. Торопливая поэзия Пастернака грешит недодуманными мыслями и непрописанными образами, она буквально испещрена неотделанными строками. Едва ли не по каждой строфе Пастернака хочется вопрошать: а что хотел сказать автор? Так поэты первого эшелона не пишут. У них обнаруживается и великий ум, и умение обобщать и предвидеть. С какой целью вы пишете, спрашивали Пастернака? "Мы производим впечатление", отвечал поэт. Достойная цель, но только для хорошенькой девушки, сидящей на коленках у поэта. А начальству твоё "впечатление" надо? И почему же, по-вашему, "Доктор" не удался, спросила меня побелевшая и упавшая духом франко-Дельфина со своим прононсом. Я ответил ей по-военному коротко и ясно: Пастернак сложился как поэт в московской футуристической группировке "Центрифуга" времён Первой мировой войны. Красноречивое название! В ту пору "футурист" и "хулиган" считались в России синонимами. Пастернака, как футуриста, всегда тянуло на эпатаж публики, на выверты, на кич. Это я ещё групповщину и скандалы опускаю! Футуристы считали художественное творчество самоценным, свободным от каких бы то ни было поэтических норм и традиций. Для московских футуристов был особливо характерен перенос центра внимания со слова как такового на интонационно-ритмические и синтаксические структуры. Не зря Пастернака - в издёвку - называли "спецом по комнатному воздухоплаванию на фоккере синтаксиса". Такому-то "спецу" - вот уж!.. - в самый раз писать о сибирских партизанах! Творчество ради самого творчества, а не ради читателя и родного государства. Нам, членам серьёзной Комиссии, поставленным от государства за сочинителями бдить и бдить, самоценное творчество без всякой пользы! Пусть такими творениями самовлюблённый автор юных дев на своих коленках развлекает. Футуристское отношение к творчеству Пастернак перенёс и на свой так называемый роман. Отсюда убогость творческого инструментария и смысловые ляпы. Считаю: Пастернак не имел морального права даже затрагивать столь трагичную для России тему гражданской войны. Чтó он, дачник-футурист, мог понять в мотивах действий красного начальства и его народа?
  К чести Комиссии, большинство членов взяли сторону мою, а не Дельфины. Тогда же, к всеобщему изумлению и даже смешкам, выяснилось: ни один из комиссионеров, кроме Дельфины и меня, не смог прочесть "Доктора" от начала до конца. Я-то ещё курсантом через силу прочёл "Доктора" всего, и никак не мог понять: что в романе такого выдающегося? Думал про себя: наверное, я чего-то не догоняю квадратной головой, чтó легко гонят дяди с телеэкрана, остервенело и на все лады хвалящие роман. Позже мне стало ясно: в советские времена я не понимал главенства диссидентского крикливого мотива в оценке "Доктора". Настаиваю: ни один - даже самый благожелательный - редактор никак не смог бы помочь роману - только мусорная корзина!
  Мне только разойтись! Вижу, уважаемые члены Комиссии кивают и моей магии охотно поддаются. Тогда-то и выдал им на обсуждение свою давнишнюю задумку...
  Родному начальству, заявляю, для руководства своим народом в бесконечные годины испытаний, потребно особливое искусство. Одного пиара через СМИ никак уже не достаёт. Антинародные круги в начальстве в своё время одухотворили и теперь содержат убогий постмодернизм, а у пронародного начальства, коему мы верно служим, должен быть собственный способ отражения действительности в искусстве. Для современного одухотворённого идеями начальства направления в искусстве предлагаю новый термин: бодризм! Всё освящённое начальством искусство должно стать бодрящим. Бодризм характеризуется: официальностью, правильной направленностью, классовостью, полезностью, синтезом, возвышенностью, силой и величавостью. Полезностью не только для начальства, как это имеет место в постмодерне, но в равной степени и для народа. Классовость в бодризме неизбежна: внеклассовое искусство возможно только в социалистическом внеклассовом обществе, об этом ещё товарищ Ленин архиправильно писал в одна тысяча девятьсот пятом году. Величавость же в русском бодризме - это скромная замена прежних ошибочных имперских самоедских установок. Взволнение чувств всегда смущает разум, а нам, выведенным из состояния благости, потом только и остаётся обзывать себя "дураками". В бодризме же люди всё принимают в хорошую сторону, не терзаются по пустякам и уж тем паче не впадают в отчаяние. Бодризм все перепуги развеивает в дым! Здесь обопрусь на авторитеты от мировой литературы. У Рабле Гаргантюа сынишку своего, Пантагрюэля, - между прочим, магистра, ботаника и учёнейшего мужа! - бодрил в отеческих письмах: "То, что я сейчас тебе пишу, имеет целью не столько даже заставить тебя идти стезёй добродетели, сколько внушить тебе радость от мысли, что ты жил и живёшь как надо, - ободрить тебя и влить в тебя мужество на будущее время". Правильно: только бодрящее искусство помогает строить счастливую жизнь! Вне бодризма начальству уже не поднять опустившийся в личный материальный мир народ даже на недогоняющую работу на благо государства. Вне бодризма уже само государство гражданам становится по барабану! Заказчик бодризма - властное начальство. Развитие и пропаганда бодризма - сиё должно стать частью государственной работы вообще и нашей Комиссии - в частности. Бодризм, товарищи, слагается не на пустом месте. Он извлекает всё здоровое и вдохновляющее, что накоплено мировой культурой, включая культуру пролетарскую, советскую, церковную, а хоть и Голливуд. Долой из искусства постмодерн и виртуал! Долой уныние и пессимизм, и всякую там непонятность! А уж если в произведении изображена смерть - пусть будет красна! И сама погибель может бодрить оставшихся в живых! В столичных верхах, не секрет, уже сообразили: долго в креслах им не просидеть, если не сменят парадигму в искусстве и пиаре. Пора народ бодрить на новый русский модерн, а не просто развлекать с экрана лежачего на диване гражданина - дабы тот, вдруг, не встал и не полез по глупости на баррикады. Ибо недолго осталось тлеть в людях остаткам оптимизма, когда глядишь по непроймёнским сторонам! Возвышенные образы мать-природы и героических её детей-людей - вот основные темы для бодризма. Бодрить куском в России бесполезно: взбодрятся только спекулянты. Добиться нужно, дабы наши люди сверяли себя с возвышенными поэтическими образами, а не с потребителями и пользователями, бездельниками и пессимистами, пьяницами и мошенниками. О пользе возвышенного беспокоились ещё классические философы - Лонгин, Кант, Гегель, Шиллер... Возвышенное подразумевает внезапность, динамичный старт и драматическое быстрое движенье, жданные приключения, высь, глубину и бесконечность горизонтальной перспективы, мужское начало, душевное волнение, радость, восторг и ужас. Это я ещё "дерзкий беспорядок" опускаю! Создаваемые искусством сцены возвышенного заставляют зрителя и читателя переживать озарения небывалой силы. Соприкосновение с возвышенным - это момент осознания человеком максимальной своей силы. Тысячелетиями цари, вожди, полководцы, церковные иерархи наделяли возвышенное функциональным содержанием, полезным для государства, для народа и немножечко - пусть их - для себя. Они и сами обычно представлялись возвышенными фигурами в толпе. Но то - простое - время почти что миновало. Сегодня выборное начальство не может столь показушно возвышаться над своим народом. В России главное место в бодризме должны занимать величественные образы могучей природы - как поётся: "Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек" - и образы символических героев, к примеру, спортсменов - они близки к привычным образам великих русских и советских полководцев. В сих образах простой наш человек должен обнаружить столь высокое мерило, такую мобилизацию себя, что больше не захочет слишком печься о своей физической приземлённой жизни. Российская история в двадцатом веке - образец драматической реализации возвышенного. Бодризм от пронародного начальства - это смертельный удар по безнравственности, стяжательству и вражьей пропаганде. Ещё Шиллер заметил: упадок народа следует за упадком его эстетической культуры, а утонченность приводит к расслабленности и утрате свободы. Возвышенное, напротив, мобилизует, не даёт расслабляться и готовит людей воодушевлённо и бесстрашно встретить любой задуманный начальством "дерзкий беспорядок". Бодризм, выводя действие из сирой дробной обыденности в символическое единое пространство, объединит народ указанной начальством магистральной целью, укрепит власть и поможет России сначала остановить откат, а затем рвануть. Сошьём знамена бодризма и вручим в цепкие руки властного начальства! Я уже разместил в интернете Манифест бодристов и взялся писать авангардный мемуар в стиле непроймёнского бодризма...
  Комиссия на очередную мою инициативу крепко призадумалась - так крепко, что, помычав, похмыкав и, тяня паузу, отпив в десять глоток клюквенного морса из пакетов, выстроенных редутом на столе, солидарно промолчала. Верно, не могла слёту догадаться: откуда дунул ветер перемен? Вам же, замполитный читатель мой, без интриг отвечу: инициатива сугубо моя, но, знаю верно, давно начальством ожидаемая втуне. Ну не разрешат уже империалисты российскому начальству взгромождаться на трибуны и патриотично вопрошать своих: "С кем вы, мастера культуры?" Однако потребность в бодризме вопиет из самого факта глубокой апатии народа. Без алого знамени бодризма ― как будем защищать остатки и строить почти заново страну? Армия, в лице моего Патрона, бодризм всецело одобряет: командирам воодушевлять солдат и офицеров сегодня просто нечем...
  Захожу на Комиссию, как самый занятый, последним... Едва мужчины расцеловали и слегка обжали прекрасных дам и все разуселись вокруг длинного комиссионного стола, как Дельфина, единственная не быв обжатой, презрев повестку дня, опять, как на прошлом заседанье, взмывает индийской коброй над стоячим перед ней пакетом клюквенного морса и наносит мне политический удар: с галльским прононсом заявляет, что мой мемуар, хотя и относится к бодризму, но, по мнению Чепушило и прочих интернет-жильцов, является беспомощной и вредной сатирой на российское начальство и его народ. А, мол, смешное, по Аристотелю, есть главное отражение несовершенного, и поэтому сатира неприменима к политикам, сиречь к высшему начальству. Аристотель ещё двадцать пять веков тому назад осудил комедию за присущую этому жанру идею социального обличения главных государственных персон. Чуть позже и Плутарх, радея о процветании Рима, критиковал античных сатириков, того же Аристофана, за нанесённый ими обществу вред. И в церковной традиции к сатире, к смеху относятся очень, ну очень плохо. Сатира понижает, роняет любое явление: его даже, иной раз, не узнают. Жанровое пристрастие сатиры бить лежачего - обидно для людей и неконструктивно для общества. Ну, допустим, интеллигента Васисуалия Лоханкина не брали на работу, и он вынужден был жить за счёт жены. Так что: всю русскую интеллигенцию сводить к Лоханкину, дразнить её и поносить? А разве не обидно гражданам огромной страны узнать про чаемый веками рай, построенный-таки на земле, но только в отдельно взятых Нью-Васюках? Смех - битьё! Российскому же народу потребны серьёзные, строгие, даже, в иных случаях, суровые начальники, а если сатира окружит начальство всяким юморочком, смешочком, хмыканьем, усмешкой, юродками, скалозубством, дразнильством, хиханьками-хаханьками да издёвкой, то оно будет выглядеть в глазах народа каким-то паясничающим скоморохом. А осмеянное начальство кто станет слушать и вестись? Полюбуйтесь на образчики реакции, далее шипит Дельфина: едва товарищ Бодряшкин разместил на сайте свой опус про бодризм, как один из ликёроводочных заводов олигарха Сироцкого в миг подсуетился и выпустил новую водку - "Бодрящую". Не смешно, господа! Русские люди никогда особенно-то не смеялись: мрачные неприветливые лица русских всегда отмечались еврогостями. В бытовых обстоятельствах смех на Руси считался неприличным, дурным: "Смех без причины - признак дурачины". А каковы на сайтах комментарии к алкогольному бодризму?! Цитирую: "Для сторонников бодризма алкоголь не самоцель, а средство просветления и бодрости. Пусть бодризм даже имморален, но, в конце концов, не зло и не добро задают вектор развития человечества"; "Что, настроение прокисло и упало? Хлебни "Бодрящей" - и восстань!"; "Все мы, нынешние бодристы, вышли из шинели советского общества"; "Бодризм стремительно становится модным учением для толп интернетных дервишей. Помяните, пацаны, моё слово: опусы товарища Бодряшкина скоро растащат на цитаты"; "Бодризм Сибирь берёт!"; "Новейшему эсминцу присвоено имя "Бодрый""; "Велеречивый уж слишком бодризм выходит: где реалист одним матерным словом обойдётся, бодрист целую проповедь закатывает"; "Подозреваю, товарищ Бодряшкин через бодризм тупо лезет в начальство или депутаты. А что? Все типичные данные наличествуют: подполковник запаса, из "органов", квадратная голова..."; "Бодряшкин не новый вождь. Он, увы, не поднимается до могучей критики начальства и уж тем более не осмеливается замахнуться на общественные вершины. Он заранее отказывается от роли идейного отца России, а довольствуется верноподданническим кликушеством. Товарищ Бодряшкин тужится выказать себя бодрячком, но сам по жизни, чую, ипохондрик"; "Не так! Бодряшкин, конечно, оппортунист и искалеченный титан, как Лев Толстой с его непротивлением злу насилием. Толстовское непротивление, как писал Луначарский, на самом деле является формой самозащиты от совести человека, внутренне великолепно понимающего злую неправду жизни, но не решающегося на непосильную прямую радикальную борьбу с ней. Даровитый ― это по меньшей мере! ― Бодряшкин в вожди не лезет оттого, что понимает очевидную бесполезность такой жертвы"; "Куда заявление подавать? Записываюсь в последователи "бода". От "сюра" я впадаю во мрачную меланхолию. У предтечи сюрреализма, Гийома Апполинера, ну что это за стихи такие - без знаков препинания? Вот у товарища Бодряшкина каждая буковка "ё" с двумя точками прописана! Не-е-ет, теперь мне подай "бод"!"; "В рабочем посёлке Хомут улица имени Вассермана переименована в проспект Бодряшкина. В связи с этим, хомутовцы вновь стали надеяться, что начальство выполнит своё давнишнее обещание и построит в посёлке общественную баню для помывки заскорузлых тел. Глава администрации Хомута, Братило Наводкин"; "Основоположник бодризма сам признаётся: у него квадратная голова! Может быть, этак форма на содержание повлияла? Квадратноголовый выкинул лозунг: "Народы всех стран, объединяйтесь с начальством!""; ""Начальству нужна только совесть - остальное уже есть или неизбежно, по должности, приложится". Мне нравится эта бодроспасительная мысль товарища Бодряшкина!"; "Свежая инфа! Высшее руководство страны уже заинтересовалось и втихую заказало разработку нескольких социальных игр в бодризм. Первый проект называется "Достань брюзгу". Там игроку-Брюзге от игрока-Бодриста крепко достаётся!"; "Милый Бодряшкин! Вы мне приснились! Обожаю, когда меня бодрит импозантный мужчина! Ваша..."
  Дельфина всё цитирует с бумажки, - не поленилась же собрать и распечатать! - а я думаю: ну что это, как не политический донос? Хотя иные члены Комиссии и ударились в смешки, но как мне аукнется потом? Хорошо, люди в Комиссии культурные, и редко выпивают до обеда: не стали просить у старой девы контрольный образец "Бодрящей" - для пробы на просветление...
  Отвлечёмся... Агитация и пропаганда как были, как и остаются важнейшими способами идеологического воздействия. Это вам не реклама и пиар! Но сегодня мани народ горами чужого золота и голых сисек, пой ему об абсолютной свободе в подворотнях средь рушащихся домов, пои его задёшево противобаррикадной водкой и коли наркотой, тычь в его Ванькину харю шахтёрским своим алмазным кайлом из виртуального забоя, рассказывай на ночь ему новорусские сказки, ляпни ему даже с бодуна о гарантии положить свою руку на рельсы - всё бестолково: как проснётся трезвым, всё перед его взором в миг встаёт на свои места.
  Почему же нет политического заказа на новую государственную идеологию России? Без всяких интриг отвечу: не знаю я! Отсутствие у общества идеологии, объединяющей его членов в единое целое, мне представляется самой большой недоработкой власти. Не считать же нынешнее состояние ограбления и унижения народа частью осмысленной государственной идеологии. Возможно, период первоначального накопления капитала новой элитой ещё не закончился и власть имущие увлечены чисто семейными делами: роют в земле, сосут из недр, пилят бюджеты, строгают наследников, возводят усадьбы, кусают общий пирог, то-сё... - им пока ещё не до строительства государства. Это, партизанский читатель мой, уверен, временное заблуждение властей. Кто из нас, очутившись в тёплой компании, крепко ни заблуждался и потом в потёмках ни блуждал? Вот-вот власть опомнится - и тогда заживём!
  В таких запущенных и, казалось бы, безнадёжных обстоятельствах, я предлагаю проект развития государственной идеологии в России на методологической основе новейшего направления в искусстве - бодризма. Не так важно, чем бодрить, главное - как это делать. В человеческой экзистенции заложен поиск смыслов. Существование не есть система или факт. Люди со своим "я" не являются частью природы, след она не имеет на нас никаких прав. Надо отталкивать от себя даже бога, иначе я - не я, иначе нет подлинной свободы. Свобода же неизбежно превращается в бунт. Абсурд - ничто, если нет заранее заложенного смысла. Молодёжь сказала старшим поколениям: вы устроили две мировые войны, значит, вы не умеете жить, не станем вас больше слушать. Все известные идеологии устарели, и, естественно, культура, обслуживающая их, тоже устарела. Но возникший на развалинах идеологий постмодернизм означает хаос в умах, а значит, неизбежных крах в делах. Впервые само существование человека поставлено под угрозу. Бодризм спасёт! Он может стать трамплином к победам будущего. Да, как Хайдеггер, я опять сел за анализ "Смерти Ивана Ильича", как новые философы, я корпел над "Записками из подполья", пьесами Сартра и Камю, над Ницше, Бердяевым и Шестовым, фильмами Антониони и Вайды. Бодризм не вдруг вырос в моей квадратной голове, он созрел в коллективном разуме гениальных искателей смыслов, а я только обобщил и сформулировал, да и то ещё не до глубинного конца.
  Бодризм основан на взвешивании своего "я" и общего. Бодризм аполитичен, безнационален, аконфессионален. Перевешивание "я" означает эксплуататорский строй, перевешивание общего - коммунистический. Человечеству навязан эксплуататорский строй потребления. Потребительская гонка вызывает неразумный расход невозобновляемых ресурсов, значит, кто, к примеру, гонит рекламой потребление, тот враг будущего. Реклама обслуживает врагов светлого будущего. У человека всего два глаза, и его не сделает счастливым ещё один телевизор в доме, а кого сделает, того нужно перевоспитывать или уже принудительно лечить. Будущие поколения проклянут нас, сегодняшних потребителей, как молодёжь прокляла поколения мировых войн. Если начнётся новый ледниковый период, если на землю свалится огромный астероид, где взять человечеству ресурсы для противостояния? Энергия и вещество покидают Землю: в ясную ночь невооружённым взглядом видно, как в ледяной космос улетает нагретая атмосфера...
  Как только я разместил в интернете свой фундаментальный трактат о бодризме, "Манифест бодристов", и первые главки своего мемуара, тут же самоотыскался ярый комментатор. Это заводило бессмысленных дискуссий, известный сетевой провокатор с ником Чепушило. Я употребил средний род, ибо не знаю пола Чепушилы: сей тролль кропает тексты то от имени всего женского рода, то от мужского - путаясь в полах и не извиняясь. Ещё, как я выяснил, от неизбежного возмездия Чепушило скрывается под многими никами: Мурзилка, Барон фон-Штемпель, Мурзляк заклемонский, Тень олигарха Сироцкого... Мне даже не понятно: когда сей невероятно деятельный комментатор всему на свете успевает заработать себе на хлеб и воду? Он всегда на сайтах: как в какой форум ни зайдёшь - сидит! А на аватарках заводилы изображены почему-то одни исключительно карикатуры: на Мону Лизу в неглиже, на пантеру Багиру, восседающую на кривом тропическом пеньке, на ораторствующего в сортире Геббельса, на жующего сапог сержанта Зиганшина, на Васисуалия Лоханкина, возлежащего на продавленном диване. Это я ещё квадрат Малевича опускаю!
  Сиё-то Чепушило громко, на всех евроязыках, объявило мои труды беспомощной сатирой, а меня - "беззубым памфлетистом", "холуем с придыханьем" и тем задало своре безумных своих последователей направление мыслей. Те как вихрь и налетели, заклубились и принялись меня, ещё не взобравшегося, ниспровергать, а заодно, с яростью грызться меж собой. Особливо досталось, конечно же, моему мемуару: "Нет: это не сатира!"; "Если посадят - значит, сатира!"; "Холуев не сажают!"; "Сажают при резкой смене идеологии у власти"; "И если "кто-то" прибьёт автора вечером в подъезде - значит, сатира"; "В России от сатиры толку нет!"; "У квадратноголового если и сатира, то скорее на народ, чем на власть"; "Бодризм в руках начальства - это новое орудие эксплуатации народного энтузиазма".
   Бодризм эксплуатирует людской энтузиазм? Конечно! Но в пользу не частных лиц и компаний, а родины своей, где детям жить. Идеальная внутренняя государственная политика - это управление общественной энергией и личным энтузиазмом. Вот сидят двадцать тысяч простых русских мужиков на стадионе и орут, психуют, бьются между собой, "болея" за негров-футболистов - долларовых, между прочим, миллионеров. Это же сюрреализм какой-то! На что уходит здоровый энтузиазм людей - самое ценное что есть! В России тысячу лет покати шаром, на Земле мировой океан не освоен, во Вселенной - космос... Есть где приложиться народному энтузиазму, но его, как сливки, опять снимают какие-то ушлые ребята.
  Едва сдержу своё возмущение теми, кто, как после четвёртой кружки пива, или по врождённой лёгкости ума, мой вполне околонаучный мемуар сочтёт за сатиру на родное начальство и его народ. Вы, Дельфины-Чепушилы, вы, безымянные насельники интернета, доносчики новой волны, иуды, вы мне политику не шейте! Я не полит, но в государственные рамки заключённый! Возражу и по существу: если сатира пишется для высмеивания несуразностей дня сегодняшнего, то да, это зачастую бестолково, проверено историей жанра; но если она сочиняется во избежание повторения несуразностей в дне завтрашнем, то бодрящей пользы от неё можно и нужно ожидать. Я творю именно ради просветления дня завтрашнего, дабы загруженный сегодня поезд глупостей в будущее не дошёл и не омрачил. Главное: у моего бодризма непревзойдённые коммуникационные опции - это готовая разработка для необходимой сегодня патриотической идеологизации масс. Чем ответим на новые происки? Бодризмом! Какой-то маячащий свет вдали народу до смерти нужен...
   - ...И не надо сворачивать на бодризм, - наседает из последних кафедральных сил Дельфина, прихлёбывая уже третий стаканчик казённого клюквенного морса. - Я настаиваю на принципиальной вредоносности сатиры. Для нашей Комиссии важно, чтó именно несёт современная сатира гражданину и обществу в целом. Сатира, как известно, позиционирует личность вне связи себя с высмеиваемыми недостатками общества: педагогический эффект от сатирических приёмов в искусстве безусловно отрицателен, то есть вреден! Сатира - искусство вне истины. Истина органически дисгармонирует с сатирическими приёмами, а значит, сатира не ведёт к познанию искомой человеком истины. Любовь к возвышенному в человеке - это главное условие педагогики - не может облачаться в сатирические формы...
   Отухни, дева! И столь поверхностное суждение публично высказывает профессор Непроймёнского госуниверситета! Тогда я вам готовый академик РАН! Государство наняло профессора учить молодых людей гражданственности, а не лизоблюдству. Единственное есть у Дельфины оправдание: старая дева - она, по определению, беззащитная трусиха. Всё боится, как бы её за лишнее бодрое словечко с кафедры ни попёрли вон, а тогда и из нашей Комиссии - заодно. Не о своей, педагогинюшка, щупло-французской заднице на Комиссии печься надо, а о благополучии платящего тебе зарплату государства. К слову, книги и статьи самой Дельфины читать мужчине, тем паче офицеру, без успокоительного пятого бокала пива, ну просто невозможно. Вот взять её недавние печатные размышления об эстетических проблемах в молочном скотоводстве. Ну, решила старая дева фриланс-подхалтурить на очередной вояж в Париж, к своей подруге, - это ладно: Париж молодит, я - бодрю! Только статья Дельфины о животноводстве оказалась какой-то сборной солянкой всевозможных девчоночьих игр, девичьих заговоров, женских уловок, дамских хитростей, старушечьих сетований и причитаний, и только логика в работе единая - бабская. Будто колхозная доярка без профессорши Дельфины не знает: не очисть она у своей бурёнки Глаши хвост от колтунов репья и не перевяжи его алым капроновым бантом, не расчеши она родной бурёнке щеточкой ресниц, сколько хочешь - не надоишь. Ладно коровы: от них хоть польза есть - лично я с самой юности за праздник сгущёнку ложкой уплетаю. Но, эстетичный читатель мой, в последнем халтурном гранте из Парижа, зачем Дельфине сдалось исследовать и вбрасывать в интернет свою рецензию на эстетику надписей в общественных уборных? Чем, собственно, большинство сегодняшних форумов в инете отличается от вчерашних надписей на стенах в туалетах? Зачем было ей страдать от вони, старательно переписывая в блокнот и фотографируя перлы в мужских сортирах на авто- и жэдэвокзалах в районных российских городках, когда всё уже есть в изобилии на форумах студентов, интеллигентов, именитых либералов - и без внешней вони? [Во втором издании мемуара я, как защитник вдовиц и девиц, уже остыв от оскорблений, сей неприглядный эпизод с халтурой профессорши Дельфины обещаю выпустить.]
  Но вернёмся к родным осинам... Сатирический пафос, остроумный читатель мой, самый трудный для сотворения автором. "Сатирический пафос" - это почти оксюморон. В сатире, по определению Шиллера, действительность как некое несовершенство противопоставляется идеалу как высшей реальности. Сатирику легче лёгкого переборщить и обидеть современный ему мир, оказаться "непонятым" и даже очернителем прослыть. Одухотворить своё произведение сатирическим пафосом способен только истинный, глубинный, бескорыстный и бесстрашный автор-патриот, к тому же исключительно мужчина. Он никакусенькой полезности или приятности для себя не извлечёт, а вот шишек понабьёт в обилии. Патриотическую сатиру писать - это сродни воинской службе Родине на убойной передовой. Я смелый: служить не боюсь! Сатирика не доводи! Только не путайте служивого сатирика с кривляками от эстрады - те, служа неведомо кому, зарабатывают деньги на пошлой балде и тем наносят государству вред, а патриотический сатирик государству верно служит! Не путайте сатирика и с публичными ёрниками всех мастей и мимикрий - эти исходят желчью по причине своего благоприобретённого дурного характера или от природы болезненного состояния. Здесь есть свой Рубикон: от службы Родине до пошлой балды всего один шаг, но принципиальный. Сто раз кровавыми слезами обольётся автор в душе своей, прежде чем напишет одну страничку своей "Истории одного города", или сто один раз обхохочется до колик над каждой страничкой своих "Путешествий Гулливера". Почти вся мировая сатира подаётся как "похождения" храброго мужчины: Дон-Кихота, Гулливера, Симплициссимуса, Гекльберри Финна, мистера Пиквика, солдата Чонкина... Это я ещё бравого солдата Швейка опускаю! И если кому-то уж так захочется счесть мой мемуар за сатиру, то теперь и похождения меня, товарища Бодряшкина с квадратной головой. Тогда отмечу, как сотворец жизненной фактуры: большинство героев крупных сатирических произведений - военные, а я и вовсе премьер-майор! Почему так? Единодушный выбор авторами в литературные герои военного мужчины - решительного и жизнеспособного - закладывает в подсознание читателя будоражащий воображение вопрос: если даже обученному пугать, обмишуривать, пленять, ранить, уродовать и убивать врагов бродячему вояке, почти что волку, живётся так несладко на большой дороге, каково бы, случись что, на его месте пришлось мне, простому обывателю с дивана? А сей в тютельку поставленный между строк вопрос подводит читателя к неизбежному ответу: такую жизнь след менять! Вот, прямо сейчас быстренько обдумать всё, привстать с дивана - и менять. И если вы, сообразительный читатель мой, теперь хотя бы какой затёкший орган свой немножко шевельнёте, значит, я правильно Родине служу! А коль, вдруг, моя книга мемуаров станет частичкой вашей биографии, значит, я смог наделить ваш мир своими - правильными! - смыслами. Вот истинное счастье патриотичного автора, а не похвала от начальства и гонорар.
  В этом ключе я и ответствовал Дельфине по всей строгости официального застолья с морсом. В конце концов, члены Комиссии заинтересовались моим мемуаром, попросили ссылки, и я уж опять было вскочил, дабы развить, но председатель не позволил мне далее угнать от повестки дня самые выдающиеся в этике и эстетике непроймёнские умы...
  Принялись за злополучный проект новой классификации граждан и апатридов на предмет их благонадёжности к государству. В практическом ключе, мятежный читатель мой, сиё должно стать структурной основой для составления государственных списков по благонадёжности (или неблагонадёжности, что, как ни странно, здесь почти одно и то же).
  Когда, на днях, сию сотворённую в безымянных структурах ГлавМаразма бумажку прислали на отзыв в ЖИВОТРЁП, Патрон, само собой, отходную поручил накатать мне, как учёному стягоносцу института, кандидатуре душеведческих наук и вообще. Помню, едва пробежав бумажку третьим глазом, я кинулся к окну, вперился в заоблачную даль и в мыслях вопросил: товарищи, какой на дворе сегодня век?! Классификация представляла собой грубое деление населения на три категории: благонадёжных, неблагонадёжных и врагов режима. Мрак! Как можно такое изуверство допустить сегодня, когда и неблагонадёжного-то народу остро не хватает?! Если принять классификацию горе-академиков, выйдет: неблагонадёжных и врагов у нас всегда гораздо больше. Теперь представьте: человек узнаёт, что он записан в неблагонадёжное большинство - так он, начальство моргнуть глазом не успеет, с одного расстройства станет законченным врагом! А если, по обыкновению, своровав в интернете базу данных, о своей неблагонадёжности узнает миллион граждан?.. А двадцать миллионов?.. Пятьдесят?..
  Разгорячённый таким непрофессионализмом, я в пух и прах разнёс представленную классификацию и предложил свою на утверждение Патроном. Тот одобрил и разрешил вынос моего проекта в Комиссию - "на апробацию"...
  Как обладатель квадратной головы, я обожаю кругленькие цифры, а посему моя классификация граждан и апатридов по степени их благонадёжности заключает ровно десять ступеней, как в типовом советском здании лестничный пролёт: благонадёжные - усомнившиеся - сомневающиеся - заблуждающиеся - сочувствующие - примкнувшие - участвующие - подстрекающие - ведущие - направляющие. Моя классификация ещё и по сию пору окончательно не принята в верхах, но вам, согласный читатель мой, в благодарность, что читаете программный сей роман, первому настежь приоткрою: от "усомнившихся" до "участвующих" включительно, это не противники, а сторонники режима! Это то самое молчаливое большинство, простые люди, кои, однако, могут поддаться "подстрекающим" и стать "участвующими", не представляя при том конечных целей своего участия. "Подстрекающие" и "ведущие" - это уже противники, несогласные, но ещё не враги режима; с ними государство может управиться сравнительно легко - их можно припугнуть или недолго поперевоспитывать в гуманных зонах, и тогда они, поворчав для виду и осознав, вернутся из мест с суровой природой в благоденствующее городское большинство. И только "направляющие" есть коренные враги режима: они не поддаются перевоспитанию, а угрозами наказания пренебрегают, значит, их нужно беспощадно изгонять либо изолировать от общества. "Направляющие" - это кукловоды: они обычно невидимы и преследуют собственные или привнесённые извне России цели, кои не доводят до "участвующих" и даже до своих ближайших подручных - "ведущих".
  Зная, сколь ненавистны вам, неомрачённый читатель мой, всякие околонаучности, поясню свою классификацию на парочке доходчивых примеров.
  Вот, поехал мужик в октябре с друзьями на рыбалку на убитую химзаводом - при попустительстве местного начальства! - речку, и, понятно, рыба не клюёт даже на вкуснейшего матерковского червя, даже на уху не наловили, зато дождь кислотный моросит; и, естественно, стали пить палёную - тоже при попустительстве местного начальства изготовленную! - водку, а когда совсем организму поплохело, наш персонаж и высказал друзьям-товарищам своё мнение, кто виноват в этом бардаке. Получился "усомнившийся". А как домой приехал, жена горячим флотским борщом накормила, грудью пылкой отогрела, ещё и посмотрел негро-футбол - и опять сделался "благонадёжным", каким родился от природы. Кто только ни бывал "усомнившимся" хотя бы в жизни раз! Даже, признаться стыдно, я целых пять раз - считаю за собой, записываю, на всякий случай.
  А вот если в июне на "дачном автобусе" с дребезгом, пылью и вонью покандыбал за семьдесят вёрст от города на свой огород полоть и окучивать картошку, собирать колорадского жука и откапывать медведок, то пока весь день под солнцем, кормя слепней, гнулся и ломался, да не шибко в трудах-то преуспел, тут уж без всякой палёной водки стал сомневаться в правильности обустройства жизни. Домой приполз, упал, еле живой, ничего не надо: ни жены с борщом и грудью, ни проклятого футбола - ничего! Вышел "сомневающийся" на полную катушку...
  Глобалисты-империалисты - это "направляющие", кукловоды, главные враги России, равно как и любого национального государства, желающего сохранить суверенитет. Кукловоды засылают своих "направляющих" в Россию и покупают местные продажные душонки, "пятую колонну", науськивают их и сажают в нужные места - направлять развал и ограбление страны...
  В тот раз большинством голосов мою классификацию Комиссия, увы, постановила "доработать". Мотив: слишком, дескать, она сложна для понимания теми строго компетентными людьми, кои будут ею руководствоваться в практической работе.
  Не доверять умам компетентных товарищей в строгой форме - чревато!.. Ладно, станет мой Патрон генерал-губернатором Непроймёнской стороны, я кое-кому из членов Комиссии быстро внушу правильный алгоритм решений...
  С расстройства, что не поддержали сходу полезную мою инициативу, здесь не стану животрепещущую тему "бодризма" развивать.
  
  
  Глава 6. Русский "Пентагон"
  
  После по-армейски непритязательного обеда в столовке ЖИВОТРЁПа, презрев опасность неправильного пищеварения, захожу за новостями в интернет: "В госпитале врачи нас успокоили: больному даже назначили грязевые ванны - для лучшей адаптации к сырой земле..."; "Вася, ты либералов любишь? - Дурить люблю, а так - не-а"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора, как в цивилизованной Европе, добиться легализации дурмана и в лоне святой Церкви наладить выпуск лицензионного опиума для народа!""; "Профессор, футуристическую общественность интересует: неужели при коммунизме даже цыгане, ощущая неизбывную потребность к творческому и созидательному труду, кинутся работать?"; "Теперь заживём! Министр сельского хозяйства Российской Федерации намекнул на возможность производства качественных отечественных сыров, не хуже европейских. Начальник намекнул - значит, сделал!"; "Объявление. Тайная правозащитная организация из Европы ищет: за кого бы ещё заступиться в этой стране? За информацию щедро заплатит"; "Мэр Пустозёмска переназначен в шестой раз, с традиционной уже формулировкой: "Во избежание нарушения сложившихся коррупционных связей". Теперь понятно, кто и зачем скинулся на процедуры генной инженерии, чтобы продлить физическую жизнь мэра ещё на тридцать лет"; "В России термин "делиться" означает не коррупцию, а экспроприацию, ставшую исторической традицией: только большевики делили от богатых к бедным, а либералы делят в обратную сторону"; "Вернувшись со столичных курсов повышения квалификации, председатель Тьмакукуевского избиркома своих подчинённых сильно ободрил: "Ещё поработаем! Теперь я знаю четыреста сравнительно честных способа отъёма прав у неугодных начальству кандидатов в депутаты""; "...а поощрительную премию, как всегда, дали раблезианской по размерам картине художника Алекса Умрихина "Тень неизвестного за тонированным бронестеклом" из его нашумевшего цикла "Явление начальника народу""; "Объявление в МИДе. Требуются специалисты по даче политкорректных пенделей"; "...но когда в Вашингтоне нашего Премьер-министра поставили в немыслимую раскоряку, тот ничуть не растерялся и официально заявил: "Наконец-то выбрана лучшая для демократической России государственная поза""; "К реформе образования. Из Министерства образования Российской Федерации в Госдуму поступил проект закона о запрете слов, содержащих более трёх слогов"; "На сегодняшней презентации саморежущих скальпелей в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в хирургической пластике публичных лиц России. "Почему в этой стране в телевизоре лица разные, а говорят одно и то же? Почему в этой стране олигарх Сироцкий - кудрявый блондин, а на Западе он же - плешивый брюнет? Почему в этой стране принцип "одна голова хорошо, а две - лучше" не претворяется начальством в жизнь буквально?""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам квадратная голова, ответить, да тут сразу вслед за крепким стуком дверь в кабинет распахнулась, и незаписанный на приём посетитель как заорёт в проём:
  ― Док! Спаси и воскреси! Помири с рабочим классом!
  Я не доктор, но диагноз ставлю без труда! И ворвавшийся средним танком новый посетитель, конечно, польстил моему само?любию, обратившись ко мне, будто к доктору от медицины. Впрочем, опять скромничаю: почему "будто"? Я и есть штатный врачеватель, только не бренного тела, но челове?ческих душ! Я искоренитель бациллы недоверия к начальству, поразившей народ русский в самый безотрадный период новейшей истории. Я, наконец, когда дежурю по ЖИВОТРЁПу, весьма часто, как сегодня, облачаюсь в строгий накрахмаленный светло-зелёный хирургический халат с армейскими, к тому же, пуговицами и с бронзовым жетоном на груди, наперёд зная, сколь определяюще влияет форма организации тру?да на его конечные результаты. А невежливому товарищу говорю построже:
  - Могу и с рабочим классом помирить. Он и сам по себе у нас достаточно смирный. Однако призываю вас к порядку! Вы откуда, собственно, будете?
  - Из Пентагона!
  Отухни, друг! Стоит, вроде, в английском костюме из австралийской шерсти, в итальянских туфлях африканской кожи, во французской рубашке из тонковолокнистого алжирского хлопка, при галстуке модно-клетчатом, заправленном под ремень в штаны, и физиономия красная, под глазами родимые мешки, и говорит без акцента... - в общем, ни дать, ни взять, типичный перекройкин директорал. Ан, оказался из Пентагона! Тогда знай, враг, русских: наливаю ему полный стакан и на блюдечке с червонной каёмкой подаю свежие пирожки с ливером, только из духовки институтского буфета - захватил с обеда.
  - Обороной, значит, руководствуете... - говорю женералу из вражье-братской страны, с нарочитой иронией говорю и калмыцким прищуром - это с целью немножечко разозлить и вызвать на дальнейшую откровенность.
  - Оборонкой, да, - выдыхает пентагоновец, и в один пригуб весь стакан в себя хлоп - не морщась, и только принюхал пирожок... - Вчера, вот, разведка доложила: в ответ на повышение розничных цен, пролетарии всех цехов грозят объединиться, на Пентагон двинуть и всё начальство взашей выгнать из ворот!
  - Ага! - вырывается у меня непроизвольно, - теперь и у вас после первой не закусывают?! То есть, я хотел сказать: теперь и у вас социалистическая революция зреет?! Товарищ Ленин когда ещё предупреждал!..
  - Не знаю, что, но зреет! Раньше благодать директоралам была: партия с комсомолом умами-устами пролетариев владели безраздельно, вели трудовой коллектив на веревочке в светло-далёкое будущее, по ходу жильё всем давали, путёвки, лечение - бесплатно почти всё... А как партийно-комсомольского буфера не стало, начальник один на один с работягой остался...
  ― Постой-постой! Какой такой комсомол в Америке? Для него, ведь, там социального заказа нет! Да верно ль, товарищ, вы из Пентагона?
  Надо прояснить! Тогда наливаю обоим по сотке - проясняем, закусываем пирожком...
  - Я не из ихнего, я из нашего Пентагона - так в трудовых коллективах оборонных заводов называют административные здания, где начальство сидит.
  Я, признаться, чертыхнулся, не выдержал, даже пирожок отставил - не пошло! Опять, что ли, новояз подвёл?! Бежит новояз, что тебе гончий пес, русскую тройку лаем своим загоняет - ну ни как за тем, кто есть "ху", не уследишь!
  - До пенсии дожить бы! - завывает Пентагон. - Всяк грозит повязать и упрятать, если не дашь, чего вымогает. А вымогают всё и вся! Всеядность чудовищная! Борзые щенки отдыхают! Вчера ещё орали: коммунисты в разрухе виноваты! Сегодня вопят: правые нас довели! Если, док, заводы поднимутся, разбирать не станут: правый ты, виноватый...
  - Бунтом пахнет - осмысленным и беспощадным. Все русские бунты порождались одним: утратой доверия к начальству...
  - И я о том! Привейте пролетариям чтó и как следует, пока не поздно!
  - Это профессиональная моя обязанность! - с подчёркнутой вежливостью, сухо ответствую, дабы несколько остудить раж Пентагона. Второй стакан наливать не стал: и так всё ясно. - Но дело архисерьёзное... Придётся действовать на местах. С заводами пора особо разобраться!
  Переодеваюсь в военную форму, вешаю на грудь медаль:
  - Едем!
  Да, быть директоралом очень интересно: кабинет, ЧП на ЧП, борьба за прибыль, народные бунты, злоупотребление служебным положеньем, суд...
  Отвлечёмся... Перекройкин потряс вызвал к жизни острую нужду в не кухонной, а уже в околонаучной разборке отношений между начальством и его народом. Читали, может быть, чем в семнадцатом году прошлого века обернулась для общества порча сих отношений... А если читали, то, надеюсь, готовы вслед за мною задуматься над вопросом: каким образом в нынешний решающий двадцать восьмой этап перекройки покрепче сце?ментировать наше призрачное общество любовью народа к своему начальству и, я надеюсь, от?ветным чувством глубокого удовлетворения? Ну, серьёзно, ка?ким образом?
  Я не грузин, но зайду издалека.
  Раньше, то есть в бедно-счастливые застольные годы, Имя?рек, бывало, взгромоздится на трибуну, хрястнет по ней кулачищем и взревёт паровозом: "Я начальник!!!" Или, напротив, возникнет ти?хонько откуда-то сбоку и, кому след, шепнёт доверительно на ушко: "Я начальник". Всего одна фраза, но местному народу об этом Имяреке становилось ясно решительно всё: и происхождение его, и пол, и возраст, и национальность, и склон?ности-отклонения разные, и ценность его для государства и полезность для народа, и степень правдивости и правоты, и роль его в исторических судьбах местного народа, и сколько пользует автомобилей, дач и особ противоположного пола, и на каких курортах предпочитает от?пуск проводить... То есть, раньше сакраментально-магическая форму?ла "Я начальник" описывала Имярека в глазах народа целиком и полностью. И это законно, ибо начальственный фенотипический признак в естестве че?ловека куда сильнее и доминантнее национального, возрастного, полового, этического и всякого иного, и даже вместе их взятых. Всё так, но! Я, как дотошный интерпретатор и кандидатура душеведческих наук, задался вопросом: а столь уж однолика начальствующая масса? Известно: я не первый, кто поднял этот вопрос в отечественном начальствоведении. Но я первый, кто животрепировал его до зоологических основ! Отмечу, как примечатель наджизненной фактуры: на Ноевом ковчеге начальников, как биологического вида тварей, не было вообще, значит, смело предположу, их животина внеземного происхождения, но сегодня - уже с благо приобретёнными земными чертами. Используя проверенную веками линнеевскую методологию и богатую начальниками историю родного Отечества, я экспериментально приговорил: семейство Начальников (по латыни - Familia Nachalnicidae) состоит из единственного внеойкуменического рода Начальник (Genus Nachalnicus), кой, в свою очередь, состоит, по меньшей мере, из двух описанных мною видов: Начальник профиль?ный или, если желаете, Начальник в профиль (Nachalnicus profilus Bodryashkin), и Начальник анфасный, или Начальник анфас (Nachalnicus anfasus Bodryashkin). Дабы не перегружать свой мемуар ненавистными вам, неискушённый читатель мой, учёными премудростями, а от нежнейших дам не получить уничижительную для русского офицера кличку "ботаник", объясню эти видо?вые различия начальников на примере их поведения в трудовом коллективе. Начальник в профиль - тот, кого подчинённый ему народ видит только проходя-щим мимо, всегда - мимо. Он, как застывший профиль на отчеканенной монете, смотрит безучастно всегда куда-то в сторону от народа. Начальник же анфас иногда сворачивает к своему народу, подходит, жмёт руки, хлопает по плечу, бодрит - устно или деньгами, а главное старается по-братски и даже панибратски улыбаться и заглядывать в глаза иных, кто подобрее, представителей народа, не мигая при этом слишком часто.
  Я не поэт, но нравится мне очень восклицать! И воскликну: сколь же велико межвидовое раз?личье в роду начальства! С профильным начальством пора особо разобраться! Начальник в профиль решительно нелюб своему народу и провоцирует его на бунт. Нелюб даже, если возглавляемый им трудовой, к примеру, фронт отнюдь не в прорыве. И здесь я всем существом детдомовца на стороне русского народа, традиционно почитающего чин. Ещё в советское время народ глубоко воспринял правильную норму бытия: "На?чальство надо знать в лицо!" Но у Начальника в профиль видна только одна половинка лица. А при данной экспозиции народу невозможно обнаружить в лице одноглазого начальника искомое сострадательное выражение, совершенно необходимое для создания здоровой атмосферы в трудовом коллективе. Как же, спрашивается, знать, почитать, а тем паче любить одноглазого? Поэтому-то я кидаю в начальствующую массу животрепещущий лозунг: "Перекуём профиля на анфасы!" Осуществись такая перековка успешно, и то?гда, уверен, воскреснет в народе вера в почтенное семейство Начальников, а вслед за верой придёт и любовь - этот гарант, как минимум, текущего процветания российского общества и гарант, как максимум, веками ожидаемого оплодотворения его.
  Я не раз "на раз-два" думал: а стань я начальником, угодил бы в профиль или анфас? Есть ли у кандидатуры в начальники личный выбор или оболочку претендента определяет структура действующей власти? Однажды мне даже приснился об этом сон: как встретились по жизни я и мой двойник-начальник... Помню, зимой, к ночи вернулся я домой с задания - простуженный, с температурой, всего колотило, и даже когда улёгся, всё не мог согреться... Ночью встаю из постели, дрожу в холодном ознобе, еле шевелюсь; в комнате темно, слышен любой шорох, дыхание и стук зубов, в окне, через изморозь, замерли заснеженные ветки. Ощущаю: я весь серебряный такой... По стеночке в ванную комнату провожусь сквозь две закрытые двери: и не очень-то удивляюсь этому - больному человеку позволительно и не такое. Свет в ванной тоже как сам по себе зажёгся. Привалился к умывальнику и смотрюсь в зеркало... Да: весь серебряный такой, как неживой... Лицо совсем не нравится: впору начать краситься или чего-то предпринять: ведь я ещё не старый. Шарю на полочке машинально... - да откуда взяться краске и парфюму в квартире у военного холостяка? Я же не товарищ Энгельс, самый модный холостяк своего века. Тогда хотя бы из тюбика зубную пасту давлю на пальцы, разеваю рот пошире, как могу, и, зажмурившись, тру зубы, дёсны и даже под языком поглубже, в надежде хоть на какую-то метаморфозу в оживляже и привлеканстве. Наконец, скалю - должными стать ослепительными - зубы и открываю глаза. Ба! А в зеркале я, но уже румяный начальник: в английском костюме тёмно-синем, в белой рубашке при бордовом галстуке, как в телевизоре официальный представитель всего на свете. И никаких тебе синяков и ран! И сразу заиграла музыка, и стало теплее... Я было уже повеселел, как тут эта приятная физиономия в зеркале сщербатилась, скукожилась и перестала быть сначала приятной, а потом и узнаваемой! Приятная музыка становится тревожной. И разевает эта харя, вдруг, на меня свой рот - да не рот, а целую пасть, - и давай всасывать меня! Я упёрся руками в стенку, отжимаюсь, но, чую, мочи против этой втяги нет: сейчас чёрная дыра меня проглотит. Я как будто раздвоился: одновременно и вижу себя в зеркале - маленького, позорно запуганного в собственном доме, - и огромную чёрную пасть моего румяного двойника. Вдруг, стало темно: значит, я уже внутри! Как здесь неприятно! Ну, допустим, промелькнула мысль, получить вторую медаль на грудь я был бы только рад: женералов к государственным наградам представляют куда чаще офицеров. Но стать, против желанья, начальником с дыркой-ртом - увольте! Я же представляю: такая оболочка может уже сама по себе натворить тьму неправедных дел, может устроить даже конфликт между содержанием власти и формой её осуществления, и мало ли чего ещё. Запас дури у начальствующей оболочки вряд ли сегодня возрастает, но измерению не поддаётся, так что, случись неприятность, тыкать пальцем примутся именно в меня! Тут моя розовощёкость понемногу заполняет весь обзор - я с ужасом жду в своём лице прорезки того зёва... Ужас, ужас! Будь у меня шевелюра, наверное, зашевелились бы волоски поштучно. А вдруг как сейчас проявлюсь из метаморфоз, окажусь начальником в профиль? Они всё так бáнтично и розово пакуют, да не всегда тем, чем надо, начиняют! И как далеко меня, увидев с этакой пастью, запошлёт тогда Патрон? И что обо мне подумает Маруся? Только бы её здесь не повстречать! И тогда, в безликой толпе проглоченных, подобно мне, кандидатур в начальство, из самой черноты я свою Марусю вижу, а она - меня! Не пронесло - как я ни пригибался и ни отводил глаза! Маруся презрительно поднимает бровь, в усмешке изгибает губы и равнодушным тоном цедит приговор: "Вы, Онфим Лупсид, больше мне не друг мой". Караул! Спасите, кто-нибудь! Я тянусь и силюсь из глубины начальствующих руд ущипнуть, как всегда, Марусю за бочок и всё-всё ей разобъяснить: мол, я не виноват, случайно угодил в начальство, сам не знаю, как - чья-то пасть втянула... Тщетно: Маруся, не шевелясь, как статуя Девушки с веслом, удаляется, подёргивается дымкой, её большая фигура уменьшается и исчезает вовсе... Я за ней кидаюсь, рвусь в чёрную пустоту: "Не уходи, Маруся! С кем я здесь, в яме, останусь вообще?! Мару-у-уся-я-я-а-а!.." И от ужаса я просыпаюсь. Действительно: холодный, оголённый, весь серебряный такой, колочусь в ознобе... Увы, бескомпромиссный читатель мой, на поверку простудой и битостью лица я оказался тоже немножко дуалист пернатый: как озяб во тьме и стал серебряный такой, мне родная сторона представилась могилой, а как сделался розовощёким, всё у нас оказалось распрекрасно: тепло, светло, музыка играет, птички сами по себе поют...
  Да, быть начальником очень интересно: кресло, подковёрная борьба, любовь народа, закрома секретарши и казны, злоупотребление властью, суд...
  Отвлечёмся... Все русские бунты порождаются одним: утратой доверия к начальству! Разовью. Вот, с подачи престарелого, ум потерявшего, Гостомысла, зазвали на Русь варягов княжить и володеть славянами и чудью. А у внука Гостомысла, Вадима Храброго, бандитская власть Рюрика с братьями и товарищами удалыми доверия не вызвала - и нате вам в девятом веке первый на Руси кровавейший мятеж! Или Пугачёв: всё началось с пустяшного заговора казаков, недовольных задержкой казённого довольствия в пограничную крепость Яик, где они служили, а вылилось почти в общегосударственный бунт на почве недоверия к трону, а сам Пугачёв, первым делом, сказался перед бунтовщиками "спасшимся" царевичем, зная наперёд, что народу всегда люб только "настоящий" царь, то есть "царь анфас"! Пришлось Екатерине даже Суворова с еврофронта вызывать для доказательства бунтовщикам, кто тут "настоящий"... Страшно представить, что случилось бы с Россией, будь в екатерининское время хотя бы проводные телефоны: Пугачёв всю страну поднял бы на дыбы и сжёг дотла, оголив границы для кочевников, турок, поляков и французов. Здесь дилемма: провоцирует бунты никудышное начальство, но взбунтовавшийся народ являет смертельную угрозу не только текущему начальству, а и существованию самого государства.
  Россия - страна крайностей. Братским - с запасом политкорректно выражаюсь! - государствам наши крайности особливо опасными не представлялись до той поры, как учёные создали мощное и быстрое оружие уничтожения мира. А теперь наши братья, начитавшись Достоевского и пугая самих себя, загодя боятся "русского медведя" и всемерно Россию ослабляют, имея конечной целью ликвидировать совсем. Отухни, брат! Не доводи, сосед! Ой, не доводи! Предупреждаю свехполиткорректно...
  Я не Платон, но знаю, как править государством! Заявляю: русскому народу след всемерно прививать культуру гражданского сопротивления профильному начальству. Вот полезная мысль для интеллигента! Не путайте только с толстовским непротивлением злу насилием, то есть гражданским неповиновением начальству. Сопротивление здесь не означает мордобой, изгнание, отъём имущества и даже нелюбовь: можно из одного противоречия любить. Просто конституционная обязанность народа - противиться тому начальству, кое отчеканилось бесповоротно в профиль. Ибо, носы отворотив, начальство в профиль раз за разом безумно подводит свой народ к черте яростного бунта. Вот на либеральном Западе обществу разрешено день и ночь мирно противостоять давлению власти. Таким макаром народ выпускает из себя пар, а начальству не даёт зарваться: и нет у них бессмысленных бунтов, если не считать экзистенциальные взбрыки молодежи.
  Но продолжим злобу того дня. Итак, по слёзной просьбе нашего пентагоновского директорала, господина Запруды, я отправился на его безымянный оборонный завод.
  Дабы придать - в свете моих теоретических воззрений - пра?вильное направление моим же рекомендациям по возрождению в трудо?вом коллективе проблемного завода беззаветной любви к своей директо?рии, мне необходимо было, во-первых, выяснить, к какому роду на?чальников относится сам Пентагон - профильному либо анфасному, а во-вторых, ознакомиться с безуспешно опробованными уже здесь способами овладения душами трудящихся. Начал с "во-вторых", ибо Пентагон встретил меня у заводской проход?ной причитаньями такого рода:
  - Разболтался на моём заводе человеческий фактор. Бродит сам по себе где-то в цехах да по коридорам меж отделами, прячет?ся в курилках, в сортирах и за запертыми дверьми, никак не жела?ет к общественно полезному труду прибиться. А без него, без фа?ктора, не стать нам процветающей фирмой - любой Карнеги об этом знает. И тем более не стать в наши перекройкины времена, когда у народа с сознательностью туговато стало, а для матстимулирования - карман у предприятия пуст.
  - А бессеребрениковая душа русского человека уже не срабатывает?
  - Какая душа в рынке? С воцарением капитализма душа у труженика скончалась.
  - А идеологических пастырей уже привлекали?
  - Каких только пастырей ни навидался мой заводской народ, - вздыхает Пентагон, - и все полопались, как мыльные пузыри. Вот очередной эксперимент затеяли: вводим в штат отдела кадров единицу психолога-душеведа, конкурс объявили. Сегодня уже четыре претендента яви?лись. Идёмте позиции слушать.
   Заходим в отдел кадров. Там начальник ОК: весёленький мужик такой - по всему, военный пенсионер, как я.
  - Запускай по одному, - командует Пентагон.
  - Есть! - идёт к двери начальник ОК. - Сначала из "бывших": первый секретарь райкома партии. - И уже сам командует за дверь. - Первый, заходи!
  Заходит солидный мужчина в сильно пенсионных летах и при орденах от плеч до пуза; свою позицию излагает:
  - Всё зло в разверзшейся пропасти между пентагоновским начальством и цеховым на?родом. Что делать, спрашиваете вы меня? Начальник первым должен перекинуть свою "пять" через эту пропасть - и жать, жать, жать страждущему народу своему протянутые навстречу руки, не жалея времени и сил, как раньше царь на Пасху жал, а теперь американский президент на выборах в телевизоре жмёт. Я сам, в бытность, по скользящему графику обходил районные заводы, и в цехах жал, жал, жал заскорузлые, промасленные руки станочников, обнимался с передовиками, с ветеранами и даже с подвернувшимися ненароком ИТР. И пусть до шестнадцати раз на день мыл руки и замарывал три банных полотенца, зато на моих подопечных заводах не было этой бузы! Души подчинённых тают от панибратства с начальством...
  Вот истинный Начальник анфас, возрадовался я. Его способ примитивен, но эффективен. И универсален при любом известном материалистам способе производства, начиная с рабовладельческого.
  - Теперь проглот, - представляет кадровик. - Новый тип учёного напёрсточника, современник всему на свете, сподвижник околонаучных заманих, деятель на проходняк. - И в дверь вызывает: - Современник!
  Возникает "новый тип":
  - Вау! Трудящийся пипл в этой стране давно уже готов молиться на золотого тельца. Я бы что сподобил... Первое: стращал безработицей и обратил производственное соревнование в конкуренцию за рабочее место. Второе: выгнал с завода профсоюз - только директория должна быть дающей рукой, как хозяин для сторожевого пса. И третье, фишка: сэкономив на льготах, подвесил перед унылыми носами заводчан яркую морковку заново раскрашенной хай-системки матстимулирования, - и тогда их потребительские души возгорятся предвкушением скорого соприкосновения не с чёрным или цветным, а с презренным металлом, и резво потянут они ваш джип пере?кройки!..
  Потянут и джип, думаю, не вечно же с возами возиться. По-современному матстимулированная ду?ша заводского народа таких дел наворочать может!.. И цветной металл для страны сэкономим - на орденах и медалях!
  - Теперь прошу слабых выйти, крепких - лечь на спину, - интригует кадровик. - Дамочка ну очень соблазнительной окружности, Шахерезада а ля Непроймёнск. С её сладких уст любой не прочь послушать сказки всей тысячи и одной внебрачной ночи...
  Вплывает местная Шахерезада:
  - Провалы социалистического душеведения объясняют?ся просто: трудящийся индивид воспринимался государством излишне социально, по прадедушке Ленину, а надо бы по естеству своему - по прапрадедушке Фрейду. Выделите мне только тёплый кабинет в Пентагоне, где я могла бы погружаться в глубинные пласты рефлексий и тайных желаний каждого трудящегося мужчины - а в этом деле необходим индивидуальный подход! - и тогда я верну их заблудшие души в лоно прибыльного для вас производства...
  - А как ваш индивидуальный подход к вдохновению станочников выглядит практически? - спрашиваю неосторожно, самому даже интересно.
  Шахерезада в миг разоблачается до купальника и исполняет "танец живота". Закончив, нагибается надо мною. Я осязаю её тепло и запах, сам закипаю...
  - На трудовой подвиг вдохновила?.. - шепчет мне на ушко.
  - Ещё на какой! - кричу, вырвалось непроизвольно. - Где этот станок?!
  Пока меня крепко держат, Шахерезада, качая бёдрами, уплывает вон.
  Шикарно! Вовлечь в общественно по?лезный и прибыльный труд глубинные пласты и тайные желания каждого станочника и ИТРовца мужского пола! Если и десять процентов их рефлексий и желаний сможем дополнительно вовлечь, затоварим страну, как в эпохальном одна тысяча девятьсот тринадцатом году! А их неработающим жёнам останется только в конце смены у заводской проходной чепчики бросать да по магазинам шляться.
  - Член Союза местных писателей, - представляет кадровик следующего вдохновителя. - Величав, велеречив. Маститый охотник до приработка.
  Влетает, выпучив глаза, маститый, и с порога:
  - О, душа, душа народная! Не гнушайтесь ею! Как за годы перекройки истосковалась она по проникновенному и, вместе, просто?му, бодрящему слову! Я наложу вербальный бальзам на кровоточащие души людские. Могу исповедовать трудящихся за ширмочкой в заводской раздевалке. Легко и непринуждённо могу ораторствовать на площадях и во время массовых демонстраций показушного энтузиазма народа. А, хотите, обойдусь и без верб и междометий: просто взойду к станку, к усталому чумазому токарю, отирающему промасленным рукавом солёный пот с закопчённого лица сво?его, возложу длань на его изнурённое плечо и загляну прямо в глаза - молча! Заплатите мне по скромной таксе за каждую воскрешённую душу - и ваша она! Вот прейскурант...
  Да, быть кадровиком очень интересно: охота на людей, секреты, обращение чужих в своих, представление к наградам, приписка стажа, суд...
  - Придётся, видимо, брать всех четверых, - высказываю я своё мнение Пентагону. - Один, вместо вас, будет народу руки жать, другой - в глаза заглядывать, третий - стимулировать наличными купюрами, четвёртая - наличным бюстом... На?кладно, конечно, ораву такую кормить, но, во-первых, нам не при?выкать, а во-вторых, где взять практикующих душеведов широкого профиля?..
  Ну, а теперь, к трудовому элементу - в цех. Но пойду один!
  Уж не знаю, как у англичан в Гайд-парке глаголом жжёт сердца у публики оратор, - как сам бывал - не видел ни одного, - а у нас выступающему с трибуны обращаться с народом поосторожней след! Нашего пролетария, к примеру, ни в коем случае, даже в шутку, непозволительно спросить: ты почему, мол, пьянчуга, так много цельнодневных прогулов име?ешь? Или: почему ты, разгильдяй, детали на асфальтированный пол со всего размаха бросаешь? Почему ты, блошиный мастер, имея аж шестой раз?ряд, столько брака гонишь? Зачем, неряха, станок свой, ин?струмент, оснастку не щадишь? Пошто, вор, тащишь всё, на что глаз падёт?.. Немало претензий скопилось у общества к родному пролетарию. Вопросы скопились, но до сих пор не задаются: не принято как-то - традиции нет. С рабочими пора особо разобраться!
  Захожу в производственный корпус. Вот громада! Длиною метров четыреста, шириною семьдесят, высотою - двадцать. Грохот, визг металла, шип воздуха и пара, цеховая специфическая вонь... Кран над головой переносит железный ящик стружки. Рабочие в очках, в наушниках, перчатках, одноцветных робах, лица и тела напряжены... - совсем другие люди, чем за проходной! Впрочем, не до сантиментов! Пока не задавила кара, вскакиваю на железную тумбу с инструментом. Придаю своему телу по-ленински профессиональную позу оратора, вдыхаю поглубже, кое-как прокашливаюсь с непривычки к гари и утираю быстренько слезу, и, с бодрящей улыбкой и перемогая вселенский гул и грохот, воззываю: "Нар-р-род!" Я услышан! Станочники, по цепочкам, с превеликой готовностью останавливают своих железных кормильцев, машут своим товарищам в наушниках, указуя на меня, и подтягиваются к моей тумбе. Даже крановщица, из-под самой крыши, гонит поближе межцеховой кран с пустой уже стрелой, останавливает его, свешивается из кабины прямо над моею головой, звонит несколько раз и машет кому-то в цеховую даль белым флажком. Подкатывают со всех сторон кары, забивают проходы и, понятно, ушлых водил станочники матерят - беззлобно, но со всех сторон. Заводчане, вытирая масляные руки, обсыпают и кары, и тумбочки, и кожуха станков, и горы заготовок... В три минуты собралось человек пятьсот. Никто не жуёт, не пьёт и не зевает, только ржут иногда да жмут руки, повстречавшись. Это признак! Давненько, знать, на некогда номерном заводе не видели стороннего оратора живьём. Шум стихает постепенно. Гудит одна вентиляция да пневматика вдалеке шипит...
   Зачин в сеансе публичного душеведения должен быть, в идеале, таким, дабы у внимающих оказались затронуты самые животрепещущие струны души. Этих струн в душе русского народа к текущему перекройкину году осталось всего три: здоровье, зар?плата, жильё. Это, чаю, абсолютный минимум среди всех великих народов Европы, зато как не возрадоваться нашему преимуществу в части перспективы развития: как у обезьяны - перед человеком! Такая, казалось бы, душевная сирость, смею утверждать, только на пользу нашему обществу, изну-рённому вековым радением за вселенское счастье, ибо чем меньше струн, тем легче игроку, то есть начальству. А вдруг, кинетесь вы, опасливый читатель мой, спрашивать меня, вдруг начальство, заблуждаясь, решит ещё какую-то струну в душе народа оборвать? Ничего не выйдет! Всё что можно уже оборвано с исторических времён. Действительно, ну не будь у народа минимума здоровья - не ВОЗовского минимума, а скромного отеческого, - разве сможет он утром и днём на работе вкалывать, вечером огород копать, ночью "промышлять"? А не будь у народа минимума дохода - не американского минимума, а нашего, сродни милостыни, - разве не попередох бы он с голоду или не "по?брёл рóзно", как говаривали в старину? А потеряй народ последнюю надежду на обещанный через ипотечный кредит минимум жилья - пусть даже канареечный минимум - разве не перестал бы он размножаться или опять же, разве не разбрёлся бы рóзно по белу свету? Здесь товарищ Бодряшкин начальству не помощник.
  А потому я начинаю с животрепещущего вопроса:
  - Народ! Как твоё драгоценное здоровье?!
  - Подлечиться бы, да лекарства в заводе не найдёшь... - начала было ответствовать классическая личность с красным носом, но её сразу перебивает внушительный низкий голос:
  - Какое, к лешему, здоровье! Летом в цеху душно, пыль, жари?ща, вентиляция периодически не пашет! Осенью сквозняки, крыша течёт, льёт прямо на головы, на электрошкафы у станков, а в них напряжение - триста восемьдесят! Зимой холодрыга, пальцы у станочников немеют! В душе нет горячей воды через день! Ве?сной опять протекает!
  - Так вы, наверное, и на работу ходить боитесь? - меня как озаряет.
  - И боимся! - кричит женский голос из толпы. - В цехах полно опасных мест: не заходим туда без крайней надобности, а если приспичит - стараемся пробежать быстрей-быстрей.
  - Что, опасаетесь - рванёт?
  - Может и рвануть: трубы с паром заржавели все, и котлы - а они под давлением! Или пол провалится: на днях кара с заготовками в подвал ушла, в душевую провалилась, хорошо никто не мылся... Крыши, стены, перекрытия, лестницы, полы - всё изношено в лохмуты. Начальство экономит на ремонте, а нас подставляет! Колдоговор не выполняет. Утром пришли - и про себя ждём, где на этот раз рванёт...
  - А когда рванёт, - продолжает аккуратный мужик в очках, ИТРовец явно, - виновным сделают сменного мастера, или цехового инженера, а то и работягу: станочника, водителя, крановщика, сварнóго - всегда ищут стрелочника пониже.
  - И чем мотивируют формально? - спрашиваю очкарика.
  - Обычно вменяют "нарушение инструкции".
  - Значит, нарушаете-таки? - говорю построже. - За это и посадить могут: "за халатность", "за несоблюдение правил"...
  - Могут, если пострадавший выживет. Но в таких условиях, не нарушая инструкций, мы просто не сможем работать, цеха встанут, - говорит очкарик, и все одобрительно кивают, выкрикивают и гудят. - Мы-то проживём, а вот камни и железо "сыплются".
  Тут протискивается к моей тумбочке один преждевременно об?лысевший тип и промвентилятором как загудит:
  - Вот я шлифовщик: обрабатываю детали, они покрыты хромом, кадмием. Дышу тяжелым металлом у станка - целый день дышу! А как от рака лёгких на?чну загибаться, медики в один голос: "Непрофессиональная болезнь". И завод - в сторонке! Сменщика моего уже схоро?нили - едва до пятидесяти дожил. Это - как?!
  - А техника безопасности?! - взвивается ещё один, как назло, с перебинто?ванным глазом. - У нас, что ни год, смертельный случай, а то и два!
  - Пусть в Пентагоне захлебнутся нашей кровью!
  - Дохнем по-тихому - и никому дела нет!
  - Уходить надо!
  - Куда?! Везде одно и то же!
  - Не самим уходить, а их гнать!
  - Пойдём на Пентагон!! - как взревёт вдруг Некто с горящими глазами. И принимается набатно стучать молотком по дверке железного электрошкафа. - На Пентагон! Порвём Запруду! На Пентагон!
  - На Пентагон!!! - орёт, мгновенно возбудившись, весь заводской народ и кидается железо разбирать.
  Вот удивительнейшее дело! В доселе обширных рубежах род?ного Отечества, в любом, даже самом здоровом, трудовом коллекти?ве всегда отыщется такой козёл-возмутитель спокойствия, кой норовит увести безропотное овечье стадо из - скажу, положа руку на сердце, - достаточно сытого, тёплого и безопасного загона, где его содержит местное начальство. Такой козёл, вопреки здравому смыслу и зачастую бескорыстно, а из одной только лихости и вольнолюбия русского характера или, напротив, из одной только еврейской фронды всему и вся на белом свете, опасно играет на, увы, необыкновенной лёгкости перехода русского народа с одной позиции на прямо противоположную. А в масштабах страны этой чертой народа раньше играли целые стада козлов: диссиденты, борцы за права, "шестидесятники", "юмористы"... И доигрались: оставили народ без экономики, без жилья, без культуры, с обкромсанной страной... А начальству всё это теперь разгребать!
  Я не масон, но манипулировать толпой умею. Будучи готов и к такому обороту, я, по ленинской методе выкинув руку в животрепещущие массы, кричу тогда, что есть мочи:
  - Верно, товарищи! Указать начальству на ошибки - святой долг наш! Рука об руку с ним живём, общее великое дело творим - и спрос с нас общий! Донесём начальству глас народа! Раньше секретарь парткома доносил, а теперь не?кому. Вот начальники и заблуждаются - без правдивой информация снизу! Поможем родному начальству!
  Тот козёл, слушая меня, перестал по шкафу грохать, а как я закончил, сам вскакивает на соседнюю тумбу и, размахивая молотком, принимается хорошо поставленным зычным голосом толкать речь:
  - Если бы начальники хотели с нами знаться, давно снизошли бы со своих пентагонов в цеха - хлопотать себе вотум народного доверия, просить у нас индульгенцию за прежние грехи. Так ведь нейдут начальники в народ! Боятся они в цех идти: сказать им народу нечего, а сделать ничего не хотят или не умеют. Раньше начальников наших сверху стращали министерство и ЦэКа, с боков - райком и народный контроль, а теперь они caми себе господа-предпри?ниматели: что в головы взбредёт, то и предпринимают! А трудовые коллективы системой новой власти стёрты в пыль! И у начальства от нас свербит в носу: чихает оно на нас, как на пыль...
   Козёл шпарит без остановки, а я про себя думаю: слишком гладко для простого работяги выражается, слишком... "Индульгенция", "снизошли", "свербит"... Видать, не раз репетировал на кухне перед сонной супружницей, а потом свои домашние заготовки на заводе в раздевалках и в душевых обкатывал. Козлов у нас, в сам деле, прорва - любой масти и длины рогов. А этот, пожалуй, не тот безумный козёл, что овец из загона уводит. Яв?но это ренегат-инженер из тех, кто на диплом свой плюнул и за длинным рублем в станочники ЧПУ подался, а недавно огляделся: "Ба! Да отсюда, из густых закопчённых масс, я прямиком в чистенькие председатели профкома взлететь могу! В главные, то есть, прихлебатели. Связями обрасту, на аренду профсоюзной недвижимости сяду, на путёвки, и по мелочам... Ну и отслужу, конечно! Заключу коллективный договор и тарифное соглашение на условиях начальства; прослежу, чтобы болезные не шибко-то бюллетени брали, а переносили хвори на ногах; похороню тихонечко профилактические медосмотры на вредных производствах и диспансеризацию; не дам членам уйти за ворота в независимый профсоюз, и чтобы искали правду не в судах, а в моём кабинете... В партию начальников вступлю - как уж она там сегодня у них называется - "недогоняющие", кажется? А потом, глядишь, начальство меня и в думу вытолкнет, как представителя народа, в губернскую, а то и сразу - в гос!"... Понятно мне, почему козёл юлит. Он сначала, дабы в профком-распределитель вскочить, дол?жен на чём свет стоит начальство местное костерить, а потом, дабы удержаться у пирога, обязан с пеной у рта доказывать народу, что, дескать, начальство, благодаря его, народного избранника, принципиальной позиции, затеяло исправляться и вот-вот совсем испра?вится, только не надо его третировать и беспокоить по пустякам...
  - Нет чтобы провести реконструкцию, организовать на за?воде конверсию, - продолжает витийствовать будущий профлидер и большой палец на левой руке директорала, - они пооткрывали при себе кучу банков, магазинов, фирмочек, оффшоров и кормятся с ниx: в ус не дуют! Гособоронку в личную кормушку превратили! Гордость отеческую, оборонку, нашими костьми-жилами выстланную, потом-кровью политую, на смерть обрекли! Начальство не хочет защищать страну!.. Не от кого, вишь ли, Родину теперь защищать! Наши исконные враги в одночасье стали им друзьями! Это измена!..
  Да это же, братцы, истинный самородный талант! Неоклассический охлократ! Поп Гапон во главе заводского народа, только не с оранжевым прапором, а с пролетарским молотком в руке. Вот ведь ни?кто и никогда не учил его, а умеет, козёл, одним мановением вздымать народный вал чудовищной силы, яростно бросать его на скалы государственной системы и, разбив, вести остаточную рябь в укромную бухту - плескаться под кормой адмиральского фрегата. Главное, каков пафос! Содержание не в счёт: разве же новость какую сказал?
  Пора, однако, инициативу брать в свои руки: такой драйв нам не нужен! Рабочему надо прояснить! Да и толпа растёт - из дальних цехов уже подошли, из подвалов, с антресолей слезли цеховые ИТРовцы...
  - Не обороняться, - кричу в животрепещущие мас?сы, - а наступать по всем фронтам перекройки! Особливо на запад?ном! Всадим капиталисту в артерию свою нефтяную иглу! Задушим сибирским газом! Завалим дровами и металлоломом! А кто в этой пустыне египетской ваш поводырь? Начальство!
  - Ага, заработались, бедняжки! - вступает опять козёл. - Вся их перекройка суть регрессивный переворот теневиков и номенклатуры за счёт трудящегося народа! Это даже не революция, а подлый переворот, удар народу в спину! При революции освобождается дух, расцветают науки, создаются новые производства, возникает новое искусство. И где этот свободный дух?! Где современные идеи, новые заводы, песни?! Газовые и нефтяные трубы - не новое вам производство! Чем больше этих труб сегодня, тем бедней страна, в которой жить нашим детям! Копают ископаемые те, кто не хочет думать! Умный лопату в руки не возьмёт! Общество потребления отбирает жизнь у будущих поколений! А где мы, рабочие, в этом обществе?! Разве мы стали больше зарабатывать?! Разве у нас появились новые социальные гарантии?! Нет! Социальные гарантии мы как раз потеряли! Новая система лишила нас и доходов, и права голоса! В их обществе потребления у нас будущего нет! А ведь этот грабительский переворот сотворили люди старой закалки, с партбилетом, с остатками совести, куда ни шло! Главные же паскуды в начальстве ещё впереди! Новые мерзавцы всегда мерзотней старых! Рабочим нельзя молчать! Опять ничего, кроме цепей, у нас не осталось! На Пентагон!
  - На Пентаго-о-он!!! - вопят в тысячу глоток.
  - Тогда слушай, народ, сюда! - кричит козёл. - Цеха левого пролёта идут на Пентагон по эстакадам! Цеха правого - двигаются по наземным переходам. Седьмой и пятнадцатый цеха - по подземному переходу; они занимают в Пентагоне нижние технические этажи. Монтажный и строительный цеха лезут на Пентагон по пожарным лестницам, занимают крышу и верхний технический этаж. Энергоцех отрубает Пентагону тепло, электричество и вентиляцию. Транспортный цех перекрывает машинами все заводские проходные и ворота! Бабы: начальников цехов, кто будет мешать, запрёте в душевых и раздевалках! Остальные цеха идут за мной через главный вход! Берите монтировки, кувалды, сварку, инструмент - будем вскрывать двери, если запрутся. А ты, сварочный цех, сделай таран: ручки приварите к трубе с толстой стенкой, ну сообразите! И быстро! Вот наши требования к начальству! - выхватывает козёл из-под робы пачку листов формата "А4". - Разбирайте по цехам! Не переодеваться! Выступаем через десять минут!
  Да у козла и уже заготовлен план шествия на Пентагон - для заключения мирового соглашения. Ждал только случая. Подкатывают две кары с арматурой. Ну, нет! Я козлом отпущения не стану!
  - Правильно, - кричу что есть силы, - всегда надо действовать по чёткому заранее приготовленному плану! Заметьте: кто-то хорошо подсуетился - сию минуту решили бастовать, а две тонны арматуры уже нарезаны для боя! Главное: организация и порядок, дабы технику безопасности на опасном производстве не нарушать! Для этого каждый должен знать свой манёвр! Офицерство к выступлению готово! Беру на себя охрану склада спирта! Стоять буду до конца!
  В народе происходит замешательство.
  Один кричит крановщице:
  - Нюрк, какое у него звание? Глянь-ка на погоны.
  - С одной стороны майор, - отвечает Нюрка, - с другой - вылитый подполковник.
  Тогда посыпались отовсюду восклицания:
  - Кто он такой?
  - Подподполковник - кто!
  - Может, новенький, с военной приёмки?
  - Почему он?!
  - Спирт ему отдай!
  - Умник нашёлся!
  - С квадратной головой!
  - Последнего лишают!
  - Бабы, заприте его тоже в душевой!
  - Правильно: пусть и стоит под холодным душем до конца!
  - Седьмой цех берёт спирт на себя! - орёт какой-то добрый стахановец.
  - Ага, седьмой! - ему отвечают. - Вас через полчаса ногами вперёд можно будет выносить! У седьмого больше всех прогулов по этой части!.. Спирт на себя берёт четырнадцатый цех!..
  - С какой стати четырнадцатый?!
  - А через кого идёт военная приёмка?! У нас как раз сейчас, в антресолях, сидят представители заказчика, офицеры. В армии умеют делить по-честному!
  - Знаем этих честных! Чтобы они от завода бракованные изделия приняли, начальство их спиртом откупает! Еженощно сидят на своих антресолях и пьют: хватит с них!
  - Спирт на себя берёт девятый цех! Мы к складу ближе всех территориально!
  - Давно бы сделали подкоп!
  - Транспортный цех берёт спирт на себя - в нагрузку поверх ворот: мы его на завод привезли, нам и охранять!
  - Нет, сборочный берёт! Мы основные потребители спирта: умеем свои детали полоскать!..
  - А мы, значит, не умеем полоскать?!
  - Да пошли вы! Спирт берёт...
  Люди спорят, кидают и перекидывают жребий. Козёл-возмутитель не может совладать с гвалтом. Когда, наконец, разобрались, обнаружилось: уже позабыли, какому цеху что в Пентагоне блокировать. И тогда, уже с раздраженьем на себя, опять взялись шумно спорить и ругаться. И родилась, конечно, горькая-прегорькая для народа истина: во всём начальство виновато! Значит, немедля его долой!
  - Нар-р-род! - кричу тогда в свирепеющую по второму разу толпу. - Главную цель операции усвой! Начальству в Пентагоне надо прояснить!..
  - Усвоили уже!!! - отвечают в сотни глоток.
  - Хватит с нас!
  - Хотим жить в их домах!
  - В их квартирах!
  - На дачах!
  - Их дворцы заработали мы!
  - Хотим ездить на курорты!
  - Как раньше ездили!
  - Отобрали у нас всё - пусть отдают назад!
  - Ворьё!
  - Порвём Запруду!
  - Долой!!!
  - Всех рабочих на Канары, а начальников - на нары! - принялись скандировать, стуча в такт и визжа металлом...
  Да, Пентагон прав был: бунтом пахнет. А какая в цехах оказалась звуковая железная поддержка - футбольные стадионы отдыхают! Только вот экспроприация личного имущества и нары для профильного начальства - такой катаклизм в планы будущего профкомовского козла уже не должен бы входить... И точно: козёл-возмутитель в беспокойстве, его никто не слушает.
  - Вас подстрекают, товарищи! - кричу в массы. - Я сам бывший погранéц, разведчик: шпионы - по моей части! Смерть шпионам!
  - Смерть шпионам! - кричат во все сотни глоток. - А кто шпион?! Шпион кто?!
  - Вот этот! - показываю на козла-возмутителя. Пронюхал, гад, что ваш боевой профком в кои веки готовит настоящую стачку, и заложил в Пентагон. А начальство поручило ему спровоцировать стихийное выступление - в упреждение стачки. Стихийное, товарищи, значит, незаконное! А незаконное выступление почти всегда - по конечному результату - про-валь-но!
  - А на кой начальству самому провоцировать?! - кричит из толпы самый дотошный.
  - А на той, чтобы у заводчан не появился опыт законной - почти всегда результативной! - борьбы за свои права трудящихся! Как организуются стачки на Западе!
  Козёл-возмутитель, вижу, спрыгивает с тумбочки и исчезает за спинами. Народ сыпет во след проклятья.
  - Провокатор!
  - Продажная сволочь!
  - Я больше не буду работать с ним в одну смену!
  - Эй, гальванический цех, завтра макните его в ванну с кислотой: пусть попробует перед нами отмыться!
  - А сейчас-то что делать?!
  - У меня руки чешутся!
  - Чеши в другом месте!
  - Репу свою!
  - В начальстве всё равно одни сволочи - провокаторов подсылают!
  - Долой Пентагон!
  - Всех рабочих на Канары, а начальников на нары! - скандируют.
  - Верно, товарищи! - искренно соглашаюсь я, потрясая "ленинской рукой". - Офицерство - заявляю! - с рабочим классом! Долой профильное начальство!
  - Долой!!!
  - А поименно - кого и за что? - вопрошаю ради справедливости. - Здесь сразу определиться надо, дабы невиновный не пострадал. У начальников тоже дети, старики есть. Арматура в руках, нары на северáх - не пустяк! Хватит, настрадались от самоуправства! Я знаю: ты, народ, справедлив - правильного начальника третировать не станешь!
  Заводчане от моих праведных слов приходят в смятение: вертят головами, издают реплики недоумённые, опускают руки с арматурой...
  - Вы своё начальство знаете поимённо?! - вопрошаю уже с нажимом. - Кто чтó делает, за какие направления в работе отвечает? Не все же сволочи и воры - такого в природе не бывает! Природа типовое разнообразие любит!
  В ответ гул недоумения. А я наседаю:
  - Позор, товарищи! Не изучив противника, как атаковать?! Америка чёрт-те где за океаном, и пользы от неё для вас никакой, один вред, а всяк из вас президента США из их Пентагона в лицо легко узнает, как в цеху встретит. А однокорытников своих за столько лет совместного труда распознать не сподобились. Хотя бы любопытства ради...
  Пристыженные люди стали отворачиваться, бросать арматуру, разбредаться по цехам, станки вклю?чать. Поехали, развозя людей, кары, взвизгнул и тронулся кран под потолком... Обстановка, вижу, разряжается...
  Тогда рассказал оставшимся ротозеям пяток анекдотов из интимной жизни незадачливых начальников и закруглился. Потому что не было смысла продолжать. Высшее начальство в огромном заводе оказалось профильным, что, в общем-то, редкость даже в наши времена. Мой богатейший арсенал прививок народу вакцины любви к начальству, увы, был в тот день не востребован - и всё из-за вульгарного незнакомства реципиента с потенциальным объектом любви. А к портрету профильного директорала в рамке или, там, к прижизненному памятнику на заводском дворе народ?ную тропу не протопчешь - никакой ЖИВОТРЁП не поможет. Если уж в тишайшей Японии в вестибюлях компаний народ резиновые физиономии своим начальникам бьёт, то у нас... Рабочего не доводи!
  Впрочем, как профессионал, не могу растекаться по древу. Вот, если я со временем отыщу на сём заводе хотя бы парочку начальников анфас, умею?щих по команде имиджмейкера скалить зубы...
  
  
  Товарищ Бодряшкин за работой: записывает столбиком шпионов
  
  Мемуар ? 2. В тылу врага
  
  Как-то в середине мая, заоблачным воскресным утрецом, завтракаю себе жареными на крестьянском маслице гренками, залитыми в трёх яйцах с оранжевым желтком, запиваю свежезаваренным кофеем ― не скажу, какого сорта, дабы не сочли за скрытую рекламу, со сгущёнкой из братской Белоруссии, ― а вот братьев хвалю открыто! ― и на монитор поглядываю: жду из интернета погоды. Заодно кликаю мышкой по новостям и сплетням ― выбираю, какие посносней. Накликал: "В госпитале врачи нас успокоили: инфаркт протекает нормально..."; "...межгалактического первенства по футболу. Счёт вчерашнего матча сборная России ― советники с планеты Заклемония: 2:2 в нашу пользу"; "Вася, это ты нашёл в России эффективного собственника и средний класс? Адрес дашь?"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора невинной церкви публично выйти замуж за распутное светское государство, затем развестись и поделить всё госимущество страны поровну ― и сделать так семь раз!""; "Профессор, оппозицию интересует: верно ли, что если заявленную партией недогоняющих идеологию и проект Козьмы Пруткова "О введении единомыслия в России" перевести, скажем, на латынь, то в содержательной части они окажутся неразличимы?"; "Теперь заживём! Премьер-министр Российской Федерации подписал план восстановления станкостроения. Начальник подписал ― значит, сделал!"; "Девице Клуневой присуждено звание мастера спорта Российской Федерации по горному шопингу"; "Вопросы маленькой москвички: "Что есть деревня? Почему творожник называют сырник? Нас убьют тоже?""; "Ещё один сгорел на работе! Министр финансов Российской Федерации спешно госпитализирован с диагнозом "сотрясение мозга". Как сообщили в пресс-службе, министр изобрёл и во внерабочее время собственноручно изготовил множительный аппарат драгметаллов. Вчера ночью, находясь в своём кабинете, он ― предположительно, в целях оздоровления экономики России, ― размножил на нём золота в слитках столько, что под агрегатом провалился пол и министр пролетел вместе со слитками через восемь этажей..."; "На вчерашнем заседании Госдумы вновь пролилась депутатская кровь: разбили многострадальный нос отчаянного либерала Нажира Бляхерова. Фишка в том, что это сделали в туалете свои же парни из партии недогоняющих. Бляхеров, напуганный растущей критикой власти снизу, неожиданно для своего партийного начальства репликой с места предложил начать в России хотя бы "недогоняющую модернизацию", убив при этом сразу двух зайцев: в такой модернизации, по его мнению, во-первых, остаётся незыблемой суть наших обещаний Западу не догонять его, а во-вторых, словом "модернизация" эта суть декорируется ― для внутреннего потребления избирателями. Телекамеры, установленные в мужском туалете, зафиксировали, как в перерыве заседания Думы, правильные пацаны макали Бляхерова лицом в унитаз, били по горбу да приговаривали: наша партия, Бляхер, мол, и так затевает модернизацию именно как недогоняющую, но зачем публично мозолить термин?"; "Почувствуй себя олигархом! Выпущен мужской одеколон с натуральным ароматом олигарха Сироцкого. Новый парфюм воссоздаёт естественный устойчивый запах подлинного счастья, испытываемого олигархом во время подсчёта своих барышей"; "Передаём заклинания девицы Клуневой: "Женись, женись, женись...""; "Свершилось! Вчера в России зарегистрирована государственная объединённая партия (ГОП) "Несупротивные". В несупротивные слились все неправящие российские партии и политические группировки, кроме националистов, анархистов, сильно обиженных и ненормальных. Несупротивные во всём без исключений согласны с правящей партией недогоняющих и готовы с похвальным усердием подхватывать любые её инициативы и даже забегать вперёд. На чём же зиждется тотальное согласие несупротивных? Как и для недогоняющих, для несупротивных солнце теперь восходит на Западе ― имеется в виду светило прогресса, конечно. Либеральная общественность торжествует: наконец-то в России организована двухпартийная система, как во всех цивилизованных странах. Теперь заживём! Как и недогоняющие, ГОП "Несупротивные" щедро финансируется из неназванных кремлёвских источников. Сразу после регистрации во многих городах России были организованы марши несупротивных. Власти пообещали охранять шествия специально обученными подразделениями УВД: в народе их тут же нарекли "улыбчивыми" ― за не заслуженное народом дружелюбие. Вчера, в субботу, в Москве воодушевлённые обещанными начальством перспективами несупротивные шли по Красной площади с лозунгами: "Долой социальную справедливость ― дремучий пережиток социализма!", "Эй, оппозиция: кончай раскачивать дырявую спасательную шлюпку! Хотим тонуть медленно и красиво!", "НЕТ всеобщему социальному обеспечению ― не так богато живём!", "Со старичков-пенсионеров хватит: теперь поможем молодым банкирам!", "Дождались: советские социальные и культурно-идеологические механизмы устойчивого развития разрушены! Требуем: новых не создавать и даже не имитировать!", "Наконец-то позаботились о людях: усыпали улицы банками, аптеками и пивными!", "Бей голодных подстрекателей!" Есть, правда, веское подозрение, что в ряды несупротивных ― для балды и дурацкого политического оживляжа ― затесались отдельные группы супротивных, несогласных с чиновничье-олигархическим режимом: это липовые коммунисты, лжеанархисты, куртуазные маньеристы и другие политические аутсайдеры и откровенные придурки. Так что ждём-с провокаций. Сегодня марши пройдут в областных центрах Колотун, Грыжи, Непроймёнск..."; "На вчерашней презентации моделей самоизбирающихся депутатов в Кремле известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности либерализма в России. "Почему в этой стране любое запрещение чего-нибудь приводит к запрещению всего остального? Почему в этой стране я не могу официально выйти замуж по любви за самою себя? Почему в этой стране среди депутатов до сих пор нет слепоглухонемых и лилипутов? Почему в этой стране я, при одном известном условии, доступна всем, а чиновник, при том же самом условии, ― только тем, кому благоволит?""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-нелиберал, ответить, но тут звонит Патрон: вызывает в контору ― немедля, без вещей.
  А что? Народ должен знать: у него есть начальство, и оно каждый день, включая дни выходные и праздничные, проводит рабочие встречи и производственные совещания, на коих загадывает: как им, простым людям, сделать хорошо! Это создаёт в народе необходимое для личного счастья ощущение, что о нём кто-то заботится. И особливо эффектно вносить таковое ощущение по субботам именно и воскресеньям, когда народ законно бездельничает или промышляет. Так что вы, трудолюбивый читатель мой, не думайте, что мой Патрон самодур. Просто, он не работает, а, как бывший военный в чинах, продолжает служить. А коль служишь ― какие тебе выходные?!
  ― Товарищ женерал-полковник, ― чеканю я слог, ― разрешите сначала на марш несупротивных заскочить? Первый всё-таки! Я и плакат подготовил: "Начальство и народ ― едины!" Так точно: коньяк бодрит лучше пива! Конец связи!
  
  
  Глава 1. Марш несупротивных
  
  По главной улице Непроймёнска бредёт колонна унылых манифестантов. Сколочена она из редких любопытствующих ветеранов низкооплачиваемого труда, снятых с занятий студентов, всякого рода придурков и приколистов, но основную массу составляют, конечно, "профессиональные демонстранты" ― муниципальные работники узбекской и таджикской национальностей, с очень ограниченными знаниями русского языка, поэтому им приказано молчать. Окружённая со всех сторон улыбчивой милицией с дубинками и в бронежилетах, толпа напоминает колонну пленных немцев, коих вели по Москве летом сорок четвёртого года. Оживляж в ряды несупротивных вносит разве что прикалывающаяся молодёжь: она несёт на старых швабрах транспаранты, флаги и плакаты, и, по доброй местной традиции, манекены и чучела девицы Клуневой. Впереди толпы, воняя коптящей соляркой, ползёт раскрашенная в цвета российского флага грузовая машина. Она тащит черепашью платформу, на коей танцуют посиневшие от холода грации в несерьёзных купальниках, а безымянный, но казённо-ответственный товарищ время от времени кричит в громкозаговариватель бодрящие речёвки:
  ― Сегодня мы, несупротивные, слились с недогонящими в единый государственный организм! Недогоняющие есть его голова и пламенное сердце, несупротивные ― его руки, ноги, гибкий хребет и прочие члены! При коммунистах нас, несупротивных, держали за беспартийное стадо, а сегодня ― слили в государственную партию! Теперь заживём: нерушимому блоку недогоняющих и несупротивных ― ура!
  Народ отнюдь не ликует, а я про себя, конечно же, кричу: ур-р-ра-а-а! Ещё бы: недогоняющим ― элите новой России! ― придали, наконец, сермяжный глас народа из толпы несупротивных. Чем ни выстраданная веками смычка начальства и народа? Конечно же, ур-р-ра-а-а!
  Разворачиваю свой плакат и вливаюсь в ряды манифестантов. Под ноги мне катятся пустые бутылки из-под пива, а по соседству кто-то даже пробует по собственной инициативе бодренько запеть, но сразу обрывает, как после удара кулаком под дых. Отмечу как аналитик жизненной фактуры: в колонне много механического шума, грома, музыки, стреляют петарды, гремят барабаны и тэдэ, но люди молчат или треплются меж собой. Они безучастны к происходящему, и, главное, в колонне нет детей, а значит ― всенародного праздника. Да уж, не как был раньше Первомай!
  На перекрёстке в нашу колонну втекает ещё одна. Эта куда бодрей! Ещё бы: тематически она освящена идеей горячей поддержки гражданами своих родных, вскормлённых народной грудью, олигархов. И эту колонну ведёт платформа с мегафоном и подтанцовкой синюшных дев. Мегафон орёт:
  ― Пора всем непроймёнцам потуже затянуть пояса, как это сделал флагман экономики, в прошлом наш земляк, олигарх Сироцкий!
  На это голословное заявление вынужденно безработные домохозяйки из нашей колонны требуют уточнений:
  ― Кому именно Сироцкий "наш земляк"?
  ― Экономике чьей страны он флагман?
  Громкозаговариватель успокаивает народ:
  ― Только без паники! Заложенных в российский бюджет средств должно хватить нашему олигарху, чтобы построить в тёплом окияне новый остров "Сироцкое счастье". Как только олигарх намоет свой остров, отстроит инфраструктуру, так его землякам и выйдет счастье! Согласные вы?
  ― Несупротивные мы! ― кричат из толпы.
  ― Сироцкому ― ур-р-ра-а-а! ― вдохновляет громкозаговариватель из нашей колонны.
  Тогда воодушевлённые грядущим счастьем манифестанты из отряда муниципальных работников по команде поднимают транспаранты: "Голем, храни Сироцкого!", "Олигархи ― наше всё!", "Будет хорошо олигарху ― перепадёт что-нибудь и остальным!", "Богатый всегда прав!", "Прибыль ― олигархам, убытки ― государству!", "Сплотись воедино, олигарх и рабочий!", "Отцы-олигархи! Постройте в России каннибализм с человеческим лицом!", "Потуже затягивать пояса лучше сразу на шее!"...
  А притёкший из-за угла громкозаговариватель бодрит ещё пуще:
  ― Верно мыслишь, народ несупротивный! Под суд тех, кто обзывает олигархов "жирными котами"! Долой пережитки социального государства! Да здравствует олигархическое государство Россия! Ударим всеобщим презрением по завистникам и покушателям на олигархическую собственность! Русские, вернём всё, что не додали своим олигархам и чужим народам! Ну, поактивней, несупротивные! Пиво совсем рядом! На что вы готовы ради свежих отцов государства?!
  И тогда из сердец авансом похваленных несупротивных рвутся крики:
  ― Олигархи, родные, берегите себя: не покупайте автомобили отечественного производства!
  ― Олигархи! Мы, несупротивные, готовы грызться между собой вместо вас!
  ― Отдам Сироцкому последнюю рубашку!
  ― Сдам всю кровь!
  Тут вижу маленькую трогательную старушку из бывших заслуженных артисток Непроймёнского академического драмтеатра: стоит, скрючившись, у контейнеров с мусором со счастливым выражением лица, с шестью приблудными собаками на поводках, с коими едва справляется. У неё на груди болтается картонка с надписью: "Отдам Сироцкому ключ от квартиры, где гробовые деньги лежат".
  Да, оценил народ своих кормильцев-олигархов!
  А вот и городская площадь имени первого президента России. У величавой трибуны в цепочку стоят три бортовых Камаза. Высокие борта закрыты, на кузова наброшены брезенты, подходы к грузовикам охраняет милиция с надетыми на лица масками улыбок. Чуть поодаль ровными рядами стоят ядовито синие биотуалеты. Неподалеку от трибуны меня со всех сторон хорошенечко припёрли, и плакат пришлось свернуть, дабы раньше времени не смяли.
  Влезший на трибуну столичный оратор, на внешность чисто гоголевский Вий, только в английской тройке, народ и себя не задержал: как заревёт в микрофон:
  ― Достопочтенные жители Непроймёнской стороны! От имени политбюро партии недогоняющих передаю вам горючий привет!
  В ответ ― лёгкий гул и свистки. Тогда помощник оратора ― он из местной администрации, мой шапочный знакомый ― в свой мегафон подсказывает митингующим ответ:
  ― "Ура", соотечественники!
  Толпа вяло кричит "Ура".
  ― В Непроймёнскую вашу сторонку, ― продолжает вдохновлённый приветствием оратор, ― назначили новое безответственное руководство!
  ― Ур-р-ра-а-а, непроймёнцы! ― уже изо всех сил старается бодрить помощник, но безрезультатно. ― Это же свежее начальство! Ну ура!
  ― Огласите весь список, пожалуйста! ― предлагает какой-то киногурман из толпы, а я мысленно соглашаюсь. ― Сами помним: "Кадры решают всё!"
  ― Теперь ― телекадры! ― поправляет Вий, вознося в область уха коротковатый для такого случая указующий перст. ― Теленачальство нужно знать в лицо! Пустите свежие лица по рукам!
  Помощник оратора демократично бросает кипы бумажных голубей в толпу митингующих. Я на лету ловлю одну бумаженцию, читаю список с пребольшущим интересом: что за телекреатуры будут теперь за меня решать всё? И двух лет не минуло, как привезли из Москвы предыдущую команду, и уже сняли ― чехарда! То же мне, оригинальный мотив нашли: проворовался! И при царях воеводы тырили, а Русь держали и преумножали. Главный критерий справедливости, чтобы за рубеж наворованное не угнал, а если добро останется в стране ― никуда из общенародного состояния не денется: отберут, переворуют... Даже не позволили снятому ставленнику Кремля себе воздвигнуть памятник нерукотворный!
  А из толпы орут нетерпеливо:
  ― Согласные мы!
  ― Заканчивай, кабан!
  ― Где горючий привет?!
  ― Запах есть, а пива нет!
  ― Сортиры есть, а пива нет!
  ― Издеваются над народом!
  ― Мы для них избиратели, а не народ!
  ― Где пиво?! Мы ― не ты: припёрлись сюда не пургу гнать!
  ― Согласные мы!
  ― А, может, найдутся супротивники свежему начальству?! ― запанибратски так вопрошает оратор. ― Начальство должно знать, о чём думает его народ поголовно!
  ― А за что предыдущего-то сняли?! ― кричит из толпы некто тщащийся проникнуть в закрытую кухню кадровой политики государства.
  ― Хотите голую правду?! ― возложа руку с хорошими перстнями и часами на область предполагаемого сердца, гонит Вий тезу в духе единения с народом.
  ― Валяй!
  ― Мы к голякам привыкшие!
  ― У нас даже газета называется "Непроймёнская голая правда"!
  ― Ваш губернатор утратил доверие на кремлёвской кухне: налогов со взяток и подношений недоплатил по вертикали. А у недогоняющих теперь с этим строго: дети у высшего начальства подросли, пошли уже и внуки ― на всех опять не хватает! Ну и сняли ― отправили чрезвычайным послом в ту степь!
  В сердцах непроймёнцев сия откровенность вызвала законный оживляж:
  ― Что, отрубили ещё одну "невидимую руку рынка"?!
  ― У них этих рук на сто бюджетов страны вперёд хватит!
  ― Кремль не виноват: сколько раз провинциальных жуликов предупреждал ― делиться надо!
  ― Ничего: начальство ворует, и народ не отстаёт!
  ― У нас с ним капиталистическое соревнование!
  ― Мы его продуем!
  ― Уже!..
  ― Всё это мелочи жизни: в Америке крадут куда больше нашего! ― подводит черту Вий с трибуны, и опять, как учили консультанты, наседает про своё. ― Так есть супротивники?! Покажите мне их! Козлы отпущения в любом деле нужны!
  ― У нас не козлы, у нас козы! ― отвечает один за всех голос из толпы. ― В Непроймёнске виноваты не экономические кризисы, не американский президент и не Чемберлен: у нас...
  ― Наш московский перст только с самолёта, ― влезает в живой диалог помощник оратора, ― и ещё не в теме! Разрешите от вашего имени прояснить дорогому гостю!
  ― Проясни!
  ― И нам пора!
  ― Пустое брюхо к демагогам глухо!
  ― Охотно проясняю, ― предвкушая требуемый на митингах оживляж, улыбается во весь зубастый рот помощник. ― В Непроймёнске на митингах и демонстрациях показушного энтузиазма сложился добрый ритуал сжигания чучела девицы Клуневой, олицетворяющей...
  ― Ха-ё!.. Я торчу! ― ржёт в микрофон столичный оратор. ― Меня предупреждали: в Непроймёнске не соскучишься, и тёлку с собою не бери ― местные всё равно красивее! Где ваша коза отпущения?! Подымите мне веки: не вижу!
  В толпе вскидывают манекены и чучела девицы Клуневой, поджигают их, как в масленицу: веселится и ликует весь народ...
  Я завсегда всё с народом разделяю! Тогда вскидываю свой плакат над головами, машу им, бодрю земляков речёвками собственного миропонимания. Только вряд ли кто меня видит и слышит: больно уж чучела девицы Клуневой горят красиво ― с треском, искрами, дымком...
  Зато столичный оратор с верхотуры, углядев мой доморощенный плакат, отстраняется от микрофона, говорит что-то своему помощнику, глазами указывая на меня, а помощник отвечает. Спрашивает, наверное: "Это что за тип с квадратной головой? Наш человек?"
  ― Вот он! ― точно всамделишный Вий, указывает оратор на меня. ― Ваш земляк, товарищ Бодряшкин, он зрит в корень!
  Толпа задорно откликается:
  ― Мы все зрим в корень!
  ― Зрим, зрим: опять поставили нам своих людей ― московские деньги в регионе охранять!
  ― Согласные мы!
  ― Несупротивные мы!
  ― Начальство и народ ― едины! ― кричу и я, вырвалось непроизвольно.
  ― Поднимем Россию с колен на глиняные ноги! ― рычит натужно Вий. ― А кто супротив, пусть знает: недогоняющие завели Святую инквизицию в уголовный кодекс! Кара настигнет всех неверующих в либерализм! Теперь ежедневной "пятиминуткой ненависти" к супротивным не отделаетесь!
  Грозится? Значит, не знает начальничек, чем закончить общение с народом.
  ― Самые красивые девушки ― в Непроймёнске! ― выдаёт, наконец, стольный оратор заключительную фразу: её очень вовремя мудрый помощник подсказал. ― Ур-р-ра-а-а!
  ― Ур-р-ра-а-а! ― подхватывает помощник, вскинув свободную от мегафона руку. ― А теперь за дело! Эй, открыли бортá!
  Улыбчивые милиционеры разом откидывают у грузовиков бортá. И открывается всем объёмная картина: кузова набиты бочками с халявным пивом от добровольно принуждённых начальством спонсоров. Толпа выдыхает, в едином порыве движется к машине и вместе со стражами власть имущих припечатывает меня к борту.
  ― Пустите меня! ― орёт кто-то, громоздясь мне на плечи и квадратную голову для удобства прыжка. ― Хочу скорее согласиться!
  Я тут напрягся, извернулся и, вручив улыбчивому милиционеру свой бессмертный по содержанию плакат для установки среди бочек, сам под машину нырк ― и дёру...
  Начальство ждать не любит!
  
  
  Глава 2. Патрон
  
  В трамвае еду вполне умиротворённый, выглядываю придорожные щиты. На них новаторская реклама в стильных стихах-хайку. Такая вот реклама аппетитных с нарисованного виду шампиньонов: "Чем в лугах рыскать шампиньоны гнилые ― купи, съешь и спи!" На следующем щите самурай в доспехах предлагает мужской дезодорант: "И ты веришь, что самурай тёрся цветком? Вот дезодорант!" Дальше гейша-сакура в расшитом кимоно с драконами расхваливает своих улиток: "Наши улитки умны: на Фудзияму не лезут. Бери!" Потом узкоглазый официант настаивает на тёплом сакэ: "Сакэ не водка: много не выпьешь ― ты на цену не смотри!" И тот же успешный образ официанта потрясает воображение роллами: "Роллы свёрнуты с русским размахом. Их ест большой человек!" И, наконец, десятипудовый борец сумо манит записаться в бойцовский клуб: "В клуб самураев иди: научим тебя делать сеппуку!"
  А родное что-нибудь осталось? Или, пока митинговал, японцы заняли страну вместе с Непроймёнском? Да ну: вот же на щите загорелая блондинка! Полуголая девица из турагентства манит непроймёнок райским блаженством: "Узри, Наташа, из постели ландшафты Турции. Звони!"
  И, наконец, совсем родное: "Вечно трезвые грузчики", "Непроймёнский пенсионный фонд верит в любовь!".
  Фух, пока стоим!
  Еду в контору за ЦУ, невольно думаю про своего Патрона. Редкий, однако же, тип: воинствующий славянский патриот! Русский почвенник новой формации! К родной земле пуповиной намертво прирос и бесноватости обеих наших столиц избежал. Он почётный гражданин Непроймёнской стороны. От Патрона, бывало, ждёшь даже: вот встанет сей миг и с именным Макаровым уйдёт в благородные разбойники ― богатства у неправильных олигархов отбирать в пользу униженных и оскорблённых. Высоким штилем утверждаю: мой Патрон ― кость и кровь русской нации! Смельчак и умелец, радушный хлебосол и коренник в русской тройке, летящей в разудалом трезвоне бубенцов... ― толстовский, одним словом, Жилин, на коих только Россия и держится, кроме газа и нефти, само собой. А на внешность ― седовласый гусар, тяжеловатый теперь уже немного корпус с квадратными плечами, сразу всем внушающий почтение нос, грозная бровь, глаза, само-собой, стальные, но с угадываемой добринкой в глубине, три морщины на лбу продольные и две, над носом, лежат поперёк. Патрон ― верховод от самого рожденья: при встрече с ним, я замечал, невольно орудие справедливого наказанья ищешь в его тренированной руке...
  В армии, прикидываясь бездумным служакой, Патрон возбуждал в среде отцов-командиров энергию исторической памяти, дабы смести ею всех Мазеп, воров и пораженцев. Он упорно искал ответ на гомерический для России вопрос: почему все реформы, кроме петровской и сталинской, заканчивались неудачей? И, как заправский экономист очередной "новой волны", пришёл к объективному выводу: в России любая реформа если не делается быстро и насильно, а значит плохо, то не делается уже никогда! Тогда он вознамерился привнести в текущую перекройку некую самостийную национальную идею, попытался высказать стране, по его выражению, "новое неслыханное слово", дабы в искомом итоге волнения, охватившие умы услышавших сиё новое неслыханное слово, вскорости принесли Отечеству сладкие плоды. Однако не вышло ― опоздал: угар перекройки в "лихие девяностые" миновал и не выгорала уже самостийность, а иные "взволнованные" принялись даже требовать отставки Патрона за "разжигание" ― печальный факт евразийской незрелости нашего гражданского общества.
   Присущи моему Патрону и редкостные пристрастия. К примеру, он, будучи по женеральской должности словоохотливым и пьющим, решил восстановить статус и традиции российских застольных речей конца девятнадцатого века. На них, оказывается, ссылались не только в мемуарах, но и в учебниках для тогдашних ВУЗов, как на труды учёных. Выпускали даже ежегодники ― "Речи". Диктофон, замечу, в те времена не изобрели ещё; значит, полагаю, сидело где-то доверенное лицо и конспектировало, пока все ораторствуют, пьют, едят, флиртуют и танцуют, если мероприятие с дамами, а в завершение, по традиции, морды бьют. Патрон тоже хотел, чтобы на него ссылались в учебниках, пока он произносит речи, пьёт, а затем с пышнотелыми дамочками пляшет и в завершение мероприятия бьёт всякие неправильные морды и свидетельские зеркала. Но толи пил не то, не столько или под закуску другую, толи темы застольных речей под кальку переносил из девятнадцатого века в двадцать первый, едва наступивший, ― и получалось всё больше про южный фланг, олигархов да евреев, как они, агенты глобализма, Россию заедают. Но особливо Патрон грозился "переделистам мира", исходящим слюной на его любимую Сибирь и Заполярье. "Что, буржуи, нефти-газа маловато! Сибирью-матушкой с вами поделиться? Так и у России тёплых океанов нет. Подгоняйте нам с юга парочку тёплых океанов ― с лагунами и островами, с готовыми курортами, дельфинами, китами... Тогда и мы ― слово офицера! ― отрежем вам своей тайги и тундры с вечной мерзлотой, белыми медведями и клюквой на болотах, а комаров и мошек в придачу отдадим за так..."
  Ещё одно пристрастие энциклопедичного Патрона ― сочинять крылатые выражения. Сиё у него осталось ещё со службы в Вооружённых силах СССР. Хотя крылатые выражения Патрона обрели в России уже повсюдную известность, они не вышли ещё отдельной книжкою для заучиванья народом наизусть, а посему приведу парочку выражений для правильного восприятия моего Патрона. Ну, на вскидку... "Тот юдофоб, кто не даёт евреям пользовать себя". "Тот русофоб, кто оценивает русского по делам, а не по благим намерениям".
  Про благие намерения проясню. Русский оценивает человека по нравственно значимым для общества поступкам, а вовсе не по результатам последних. Такова уж особливость русского "судейского комплекса". Людей прагматичных культур, тех же англосаксов, раздражает наше бесконечное копание в намерениях, утопание в предположениях и сомнениях, в поисках возможных упущений и прочей "возне". Что за бред? Вот результат ― по нему и суди! Отвечаю: здесь не безделица! Да, русские ни идти, ни думать не умеют по прямой. Да, по русской правде ― и победителя судят, и побеждённого оправдывают. Русский человек судит не с высоты достигнутого результата, а с позиции нравственной чистоты действия, с точки зрения связи искомой ценности с выбранными средствами для её достижения. Русскому важнее всего, какую ценность стремился достичь человек, а получилось или нет ― дело седьмое. "Мы хотели как лучше, а получилось как всегда" ― за это у нас людей не осудят: мало ли что хотящему могло помешать.
  Ещё выражение Патрона: "Дураки в России ― явление литературное". Высокий пафос чувствуете? Нет?! Ну, тогда вам исторический пример: Гитлер, с подачи Геббельса, начитался сатирических рассказов Зощенко о русских дурачках, посмеялся с издёвкой ― на Западе-то о своих придурках так беспощадно не пишут ― и купился на литературный образ: полез на Иванушку-дурака с мечом... Продолжать?
  А как вам выраженьице Патрона: "Либералы великую историю России норовят обернуть текущим моментом". Или: "Послушать либералов, так уже прогресс ― из нищих превратиться в бедных". Или: "У либералов даже часы политкорректно показывают разное время". А то не разное? Такой плюрализм с постмодерном развели, что невозможно стало читать даже диссертации ― в них не обнаружишь и признаков метóды! Маша и каша в них ― едино! Попробуй-ка теперь, начальство, управлять своим народом без методологий, с позиций одной голой лженауки!
  И, наконец, моё любимое: "Кому всё равно, тому ничего не будет". Просто шикарная фраза, шикарная! Битком набита родным содержанием!
  Да, явно засиделся неутомимый мой Патрон в ракетных шахтах: давно тянуло его сделаться самостоятельной наставнической фигурой и, чеканя шаг, отмаршировать примерный для нижних чинов и потомков духовно-философский путь. И то: его речи и записи, по сути, оставляя без внимания церковное, к протопопу Аввакуму восходят ― своей обострённой честностью и без всякой интеллигентщины, то бишь со знанием практической, непарадной русской жизни. Случайно ль Патрон так сблизился с местным одним протопопом, бывшим офицером-десантником, и любил откровенные с ним застольные беседы? Когда же Патрона "ушли" в отставку, его крылатые выражения приобрели прямо-таки революционное звучание: "От перемены мест начальников сумма власти не меняется", "Чревато, когда у стихийного народа случайное начальство", "Мудрый рубит под корень"...
  А чего стоят его парадоксы! Он и армию свою, при удобном случае, воспитывал на парадоксах, то есть, заставлял думать по-русски: остро и быстро. К слову, я заметил: у нас, когда воспитывают, всегда приводят какие-то анекдоты ― для краткости и остроты, что ли?
  Вот, рассказывали, прилетит, бывало, Патрон в удалённую заполярную часть и на санях в упряжке чукотских лаек, гружёных подарками-пайками, чисто верховный Дед Мороз, подкатит к ледяной горке на плацу, где выстроен личный состав в ветрозащитных масках, вбежит молодецки на самую макушку горки и, после приветствий и злободневных разносов, ну воспитывать:
  ― Войны нет ― армия есть! Бога нет ― церковь есть! Губерний нет ― губернаторы есть! Кто продолжит?! В награду ― мой паёк и уваженье товарищей по оружию!
  ― Карман есть ― денег нет! ― кричит из строя бравый соискатель женеральского пайка и уваженья товарищей.
  ― Отставить! Пóшло, рядовой! А пошлость ― самый хитрый чёрт! В армии думай о высоком! Уволишься на гражданку ― тогда вспомнишь мудрость древних римлян: "Граждане, граждане! Прежде всего надо деньги нажить! Доблесть уж после". Ещё парадокс!
  ― Бейсбола нет ― биты есть! ― это уже, осмелев, прорезался какой-то "возмутитель".
  С такими Патрон очень строг:
   ― Отставить! Проясняю, рядовой! В России бейсбольные биты продаются населению безотносительно чужеземной игры, а как холодное оружие. Для русского характера берёзовая бита ― в самый раз! Как дубина народной войны! Ею добрые граждане и будут гвоздить нашествия непрошенных гостей! Дальше!
  ― Любви нет ― дети есть! ― кричит из задних рядов ещё один соискатель.
  ― Уже лучше! ― хвалит Патрон. ― А чем отлична любовь к Родине от любви к девице?!
  ― Любовь к Родине рождает героев, а от баб...
  ― Отставить продолжение! Метко и, главное, по существу! Сначала приданное ― невеста потом! Вот вам, бойцы, пример из моей личной жизни: чтó для женщины значит любовь, а чтó ― армия. Свою супругу, по молодости, уговорил я прыгнуть с десантным парашютом. Прыгнула ровно один раз ― и уже сорок лет гостям взахлёб рассказывает, чтó она ― десантница! ― в воздухе пережила! А о своей первой брачной ночи со мной не вспомнила ни разу! Поняли теперь, как должны писать о женщине поэты?!
  ― Лих-ко!!! ― орёт строй, постепенно заводясь на морозце.
  ― Тогда ещё! Веселей! В двадцать лет сычами становиться рано! Держи хвост колёсиком! Больше политики: вы не в борделе ― на плацу!
  ― Украиньска мова е ― Украины нэмае!
  ― Кто сказал?! А, взводный атаман Загубыбатько?! Выйти из строя! Получи, сержант, паёк ― за политическую грамотность! Даёшь брат-русский и брат-хохол вторую Полтаву оккупанту! Даёшь?!
  ― Лих-ко! Лих-ко!! Лих-ко!!! ― трижды орёт взбодрённый строй.
  И, под звуки ора, бравому контрактнику, сбежавшему с хутора под Диканькой, выдавал Патрон клеймёную гильзу от патрона к "калашу". Предъявив сию гильзу в офицерском буфете, профессиональный хохол получал сто наркомовских грамм, увесистый шматок сала с чесночком и красным перчиком, пучок тепличной цыбули и горячий, прямо с пылу с жару, подарочный каравай дрожжевого, гонящего обильную армейскую слюну, хлеба ― всё из стратегически-воспитательного резерва Патрона, созданного на средства его друзей ― меценатствующих русских патриотов. А что это за клеймо на гильзе, броситесь спрашивать вы, заинтригованный читатель мой? Докладываю: одна гильза, как воспоминание о службе, всегда на столе Патрона стоит; на ней, я разглядывал, выбито клеймо: транспарантно изображённое слово "NO" неполиткорректно перечёркнуто крест-накрест двумя нашими баллистическими ракетами. Объясняю клеймо Патрона, как сам понимаю: ядерное разоружение ― это для зомбированной либеральными СМИ публики, а в наших шахтах и ангарах, дескать, не заржавеет и не дремлют! В армии знали: кто наберёт из рук Патрона три такие гильзы ― лично с тем он, при всех своих регалиях, сфотографируется на армейскую память!
  ― Теперь ― чисто русский парадокс! ― взывает к строю Патрон.
  ― Нефть есть ― бензина нет! Дешёвого!
  ― Отставить внутреннюю политику в строю! Армия должна мужественно разделять бедствия народа!
  ― Родина есть ― границ нет! ― тогда продолжит самый дерзкий "возмутитель".
   ― Отставить! Границы примерно есть! Команда охранять примерную границу тоже, наконец, дана! В политике главное: своевременно отдать правильную команду! Армия ― самая мощная политическая сила! Армия ― единственный аргумент в сохранении страны! А что, кроме ракет, Россия умеет запускать?
  ― Сельское хозяйство!..
  ― ЖКХ!
  ― Всё остальное!
  У Патрона воспитуемые растут на глазах! Спрашивает в лбы:
  ― А знаете главную русскую военную тайну?!
  ― Солдату нечего терять!!! ― с азартом орёт стой.
  ― Молодцы! Вольно!
  Затем Патрон на собственном женеральском заду скатывался с ледяной трибуны и обходил строй:
  ― Мы учим вас не стрелять ― побеждать! Наш человек с ракетой не пушечное мясо, а защитник народа! Дух рассекает лёд! Древние римляне завоевали полмира и какую оставили формулу победы? "В военных делах наибольшую силу имеет случайность"! То есть победу приносит Фортуна ― главное их божество на войне. Но баллистическая ракета не сперматозоид ― случайно в цель не попадёт! Как только перестали "стенка на стенку" ходить, древнеримская формула боя устарела. Российской армии нужны не герои "стенок", а умные бойцы! Какая война теперь возможна? Из Европы к нам уже не полезут: зачем им сытой жизнью рисковать? Значит, будут палить издалека, свысока, сглубока, исподтишка. Для начала они наслали на Россию социокультурный вирус ― постмодерн называется! А уж вослед заразному постмодернизму, если прошляпим, ракета может прилететь из-за тридевяти морей, посносить нам бóшки, чирикнуть не успеем, ― и весь наш русский героизм обратится в прах. Умная армия обязана предупредить ядерный удар по своей отчизне. Сначала думай ― отвага потом! Но, бойцы: в армии умные только разведка и штаб ― так по уставу! Остальные должны стать умными по радению! Героем и жуликом быть одинаково интересно и выгодно! Только стать героем ещё и почётно! От героя до жулика ― один шаг, от жулика до героя ― пропасть! Стань и ты, рядовой, героем! Смело без всякой визы гони врага до самого его логова! Так что на удачу-фортуну, бойцы, надейтесь всегда, но сами...
  И так далее в бодрящем наставническом духе. Вот мне только любопытно, говорил ли он личному составу, что бомбу-то на Россию противник уже никогда не бросит, потому что рассчитывает занять нашу территорию и здесь жить.
  Да, быть женералом очень интересно: присяга, окопное братство, ордена, именной Макаров, неуставные отношенья, трибунал...
  Патрон требовал от личного состава, дабы на вопрос старшего по званию: "Как служится?!" нижний чин с непременной улыбкой и с огоньком в глазах бодро отвечал: "Лих-ко!" Ибо, по рассуждению Патрона, как ответишь, так и служится ― военная психология! Ну утомили эти кислые физиономии вокруг! Начнём же улыбаться! Пусть военный человек с ядерной боеголовкой под мышкой станет первой в стране улыбчивой структурой. Армия и флот должны своим воодушевлением зажигать гражданское начальство и народ! Патрон всем офицерам строго приказал фотографироваться на воинские документы с бодрою улыбкой. И сия причуда обернулась не пустяшным результатом: начав служить с улыбкой, армия Патрона достигла лучших в России показателей в боевой подготовке и вообще. В самом деле, находясь в строю плечом к плечу с товарищами по оружию, будь то в казарме, или на плацу, или на пешем марше, растяни рот в улыбке и рявкни-ка сто раз "Лих-ко!" ― легко и станет!
  Но Патрона одним рявканьем на полярном морозце не проведёшь. Он ещё и задние ряды строя обойдёт и отыщет непременно щупленького новобранца из "дистрофбата" и грозно к нему подступит:
  ― Как служится, рядовой?! Смотри мне в глаза!
  ― Трудно, товарищ генерал! ― выдохнет болезный, не смея врать.
  ― Отставить! Родину защищать "Лих-ко!" Трудно сыну ухаживать за немощной матерью-старухой. Трудно коку на камбузе маленького корабля обед готовить в штормовую качку среди летающих тарелок и ножей! А родину защищать легко! Отец-то есть?
  ― Никак нет!
  ― Опять отцов нет ― деды учат внуков! Ну, с дедами в вашей роте не пропадёшь! Грамоту знаешь?
  ― Так точно!
  ― Как правильно пишется: "Шинель" или "Шанель"?
  ― Шын...
  ― Отставить! Видел фильм про войну, где советский танк летит вперёд, а на башне белой краской надпись: "За Родину!"?
  ― Никак нет! Я видел кино, где танк с надписью: "На Берлин!"
  ― Отставить "На Берлин!". Пруссаки впервые после времён Бисмарка становятся нам почти друзья. Это зимой сорок пятого у пограничных дорог мы на щитах писали: "Вот она, проклятая Германия!" А сегодня, рядовой, сделанную Красной армией евроисторию вспоминай с умом! Ты субъект, а не объект! Служи Отечеству ― а там как кости лягут! Слушай, рядовой, приказ: на корпусе баллистической ракеты напишешь красной краской наш ответ Чемберлену: "Враг, смотри и помни: могу перенацелить на тебя!" Это в устрашение спутникам-шпионам. Как пели римские легионеры во время триумфа: "Postquam Crassus carbo factus, Carbo crassus factus est!" Что для грамотеев означает: "Толстый в уголь превратился, Уголь толстым сделался". Служи с улыбкой! Держи хвост колёсиком! Чем ты хуже чукотской лайки? Спутник, лайка, Гагарин ― эту ракетную русскую триаду знает весь мир! Стань, рядовой, четвёртым! Пусть враг тебя боится! Получи паёк! Так, как тебе, боец, служится?!
  ― Лих-ко!
  Вообще Патрон недолюбливал худеньких и маленьких солдат, он даже часовых подбирал по самому большому размеру валенок, а у офицера-коротышки не было шансов на продвижение по службе. Я, как попал в ЖИВОТРЁП, тоже невольно стал ходить подтянуто и по струнке, и, хотя носил ботинки на толстенной подошве, ещё и тщился в присутственные моменты подняться на носок. Зато Патрон всегда поощрял редкостные качества у младших чинов. Когда во время трёхминутного солнечного затмения один рядовой, неправильно поняв команду "Лечь!", успел с полигона в тундре на лыжах прибежать в казарму, раздеться, лечь и уснуть, Патрон наградил его пайком. От сна ещё ни один солдат не погибал!
  Закончив обход старослужащих, Патрон, в сопровождении офицеров, подходил к шеренге пополнения. Задубевшие на холоде новобранцы, ещё кутаясь в гражданские одежды, без валенок и масок, качались на ветру.
  ― Этот годен... Годен... А этого держите, а то сейчас в тундру сдует! Я же просил дистрофиков не присылать! Ладно: в дистрофбат ― на два месяца. К воинской присяге не допускать ― пусть сначала выживет. Годен... Этого тоже в дистрофбат, а как откормите, на обучение ― к лайкам. Сможет водить упряжку ― поставить наводчиком ракет, на!..
  Сурово, скажете, сентиментальный читатель мой? На то и русский север! Географический центр России располагается ровно на Полярном круге ― откуда взяться евросантиментам?
  ― А кто на меня жаловаться хочет, ― обращался Патрон грозно уже ко всему полку, вскочив опять на ледяную горку и размахивая именным Макаровым, ― предупреждаю: пишите, блюдя армейскую честь, сразу верховному главнокомандующему, по адресу: "Президент-собака-ру". А то нашёлся один сукин кот, рапорт на меня сочинил: не по уставу, мол, службу несу, а по наитию отца-командира и кормчего, а армия, мол, не народ, а пушечное мясо! И личный состав, дескать, заставляю маршировать под нестроевую песню Пахмутовой "Главное, ребята, сердцем не стареть!" Да под такую песню даже тучи ходят строем! И культурных шоу, мол, не признаю ― одни народные гулянья! И армию свою, вопреки указаньям свыше, не даю превратить в коммерческую фирму, чтобы из армии прибыль для бюджета получать. И эту чушь написал молодой офицер! И, мол, создал я в своей армии натуральный "дистрофбат" для откорма новобранцев. На казённые харчи для безотцовщины, сукин кот, позарился! А он, защитник родины, пацан, он ещё физически расти не кончил! Командарм сначала должен набить едой худой живот солдата-новобранца, чтобы просто нашлось хотя бы у призывника, чтó положить за родину! Ладно, настрочил ― коты учёные все пишут! Только направил рапорт не в генштаб, не министру обороны, а в администрацию президента! А это уже политический донос! Такие двурушники и писуны, случись война, предадут всегда! Потеть тебе, сукин кот, кошачьим потом! Теперь знай, N-ская часть: я вызвал писуна на дуэль ― играть в шахматы на раздевание при минус тридцать восемь, на плацу. Теплолюбивый котик отказался: доносчивые свои лапки поберёг. Тогда я так и накатал писуну в характеристику: "Для прохождения дальнейшей службы годен только в должности кота в музее Булгакова!" И поверили ― мне! Уволен, доносчик, в запас ― пострадал за кривду! Прибыль ему подай! Прибыль от армии одна ― обеспечить Родине мир!
   К слову, у Патрона было своё отношение к кошкам: он их терпеть не мог за тунеядство, неблагонадёжность, любовь к комфорту и за слышимые свадьбы без видимых разводов. "Откуда кошки за Полярным кругом?!" ― грозно вопрошал он подчинённых, собственноручно отловив в гарнизоне сплоховавшую кошару. Патрон всегда начеку! Вероятно, он подозревал кошек в шпионаже ― нанотехнологии-то вон куда шагнули. И то! Страшно представить: вживит, к примеру, противник кошечке ― молодой да ласковой ― свои датчики-передатчики и закинет упакованную тварь нам в глубокий тыл, да хоть в то же ракетное соединение Патрона. Вотрётся кошечка в доверие, естественно, к официанту в офицерском буфете... Чуете, куда шпионский сюжет выезжает? В буфете толкутся поддатые, с вечной мерзлоты, офицеры, вольно меж собой общаются и, заметьте, о женщинах за Полярным кругом офицеры не болтают, ибо там все женщины ― их жёны, свободных дам в северных широтах просто физически нет, значит, говорят только о местных особенностях национальной рыбалки и охоты да об исправлении секретной своей службы. Вот кошечка-шпионочка, пусть далеко и не пушкинский кот учёный, будет легко и непринуждённо записывать их разговоры, а пуще того, с немытых рук, коими её будут гладить, датчики-хроматографы в загривке кошечки определят химсоставы веществ, с коими офицеры контактировали по службе. А фишка в том, что кошкам и хвалёных в телевизоре импортных батареек не нужно для подпитки, они сами по себе наэлектризованные: потрутся об унты дежурного офицера или в заброшенном под койку валенке поспят ― и вся шпионская техника заряжена! А как добудет лот служебных тайн, влезет шпионка на верхушку кривой ёлки, якобы когти поточить, а сама хвост-антенну трубой задерёт и передаст на вражеский спутник все наши военные секреты. И так может длиться лет двенадцать кряду, пока не сдохнет от старости шпионка. Отсюда и оргвыводы Патрона: отловленных кошек по его приказу бросали в клетки и с оказией, воздухом, переправляли на Большую землю, в лабораторию контрразведки, где следы пленённых кошек покрывались мраком тайны... И что вы думаете? За отловленных кошек-шпионок получил-таки Патрон от командования благодарность, с обтекаемой, сами понимаете, формулировкой, дабы никто не догадался... Но не всё так гладко протекало. За одного рыжего кота вступилась решительно вся офицерская кухня. "Неужели обязательно, чтобы во время обеда между ног лазал рыжий кот?" ― вопрошал Патрон дежурного по кухне офицера. "Так точно! Обязательно, когда подаётся тушёный кролик!"
  Где кошки, там собаки ― для равновесной оппозиции, без коей нам жить теперь не разрешают. Было у Патрона своё отношение и к собакам. А именно, к лайкам. Чукотских ездовых лаек Патрон любил за верность, неприхотливость, полезность и непреходящую готовность к службе ― что хвост всегда держат колёсиком! В слове "лайка", подметил умница Патрон, нет даже ничего двусмысленного, в отличие от слов "собака", "пёс", "кобель", "сучка", "ищейка", "бульдог", "болонка"... Это я ещё "моську" опускаю! Патрон свято верил в силу личного примера и, когда поучал нижний чин, всегда, для доходчивости, ссылался на исторических псин и на знакомых по службе лаек:
  ― Что ж ты, рядовой, дурнее пса?! Погляжу: дурней! Твоих родителей ещё на свете белом не было, как Белка со Стрелкой в космос уж слетали! Иди, поучись у завхозовских лаек: спят в снегу, пьют снег, едят всё, что видят, а нарты каюра везут бодро и скоро. И никаких сюрпризов! И перед своим каюром хвост держат колёсиком! Настоящие воины! Герои! А ты, услышав лай караульной лайки, сможешь передать сигнал тревоги громко, быстро и без грамматических ошибок? Что, даже и среднюю школу не закончил?! Как же тебя, призывника, на медкомиссии окулист проверял на зрение, если ты неграмотный? И о Сотере не знаешь? Сотер ― один из пятидесяти сторожевых псов в армии Александра Македонского. Отважный барбос! Выполняя служебный долг, он смог посреди ночи разбудить гарнизон, предупредив нападение врага. Великий Александр подарил псу серебряный ошейник, а позже воздвиг храм во славу четвероногого героя. А ты, рядовой, даже на мой паёк не тянешь!..
  Как-то, рассуждая при мне о парадоксах прогресса и геополитики, Патрон многозначительно ухмыльнувшись, изрёк: "От собачьей упряжки до межконтинентальной ракеты один шаг ― в буквальном смысле!" Зная неутомимого Патрона, я мигом сообразил: на всякий непредвиденный в армии случай он рассчитал, сколько ездовых лаек нужно запрячь в одну упряжку, дабы полярной ночью перевезти замаскированную под новогоднюю ёлку баллистическую ракету во временное тайное укрытие и там пережить очередную волну одностороннего разоружения. А подсчитав, договорился с чукчами-партизанами со стойбищ ― в обмен на пороховой заряд и огненную воду ― о мобилизации строевых лаек и, как пить дать, успешно провёл учения! И, если бы не военная тайна, я готов был побиться об заклад: именно за эти учения Патрон получил от командования самую ценимую им награду ― медаль "За смекалку в полярную ночь", коей награждали исключительно за добровольное выполнение неадекватных приказов. Увы, лайки долго не живут...
  Всё же, рассказывали, донос того сукиного кота едва не стоил Патрону очередных неприятностей. Из администрации президента сурово так вопрошали: ""Президент-собака-ру" ― это намёк или задняя мысль?" "Какие такие ещё мысли у нештабного генерала, о чём вы? ― откликнулись из генштаба боевые друзья Патрона. ― Тем более задние! Он двадцать лет в ракетной шахте просидел, в мерзлоте навековечной ― и отморозил всё, что имел. Кадровый отморозок! И слегка, вероятно, облучился. Так это и мы все, не исключаем, слегка пооблучились. А что "президент ― собака", то не намёк: для генерала есть одна собака ― лайка, сравнение с ней ― высшая похвала для человека. На таких чудо-офицерах российская армия со времён Суворова только и держится. Или вы чтó, в сам деле, взялись условия прохождения воинской службы на северáх к лучшему менять? Может быть, поднимете довольствие до НАТОвских стандартов?" Отвязались сразу...
  Но иной раз вечно рефлексирующее столичное начальство открывало-таки ужасную пальбу по воробьям, не давая Патрону головы из шахты высунуть. Ну, это когда, к примеру, на концерте по случаю условного окончания полярной ночи Патрон развеселился и, дабы служили с улыбкой, приказал спортроте канкан с парадными карабинами и в валенках исполнить. Или когда, попав мимолётом на заполярное телевидение, на вопрос любопытствующей девушки-чукчанки в национальной одежде: "А система ПВО ― надёжная защита моего стойбища от ракет противника?", ответил: "Волосики на интимном месте у девушки ― это защита от противника? Нет, это прикрытие! Вот и система ПВО ― только прикрытие!" И тогда, твёрдый по любому поводу Патрон, как хитроумный Одиссей, прикидывался на время смирной овцой и переходил на эзопов язык. К таким временам относятся наиболее замысловатые его крылатые выражения: "Чем дальше можно, тем меньше нужно", "В будущем наши люди сделаются лучше ― им и смягчать русский характер". А как-то раз Патрон подстраховался тем, что к приезду столичной комиссии приказал развесить в бункерах приказ, запрещающий операторам пусковых установок на боевых учениях напевать популярного в ракетных частях Бутусова: "Гуд бай, Америка, о-о-о..."
  А уволили Патрона вот за что. Он, как мог, препятствовал разрезке своих ракет и уничтожению шахт за американские деньжищи, за что, наконец, был сослан командовать военным училищем. Ab equis ad asinos, "Из коней в ослы", как говаривали древние римляне о резком понижении в должности. Прибыв в училище, весь в праведном гневе, Патрон немедля собрал офицерское собрание и держал перед ним речь.
  Товарищи офицеры, времени у меня в обрез, поэтому буду говорить не думая ― от сердца! Откуда взялся бардак там, где должен быть армейский порядок? Российская военная мысль в тупике: классические парадигмы войны себя изжили и сегодня невозможно в большой войне достичь победы чисто вооружённым путём. Советская военная теория скончалась, а новая оборонительная доктрина обеспечит нам заведомое поражение. Почему? Доктрина новых кремлёвских кандидатов на Нобелевскую премию мира подразумевает применение российского ядерного оружия только в ответ на использование против России и её союзников ядерного и других видов оружия массового уничтожения. Но это стратегический абсурд ― подставляться, сидеть и ждать, когда тебя прихлопнут, если точно знаешь, что противник уже решил наносить удар. Это что за государственный мазохизм такой?! Одного ядерного заряда хватит, чтобы и Кремль, и Генштаб в Москве мгновенно испарились на радиоактивном ветерке. Кто будет отдавать приказ об ответном ударе? Даже если Верхглавком останется в живых, он после удара способен будет соображать ясно? Или даже соображать вообще? Ядерный удар приведёт к слому воли и психики людей, начнётся паника. Помните, что творится после землетрясений, цунами? А тут бомба! Сто бомб! Тысяча! Катастрофа для всей инфраструктуры и биологии человека. Не вызовешь "Скорую" по телефону, а всех материальных средств защиты у армии и тем более у гражданской обороны ― помещений, кожи, крови, лимфы ― вы знаете, их куда меньше, чем было на "Титанике" спасательных шлюпок. Ядерный удар не бытовая пощёчина! Это пощёчину обиженный герой не стерпит и сам, вторым номером, шлёпнет противника по щеке. От первой ядерной пощёчины можешь испариться на месте ― и возмутиться не успеешь. Бесстрашная Япония сразу капитулировала на сто лет вперёд, как американцы в сорок пятом ей вкатили парочку несильных оплеух. Противник должен знать: Россия применит ядерное оружие не в ответ, не в качестве возмездия, а когда сочтём необходимым ― и только так! Это положение и должно лежать в основе нашей оборонительной доктрины. При нынешней, пораженческой доктрине, невозможно выработать стратегию и тактику победы, а все наши современные экспертные оценки и прогнозы ― коту под хвост. Чудовищно: в военной доктрине государства отсутствует не только дух победы, но даже и само слово "победа"! У нобелевских лауреатов мира нет, оказывается, противника! Их окружают одни друзья! Приказ "К оружию!" никто не отдаст! Верховный бред о терроризме, как о главной угрозе, рассчитан на домохозяек. Пораженчество должно быть под законодательным запретом! Наше обычное вооружение уже в прошлом веке устарело, а у нерадивых командиров ― ещё и заржавело. Ржавые самовары стрелять не могут! Вооружения системы воздушно-космической обороны разорваны между родами войск: единоначалия нет. За стойкой в пивбаре единоначалие есть, а в армии ― нет! Как прикажите оборонять огромную страну? Чем? Ржавые самовары летать не могут! Современная российская армия не в силах даже сохранить монополию государства на вооружённое насилие: уже возникла угроза использования армии в неконституционных целях, уже организуются частные армии. Армия сегодня не готова даже к локальной серьёзной войне. У России нет мобилизационного ресурса, нет мобилизационных мощностей, даже бумажного плана мобилизации нет. Армия способна отразить только первый массированный удар, а дальше останется уповать на русскую штыковую атаку ― это против ракет!
  Товарищи офицеры! На заре капитализма считалось: лучший способ борьбы с бедностью ― физическое уничтожение бедняков. По той же логике, что ли, лучшая модернизация российской армии ― это её физическое уничтожение? Засевшие в гражданском начальстве дураки или предатели ― сам ещё не разобрался ― проводят безумную военную реформу: вместо модернизации сломали надёжную советскую военную машину, убили ВПК, разогнали генералитет, расформировали училища, даже суворовские, учения превратили в глупейшую бравурную телепоказуху, свели на нет управляемость войсками, ликвидировали победную государственную идеологию воинской службы, оболгали благородную и непобедимую мотивацию службы в армии как защиты Родины. Кремлёвские спекулянты, натворив дел, естественно, не верят в лояльность армии, до смерти боятся её. Они не в состоянии поднять собственный авторитет в глазах народа, потому методично и безотчётно перед обществом уничтожают российскую армию, снижают наш авторитет. Эти брехуны придумали, конечно, объяснение развалу армии: мол, армия является частью общества, а коль общество деградировало, то и армия туда же. Гнусная ложь! И ещё тогда зададим естественный вопрос: зачем народу и армии такое руководство, если при нём общество деградирует? Истина в том, что армия ― особая структура и один из основных институтов и признаков государства. Армия вырабатывает незаменимый продукт ― безопасность, без которой невозможно триумфальное развитие страны, как было при СССР. Сегодня Россию без боеспособной армии и без военных союзников ни во что не ставят, а в ближайшем серьёзном геополитической кризисе нас могут попросту смять. Война ― это пока что общественное бытие, поэтому нужно к ней быть всегда готовым. К тому же Россия неизбежно находится в состоянии непрерывной войны цивилизаций и войны за наши природные ресурсы. Хочешь выжить, рассчитываешь обеспечить будущее своим детям на родной земле, будь готов в любую минуту воевать с оружием в руках ― другого пока не дано. А в болтовне, в странных "договорах о мире", нас, ослабевших и уже не раз в мелких стычках битых, традиционно обманут, переиграют или грубо подкупят нашу спекулянтскую верхушку. Договариваться и уповать на мир можно только когда за твоей спиной стоит новая с иголочки армада. На кого же сегодня может опереться офицерство? Офицерство, армия в целом могут опереться только на патриотов в гражданском обществе, на воинское братство и на собственные семьи. Если уж советская армия не защитила СССР от уничтожения, то нынешняя ― люмпенизированная, оболганная ― тем более не защитит Россию. Товарищи офицеры и курсанты! Убейте в себе малодушие! Я и генерал-полковник Аршинов, при участии экспертной группы старших офицеров ГРУ, разработали проект новой оборонительной доктрины России и сообразный ей проект военной реформы без всяких парадоксов. Докладываю собранию: сегодня утром, перед вылетом на место новой службы, я отправил оба проекта в Генштаб. Сейчас я впервые озвучу...
  Не успел Патрон озвучить и преамбулы своей доктрины перед замершим залом Дома офицеров, как включилась громкая связь, и из Минобороны сообщили, что приказ о назначении начальника училища печатала не выспавшаяся секретарша, забила не ту фамилию, а министр, как всегда, не глядя бумажку подмахнул, а только что вышел правильный приказ об отстранении Патрона от должности за "дурной пример" для курсантов и списании его в категорический запас.
  Начальником училища Патрон пробыл неполный световой день ― совсем в духе родного Заполярья. А "дурной пример" заключался вот в чём. В тот день, прилетев с северóв на материк, Патрон взял на военном аэродроме легковушку, дабы самому за рулём прибыть в училище, но сходу завалил берёзку в перелеске, окружавшем аэродром, и, само-собой, в хлам разбил передок казённой машины. Привык он за годы заполярной службы на гусеничных вездеходах и на "Уралах" переть напролом по бездорожью тундры и бампером валить карликовые деревца и грядки кедрового стланика ― ну привык! На северáх, ведь, на легковых не ездят, а на вездеходе объезжать каждого карлика ― стране дороже станет...
  "Добрые люди" из администрации Непроймёнской стороны не раз мне намекали: думаешь случайно в "кадрах" Министерства обороны замотали присвоение тебе звание премьер-майора? Держись подальше от своего Патрона: за него Генштаб, но не "кадры", а кремлёвские кадры решают всё. Ну, кого возводить в чины ― начальство разберётся! Сначала служба ― должность потом! А, может быть, моё представление на подполковника утеряла не выспавшаяся секретарша?
  
  
  Глава 3. Диснейленд-андеграунд?
  
  Теперь вернёмся к родным осинам. Прибываю в ЖИВОТРЁП. Поднимаюсь в самые верхи, утопая в мягком и густом ворсе ковровой дорожки. Отмечу, как почитатель жизненной фактуры: это шикарная дорожка! Она уважительна для ступающей ноги. Она новая, заказана Патроном спецом под советское ретро: цвета ярко-красного с полосами тёмно-зелёными по бокам, да в чёрной окантовке. Сия краса через все коридоры и лестницы тянется прямиком к столу в кабинете Патрона. Всяк посетитель досужий, на неё ступивший, пренепременно задаётся праздным вопросом, даже двумя: "Почему она к начальству проложена не от парадного входа, а от служебного выхода? Почему вдоль неё, на уровне подмышек среднего роста военного мужчины, крепко натянут на стойках-якорях поручень из морского каната?" Охотно, без интриг, почемучкам отвечу: поймёте, читая мемуар!
  Захожу в приёмную. Секретаря нет, значит, это не совещание, а вызов на задание. Надо собраться! А то с последнего задания еле живым вернулся! На двери кабинета Патрона висит грозная объява: "Без стука могут входить только Верхглавком ВС РФ, если в парадной форме, и мой лепший друг, протопоп Савель Савелич, если в чернильной рясе". Стучу, захожу в кабинет, вытягиваюсь в струнку и, пристукнув каблуками, докладываю, как учили:
  ― Товарищ женерал-полковник в отставке! Секунд-майор запаса Бодряшкин по вашему приказанию прибыл!
  ― Вольно, Бодряшкин! ― Стриженый ёжиком и без лампасов Патрон, отечески просияв, выходит из-за стола навстречу; здороваясь, трясёт и дёргает мою руку, едва ни вырывая из плеча. ― Проходи! Веселей, Бодряшкин! Держи хвост колёсиком!
  Я, честно, люблю Патрона и даже, навроде той чукотской лайки, сильно-пресильно к нему привязался! Сколь далёк он ― при своих-то чинах! ― от напускной олимпийской важности и всяческого чванства! Уж Патрон мой, изображая занятость, не станет в присутствии подчинённого чай-кофей с лимончиком распивать. Уж Патрон мой никогда не сделается жалким облезлым стариком. И кабинет Патрона мне нравится очень. Здесь бы Николу-нашего-Гоголя не помешало, как тонкого описателя интерьера, в коем обретает характерный герой, да где ж его, нового Гоголя, взять-то? Тогда хотя б от себя кабинет изображу...
  Вид, в целом, ретро-женеральский. Уже одна архитектоника помещения указала бы наблюдателю: в ЖИВОТРЁПе царят нравы если не совсем гусарские, то уж, верно, и не монастырские. Высокий потолок с частыми следами меткого ― били по площадям! ― обстрела пробками от шипучих вин; шипучку здесь не уважают и выставляют её разве что только для взбодрения гостящих дам. Столы, составленные буквой "Т" на длинной ножке, густо обставлены крепкими, старо-казённого вида, стульями. Продавленный и облысевший чёрной кожи диван времён ещё, наверное, Антанты. По стенам, во множестве, холодное оружие, частью трофейное. Особливо внушают две гусарские сабли: ими, по традиции, рубят здесь головы бутылкам с молдавским брютом из Криково ― опять же для организации восторга дам. На самых почётных местах висят два портрета штатных героев страны: генералиссимуса Суворова и текущего президента. В углу очень внушительный, из танковой бронекерамики, самодельный несгораемый сейф, со встроенным холодильничком, и на полпериметра кабинета грозное каре из закрытых наглухо шкафов железных с документами особой важности. Оживляют сие каре две тумбы, железные тоже: на одной стоит телевизор, на другой ― ваза с букетом крашеных полевых цветов, привезённых со стрельбищ на полигонах. На столе два трёхлитровых графина и батареи чайных стаканов. И ещё новичку сразу бросится в глаза писаный маслом в классическом репинском стиле поясной портрет внушительного, колоритного свойственника и закадычного друга Патрона ― протопопа Савель Савелича: с густой чёрной бородою, хотя местами побитой уже плесенью седины, с ноздреватым крупным носом и дико выступающими надбровными дугами, из-под коих посетителя жжёт свирепо-испытующий взгляд. Детектор лжи Патрону без надобности: под взглядом Савелича кололись даже непроймёнские "политики" и завхозы! Портрет висит на самом почётном месте ― за головой Патрона, а попадись слабая посетительская личность, так она, иной раз, даже обращается, воздев глаза, именно к магнитному протопопу, а не к хозяину кабинета.
  Патрон без звёзд, не при параде, значит никуда ехать представляться сегодня мне не нужно. И хотя он, из армейского кокетства, одет в военный френч, в настроении пребывает скорее не боевом, а озадаченном...
  ― Разоружились, на!.. Теперь любой пнёт в зад! ― начинает Патрон, с резким скрыпом распахивая сейф.
  Он достаёт походную бывалую скатертёшку, больше смахивающую на кусок выгоревшего на солнце брезента, и пару бутылок приднестровского коньяка "Суворов". А коньячок, воздержанный читатель мой, ― страшно представить! ― сорокалетней выдержки! Из гроздей той самой, наверное, лозы виноградной, кою ещё застольный Брежнев в Молдавии, туго зная своё дело, сажал! Для меня "Суворов" не просто выдержанный коньяк ― он с духом историзма и биографизма! Как опрокинешь первую сотку ― вернёшься в свою лихую молодость, опрокинешь вторую ― попадёшь в молодость своих дедов-революционеров, третью ― в молодость родной страны, четвёртую ― к римлянам и вечно молодым античным грекам, пятую, если только добредёшь, ― задашься уже по-настоящему мировоззренческим вопросом: что я? За сим на стол мечется крепкою рукой дежурная закуска: трёхлитровая банка домашних огурцов в душистом рассоле, кастрюлька с варёной картошкой в мундире, пучок ядрёного зелёненького лука, разогретые пирожки с ливером из институтского буфета и, конечно, буханка серо-бугристого хлеба из пекарни местного гарнизона. Ну, буханка, по смыслу, скорее, не хлеб, а ритуал. Просто, дрожжевой, гонящий слюну запах и весь непритязательный, едва ли не окопный, вид свежего кирпича всегда необыкновенно бодрили Патрона, напоминая, верно, об училище и счастливой лейтенантской молодости. А "дежурным" я назвал тот наборчик закуси потому лишь, что его по выходным дням готовил дежурный офицер, отставник, коему ― теперь стало уже ясно ― сегодня придётся меня домой везти.
  ― Так точно, пнёт в самый зад! ― ответствую я, принимая из рук Патрона чайный стакан тонкого стекла с красным ободком. ― Южный фланг опять полыхает, в пору затонувшие суда со дна Волги подымать да пушки лить, а они ― разоружаться! ― Налито было ― у Патрона глаз-алмаз! ― ровнёхонько посерёдке между дном и ободком ― любо-дорого, клянусь, уже только посмотреть, как ровно налито! ― У меня весь их бред о ядерном разоружении просто в голове не укладывается...
  ― А ты из головы политкорректность вымети, на!.. ― и уложится! ― резко поднял градус разговора Патрон. ― Кругом предатели и пораженцы, на!.. Обозная сволочь, на!.. Эх, Максима бы на балкон выкатить ― и всех их, на!.. Давай, Бодряшкин, за Родину! Ergo bibamus!
  ― За Ergo bibamus!
  Чокнулись, бибамуснули, закусили огурчиком, тем-сем. Первая хорошо пошла... Как глотнёшь коньячка такого ― помирать неохота! А вас, окультуренный читатель мой, сразу предупрежу: у моего Патрона "на!.." не ругательство, а служебное междометие!
  Патрон:
  ― Ты про Матерки слышал?
  А то! Кто не слышал о матерковских червях! Я не рыбак, но любого червяка прославленного знаю! С недавних пор в Непроймёнске матерковских червей стали продавать в нарядных и удобных коробочках: выходило дороговато, но рыбаки польстились на удобство и премного остались довольны. Ещё близ Матерков нашли верхнепалеолитическую стоянку и даже откопали, припоминаю, останки мамонтёнка: ледниковую морену промыла речка ― и обнажились кости. Да и журналист знакомый, из "Непроймёнской голой правды", Пломбир Тютюшкин, родом из тех самых Матерков. Прекрасно помню целую серию газетных очерков Пломбира о своей малой родине, с броским таким заголовком: "Сельская деревня Матерки". Почему "сельская деревня", броситесь вы спрашивать меня? Возвышенный пиар, наверное, хотя... Матерки были и не село ― храм так и не восстановили, ― и не деревня, ибо кое-кто из норовистого местного народа продолжал молиться на облезлые, дырявые и поросшие кривыми берёзками купола с закосыми крестами, а по праздникам ― на развалины же ― старухи приносили иконы из домов и выписывали батюшку из района. Любовно и зримо, как заправский "деревенщик-шестидесятник" ― Гомер русской сельской деревни ― описывал Пломбир Тютюшкин свои Матерки! И отдельные картины тотчас всплыли в моей памяти...
  Вот, на въезде в сельскую деревню, у павших коровников, волнуют рельеф Тосканские холмы навоза, сплошь покрытые роскошным иссиня-зелёным травяным ковром, ― природный заказник почитаемых в рыбацких кругах Непроймёнской стороны матерковских червей. Редкая ворона долетит до середины скопища холмов... А рядом, особливо если глянуть с высоты вороньего же полета, хитросплетенье силосных ям и неизвестного предназначенья, похожих на окопы и противотанковые рвы, валов и канав ― давно обвалившихся и благополучно заросших богатырскими лопухами, чертополохом и прочим душистым сорняком. Дальше, на косогоре вдоль речки Серебрянки, неровный рядок срубленных из осины бань, тоже сильно заросших, но уже островерхим лесом жгучей крапивы ― дабы, знать, неповадно было девкам, напарившись да с визгом диким, на виду у честного народа, к студёной воде голышом сбегать. А вот и эпохальная грунтовая дорога с замысловатой колеёй ― и не с одной, и не с двумя, да и не с тремя... Сей большак, вползя в сельскую деревню, превращается в единственную как бы улицу и ведёт, само собой, к магазину Сельпо, а далее ― куда-то в заповедную даль. На самом видном месте ― посреди средней колеи ― громадный валун-камень лежит, сам в землю врос; кто приволок, откуда, зачем, сколько лет и зим лежит ― нет ответа. Не все, далеко не все, и не всегда матерковцы послушно соглашаются объезжать сей великий камень... Вдоль как бы улицы вкривь, естественно, и вкось торчат сиротливо потрескавшиеся серые столбы без изоляторов и проводов. По обе стороны как бы улицы, за стеной богатырских пыльных лопухов, виднеются местами шаткие плетни и дощатые выцветшие заборы с колами да живописными заплатами, но и с такими дырами, что телóк, не ободрав бока, пролезет. А вот и сам телóк ― глупо уставился и жуёт, и машет лениво нечёсаным хвостом в колтунах репья, а то, вдруг, норовит скакнуть и боднуть мирную и белую козу с медным цилиндром глухо звякающего колокольчика на шее; она взобралась зачем-то на поленницу дров и, видно, намеревалась по ребру забора пройти на крышу и далее, мелко суча копытцами, двинуть по наклоненному дугой деревянному шесту телеантенны, но призадумалась; и вот она уже, поводя безрогой остренькой головкой, заворожённо смотрит посреди бела дня в загадочное матерковское небо... Кривые ― обязательно! ― ворота, едва держащиеся на ржавых петлях, и уныло поскрипывающие от порывов ветра. У калитки лавка деревянная со свидетельским видом на просторную сцену якобы улицы, на коей характер матерковца ― всех от мала до велика ― весь как на ладони виден и тыщекрат обсуждён. А на некрашеной и тёплой лавке белая кошечка, сморённая солнышком и ленью, блаженно возлежит, свесивши лапу без всякого предназначенья, или, если, романтический читатель мой, вы очень захотите, указуя ею с обычным для кошек равнодушием на утоптанную землю, где так непосредственны и живописны россыпь шелухи от подсолнечных и тыквенных семечек да пятна от засохших плевков. Двор неметёный, в старых коровьих лепёшках и козьих перекати-горошках, весь в хламе и заросший всяким дурным сорняком, а уже и кустами, да и берёзками тож. И вот оно, наконец, до боли родное пятое колесо от телеги: деревянное, со ржавой железной полосой ― нашло свой последний приют у солнышком нагретой стенки кособокого сарая. Изба, само собой, тоже давно почернела, завалилась на бок и вросла. Дохлые мухи кверху лапками густо покоятся на серой от пыли вате меж оконных рам. И звуковой ряд в сельской деревне покоен и умиротворяющ: петухи исправно вдали где-то кукарекуют, собаки беззлобно брешут, комары над ухом звенят, лягушки на речке квакают, воробьи чирикают, вороны опять куда-то собрались и потянулись одна за другой... Пахнет свежим навозом и молочком парным, с лугов несёт медовым духом...
  Извините, может быть, за бедность мысли, но увидишь, услышишь, вдохнёшь нашу сельскую деревню ― и созерцательный настрой души надолго обеспечен. Какой дурак отсюда полезет на Тибет?!
   При колхозе в Матерках был и особливый промысел. Даже четыре промысла: молоко, навозные черви, репейное масло и репейный же мёд. Но об этом позже. Доложил Патрону о том, чтó сам знал о Матерках.
  ― Вот, Бодряшкин, сводка разведданных о положении в Матерках, на!.. ― и даёт мне Патрон распечатки из интернета и снимки из космоса. ― Кончаются Матерки, на!.. Какой-то Пингвин с тройным гражданством то ли арендовал, то ли скупил матерковские земли на корню, на!.. Границы поставил, охрану нанял, а местных колхозанов за ненадобностью почти, считай, изжил, на!.. Заросли Матерки трын-травой, на!.. За местных достроили они "трын-травизм" в отдельно взятом колхозе, а теперь уже частный укрепрайон в нашем тылу возводят, на!.. Строят, представь, на бюджетные деньги России и США! Это вместо переселения русских из бывших республик Союза, на!.. Возьмёшь, Бодряшкин, Тютюху своего и разведаешь обстановку на месте, на!.. Связь держи с бабкой Усанихой, с Афоней-допризывником и Сентяпкой ― они подписанты обращения в нашу Женеральную Директорию. Надо спасать Матерки, на!.. Ну, Бодряшкин, давай, за Родину!
   Бибамуснули по второй, закусили лучком и картошечкой без мундира ― пока тёплая. Патрон тут достаёт непочатую трёх-литровую банку икорки красной, зернистой ― сослуживцы с севера его не забывают! ― и кринку масла крестьянского, потом сдёргивает со стенки кинжал и принимается бутерброды размашисто и густо-густо намазывать. Ого! Это уже не дежурная закуска! Дело, стало быть, предстоит серьёзное! Сорокалетний "Суворов", свежая икра с Камчатки... Как общаюсь накоротке с начальством ― росту в собственных глазах!
  Тогда бегло пробегаю распечатки ― по одним, конечно, заголовкам: "Только не волнуйтесь, господа: "Пьянству ― бой!" ― это не война"; "Третий фестиваль песни прусских партизан в Матерках"; "Как я в Матерках сошлась с русским дьяволом по имени Максим, или 666 раз в минуту!"; "Официальное сообщение или происки конкурентов? Американо-израильско-российский землевладелец и предприниматель, господин Жабель, он же, по другим данным, Цапель, он же по воровской кличке Пингвин, обвиняется Госдепом в нецелевом использовании бюджетных средств США, финансировавших летнюю школу демократии для русских туземцев в имении Матерки, округ Короедовск, штат Непроймёнск"; "Только не волнуйтесь, господа: "Сгоревшие деревни" ― это не война"; "В Израиле "халяв" ― бесплатное молоко для бедных, в России "халява" ― предпочитаемый образ жизни. Свежий пример из Матерков"; "Филологическая диссертация. Эстетика местечкового русского мата на примере Матерков"; "Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки: "Как я подставлялась матерковским комарам и расчёсывала все-все-все укушенные места""; "Матерки разве в Европе?"; "Только не волнуйтесь, господа: "Наши жёны ― пушки заряжёны" ― это не война"; "Горячие финские девки в плену и в восторге от матерковских казаков!"; "Частное объявление. 10000 евро тому, кто принесёт скальп Соловья-разбойника из окрестностей Матерков: ну всех, разбойник, достал!"; "Только не волнуйтесь, господа: "Убитые дороги" ― это не война"; "Совет прусского партизана и бывалого экстрим-туриста в Матерки: лучше сразу заказывайте сертифицированный по ISO динамит!"; "Строительство мамонтятника в Матерках уже началось"; "Старый лингвистический анекдот из земляночного лагеря прусских партизан в Матерках: партизан "языка" отловил, отварил, съел"; "Раскрываем секрет: любезный во всех отношениях господин Цапель метит в министры политкорректности и экстрим-туризма России"; "Только не волнуйтесь, господа: "Взрывы на складах боеприпасов" ― это не война"; "Формула "Матерки": гонки по просёлочным дорогам на колёсных тракторах российского производства"; "Двинулись на тачанках в окрестности станции Нью-Матерки облавой на Соловья-разбойника, а отловили Русского Маугли: кто из зоологов возьмётся его описать?"; "Новые аттракционы в Матерках: "В горящую избу войди", "Сила есть ― ума не надо", "Рыбалка с бреднем", "Одни сутки в КПЗ""; "Только не волнуйтесь, господа: "Мёртвые моногорода" ― это не война"; "Официальный ответ Русского географического общества: Матерки расположены-таки в Европе"; "Пособие для арабов и евреев: как ритуально колоть гоголевскую свинью"; "Только для прусских партизан: график пуска под откос советского эшелона с бронетанковой техникой на следующей неделе"; "Только не волнуйтесь, господа: "Отравленные реки" ― это не война"; "Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки: как я подставлялась матерковской крапиве и расчёсывала все-все-все обожжённые места..."; "Новинка матерковской пекарни: мякина с запахом красной икры"; "Только не волнуйтесь, господа: "Битва за урожай" ― это не война"...
  М-дя, заголовочки... Войны нет, а говорят по-военному. И где эта Родина, за которую всё время пьём? В разверзшейся картине Матерков не нахожу ничегошеньки знакомого, крестьянского, родного ― с телогрейками, ушанками и сапогами на картофельных полях. Есть от чего замутнеть моему бодризму!
  Патрон тем временем раскладывает на столе отснятую с военного спутника секретную карту местности, расправляет её и придавливает по углам стаканами, потом берёт образцово отточенный и обоюдоострый красно-синий старинный карандаш фабрики Сакко и Ванцетти и по-женеральски внушительно склоняется над картой:
  ― Докладываю, майор, обстановку, на!.. Вот захваченные неизвестным противником Матерки. От железнодорожной магистрали Обшаровка-Погромное спешно, по-комсомольски, силами рабочих-китайцев, протянули ветку к тупиковой станции Нью-Матерки. Станцию отстроили турки посреди бывшего картофельного поля, на!.. Уже второй год по этой ветке идут железнодорожные составы с техникой, стройматериалами, мебелью и ширпотребом, а летом прошлого года пустили и пассажирские из Москвы, на!.. От станции в сторону матерковского леса протянута ещё одна двухколейная ветка. Она огибает южную часть леса и идёт к вновь возведённому турками же мосту через речку Серебрянку. Речка истекает из группы родников "Семь братьев" ― потенциально стратегических источников питьевой воды, самых мощных в Непроймёнской стороне. По этой, тоже тупиковой, ветке расконсервированные довоенные паровозы еженедельно, по графику, таскают эшелоны с бронетанковой, устаревших типов, техникой ― нашей и трофейной, на!.. Заметь, Бодряшкин, за мостом через Серебрянку даже насыпи нет! Тоннелей и маскировки эшелонов от налётов авиации, и спутников-наблюдателей тоже нет! Уму не приложу: зачем отсыпана и укреплена крутейшая насыпь перед мостом, зачем светофоры, стрелки, разметка... вся инфраструктура зачем, если рельсы оканчиваются посреди моста?! Судя по фотографиям лежащих под откосом жд-вагонов и танков, противник тренирует здесь своих диверсантов-подрывников. Далее: от станции к ставке в Матерках немцы проложили новую асфальтовую дорогу, на!.. Однако, местами ― смотри, Бодряшкин, на снимки, ― местами шоссе превращается в убитый грейдер, а вот здесь и здесь, и на самом въезде в Матерки, вообще шоссе становится полевой родной раздолбанной тракторами дорогой, с ямами, кочками, пятью колеями... ― ну ты понял, о чём я. То есть: фрицы отстроили дорогу уже с проектной потребностью в ямочном ремонте, на!.. Но в Европе не знают такого понятия ― "ямочный ремонт", следовательно, в проекте дороги участвовали отечественные мастера, на!.. Это, значит, или вредительство наших проектантов-партизан, и за это будем награждать, или умысел противника, и его нам предстоит разгадать, на!.. По этой дороге от станции в Матерки открытое продвижение разведки невозможно: охраняемая собственность, на!.. Мои соратники по бывшей службе из космоса разглядели придорожную надпись на русском: "Частная собственность! Проезд запрещён, кроме пожарных машин и катафалков", на!.. И ещё по всему периметру захваченной противником территории густо понатыканы таблички: "Private". Должно быть написано "Privite", но так торопились цапнуть нашу землю, что в правописании на латинице ошиблись. Получаем: непрошенному гостю по главной дороге можно проехать только как пожарнику или трупу, на!.. в лес не зайти ― "прививки", на!.. к речке не подойти ― "прививки", на!.. в поля, в луга не пройти ― опять "прививки", на!.. Вот, Бодряшкин, ещё один итог либеральной перекройки: нам, русакам, пришлые землевладельцы устроили уже свои особенности национальной охоты и рыбалки. Шагу теперь нигде не ступишь, на!..
  ― Имений хотят себе понастроить на русской земле, латифундий: нахватать по дешёвке, пока угодий хватает.
   ― Latifundia perdidere Italiam! ― очень к месту изрекает энциклопедист Патрон.
  Это, кто латынь подзабыл, означает: "Италию погубили латифундии", то есть, крупные помещичьи землевладения.
   ― Так точно, ― говорю, ― пердидере! На века превратили Италию в мировой отстой. Обширные имения ведут к расчленению и ослаблению страны изнутри, к самодурству и междоусобице бар. А местный народ в скором времени стал бы имения с азартом жечь ― уже проходили!
  ― Нельзя пущать, иначе и всей России выйдет пердидере! Со всех сторон лезут в "Рашку-фидерашку". Клеймят, презирают ― и лезут, расчленяют, рвут, на!.. Диаспорный забор хотят поставить выше стен московского Кремля! Чего нам, коренным русакам, собрались проходимцы прививать?! Не исключаю: произошла какая-то утечка ― и зона Матерков заражена. Только более вероятно ― дезинформация, на!.. Противник косит под карантин, а так называемые "прививки" ― для недопущения контролирующих органов, если, вдруг, сунутся за взятками контролировать, на!..
   Патрон не DJ, но по ушам может ездить красиво и долго ― старая партийная закалка! Насчёт "привата" тире "прививок", я, как можно деликатней, промолчал: начальство поправлять ― себе дороже; тем паче, что, может, и в самом деле произошла опечатка ― чья-то секретарша после ночных трудов не выспалась опять...
  ― Тогда выдвигаемся просёлочной дорогой, ― дерзко предлагаю. ― Кирзовые сапоги, портянки есть!
  ― Согласен! Но учти, майор: на просёлках выставлены секреты типа "Соловей-разбойник" и дозоры типа "Три богатыря", на!.. Ещё вкопанная в землю голова сдувает туристов с дороги, на!.. Барражируют патрули на джипо-верблюдах и на трофейных мотоциклах BMW ― ловят, якобы, браконьеров, "гастролёров", "зелёных" и бомжей, на!.. Твоя главная задача, узнать: что именно охраняют, на!.. В Матерках же полный разор, на!.. Их колхоз "От рассвета до заката" уже вторую пятилетку как развалился, на!.. Всё упало или вросло! Земля не пахана, скотину всю порезали, технику распродали, ржавую ― в металлолом свезли, на!.. Даже трубы водопроводные из земли повыдергали ― и туда же их, на!.. А потом и сами колхозаны разбежались, на!.. Старухи одни да брошенные на их руки внуки остались ― отцов-то нет. Ничего нет! Как населённый пункт ― гляди, майор, на снимок! ― Матерки лесом заросли так, что их с космоса уже едва различишь, на!.. Значит, вся инфраструктура противника упрятана под землю! Вся, майор! Эшелоны с техникой и стройматериалами, эшелоны с личным составом буквально уходят под землю, на!.. Ты в мирное время такое видел?
  ― Никак нет! Разрешите налить?!
  ― Разрешаю: надо прояснить! Ещё топографы доложили: в окрестностях Матерков появилась новая высота с отметкой восемьдесят два метра выше уровня моря, на!.. Со времён последнего ледника и мамонтов всё здесь было гладко, и нá тебе: выросла, как из-под земли, единственная в округе как бы высота! Это явно вынутый грунт, на!.. Гражданское начальство, знаю, вынутым грунтом засыпает овраги или отсыпает полотно дорог, на!.. А эти отсыпали самый высокий в губернии искусственный холм и дёрном замаскировали его под естественный. Посреди равнинной местности, на!.. Вот эта высота! ― Патрон ткнул в фотоснимок вострым карандашом фабрики Сакко и Ванцетти. ― На высоте "восемьдесят два" замечены люди с морскими биноклями ― ежедневно и в большом числе, на!.. Без маскировки наблюдают, на!.. Чего они там высматривают? В радиусе двадцати пяти километров от холма, ― Патрон циркулем очертил круг на карте, ― ни одного оборонного объекта, ни населённого пункта, ни даже фермы или курятника, или калды, ни развалины церкви ― вообще ничего, на!.. ― Патрон, в справедливом негодовании, бросил циркуль в карту. ― Полный абзац! Ничего нет, а они всё равно следят, на!.. Веришь, Бодряшкин, впервые в жизни ни хрена не пойму! Хоть ордена с живота снимай! Мне как прошлой ночью про Матерки доложили, не мог уснуть, на!.. Ну, помянём товарищей!
  Встали, без чока третьим тостом помянули отдавших жизнь за Родину в горячих точках. Нет, братцы, силён "Суворов"! Аж слезой меня прошибло. Зато сразу проясняться стало:
  ― Разрешите, товарищ женерал-полковник, изложить два взаимоисключающих соображения!
  ― Разрешаю! Начинай с ошибочного, на!..
  ― Есть! В Матерках затеяли подсобное хозяйство. К примеру, верховный главнокомандующий приказал железнодорожникам взять шефство над сельской деревней: заелись, мол, рельсовые монополисты, ну и потрясти с них деньжат ― нефтяников-то и газовиков до сих пор иногда трясут. Взялись, может быть, возрождать застольные традиции на селе. Только новые шефы специфику земледелия успели малость подзабыть, ну и сработали по своей железнодорожной технологии...
  ― Отставить! Даже слышать обидно мне! Нет, Бодряшкин: Савелич умней тебя! Докладываю: женералы и директоралы знают давно уже ― булки не на деревьях растут, на!.. У меня даже за Полярном кругом свинарники и кроличьи фермы были, и полгектара теплиц, я знаю: на деревьях растут огурцы с помидорами, а не салтыковские булки, на!.. Хлеб берётся из гарнизонной пекарни, на!.. И зачем Пингвину собственность на землю? Он же не возделывает землю, как прежде горе-колхозаны. Там и полей-то самих уже нет ― дичь кругом! Лишние налоги платить? А паровозы и ржавые танки шефам зачем?! А колонна трофейных мотоциклов марки БМВ, в колясках смазанные ручные пулемёты, ― зачем она курсирует от станции до Матерков?! Возразишь?
  ― Никак нет! Тогда затеяли диснейленд ― с российской спецификой. На Россию и всё русское опять, может, взошла мода.
  ― Хм!.. Диснейленд!.. Скорей уж андеграунд, на!.. Диснейленд типа андеграунд... А что, очень бы вышло по-нашему! Размах, воля, молодецкая удаль и всё такое, на!.. Самим бы осуществить, на!.. Только, пока русский скажет "А", немец сделает "Зет". А как лих-ко под ширмой диснейленд-андеграунда осуществлять пропаганду и шпионаж!..
  ― Смерть шпионам! ― кричу, вырвалось непроизвольно.
  ― Смерть! Местное начальство за новым собственником, конечно, не следит: кто он ― друг или контра. Зачем им только андеграунд? Матерки не Москва, земли ― не меряно, а эти роют, на!.. Промышленный шпионаж, пожалуй, вменить уже сегодня можно: открыто ищут старый карьер глины, хотят восстановить местную технологию обжига кирпича, на!.. И подкоп и без того расшатанных устоев!
  ― Так точно: вменим Цаплю и подкоп под неолиберальные устои!
  ― Я предупрежу по вертикали: крестьян с земли сгонять ― чревато, на!.. Скинутся на коробчонок спичек ― и айда палить! Патриоты у нас всегда найдутся! Уже, считай, нашлись: допризывник Афоня ― командир, баба Усаниха ― опытный начштаба, Сентяпка ― младшенькая, верно, разведчицей пойдёт. Готовое ядро партизанского отряда, на!.. Случись заваруха, десант Савелич кинет. Это вселяет, на!.. Разливай ― по последней!
  ― Есть!
  Разливаю. Вдруг из-за спины Патрона здоровенная лапа чья-то к стакану тянется. Ба! Савелич с портрета наезжает: сам свирепый, ибо трезвее огуречного рассола.
  ― Протопопу, товарищ женерал-полковник, тоже наливать?
  ― Так точно! От меня ещё никто трезвым не уходил, на!.. Давайте, офицеры, за Родину!
  Если вы, непьющий читатель мой, сочли сей инструктаж за пьянку ― это зря. Враги внушают гражданскому населению пораженческую мысль, что, мол, российская армия опасна только на учебных стрельбах. Я заявляю: российские армия и флот ― единственные в стране дееспособные структуры! Буде не так, мы, раздетые и битые, все давно стояли бы на коленях в очередях за брюквенной похлёбкой. Просто есть русская специфика для воинских чинов: не пьёшь ― зря стараешься, карьеры не видать! Значит, водка с коньяком армии на пользу!
  И мы тоже выпили из трёх стаканов, закусили, спели... Патрон взялся меня провожать:
  ― Внизу тебя дежурный встретит, отвезёт домой, как заведено. А завтра, в пять ноль-ноль, подгонят тебе внедорожник ― и выдвигайся в Нью-Матерки, на!.. Держи хвост колёсиком! Мочи их в силосе ― всех, на!.. Только, Бодряшкин, как друга прошу: будешь сейчас по лестнице спускаться, не ори, как в прошлый раз: "Если с задания не вернусь, считайте меня Дон-Кихотом!" Какой ты Дон-Кихот, на!.. Бескорыстный разбойник ты!..
  Ладно, расцеловались. Я тут командую себе: "Кругом ма-а-арш!" А на лестнице машинально, для верности, захватил канат под мышку, и спускаюсь по столбовой ковровой дорожке. Орать не буду ― осознал! Я не какой-то дуалист пернатый, но иногда противоречу сам себе. От Дон-Кихота меня отличает!
  Чем? А взять, к примеру, ту же справедливость. Справедливость есть правда романтической жизни. По этой части у Дона главенствовали благие намерения, вера, надежда и любовь. Дон свято верил в справедливость, служил ей, не щадя живота своего, с великим пафосом и ослиным упорством. Если мерить по благим намереньям, Дон-Кихот выходит самым русским из русских. Беззаветно служить идее справедливости, получая в награду одни лишь насмешки да пинки ― это по-русски. Только он выходит ещё и романтик, выпадающий из жития народа ― оторванец с обочины пути. Я тоже бываю романтичен, особливо в личной жизни, но только с оглядкой на беспризорный свой опыт: мало ли чего! И, согласитесь, праведный читатель мой, что может быть зыбче понятия "справедливость"? У Дона это записной мираж зарождающегося в ту пору еврогуманизма ― всё! Справедливость понятие географическое и временнóе. Евросправедливость индивидуалиста Дона ― это вам не справедливость русской общины, позволившей нам выжить тысячу лет. В общине был коллективный орган управления ― общее собрание. Никакая царская власть или помещик, или залётный герой собранию были не указ. Решение принимали только "единогласно", хотя бы месяц пришлось несогласных убеждать. Собственность на землю ― общая. Кто уходил из общины ― ни клочка земли и ничего ему из общего имущества не полагалось. И выходило, что именно русский человек ― истинный демократ, исконный, для коего общий интерес всегда выше личного. С обидчиком-помещиком община поступала "по совести": выделяла нескольких мужчин, и те, по приговору общего собрания, жгли усадьбу, всю семью обидчика убивали и немедля шли сдаваться властям. А потом община отправляла деньги на каторгу семьям сосланных героев, ибо смертные казни из-за вечной нехватки народа в России не практиковались. Вот она ― правда былой русской жизни.
  Ныне Дон-Кихота сочли бы слишком импульсивным и вопиюще неадекватным в правовом поле, густо засеянном либеральными законами. Дон просто утоп бы в первом же водовороте бурлящего моря политкорректности. Может, прикажете считать, ему и мавры были совсем не хороши?! Мы, ведь, теперь не имеем права обо всех маврах судить по одному неадекватному Отелло. И вообще, Дон ― тронутый умом бродяга, хоть санитаров с носилками на него вызывай! Нет, заблуждаться, конечно, и сегодня можно и даже порою интересно. Но если заблуждения у Дона оборачивались для него ренессансными приключениями, то, скажем, мои заблуждения обернулись бы для меня уже постмодернистским концом. Дон защищал первых встречных от несправедливости силой собственной длани и великим духом. Я же сподобливаю народные массы искать защиту у своего законного начальства, а не у пафосных бродяг. Бродяги по определению не способны оценить общественной пользы от дисциплины и порядка. Великий дух, когда заблуждается, смешит, я же народ бодрю ― чувствуете разницу? Служа начальству ― служу народу! Только, как бюджетник, служу администрации непосредственно, а её народу ― косвенно. Ну какой же я, право, Дон-Кихот? Хотя Дон, по натуре, совсем как я: очень похож на осла ― неприхотлив, упрям, упорен, горд, благороден, верен, принципиален, страстен, кусач, устав нарушает редко, вредных привычек не имеет и при том ― полезен всем. Это из уважения и ради красного словца Патрон зовёт меня "бескорыстным разбойником", а по жизни у товарища Бодряшкина из Непроймёнска и у лжерыцаря Дон Кихота из Ламанчи ― одна ослиная судьба.
  Тошно всё же: законы, законы, законы ― уже со всех шести сторон нас законы обложили. А, ведь, чем больше законов и милиции, тем меньше осуществлённых желаний. Да и острота их пропадает. Разве это желания, если за них можно расплатиться деньгами, а не должно ― жизнью, как при Дон-Кихоте?
  В вестибюле поймал меня крепкий дежурный, вывел под белы ручки, усадил бережно в женеральскую машину Патрона и аккуратненько так повёз. Вот жизнь! Никто за мной никогда не ухаживал ― "так" прожил... Детдомовец: чего с кого взять! Безотцовщина: мало радости, много бедности. Казённый человек по месту жительства доставит ― и то полагаю себя обихоженным и почти счастливым...
  
  
  Глава 4. Сычи
  
  Короедовск ― район южный, самый отдалённый: выехали под утро. Пломбир Тютюшкин не новый мой знакомец. Кличку "Пломбир" он получил за то, что семнадцатилетним приехав из сельской деревни Матерки в Непроймёнск учиться, он на каждые сэкономленные двадцать две копейки брал не кружку разбавленного жигулёвского в ларьке, как все пацаны из институтской общаги, а брикетик пломбира в шоколаде, и поступал так даже в самый лютый мороз, когда все правильные студенты только пиво у ларька хлебали. Со временем имя по паспорту стёрлось в памяти людей, и он стал почти официально зваться Пломбиром. Раньше как легко было отличиться! Во всём остальном Тютюха типичный непроймёнец... А! так вы же, любознательный читатель мой, ― особливо, если вы, к примеру, закурильский какой-нибудь японец, ― вы не очень-то и представляете себе, в чём заключается типичность жителя Непроймёнской стороны. Без всяких интриг объясню сей миг...
  На Русской равнине есть немало мест, где большая река не протекает, железных дорог не густо, растительный покров и дико животный мир так себе, а плодородной пашни вовсе нет, и ни тебе нефти с газом, ни другой халявы от природы, где даже ветры ― и те все чужие, прилетают откуда-то издалека. Свои только дожди, туманы, слякоть да снега, и, разумеется, холодная неудобная земля. Тихая, забытая высоким начальством сторонка. А между тем, исторически, здешний народ ― костяк России. Он привык жить сам по себе, как будто и страны общей ещё не обрёл, и власти никакой верховной нет, а местное начальство можно преспокойненько не слушать, не замечать, не чтить. Разве что война опять случится, ну тогда обретается родина на короткий срок ― и непроймёнцы первыми лезут в общие окопы, а из них ― под пули. А как отгремит, оставшиеся в живых калеки опять множатся как могут и обретаются сами по себе, без государства. В повседневной жизни, если обходится без мобилизаций, здешний народ уже ничем не проймёшь: ни законом, ни приказом, ни угрозой, ни призывом, ни обманом, ни преступлением, ни равнодушием, ни сплетней. Это я ещё общественное мненье опускаю! Правда, чем глубже в либерализме увязаем, тем желающих пронимать становится всё меньше: Москва сама по себе живёт, Питер тоже становится к Европе передом, к непроймёнцам задом, Дальний Восток откалывается к японцам, Сибирь отлегает к китайцам... Это я, опять же, ещё Причерноморье с Кавказом опускаю! Одни только империалисты ― насчёт пограбить ― да иммигранты к непроймёнцам в непрошеные гости лезут. А ведь так и до расчленения страны дойдёт. С непроймёнцами пора особо разобраться!
  Тютюха, под стать мне, искромётный говорун ― буде только страстной натурой своей заинтересован в теме. Но я, как официальное лицо, обязан каждое утро начинать с ознакомленья с обстановкой в стране и вообще. А потому, едва устроившись в машине, вызываю на перекличку автоСМИ, именно те, что не гоняют одни и те же ноты, то есть сами не спят, а служат бодрствующему народу: "В госпитале врачи нас успокоили: телевизор из палаты номер шесть в окно мы выбросили сами"; "Вася, ты грохать козлов и на охоте умеешь?"; "Тут-то архиерей-реформатор и заявил: "Хватит уже нам экономить на огарках! Пора ввести в обращение индульгенции с юридическим статусом ценных бумаг и правом торговать ими на биржах и в исповедальнях!""; "Профессор, несупротивную общественность интересует: "недогоняющий" ― это предательство или диагноз?"; "Передаём заклинания Исполнительного директора правозащитной организации: "Стучи, стучи, стучи...""; "Минувшей ночью, смывая макияж у себя в ванной, девица Клунева принялась неистово утверждать забредшему на огонёк телеоператору, что родилась в просторах Интернета. Российский же паспорт ей выписан по обычному головотяпству так называемого мирового сообщества. Клунева считает себя Пуповиной тонкого мира и светлым Ангелом виртуальных пространств, и требует первой послать её в ту space по кротовой норе"; "Вчера в городе Колотун прошёл несанкционированный "марш несупротивных". Отцы славного Колотуна, в котором на днях "из-за мирового экономического кризиса" заколотили последнюю заводскую проходную, были всерьёз встревожены порывом населения безо всякой на то санкции поддержать частного работодателя и власть. Сидели бы по домам, как советует властное начальство. Нет, им надо публично согласиться! На всякий случай из соседних районных городов-близнецов ― Мочажинска и Повала ― власти подтянули в запотевших автобусах две роты улыбчивой милиции. Манифестанты несли транспаранты с вполне приемлемым для колотунского начальства содержанием: "Мэр, вспомни Чичикова! Требуем заболевших и умерших безработных считать трудоустроенными!", "Зачем иммигранты? Даёшь бесплатный детский труд!", "Желаем работать на государство до семидесяти лет, а на олигархов ― пожизненно!", "Кто не работает, тот не ест! Безработные колотунцы требуют прекратить разорительную для бюджета выдачу пособий!", "Даёшь ускорение конца!", ну и прочий аполитичный экзальтаж. На главном же плакате несупротивных мэра Колотуна, господина Покусая, узнаваемо изобразили пилящим совсем невеликую корзину с надписью: "Местный бюджет". В кульминационный момент марша к толпе идущих демонстрантов подкатила роскошная иномарка и из неё явился сам "Кризис". Он был в устаревшем образе толстопузого щекастого капиталиста в чёрном фраке, с бабочкой и с гаванской сигарой в лошадиных зубах. Машину этого Чемберлена тут же окружили ну очень хорошенькие, все в лунном макияже, девушки-анархистки с бумажными цветами в руках и с нашитыми на круглые попы весёленькими заплатами: "Кризиса не ощущаю"; грации образовали хоровод и принялись миленько так, хотя и без всякой женской логики, скандировать: "Кризис, кризис, уезжай!" Однако воодушевлённые безработицей колотунцы отогнали неразумных девиц. "Кризис" приятно удивился такому согласию несупротивных и горячо похвалил их за безмерную восприимчивость к официальной пропаганде, а главное, за упорное голосование колотунцев на выборах за правящую партию недогоняющих, хотя он, очередной "Кризис", казалось бы, уже последним кретинам доказал: начальство, конечно, пашет как шахтёр в забое, но отнюдь не в пользу согласного с ним народа. В закрепление своего тезиса, "Кризис" вытащил из недр иномарки плакат объединительного содержания: "Стадо несупротивных баранов во главе недогоняющих козлов служить волкам-олигархам всегда готово!" ― и отдал пионерский плакат в руки благодарных манифестантов. И только на городской площади власти Колотуна наконец-то окончательно втянулись в абсурд происходящего. Кризис, как, бодрясь перед телекамерами, заявил мэр Покусай, отнюдь не на упавших заводах и не в заросших полях ― он в головах отдельных несознательных граждан, которые зачем-то переживают по поводу увольнений и невыплат зарплат и социальных пособий, ― поэтому не о чём говорить! И приказал улыбчивым милиционерам разогнать толпу неуёмных соглашателей. Улыбчивые марш несупротивных рассеяли и, чисто для профилактики правонарушений, на задержанных активистов марша, само собой, наложили штрафы за переход улицы в неположенном месте. Ни тебе жёсткого месилово, ни вязалово ― марш завершался скучновато. Колонна автозаков так и простояла бы пустой, но улыбчивым подфартило ― у продмага они наткнулись на группу невменяемых бомжей, обвинили их в покушении на "зарежимленный объект", поколотили и увезли блохастых в неизвестном направлении ― скорее всего за город, в чисто поле. Однако, губернскому начальству, с присущей ему пиаровским чутьём, пришлось не по нраву типичная манера общения с народом мэра Колотуна. По представлению руководства, мэр Покусай должен был сломать управленческий шаблон и придумать какой-нибудь оригинальный ход. Как мудрый полководец, ранее посылавший свои легионы на смерть, а ныне, столкнувшийся с непослушанием, он мог бы, например, приволочь на площадь свой новый мерседес и прилюдно его сжечь. Тем самым мэр как бы становился материально вровень с манифестантами и тогда получал моральное право требовать от них повиновения. Или хотя бы основание просить народ не свергать его ― посаженного на власть в законе. Смешно, конечно, но такой пиар-ход и по сей день может действовать на простодушных людей не хуже двух рот улыбчивой милиции"; "Ваша честь: это не кража и не партийное задание! Я вообще не знал, что жених ― какой-то там босс у недогоняющих. Просто я не успел хороших людей поздравить, сильно переживал, и тогда, под покровом первой брачной ночи через балкон залез в опочивальню молодожёнов. Их самих там почему-то не застал, и с расстройства забрал свадебные подарки, стопку "корочек", какие-то документы, коробку из-под ксерокса с долларами, "Беретту" с обоймами... ― всё, что было в сейфе"; ""Старуха процентщица" ― устойчивый нарицательный образ в русском мире, и совсем не случайно эта кличка намертво прилепилась к олигарху Сироцкому"; "...в канун ответственных выборов. Передаём ежедневное обращение нового губернатора Непроймёнской стороны к своему народу. "Родные мои! А поимённо те, у кого сегодня день рождения! Сердечно поздравляю вас с ним! Обещаю выпить за...""; "На вчерашней презентации нового гибрида саможенящегося жениха в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в браколожестве России. "Почему в этой стране простое сочувствие к девушке, если оно выражено в имущественной или денежной форме, до сих пор считается предосудительным? Почему в этой стране все богатые мужчины женаты, а все женихи ― не настоящие мужчины?""
  На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-холостяк, ответить, да тут ― без всякого предупреждения! ― Тютюха как взовьётся на приёмник:
  ― Выруби! То врачи в госпитале нас успокаивают, то начальство! Сейчас опять с родных своих "голубых воришек" в Лондоне перейдут на чудо-советников с Заклемонии!..
  ― Чем тебе пришельцы с Заклемонии-то не угодили? Пока что их третий год просто тихо-мирно поят ― из русского гостеприимства. Нормальные пацаны: в футбол быстро выучились играть...
  ― Ещё бы на четырёх ногах не выучиться быстро! Знаем этих варягов: наворовал ― и шасть за границу! ― идёт в накат Тютюха и, вижу третьим глазом, сверкает в меня очками с худого лица. ― Они туда хоть тушкой, хоть чучелом ― а выедут и вывезут. С обобранными да грязными туземцами не останутся щи лаптем хлебать! Колхоз наш сгорел в угаре перекройки ― вот эмигранты и сбежались, как гиены, добивать. Расчищают нашу землю для своего потомства и для поганых дел. Безобиднейшую бабку Усаниху ― и ту норовят спровадить из Матерков! И где теперь эта горсть родной земли?! Бубню себе: "Вот моя деревня, вот мой дом родной...", бубню в настоящем времени, а слышу ― в прошедшем...
   ― А чего варягам тащить из Матерков? ― спрашиваю Тютюху невинно, для затравки. ― Там уже ничего нет.
   ― Окстись, Онфим! Там наша земля, наш лес, вода! А заливные луга, поля, озёра?! Ту же церковь в Матерках разбирают по кирпичику ― на сувениры. Живём, выходит, во "время разбирать камни"? Нам совсем голое место останется? При царях Матерки были крупнейшим имением в Непроймёнской стороне. Храм в сельской деревне возвёл один зажиточный матерковец, в ознаменование победы русского оружия над турками под Шипкой. После революции он, уже старик, ― из классовой ненависти к Советам ― карьер засыпал и замаскировал, а сам отбыл с отступающей Антантой. В эмиграции написал о церкви книгу. Кирпичи, оказалось, месил из местной белой глины, чего-то добавлял в неё, а обжигал кирпич по особой технологии, но по какой ― не рассказал. Получился кирпич с безупречным резонансом! Для церквей и концертных залов! Цапель этот, Жабель ― нынешний хозяин Матерков ― оформляет кирпичи и продаёт туристам, как сувениры. И пытается найти карьер, воссоздать технологию обжига, наладить уникальное производство. Этот жулик уже организовал исследования ― и здрасьте вам: матерковский кирпич, оказалось, имеет ещё и замечательные экологические свойства. И теперь ― только давай! ― может легко продаваться в Москве, в Европе и где хочешь.
  ― Инвестиции! Пусть продают: будут начальству налоги, народу ― зарплата...
  ― Ой, оставь: ни налогов, ни народа! Нет в Матерках народа уже! Там сброд: люди есть, а народу нет. Вавилон какой-то, а не родная моя сельская деревня! Слетелись со всего света на звон монет, подзаработать. Нахватают и смоются при первом сигнале тревоги: и станет ещё пустее и гаже. При развитом империализме народы исчезают. Интерсобственникам и интерправителям племена и роды без надобности: им подай только работников, избирателей, налогоплательщиков и солдат. Завезут на кирпичный завод в Матерки сотню полурабов-китайцев, выпишут одного инженера-немца, выставят кавказскую охрану ― всё! А кирпич продавать будет Цапель из оффшора, сам засядет в Лондоне или в Иерусалиме.
  ― Палестина торговать полмира научила: арабы и евреи ― издревле успешные купцы...
  ― Да не отдаст Цапель в российскую казну ни гроша! Пробьёт для Матерков статус какой-нибудь особой экологической зоны по разведению мамонтов, взятки чиновникам раздаст, а налоги в казну ― шиш! Обидно! Кабы свой, а то чужак идею отчаяния моего воспринял и в жизнь претворяет! И ладно занял бы деньги на свой страх и риск у "цюрихских гномов", а то в нашу госказну и залез!
   Идею отчаяния Тютюхи? Ну конечно! Я сразу припомнил целый подвал в "Непроймёнской голой правде", как всегда броско озаглавленный: "Сельская деревня Матерки как способ обустройства ландшафта для целей развития экстремального туризма". Ладно, философски и в явном расстройстве интеллигентского своего духа писал мой искатель сермяжной правды, с сельским хозяйством в нашей зоне рискованного земледелия ничего не выходит: оно убыточно при любом начальстве, и хорошо только тем, что не позволяет сельскому люду измаяться от безделья и окончательно спиться. Если же мы, наконец, честно признаем, что сельское хозяйство в нашей зоне ― это не производство, а только традиционный способ занятия населения, тогда давайте попробуем, в духе времени, коль уж объявили капитализм, занять крестьян чем-то более экономически выгодным, к примеру, экстремальным туризмом с русской спецификой, для чего в Европе попросту земли свободной нет. И местный народ почувствовал бы себя, наконец, приобщённым к полезному и хорошо оплачиваемому труду. Далее Тютюха, патриотично язвя, предлагал некоторые направления туризма: блуждание в дремучем лесу, переход через болотную топь, ночёвка в стогах сена, катание на тачанках с пулемётом Максим, автогонки по просёлкам, хождение стенка на стенку, русская баня, казаки-разбойники, рыбалка с бреднем и динамитом, хор кукушек, толстовская косьба крапивы и лопухов... и тому подобное, чего днём с огнём не сыщешь в чрезмерно обжитых европах. На эту очередную интеллигентскую идею Тютюхи начальство, по обыкновению, отреагировало никак. Зато ― теперь это становится традицией ― идею просёк хитроумный иностранец: эмигрант не то из Большого Курятника (это я образно так Нью-Иорк называю), не то из Палестин, и как только вышло в России разрешение на покупку сельскохозяйственных земель, он быстро и решительно скупил на подставное лицо земельные паи у матерковцев и заехал в сельскую деревню, как "добрый латифундист" из бразильского телесериала.
  ― В Палестинах своих лопухов совсем, что ли, нет? ― спрашиваю Тютюху с недоверием, хотя, как сам бывал ― не видел ни одного.
  ― Кончаются. Вся природа в Передней Азии и в Западной Европе кончается, и лопух стал туристическим объектом, как баобаб или секвойя. Да-да, лопух ― туристический объект! Почему нет?! Лопух колоритен, эстетичен, задира, буян и медонос, он близок к людям и ко всякой твари! У него русский размах! Нет в Европе травы, мощнее лопуха! Посмотришь на цветущий лопух, тряхнёшь нижний лист, чтобы скатились капли росы, изумишься от души живому гулу и разноцветью насекомой суетни на его цветках ― и сам тотчас сделаешься здоровым, сильным! Созерцание красоты и силы плюс фитотерапия. От зарослей богатырских лопухов прёт материей и энергетикой! Подходи, восхищайся, вдыхай, трогай! Силочка по жилочкам лопуха так и льётся-переливается! Экстракт из корня лопуха ― лучшая биологическая добавка в наших краях, дармовое общеукрепляющее средство. Или народу не нужно укрепляться задарма? Известные лопухи ― в четыре метра высотою ― культивируются в усадьбе герцога Бэкингема, в Англии. Их там подают туристам, как самые большие лопухи в Европе! А в Матерках, за баней Усанихи, где пыли нет и речка Серебрянка в двух шагах, дикие лопухи стеной стоят, выше крыши, до пяти метров вымахивают, я шестом измерял, а о них ― ни гу-гу, хотя Матерки ― Европа! Видишь, Онфим, врут и притесняют нас во всём! Герцог Бэкингем конкретно, на бабки, кидает бабку Усаниху, а либеральные авторы в евроСМИ молчат!
  ― Кабы только в СМИ. Французские брехуны ещё почище Бэкингема. Алькофрибас, рассказчик у Рабле, как-то от ливня "спрятался под листом лопуха, который был не меньше арки моста в Монтрибле".
  ― Во-во, веками врут и не краснеют! Лопух да крапива за осиновой банькой у речки ― вот олицетворение русской сельской деревни в глазах интуристов: готовый, устойчивый брэнд! А у матерковцев к лопуху никакого почтенья нет ― иной и подотрётся... Обидно мне: не пожелало местное начальство этого понять, а Цапель воспринял и сейчас культивирует лопухи и крапиву, как на клумбе. Европейцы и американцы отвыкли работать руками ― так им в Матерках предлагают: корову подоить, творог отжать, сметану и маслице сбить, растопить русскую печь, для особенных зануд ― сплести корзину, лапти. Им это дико интересно! Срубили для них из осины восемь новых бань, поставили вдоль Серебрянки, топят каждый день и парят. И стрижёт Цапель купоны с моей идеи. А ещё проложил маршруты в зарослях крапивы и лопухов: дорожки выложил и водит по ним бенилюксов ― те в тихом восторге! Идут осторожно гуськом, смотрят, нюхают, дышат во всю грудь фитонцидами, собирают гербарий из сорняков ― эти в Европе тоже заканчиваются, и даже говорят меж собою необычно тихо, как положено в волшебном лесу. Есть особые делянки крапивы ― для мазохистов; те уезжают ну просто счастливыми!
  ― Побегают голышом по молодой крапиве, играя в "казаки-разбойники", ― и счастливы?
  ― А кроме счастья им ничего не надо: остальное всё давно уж есть!
  ― Понимаю бенилюксов: я тоже был счастлив ― три раза...
  ― Набесятся поддатые в крапиве, а потом усатые казаки на лавке в бане уложат интуристок себе на колени вниз лицом, да из счастливых задниц иглы крапивные вытаскивают, протирают горящие попы огненной водой, могут и ногайкой или кнутом пройтись, а интуристов ― почти тем же макаром ― обихаживают Марьи-царевны в кокошниках и пышнотелые русалки, выйдя прямо из вод Серебрянки. Впечатлений ― на пол оставшейся жизни! А где у них побесишься так? Жизнь зарегулирована, как на конвейере автозавода, взгляд положить некуда, чтобы отдохнул минутку глаз. Неимоверная скучища: не происходит ровно ничего! Кошку на улице машина задавит ― уже событие: все местные газеты только об этом и пишут...
   А давят, продолжаю про себя мысль Тютюхи, архиредко. У них, бедняг, и кошек уличных, верно, не осталось: как сам бывал ― не видел ни одной. Дальше Тютюха рассказал, какие промыслы были в Матерках до реставрации капитализма. Кроме навозных червей, Матерки славились репейным маслом и репейным же лечебным мёдом, некогда побеждавшими на выставках ВДНХ. Славились маринованными грибами и самым южным в России клюквенным болотом. Серебряная, считай, живая вода из семи мощных родников, лилась в изобилии и образовывала большой ручей, впадающий в речку Серебрянку, откуда с удовольствием пили тучные коровы из стада, давая удивительное по вкусу молоко. Возили сюда, по знакомству, на это молоко с репейным мёдом и серебряную воду больных детей и стариков из городов ― и вставали те на ноги и лазали потом козлятками по тосканским холмам и крапивным долам. Почти двести лет возили в Матерки хворых...
  Да, простоват, простоват Тютюха для записного интеллигента. Профессиональный интеллигент давно бы погрузился в философский мятеж и виртуально лупил всех направо и налево за гибнущие Матерки. А Тютюха мой, так, интеллигент-любитель ― без зажатой крепко фиги в кармане на всякое начальство и собственный народ. Сельская закваска Тютюхи в городе так и не прокисла...
  Вот интересно, стал ли Тютюха "шестидесятником", живя в то время? А спрошу:
  ― Сегодня, буде живы, "шестидесятники" каялись бы перед обнищавшим народом за свой безумный протест?
  ― Честные, как Шукшин, каялись бы! ― отбивает, без промедления, Тютюха.
  Знать, думал об этом. А продолжил он так... "Шестидесятники", в большинстве своём, это талантливые честные ― в понятиях своего времени ― люди. Они разочаровались в социализме советского партийного разлива. То, что давал простым людям социализм, гораздо важнее какой-то свободы слова и прочей либеральной пурги, которую ― исключительно в своём воображении! ― обожали "шестидесятники". Они не представляли себе, что свобода слова у нас мигом выльется во многоэтажную изощрённую ложь, в порно, в рекламу, в хамство, в истребление отечественной культуры, уничтожение русского языка и дебилизацию людей, а самих их, "шестидесятников", перестанут читать. В итоге сегодняшним гражданам России ценности "шестидесятников" оказались совсем не нужны и даже, пожалуй, вредны. Советская творческая интеллигенция желала "свободы", соблюдения авторских прав, тиражей, западных гонораров... ― хотела, короче, денег и удовольствий в обмен на свои "таланты" и "службу". Наши творцы, владея умами граждански развитых советских людей, считали, что при западной демократии обстановка вокруг их талантов воссияет лучами всемирной славы и в карманы потекут реки злата, а вот серьёзная публика будет, как при социализме, по-прежнему носить их, таких необходимых, на руках, а дамы ― по-прежнему в воздух чепчики бросать. И это властители душ! Публика же, став, как и творцы, свободной, либеральной, то есть, сменив духовные ценности на материальные, вмиг отвернулась от своих властителей ― и нет вам, господа, по-прежнему ни тиражей, ни телеэфира, ни рек злата, но уже нет и вознесения на пьедестал, благоговения к творцу, духовного вождизма, и нет даже привычного сонма хорошеньких поклонниц. Оказалось, при надёже-демократии в западном варианте чепчики, в виде лифчиков и трусиков, девицы бросают в эстрадных артистов и спортсменов, в долларовых миллионеров, а вовсе не в творцов отечественной литературы. Остаётся с грустью развести руками: опростоволосились вы, господа "шестидесятники", ― капиталистической жизни совсем не знали и не понимали, а подталкивали к ней советский наивнейший народ. С такими горе-командирами в первом же бою погибнешь. Знай "шестидесятники", на чью, в итоге, мельницу льются их таланты, многие из них сто раз подумали бы, прежде чем творить шедевры, ослабляющие советскую власть. Объективная претензия к "шестидесятникам" десятков миллионов людей заключается в том, что благодаря деятельности творцов ― хотя не только ей, конечно, ― простые люди потеряли: заботящееся о них государство, часть своей Родины, свои сбережения, часть великой русской культуры, уверенность в завтрашнем дне, гарантированные заработки, надежду на новое жильё и часто даже ― само желание жить. Десяткам миллионов людей жить стало противней и материально хуже! Чтó этим миллионам обворованных людей свобода слова и передвижения, к которым звали "шестидесятники"? Ничто! Нынешние творцы получили свободу высказываться, но и нынешние власти имеют свободу их не слушать. А у народа разве сегодня появилась какая-то серьёзная возможность свободно высказаться? Что раньше свободно выговаривалось на кухнях, то сейчас свободно высказывается в интернете и где угодно ― с тем же нулевым результатом. Простым людям ввозной либерализм ничегошеньки не дал, одни неощутимые воображаемые свободы, а вот отняли у людей вполне ощутимые вещи. Творцы смыслов, впрочем, ничему не учатся: в скором будущем коллизия с "шестидесятниками" повторится. На сцену общественного внимания выходит новая плеяда талантливых честных людей, только уже разочаровавшихся в чиновничье-олигархическом капитализме...
  А вот, наконец, и Короедовский район. Въехали в Сычи ― это соседи и некогда заклятые враги Матерков. Уж никто и не помнит, откуда эта вражда взялась, но лелеяли её в обеих сельских деревнях бережно, как свой неповторимый эпос. Свадеб ли касалось, футбольных матчей и спартакиад, сенокоса на спорных участках заливных лугов, выборов в депутаты, проводов в армию... Совместные мероприятия частенько заканчивались "стенкой на стенку". Для этого даже, по особливо принципиальным случаям, назначали дату и время свалки в Поповом Углу ― на просторном великолепном по красоте заливном лугу, кой длинным языком, между Серебрянкой и оврагом, вклинивался в угодья Сычей. Это место ещё при царях принадлежало Матерковскому храму, и именно здесь ушлые сычовцы повадились воровски косить, как считали, ничью траву, и здесь чаще всего сталкивались с матерковцами, нанятыми попом-батюшкой на сенокос. Вот вам и Попов Угол! Зачем, спрашивается, попам сенокос за двадцать вёрст от сельской деревни, когда кроме телеги никакого транспорта не было? Попы ― старинные земельные олигархи и собаки на сене. Патрон всегда говорил: где попы, там народу худо. Как он так с Савеличем сошёлся? Из единства и борьбы противоречий, разве что. В Сычах, однако, колхоз устоял: председатель был уж слишком грозен и силён физически ― собственноручно бил свой народ за нерадивость, воровство, пьянство и вообще ― для острастки. Сычовцы же, понимая, что начальству без побоев с ними справиться ну никак невозможно, даже гордились и хвастались друг перед другом: меня Пред бил три раза, меня ― уже семь, как уголовники кичатся ― сколько зон сменил. И когда соседи, Матерки, развалились, сычовский председатель скупил за бесценок и за обещания всю их сельхозтехнику, быков-производителей и свиноматок, овец и тёлок, и всё, что пригодится, увеличив тем самым залоговую базу под банковские кредиты ― и до сих пор на этом добре выживает...
  Тютюха отыскал в мастерской своего знакомого, Шмурдяка, ныне главного инженера местного колхоза "Привет". Поприветствовались. Инженер Шмурдяк в паре с переодетым в гражданское участковым милиционером Песогоновым предусмотрительно и в тайне ото всех метил технику ― комбайны, трактора, сцепки агрегатов и всё подряд, дабы найти, если кто из соседей или фермеров по наводке уворует. Шмурдяк ― мужик степенный и во всём средний, обросший семьёй и заботами малой родины. Песогонов же явно холерик, очков не надо, а на вид большой работящий парень тридцати лет: перёд ― толкачом, зад ― буксиром, с большой головой и упрямой прядью курчавых и седеющих уже волос, упавшею на глубокие не по возрасту складки лба.
  Тютюха:
  ― Ну что там в Матерках? Отсеялись?
  ― Шутишь, Пломбир? ― вскидывается инженер Шмурдяк. ― Как Ёрш асфальт пахал, ваши в поле, считай, не выходили.
  ― Колхоз давно скапутился, ― со смешком добавляет участковый Песогонов. ― У вас, в Матерках, теперь заказник с ландшафтным земледелием.
  ― Заказник?! ― почти не удивляюсь я. ― На матерковцев, что ли, охотятся?
   ― Ещё не охотятся, ― отвечает инженер Шмурдяк, ― показывают зрителям, как американских индейцев в резервациях. С одной разницей: индейцы рядятся в перья и курят трубки мира у костра, а ваша массовка давится в очереди у магазина Сельпо за ржавой селёдкой из бочки, и все пьют водку декалитрами и матерятся почём зря ― всё на потребу интуристам. Хотят объявить Матерки столицей русского мата. А матерковских мужиков заставляют клянчить у интуристов на водку. Попробуй-ка у немца, француза или еврея выклянчить на водку!
  ― Докатились... Американские индейцы, ― припоминает Тютюха старые вырезки из газет, ― потомки Оцеолы и Монтимого Ястребиного Когтя, те хотя бы хлопочут о придании резервациям суверенитета ― это чтобы в них не действовали федеральные законы и налогов не платить. В Коннектикуте индейцы племени пекотов из резервации "Лисья чаща" открыли казино и живут припеваючи за счёт него. Там сотни игровых столов, тысячи игровых автоматов. Матерки ― туда же?
  ― И Пингвин у властей добивается, чтобы население Матерков объявили потомками казаков ― с вольностями, землями и своим воинством, ― докладывает участковый Песогонов. ― Я видел бумаги в районе. Только народу фиг что достанется ― всё загребёт хозяин.
  ― А в самих Матерках народа уже нет, ― говорит инженер Шмурдяк. ― Сброд один, а коренные мрут, не родятся.
  ― Побиться даже не с кем стало! ― сокрушается участковый Песогонов, тряся непослушным чубом. ― Считай, не ходили на матерковцев с той ночи, как Ёрш асфальт пахал. Своих, сычовских, председатель бьёт, а нам кого? В Попов Угол матерковцы вообще перестали ездить, даже в засушливый сезон: травы мало, а они не косят ― не нужна. И свадеб никаких! Ни тебе футбольных матчей на первенстве района, ни концертов самодеятельности. Скукота! Вот разве что осенью, на проводах в армию Афоньки, удастся отметиться?..
  ― Допризывник Афоня? ― вспомнил я письмо у Патрона. ― Наслышан. Что за парень?
  ― Афанасий ― боец! Я с ним бился, ― воодушевляясь, взмахнул кувалдочкой участковый Песогонов. ― Кудрявые блондины все бойцы! Метр девяносто пять росту, плечищи... ― в обычную дверь боком входит, руки-клещи! Спецназ ГРУ готовый! Если молодым героем не закопают, дослужится до генерала.
  ― Пока что ― местный Маугли, ― влезает с объяснением Тютюха. ― Вернее, Кинтаро ― "золотой мальчик", есть у японцев такой легендарный герой: наделён огромной физической силой и понимает язык диких зверей. Афоня полудикарь, но может зрить в корень и здраво рассуждать. Суровый малый, смельчак, с общинной жилой. Мне даже не понятно в нём ― откуда что взялось? Может, через Интернет поднатаскался? Не терпит чужаков и пьяниц. Чуть что ему не по нраву: в морду кулачищем бац! ― и вопрос решён. Политкорректностью не тронут. В лесу несколько землянок держит, гнёзда на деревьях сколачивает из досок и ветвей, знает все большие дупла: оружие там, наверное, хоронит. Придёт из леса ― ходил будто за грибами, ― а руки машинным маслом пахнут: мне баба Усаниха говорила...
  ― Оружие хоронит?! ― аж присвистнул участковый Песогонов, просветляясь в лице. ― Готовый партизан! В сводках Короедовского РОВД попадалось года два назад: Афоня сам изгнал из Матерков троих пьянчуг и поджигателей, и бомжей городских тоже всех зачистил, ещё до Пингвина... Последний дельный молодой в большом некогда селе! Уедет ― пусто станет в Матерках. Вот уж заскучаем: не с китайцами же нам дружить! Сычи придут Афоньку провожать! Главное мне исправить пропуска на всех желающих...
  ― А что, въезд по пропускам? ― спрашиваю Пёсогона.
  ― Как в зоне! Если вы без понтов, езжайте на станцию. Туда из Москвы через пять часов прибудет поезд с туристами. Матерковское начальство ― Пингвин, то есть ― обязательно будет на станции гостей встречать и...
  ― Почему Пингвин? Цапель, ― поправляет участкового Тютюха.
  ― У нас зовут Пингвин, да и похож. Пингвины ― гомосеки!
  ― Не-е-е, мы с понтами, ― честно признаюсь я. ― По сигналу с места: прибыл разведать обстановку и доложить кому след...
  ― Чтобы затем атаковать врага на его территории?! ― вставляет, сразу повеселев, участковый Песогонов. ― Наконец-то! Квадратная голова ― я в вас сразу военного признал! Когда, мужики, на дело пойдёте, я примкну! Мы теперь как на границе живём: скомандуете "В ружьё!" ― я мигом подскачу. Матерковские угодья ― концлагерь! Окружили по периметру табличками "Частная собственность": заступишь, тронешь что ― квалифицируют как покушение на собственность, могут даже колено прострелить ― я серьёзно! Телята наши где-то пройдут в матерковские земли ― по оврагам или по каменному броду через Серебрянку ― всё, назад выдачи нет! А примешься звонить, грозить, рапорты строчить и правды искать ― самого тащат в суд. Измотают и таких штрафов понавешают, телята золотыми станут: лучше сразу бросить и забыть. Клянусь офицерской честью: концлагерь Матерки! Я таких в Палестине насмотрелся. Хоть кино про нацистов снимай. И местных на работу не берут! Мой братан, "сварнóй", и жена его, медсестра, живут в Короедовске, прослышали они о зарплатах и послали в Матерки свои резюме. В ответ: чрезвычайно, мол, польщены вниманием к нашему проекту, но, к глубочайшему сожалению, у вас лицензий нет. Чтобы работать палатной медсестрой ― не операционной, а простой палатной, градусник подмышку ставить ― у них лицензия нужна! Мой братан всё равно поехал, один ― выяснить: считал ведь себя асом! Ладно, привезли его на сварочный участок ― ну, покажи своё уменье. Как раз варили трубы ― нержавейку в аргоне. Ё-моё! Да я, рассказывал он потом, такого оборудования, такого изобилия материалов и оснастки отродясь не видел! Даже в кино! А как немец на его глазах варил! Шов ― красавец: тонкий, ровный, как на капроновом чулке! Потом братан неделю с горя пил ― так самолюбие задели! А как просох, стал мылиться куда-нибудь: учиться еврошвы варить.
   О, думаю, учиться! Как товарищ Ленин завещал... Я тоже всем твержу: "Учи матчасть, дабы остаться живу!" А что, интересно, ненаглядная красавична моя, Блондина из мукомольного техникума, ответила бы, спроси я её: "Что такое брак шва?"
  ― Совсем местных не берут? ― адресуюсь к Песогону.
  ― Берут, кто поопрятней, повеселей, чтобы любил выпить, но ещё не спился. Матерковские мужики почти все спились уже: приглашают наших и короедовских. Зарплаты у них в разы выше, а вот премии работникам Пингвин не платит.
  ― Премии теперь ― "пережиток социализма", ― бросает с издёвочкой Тютюха. ― Какой смысл капиталисту давать работнику премию, когда работа уже сделана? Наоборот, под сдачу работ хозяин норовит избавиться от лишних рук.
  ― Было дело... ― вступает с приятным воспоминанием инженер Шмурдяк. ― Как дед Усан на пенсию вышел, я сколько в Матерках борон, катков, сеялок ночами понатырил ― с дальних полей!.. А теперь шиш, даже скучно! Ничего у вас нет. А какое имущество есть, то какое-то чужое: даже страшно брать. В самую тютельку Песогон попал: концлагерь Матерки. Соседа потеряли! Выморочные Матерки: местных осталось от силы двести душ, дети не родятся уже третий год подряд...
  ― Понимаю, обидно: воровать не дают, ― перебиваю исповедь инженера деликатно. ― А какая новизна в Матерках сильнее всего смущает сычовские умы?
  ― Ничего там нет! ― рявкнул, возбуждаясь, участковый Песогонов. ― Я с пожарной лесной вышки на матерковские земли смотрел: ё-моё! ― вообще ничего нет! Стройка комсомольских масштабов, а визуально ― будто строят дикое поле и дремучий лес! Все рубки запретили, даже санитарные, оставили один аттракцион: "Валка леса бензопилой "Дружба"".
  ― Занятие не для слабаков, ― соглашаюсь.
  ― Главное, что смущает, ― перебивает инженер Шмурдяк, ― всем командует один человек! Начальник всего один, а тысячи разноязычных людей, работают, как заведённые, не покладая рук. Вот услышите в Матерках: в одиннадцать ноль-ноль на железке, у моста, раздастся взрыв ― хоть часы проверяй. Нет, имеется, конечно, в Матерках и среднее звено: по направлениям люди руководят, только начальниками себя не считают и ― их вообще не видно и не слышно! Вот нас сейчас здесь уже два начальника: я начальник над мастерскими, нефтебазой, гаражом, над котельными и водопроводом, трансформаторной подстанцией, над механизаторами и всеми людьми, кто на этих объектах работает; Песогонов ― начальник порядка и соблюдения закона. И, тьфу-тьфу, едва справляемся! В колхозе управляемость ― только через мат и кулак преда, ну и мы с Песогоном иной раз нерадивых с боков подбиваем...
  ― Вы, значит, ― переспрашиваю инженера Шмурдяка для пущей верности, ― начальником себя ощущаете?
  ― А то! Я...
  ― А я ― нет! ― перебивает экспрессивный участковый Песогонов.
  И тут же он, преображаясь, по-молодецки дико ржёт и тычет кувалдочкой в плечо инженера Шмурдяка:
  ― Этот, блин, начальник... ― не могу: расскажу! ― он на единственный в Сычах асфальтированный перекрёсток вылетел... на новеньком своём, не обмытом даже, "жигулёнке"... вылетел, "как начальник", а Терентич ― на ржавом "Кировце" ― выехал навстречу "по правилам движения"... Ну, умора!..
  ― Урок дураку! ― отмахивается от кувалдочки главный инженер Шмурдяк, не расслабляясь. ― В Сычах болтают уже: почему, дескать, в Матерках один иностранец со всем управляется, без побоев и мата, и вообще без русского языка, а вас тут целая свора начальников ― и толку нет? Почему, товарищ Бодряшкин? Народ не тот или начальство не то? Вы там, при верхах, должны знать всё!
  ― Ну, всё только телевизор знает... ― хотел было я шутить.
  ― Да мы без понятия, чего эти умники с экрана говорят! ― стал вдруг гневиться участковый. ― Птичий язык какой-то, чужой нам, ненавижу! Я с тяжёлым ранением в госпитале лежал, очнулся: вокруг койки стоят врачи в халатах, в масках, руки в карманах держат, одни глаза из-под хирургических очков, обсуждают моё бренное тело, сыплют терминами, все деловые, а я понимаю только одно ― мне кранты, готовься откинуться, лейтенант Песогонов. А после медсестру подозвал, ― что? "груз двести"? ― оказалось: кризис миновал, иду на поправку, а вот витаминчики поколоть не помешало бы. В телевизоре ― вот такие говоруны!
  ― Высокое начальство ещё не выработало язык, на коем могло бы правильно с народом объясняться, ― говорю утвердительно. ― Вот-вот новое начальство...
  ― Высокое начальство с народом давно уже не говорит от своего имени, ― перебивает Тютюха, ― оно только зачитывает экспертные тексты. А поскольку государство либеральных бюрократов боится мнений экспертного сообщества, то заказывают тексты только "своим экспертам". Заказывают им "объяснения", а не анализ и прогноз. Поэтому мы обречены плестись за ситуацией, а не править ей. Либералы от власти боятся: привлеки они к практической работе действительных интеллектуалов, истинных учёных, тогда их, либералов, назначенцы, кто непосредственно аппаратно-директивно страною управляет, окажутся отодвинутыми от власти за профнепригодность.
  ― Начальство зачитывает тексты своих экспертов, ладно! ― ещё сильней ярится Песогон, тряся кудрявой прядью на лбу. ― Но половина слов, понятий ― иностранные, смысл не наш! Зачем иностранные слова без нашего смысла?! Значит, эксперты ― иностранцы? Тогда само начальство в телевизоре ― кто нам? Ну, если они со своим народом говорить на понятном языке не хотят ― кто они нам: чужие, враги?
  Снова, думаю, имеем "проклятый вопрос". Никак, буза в народе зреет. Общество спокойно, когда задаётся глупыми, а не "проклятыми", вопросами. Эх, выйду на пенсию и засяду-ка я за эти "проклятые вопросы": приведу их, главное, в систему, а системы решаются легче, чем стохастика с бифуркацией...
  Отвлечёмся... А ведь в "птичьем языке" начальства, говорящего с народом, ничего за 2500 лет не изменилось. На линии Кремль-Сычи восстаёт, по сути, та же картина народных собраний в Афинах бронзового века. В мирное время аттические крестьяне жили по своим деревням и редко заглядывали в город. В V веке до н.э. в Афинском государстве проживало примерно 30000 полноправных граждан ― мужчин, женщины не имела права голоса, ― а кворум на народном собрании составлял всего лишь 6000 голосов, то есть 20 %. Крестьяне, очень редко участвуя в общих собраниях, были не искушены в ораторском искусстве: они принимали за чистую монету всё, что приходилось выслушивать на собраниях или в судебных заседаниях. А поскольку опытные ораторы, защищая групповые интересы, выдвигали и в одинаковой степени доказательно обосновывали прямо противоположные точки зрения, у простых крестьян голова шла крýгом и они понимали лишь одно: начальство и богатеи обводят их вокруг пальца и оставляют в дураках. Отсюда у греческого народа возникло и устоялось недоверие к речистым лидерам демократии ― демагогам, ― и народ испытывал открытую враждебность по отношению к науке убеждения ― риторике ― и её носителям-философам, слившимся в собирательный образ всегда себе на уме софиста. То же самое происходило в демократическом Древнем Новгороде, где на собраниях простыми гражданами манипулировали ушлые боярские роды и цеховые группировки. И сегодня то же самое: крестьяне не попадают в "кворум" общего собрания России, где решаются главнейшие вопросы государства, и не понимают, какая из говорящих телеголов им полезна, какая вредна. А из этого непонимания проистекает естественное недоверие к властям...
  ― "Птичий язык" российское начальство переняло у Запада, ― опять предваряет меня Тютюха. Вот разошёлся! Наверное, мало говорит с людьми, всё больше пишет. ― На Западе лидеры стран и корпораций самоуверенны, миссионерны и кичливы. Они давно уже не "говорят" со своим народом, а "выступают" перед избирателями, перед налогоплательщиками и мировой общественностью, "выступают" в целях рекламы групповых интересов, в целях идеологической и экономической войны... А как говорил с народом Ленин, вы помните из школьных учебников?
  ― Я помню фотографию... ― истужился, вспоминая школьный учебник, инженер Шмурдяк. ― Ленин присел на ступеньках лестницы, у сцены, и что-то пишет на бумажке...
  ― Вот! ― вскрикивает аж Тютюха. ― Это Ленин на конгрессе Коминтерна, готовится к выступлению: дадут слово ― вскочит на трибуну и скажет на русском языке то, что народ сразу поймёт и примет. Скажет людям, кто виноват и что делать. Скажет без нынешней тошнотворной помпы и фанфар, без фрикций ряженого потешного кремлёвского полка, без думского хора благонамеренных сирен. Первые лица теперь через пятиметровые кремлёвские двери разве с народом говорить идут? Нет, они идут выступать перед теми, кто на своих праздниках кушает торты в форме "Ленина в гробу". Вот перед ними они и бóтают на экспертной фене...
  ― Так они "свои" или "чужие"?! ― уже свирепеет участковый Песогонов.
  ― Да уж не те отцы-командиры, которые положат конец ограблению страны! ― в ответ взвивается Тютюха. ― Власть у нас, вы знаете, чиновничье-олигархическая, власть денег. Такая власть на Западе хоть кое-как успешна, в России ― пагубна. И пусть нам власть не свистит с экрана о своём патриотизме, о защите национальных интересов. Как только я её завывания слышу, хочется сразу уточнить: интересы чьей же нации ты так рьяно защищаешь? Уж не русских, чувашей и мордвы! И народы это понимают. Сколько активисты от правящей партии недогоняющих ни пытались подогнать людей под свои знамёна, "народ безмолвствует". Значит, народ не признает эту власть "своей". Выходит, старший лейтенант, это "чужая" власть. Она существует сама по себе, она не опирается на народ, она оглушающе хвалит себя, она развлекает и веселит народ, но делает для него самый минимум, только чтобы не скинули и не отобрали нажитое непосильным трудом. А критерий для минимальности дел у власти один: массовый протестный выход людей на улицы. Это единственное, что может привести к смене политики власти.
  ― А смена политики означает, по-твоему, смену первых лиц, всей верхушки? ― вопрошаю я оратора. ― Это, как ни относись, набравшие опыт люди, а большим политиком и управленцем в одночасье не становятся.
  ― Теперешних первых и приближённых к ним лиц не обязательно нужно сажать, высылать за кордон или даже просто снимать с должности: за редким исключением, те же самые люди развернут политику на любой градус.
  ― Как те же люди? ― отшатывается участковый Песогонов. ― Власть же, сами говорили, "чужая".
  ― В России властные традиции капиталистического толка ещё не сложились, ― отвечает Тютюха. ― Властная элита государства формируется лет двести, а у нас капитализму сколько?
  ― Ну и власть! ― усмехается, аж присвистнув, участковый Песогонов. ― У нас такой новый комбриг был ― что дышло. Ладно, наш мужик переживёт эту власть. Русским уже приходилось жить при чужой власти, и под оккупантами ― ничего, выжили. А чужая власть непонятная загнётся сама ― ещё прежде, чем терпение у народа лопнет...
   Отвлечёмся. "Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев", ― уместно припоминаю я цитату из "Горе от ума". Да, опять, как во времена Чацкого, простой народ относится к высоким начальникам, как к иностранцам ― потенциальным врагам отечества: друзей-то за кордоном, как при СССР, теперь у нас нет. Почему же, осведомлённый читатель мой, простые люди не разумеют своё начальство на телеэкране? Я, конечно, беру только те случаи, когда профильный начальник преднамеренно не запутывает и не брешет. Отвечаю: суть сказанного не понимают из-за формы изложения. В телевизоре высокое начальство говорит для специалистов всего мира, включая советников с планеты Заклемония. А дабы излагать содержание ёмко, то есть покороче, но не теряя сути, надо шпарить профессиональными терминами, определениями, ссылками, за коими скрываются известные спецам понятия и факты. Народ далёк от сонмов этих понятий и фактов, потому не усваивает и термины. С русским народом следует говорить эмоционально, без терминов, наглядно и обязательно с жестикуляцией, потому что народ много работает именно руками и ногами, а не головой, жесты облегчают понимание. Крестьянину надо прояснить! Незатейливо, с образными формулировками, дабы скорее дошло. Возбуждённому поисками правды русскому народу околонаучными обиняками всего не прояснишь: шпарить след напрямки! Если же слушатель попадается тормознóй, убеждать его, напротив, нужно спокойно и терпеливо, как раньше излагали тему лучшие общественные лекторы, а сегодня это осталось лишь в работе с душевнобольными. Изложи по моему рецепту президент России свою застольную речь Песогону где-нибудь здесь, в Сычах, в баньке на речке Серебрянке ― эмоционально, простыми словами, с жестами, мимикой, улыбкой и лёгким матерком ― и старлей, уверен, всё поймёт. Но вернёмся к нашим осинам...
  ― Высшее начальство и сегодня не чуждо своему народу! ― говорю построже. ― Хотя его здесь никогда не было и нет, ибо страна необъятна, со всеми людьми физически не перебрататься. А ко всем новациям местного начальства вы, надеюсь, отнеситесь с понятием. И не отвергайте с порога всё чужое. Зарубите: в классическом западном капитализме трудовой менталитет совсем иной. У них руководитель направления сполна получает из рук того, кому наёмно служит, и потому начальником себя не считает. Начальник у них один ― хозяин, и ему принадлежит всё, кроме воздуха, пока кроме воздуха. А у нас руководитель низкого ранга собачится день и ночь и получает, по евромеркам, очень скромно. Посему, стремясь заработать хоть что-то, авторитет, например, он вынужден позиционировать себя большим начальником, очень большим начальником и даже целой властью, дабы своим авторитетом или кулаком попирать нижестоящих, и отбирать у них недоданное ему бюджетом или владельцем бизнеса...
  ― Ага, попирать и отбирать всё-таки... ― многозначительно басит участковый Песогонов; концом берёзовой ручки кувалдочки он чешет свой затылок и заметно призадумывается...
  ― Нет, давай ещё раз! ― теперь уже окончательно супится инженер Шмурдяк. ― В Матерках осталось своих двести душ и тысячи полторы-две строителей и обслуги со всего мира, общаются через переводчиков, а начальник один ― Пингвин ― и справляется. В Сычах всего четыреста душ, общение без переводчиков всем понятное и короткое ― мат, и начальников воз и маленькая тележка, а народ плохо управляем. Отчего?
  ― Народ, с точки зрения управляемости, делится на три части: дураков, умных и то дураков то умных. Дураки и умные легко управляемы, но их меньшинство. А с большинством ― то дураками то умными ― беда в масштабах государства! Это как с жёнами: с умницей или дурочкой мужу легче лёгкого выработать стратегию поведения и остаётся только следовать ей, а вот с женою, коя ведёт себя без всякого графика то умничкой, то дурой несусветной ― намучаешься и проклянёшь всё на свете, а именно таких жён большинство, ибо в Евразии живём. Вот так "проклятые вопросы" и лезут из всех щелей. К тому же организация труда у русских имеет национальную специфику. Поэтому управленческая методика западных учёных додиков ― в чистом виде ― нам не указ, а скорее вред? Начальство, организуя труд русского народа, должно не просто, как у буржуев, заплатить, а, по ситуации, и, конечно, зная меру, должно работника похвалить, наградить, пожурить, отругать, наказать, поставить в пример, уважить, попросить, отвлечь, взбодрить, уговорить, защитить, обещать ему, помочь в личной жизни, взаймы дать... Это я ещё про с ним выпить опускаю! Мы не турки, не германцы, не китайцы. Это им достаточен мотив ― работать за кусок. Таких Цапель и нанял, и тем избежал мороки с непонятным ему и, вероятно, даже презираемым русским трудом. С разгильдяями церемонятся только у нас: других-то работников нет. И надо пока ещё церемониться, но пора уже и обучать. Иначе глобализм заменит русских на этих самых турок и китайцев. Русскому труженику становится хорошо не по одним деньгам. Русские люди неприхотливы, даже аскетичны: вышли-то мы из холодных землянок, из заснеженного леса, с дикого поля, из монастырей и всяких катакомб. Зачем в ледяных катакомбах нужны деньги? Не нужны. Русским, в отличие от остального мира, не может стать хорошо от одних только больших денег: истинно "хорошее" лежит для нас за пределами богатства. Спроси любого из нас: как поживаешь? Даже если всё распрекрасно, ответим в лучшем случае: да, вроде, нормально... так себе... ничего... Прекрасное опускаем в "ничего"! Ставим знак равенства между гедонизмом и аскетизмом. А вот американец расплывётся в улыбке во все шестьдесят четыре имплантанта: у него, на людях, всегда всё "файн!". Он индивидуалист, он сделал себя сам и начхать ему сто раз на сотрудников и на соседей ― они для него просто конкуренты. А мы, сегодняшние русские, вышли из народа, из общинно выжившего народа, мы до сих пор крепко-накрепко связаны с ним исторической коллективной памятью. Наш человек считает: или всем, кого он видит и знает, должно быть хорошо, или всем ― плохо. Посему русскому народу так нравится, когда власть показательно мочит в сортире олигархов, хотя народ вполне осознаёт ― показуха. Увы: у русских ещё не прижилось убеждение, что хорошо может быть всем, а значит, ты как бы не имеешь права даже объявлять, что тебе хорошо. Иначе обидишь сотрудника, соседа, нарушишь равновесие в коллективе, вызовешь зависть, сглаз... "Мне хорошо!", но подразумевается: "всё равно мне плохо, ибо я сострадаю людям". Не может быть хорошо испытавшему давление общины, барина, церкви, безумного начальства, алчных иноземцев... Из этого замкнутого круга русским ещё долго не выбраться: запад нам не поможет, и никогда не помогал. Русский человек только-только начинает меняться: ценить сегодняшний день, вслух гордиться своей работой и семьёй. Русский остаётся ещё открытой для всех раной, через кою виден живой пульсирующий организм...
  ― Идеальная натура для художника-реалиста, ― мычит вдруг Тютюха. И продолжает уже с обычной своей издёвкой: ― Только продуктивно ли нам делить народ по уму без оценочного мнения начальства? У нас, если умный, но без лапы, то дурак, а если дурак, но с протекцией, то умный.
  ― Выходит, что ли, ― не унимается инженер Шмурдяк, отмахнувшись зубилом от Тютюхи, ― только когда русские станут все умными или дураками, страна сделается управляемой и расцветёт?
  ― Репейный типун вам на язык: дураками-то зачем! ― говорю построже. ― Ни к чему нам явление литературы превращать в житейскую скверну! Управлять дураками легко, да не выгодно в исторической перспективе. Умные и нервные повсеместно сгоняют с земли спокойных дураков. Животрепещущая судьба Матерков ― наглядный тому пример. Надо срочно, как по команде, умнеть! Да умные и живут дольше ― это объяснённый наукой факт. Когда в народе не хватает ума и воли, торжествует врождённое ― лень и стадность. Нельзя в народе возбуждать "проклятые вопросы", иначе текущему начальству и за царей придётся отвечать. Возбуждённый народ становится людоедом: разорвёт от восторга или от ненависти ― как рвут назначенных знаменитыми артистов или заклятых врагов ― тоже, увы, иной раз назначенных. И то начальство успешно, кое, лавируя, дурашливо-безвольный народ свой удержит и направит. Русская тройка ― не шутка классика! Русским народом по нашим колдобинам ― это не колонной немцев на германской трассе управлять. Грамотность народа и внушаемость его со стороны начальства сродни процессу созревания вина. Неграмотный народ плохо внушаем, ибо держится за здравый смысл и традиции; это пока виноград ― материал для будущего вина. Полуграмотный народ легко внушаем, ибо пробудилось самосознание, традиции начинают уходить; это ― бродящее молодое вино: оно может и ёмкость взорвать, если газ тихонечко не выпускать. Грамотный народ опять становится не внушаемым, потому что всё понимает и создаёт новые традиции; это ― зрелое вино. С грамотным народом начальству нужен договор с понятными и справедливыми правилами сотрудничества, и дабы стороны его взаимно соблюдали. Новый колонизатор Цапель не заинтересован ни в каком народе вообще. Ему подай глобальный, а значит, безликий, наёмный труд; ему бы деньгу с чужой земли быстренько поднять и унести в свои закрома. Сегодня он Матерковские угодья прихватил, завтра возьмётся казино в Бейруте строить или Великую китайскую стену по камешку продавать ― ему всё равно. Глобальные империалисты хотят превратить человека-работника в биоробота с заданным поведением: таким человеком можно управлять, и легко управлять обществом таких людей. В экономике начальники средних и нижних звеньев отомрут как институт, а хозяевам новых рабов нужен будет всего один манипулятор с тремя кнопками...
  ― Какими?! ― закричали разом мужики.
  ― Биоробот должен реагировать всего на три сигнала. Они отражают три страсти, которые рабу оставят хозяева его жизни. Это: удовольствия, накопление и страх ― страх лишиться удовольствий и материальных средств к существованию. Олигархи делают всё для того, чтобы трудящийся человек превратился в такого биоробота.
  ― А когда биоробот станет хозяину не нужен? ― задаётся Песогонов.
  ― Если народы мира не смогут противостоять массовой роботизации трудящихся, то неизбежно начнётся истребление "избыточного" количества людей. Проекты депопуляции стран тайно осуществляются уже давно.
  ― Только не русский народ сможет противостоять, ― говорит Тютюха и на немой вопрос Песогонова с готовностью отвечает: ― Русские люди слишком большие индивидуалисты и асоциальны. И ещё нас ужасно давит государство: оно не поддерживает никакие объединения русского народа: "Больше трёх не собираться" ― всё!
  ― Но в принципе без начальства в экономике можно обойтись... ― вслух задумывается инженер Шмурдяк. ― Пингвин командует один, у него, может, биороботы? Швы на трубах варят как заводские роботы...
  ― Ё-моё! а может, и нам без начальства попробовать? ― аж вздрогнул участковый Песогонов, удивляясь собственному вопросу. ― А что?! Был бы дождь да гром... Поставить в Сычах одного ― да, хоть меня...
  Ну чисто детский сад в погонах! Не зря товарищ Бендер, по случаю, приравнивал милицию к детям. Но, Песогон, чую, правильный мужик: вон как смотрит! Значит, наболело...
  ― Сегодня обойтись без начальства ― даже рано думать! Заглянем в историю. Тысячу лет назад тому славянам и финно-уграм прожить без вездесущего начальства вполне было возможно. Тогда у власти были всего две заботы: организовывать защиту родных земель от этнических врагов и судить народ за прегрешенья. Через пятьсот лет начальство уже необходимо стало и для объединения страны, ибо у нас войны были с размахом, восточные ― межэтнические, а не как в Европе ― войны западные, междусобойчики, только между герцогами да королями, когда сражались в поле профессиональные воины, народ оставался в стороне, и всё имущество, как правило, оставалось цело. В русских войнах города и сельские деревни враги жгли дотла и убивали всех до одного, под корень, или угоняли в рабство. Крестьянин раньше был неуправляем вообще никем, кроме своей общины. Легальное законодательство его почти не касалось. Да и не было ножниц законов, равняющих всех под одну гребёнку. Потому: "Что город, то и нóров, что деревня, то и обычай". На Руси и в молодой России исторически главное противоречие было между человеком и природой, а не между народом и начальством. Страной одновременно правили три царя: царь-холод, царь-голод и царь-начальник. Старшим всегда был царь-холод, средним ― голод. Читаем в летописях: ударил мороз ― посевы замёрзли; дожди поля залили ― урожай пропал; пришли мыши ― зерно съели; ударила молния ― хозяйство сгорело, река русло сменила ― рыба ушла... За ней ушло и поселение, кто выжил, ибо рыба была единственной круглогодичной животной пищей. А князь или престольный царь не имел определяющего значения в жизнедеятельности народа: он не спасал от холода, голода, мора и всех бед ― только от этнических нашествий. Главный русский враг ― холод! Россия ― самая холодная в мире страна. Россия на географической карте выглядит красиво, на политической ― так себе, как все, на климатической ― синюшной, просто тьфу! Треть станы отрезает полярный круг, ещё треть ― приполярные пустыни. Полстраны лежит в вечной мерзлоте. Наши главные демоны ― Дед Мороз и Снегурочка. Эти литературные образы возникли вне русской мифологической традиции, но в духе народной поэзии. Некрасовский образ Мороза, Красного носа, властелина зимней природы, восходит к древнему сознанию русского народа, он в самую тютельку отражает сложившиеся суеверия о таинственных силах северной природы. Под стать Морозу и Снегурочка из пьесы Островского. Эта ёлочная парочка, начиная с "Поэтических воззрений славян на природу" Афанасьева, трактуется в рамках славянского "метеорологического мифа", то бишь, извечной борьбы солнечного света и тьмы, тепла и холода, солнца и грозовой тучи, а по неявной сути ― между жизнью и смертью. А вот Островский уже прямо вводит в свою пьесу внефольклорный конфликт между Морозом и Солнышком, как между смертью и жизнью: юная языческая Снегурочка жертвует собою ради весеннего света и тепла: "Но что со мной: блаженство или смерть? Какой восторг! Какая чувств истома! О Мать-Весна, благодарю за радость, За сладкий дар любви! Какая нега..." Холод и темень отбирают у русского человека полжизни. Да при одном слове "осень" мы впадаем в уныние и ― ещё зима не пришла ― уже томительно ждём весны. В семнадцатом же веке случился даже малый ледниковый период. Тогда замёрзли Темза в Лондоне и Сена в Париже, а на Красной площади в Москве, где снег всегда убирали и шла торговля, земля от мороза ёжилась гармошкой, в трещины проваливались колёса телег по самые оси и кони в них падали, ломая ноги. И двадцать четыре года в этом веке на Руси были голодными. Тогда-то русские и побежали на юг, дабы хоть как-то согреться и что-то кушать, а вовсе не за свободой. Если внутренней свободы нет, внешняя ― всегда на погибель. Холод и голод, а не начальство, гнали русский народ на Дон и Волгу, хотя там жили этнические враги ― кочевые народы, куда страшнее родного начальства. Тогда и появились казаки, и запели свои разбойничьи, удалые песни. Семнадцатый век ― последний в глобальном противостоянии русских с природой. Потом явилась НТР ― наука с техникой и революциями ― сразу урожайность поднялась и стали лучше в домах топить, и бежать уже не надо стало. Это теперь к нам с юга безземельные горцы бегут ― на сытные равнины и в натопленные дома. Волжанин Ленин и в сибирской ссылке посидел и прожил в Европе без малого двадцать лет, ― он знает, чтó значит для страны технологическое тепло, свет и солнце. Как пришёл Ленин к власти в России, заявил лозунг: "Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны", и объявил первый общероссийский план развития ― ГОЭЛРО. И вот, когда царь-холод и царь-голод под натиском знаний стали терять своё владычество, тут-то организующая роль начальства и поднялась. И ― при глобализации ― продолжает расти. Сегодня высокое начальство последние тучи над Россией разгоняет, а для русского человека главное ― солнце. Теперь бытие народа определяет исключительно начальство: единый ― от недр до солнца! ― властно-вертикальный царь. Нет жизни праведной в народе без указаний от начальства! Здравомыслящий человек должен верить во всё, что исходит от анфасного начальства. А как иначе жить? Ты разве каждую минуту подозреваешь, что, мол, опять задумало начальство нечто противное разуму и конституции страны? Противничать родному начальству ― суета сует, да и откуда взяться уверенности, что ты разумней и правильней его?
  ― И Западу начальство нужно? ― любопытствует участковый Песогонов.
  ― Ещё как! ― отвечаю убеждённо. ― Они кучнее нашего живут и добра полно ― есть чтó защищать. Отмени начальство ― и в анархии пострадают все.
  ― Так точно! ― рявкает, страшно возбуждаясь, участковый. ― Начальник должен быть один! Что такое решенье коллектива? Кто его видел? Бабы у колодца "нарешают", а на собрании все молчат! Что по вертикали приказали сверху ― пусть нижние чины исполняют. И чтоб никакой бузы! А то дожили: в армию взять некого! Дети в Сычах дохляки все и тупые, учиться не заставишь. Уже не могут без ошибок диктант с доски списать! Парни матчасть не знают, ленивые и слабаки: на турник, если какой допрыгнет, висит, болтается как дождевой червяк. Спрашиваю допризывника: "Подтянуться можешь сколько раз?", отвечает: "Пол". За девчонок перестали драться! Футбольное поле в школе берёзками заросло! Ничего пацанам не надо ― только курят, пьют, гоняют музыку с утра до ночи, всё ломают, жгут. А этот телевизор!.. В Сычах осталась единственная общая забота: скотину тырить, птицу, браконьерствовать в лесу и на прудах, солому воровать, силос, красть технику у соседей, косить сено чужое...
  ― Кто ворует, кто косит, ― щерится тут в напарника инженер Шмурдяк. ― Думай, командир, чтó говоришь!
  ― Мы и воруем, мы! ― кричит уже, весь красный, участковый Песогонов. ― А теперь метим, как своё! Как ночь ― полсела в движение приходит: отправилось на промысел! Я-то, допустим, знаю: кто и что у кого спёр и где хранит. А только как поймаю вора, в правление приведу, сразу Пред ― мне: "Ты, Песогон, этого пока не трогай ― пусть должен будет... И того не вяжи ― отработает..." Жена издевается: "Какой ты страж порядка ― лизоблюд ты без хребта. Трус! Знала бы ― замуж не пошла!" Ё-моё! Клянусь, как офицер, перед вами! Не стану больше выгораживать жульё и врать! Пересажаю всех к... ― узнаете тогда Песогона! А уволят со службы ― пойду лупить моджахедов! Воры все! Да ну!..
  И участковый, в сердцах, хвать инструментом оземь!
  ― Я не вор, ― скромно говорю, ― я честный. По мне, хоть завтра устные деньги заводи...
  ― А у нас в Сычах все жулики и воры поголовно! ― не унимается милиционер. ― Родились, наверное, уже с клеймом!
  ― Искать воров или неворов на биологическом уровне методологически было бы неверно! ― говорю построже. ― Воровство ― социальное явление. С эволюционной же точки зрения, "воровство" ― в кавычках! ― это явление обязательное для всех биологических организмов, оно закреплено в генофондах всех видов. "Воровство" ― это добыча пропитания, отъём крова, похищение невест, обретение других ресурсов для выживания биологической особи в ходе конкурентной борьбы. Кукушка, подкидывая свои яйца, "ворует" услуги и ресурсы по выращиванию своего потомства. Белки, мыши и другие грызуны ищут и "разворовывают" запасы соседей. В дикой природе "воровство" ― фактор выживания, без какой-либо социальной подоплёки...
  ― Вот спасибо, утешили, ― бурчит участковый. ― Только наш уголовный кодекс шепчет о другом.
  ― Это имущие люди придумали и закрепили в законах понятие "воровство", дабы с помощью государства защитить своё добро. А пока накопленного добра не было ― в первобытнообщинном строе ― не было и "воровства": кто смел, тот и съел, всё забирал сильнейший или умнейший. Так что биологически все люди "воры", потому что просто хотят выжить. Естественная жажда жизни, как правило, сильнее всех законов, навязанных обществом индивиду. Теоретически воровать должны абсолютно все, не считая или считая при этом свои деяния воровством. Про сычовских мелких воришек говорить даже неудобно. Ну, с поля утащил копну соломы или с тока ― два мешка зерна. Значит, совести нет ― не более того. Экономику страны не разрушит. Крадёт корма ― вырастит на них свинью: сам поест, а на внутреннем рынке мяса меньше не станет. Какая разница для населения страны, чьё мясо покупает на рынке ― фермера или колхоза? При мелком воровстве в первую очередь страдает этика, а этикой в тяжёлые времена всегда пренебрегают. И только если воровство начинает ощутимо нарушать порядок экономических отношений в масштабах страны, оно должно считаться общественным злом и преследоваться по закону...
  Но Песогон уже не слушает: "Да ну!.." Без размаха зашвырнув кувалдочку в молоденькую и не пыльную ещё крапиву, отходит к изгороди, чертыхаясь и отирая ветошью промасленные руки. Потом вослед кувалде бросает тряпку, ложится на траву под куст цветущей розовой сирени и со злою надсадою и выливнем крепких междометий кричит в нашу сторону:
  ― Осточертело всё! Уеду к... в Палестину воевать! Делать "секим башка" кому прикажут!
  ― После службы в "горячих точках" никак не приживётся к сельской жизни, ― с неподдельным сожалением вздыхает инженер Шмурдяк. ― В Короедовске на днях повесили объявление для дембелей: "А ты записался в миротворцы?" Вот итог...
  ― Читал я недавно интернет-дневник одного миротворца в Палестине, ― усмехается тут почти сардонически Тютюха. ― Утром он защищал арабов от евреев, напавших ночью. Днём защищал евреев от арабов, ответивших утром. Вечером снимал презерватив, чистил оружие, обувь, мыл ноги и спать. В нарядах и на "операциях" ни разу не выстрелил даже в воздух. И, пишет, так в Палестине миротворят уже лет сорок! На век Песогона тоже хватит...
  ― Воюют уже в презервативах? ― поражается инженер Шмурдяк. ― Допрыгались буржуи со своей эротикой и сексом. Так у них всюду проникает СПИД?
  ― Пыль! Презервативы входят в комплект наёмника. Образцовая, кстати, забота о солдате ― без моральных сантиментов. В Передней Азии пыль куда опасней СПИДа, а американская "М-шестнадцать" ― не наш "Калаш": боится пыли. Наёмник натягивает презерватив на ствол винтовки ― так и миротворит с резинкой на мушке.
  ― Лучше бы с бомжами у себя под носом разобрался, ― с досадою бурчит инженер Шмурдяк. ― Зимой поселились в брошенном доме троица ― никакого житья не стало. Шарят по огородам, по сараям, даже в погреба залазят, бельё с веревок тянут, провода все срезали, не привязанных собак ловят, забивают и едят. А у честного, вишь, Песогона один ответ: нет вещдоков, хитры, канальи, никак не подловлю! Да живи без круговой поруки, сычовцев можно хоть сегодня всех пересажать! Кто только будет на холодной земле хлеб растить и скот разводить?
  Тут со стороны деревни в ворота машинного двора заходит суровый на вид мужик. Пнул ногою в колесо ближайшего комбайна, до крайности непритязательного с виду, застывшего навечно в линейке неготовности, и, не приближаясь, в нашу сторону кричит:
  ― Зря, начальник, метишь: эту падаль оживить нельзя!
  После чего плюёт на заржавелый диск спущенного колеса и топает грузно в мастерскую.
  ― Механик, ― со вздохом, комментирует инженер Шмурдяк. ― Переживает... Как, правда, будем урожай таким металлоломом убирать? На этом старье даже до поля-то не доползёшь... В прошлом году из десяти комбайнов собрали восемь. Сейчас, в лучшем случае, соберём шесть, а скорее пять. Значит, молотить будем до снега. Потерь сколько!.. А пахать когда? Плакала наша "августовская зябь"...
  ― Пахать... ― вздыхает и Тютюха, думая о своём. ― Как Ёрш асфальт пахал, Матерки как единый организм стали распадаться. Зоотехник, главный инженер, ветеринар... ― все специалисты отвалили в город. И большое молочко в Матерках водиться перестало. Вот он, оскал деколлективизации. О ней так много говорили неолибералы ― по традиции большевиков. Только бескровной, как и коллективизация, она вряд ли будет: песогоны и афоньки не дадут ― если олигарха земельного из охотничьего ружьишка не положат, так сожгут имущество, но просто так с земли не уйдут. Да и начали уже жечь исподтишка...
  ― Поверишь, Тютюха, ― инженер Шмурдяк, для убедительности, даже руку на выпрыгивающее сердце положил, ― сычовцы вашим сочувствовать даже стали. Раньше гараж или конюшня в Матерках сгорят ― мы хохотали от души, выпивали даже по такому случаю: так, мол, им и надо, матерковцам-дуракам. А как Ёрш асфальт пахал, мы, конечно, опять посмеялись, только не весело уже: стало доходить ― это уже слишком, просто дико, это чему-то исконному в нашей крестьянской жизни конец пришёл. А сегодня мы солидарны с Матерками, хоть вставай и ополчайся, как перед общим захватчиком. Я бы вашему колхозу "От рассвета до заката", клянусь, всё уворованное отдал, вернись только в Матерки народ!
  ― Так умнеет народ: если не за партой, то на пепелище! ― вставляю с уместным пафосом.
  А хорошо, между прочим, сказал, не хуже самого Патрона! Нет, я умней Савелича!
  ― Матерки упустило местное начальство, ― с убеждённостью сельского интеллигента реагирует Тютюха. ― Из-за кремлёвских стен кинули ему последний в стране не поделённый жирный кусок ― землю-кормилицу ― на! дели по справедливости и пользуй. А местные начальнички земельку-то не озаботились окучивать самим, а выставили на торги. Естественно, чужаки безземельные тут как тут: слетелись, зацепились и выживают коренных ― и русские опять в дураках, только уже без родной земли!
  ― Не, мы же работаем... ― возражает, было, инженер Шмурдяк.
  ― Работает всё больше Цапель, уж очень любит деньги, ― перебивает Тютюха с внушительной укоризной. ― Мы всё больше живём, а работаем аврально.
  ― На буржуев изредка тоже нападает слабость, ― возражаю. ― В ЖИВОТРЁПе, по обмену, целых три месяца стажировался один американец. Не турист из Америки ― тот одни лишь фасады видит и подученных экскурсоводов слышит, ― а, можно сказать, головой окунувшийся в нашу жизнь дельный такой америкос. Мне поручили отвезти его в аэропорт. Так после традиционных проводов у Патрона он уезжать не хотел: в морской канат на лестнице вцепился руками и ногами, не отдерёшь, и трубит, как слон из зоопарка: не пойду! не лечу! лягу! Неужели, спрашиваю, так понравилось у нас? Да, говорит: мы работаем, а вы живёте!
  ― Блеск! ― в кои веки соглашается Тютюха. ― Правда, смысл затеняется трактовкой терминов. Что мы называем работой, у них ― жизнь. Мы и на работе живём, а они и по жизни работают. Мы к вечеру домой пришли, по хозяйству пошвырялись, у кого оно есть, ― и на диван или мелочишку где-то тырить. А Цапели всего мира вечерами да ночами сговариваются: где бы да как бы ещё хорошую деньгу поднять или местечко у распределительного крантика занять, да приговаривают меж собой, как русского лопуха очередного кинуть...
  ― Не-не, мужики, вы хотите сказать, русские не умеют и не хотят работать?! ― совсем уж оскорбляется инженер Шмурдяк, сжимая зубило и кувалдочку в чёрной потресканной пятерне. ― Давайте разберёмся! Мы здесь, в Сычах, как пахали весь прошлый сезон ― и что: на буграх хлеб сгорел, в низинах ― вымок, еле-еле собрали на семена и заложили на корма. Но это разве значит: русские не хотят работать?!
  Русские не хотят работать: тема прямо в сердце! Тут и участковый Песогонов вернулся ― сам напряжён по струнке, ушки на макушке! И суровый механик, переживающий о способе оживлении падали, уже в робе, с инструментом, подошёл, закурил, махнул бригаде механизаторов, показавшихся в воротах ― те тоже, без улыбочек, подтянулись и взяли нас в кольцо. Слушатель, вижу, подобрался серьёзный, при железе! Пусть уж меня в Матерках обождут...
  Русский крестьянин плохо информирован, но смышлён: с ним дóлжно говорить без резонёрства и кудрявости, смело брать за живое. Уклончивая же манера говорить заражает народ рабским духом. Нуте-с, братцы:
  ― Знаю: в правлении вашего колхоза до сих пор красное знамя в углу стоит ― за пятилетку в четыре года. Да, есть трудовые заслуги перед государством ― и у начальства, и у его народа. Однако утверждаю: русские люди не хотят во всю силу и весь ум работать! Почему? Людям всё время кажется, что их обманывают и что их труд не принесёт им никакой особливой пользы. Вот каждый и пытается сам ― как бы в ответ ― обмануть. Ситуация с обманом в трудовых отношениях уже веками воспроизводит сама себя. Русские слишком долго прожили вне конкурентной среды, просидели в крепости, хотя рабами были только по форме ― не по содержанию. У нас до сих пор: в народе ― полная анархия, в начальстве ― неограниченная свобода принятия решений. В Западной Европе курортный, по нашим меркам, климат, всё в изобилии растёт и размножается, и отовсюду море рядом: что произвёл ― погрузил на корабль, быстренько отвёз по ветерку, продал. И у них крепостное право исчезло уже в пятнадцатом веке. На Руси не было тёплых и близких морей: чтó в великих муках произвёл, то на продажу изволь тащить к чёрту на куличики, тысячи вёрст, и всё больше по бездорожью и на собственном горбу. А крепость отменили на четыреста лет позже, чем в Европе. Вот вам истоки неприхотливости русского человека и злополучной нашей "лени". Вот почему у нас так любят вспоминать развитóй социализм: при нём били уже не всех и далеко не на смерть, а крыши над головами строили, дешёвое питание раздавали, бесплатно учили-лечили, отдыхали на юге по солнечным путёвкам, и каждому труженику соображать не нужно было ― чтó производить и как продавать, зато всегда можно было ждать незаслуженных подарков от начальства. И у русских ― это важно! ― всегда оставалось свободное время, дабы подумать о жизни и, тем самым, сохранить душу. А с работающим американцем, дабы поговорить пять минут, нужно по телефону делать appointment ― есть разве у них время сохранить душу? Русский мужик никогда и никуда сам не торопился: "Поспешишь ― людей насмешишь". Но коль самого приспичит или если из-под палки, то работал много, быстро и успешно. А кнуты и батоги были ― ого-го! За несколько лет до своей смерти, Сталин даже запретил снимать двухсерийные фильмы: "Народу смотреть две серии некогда!" На Руси, говорю, была одна беда, но большая ― холод! Зима длинная, морозная, дорог нет вовсе, зато глубокий снег, волки, тати: куда лезть начальству из своих палат и народу от своих изб ― только на смерть. Весной распутица: опять не пролезешь ― парус да вёсла. В неизбежном итоге: русские во всю богатырскую силу, что копили зимою, работали только четыре тёплых месяца в году ― это в три раза меньше всего остального, обогреваемого солнышком, мира!
  ― У них там, в Европе, морозов, что ли, совсем нет? ― вопрошает участковый Песогонов, удивляясь на собственный вопрос. ― Как в Палестине?
  ― В Европе и зимы-то нет: как сам бывал ― не чуял ни одной! У них есть только мифы и страхи о зиме ― так они холода боятся. Один английский литературовед даже предположил: Шекспир в образе Гамлета изобразил мифологического бога зимы ― и тот, и другой замораживают и убивают всё живое вокруг себя; оттого Гамлет европейцу страшен, а русским, привычным к смертям от холода, он всего лишь неприятен. Пока не было в России технологического тепла, русский не жил одной непрерывной жизнью. Для русского, каждое лето ― новая маленькая жизнь. Я так и вижу средневековую мать, как она внушает сидящему на печи дюжему сыночку: "Не ходи со двора, сиди! Руки-ноги целы, глаза целы ― чего тебе, детинушка, ещё надо?!" Случайно ли степняки с юга и востока набегали исключительно в начале лета, когда росла трава ― корм для лошадей, а с запада лезли только зимой, когда замерзали болота и дороги становились проходимыми. Отсюда ― от холода и великих расстояний ― пошла у русских главная болезнь: ничегонеделание сегодня, откладывание трудов на потóм, и томительное, выматывающее ожидание лучших времён, счастья. А это никакое не счастье! Это просто не хватало нам солнышка, тепла. От безлюдных опасных расстояний русский человек молчалив, вся Россия тиха и молчалива. От них у нас взялась традиция проводов, какой нет ни у одного народа в мире: проводы всем миром, с разудалой песней и гульбой, чтобы заглушить слезу и неизбежную тоску о близких. Рекрутский обряд у нас сложился похожим на ритуал похорон ― в обоих уходах причитают, ― а вот обряд возвращения солдата не сложился вовсе. Из армии, как из могилы, не возвращаются: "Не надеюсь я, любезный мой, Возвратиться тебе с поля здравому. А тебе-то, мой любезный друг, Непременно быть убитому..." Помяловский ещё писал: рекруты для избавления от солдатчины отрубали себе пальцы и рвали вон зубы. От этих, непомерных для пешего человека, расстояний скрип телеги и стук колёс железнодорожного вагона звучат в ушах русского совсем по-иному, нежели для европейца. И всё потому, что уход из родного дома часто означал расставание навсегда. Дворян с пятнадцати годов ― ещё безусыми подростками! ― отправляли на царёву службу и, попади отрок в отдалённую крепость, мог никогда уже не вернуться в отчий дом ― даже всего один разок, на побывку! Солдат-новиков, то бишь, новобранцев, провожала сама община: отправляла на двадцать пять лет ― тоже, считай, безвозвратно. Если вдруг только покалечен был, а не убит, то доживал уже в мужских монастырях ― такая у них государственная функция была, за это им казна земли даровала и освобождала от налогов. Монастыри строили всегда как военные крепости для русской армии и, случись, неприятель обложит монастырь, инвалиды лезли на стены и по второму разу подставляли грудь. Людей труда и хороших воинов не хватало всегда ― и на Руси, и в царской России, и сегодня. Особливо не хватало служилых дворян ― воинов-профессионалов. Русские люди до конца девятнадцатого века не осознавали себя гражданами страны как единого сообщества. Они воспринимали себя членами очень узкой социальной группы: деревни, группы деревень одного церковного прихода, городка. Какой патриотизм, какая экономика могла быть при плотности населения два человека на квадратный километр, когда в остальной Европе было двадцать-тридцать? Саукаться бы жениху с невестой, дабы поскорее лечь! Чтó наука говорит: если для получения благ нужно прикладывать непомерные личные усилия, трудовой мотив ограничивается лишь целью физического выживания ― всё! Зачем лишнего производить, если нет возможности прибыльно продать? При таком безлюдье никто, кроме властного начальства, до конца не понимал, что такое страна, что такое государство, как его строить и защищать, в каком направлении работать и что делать вообще. Начальству приходилось заставлять народ строить и защищать страну только из-под палки ― объясняться с безграмотным не всегда возможно. От безлюдья и неразвитости государственных инфраструктур взялось это "затерявшееся чувство долга" у русского крестьянина: он никогда не хотел идти на войну, защищать свою родину, предпочитал членовредительство, лишь бы избежать рекрутского набора или призыва. Понятие родины у крестьян сложилось только в ходе Первой мировой войны: тогда, сев в вагоны-теплушки и на баржи, десятки миллионов мужчин впервые увидели свою страну. До эпохи НТР сверхзадача русского человека была одна ― просто остаться живу, а у европейца ― разжиться. Обе задачи успешно выполнены: мы, евразийцы, выжили, европейцы разжились. А в каком оцепенении были народы Сибири, где холода и расстояний больше нашего?! Обычная по меркам Европы и Азии трудовая деятельность на Руси часто была наказуема смертью. Когда деятельный русак лез на холод, на голод, на татей или же вопреки начальству и супротив этнических врагов, а потом и против церкви, то погибал, не оставляя потомства. Выживал "ленивый" ― в кавычках ленивый! Руси ― тысяча двести лет, значит прожило пятьдесят поколений. Даже если отбросить несколько последних, когда появились свет и тепло в домах и на предприятиях, и стала возможной круглогодичная работа, сорок поколений отбора холодом на такую "лень" ― и русский народ стал тяжеловат на подъём: долго запрягает. Это у какого ещё народа главный эпосный герой на печи тридцать лет пролежал ― "силу копил"? Но это всё, товарищи мои, сказочная русская лень, сказочная! И у западноевропейских народов в средневековых сказках упоминается заветная "страна Кокань": там по небу летают жареные гуси, и те же булки на деревьях растут, а на каждой лесной полянке страждущего халявы героя ожидает вертел с поросёнком над горящими углями. И Ильмаринен в финской "Калевале" выковал чудесную мельницу-самомолку ― самомолку! Мы к их сказочной германской, галльской или финской лени относимся с улыбкой, а они на русских сказочных героев почему-то негодуют. По мне, даже хорошо, что Россию со всех сторон враги тревожили: не уснули русские сладким, крепким, смертным сном, каким засыпает замерзающий человек. Оставалось русским короткое лето: "Один день год кормит" ― и это только у нас. Но что за короткое лето успеешь сделать? В итоге: щи у народа жидковаты, а бриллианты у начальства мелковаты. Русские люди привыкли подчиняться внешним силам природы, и оттого они легко подчиняются общественной внешней силе ― начальству, и, к несчастью, не только своему родному. Увы, в индивидуализме внутренне свободных людей и в их принудительном внешнем объединении заложено серьёзное противоречие. Отсюда вырастают специфические суровые требования к качеству управления в России. Русский человек и сам охоч принимать решения, но это, как правило, неосознанные, случайные, ситуативные, половинчатые решения ― их с лёгкостью отменяют, забывают, меняют. А вот к осмысленному принятию и сознательному выполнению собственных решений рядовой носитель русского самосознания мало годен и до сих пор: ему привычнее плыть по течению, подчиняясь внешнему давлению природы и начальства. Властная рука объективно необходима русскому народу: она объединяет людей для противостояния силам природы и внешним врагам, для разрешения всякого рода неопределённостей. Природа, этнические враги, да и временами перегибы профильного или чужого враждебного начальства столь тяжко и грубо давили на русского человека, что он с младых ногтей соотносил это давление с кознями нечистой силы, кои, если не погубят самого мужика, то уж верно отберут прибавочную стоимость его трудов. И потому обретал наш мужик за глухим забором, на рожон не лез и не поспешал на бесполезные труды. Русские люди Царя-холода таки одолели ― единственные в мире превозмогли холод! Мы создали великую цивилизацию, не уступающую романо-германской и англо-саксонской, и любой восточной. Значит, умеем работать не хуже немцев и китайцев. "Лень" ― не добровольный выбор русских. Главное ― понять себя и преодолеть тысячелетнее наследие своих невзгод и отступающих ныне холодов и расстояний. Потепление климата нам только на пользу. В аналогичных условиях на севере Канады цивилизация не сложилась вообще ― до сих пор там бегает одно зверьё. В США сегодня упали три снежинки ― закрывают школы и жизнь замирает: холод! В Австралии термин "сибирские морозы" применяют СМИ в случаях, когда температура воздуха падает до плюс тринадцати градусов по Цельсию. Итак, мужики, русская "лень" была сезонной ― зимней. А коротким летом трудились, обманывая бога! Именно климат приучил русских к авральной работе. Объяви сегодня в стране мобилизацию, аврал ― и русские в один миг станут лучшими работниками в мире. По воскресеньям и праздникам христианский бог запрещал "работать", да не запрещал "помогать": вот и помогали друг другу в страду с утра до ночи. И поныне летом никто в америках-европах больше русского в поле не работает. Ярлык лентяя нами не заслужен. Просто русский ищет не богатства, а достатка. Поработал достаточно ― и отдыхай, не рви жилы, не сгоняй тоненький жирок: пригодятся зиму пережить. А если ты по своему архетипу не рвёшься к богатству, сие не значит, что лентяй! Традиционный для русских, во многом ещё сельский, трудовой цикл ― раскачка-работа-аврал ― должен учитываться при планировании. И, конечно, важна справедливость в трудовых отношениях: требование безусловной справедливости ― основополагающая черта русского национального характера...
   ― Это да! ― иронизирует Тютюха. ― Ища справедливость, мы требовательны к себе и к окружающим, себе подобным. Даже порой немилосердны: все права человека имеет, мол, лишь тот, кто живёт справедливо, то есть ― в традиции русской культуры ― выполняя свои обязанности перед другими. Но странно, почему эту требовательность мы не распространяем на начальство? Будто оно у нас числится не за людей, а как особое "явление природы". И, прости Онфим, я понимаю внутренние принципы русской независимости не по твоему бодризму, а скорее по Помяловскому: ничего не делаю, значит я свободен; нанимаю других, значит я независим; не труд нас кормит, а начальство и место; дающий работу ― благодетель, начальник ― кормилец; отсюда и вытекает у русских презрение к труду, как признаку зависимости, и любовь к праздности, как имеющей авторитет свободы и человеческого достоинства.
  ― А у евреев не вытекает? ― вскипает участковый Песогонов. ― У арабов, французов? Давайте все ляжем и станем независимы! Твой Помяловский не интеллигент, случаем? Бред какой-то! Мы хотим работать, да начальство по рукам бьёт! Своим, русским, работать и жить становится негде, а запустили иностранцев! Растворяют страну в мировом пространстве: уже все капиталы чужие, орудия труда чужие, рабочие руки чужие, землю кругом огородили, а что осталось наше-то? Россия пока ещё самодостаточна. Значит, нам полезен изоляционизм ― относительный, конечно. Ворьё ― в тюрьму, крупные предприятия ― национализировать, а так называемому бизнесу оставить парикмахерские, автосервис и цветочные ларьки. А то не хватает им своих рабочих рук! Они пусть сначала обучат народ, а затем требуют с него по уставу ― и будут им золотые руки...
  ― Слово "работа" имеет корень "раб", ― возражает Тютюха. ― Даже у придуманного попами Бога люди не рабы ― дети, а у начальников ― рабы...
  ― Ладно, у предков и стариков не было стимула, ― гнёт своё инженер Шмурдяк. ― Сегодня в Сычах и котельная тепло даёт, и зарплату платят, и стимулов полно, а почему молодые не рвутся на труды? Среди молодёжи ваш Помяловский торжествует. Молодые и работать ещё не умеют, а уже не хотят. Сопляк, а: "Пусть дураки работают!" Мы, родители, этому их разве учили?
  ― Главное для родителей ― не учить, а воспитывать, ― отвечаю я. ― Техника усложнилась: сегодня родители и педагоги уже не могут дать молодым людям необходимые профессиональные навыки. А молодых надо, ― загибаю перед носом инженера Шмурдяка три пальца, ― воспитывать, вдохновлять, заставлять. Дабы сами рвались к знаниям и умениям. Молодой ― глина, не слепишь из неё фигуру, не обожжёшь ― сотрётся в прах. Упустил подростка ― буквально три-четыре критических года, когда формируется личность, происходит самоопределение, появляется собственное "я" ― и всё: позже бесполезно, толк из него уже не выйдет. А сподобил подростка учиться у профессионалов и работать, и втянется он в труд, тогда, чур, не мешать, а только незаметно и щадя его самолюбие направлять. Самореализацию подростка надо замыкать на учёбу и труд ― всё известно по Макаренко. В своё время правильно воспитанная и обученная безотцовщина отстроила и защитила СССР в Великую Отечественную войну. Будущее любой страны определяют сегодняшние подростковые лидеры ― тот же Афоня из Матерков...
  ― Только наши горе-либералы, строя общество потребления, никак не придумают, каким образом "потребить" молодые силы, ― перебил Тютюха, не выходя из иронического тона, ― по сути, как нейтрализовать молодёжь, чтобы не осложнила им сладкую жизнь в будущем.
  ― А каким должен быть такой... идеальный начальник, ― подступает ко мне участковый Песогонов, ― чтобы и народ его любил, и шли дела? У Пингвина дела идут, но его все не любят, и случись что...
  ― Правильный и любимый начальник у русских тот, ― говорю с расстановкой, для бронзовой отчеканки в памяти слушателей, ― кто оказал своему народу доверие, вдохновил, поддержал его мысль и дело, где-то научил, где-то простил, переплатил немного, похвалил, и в результате смог поджечь в нём усердие к работе не на страх ― на совесть, и сподобил его на прилежное трудовое поведение. Дабы такому начальству в России быть и народом править, должно первым делом...
  ― Защитить страну внешне, ― почти закричал участковый Песогонов, ― по всему периметру!
  ― Так точно! Иначе ушлые прорабы глобализации захватят нашу землю и сначала поставят чуждое начальство, а затем ― политкорректно! ― изведут под корень весь народ, заменят его наёмниками со всего мира. Жабель в Матерках ― тому пример. Рейдеры скупают российские сельскохозяйственные угодья вместе с крестьянами и уже дают этим землям свои названия: меняют привычную топонимику, изрезают в лоскуты нашу историческую карту...
  ― Так точно! ― опять вскрикивает участковый Песогонов. ― Пингвин собирается переименовать Матерки, на днях конкурс названий объявил!
  ― И обзовут каким-нибудь Мамонтвиллом... ― рычит уже Тютюха.
  ― А откуда Пингвин взялся?! ― бушует в самое небо участковый. ― Вот где враг! Прибил бы к!..
  ― Явился, скорее всего, по приглашению бывшего губернатора Непроймёнской стороны, ― опережает меня Тютюха. ― Начальство частенько крышует заезжих земельных рейдеров. Наедут к нам Жабели, раздадут крестьянам подачки ― зарплату, не выданную колхозом-банкротом, те же стеклянные бусы, как раздавали конкистадоры американским индейцам, ― да наобещают почище депутатов, а сами арендуют у них земляные паи за пустяшную натуроплату ― то есть, без всяких хлопот втридорога продадут владельцам долей свой же урожай, привлекут дешёвых гастарбайтеров, оставят крестьян без работы и тогда спокойно выкупят у них землю по цене процентов пять-десять от кадастровой стоимости. А на деревне без пахотной земли нечего делать, нет смысла жить, разве доживать. И тогда законно выселят крестьян, как "паразитов", или попросту силой выдавят с земли, а местных фермеров ― на самые неудобья, на отруба, чтобы скорее изломались там и попередохли. Опыт "володения" иностранцами русскими угодьями ещё при царе описан Лесковым и Глебом Успенским ― это, мужики, кровавый опыт: с топорами, вилами, поджогами... В мире веками отрабатывались способы сгона людей с родной земли. Теперь добрались и до нас. Здесь в одиночку перед вражьей силой не устоишь. Матерки уже пропали. При нашем климате затевать либеральный рынок по западным рецептам ― это общенациональное самоубийство! Мы с потенциальными колонизаторами можем успешно конкурировать только при мобилизационной плановой экономике, тоталитарной...
  ― Тоталитаризм уже был у нас?! ― полувопрошает-полувосклицает инженер Шмурдяк. ― И авторитаризм был. Предлагаешь, Тютюха, повторить?
  Инженер Шмурдяк, от непривычки думать о политике, явно смущён, и обводит глазами своих мастеровых. Те, приоткрыв рты, сами замерли: не чаяли поутру, в мастерской, в рабочий день, на мировоззренческий разговор нарваться ― и, тоже с непривычки, пресильно их разобрало на тему. И тогда ― от внимания бригады механизаторов ― Тютюха возбуждается окончательно:
  ― В переломные моменты истории тоталитаризм полезен для сохранения любой страны и государства, а уж авторитаризм просто обязателен. Сегодня авторитаризм ― это минимальное условие мобилизационного развития России. Кто вопит, что тоталитарный режим во времена Сталина плох, тот одобряет и поддерживает разгром Советского Союза в Великой Отечественной войне, тот дурак или предатель. При тоталитаризме уж что-что, а страну, свою землю и хозяйство, не утратим! А не будь тоталитарных СССР и КНР, разве империализм был бы таким добреньким? Без победившего социализма давно бы захватили буржуи всю Землю и полезли колонизировать мировой океан и космос. Наш социалистический тоталитаризм спас остальной мир от рабства! А сейчас прикиньте, мужики, зачем нам демократия западного образца, если и ежу понятно: в ходе свободной глобальной конкуренции нас задавят деньгами, землю неизбежно отберут ― да на наших глазах уже и отбирают! ― а мы с вами станем рабами или будем согнаны! При тоталитаризме, при авторитаризме русский народ как-то получался всегда многочисленным, здоровым, работящим, сплочённым и душевным. При либерализме ― "каждый за себя", а такой принцип существования ослабляет и уродует русского человека. Не хочет он ни размножаться, ни песни петь, ни работать...
  ― Зачем нам прибыль, если жить противно? ― подключаюсь я. ― Рыночная конкуренция для человечности пагубна в принципе: она измельчает личность, ожесточает душу, опошляет чувства. Разве в беспощадной конкуренции у либералов человек человеку друг, товарищ и брат? Чем либеральней и демократичней строй, тем хуже люди.
  ― Жить стало противно ― это верно, ― говорит вдруг один пожилой механизатор.
  За ним, как ждали сигнала, загалдели остальные:
  ― Противно!
  ― Из рук всё валится!
  ― Ничего не надо!
  ― И мне стало жить противно ― слова только не мог подходящего найти!
  ― А мы сами раньше разве такие равнодушные были?!
  ― Всё им деньги!
  ― Мир, братцы, на пороге мировоззренческих перемен, ― говорю как бы в заключение и начинаю всеми членами разминаться в путь. ― У Скупого рыцаря прибыль хорошая была, а как прозябал и чем кончил? Искусство жить заключается в поддержании возможного баланса между благополучием, то есть полнотой жизни, и благосостоянием ― комфортом. Сам по себе комфорт желанен и полезен, но в нём одном личность русского человека задохнётся, как в нафталине моль. Комфорт не включает в себя самое важное, самое ценное в жизни: любовь, счастье, детей, спорт, искусство, приключения, любимые занятия, дружбу... Конкуренция, бесконечная погоня за новациями, эксплуатация людей и природы, реклама... ― и всё это сумасшествие ради прибыли, ради зарплат и налогов, ради материального качества жизни и комфорта. Такое воззрение на главную мотивацию к труду дико устарело! Капиталистический мир неправильно, по-старому, живёт. Уже испортили непоправимо экологию Земли, уже гробят космос: вот наглядный результат их безумного стремления к прибыли. А будет так и дальше продолжаться, очень скоро человек, якобы разумный, себя, как биологический вид, просто изживёт. И никакие советники с Заклемонии человечество не спасут. Русские ещё всем покажут, как нужно жить!..
  Рассказали нам сычовцы, как по каменному броду через речку Серебрянку зайти в матерковские угодья. Казённый внедорожник я оставил в гараже: попросил зубилами не метить! Ещё предложили нам добрые сычовцы пропитанье ― на дорожку. Я не хомяк, но отовариться съестным не возражаю. Суровая школа общежития многому научит... Дали нам кирпичик пшенично-ржаного хлеба ― только из колхозной печи, бутыль молока, пук зелёного лучка с огорода и полтора десятка небольших яиц от молодых кур-первогодок, с нежно-бежевой скорлупой и как бы святящихся изнутри. А спичечный коробок соли при мне в командировке всегда готов...
  
  
  Глава 5. Афоня
  
  Отыскали мы на Серебрянке мелкий перекат на выступившей из недр крупногалечной морене ― каменный брод. И ― как попали в сказку! Нежнейшая в колеблющемся от испарений воздухе акварель ― в небе, кронах, сочной траве и воде! Каменный брод на морене ― вот уж местечко для русского глаза и души! Вот бы перевели мой мемуар на японский да издáли с изящными иллюстрациями в акварели! Портят картину разве что парочка чёрных язвок от кострищ, не закрытых ещё молодой травой, да прошлогодняя россыпь бутылок и цветных пакетов за кустами. Прибрать кругом ― и никаких европ не нужно! Где-то здесь останки того мамонта и нашли ― кости промыло в половодье. А воздух! А синева глубоких небес над головой! На дальнем склоне тракторёнок с плугом усердно пыхтит на загонке, пашет зябь с оборотом пласта; за ним чёрные грачи, штук тридцать, мечутся хотя не так истерично, как чайки за плывущим кораблём, но всё норовят спикировать на рыжую сырую борозду под самые лемеха, дабы успеть первым склевать червяка, проволочника или хруща: у грачей в пахоту вкуснейшие недиетические дни...
  Разоблачились мы с Тютюхой из нательного белья, подняли вещи над головами и лезем бродом в речку. Хотя ещё и май, вода уже чистая, муть прошла, ноги холодит ― я до груди покрылся гусиной кожей. Хлебнул с ладони ― зубы ломит, а хороша! Рейдер Цапель/Жабель с Мёртвого моря влез к нам не только за землёю ― за живой водичкой тоже!
  Уселись на бережку ― подсушиться-подкрепиться, поглазеть на виды. Дед Усан, вспомнил Тютюха, вылепил когда-то композицию этого камброда из своей белой глины, сам обжёг, баба Усаниха раскрасила. Ещё дед лепил детские свистульки и всякие этюды с рыбаками и охотниками: потом раздаривал людям, но кое-то должно и остаться ― скоро увидим...
  Эх, жизнерадостный читатель мой: с видом на цветущий камброд только бы и возлежать вечерком на бережку, у костерка с сизым и по-особливому вкусным дымком от ивовых веток, да принять остуженной в речке водочки под ершовую уху ― в дружеских неспешных разговорах и без тяжести в животе, а потом отвалиться на бок да, не хуже самого Патрона, возмечтать о крепкой и весёленькой блондинке, ундине местной... Я смелый: отдыхать не боюсь! Но ― служба наперёд!
  ― А почему, собственно, Матерки? ― облачаясь, спрашиваю у Тютюхи. ― Матерились по-особому или не в меру?
  ― По-особому! ― сразу воодушевляется тот. ― Одними матерками. А они создавали своеобразную атмосферу в общине сельской деревни. Сычи всегда нам завидовали!
  ― Легенда... Сам сочинил?
  ― Фу ты! Мат делится на матерщину и матерки. Разница ― в интонации. Вообще мат есть не содержание ― тон! У нас слова-матерки произносят в богатейшей тембровой палитре и октаве. Самих-то слов немного, как в арсенале Пушкина и Баркова, зато палитра... ― по ней в консерватории певцам можно ставить голоса! Слова-матерки выговариваются только с людьми знакомыми и близкими, в дружелюбной среде. Матерки людей роднят, матерщина ― разъединяет. Матерок ― пряник, матерщина ― кнут. Мат стал хребтовой частью русского языка. После некоторых черепно-мозговых травм из памяти уходит почти весь словарный запас, кроме родного мата.
   ― Мат ― несравненный русский стиль! Русские для многих ― неожиданный народ. У нас интонационный язык, не типичный для Европы: литературный наполовину, а матерный полностью.
   ― При этом матерщина всё и вся понижает, а матерки возвышают. Матерки упорядочивают и акцентируют русскую речь. Без них не речь, а выскакивают какие-то бессвязные обрывки мысли. Я пробовал обходиться без матерков ― выходило скучно и сиро, работать стал хуже и даже друзей иных растерял.
  ― Ещё бы не скучно! Мат бодрит! Мат, он, по определению, существует для особых обстоятельств, а в нашей стране вся жизнь ― непрерывная череда особых обстоятельств. Как без мата! Только русский мат уникален, ибо восходит к истории противостояния народа с начальством. Когда русский народ противостоял одной только природе да этническим нашествиям, мата не было, потому что с противником внутренний диалог не возникал. А когда в семнадцатом веке неправедное начальство стало поддавливать народ, закрепостило его окончательно, дабы отстроить и защитить страну за его счёт, тогда, в ответ, пошли бунты и возник устойчивый животрепещущий внутренний диалог с новой властью. Тут и народился замечательный наш мат ― помощник безграмотного народа в этом диалоге. Мат спас нашу страну от множества социальных потрясений: народная энергия недовольства уходила в него и рассеивалась, а не концентрировалась в бунты ― бессмысленные и беспощадные. Такие бунты ― тоже, увы, русский стиль. Так что спасибо начальству, как всегда! Крупные заслуги оцениваются через века...
  ― Пожалуй, ― второй раз на день соглашается Тютюха: видно, здорово его тема разобрала. ― Не будь в истории России сильных запретов от начальства, народ бы не сочинил столь замечательный мат. А сейчас мат, пусть потерял сакральность и стал просто неотъемлемой частью языка, но снова расцветает, потому что опять в стране не понятно: что можно, а что нельзя; что хорошо, а что плохо; что красиво, а что... Если мат крепчает, значит, народу плохо, а личности ― опасно. Значит, воцарилось дурное начальство ― и у народа возник новый внутренний диалог с ним. Но, Онфим, не соглашусь с тобой, что мат возник исключительно из внутреннего диалога с противником. Скорее только современные формы мата развились из диалога со своим начальством в мирной жизни и с противником ― на войне. Русский мат ― древняя народная лексика, чисто славянская.
  ― Европейцу, не зная языка, всё время кажется, будто русские не говорят, а ругаются между собой. Европейцы соотносят наш мат с ущербностью русских...
  ― Ну, конечно! Русские у них всё ходят в недоделках: всё мы у них не способны к рациональному восприятию ― вот и ругаемся почём зря! Вместо логики языка у нас возбуждённый ор с архаично-сказочной образностью и первобытными жестами насилия, и значит, должен наличествовать конфликт неконтролируемых инстинктов со стремлением рассудка к порядку. Надоели! Да, мы эмоциональней европейцев. Пусть они послушают грузин или турок. Мне тоже кажется, что те не просто галдят, а ругаются, вот-вот подерутся. Я рассматриваю русский мат как одновременно и в чём-то архаичный и вечно молодой лингвистический образец общения, мирового значения образец!
  ― Русских людей одноэтажный мат уже не забирает...
  ― И даже время сложноподчинённого мата проходит: для двадцать первого века не хватает уже в нём эмоционального накала. Это так интересно: мат есть часть общественного поведения, а поведение русских в лучах чуждого либерализма стало...
  Ну, теперь Тютюху не остановить: придётся, без обид, своё отслушать ― хотя б вполуха. Сейчас ударится в историю вопроса: опустится до самых греков. Ан, опустился в первобытщину и уж оттуда поднялся к античным временам...
  Сломали ветки ― отгоняем комаров. Я не верблюд, но привычен к дальним переходам. Идём гуськом вдоль брега Серебрянки, тропой едва приметной, нехоженой, петлистой; переступаем через упавшие за зиму ветви и шуршим коричневой листвой. Само-собой, я первым продираюсь, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает.
  Отмечу, как романтик жизненной фактуры: общение с природой я воспринимаю не столько образно, как буквально ― на глаз, на нюх, на слух, на вкус, на ощупь. Иду ― мету по ходу и росу, и паутинку, и вяленьких ещё, по утру, комаров. Уже и солнышко над лесом встало. Запела птица. Красота! С реки в лицо несётся свежесть. Вот рыба плещется, играет, разводя круги. Вдоль берега плывёт бобёр: хвоста почти не видно ― одна только морда и спина, как широкое полено. Лягушки вдруг разом все, оглушив, заквакают с вызывающим отчаяньем, как "Врагу не сдаётся наш гордый Варяг", а непременная солистка выдаст не простенькие даже коленца, и так же разом смолкнут, опасаясь, видно, голодного по весне ужа, ― и тогда опять слышно, как журчит вода на перекатах через ветки чёрные полуупавших в речку порослевых дубов, ещё цепляющихся корнями за подмытый берег, но уже не ведающих: то ль им пожить ещё удастся, то ль умирать пришла пора. Идём через дубровы на буграх, великие сосновые боры на супесях равнины, а больше ― по низинам сквозь частоколы серые осин с клейкими ещё листами ― местам сырым, опёночным и грустным. Куда нам, впрочем, русским, без осин... А вот березнячок ― ну тот повеселей. Разве только вид невестин портят на беленьких стволах комки угольно-чёрной чаги, да копыта плодовых тел трутовиков, да зарубь топора в подсечке на добычу сока. Ковёр дубовых листьев прошлогодних шуршит и разлетается от шага. Спружинит под ступнёй и вслед подбросит ногу полугнилая ветка, или треснет. В маре испарений, сама покрыта жёлтым пухом, бомбилиида-муха, умелая добытчица нектара, звенит в высокой ноте, неподвижно зависая над распустившемся к солнышку цветком, и запускает в него длинный хоботок. То бабочка-капустница, с просохшими от росы крылами, погонится, резвясь, вослед лимоннице, а признав ошибку, столь же весело и рвано прочь улетает над травой. Красава-нимфалида крылом коллекционным бякает, порхая меж кустами и нектар ища. Черёмуха цветёт и пахнет приторно и как-то с ядовитцей ― её не любит наша мелкота. В низинках ― ландышей заселье, от них восходит свежий аромат. А на полянке разноцветной шмель-трудяга, весь в пыльце, жужжит с надрывом и хлопочет показушно, и всё выходит как-то уж по-русски у него. Тут муха серая, мясная саркофага, в щетинках чёрных вся, длинна, страшна ― не всем в мелком мире, скажу, на внешность повезло! ― прорежет ухо резким звуком и на скорости умчится против ветра на вкусный запах падали своей. Комар звенит-звенит, пикирует и бьётся о лицо и руки, но настроения не портит, молодец. А вот кузнечик с саранчою ещё не прыгают и не стрекочут ― затерялась мелюзга в большом зелёном мире. Зато жучки и паучки кругом шныряют деловито. Роскошных, прочерченных росою, паутинок меж деревьев по романтической привычке ищет глаз, но шикарных сеток нет ― пока что мелковаты паучки. И парашюты одуванчика не все ещё обсохли, не взлетели: сидят воткнуто, тесно в ложах умирающих цветков. Тут на кустах и в травах притаились невидимо клещи ― без следствия осуждены они по подозрению в зле энцефалита. На открытом месте, вдруг, тень птицы хищной по траве промчится. А голову не поленишься задрать, увидишь небо яркое иссиня-голубое, без летней ещё пыли и в лёгких перьях белых облачков. Когда захочется летать, не отрываясь от земли, ляг на спину и опрокинься в небо! И хлад, и свежесть тянет от воды... Сыра земля... А запах, дух! Рулады соловья! Идёшь ― и ждёшь за каждым поворотом явление героя эпоса или русской сказки. Вот странно: почему у нас страна большая, для долгого пути, а тропы и дороги все петляют, как будто не хотят вперёд вести? Кружа на месте, долго не протянешь. Да и скучно...
   Как погрузился в русский вещий мир, так все морские виды с пляжами, и вид Кавказских гор и пирамид Египетских, холмов Тосканы, железного уродца инженера Эйфеля и прочий дым и хлам ― всё исчезает и на ум нейдёт. Утончённым русским чуждо христианство! Куда роднее и полезней нам ― восчувствовать природу, и в одиночку ли, с друзьями ль, общаться со стихией вод, небес, полей, лугов, лесов... Только в природу душу окунув, сподоблюсь я и ворошить былины, и русский стиль искать, и славить наши типажи...
  Перечитал себя: ну просто мама рóдная, какой б ты ни была! Вошли как в матерковские угодья ― невольно перешёл на слог Шекспира в переводе Маршака: и ритмика, размах эпический, проникновенье в тему!.. Я не поэт, но стих накропать не сочту за труд! Нет, лучше, для оживляжа, хайку японскую, но русского размера, сочиню ― вдруг мой мемуар на японский всё ж переведут:
   За крутым поворотом
   вдруг откроется вид...
   Вспомнишь и то, чего не было.
  Ай да Бодряшкин, безымянной суки сын! Чем дольше мемуар пишу, тем больше я уверен: литературной славы мне не миновать! Медаль вторая просится на грудь ― по ходатайству Пушкинского дома... И буду вечно тем любезен я начальству, что лирою любовь к нему в народе пробуждал!
  Чу! Что такое? "Ку-ку! Ку-ку!". И здесь, и там, и сям "Ку-ку!", а голову свернул по фронту ― и уловил ещё "Ку-ку!". Кукушки, как всегда не рядом, с утренней явно неохотой, верно, для пробы голоса, кукукнут раз по восемь и смолкнут навсегда...
  ― Хор кукушек, ― довольный произведённым на меня впечатлением, блаженно улыбается Тютюха. ― Днём наслушаемся: споют задушевно и в разной тональности. Это тебе не Европа, где если где и прокукукает, то одна ― и выйдет по-сиротски. В матерковских лесах кукушечьи дуэты исполняют, кукушьи трио и квартеты, а повезёт ― наткнёшься и на хор. У нас кукуют по двести раз кряду, а если слушатель в тональности не разберётся, перепутает певиц, то может получить от хора всю тысячу лет в подарок. Мой редактор из "Непроймёнской голой правды" услышал ― не поверил: у вас, говорит, механические кукушки насажены, издеваетесь просто над городскими отпускниками. Кукушка нам скорее не птица, а орнитоморфный образ вестничества и предсказательства.
  ― А в Штатах кукушки не поют: как сам бывал ― не слышал ни одной...
  Тут вижу, чуднó одетый парень лет восемнадцати на берегу стоит, с самодельным удилищем из ошкуренной вербы, и рыбачит. У ног консервная банка с червями, эмалированное ведро, крепкая струганная палка навроде посоха или скорее копья, с заострённым концом. Подходим.
  "Афоня", слышу задним ухом шёпот Тютюхи. Протягиваю парню свою "пять":
  ― Здорово, молодой!
  Парень преспокойно, будто ждал, оборачивается к нам, иронично хмыкает: Тютюху, видно по всему, признал сей миг. Ломающимся басом отвечает:
  ― Здрасьте вам. Газетчики в поисках чернухи. Просочились... А вот заложу?! У нас теперь за это премируют.
  Но руку мне жмёт, да ещё как: не пятерня, а клещи, ― верно участковый Песогонов говорил.
  ― Здравствуй, ― бормочет мой Тютюха, тоже удостоившись рукопожатия, но уже снисходительного. Оскорблённый таким приёмом, он всеми силами делает вид, что не показывает вида. ― Афонька, внук деда Усана. Сильно недолюбливает меня, как представителя продажных СМИ...
  Парень ― по стати и взгляду ― ну, будущий Савелич. Я не дохляк, но к физкультуре имею кривое отношенье. А этот парень будто с турника не слазит. Фигурой Молодой походит на гандболиста-профи: высок, широкоплеч и суховат, даже, пожалуй, тощеват ― такой жилистый качок, и очень ровная спина. Волосы льняные заметно вьются и опускаются ниже плеч, с ровнёхоньким, как у девиц, пробором, на лбу перехвачены узкой атласной лентой, а по ней какие-то буквицы старославянские начертаны. Типично русское лицо, опушённое бородкой. Одет в длинное, до икр, холщовое одеяние без карманов, бело-серого цвета, расшитые сапожки на ногах. Кожаный пояс очень плотно схватывает тонкую талию, отчего торс выглядит мощным треугольником. На поясе с одного боку висит рожок бараний, с другого ― вызывающий уважение своими размерами охотничий нож в грубо выделанном кожаном чехле. Через плечо перекинута брезентовая сумка ― большая, крепко сшитая, но уже изрядно выцветшая и потрёпанная. Вид у парня очень боевой, хотя и бутафорский малость из-за древнерусского прикида. А серые зоркие глаза, те и вовсе со взглядом беспощадного мстителя с книжным налётом благородства.
  ― Допризывник, а не стрижёшься почему? ― разглядев в парне одного из подписантов, вопрошаю я тоном старшего товарища и сослуживца, стремясь загладить неуместное, как оказалось, присутствие Тютюхи.
  ― Я сейчас русский отрок и проводник: роль такая, ― немного смущаясь ответствует Молодой. ― Скоро переоденусь прусским партизаном, а вечером облачусь в дружинника у князя.
  ― И клюёт? ― как можно более дружелюбно продолжаю я, а сам тихонечко кивнул Тютюхе: отвали, мол, в кусты подальше и в разговор не лезь.
  ― Клюёт. С полведёрка наловил: самураю с Тонькой хватит.
  ― Ловишь на матерковского червя?
  ― У нас другого и нет, ― оживляется Молодой. ― А каких червей сегодня накопал!..
  Он мигом суёт удилище под мышку, подхватывает с земли банку, опрокидывает её на большую свою ладонь, аккуратненько, с пяток раз, сжимает и разжимает пригоршню с живым комом красных навозных червей и восхищённо мне басит:
  ― Во-во, смотрите! Во-во, какие! А пахнут... ― он подносит комок к своему лицу, глубоко, с наслаждением вдыхает и почти стонет. ― У-у-у! Сам бы съел! Наши черви, матерковские! Дарю! Таких червей во всей непроймёнщине нигде больше не сыщешь...
  Бледный румянец даже проступает на худых щеках Афони, когда он с одушевлённым страстью лицом взялся рассказывать о навозных червях. Прям матерковский Гораций! Я, признаться вам, смекалистый читатель мой, даже заподозрил сначала подвох: как это ― лучи глобализации проникли во все щели, а у парня, завтрашнего солдата и послезавтрашнего жениха, источник вдохновенной оды ― навозные черви?! Может, и я в кузнечиках и мухах чего там недоглядел? Мухоморы опять же красавцы, и поганки с бахромой! Или, скажем, любят начальники без всякого повода рассказывать о своих домашних псах ― и я тогда делаюсь равнодушный их слушатель: любимые собаки всегда как-то понижают начальников в моих глазах. А вот любимые черви Афоню вознесли! Чуднó! Явно, Молодой гордится навозными червями не самими по себе, а именно тем, что они местные, родные, то есть его родственники. Да у парня мало родни ― осенило вдруг меня! Он почти детдомовец, как я!
   ― Деньги, как образ, не пахнут, ― встревает неожиданно Тютюха, забирая обыкновенный свой оракульский тон. ― А вот бумажные деньги в Матерках всегда пахли навозными червями. И чем влажнее и потрёпаннее купюры из потной руки, тем явственнее запах. На колхозном рынке в Короедовске взялся за сдачу ― как в навозе покопал червей. И остаётся делать одно из двух: сразу мыть руки или собираться на рыбалку.
  ― Да-а-а, впечатляют! ― говорю искренне, подраскрыв у Молодого ладонь с червями. Тёмно-красные, с жёлтыми полосатыми хвостами, толстенькие черви сплелись в тугой комок и перетекались в солнечных бликах своими кольцами, втягиваясь всё время куда-то вовнутрь. ― И пахнут... ― м-м-м!.. ― запах походной юности моей! В Европе таких весёлых червяков давно уж нет: как сам бывал ― не видел ни одного!
  ― Правда?! ― аж дёрнулся Молодой. ― Я так и думал! То-то люди из биолаборатории Пингвина зачастили на холмы... Хотят геном наших червей украсть и разводить их в Европе на искусственном корме ― навоза-то у них тоже, поди, нет?
  ― Отвечаю! Тосканских холмов навоза в Европе нет: как сам бывал ― не видел ни одного!
  ― Тоскан... О холмах навоза, что ль, тоскуют?
  ― А то! В навозе сокрыта сермяжная правда сельской жизни!
  ― Да! И красиво... Когда над холмами встаёт заря, ну... если особенно розового цвета... ― тужится передать своё впечатление Молодой.
  ― Мать и отец-то есть?
  ― Как Ёрш асфальт пахал, свалили в город и с тех пор глаз не кажут, ― с деланным равнодушием ответствует Молодой. Его как подменили на глазах. ― Проживём без них!
  ― Опять отцов нет ― учат деды!
  ― И дед Усан зимою помер: живу с бабой Усанихой.
  ― Усан преставился?! ― обмирает, меняясь в лице, Тютюха. ― Дед Усан... Вот весельчак был, вот заводила... Благолепный старик... Меня в люди вывел, когда председательствовал. В колхозе при Усане работали все с песней, с шуткой, с матерком, с кострами и ухой... Ходили стенкой на Сычи... А сенокос какой, а тыквы в полтора-два пуда... Была же жизнь!.. А танцы в клубе, а концерты ― городских артистов и своих!.. Сычовские паслись у нас по вечерам в выходные дни. Дед Усан всегда был нужен всем!
  ― Зато я никому не нужен! ― мрачнеет, вдруг, Молодой. ― Работаю на себя ― и всё!
  Знакомая детдомовская мысль! Кто говорит: "Я никому не нужен", тот не понимает связь вещей. "Есть ли в поле жив человек?" ― кричит русский богатырь. А внук деда Усана из навоза богатырём растёт.
  ― А бабе Усанихе нужен? ― спрашиваю, дабы отвлечь поскорей детинушку от чёрных мыслей.
  ― Бабе нужен: старая она, доживает...
  ― А Сентяпке?
  ― Нужен: её ж кормить, ласкать... И Тоньке. Куда от них деться: кормилец, защитник ― я.
  ― И Песогону из Сычей нужен, как союзник, если готов отстаивать навозную правду на тосканских холмах.
  ― За правду ― я всегда готов! Должно быть место, где хоть червям вольно жить!
  ― Ну, вот и матерковским червям, оказывается, нужен. А говоришь: "Никому..." Заруби, молодой: ты на русском свете не один живёшь. Мы с тобой знакомы пять минут, а я с одного взгляда понял: ты нужен всем ― народу, соседу, односельчанину, Тютюхе, пусть он даже из продажных СМИ, нужен червякам своим. Ты нам, русским патриотам, нужен! Живи так, будто от тебя одного зависит судьбы мира, пока что пусть ― судьба одних Матерков. Закручинишься когда ― тверди про себя: я нужен всем! я нужен всем! я...
  ― Нужен всем! ― выпаливает Молодой, просияв и топнув ногой.
  ― Молодец! Боец! А не сеяли почему?
  ― Пингвиновским оккупантам хлеб не нужен, ― сразу суровеет Молодой и принимается за сборы. ― Готовят схему севооборота для возделывания репейника. Из Европы агронома и агроинженера привезли: из россиян никто конкурс не прошёл. Евроагроном так и говорит: у нас и в колхозе, и в районе, и в Непроймёнской стороне, и во всей России, куда ни ткнись, ничего нет сертифицированного, качественного, законченного. Пришлось им технологию разрабатывать самим. Следующей весной засеют репейником ближние поля. На дальних ― планируют возделывать лекарственные травы, культуры сорный растений, какие-то редкие травы для гербариев и фармакологических фирм, и ещё для разведения редких и декоративных насекомых ― будут продавать насекомых учебным заведениям и коллекционерам. Пустыри, овраги уже засаживают лесом ― на деньги из Европы: там средства есть, а мест для леса нет. Кислорода миру не хватает. Корма для дойного стада возят пока от Сычей: боятся своими рационами вкус молочка испортить, и правильно боятся. Установили насосы, два трансформатора, дорогу на станцию устроили, а сейчас прокладывают трубы: хотят качать воду из "Семи братьев"...
  ― Вот обида: мою мечту осуществят! ― вскрикивает Тютюха.
  ― Серебряную воду качать ― это чтобы молоко самим пить и продавать туристам. Узнали про молочко-то! Всё благодаря вам, господин журналист, ― кто за язык тянул? Но в планах, конечно, воду разливать и продавать в Переднюю Азию: железку уже протянули, по ней вагоны в порт, платите денежки Пингвину ― и пейте нашу водицу. Пасечников разом отоварили всем: технологичным реквизитом, помещениями, спецтранспортом, ветеринарией ― всем. Чистого репейного мёда в мире-то нет ― матерковский мёд оказался брэндом! А короедовское начальство, да и мужички наши ― позорники: всё добро из-под носа утекло пришлым! Ну, из армии привезу ребят ― вернём...
   Да-а-а, наши мужички... Со времён Некрасова русская женщина из народа ― образ эпический, русский же мужик ― увы. На каждую ихнюю Брунгильду у нас найдётся Василиса Премудрая, а вот мужичонки подкачали ― по всем эпическим статьям. Сегодня на родной земле защитнику-герою самый срок пришёл, а где вы, наши Роланды и Сиды? Где о вас хотя бы раз услышать, прочитать, увидеть трёхсекундный клип? Недальновидное у нас постмодернистское искусство ― уж весь народ ему стал неудобен как герой. Себя, любимых, пиарят из всех дырок, а героев из народа ― шиш!
   Ладно, вижу: парень в доску свой ― настоящий в тылу у оккупанта партизан! Юнец метит куда как выше либеральных ― здесь читай: мещанских ― идеалов благополучия. Доложу Патрону об Афоне: пусть отправит его на службу в спецназ ГРУ ― последний довод государства. А то беда: из армии вернётся Афоня бритоголовым старшим сержантом, да с другом боевым, да не с одним, а те почище родных братьев будут, подтянут сидящего в засаде Песогона и безработных местных дембелей с опытом локальных войн, и вот уже набрался боеспособный отряд из профессионалов, да ещё насмотрятся блокбастеров и сериалов о справедливых и победоносных войнах, купят в горячих точках или стырят оружие, вспомнят обиды, назначат себе врагов, закипят ― и явят миру новый матерковский стиль! Это нам, немолодым мемуаристам, публичное несогласие с профильным начальством кажется уже почти геройством ― хоть статую из бронзы лей. А двадцатилетние пафосные парни в любой миг за истину готовы драться ценою своей жизни. Истина и справедливость ― главные ценности русского мира и бытия. Сколько юных борцов с восторгом в сердце шли в смертельный бой за справедливость! Мой Молодой пока что "неорганизованный патриот", простак невинный, сынок заматерелых простаков. Негодует парень: остался без отца, без матери и деда... Уж лучше бы как я ― совсем родных не знать, дабы никто в детстве не гладил нежно по квадратной голове. Представляю, чтó значит для Молодого, нашего Кинтаро, его лесное озерце, его заводи на Серебрянке, его собственные "осины". С годами впечатление Молодого от родной природы не испарится, а усилится, обрастёт загадочностью неосуществлённого, недодуманного, недочувствованного. Теперь выбивают родную землю из-под ног и даже отбирают право ходить по ней без пропусков и разрешений. Парень в тупике, как Песогон в Сычах. Молодому надо прояснить! Без внешнего руководства Афоньке видится один путь: очистить родную землю, разорвав гранатами врагов вокруг себя ― а хоть и с собою вместе! Только кто именно враг ― большой пока что для него вопрос. Но уже начал он зачистку ― с местных бомжей и пьяниц, и задирает даже невиновных чужаков. Потом такого не остановишь ― проходили... Афоня, чаю, вырастет в местного Ясона ― героя с миссией. В конце бронзового века аргонавт Ясон отправился из Греции в Колхиду, на физический конец света, добывать золотое руно, то бишь, технологии работы с железом, из коего древним грекам необходимо было научиться ковать современное оружие, дабы выжить в окружении многочисленных врагов. Так и Афоня идёт в армию за железом и военными технологиями защиты Матерков. Это несоветский, совершенно новый мотив для службы в армии ― научиться владеть оружием для защиты своей малой родины, и при крайней необходимости ― для целей физической ликвидации захватчиков и ведения партизанской войны. Это мы, при СССР, обороняли большую родину от внешних угроз, а нынешние новобранцы больше хотят малую родину защищать от внутренних врагов.
  Не найдёшь в России захолустья, где б ни бились страстные сердца! Человек-труженик и русский воин ― вот опора для высшего российского начальства! Вот из кого нужно формировать сначала среднее звено, а после ― новую служивую элиту. Тот, советский человек, представлял собой исключительную ценность для всех незападных цивилизаций: он один сдерживал истребляющий напор "золотого миллиарда" на весь остатний мир. Где человек-труженик и воин сегодня? На кого обопрутся российские вожди в решающий момент? На нынешнюю, может быть, элиту? Как бы не так: в ней размножен паразитный социокультурный тип "юноши Эдипа": он ненавидит требовательного отца, он безответственен и неспособен к творческим усилиям и длительному тяжкому труду.
  Непроймёнское общество угодило в западню: родных начальников народ, увы, не почитает, а к инородным ― совсем доверья нет. И правильно: едет-то к нам только третий сорт и с одной целью ограбленья. Я рассуждаю так: для русского хорош первосортный наёмник-иностранец, работать дабы научил и сподобил преодолеть непростой характер, но только не хозяин, этот ― враг! Товарищ Ленин, помнится, зазвал в Россию тысячу спецов из вражьих станов: работать на хорошую зарплату. Те кое-чему обучили русских ― вот спасибо! ― ну и с вознаграждением извольте по домам. А профессиональные навыки, технологии, имущество, земля и прибыль ― они остались у нас, и никаких этнических диаспор ― жижи в населенье. Я ленинский, хотя и не апрельский, тезис о необходимости учиться трижды ― разделяю! Как вот только потенциальных русских партизан и зачинщиков бунтов настроить на ученье-самовоспитанье, коль нет отцов, а местное начальство благодушно их партизанского настроя в упор не видит?
  Тогда, возвращаясь к родным осинам, открыто объясняю своё задание Молодому: по его письму в губернское начальство я прибыл на месте разобраться в государственную пользу. Услышав, Афоня косится было на Тютюху, но тут же решительно вызывается помочь: отвести нас на станцию и показать хозяйство. Говорит:
  ― Сначала только мне нужно немцев с тропы отправить, почти час уже стоят. Потом заскочим на избушку ― рыбку, пока живая, самураю передам, затем на подрыв эшелона ― и двинем на станцию. Всё по пути!
  Тут Молодой, обернувшись к лесу, тихонько свистит, и из кустов выскакивает и стремглав кидается к нам молодая дикая свинья, почти вся тёмно-коричневой масти, со стриженой гривкой, ошейником и крепко повязанной поверх него ярко-жёлтой в крупный синий горошек косынкой из толстого капрона. Она, громко цокая языком, резво, как ребёнок, подлетает и прыгает вокруг Афони, и длинной мордой всё норовит поддеть его под ляжку. Тютюху же, окаменевшего от страха, Тонька, для порядка, легонько кусает за икру, а потом жуёт и обильно слюнявит его брючины.
  ― Тонька, фу, фу! Цóкает, значит, радуется, ― с любовью говорит Афоня, и бросает свинке пригоршню червяков из банки и несколько рыбёшек из ведра.
  ― Ест всё, что видит, ― не мог я не восхититься юной кабанихой. ― Весёлая, бодрая какая... И хвост держит колёсиком. Как лайка! Только цокает.
  ― Цокает, значит, радуется! А когда боится, пищит и пятится. Сторожит подворье не хуже Трезорки. Вчера Сентяпку от чужих собак отбила. Не обижайтесь, дядя Тютюшкин, это она так радуется. Тонь-Тонь-Тонь! Ищи тропу! Ищи!
  Мигом уев рыбёшек с червяками, Тонька опускает рыло в землю и с деловитостью следопыта подаётся к лесу. Я кладу подаренную банку с червями к себе в карман, Молодой прячет удочку в кустах, а журналисту вручает ведро с рыбой, и тогда направляемся по взрытому Тонькой следу.
  ― Цокает она... ― ворчит Тютюха. ― Радуется... Нет, чему свинья может радоваться? Жратве? Что горсть червей уела?
  ― Жизни радуется! ― строго отвечает Молодой. ― От смерти мы её спасли. Браконьеры городские всё стадо перебили, одна Тонька уцелела чудом ― раненая в камыши уползла. Там её мой Трезорка нашёл, по следу. Пищала жалобно, в запекшей кровище вся, а всего-то месяца полтора отроду. Я ещё подумал: наверное, знак ― кобель не загрыз, меня привёл, как признал за свою. Раненую сунул в мешок ― и домой. Картечь вынимал сам. А баба выходила: молоком отпоила, кашей откормила, зерном кукурузным, я рыбкой свежей баловал, червями ― так и поднялась. Добрый кров, справный корм, друзья вокруг, свобода ― что ещё животине надо? Радуется жизни! Теперь девушкой стала, жениха пора искать ― отпускаю в лес. Купил у фашистов GPS-маячок, установил на ошейник, повязал ей видную издали косынку и всех предупредил: кто на свинью в жёлтой косынке покусится, того собственными руками... раздену и к дереву над муравьиной кучей привяжу!
  Углубляемся в лес. По едва заметной тропе идём звериным гуськом: я ― за вожаком Афоней, Тютюха, как покусанный интеллигент с ведром, замыкает. Игривая Тонька возникает поодаль ― то слева, то справа, ― кидается к нам, пугая Тютюху, и, получив ценные указания от Молодого, рывками уносится вперёд. Афоня, отмечаю про себя, говорит с Тонькой на вполне членораздельном русско-кабаньем языке: свинья смотрит прямо в глаза, хрюкает, цокает, кивает, когда согласна, или, отрицая, мотает головой...
  Тютюшкин, вновь обретя дар речи, принялся, было, про объединительную веру и про храм: а был бы, мол, храм ― и процветали Матерки... Но Молодой, ещё не успокоясь после своих угроз невидимым врагам, Тютюху обрывает:
  ― Приди сейчас Христос в Матерки, да от него старухи разбегутся! Баба Усаниха икону над дверью, по привычке, ещё держит, ― и пусть её держит, ― но веры-то настоящей нет! Я задам Христу вопрос: ты православный, ты католик или протестант? ― вовек ответа не дождусь, будет юлить, как...
  ― Согласен! ― поддакиваю я, продолжая "наводить мосты" с Афоней. ― Недавно один мой знакомый, верующий автомобилист, попал в ДТП. Он три недели истово молился на то, дабы по страховому случаю получить максимальную премию. А как "недодали" сумму ― охладел к Христу.
  ― Нашёл, у кого деньги просить, ― хмыкает воодушевлённо Молодой. ― Ну что сегодня матерковцам мог бы Христос сказать? Не пейте, не крадите? Знаем сами ― рассмешил! Плодитесь, размножайтесь? Знаю ― успеть бы до армии Тоньку замуж выдать... Почитайте отца и мать своих? Щаз! Где только эти родители мои?
  ― А за распятым огородным пугалом Христом, ― добавляю я, ― запрячется хитрющий батюшка из храма, и лапу свою волосатую за подаянием начнёт совать к вам. А как сдобный батюшка из-под хламид Христа завёлся ― всё: будь любезен, бедный матерковец, отдать ему десятину, и вернуть луга в Поповом Углу, и отработать храму, и подарить кусок на праздник ― а церковных праздников не счесть!
  ― Да! ― ещё больше распаляется Афоня. ― Батюшке от нас одно: подай, пожертвуй, отработай... Хватит жертв! Или пропоёт Христос: смирись, народ, перед Пингвином?! С какой стати? Пингвин у пьяниц и у дураков земельные паи скупил ― ну и что? Если по справедливости, здесь всё наше! Наше и моё! Дом, речка, лес, поля и сенокосы ― всё наше и моё! Я другой жизни не ищу. Бежать мне из Матерков нéкуда и нет охоты. Беглецов и без меня полно. Не люблю отступать! И отца не люблю совсем, и мать, и Ерша, и всю нашу пьянь, безделье, болтовню! Пусть катятся, а я останусь! Матерки ― моя земля, мой мир! Соберу после армии ребят ― тогда посмотрим...
  В гневе Молодой оборачивается, целясь за мою спину в Тютюху. В глазах у бойца полыхают отсветы, да не от солнца, ― мы в густом лесу ― от душевного пожара. Ну, партизан готовый! Войны нет, а сдачи можем дать по-военному! Его за парту срочно усадить! От сохи да из лесу ― в "гении места" пути, минуя парту, нет. Сначала учёба ― война потом! Я:
  ― Ты знаешь Песогона из Сычей?
  ― Знаю: был капитаном, двух воров под суд отдал ― стал лейтенантом.
  ― Сойдись с ним: при вялости общественной на селе и двое ― уже сила...
  Тут ― чуть не налетели ― впереди, вдоль тропки, большой гусёк людей навстречу нам сидит, воняя комариной мазью и свиным жиром, и пялится, в недоумении, на Тоньку. Та ощетинилась и тревожно фыкает на воздух, а милицейского окраса её платок даже, кажется, привстал на уши. И фыкать с чего было! Люди все ― небритые мужчины в телогрейках, шапках-ушанках со здоровенными красными звёздами на лбу, в сапогах кирзовых старого покроя, с винтовками и автоматами времён ВОВ, со старинной заплечной рацией, но с новенькими телекамерами и биноклями. У ног сидящих ― рюкзаки и вещмешки набитые, сапёрные лопатки, кирки, ящики с надписью "DINAMIT", две гармошки и гитара ― те в чехлах. К деревьям прислонены штук пять носилок самодельных, пакет для мусора, уже наполовину полный, и ― из походной поклажи ― чёрт-те что ещё. Не молодые мужики, а зубы у всех белые блестят: сразу видно ― иностранцы. Сапоги натёрты жиром, сильно пахнут ― значит, фрицы! Иные читают карманные словарики и ноты, тихо говорят. От дальнего конца их гуська мягко льётся звук губной гармошки: пробуют играть "Хасбулат удалой...".
  Тут один поднимается с пенька, всё оборачиваются на него и в ожиданье замирают. Вставший достаёт из внутреннего кармана что-то белое, наверное, листок с нотами, он, видно, дирижёр, сейчас петь начнут, разворачивает бумажку, убеждается, что публика полна вниманья, тогда подносит к носу и оглушительно сморкается на весь лес, аж Тонька, пискнув жалобно, попятилась от неожиданного звука. После чиха сворачивает платок и садится на пенёк под одобрительный гул отряда.
  ― Европартизаны... ― усмехается злорадно Молодой.
  Подходим. Молодой срывает пеньковую верёвку, перегородившую тропу, отдаёт мне: прочтите! На верёвке болтается картонка с надписью: "Ахтунг! Храбрые прусские партизаны! Лес заминирован! Отряду с тропы подрывников не сходить ― ждать возвращения разведки".
  ― Отряд, ста-а-ановись! ― по-сержантски строго, но с партизанскою приглушкой, командует Молодой. Переводчик, на всякой случай, повторяет то же по-немецки. Довольно загудев, европартизаны прячут мусорный пакет в рюкзак, становятся в строй, соблюдя в цепи дистанцию ровно четыре шага. ― Тонь-Тонь-Тонь! Ко мне!
  Тонька опять вприпрыжку и ломясь напропалую подскакивает к Молодому, рылом бодает его под самое колено и, не находя себе от счастья места, прыгает из стороны в сторону, как заводная, громко цокая языком и разбрасывая слюни. Молодой ловит, наконец, её за шею, с усилием прижимает к ноге, строго глядит ей в мелкие яично-жёлтые глаза и говорит нечто доходчивое на чистом русско-кабаньем языке. Тонька цокает, мигает Молодому, шевеля белесыми бровями, и даже, мне кажется, в согласие кивает. Тогда Молодой копытную свою деваху отпускает, уськая на лес:
  ― Баба, баба! Тонь, ищи!
  Та опять, в согласие кивает, опускает морду, нюхая и подрывая землю, и уже спокойно, мелкой рысцой, сворачивает с тропы в чащу ― искать свою хозяйку, бабу Усаниху. То и дело Тонька оглядывается и взрывает пятаком толстую лесную подстилку до самой чёрно-каштановой земли. По этому следу и трогается отряд.
  Тут же два прусских добровольца вызываются вести отряд по Тонькиным следам. Молодой жестами показывает: валяйте, и назначает старшего. Мы пропускаем весь партизанский гусёк и оказываемся в самом хвосте. Я ― во след Молодому, Тютюха замыкает. Заодно пересчитали европартизан: девяносто голов ― никто до сих пор не потерялся...
  ― Как им нравится игра! ― полуобернувшись, говорит Афоня. ― Мне, Онфим Лупсидрыч, что обидно: в нашу короедовскую дичь приехали из городов Западной Европы, как с того света, а вы сами видели: даже в свинье-проводнике у них сомнений нет. Командир поставил задачу: следовать за свиньёй в косынке ― и все идут! У них в игре даже дисциплина, основательность, порядок. Другой народ: с ним легко обращаться. Переводчик мне рассказывал: приезжают абсолютно незнакомые друг другу люди, среди них сразу выявляются лидеры, их все признают, лидеры распределят обязанности в команде, все беспрекословно исполняют ― и никаких ЧП! Почему у нас не так?! У нас в районе каждый по себе: склоки, бардак, выясняют отношения по любому поводу, неисполнительность, пустые обещания, враньё ― и ЧП на ЧП! Мне ябеду начальству в Непроймёнск писать, думаете, в радость было?!
  ― Слово начальника ― закон для народа! ― бодрю я Молодого. ― Будет и у нас, работаем над смычкой! А для чего я здесь? Сражаюсь с главной русскою досадой: всё у нас есть, и даже холодный климат начинает отступать, только силы воли и организованности не хватает. Отсюда, молодой, всё у нас наполовину. Недоговорённость убивает планы, необязательность подрывает отношенья, ненаказуемость рушит все дела...
  ― Зато в России обожают подавать надежды, ― перебивает мою мысль Тютюха. ― Страна как поседевший витязь на распутье: ему давно пора семью иметь, остепениться и заняться делом, а он, разгильдяй, бренча оружием, всё томится да бродит, а главные дела откладывает на потóм.
  ― У витязя есть выбор, ― говорю с нажимом, ― стать мужиком или мужчиной. Россия материально заживёт лучше всех, когда наш мужик превратится, наконец, в мужчину. А состояние духа русских стало уже притчей в мировых языцех, оно даже обрело устойчивый термин: "загадочная русская душа"...
  ― И это при том, Онфим, ― встревает опять Тютюха, ― что характер русского человека вразумительно никак не объясняется тысячелетней практикой его жизни.
  ― Так точно! В нас сок Востока замешан на дрожжах Запада ― и бродит, бродит, бродит, никак не устоится в ядрёное душистое вино. Отсюда в нас половинчатость, незавершённость, двусмысленность во всём и недоделки ― в жилье, в дорогах, отношеньях... В русском человеке борются два смысла: Восток и Запад. Ни от одного из них не отмахнуться, да и глупо ― так мы богаче всех! Только оба смысла придавлены на огромных расстояниях тяжкой глыбой льда, и потому искажены до неузнаваемости: и Запад, и Восток себя в нас не узнают. В русских сидит комплекс разорванности необъятностью пространств.
  ― Да, есть где метаться русской душе, ― говорит Тютюшкин, едва увернувшись от возникшей рядом Тоньки. ― Хм! Радуется она...
  ― Именно от расстояний у нас традиционно слаба взаимовыручка.
  ― Почему? ― оборачивается вновь ко мне Афоня.
  ― Всегда находилось, куда можно от опасности уйти.
  ― А вот угодив в окружение, когда деться некуда, русские становятся как все европейские народы, ― влезает с уточнением Тютюха.
  ― Европейские народы открыты и стремятся нас понять, временами даже испытывают к нам острое любопытство, но до сих пор относятся к русским враждебно и менторски, как к азиатам, и бессовестно, веками уже, используют нас, как "второй сорт". Ещё Запад удивляется на русских: "Чего они всё хотят и ждут: у них ни землетрясений, ни цунами, земли не меряно, и полезных ископаемых, питьевой воды, а теперь и нашествий уже нет: живи не хочу, а им подай какой-то воли, всеобщего счастья, рая на земле, непонятно чего... Может, они хотят и саму смерть одолеть?" Азиатские народы более закрыты и не стремятся нас понять: они относятся к русским враждебно, как к европейцам, и тоже бессовестно используют нас. Общих для Востока и Запада правил поведения ещё нет. Когда они появятся, пограничным русским станет куда легче жить. Заруби, Молодой: Запад боится будущего, а русские больше западноевропейских народов верят в грядущее счастье...
  ― Которое, естественно, упадёт нам с неба, ― успевает встрять Тютюха с дежурной язвой.
  ― ...Но когда слишком ждёшь будущее, когда паришь в заоблачных мечтах, тогда пренебрегаешь сегодняшним, тем, что под ногами, тогда становишься небрежен и невнимателен к окружающему, не ценишь дóлжно собственную жизнь и не строишь, а сеешь безделье и пожинаешь мерзость запустенья. Это и есть жизненная установка мужика ― не мужчины.
  ― А мужчина?
  ― Он ответственно живёт сегодняшним днём, а в будущее заглядывает изредка.
  ― И то ― через оптический прицел, ― острит Тютюха.
  ― А женщина?
  ― С женщинами России больше повезло. Вообще, молодой, русские не безнадёжны! Весь двадцатый век с нас брали пример. В ходу даже было выражение: "Делай как русские!" Тогда мы, искушённые большевиками победить саму смерть, строили коммунизм ― рай на земле. Какой ещё народ посягал на строительство рая?! Двадцать первый век не должен стать для нас провальным исключением. Русские национальные традиции и сама русская душа сильно подранены царизмом и немножечко ― социализмом, но мы залижем раны. А главное, что вселяет и бодрит: русские настолько привыкли побеждать, что когда становимся вторыми в мире, это уже нас гнетёт и побуждает возобновить бой и сражаться до победного конца ― любой ценой!
  ― Так что же: если не мужик, а мужчина ― ни во что не верить? Жить без идеалов, без мечты?
  ― Люди с идеалами позарез нужны! Только сначала пыль протри, затем мечтай о счастье. Какую форму в душе современного русского человека примет Идеальное, мы пока не можем предсказать. Но что Идеальное в нас не сгинет ― спору нет! Читал Сервантеса, о Дон Кихоте?
  ― Сервантиза? Не читал...
  ― А куда впадает Волга, знаешь?
  ― В море, наверное... Или в океан?
  ― Волга впадает в Каспийское море ― хрестоматийно, а миллионы лет тому назад ― впадала в Азовское...
  Ну как с молодыми говорить? Заявляет: умру с голода, а их гамбургер есть не стану, а куда впадает Волга, не знает, Сервантеса не читал... А вот я ещё в подростковом возрасте всю мировую классику в советских изданиях ― от корки и до корки. Многих сюжетов и переживаний уже не помню, но впечатление от общения с прекрасными книгами отпечаталось навек. Сломиголовскому интернату начальство дало план по сбору макулатуры. Ходили методично ― квартира за квартирой, по частным домам, по организациям и магазинам, везде клянчили газеты, журналы, книги ― всё, что бумажное и картонное дадут. Собирали, помню, даже конфетные фантики на помойках и газонах! Добытое вторсырьё стаскивали в сарай, паковали, взвешивали, а как накопится тонн пять, приезжала бортовая машина и мы, "баторы", ― насельники инкубатора ― под командой физрука, грузили. Я же, рискуя квадратной головою ради высокого искусства, тырил ключ из тумбочки у кастелянши и вечерами в тот сарайчик забирался: потрошить стопки книг. Сначала выбирал просто: у каких книжек обложка оформлена красивей. Самыми красивыми оказались собранья сочинений: затрёпанные всё больше книжки, в жирных пятнах и без иных страниц. Русскую литературу ХIХ века перечитывал запойно и не раз, с выпиской цитат в заветную тетрадку, а тетрадку хранил в тайнике, на городском кладбище, в заброшенном гранитном склепе какого-то купца. Сквозной стиль моего мемуара как раз восходит к этим заученным цитатам и дописанным собственноручно эпизодам на месте выдранных страниц. Любимые самые книжки прятал на досках под панцирной сеткой на своей кровати. Приятно было засыпать, ощущая, на каком богатстве возлежишь... Великие герои совсем рядом! Как мог прожить без таких радостей Молодой? Кем вырастит без чтения? Или ему некогда читать? Моё поколение работало не меньше, и производительность нашего труда была куда выше, чем сегодня, но время для чтения всегда находилось. Без чтения, развивающего ум и чувства у людей, начальство получит легко управляемую страну, но страну без будущего. Молодым надо дать чёткое понимание прошлого, и самое главное ― восхитительный образ будущего, по возможности, ясный. Такой образ станет желанным: будет молодняку ради чего учиться, работать, самосовершенствоваться, напрягаться, преодолевать, читать...
  ― Привал! Костров не жечь! ― вполголоса командует вдруг мой Афонька. Приказ передают в цепи. Европартизаны садятся в тесный круг, расчехляют гитару и гармошки. ― Запевай!
  "Тёмная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают..." ― затягивают прусские партизаны фронтовую. Поют все по бумажкам, верно, с подстрочным переводом, кто во что горазд, но получается стройно и, неожиданно для меня, очень даже воодушевлённо, как в старом фильме про войну. Дирижирует, с чувством и тактом, переводчик ― сам выразительно по низам ведя. Вспомнилась мне чудная запись: эту песню Богословского исполнял под гитару советским солдатам на фронте сам Иван Козловский! Как услышишь песню такую ― помирать неохота!
   Партизаны, между тем, взялись за "Осенний вальс" Блантера: "Старинный вальс, осенний сон, играет гармонист..." Да, бились мы с немцами, бились столько веков, а теперь, нате вам, сподобились они постигать загадочную русскую душу! Не потому ли уж, как, не без злорадства, говорит неосторожный на авансы в политике Патрон, что у нас вдруг оказались все ресурсы мира? Заворожила немцев наша песня: покою, видно, не даёт ― как всё, что рядом, а не доступно. И то: в песне, в стихе самосознание народа выражено наиболее концентрированно и заострённо: "Жди меня ― и я вернусь...", "Вставай, страна огромная...". В самое яблочко: нас труднее всего заставить встать, лежебоки мы и разгильдяи... Тьфу, опять я за старое! Так недолго и свежий мемуар запороть...
  Молодой тоже прислушивается, а потом с обидой:
  ― Песни наши, не германцев! А они поют, как свои!
  ― Вся Европа пела наши фронтовые песни, ― ободрятся новой темой Тютюха. ― В Германии лирических военных песен не сочиняли вообще: у них одни марши или бытовые лирические песни. Рейхначальство раздавало губные гармошки солдатам, как национальное оружие: у пленных немцев находили в одном кармане рожок с патронами, в другом ― гармошку. Только Геббельс не доработал: изучение русской литературы не пошло ему впрок. Дух солдата одним маршем или вальсом на губной гармошке не поднимешь.
  ― У нас, ― теперь уже я дополняю друга, ― почти все лучшие фронтовые песни ― про смерть, про ожидание смерти, тоску и разлуку, на тему смерти близких. Но это песни победителей!
  ― Про смерть ― а победителей! ― удивляется неожиданной для себя мысли Молодой. ― Так, давайте новые фронтовые песни сочиним! И с ними в бой! Со всех сторон же враги лезут! Надо снова петь, воевать и гибнуть, чтобы побеждать и жить!
  ― Нельзя поэтизировать войну... ― начал было Тютюха.
  Но Молодой, взглянув на часы, вскакивает:
  ― Пора! Разведчики, за мной!
  
  
  Глава 6. Избушка на курьих ножках и Три богатыря
  
  ― Баба Усаниха, когда начала через трубу летать, стала такой деловитой, собранной, прям как бизнес-леди, и даже вроде поумнела, ― с налётом горечи рассказывает Афоня, когда наша разведтройка углубилась в лес по следу Тоньки. ― Раньше молния на юбке давно сломалась ― застёгивала на булаву и так годами ходила. Могла надеть разные чулки ― на одну ногу со швом, на другую ― без. Раньше они с Сентяпкой вечерком, после дойки, на лавочке у ворот сядут, разговаривают, на улицу смотрят, лузгают семечки, молочко пьют, здороваются, судачат с прохожими, смеются или дремлют, могли и спеть. А сейчас не сидит баба ― летает.
  ― А что стряслось с дедом Усаном? ― спрашиваю, самому даже интересно.
  ― Эх, дед... Он прошлым летом косил сено на полянке в лесу. Рядом озерцо мелкое, с блюдце. Приехали интуристы с бреднями, есть такой аттракцион: "Русская рыбалка". Ну переводчик к деду: "А есть ли рыба?" Дед: "А куда ей деться: не втекает, не вытекает" Полезли в воду, забрели ― раз, другой, третий... Повытащили на берег целый воз травы, взмокли, замёрзли, выбились из сил, все в пиявках. Опять к деду: "Да есть ли рыба?" Дед: "А откуда ей взяться: не втекает, не вытекает" Ну пошутил дед: ясно дураку! Очистили озерцо от травы ― кому плохо? Не за ведром же костлявых карасей и парой щучек они четыре тысячи вёрст к нам отмахали ― за удовольствием! Наябедничал переводчик. Пингвин отобрал у деда Усана всё, чтó раньше выдал, забрал оборудование для пчеловодства, оштрафовал, уволил. Дед, с расстройства, слёг, а вскоре и... За что? И я с гостями шучу. Тритонов, вот, гости не видали... Тритоны в Европе есть?
   ― Как сам бывал, не видел ни одного, ― отвечаю за двоих.
   ― Я когда к родникам "Семь братьев" гостей вожу, камень на мелководье ручья отверну, тритона схвачу ― и к носам гостей: "Эксклюзив! Маленький русский крокодил! Приезжайте через год ― увидите, как подрастет", и на их глазах кормлю тритона "специальными червями". Интуристы в шоке! Представляете их рассказы: "Вау! Как климат потеплел: в России уже крокодилы завелись! Пока что мелкие, но, если кормить их генетически модифицированными навозными червями!.."
  Углубляемся в самую чащу. Становится темно и сыровато. Непролазный лес. Здесь вековые сосны, ели, стволы все во мху и много бурелома, а толстая хвойная подстилка, усыпанная шишками и тонкой веткой, пружинит под ногой. Травы почти нет, только на полянках и не сплошь. Следы лосиные, кабаньи тропы, помёт звериный, птичий. Хора кукушек не слышно ― это не их места. Зато скрипят деревья, трутся сучья, хлещутся и шипят ветки, когда по верхушкам ёлок пробегает ветерок. Вытянутые к солнцу пирамиды муравьиных куч рыжих лесных муравьёв повыше будут человеческого роста. Расщеплённые временем пеньки гнилые во мхе и плесени, все и в чёрных дырках и узорах из древесной стружки ― ходах жуков усачей и короедов. Редкие осинки с обглоданной лосями и зайцами корой. Какая-то птица тяжело взлетает из огромного гнезда и, задевая ветки елей, уносится прочь. Дремучая жуть ― как раз для нечисти и мухоморов...
  ― Ты, Молодой, говорят, тоже гнёзда вьёшь? ― задаюсь к Афоне.
  ― Я ― только на дубах и при дороге. Обустроил для себя, а поселился Данди ― серфингист из Австралии. Второй сезон живёт. Пингвин дерёт с него за моё гнездо как за пятизвёздочный отель.
  ― Зажрались у них уже и серфингисты... ― бурчит Тютюха сам собой.
  ― Данди от природы любит экстрим. Он эколог, нападал на японских китобоев в море. Интересный парень! Говорит на шести языках, учит японский. Он мне такого понарассказал!.. Ну, всё знает, всё умеет, везде побывал. А неприхотлив, почти как я. Зовёт меня в Австралию, на океан. У них там крокодилы длиною восемь метров ― восемь! Я нашёл в лесу поваленный ствол старой сосны, отметил восемь метров, бензопилой отрезал, рычагом откатил в сторонку ― это же размер! Не то что мои тритоны...
  ― Да, тритоны ― не русский размер, ― вынужден и я признать. ― По крокодилам Австралия покамест Россию побивает. Но ещё не вечер: климат теплеет, у нас опять мамонтов начинают разводить...
  ― Данди летает в своём океане на волнах, а с мая по сентябрь тарзанит у нас в лесу. С акулой, говорит, дрался, и с крокодилами ― как я с волком и с секачами. У него нож ― во! ― тесак. Живёт в моём скворечнике один, как Соловей-разбойник, даже девушки не надо. Я и его угощаю свежей рыбой, не только самурая.
  ― А кормится с чего? ― не унимается Тютюха.
  ― Он популярный путешественник, книжки о России пишет. Мне одну подарил, да я перевожу пока что со словарём... По-моему, Данди за Пингвином следит: сообщает о его проделках в газеты и на сайты. Благодаря ему, о Матерках знают в мире. Данди говорил мне: в Матерках затеян невиданный проект. А инженера Курило Данди ненавидит, потому что японцы промышляют китов и дельфинов. Вчера Данди послал Курило вызов на дуэль.
  ― Небывалые для Матерков страсти! ― вскрикивает Тютюха, и ко мне: ― Вмешаемся?
  ― Дуэлянты долго не живут! ― отвечаю с перспективой. ― Наше вмешательство только оттянет поединок: оба они люди граждански зрелые, принципиальные ― таких не остановишь, пусть дерутся.
  ― Курило синтоист, самурай из клана Хатисука, это Данди раскопал, ― докладывает Молодой. ― Днём он инженер, обслуживает аттракцион "Избушка", а вечером ведёт бойцовский клуб среди интуристов. У Курило катана есть и доспехи. Я видел, как он махался в "бою с тенью" ― в лесу осиновый подрост рубил. А кричал ― всех ворон распугал: непривычные они ― в матерковском лесу раньше было тихо. Если схлестнутся, катафалк опять придётся вызывать...
  Войны нет, а дерутся по-военному!
  ― А ты болеть будешь за кого? ― спрашиваю Молодого, самому даже интересно.
  ― Не за фашиста же! У клана Хатисука фамильный герб ― чёрная свастика на белом поле.
  ― У японцев, как у славян, свастика ― символ коловорота солнца. Ты путаешь фашизм с нацизмом. Курило ― нацист.
  ― Курило исполняет дзиси-маи ― танец львов. У него, увидите, по опушке стоят муся-нинге ― куклы-воины.
  ― Я япошек знаю: на Курилах два года отслужил. По традиции, муся-нинге выставляют отпугивать вредных насекомых от посевов: типа наших огородных пугал. В Японии в куклы играют взрослые, а не дети. Думаю, Курило боится матерковских комаров, а скорее ― злых сил вообще. По представлениям самурая из страны Восходящего солнца, чужой тёмный и сырой лес должен кишеть злыми духами.
  ― Всё равно, буду болеть за Данди: он патриот!
  ― И Курило патриот.
  ― Даже моя девочка из рук Курило рыбу не возьмёт, ― с гордым удовольствием кивает Афоня на цокающую опять Тоньку и треплет её за холку. ― Матерковцы Куриле не доверяют. Заболевает самурай без живой рыбы: делается жёлтый весь. Я подкармливаю самурая, благо в Серебрянке нет солитёрной рыбы, а грибы-сыроежки, как летом пойдут, грибы он собирает сам. Притворяется, нацист, что не может понять: зачем России эти злополучные Курильские острова ― у нас и без них земли сколько хочешь. Он и новое имя себе взял, чтобы всё время помнить про Курилы. Так и желающих отовсюду набежит, сколько не захочешь, говорю Куриле. Вот матерковские угодья, кроме леса и речки, уже, считай, не наши. Вас не останови, так по лоскутам и растащите всё. Данди разузнал: на родине Курило Сахалина формально уволили по сокращению штатов, но фактически это было не "рэсутора", то есть "реструктуризация", а "кубикири" ― "отрубание головы" за участие в нацистской имперской организации самураев.
  ― Знаем. Самураи требуют затеять с Россией войну за острова, и отказаться от японо-американского "договора безопасности", а ещё начать разработку своего ядерного оружия и военные базы оккупантов из США закрыть ― хватит с них военно-морского флота в портах Японии.
  ― Ещё Курило публично выступал против перехода по наследству депутатских и министерских постов.
  ― Современные самураи, да, клеймят аморальные поступки высокопоставленных лиц Японии, выискивают везде предателей национальных интересов, глобалистов.
  ― Когда Курило вызвал на дуэль одного политика-либерала, терпение властей кончилось. И тогда, чтобы не угодить в тюрьму, Курило Сахалина, с "чёрной меткой", покинул Японию. Вот завербовался в Матерки, будет прятаться в нашей глуши, дожидаться реваншистских времён. Курило только для своих японцев патриот, а Данди старается для всех людей мира.
  ― И для матерковцев? ― подзадоривает Тютюха Молодого.
  ― Да! Крокодил Данди для виртуальных партизан гимн сочинил ― на английском, правда. В машинном переводе вышло простовато, со "Вставай, страна огромная..." не сравнить, зато настоящий гимн непроймёнских партизан...
  Да, быть партизаном очень интересно: мятеж, ярость благородная, лесные катакомбы, предатель, окруженье, суд...
  ― Увы нам! ― сокрушается по литературному Тютюха. ― Уже интуристы подбивают русских парней идти в партизаны.
  ― Не подбивают, а учат! ― огрызается Афоня. ― Я годами думаю о чём-то, и всё без толку, а он вечером зашёл в интернет, а к утру готов целый оргплан: бери его, партизанский отряд, и действуй!
  Во все эпохи, философски размышляю, безусым юношам казалось, что живут они в дряхлые безвольные времена. И благородные юноши, устремляясь в будущее, в качестве идеалов брали с собой не указания начальства, а "нечто подлинное" ― гимны, оружие, кровь, любовь, припасы еды и вещевого довольствия. Поворот к неоязычеству в России вполне возможен, если из-под расслабленной руки начальства молодые люди с пустыми головами погрузятся в интернет и встретят там зажигательных экстремистов и хитрых кукловодов, а тогда уйдут за ними сначала в электронные партизаны, а потом ― в натуральные катакомбы. Лес ― это русская пустыня, самая большая наша катакомба...
  Тут выходим на большую живописную поляну, окружённую тридцатиметровыми елями. На бугорке, как бы в мажоре, избушка там на бройлерно-куриных ножках стоит без окон, без дверей. Стоит, как испокон заведено: к лесу передом, к непрошеному гостю задом. У избушки красно-кирпичная труба: вся в копоти, дымит, пыхтит, летят из неё пучками искры, что у набирающего в гору ход паровоза; дровяную печь, видно что, в избе только недавно разожгли. Посреди утоптанной поляны огромное кострище, окопанное целым рвом, будто пионеры жгли в завершение смены. По краям поляны редкая трава, папоротник, хвощ, живописные пеньки, до подозрения роскошные высокие поганки, все, как невесты, в белой бахроме, и ― стоят чуть не по колено ростом! ― малиновые красавцы мухоморы. В середине мая ― по колено! ― мухоморы? Чую, здесь начинается большой обман... На краю поляны, тоже к вековому лесу передом, к кандидату в раненые задом, стоит вертолёт "скорой помощи": в боевой готовности ― серьёзная врачиха там у колеса на раскладном стульчике сидит, опустивши нос в букетик ландышей, и два санитара у разложенных на земле носилках играют в карты, травят анекдоты, хохочут и косятся то на нас, то на трубу избушки. Войны нет, а страхуют по-военному. По противоположному краю поляны четыре порочного вида Красные шапочки с винтажными корзинками в руках бегают в парах с атлетического вида Серыми волками. Под режиссурой Евроохотника, понимаю, они разыгрывают какие-то порносюжеты. А вот безнадёжной бабушки не вижу на поляне: наверное, она в избушке ждёт рокового часа...
  ― Изба изготовлена в Японии, ступа и метла оттуда же, ― объясняет Молодой. ― Мухоморы и поганки ― муляжи. Это общая установка Пингвина: поражать интуриста русским размером и размахом. Но летом подрастут наши, матерковские, мухоморы, не хуже и бесплатно, ― уже с гордостью продолжает он. ― Мои тритоны из Серебрянки тоже должны стать крокодилами: Пингвин требовал даже перед показом надувать их через зад! Красные шапочки ― артистки из Скукожильского драмтеатра, волки позорные ― бывшие спортсмены. Мало им проституток в Матерках ― похабят мой лес. Данди говорит: устроители шоу типажи Красных шапочек содрали с американских 3D-порносайтов. Завтра у них должна быть премьера ― готовятся к "работе"...
  ― А для желающих вкусить плоти Красной шапочки или Волчары, ― шипит Тютюха, ― в лесу, конечно, построили евроизбушек...
  ― Само собой: восемь автономных летних домиков уже стоят, в ста шагах от поляны...
  Вдруг из леса раздаются крики и звон клинков. Афоня немедля опускает свой копьевидный посох наперевес и бросается на звук драки, крича на ходу:
  ― Тонь, ищи Данди! Мужики, за мной! Санитары: носилки!
  Бросаемся за Тонькой со всех ног. Да куда там! Только издали и вижу, как подлетевшая к дерущимся свинья лбом с размаху бьёт под самый зад тщащегося увернуться в доспехах японца и тот кубарем летит, врезается спиною в ствол берёзы, а раненый сам Данди, в пылу борьбы, кидается было добить неподвижно лежащего врага, но Тонька оборачивается к серфингисту, ощетинивается, поднимает хвост тоненькой антеннкой и скалит свои ужасные клыки...
  Через пять минут на поляне все толпятся вокруг носилок с едва шевелящимся Курило. Санитары разоблачили его из доспехов, а серьёзная врачиха заканчивает обработку ран. Санитары, само собой, заигрывают с Красными шапочками, скалозубят... ― всё идёт своим чередом. Подходит Данди: он тоже перевязан, заклеен, бодр, насмешлив. Курило, увидев врага, пытается приподняться и что-то, через боль, шепчет.
  ― Чего он там? ― спрашивает озабоченный больше всех Афоня. ― Сможет продолжить работу?
  ― Бредит, ― отвечает серьёзная врачиха. ― Говорит: кабаны и дельфины теперь заодно.
  ― Природа, самурай, заодно! ― отвечает Данди на австралийском английском. ― Ты агрессор! Встанешь ― продолжим. Забирай!
  И в изголовье носилок бросает целёхонькую катану и вдребезги разбитые очки самурая.
  ― Друг, не срывай аттракцион, ― вступает решительно Афоня. ― Нашим попадёт от Пингвина. Лучше помоги с аппаратурой: ты один видел, как работает Курило.
  ― Какой весь из себя мужественный крокодильчик... ― вдруг подступает к австралийцу одна из Красных шапочек. ― Данди, пригласи вечерком...
  ― А ты по верёвочной лестнице на дуб залезешь?
  Такое слышать ― это уже слишком для целомудрия Афони!
  ― Тонь-Тонь-Тонь, очистить арену от посторонних! ― командует он, указывая посохом на актёров-порно.
  Тонька бросается на Красных и Серых, а удирающих и визжащих кусает за ляжки и немного выше. Позорно бежит в кусты, бросив огромéнным дробовик, и сам Евроохотник. Увидь сию сцену интуристы, задалась бы логическим вопросом: как охотник собирается валить Серого людоеда, если боится почти домашнюю свинью в капроновой косынке с GPS-маячком?
  Теперь можно идти в кусты, где, как оказалось, запрятана аппаратура. Данди включает что надо, и на экране появляется избушка. Зачем избушка на экране, если она и так как на ладони в полста шагах? Японский перебор!
  ― Бабаёшка готова? ― спрашивает Афоня в микрофон.
  ― В избе Баба-Яга сидит? ― задаёт Тютюха глупейший за весь день вопрос.
  ― Избушка, избушка! ― не удосужив ответом, приказывает Молодой. ― Стань ко мне передом, к лесу задом!
  Избушка, с радиоскрыпом и нанотреском, двумя эхами разнесшимися по лесу, вразвалочку, разворачивается согласно сюжету сказки. Над поляной на минуту тревожная повисает тишина. Потом раздаётся грохот, дым валит столбом, и из трубы вылетает ступа с бабой, а с чердака избушки, пища во все стороны, вылетают мыши. Баба Усаниха в кислородной маске, одета в защитный оранжевый костюм, ещё без антуража и макияжа Бабаёшки. Размахивая помелом, баба взлетает ровно до середины крон обступивших поляну вековых елей, потом указывает метлой вниз и ступа по спиралевидной траектории, с каким-то сказочно-ракетным синтезированным звуком, плавно садится на поляну, рядышком с кострищем.
  Очередная проба, как я понимаю, удалась: Молодой сияет во весь крупнозубый рот; Данди выключает аппаратуру; серьёзная докторша, вынув из кармана стетоскоп, стремглав бежит к бабе Усанихе ― убедиться в здравии ведущей актрисы...
  Тогда Молодой отправляет меня с Тютюхой и Тонькой в путь ― мимо "Хижины дяди Тома", пообещав вскоре ― на лесной просеке ― нас догнать, а сам мчится на помощь бабе Усанихе ― выбраться из узкой ступы...
  Через лес, в направлении к квартальной просеке, идём гуськом: Тонька, как геройская хозяйка положенья, двигается первой, я ― за её кренделем-хвостом, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает. Свинья, очарованный читатель мой, отнесись к ней по-людски, на вид такая энергичная деваха! Да и красивая, если приглядеться непредвзято...
  ― Выставляют Россию диким полем, а русских ― туземцами, ― негодует из-за спины Тютюха. ― Добродетельнейшие местные старухи у них ― Бабаёшки! Цокает, радуется она...
  Но едва прошли три сотни метров, Тонька с нами, верно, заскучала ― и, не сказав ни слова, с тропинки, задрав хвост, как рванёт в чащобу по своим делам!..
  Вскоре тропа вывела нас к петляющей грунтовке. Дорога вся в яминах и в глубоких колеях, полных водой. Подходим ― и мелкие лягушки с бултыханием посыпалися в лужу; только, думаю, испугались они совсем не нас, а приближающегося из-за поворота рёва моторов и сотрясения земли. Рядом с дорогой валяется ржавый остов трактора, у него и решаем подождать, тем паче, что неожиданно вернулась Тонька и, шумно нюхая воздух, встала, прижавшись тёплым боком к моей ноге.
  Тут из-за поворота вылетает с десяток колёсных тракторов российского, замечу, производства. Лихо! Явно мы угодили в гонки на выживание. Тонька в страхе пищит и пятится. Один трактор, заехав в яму прямо перед нами, падает на бок, глохнет, другие трактора проскакивают мимо. За кавалькадой участников следуют гусеничные вездеходы с весёлыми болельщиками ― те свистят, хохочут, машут нам руками. На первом вездеходе сидит комментатор: он, создавая ажиотаж, передаёт события на трассе.
  Из кабины опрокинувшегося трактора выбирается евроинтурист. Он расстроен, но крепится, несмотря на хохот и задирные реплики подвыпивших болельщиц. От медпомощи отказывается, но вдруг видит ржавый трактор и нашу троицу... И тогда, верно, приняв меня за коренного матерковца, кивком вопрошает: ну, мол, и что теперь делать?
  ― Держи хвост колёсиком! ― бодрю интракториста без всякого положенного в таких случаях мата. ― Заводи!
  Я смелый: козырять не боюсь!
  Евротурист, встряхнув оцепененье и показав в сторону потешного вездехода средний палец, спускается в лежачую кабину, а я лезу по колени в лягушечью колею, взбираюсь на трактор, показываю спортсмену на что жать, когда махну рукой, потом по горячему парящему движку перебираюсь на нос, разматываю трос на лебёдке, подзываю Тоньку, сую конец троса в пасть, клыками зажимаю, указываю направление движения на ближайшую сосну, и моя умничка, рассекая грудью воду, прёт по колее вперёд метров десять, разматывая на лебёдке трос. Я же преспокойно спрыгиваю с кабинки лежебокой машины, выбираюсь на сухое, обматываю трос вокруг ствола, и машу рукой:
  ― Давай!
  Евротурист врубает лебёдку и, под восторженный визг болельщиц, трактор отечественного ― ещё раз замечу! ― производства, натужно воя и содрогаясь, сам встаёт на все колёса и вылезает из ямищи. Нате вам!
  ― В следующий приезд, евротурист, ― кричу напутствие, ― купи девятый том Атласа российского бездорожья: он как раз охватывает Непроймёнскую сторонку.
  Но вряд ли счастливчик слышит. Он машет мне рукою в беленькой перчатке, Тоньке посылает воздушный поцелуй и летит в погоню.
  ― Диснейленд с русской спецификой, ― бухтит Тютюха, провожая отдыхающих. ― Глянь, Онфим: а наша-то уже не пищит, не пятится...
  Тонька, и вправду, натуру свою превозмогла, когда по моему зову полезла к трактору. Характерец, однако! Отсыпаю ей из своей банки пригоршню червяков в качестве вознаграждения за храбрость. Мигом уев подарок, кивком поблагодарив и вспомнив про задание, Тонька выходит на тропу и опять ведёт...
  Пересекли дорогу, углубились в дебри. Вдруг сзади треск и лом! Замыкающий наш гусёк Тютюха как сиганёт с тропы:
  ― Белый танк! ― орёт. ― Бежим!
  Я смелый: драпать не боюсь! Но белых танков летом в нашей зоне не бывает, тем более в лесу. Да, что-то белое тяжёлое большое, грозя раздавить, немного левее нас, напролом несётся, дымя высокою трубой. Тогда вытаскиваю гранату и контратакую, как учили:
  ― Все ложись!
  И бросаю учебную гранату в чёрную пасть танка, или как его там: за кустами да на скорости сразу и не разглядишь...
  Белый танк оказался русской печью. Отнюдь не пустяшный взрыв разметал из печи богатое хозяйство: сковороды разных типоразмеров, горячий чугунок с картошечкой в мундире, противень с пирогами, кочергу, ухват и даже выбил пару кирпичей. Сама печь, кажется, подпрыгнула с испугу и взвыла жалобно в трубу. Но вся передряга не разбудила сладко кемарящего у дымящей трубы парнишку в лаптях и рубахе долу, и печь, как положено одушевлённому сказочному персонажу, не теряя оптимизма, продолжила свой путь. Только рванула почему-то в другую сторону, правее нас. Неужели взрыв повредил навигатор и печь теперь затеряется в лесах, а Иванушка-дурачок умрёт голодной смертью? Нет, лучше буду считать, что направленный взрыв меткой гранаты поправил навигацию у заблудившейся в еловых дебрях печи, и теперь она вышла на верный путь к принцессе!
  Тонька сначала пятилась и пищала, а как треск и лом от печи затих, подбежала к опрокинутому чугунку, и смелá сначала варёные картошки, а потом, испросив у меня разрешения своим яичным глазом, уела и весь истыканный хвоинками пирог с капустой и яйцом... Мы же подобрали ухват и кочергу: пригодятся ― лес здесь "сказочный", а в русских сказках много татей...
  А вот и сосновая просека, светлая и радостная. Тонька оживляется невероятно и прыгает, как с ума сошла: весь коридор просеки до горизонта, кажется, дрожит от её хрюка, топа, цока, фыка, брыка.
  ― Цокает, значит, радуется! ― говорю, а сам любуюсь девушкой. ― Мне, что ли, себе кошечку Нюсю завести?..
  ― Радуется она... Куда пошла?! Ко мне!
  Но Тонька, не слушая Тютюху, уносится вперёд и исчезает в подлеске припросечном.
  ― А чтой-то там, на поляне? ― вопрошаю Тютюху, дабы пресечь его недовольство временной утратой проводника. ― Опять избушка?
  ― Похоже, хижина Дяди Тома.
  ― Отставить! Каким боком к русской специфике приляпаешь дядю Тома?
  ― А рядом ― не видишь? ― копия гипсовой скульптуры "Беглый раб".
  ― Проясни, ― загружаю Тютюху, пока идём к хижине поближе.
  ― По мотивам "Хижины дяди Тома" скульптор Беклемишев изваял чёрного раба с мальчиком. Оригинал скульптуры в одна тысяча восемьсот девяносто третьем году отправили на Всемирную выставку в Чикаго. Беклемишев даже получил за "Раба" звание академика.
  Подходим. У раба, вижу, квадратная голова ― точь-в-точь как у меня, только с курчавыми волосами. Тоже, знать, крепко парня били. Не зря же я пацаном так жалел негров за железным занавесом.
  ― Когда-то "Хижина" была частью романтики советского подростка, ― вторит моим мыслям Тютюха.
  ― Да! Я в детдоме перечитывал "Хижину" раз пять: лежал в углу на своей скрипучей койке с панцирной сеткой и изо всех подростковых чувств сострадал чёрному рабу. Плантаторы, расисты! Отправить бы к вам в Америку советских пионеров с барабанами и горном, чтоб проучили гадов! Я и сам, как вырасту, закончу суворовское училище, надену военную форму, начищу бляху ремня, чтобы сверкала, и пойду на войну с эксплуататорами негров! Нет, чего ждать? Убегу из инкубатора, спрячусь в трюме корабля, переплыву океан ― и в бой!
  ― Ты за негров ― в бой?! А я в детстве мечтал скормить расистов крокодилам, ― воспоминает хозяйственный Тютюха.
  ― Австралийскому крокодилу Данди?
  ― Нет, в советском детстве все крокодилы были африканскими. Сюжет один врезался, из советского балета "Аистёнок", первого балета Григоровича.
  ― Не видел.
  ― Там положительный герой Аистёнок вместе со своими друзьями-зверями спасает негритянского мальчика от расиста.
  ― Спасает как?
  ― Как я мечтал: Аистёнок и компания бросают колонизатора в пасть огромного, в полсцены Большого театра, крокодила. Зубастый проглатывает колонизатора и, пятясь, уползает за кулисы ― переваривать.
  ― Под ликующие аплодисменты многотысячного зала в пионерских галстуках?
  ― Конечно! Балет для детей пионерского возраста. Смерть расистам!
  Смерть! Советские поколения склонны к мифологизму. В те годы воспитываемый государством интернационализм во мне торжествовал. Дружба народов ― святое! Не я сам по себе и не ближние мои однокорытники по инкубатору, а черномазый выдуманный за тридевять земель герой оказывался предметом искренних душевных страданий. Попробуй-ка теперь без потери себя ― юного ― вырваться из плена разорванного последующим жизненным опытом сознания. На что исходили наши детские души? Сегодня утрата ориентиров своей юности привела бывших советских людей к нешуточным психологическим сдвигам. Оказалось, американские негры мало чего умеют или хотят делать легально, а предпочитают петь, танцевать или профессионально заниматься спортом и войной. Ну, спрашивается, зачем не имевшую никакусенькой художественной ценности "Хижину" проходили в "хорошей" советской школе, в отличие от "плохой" школы американской? Нет ответа, кроме политизированного. На родине дяди Тома "Хижину" в школе не изучали! Вот уж имперское ― в перевёрнутой форме ― сознание внушалось детям при Советах! "Плохие" в итоге победили "хороших", и мы, советские жалостливые люди, в очередной раз остались в дураках.
  Сегодня антирасистские сюжеты, подобные "Хижине", называют "блэк-эксплуатацией". Тема межнациональной политкорректности особливо интересна тем людям, у кого не всё в порядке с национальной идентичностью, а в большинстве случаев сия тема, как повод, поднимется чисто из стяжательских соображений. Это как Холокост, кой евреи из трагедии превратили в бизнес, а значит, в фарс. Компенсаций требуют негры и американские индейцы ― от белых рабовладельцев, австралийские туземцы ― от европейских колонистов, бывшие советские прибалты и крымские татары ― от русских... Тема страшно перекошена в сторону поиска и наказания "виноватых", коих давно нет в живых, и из нравственной давно превратилась в юридическую и финансовую разборку. Афроамериканцы, татары, русские, немцы, эстонцы, чеченцы, японцы, евреи, каталонцы, абхазцы, сербы... ― все мы "негры" в том смысле, что прирождённая чернь любого роду-племени, едва напридумав мнимые или почувствовав действительные свои преимущества перед "другими", сразу окунается в низменные свои инстинкты ― читай: вытаскивает на свет нормы "естественного права" ― и, восчувствовав себя барами, стремится самоопределиться в отношении иных "чёрненьких", хочет с выгодой выставить себя "чернее" других...
  ― А трава-то вокруг не топтана, ― отмечаю как разведчик и стучу в дверь. ― Эй, дядя Том, выходи! Скоро одиннадцать! Работать пора!
  В ответ тишина.
  ― Скорее цыгане начнут работать, ― усмехается Тютюха. ― Затея с хижиной у Пингвина явно провалилась...
  Тут, в отдалении, наверное, из засады, на просеку выдвигаются три всадника. Да это, похоже, Васнецовские богатыри! Илья "из-под славного города из-под Мурома", Добрыня Никитич из голопузой Рязани и Алёша Попович из "красна-города Ростова". Всадники, стало быть, на богатырском выезде: примечают, нет ли где вóрога да не обижают ли где кого? Здесь Русь, здесь Русью пахнет! ― воодушевляюсь я. Ай да Пингвин: с "Хижиной" промахнулся, а вот с богатырями удружил русскому патриоту! Вот увижу сейчас Илью Муромца ― эпосного нашего героя, полного спокойной мужественности, благости, великодушия и русского добродушия, и сметливости: живи Илья сегодня, был бы главным инженером на крупном заводе. Вот раскланяюсь с Добрыней ― вежливым, знающим, культурным сыном богатого купца, с тонкими чертами лица, щеголеватым дипломатом и думцем. Вот улыбнусь "душе-парню" Алёше Поповичу ― большому выдумщику, певцу и гусляру... Застава богатырей русских вышла на потеху: мимо неё не пройдёт злой человек, не пролетит глупая птица, и гад не проползёт или какой кочевник-гастарбайтер. Полная величавого спокойствия троица...
  Но сию минуту из-за вершин дерев две дежурные вороны на просеку залетают, в предвкушении разборки усаживаются на голых сучьях сосен и принимаются зачем-то истошно каркать на богатырей, своим "Кра! Кра! Кра!" в эпическую картину интонацию опасности внося, ― ну чисто "серые могильщики" у Васнецова. Перебили напрочь героический сюжет! Теперь уже и мне становится заметно: что-то не то в разверзшейся картине. Глазастый Тютюха, тот ударяется уже в смешки. Так и есть: окрас коней не тот! И Илья ― левша. Сближаемся...
  Кто всю жизнь прожил в ожиданье сказки, тот меня поймёт. Оказалось, выглядит сия троица навроде огородных пугал, только уж совсем неудачной конструкции: и внешностью своей ― густобородой и тяжкозадой, ― и неуместно злым выражением кавказских лиц. И располагаются во фронт неправильно: Добрыня оказался по левую руку от Ильи, Алёша Попович ― справа. Под Ильёй Муромцем конь-тяжеловоз, не вороной, как у Васнецова, а пегий, и какой-то измученный, больной и непослушный, а бока жеребца обвисла гробовая чёрная попона. Добротная на нём как будто сбруя, уздечки, недоузки, цветные ленты в гриву вплетены, седло, стремена, вооружение и остальное. Но всадника своего, видно что, пегий жеребец совсем не уважает: мотает головой, прядёт ушами, пучит из орбит глаза, идёт боком, бьёт хвостом и норовит скакнуть, дёрнуть, присесть, травку щипнуть и вообще. Илья то и дело зло дёргает поводья, бьёт коня пятками в бока и кричит на него совсем как не по-русски. Весь передок самого Ильи ― от висков до середины живота ― обложен клееной русой бородою. Поверх бороды висит бинокль. А как поднял Илья к брови правую длань свою, всю волосатую и с наколкой, бутафорская палица булатная так и закачалась маятничком на лёгком ветерке...
  Увольте, сверхтолерантный читатель мой, нет у меня больше эмоциональных сил описывать "богатырей с овечьих гор". Русский лес эпичен, но не с такими же богатырями! Отмечу ещё только парочку штришков. У Добрыни конь чалый, а сам богатырь с крашеной рыжей бородищей моджахеда, на поясе болтаются резиновая милицейская дубинка, наручники и противогаз. У Алёши Поповича кобыла мышиного окраса, к седлу приторочены не гусли, а скорее арфа, угол её волочится по земле, оставляя борозду, и сам Алёша хотя помоложе и, как полагается, с отклеенным усом, но сразу видно: психопат ― дёрганый весь, вертлявый, на грузина даже не похож, и в троице ему отведена роль крыловской моськи.
  В экстазе постмодерна у постановщиков-космополитов роль Гамлета, Ромео и Наполеона вполне могут играть актёры-негры, а Снежную Королеву, Офелию и Белоснежку ― изображать актрисы-негритянки. Смотрится это удручающе: даже ещё хуже, чем задёшево снятая иностранцами "Война и мир" ― с чудовищными искажениями русской художественной правды. Таких, бывало, насмотришься жестикуляций и гримас у Наташеньки Ростовой, у фельдмаршала Кутузова, князя Андрея, что просто тьфу! Зачем позволять сказочный русский мир, в коем и так хватает чудищ, населять ещё и уродами? По мне, если хотим иметь здоровое национальное государство, нужно самим повесить культурный железный занавес, дабы отгородиться от чуждых уродств.
  Сходимся, останавливаемся насупротив друг друга ― нос в ноздрю.
  ― Стоп! Частнии владения, ― объявляет с ужасным акцентом Илья Муромец, опять подняв левую длань с булавой-маятником к брови, а правой ― тужась через кавказскую лень потрясти угрожающе копьём. ― Пропуск!
  ― А нужен? ― говорит Тютюха с издёвкой. ― Я местный житель.
  ― Здравия желаю! ― приветствую я по всей форме.
  ― На "зельёних" нэ пахожи, нэ, ― вместо приветствия гнусавит Добрыня с таким же акцентом и тряся метёлкой бородищи.
  ― Рукзаков с плакатами нэт, ― подхватывает Алёша Попович, шевеля луком на загривке кобылы. ― Нужно обискат.
  ― Богатыри, допустим, мы неорганизованные туристы, ― говорю вежливейшим тоном, ― идём из Сычей, без карты заблудились в сказочном лесу.
  ― Вах, ви нэорганизовани туристи?! ― сразу оживляется Илья Муромец. ― Аплатити турпутьёвку ― Альёша, аформи. К путьёвки випишим пропуск.
  ― Лес федеральная собственность, ― говорю уже построже. ― Мы граждане России: можем гулять по лесу "за так", без ваших путёвок и пропусков.
  ― Эта, дарагой, при сациализме савецкие луди наслаждалис лэсом "за так", ― взлезает с объяснением Алёша. Он демонстративно, двигая отклеенным усом, вытаскивает из колчана стрелу и закладывает её на тетиву лука. ― Бэсплатних удаволствий тэпэр нэ биваэт. Щаз бэз дэнэг даже в ямэ нэ сдохнэш, как шакал. Кто будэт убират за вами мусор, абэспэчиват вашу бэзапасност от злих лудэй? Ми! Наша дарагая служба!
  ― Врэмя алпийскава нищэнства прашло, ― добавляет Илья. ― Платитэ или забэрьём в камендатуру.
  ― Как заложникаф будэм дэржат в ямэ, ― доброхотствует Добрыня, ― ждат викуп. Ви кавказски плэник. Счьётчик вклучим...
  Алёша тем временем целится мне в самое колено. Но мышиная кобыла под ним не стоит на месте, и стрелок поводит луком, описывая область возможного поражения моего тела от носка ноги до квадратной головы.
  ― Ви сами нэ нужэн, ― качаясь в седле говорит Алёша, ― ви иди, нам дэнги нужэн ― дома кармит жэну, дэти, старикоф. У тэбя жэна ест, дэти ест? Сам, дарагой, знаэш: дамой с пустими руками нэ придьёш...
  Отвлечёмся... Это русские, оставшись без работы, зачастую спиваются и бомжуют, а джигиты отращивают или клеют бороды, берутся за кинжалы и выходят на большую дорогу, в нашем случае ― на лесную просеку в хвойном лесу, и промышляют. В горах Кавказа, не считая приморских зон, нечем людям прокормиться. В интеллектуальном смысле и в трудолюбии кавказяне уступают многим нациям, и поэтому не могут жить за счёт создания высокотехнологичных дорогих продуктов. Как при Советах, так и сегодня горцы могут прокормиться ― без резни ― только с помощью внешних безвозмездных вливаний. Национальный менталитет кавказцев требует от мужчин обеспечить семью любым способом ― дабы не потерять своё лицо. Не будут русские Северный Кавказ содержать ― станут джигиты с овечьих гор грабить проезжающих людей и уничтожать природу, как было во все века, кроме советского времени. Только Советы накормили и выучили Кавказ так, что он перестал убивать и грабить. Сегодня примеривать к Кавказу наш либеральный правовой тришкин кафтан ― значит не понимать сути сложившегося в горах положения: возрождения клановости и культа силы на фоне обмеления привычного с советских времён потока дотаций из федерального бюджета и роста безработицы. На Кавказе, дабы отнимать деньги у прохожих, горцу без надобности "переступать через себя", мучиться этическими вопросами, листать странички далёкой от них российской конституции или пожелтевшие странички русской классики. Они считают: горы принадлежат лично им, но не чуждой Москве или несуществующему в природе российскому народу, а тем, чтó принадлежит мужчине или клану, может распоряжаться, по восточному менталитету, только этот мужчина или клан. У переехавших в глубину России горцев характер изменяется очень медленно, а если они живут диаспорой, то может оставаться прежним из поколения в поколение. Они и здесь будут стремиться к получению нелегальных доходов, легко переступая через российские законы и местные традиции, а если эти доходы окажутся, на их взгляд, недостаточными ― будут грабить, вымогать, мошенничать и воровать. Диаспора ― среда для взращивания этнических преступных сообществ. Вот-вот уже наше начальство осознает это и прикроет диаспоры в России.
  Этакие абреки и нанялись к Пингвину охранять захваченные им угодья. Таких налётчиков и вербуют в частные армии, кои скоро могут составить серьёзную угрозу для страны.
  ― Вы с дороги уберётесь?! ― не выдерживает уже Тютюха. ― Или позвать Тоньку?! Пусть порадуется ― она это умеет!
  ― Нэпавинавэниэ хазяину?! ― кричит Илья Муромец. ― Арэстават! В наручники! Притачит к сэдлу!
  Добрыня и Алёша Попович слезают с коней, подступают к нам с Тютюхой. Завязываются поединки: копьё против ухвата, меч против кочерги. Противник тяжелее нас, и, хотя в бутафорских, но всё же в доспехах. Только я-то знаю, у кавказцев кишка тонка: долгого сопротивления они не выдержат, а при русской штыковой атаке сразу побегут. При ухватно-кочерговом натиске и правом нашем деле победа будет за нами! Но тут Добрыня у Тютюхи выбил кочергу из рук, а под его ногами на свежераспаханной противопожарной просеке, как назло, ни одного приличного сука, дубины или камня! Тогда я ухват наперевес и на два фронта атакую, как учили. Когда враг отпрянул, Тютюха подбирает кочергу и снова вступает в бой. Илья Муромец стыдит братьев-разбойничков; у былинного героя вид, будто хочет сползти с непослушного коня, да нет уверенности, что сможет влезть обратно. Хотя по всему в поединке выходила классическая в российском футболе "ничья в нашу пользу", непривычному к богатырской потехе Пломбиру надоело, и он как закричит в просеку с эхом:
  ― Тонь-Тонь-Тонь!
  В тот же миг из леса вылетает Тонька, вслед за нею выбирается Афоня ― и оба чисто по-сломиголовски бегут к нам на помощь. Тонька, победоносно задрав куцый хвост, подлетает первой, раскидывает и топчет богатырей; те, бросив оружие, разбегаются, залазают на деревья, грозятся, воют. Афоня же подступает к испуганному Илье Муромцу, берёт коня за узды и свистит ему по-своему. Но конь пугается вернувшейся с погрома Тоньки: он встаёт на дыбы и сбрасывает тушу Ильи на землю. Свинья ставит своё копыто на грудь поверженного в прах лжебогатыря, цокает языком и пускает слюни.
  ― Опять копыта заросли! ― ругается Афоня, осмотрев копыта пегого. ― Коня, дурак, погубишь! Я про тебя всё Пингвину доложу! Основные фонды хозяина гробишь. Подраться захотел, кормилец?
  ― Зачэм драцца, ну? Развэ я дрался?
  ― Защитник рубежей... Побереги силёнки для стриптиз-бара! Ты, урод, только с тёлками герой. Тонь-Тонь, ищи отряд...
  
  
  Глава 7. Прусские партизаны
  
  Когда мы пришли в отряд, европартизаны распевали "Осенний вальс". Афоня быстренько переоделся в командира партизан: шапка-ушанка со здоровенной красною звездой во лбу и одним стоячим ухом, прожжённая угольками от костра телогрейка, кирзачи бывалые поверх застиранных портянок, плащ-палатка за плечом, планшет, ремни... Идём на дело! Кровь взыграет! Я тоже облачаюсь в полевое...
  ― Тонь-Тонь, прячься! ― приказывает Афоня, и девушка в косынке, понимающе кивнув, скрывается в кустах. ― Отряд, ста-а-ановись!
  Через четверть часа прибываем на место. Отряд залегает в цепь на опушке леса, в двухстах метрах от железнодорожной насыпи. Между лесом и насыпью луг с редкими кустами, всё видно, как на блюде. Партизаны лёжа окапываются, у кого есть сапёрные лопаты. Остальные прыгают или слезают по лесенке в готовые окопы, обживают. Маскируют бруствер дёрном, проверяют свои немецкие автоматы МП-40, устанавливают в гнёзда свои бесподобные по эффективности огня ручные пулемёты МГ и трофейные станковые американские "Максимы", расчищают сектора стрельбы... У меня лопаты нет, а кочергой не покапаешь; ладно, полежу под кустиком, я за участие в диверсии валютой не платил. Тютюха вообще куда-то скрылся. Тут вижу: подрывники, задрав бюргерские свои зады, ползут к железнодорожной насыпи по узенькой канаве. Сапёры волочат за собой деревянные ящики с надписью TOL и DINAMIT. У железнодорожного моста через реку оборудован мешками с песком пост: оттуда доносятся разудалые песни выпивающей казацкой охраны. Поодаль блокпоста стоят четыре тачанки, каждая со сдвоенными пулемётами "Максим" и запряжённая тройкой разномастных лошадей. Когда подрывники проползли треть пути, на посту поднялась тревога. Два казака выбежали из поста, вскочили на тачанку, развернули к нам задом и стали поливать пулемётным огнём опушку леса. С поста тоже начали палить из винтовок. Тут пуля срезает ветку над самой мою квадратной головой! Опять за старое! Надо собраться, а то с одного задания весь продырявленный вернулся! Молодой подполз и объясняет:
  ― Стреляют чуть поверх голов, чтобы интуристы пригибались. На каждую тысячу холостых противнику дают один боевой патрон.
  ― Что боевой, я сообразил, только...
  ― Участникам объясняют технику безопасности, они подписывают бумаги. Но без настоящего риска даже в европартизанщине не обойтись...
  Прусские партизаны уже окопались и, наверное, только ждут приказа на ответный огонь. Тут, вижу, шевеление в цепи. Один европартизан встаёт на самое видное место, на укатанный бруствер, не торопясь вынимает из солдатских порток большой платок и, презрев всякий страх перед меткой казацкой пулей, оглушительно сморкается, утирается с наслажденьем, крякает, и довольный произведённым на боевых товарищей впечатлением, под их аплодисменты и пожелания здравствовать спрыгивает в свой окопчик.
  Только вам, невыездной читатель мой, объясню поступок немца: в его показушном пчихе нет и толики издевательства над казаками! Просто фрицы обожают громко на публике сморкаться, прям как дирижёры ― руководить симфоническим оркестром. Однако такой их наглости казаки не стерпели, хотя ещё в наполеоновские времена повидали все евровиды: есаул вскакивает на гнедого и ― зычно:
  ― Тачанки к бо-о-ою! По кромке леса пли-и-и!
  С тачанок развернули все восемь пулемётов и, как мне показалось, уже вопреки сценарию, ну поливать свинцом кусты на договорной высоте ― "чуть повыше головы". Меня как всего ударил звук бешеной стрельбы! Я подпрыгиваю и вздрагиваю от взрывов и мелких сотрясений! Мама родная, кем б ты ни была! На голову квадратную, на спину, в ноги мне сыплются срезанные ветки, сучья, и падают комы земли, уже и раздаются крики раненых, и леденящий душу предсмертный сип. Это я ещё визг рикошета опускаю! Войны нет, а палят по-военному! Впрочем, у нас почти всё по-военному, кроме работы и ответственности. Я, как лежал, не шевелясь, так и вдавился в землю на все двадцать восемь с половиной сантиметров... Туристы долго не живут!
  Вдруг пулемётная стрельба умолкла... Голову хотел приподнять на поле боя, а уж от насыпи доносится зычная команда:
  ― Сотня, шашки наголо-о-о! Ры-ы-ысью-ю-ю, ма-а-арш!
  Всё, отвоевался! Сейчас казацкая лава налетит и оставшихся в живых в лапшу покрошит! Это уже земля под копытами дрожит или в ушах так пульс колотит? Военный страх в мирное время ― чем не русский стиль! Только врёшь: Бодряшкина на пику не возьмёшь! Смочь бы отжаться и выплюнуть всю землю изо рта... Я не петух, но курицыных солдат могу поднять в атаку!
  ― Партизаны не сдаются! ― кричу что есть мочи: вырвалось непроизвольно.
  ― Отряд, к бою! ― неподалёку вторит мне по-сержантски Молодой, а за ним, из укрытия, повторяет команду переводчик. ― Отставить сопли! Шайсе, мать вашу! Шнель! Куда, нибелунг, пополз ― мы ещё не начинали! Шайсе, целься! Огонь! Огонь, сказал! Ого-о-онь!
  Переводчик откуда-то, ― кажется, уж из самой могилы, ― приказы переводит в мегафон. И вот сначала по-детски одиночные раздаются выстрелы пиф-паф, затем вступают пулемёты ― и, наконец, открывается шквал ответного огня! Отжимаюсь, выглядываю ― мамынька родная, кем б ты ни была! ― казаки не молниеносной лавой, а стройными рядками, будто на параде, не больно поспешая, идут на нас. Притом конные самоубийцы на перепивших самогонки вовсе не похожи: пьяные храбрецы не смогли бы так ровно строй держать. Чудеса! Теперь это у нас "рысью марш!" зовётся? Или новую тактику изобрели ― спецом против европартизан? Дурь какая-то! А зачем вам бубенцы-то в гривах, зачем гармонь и красные флаги со звездой? Кровью захлебнётесь, казачки, кровью! Ну, так и знал: первые два ряда атакующих разом, как по команде, падают вместе с лошадьми, остальные дружно поворачивают вспять. В прямом бою шашки против пулемётов ― захотели!
  ― Русский казак капут! ― кричат европартизаны из окопов, и ну улюлюкать, свистеть и выдувать из губных гармошек издевательские нотки. ― Sieg Heil Deutschland!
  А один фриц, вскочив на бруствер, совсем уж неполиткорректно как запоёт: "Я убить Иван, русиш швайн..."
  А вот это зря! Не знаете вы, фрицы, наших казачков! Есаул тоже, видя такое дело, тачанки перегнал на бугорки и поверх отступавших верховых голов ну снова поливать нас свинцищем раскалённым. Конные тем временем стройно развернулись, убитые ряды ― верить ли собственным глазам в такой пылище? ― как ни в чём ни бывало поднялись с земли, сотня выстроилась вновь и уже сам есаул со знаменосцем встали в передний ряд ― и лава, или как её, со свистом и гиканьем пошла на нас по второму разу ― на сей поспешая... Кому теперь капут ― большой повис вопрос над полем боя... Где же мне взять спасительный "калаш" или хотя бы сапёрную лопату ― окопаться? Кочерга сойдёт для одной только рукопашки.
  Оглядываюсь: мимо бегут, пригнувшись, санитары с носилками ― выносят с поля боя раненого европартизана; и у того вдруг бинокль выпадает из наспех перебинтованной руки. Я, не дурак, подползаю, беру немецкую оптику от Цельса, возвращаюсь в свою продавленную в форме тела ямку. Прочистив стёкла от мусора и рыжих муравьёв, высматриваю поле боя. Нет, что за тактика у местных казаков?! Кони, мнится мне, скачут уж слишком медленно и уж очень ровными рядами ― как раз под наш, по-немецки тщательный прицел, а всадники машут саблями синхронно или потрясают пиками, как заводные. Это мельницы какие-то, а не казаки! Чего, спрашиваю себя, зазря махать-то, силы тратить ― за сто пятьдесят шагов до места кровавой мясорубки?
  ― Отряд, к бою! ― кричит Молодой. ― Шайсе, фрицы: целься! Залпом, пли!
  Я не стратег, но в тактике зато соображаю! Мы, окопники, сейчас жертвовали собою, дабы отвлечь внимание казаков от своих подрывников. Мне ли ни не привыкать жертвовать собою ради дела?
  Тут подползает Молодой. Первая команда подрывников, говорит, сейчас уже закладывает TOL под рельсы в двух местах...
  Те, наши, белорусские партизаны, знали: дабы подорвать паровоз нужно минимум пятнадцать килограммов тола. А прусские-то знают, спрашиваю у аниматора? А TOL у подрывников сертифицирован по ISO? Неужели вы взорвёте капитальную насыпь в самом деле?! Она же дорогóго стóит, да и рискованно рвать вблизи от застрахованного на миллионы евро здравия евротуристов! Да, TOL сертифицирован и риск какой-то есть, кивает Молодой. Только в команде подрывников-туристов всегда есть один профессиональный взрывник и пиротехник. В первой команде полез один наш капитан, сапёр ― он, по ранению, недавно вернулся из горячей точки. Страшный человек! В этом бою он единственный, кто по-настоящему опасен для евротуристов.
  Согласен с Молодым. Все пиротехники страшные люди: у них мания ― так рвануть, дабы разнести всё в пух и прах! Кредо пиротехника с большой буквы: "Умри, всё живое!" Оно легко читается в блеске его прищуренных, под опалёнными ресницами, глаз...
  ― А откуда ты про нибелунгов знаешь? ― спрашиваю Молодого, самому даже интересно. ― Сервантиза не читал, и куда впадает Волга...
  ― Крокодил Данди фильм мне показывал, когда у него в гнезде вечеряли. Мне Брунгильду жалко ― погибла из-за предательства мужчин. У Данди интернет есть, с ним вообще так интересно! Знает всё! Я от него за прошлое лето узнал больше, чем за десять лет в школе... Ахтунг! ― кричит вдруг Молодой по линии окопов и уползает от меня. ― Русская психическая атака! Сейчас пойдут на нас во весь рост, не пригибаясь, строем ― на пулемёты! Не драпать! Паникёров вязать и кидать в яму к гестапо! Все "Максимы" в первую линию! Шайсе, нибелунги: отставить холостые ― боевые заряжай! Товсь!
  "Пли!" И стали "боевыми" выкашивать целые ряды! Холмы трупов казаков на глазах превращались в горы. Что ж мы, русские, за дураки такие! За такую психическую атаку я бы командиру-дураку отсекал буйную голову перед строем. Это не казачья сотня с есаулом, а какие-то дуболомы с Урфином Джюсом во главе.
  Я, прозорливый читатель мой, конечно же, как и вы, прекрасно понимаю: здесь устроена военная игра в русское агрессивное зверьё и в прусских голубей мира. Игра игрой, но даже от картины и не столь убойных баталий иной впечатлительный и строго бдящий за своим здоровьем европартизан прямо из своего окопа может угодить в психушку! Пугать противника собственными трупами ― сие, братцы, не геройство, а бравада, дурь. Персы-кизилбаши уже пробовали горами своих трупов заваливать крошечные армии древних греков ― да не помогло. Наши матросы при обороне Одессы тоже полегли горами, по ровной местности колоннами идя на пулемёт МГ. Немецких пулемётчиков потом отправили всех в отпуск, дабы пришли в себя: просто так, без риска для здоровья, косить колонны марширующих людей и не тронуться умом не в состоянии даже военные профессионалы. Кто ж так воюет, казачки? Когда начнём себя щадить? Представляю, насколько сюжет боя не по душе и Молодому... Теперь мне понятно, зачем он, рискуя быть уволенным, заставил прусских партизан целый час стоять в лесу под комарами: то была заведомая патриота месть. Мальчиши-Кибальчиши у нас не перевелись!
  Тем временем отбились и от второй атаки... У европартизан, вижу, свирепые выражения на лицах, в глазах ― жажда крови: проснулся тевтонский дух.
  ― Прусишь золдатен унд официрен нихт капитулирен! ― вдруг вопит один из окопа в небо. Все кричат и стреляют в воздух. ― Нихт капитулирен!
  У прусских партизан тоже имеются потери: наезжают из-за кустов самоходные тележки, какие павших футболистов увозят с поля евростадиона, санитары укладывают на них раненых, контуженных, и увозят в лес. Когда пыль на вытоптанном поле боя улеглась, гляжу ― не мираж ли?! ― у полотна строится ещё сотня казаков. Как из-под земли взялась! Тут одна тачанка срывается со своей пристрелянной позиции и несётся как раз на торчащие над стриженой ― в мае-то! ― травой задницы второй команды взрывников, ползущих якобы по канавке. За тачанкой ринулась и пара конных казаков. Вот уже тачанка, с ужасным грохотом и свистом, пролетает над самыми задами отчаянных бойцов, засыпает пылью хорошенько. Потом и всадники, не слезая с лошадей и зычно крича, как бы невзначай, по спинам евросапёров нагайками с усердием хлещут, тычут в зады затупленными, надеюсь, пиками и тоже немного притоптывают в пыль. Когда тачанка и казаки вернулись на позицию, взрывники, в бинокль вижу, кое-как разгреблись, очухались и поползли было дальше. Ан, тачанка зацепила и оборвала шнуры от их машинок адских. Всё это, наверное, видел и Молодой. Задним ухом слышу его команду: "Третья группа, товсь!" Тогда ещё трое подрывников с ящиками взрывчатки перебираются через бруствер и, вертя тучными задами, к железной дороге уползают...
  Наконец свистнул из-за поворота паровоз и мелко задрожала подо мной земля. Как услышу гудок паровоза или корабля, аж вздрагиваю, вспоминая предыдущие свои походы и бои.
  ― Орудие к бою! ― командует Молодой.
  Партизаны выкатывают из засады родную 76-миллиметровку, наводят пушку на насыпь. Охрана моста выдвигается навстречу составу. И вот из-за деревьев выползает, угольно дымя, чёрный паровоз, с огромной красной звездой и портретом Сталина впереди. Он толкает перед собой платформу с песком, а за собой тянет шесть двухосных стареньких платформ с танками Т-34 и пушками. На башнях танков белой краской начертано: на немецком языке ― "Русские идут!", "Раздавим гадину!", "Гитлер капут!", и на русском ― "На Берлин!", "За Родину!", "За Сталина!". На платформах сидят неподвижно такие же цветастые казаки в фуражках, шароварах, какие охраняют мост. Тут-то я в бинокль и разглядел: манекены! Ну, теперь ясно, почему стреляли боевыми...
  Следуют шесть взрывов, и паровоз с вагонами катятся под откос...
  Эпизод с подрывом эшелона устроители списали, как могли, с советских фильмов про войну: вам, документальный читатель мой, не вижу смысла описывать его. Да и неприятно вспоминать, ибо пострадали мой внутренний третий глаз и самоощущение патриота. Одно дело "телебондиана", когда в Голливуде мультяшных русских понарошку бьют и обильно поливают томатной пастой, и совсем другое ― воочию видеть катящиеся под откос советские танки и горохом сыплющихся с платформ одетых в родную форму казаков...
  Оглядываю поле боя: действующие казаки куда-то все пропали, европартизаны высыпали к насыпи ― фотографироваться на фоне разбросанных пушек и перевёрнутых танков... Подъезжают машины с душевыми кабинками и биотуалетами. Немцы, хотя знали, что палят не совсем по людям, очень возбуждены. Живо обсуждают свою победу над русскими, хохочут, обнимаются, сморкаются ― кто что. Потом они сдают оружие, идут мыться в душевую на колёсах и переодеваться в родное европлатье. Я тоже сдаю кочергу. Жаль, до рукопашки дело не дошло: сходили бы с Тютюхой пусть не в штыковую, так в ухватно-кочерговую атаку...
  Подходит Молодой, кривится, отводя глаза:
  ― Эшелон опоздал на полторы минуты: опять немцы от устроителей компенсацию потребуют ― за нарушение графика. На награждение героев пойдёте?
  ― Будете вручать кресты и отметки о ранениях?
  ― Так по сценарию...
  ― Каждый день повторяете такой бой?
  ― Нет, конечно! Тогда европартизаны второй раз бы не пошли. Завтра пустим против них "пластунов". Ползут как ящерицы, бюргерские задницы не торчат, крякают утками для связи. Отряду "пластунов" придаём чугунную артиллерию времён сражения под Бородино: стреляет "греческим огнём". Пушкари с банниками в руках, "пластуны" со снопами ржи на головах, "разведчики" в волчьих и медвежьих шкурах ― лучший фон для селфи после боя. Послезавтра ― другой сюжет. Идут охотно, лишь бы не было дождя...
  Тут я слышу из леса русскую гармошку и духовой оркестр. Играют "Катюшу". Пойду-ка лучше я туда. А вот, кстати, на кривом пеньке и Тютюха сидит: злой-презлой, уже без ухвата. Тупо смотрит в землю, разговаривает сам с собой:
  ― Зато у них кишка тонка на "русскую рулетку"... Напомнить бы Европе настоящие "Шашки наголо!"...
  Значит, тоже разглядел, что манекены...
  А на лесных полянах, между тем, закипает праздник. Впереди по ходу наяривает военный оркестр, что при штабе Непроймёнского гарнизона ― я его сразу признал, сам пробовал на барабанщика учиться, да формой головы под барабан не вышел: на границе и в разведке квадратная голова как-то не заметна, а на освещённой сцене... Уже и наша армия подрабатывает у Пингвина! Мой Патрон о сей халтуре не знает, иначе бы пресёк. Там, вероятно, основное мероприятие из программы: награждение и спонсорская встреча прусских и белорусских партизан. Слева, вперемежку с дымком от костра, несётся дурящий колбасный дух. Справа висит напряжённая тишина, и только угадывается слабое шевеление людей. Как проголодавшийся витязь на распутье, приговариваю Тютюху сходить налево, поближе к немецкой колбасе.
  Здесь, на расчищенной и обустроенной поляне, не просто смех, а раскаты гогота по лесу. Проводятся конкурсы и игры "на привале". Только для вас, чревоугодливый читатель мой, опишу конкурс бутербродов. На больших раскладных столах кухмейстеры в изобилии разложили европартизанскую снедь: эльзасские колбасы, страсбургские паштеты, швейцарские сыры и крестьянское масло от альпийских бурёнок, свежие и отварные овощи, караваи и буханки хлеба... Поодаль стоят бочонки с баварским и баденским пивом, и к нему, на отдельных столиках, знаменитые в Европе закуски: страсбургский шукрут ― тушёная квашеная капуста с добавлением вина, картофеля и разных сортов колбас и сосисок; баварский сырный паштет Obatzte... Это я ещё трофейные морепродукты опускаю! Участник конкурса должен за ограниченное время соорудить многоэтажный аккуратный бутерброд, самый красивый и большой, а потом его ― тоже за время ― уесть, не уронив ни одной драгоценной партизанской крошки. Вот крепыш лет сорока пяти с серьгой в ухе и бородатый, по виду байкер, подходит к столу: отрезает ломоть хлеба площадью с партизанский аэродром, намазывает крестьянским маслом, на масло стелет тонкие кружочки молочной колбасы, затем расстилает лист сыра ― один, но закрывающий всю форму по периметру, поверх и поперёк сего аэродрома укладывает плотные рядки шпал из говяжьего языка, сверху прилепляет через одну цветные дольки огурца и помидора, затем присыпает мелко резаной петрушкой ― и всю эту архитектуру, после фотографирования и киносъёмки пытается засунуть в разинутую пасть, выказывая публике ослепительные зубы; но таки переборщил с размером бутерброда: верхние этажи сдвинулись, конкурсант пытается их поправить пальцем и языком, но пока, давясь, запивает пивом и хочет прожевать, всё начинает расползаться и сыпаться наземь под общий смех...
  Рядом столпились европартизаны помоложе: все разделись, многие даже до ситцевых трусов в легкомысленный цветочек, но зато с бутафорскими рогатыми касками на головах. Здесь конкурс татуировок. На телах в основном свежие "переводки" ― картинки переводные. Не путать картинки с настоящими татуировками ― какие у русских зеков и у дураков! Наши так и лягут со своими художествами в одну могилу, а у европейцев всё больше татушки-притворяшки: в евросауну попариться залез ― и слезут без следа. На спинах и на животах конкурсантов исписаны целые полотна баталистов. У одного парня на спине рукой мастера тщательно выписана с небывалым сюжетом свежая картина: немцы в кайзеровских касках, с платформ бронепоезда, почём зря лупят конных русских казаков, мечущихся на опушке леса. У другого, на груди, сцена "Сталин капут!", с кремлёвской рубиновой звездой покосившейся, нет, даже падающей уже под гусеницы напирающего "тигра". У третьего противолодочный корабль со свастикой подбивает советскую подлодку, коя тонет под синие трусы. Это я ещё нацистские наколки по плечам и фашистские виньетки опускаю! Такая нынче евротолерантность?..
  А Тютюха-то плюётся! Не ожидал увидеть этакую-то "русскую специфику" туризма.
  Как избавитель, подходит переодетый вновь в отрока Афоня:
  ― Можно выдвигаться к станции. Тонь-Тонь, ко мне!
  Идём вчетвером через притихшую полянку. Там люди, но от них ― ни весёлой или задушевной песни, ни гогота и свиста, ни сморканья. На сваленных и окорённых стволах осины старики рядками сидят напротив друг друга, молчат, в глаза не смотрят, вздыхают, иные, не стесняясь, плачут. Вот седовласый и суровый, в выцветшей и потёртой форме, советский старшина, без приличествующей на привале улыбочки и шутки, он из двухведёрного бачка разливает в алюминиевые кружки по сто грамм наркомовской "смирноффки": старики вертят кружки, смотрят в землю, ещё тяжелей вздыхают, и тогда старшина безнадёжно машет черпаком ― и все без тоста, не чокаясь, залпом выпивают. Афоня шепчет мне: это ветераны Вермахта и войск СС, а напротив наши ветераны ВОВ ― у них встреча в годовщину окончания войны. А пока с осиновым дымком кашу из походной кухни половником в миски валит молчаливый старец-кашевар и открывает пока тушёнку старшина, ветераны безучастно жуют дрожжевой хлеб ― тёмный, неровный, с отрубями. Сидят бывшие воины без регалий и наград, кто в старой военной форме, кто в гражданском. Сидят безликой массой обманутых людей, без переводчика: зачем он нужен ― что здесь скажешь, какой тост провозгласишь? Третьего Рейха нет, Союза Советских Социалистических Республик тоже нет... За какую страну мы проливали друг у друга кровь? Два великих европейских народа ― оба оказались каждый по-своему несостоятельны и, в конечном счёте, подставлены своим начальством...
  
  
  Глава 8. Станция Нью-Матерки
  
  Идём вдоль железнодорожной насыпи. Навстречу тянется ремонтный поезд: с краном, двумя лебёдками, штабелем шпал, рельсами и рабочими-китайцами ― едут разгребать завалы танков и восстанавливать полотно.
  Тютюха, адресуясь к Молодому, пока тот не остыл, подливает исторического маслица в огонь:
  ― Начальство как белены объелось: славит объединение западных и восточных немцев ― и помалкивает о разделении русских. О войне можно сказать двумя документальными фильмами: парадом сорок первого года и парадом сорок пятого, ― и нечего врать. Помнить войну, но перестать тыкать в нос немцам их старые военные преступления. Иначе и они, и мы так и будем продолжать воевать ― в играх, в фильмах, в мыслях, в будущем. Конечно, Вторая мировая развязана по германской инициативе: ни одна европейская нация, кроме немцев, не считала ещё одну мировую войну необходимой для разрешения назревших конфликтов. Историки пишут: на Востоке нацисты планировали уморить голодом тридцать пять миллионов "бесполезных едоков", а ещё ― полностью истребить евреев и цыган. В немецких документах середины войны восточным европейцам отводилась роль "илотов" в новом тысячелетнем рейхе. Но часто хорошими друзьями становятся как раз после хороших драк. Мы им хорошенько всыпали: восемьдесят процентов всех германских военных потерь пришлось на Восточный фронт. Немцы и французы смогли переступить через вековую ненависть друг к другу. И нам нужно дружить с Германией, создать, наконец, союз, какой не удалось сложить при Бисмарке. Ментальность русских и немцев очень близка, хотя германцы заметно грубее и проще. И едим мы одинаково, и пьём. И внешне похожи: нет никакого "арийского черепа", и геномы наши почти идентичны. Главные различия между нами не идеологические, а цивилизационные: контраст между опытом западно- и восточноевропейским. У них ― индивидуализм, рациональность, готовность к конкуренции, протестантская трудовая этика, опыт реформации, у нас ― коллективизм, эмоциональность, самоотверженность, фаталистичность, дружелюбие и традиции православия; коллективизм, правда, только когда сильно припрёт. Эти различия существовали задолго до Петровской эпохи, сохранились в советское время и долго ещё будут существовать после нас. Англия, США и сионистские круги из кожи вылезут, чтобы помешать такому союзу. Да здравствует Россия! Sieg Heil Deutschland! Нас веками стравливали англосаксы ― положим этому конец...
  ― Не очень-то похожи, ― откликается Молодой. ― Их партизаны не хотят есть картошку из золы костра, а наши полушубки, шапки-ушанки, кирзачи надевают только ради фотографий.
  ― Привыкла немчура к комфорту, ― соглашается Тютюха.
  ― Ещё как! Дороже всего обошлись Пингвину партизанские землянки. Увидите: подземные отели! Зато сэкономил на танках: купил по цене металлолома. В лагере прусских партизан имени Адольфа Гитлера расположена восточная ставка Вермахта. Там действует Центр вербовки и подготовки для работы в нашем тылу диверсантов и шпионов...
  ― Смерть шпионам! ― кричу я, вырвалось непроизвольно.
  Молодой запнулся, а вот Тонька обернулась и длинной мордой мне одобрительно кивнула.
  ― И наши записываются? ― спрашиваю уже построже.
  ― Отбоя нет! Уж больно хорошо платят. Отчёты о диверсиях принимают в виде фильмов. Инструкторами диверсантов работают бывшие сотрудники германских спецслужб.
  ― Составь списки предателей и передай мне! ― приказываю Молодому. ― Бди! Сегодня иуды играют в предатели за деньги, а завтра Родину по-настоящему сдадут!
  ― А с интуристами теоретические занятия проводят, ― продолжает Афоня.
  ― Теоретические?! На тему?
  ― Как нужно было брать Москву в сорок первом, как можно было уморить блокадный Ленинград...
  ― А зимой?
  ― Пингвин не даст русским морозам пропасть зазря. Пусть французы и немцы на своей шкуре испытают, как их предкам под Москвой зимой досталось. При этом русских принижают: мол, отступили не перед советской армией, а перед морозом...
  Когда над деревьями появилась сначала вышка с антенной сотового телефона, потом крыша здания станции, Молодой:
  ― Пришли. Поезд из Москвы сейчас прибудет на станцию, с другой стороны. Пингвин будет встречать: найдёте его в зале ожидания. Увидимся через два часа в Матерках, на смотровой площадке. Тонь, домой!..
  Зал ожидания на станции Нью-Матерки Непроймёнской железной дороги оказался похож на выставку крупностанковой живописи и скульптуры и, отчасти, на краеведческий музей. Когда мы вошли, счастливый голос по радио объявлял: "...саудовский принц с непроизносимой фамилией, в переводе Лев Пустынь, его любимый верблюд и светская львица из Москвы, девица Клунева". "Зверинец прибыл", отмечаю беззлобно про себя. В зале уже находились две группы туристов, судя по внешности: арабо-евреи и немцы-бенилюксы, последние с примесью по-скандинавски белокурых и высоких, невыразительных и страшно некрасивых дам. Арабо-евреи, замечаю, читают одним глазом двуязычную бегущую строку последних новостей из газеты "Идиот арахранот" и агентства "Аль Джазира", другим глазом бдительно следят друг за другом. И те, и другие, вижу, всё же заметно радуются, что оказались так далеко от очередной, только что произошедшей, акции обзываемых "террористами" арабских партизан в ответ на очередное насилие со стороны агрессоров-евреев. В экзотических и мирных Матерках, в несусветной дали от тысячелетних дрязг, события на родине представлялись отдыхающим семитам, наверное, обыденными, если даже не скучными.
  Экскурсоводша же у евротуристов ― русская дамочка в расцвете сил, мощной стати, с огоньком. Как увидишь знойную даму такую ― помирать неохота! Она, дразня тоном речи и всем амазонским своим видом, как раз подводит не чающих подвоха германцев к очередному творению русской культуры эпохи Первой мировой войны. То была в полстены репродукция известного лубка Аристарха Лентулова, одна тысяча девятьсот четырнадцатого года... Здрасьте вам! На картине видим сцену: пущенные под откос вагоны, немцы в кайзеровских касках кверху тормашками сыплются, как горох, из разбитых вдребезги вагонов, а с пригорка на остатки эшелона набегает лава казаков с пиками наперевес. Как раз всё наоборот тому, что мы наблюдали полчаса тому назад! Лубок венчают стихи Владимира-нашего-Маяковского:
   "Масса немцев пеших, конных
   Едут с пушками в вагонах,
   Да казаки по опушке
   Раскидали немцам пушки.
   И под ― лих казачий гомон ―
   Вражий поезд был изломан!"
  Хор-р-рошенький крючок для прусского партизана! Немцы застывают с побелевшими лицами и очень внимательно слушают экскурсоводшу ― даму, замечу ещё раз, в теле, румяную, грозную, почти свирепую, но по-гоголевски приятную во всех отношениях. Тонкий, однако, ход: немцев, тёпленьких, только с поезда сошли, а их по арийским черепам и мультикультурным каскам дубиной русской хвать ― и гвоздить, гвоздить, пока не раскошелится всё нашествие! В немедленном итоге представляю триумф организаторов: евротурист, возбуждённый такой неполиткорректностью, всецело ваш ― только раздевай! Теперь понятно, на какой грядке взошли рати записавшихся в прусские партизаны. Дабы прижимистый немец раскошелился на весьма недешёвый пуск под откос эшелона бронетехники да на отстрел сотни манекенов-казаков, надо его очень сильно разогреть! А Пингвину удаётся немцев с бенилюксами разводить даже на патриотические татуировки!
  ― Ну и врать, ну и врать! ― шепчет Тютюха, кивая на экспрессивную экскурсоводшу.
  Приятно бывает видеть даму в образе кентавра! Раскрасневшись и разметав соломенную гриву по плечам, наша метросексуалка скачет на фоне репродукции уже с подкованным прицоком в каблуках по плиточному полу.
  ― Цокает, значит, радуется... ― пытается ёрничать Тютюха, не зная, как относиться к увиденной сцене.
  А дама размахивает, аки саблей, внушительной указкой, и с плеча, без всякой пощады, рубит ею кайзеровских воображаемых солдат. Ну, конечно: убиваешь, значит креативен! Я не брехун, но для дела присочинить всегда готов! Слово экскурсовода ― закон для экскурсанта. Амазонка в своей виртуальной рубке шпрехает командами, переходя на вскрик, и перед носами немчуры своей указкой, аки казак пикой, прободает воздух. Смысл её действа мне понятен. Да и так, на слух, непереводимые на евроязыки русские слова экскурсоводши ― "казаки", "степь"... ― мне куда роднее, чем германцам. В Европе и степей-то нет: как сам бывал ― не видел ни одной. Зато наши казачки Европу облазили вдоль и поперёк...
  ― Брешет: в Матерках живут потомки казаков атамана Платова, ― опять шепчет из-за спины Тютюха. ― Мои, говорит, предки, идя на Францию, топали через поверженную Пруссию, а в Париже стояли целый год и третировали как хотели очередных горе-завоевателей. И так было со всеми русскими врагами! И сегодня, если кремлёвское начальство асфальтным казакам прикажет ― те тотчас на коней, тачанки развернут с "максимами" ― и: на Берлин! Гитлер капут! Вот, полюбуйтесь, как в Первую мировую наши казачки лупили вашу кайзеровскую военщину...
  ― И лупили! ― говорю, волнуясь. ― Ты на стену... нет, на даму лучше посмотри! ― Такая... кого угодно отлупит! Кровь с молоком! Давай к ней поближе...
  Но тут включили фонограмму. Раздался гул снарядов, ржанье лошадей, гиканье казаков, свист нагаек, стрельба, крики перепуганных, израненных на полотне Лентулова кайзеровских солдат... Фонограмма прямо противоположных звуков, что мы слышали полчаса тому назад, когда европартизаны уложили добрую сотню казаков. А у репродукции дама с указкой уже неистовствует, сама становясь фактом актуального искусства:
  ― Шашки наголо-о-о! Коли! Руби! Ур-р-ра-а-а!..
  ― Гитлер капут! ― и я кричу во всю глотку, вырвалось непроизвольно.
  Немцы все, как по команде, обернулись на меня. Фонограмма смолкла. Малочисленная молодёжь заулыбалась и неприлично жиденько зааплодировала: да-да, мол, Гитлер капут. Кто постарше, те, молча, в недоуменье, похоже, мой "капут" осудили.
  Тут откуда-то из-за моей спины выскакивает мужчинка-живчик: упитанный такой и несколько диснеевский по рисунку форм и порывистости движений. Мужчинка, как я определил, Фигаро по содержанию, театральный конферанс по текущему моменту, и смесь Паниковского с королевским арктическим пингвином по форме.
  ― Вау! Хитляг капут! Хитляг капут! ― расплываясь, и даже с некоторой восторженностью, кивает он мне.
  Я сразу догадался: господин Цапель или Жабель, по кличке Пингвин. На внешний вид ― нескладненький такой и низенький аид, по классовой сути ― новый российский помещик. Во фраке, с ослепительно белой манишкой, в чёрных туфлях на высоченном, почти дамском, каблуке, весь подчёркнуто и, на мой военный вкус, чрезмерно глянцеват и напомажен, и от него, сбивая мой нос с вертикали, несёт приторно сладкими духами. По темпераменту холерик: жестикуляция ― чисто тарантелла. Цапкие пальчики, все в кольцах и перстнях, держат какую-то модную в Европе мелкую мутантную собачку. Прилиз остатков волос, узкая грудашка в манишке над пухлым животом... (стоп, занятый читатель мой, про манишку я уже писал ― это пропустите.) И бегают-мечутся у Пингвина круглые чёрные глазки, выглядывая во мне с Тютюхой что-то и уныривая сразу куда-то. Услышав голос, я сразу припомнил, что вычитал о нём у одной зарубежной язвы-журналистки без политкорректной правки произношения: господин Цапель/Жабель вернулся на свою "пегвую годину" со своей же "тгетий хистогической годины", из города-героя Бруклина, купившего-таки геройство у обедневшей Одессы.
  Я не тормоз, но иной раз клинит. Что такое "третья историческая родина" ― не понимаю, хоть убей! Если Пингвин вернулся по кругу с третьей родины на первую, значит, все три родины-уродины перед ним чем-то провинились? А теперь, в России, по двум оставленным родинам его будет мучить ностальгия? Какая, однако, сложная судьба у вечного искателя Мамоны...
  Мгновенно уяснив, что мы с Тютюхой вовсе не германские туристы, Пингвин стал в позу настороженного суслика. И тогда сразу заковылял к нам вытянутый жердью переводчик со всосанными щёками, точь-в-точь случайно ожившие мощи, за коими на музее сторожа не уследили, с прекислым видом, будто только что сосал из огроменного лимона. А за мощами сей миг нарисовались два иноземных охранника пингвиньего тела.
  Тютюха, по-интеллигентски, стал выпутываться: я, мол, штатный корреспондент "Непроймёнской голой правды", а это представитель науки от Непроймёнской администрации... И, само собой, предъявляем свои удостоверения личности и командировки. Простите, шипит долговязый, но здесь частные владения, а владелец вас не приглашал...
  Я смелый: задирать не боюсь! Скандалю, как учили:
  ― Матерки не частное имение, а сельская деревня Короедовского района. Как у любого сельского поселения в нашем государстве, в Матерках есть администрация ― мы к ней.
  ― Главой Матерковской администрации населением недавно избран господин Цапель, ― продолжает наше выдворение скелет, а охранники выдвигаются с боков. ― Сейчас он очень занят...
  ― Сейчас разгар рабочего дня, а до обеда ещё целых два часа, ― возражаю уже погромче. ― Глава администрации должен быть на рабочем месте: он за свою службу казённые, то есть, мои, налогоплательщика, деньги получает. Мы едем к господину Цаплю на рабочее место, по служебным делам! ― уже почти кричу в лицо самого Пингвина. ― Чиновник, хотя бы и с тройным гражданством, не имеет права заниматься частным бизнесом, в рабочее время к тому же: за это у нас положена тюрьма! Учтите: всё безобразие снимаю на камеру и немедля, с ябедой от себя, передаю на сервер администрации Непроймёнской стороны...
  Тут Пингвин уставился на меня, как мелкий удав на синюю птицу. Явно русский язык понимает без переводчика со всосанными щеками.
  ― Матерковский лес тоже федеральный! ― уже ору я в сторону интуристов, а сам вынимаю из кармана банку с матерковскими червями. Даже заводная экскурсоводша на минуту отключила свой завод и с одобрением взглянула на меня. ― Я собираюсь идти по грибы-вешенки в федеральный лес, собственность России, и в гробу я видал в чёрных тапочках вашего господина Цапля! И свои речки мы пока ещё всяким Жаблям не распродавали! Господа интуристы, кто хочет со мной порыбачить на экологически чистой речке Серебрянке: у меня полбанки замечательных навозных червей ― и сегодня хорошо клюёт!
  Вытряхиваю на ладонь клубок червей, подхожу и демонстрирую гостям... Тогда в конец обеспокоенный Пингвин за рукав оттаскивает переводчика в сторонку. Они по-быстрому перешепнулись, и бедный наёмник, уже вымученно улыбаясь в круглый рот, и раскинув как для объятий плети рук, кидается ко мне:
  ― Господин Бодряшкин, простите, ради всего святого: мы вас сразу не признали. С гостями закружились ― такая кутерьма! Почти каждый день принимаем-провожаем двести-триста человек. Приглашение владельца для вас уже имеется ― в устной форме, мы не формалисты. Охрана, это наши дорогие гости! Прошу вас, господа, пройти к именной тачанке господина Жабля...
  Я дополнительно насторожился: когда наглецы боятся, значит, уж очень сильно нарушают! Пингвин с нашей точки зрения ― колонизатор и мошенник, с их ― успешный бизнесмен, с объективной ― типичный золотоискатель.
  Тем временем евротуристы, под парадные сильные звуки "Славься" Михаила-нашего-Глинки, с мстительными выражениями на лицах, направляются к выходу на привокзальную площадь. А вот семиты занялись своим: арабы столпились у лотка с сувенирными ножами и кинжалами, и покупают ящики сертифицированного по ISO динамита, а евреи выстроились к автомату для фасовки слюны ― очередник плюёт на выдвижной лоток и через секунду получает свою слюну обратно, но уже расфасованную в прозрачные пакетики. Затем семиты намереваются вкусить "правильного" мяса или хотя бы прихватить его в дорогу. Для этого, говорит им переводчик, на вокзале организован специальный зал, разделённый пополам, и, разумеется, есть две отдельные кухни и две бойни. То-то нос мой чует мясной дух, с восточными специями и дымком. Тютюха желает "посмотреть", но я удерживаю:
  ― Ты видел, как забивают животных и готовят мясо мусульмане и евреи?
  ― Только слышал. Раввины особенно кровожадны. За это европейцы их гоняют! В Европе любой колбасоед знает: животное на плаху даже подгонять криком или палками категорически запрещено. Страх и боль вызывают у скотины приток крови в мышечную ткань и задерживают её в сосудах, из-за чего обескровливание происходит недостаточно полно, а это снижает пищевые и технологические свойства мяса. Евреи же, готовя кошерную говядину, подвешивают живую корову за задние ноги к потолку и длинным ножом режут ей глотку, и пока бедняга хрипит и дёргается на цепях, а кровь на пол хлещет, раввин читает спокойненько молитву. Не по-людски...
  Зная, как не почитает Тютюха этнокультуры арабов и евреев, пока выходим из здания вокзала, утешаю его пересказом наставлений из наших справочников на предмет: как правильно разделаться с кролём. Вы, диетический читатель мой, знаете, как забойной родной наукой рекомендуется разделывать кроля? Не ведаете до сих пор? Охотно объясняю. Живого кроля следует одной рукой поднять за задние лапы вниз головой, а другой, металлическим прутком с надетым на него резиновым шлангом, нанести удар по затылку ― да посильней! Если врезал, как предписано в ведомственной инструкции, то из ноздрей и ушей кроля хлынет кровь ― тогда можно и обдирать. В противном случае, надо повторить удар, а ещё лучше ножом вырезать глаза или рассечь носовую перегородку ― тогда уж, верно, живучему кролю придёт копец. Вот это по-людски! А либералы всё про застенки инквизиции, гестапо, КГБ... Сходите на забой кошерный!
  Привокзальная площадь встречает гостей выстрелом Царь-пушки и звоном качающегося на низенькой двуногой виселице Царь-колокола с отбитым натурально боком. Обе царские реликвии точь-в-точь как в Кремле, только действующие. Середину площади занимает огромная гоголевская лужа. В ней, ровно посерёдке, лежит не какой-то там гончий поросёнок на издохе, а благополучная шикарная свинья, даже скорее свиноматка. Добротная, большая в семь пудов, белая с коричневыми пятнами по бокам и на ровной спине, хвост замысловатым червячком, вислоухая, с глазками, прикрытыми ровным частоколом пушистых ресниц, лежит себе в блаженной дрёме, ей пушки нипочём, и будто даже улыбается во сне ― с самодовольством местной рекордистки по весу, потомству и всему, и с осознанием бессмертия гоголевского брэнда. На интуристов ― внимания не больше, чем на отощавших комаров и мух, коль скоро те ни одного кусочка ей вовек не поднесли, не почесали бок, спинку иль за ухом. По луже с обеих сторон мимо свиньи плоскими камнями проложены две пешеходные стёжки-дорожки. По одной арабы, проходя, кричат, машут руками, кинжалами тыкают миргородскую свинью в бока, пинают и плюют ей в рыло, а один мулла исподтишка рисует на её спине семиконечную звезду и полумесяц. По другой дорожке идут евреи в ермолках; они тоже оскорбляют свинью действом и вербально, бросают в неё пакетики с расфасованной слюной, а раввин исподтишка затирает семиконечную звезду и рисует шестиконечную. Теперь замечаю цветастые брошюры-путеводители в руках всех туристов из Передней Азии; наверное, так их наглядно знакомят с образами классической русской литературы девятнадцатого, любимого моего, века, и объясняют: чтó, собственно, хотел сказать автор Gogol своей галиматьёй?
  ― Оплёвывать вместе миргородскую свинью, ― говорит Тютюха, ― так Пингвин видит шажок к примирению семитских народов. У них и без свинины много общего: слезливы, обожают давать советы и лжеклятвы, стреляют из-за углов, а понтов не меньше, чем у латинасов...
  Немцы же и бенилюксы, обходя лужу посуху по периметрам, удовлетворённо на свинью кивают: "Миргород гогол швайн, гуд швайн". Аполитичным шведкам и датчанкам всё равно: любопытствуют направо и налево, снимают на камеры, фотографируют, но и, громко смеясь и прикалываясь, делают откровенные знаковые телодвижения в сторону арабских шейхов ― из числа не очень толстых...
  Сразу за лужей стоит кавалькада немыслимых мосфильмовских рыдванов, тачанок и телег. В них запряжены лошади, немного лучше тех, что таскают на себе трёх богатырей в сказочном лесу. Похоже, с конями непроймёнских пород Пингвин ещё не разобрался. У дороги стоит щит: "Частная собственность! Въезд транспорта на территорию латифундии Матерки строго по пропускам, кроме пожарных машин и катафалков". Начались "прививки", о которых говорил Патрон. Организаторы рассаживают евротуристов по рыдванам. Евреям подают ишаков и советские "запорожцы" с московскими номерами. Арабам подгоняют длинных, как растянутая гармошка, семигорбых джипо-верблюдов; к хвостам верблюдов арабы привязывают своих наложниц в чадрах. В отдельную коляску, над которой реет лозунг "Эх, прокачу!", усаживают двух неряшливого вида косматых немытых француженок в махрах. Возница коляски тут же надевает противогазы ― на себя и на морду своей клячи. В отдельные две брутальные телеги с торчащими ржавыми гвоздями и занозами усаживаю щекастых мазохистов. Садисты тут же облачают мазохистов в BDSM-прикиды, надевают колодки, приковывают цепями, а палачи-возницы бьют их вожжами и кнутом.
  Мы с Тютюхой удостоились расположиться на повозке самого Пингвина, стоявшей в самом конце обоза. Повозка начальника оказалась сколоченной на живую нитку: не нашли, видно, спеца. Упряжь тоже ― чур меня! ― кабы ни приснилась. Зато пегий жеребец не сморен, не мучен и, судя по потёртостям на спинах и боках, ходит и под седлом...
  Наконец, под звуки "Прощания славянки", кавалькада, клубя пыль, трогается в путь. Первой идёт тачанка с усатым Чапаем в чёрной бурке, Петькой с красным знаменем в руках и грудастой Анкой, интимно обтирающей винтажной тряпочкой свой пулемёт "Максим". Наша повозка гусёк замыкает, если не считать санитарную машину, дабы никто не потерялся или не вернулся прибить гоголевскую свинью.
  
  
  Глава 9. Особенности национальной туристической дороги
  
  Сначала обоз наш катит мимо апокалипсического вида заброшенных полей, заросших бурьяном, кустами, а уже и деревцами. По обочинам разбросана ржавая сельхозтехника, торчат облезлые придорожные знаки, простреленные охотниками насквозь, стоят кривые столбы без проводов, виднеются упавшие мостки на развилках в никуда, торчит сгоревший хутор, рядом ― засыпанный колодец... Это я ещё могилки опускаю! Но главное, конечно, бурьяны! Жуткое зрелище, кто понимает...
  ― Репейная революция в колхозе, ― заключает Тютюха. ― А при Усане какие стояли здесь овсы!
  Между тем, Пингвин принялся окольными путями допытываться: кого я представляю и насколько опасен для него. На скверном русском, в самое ухо мне "доверительно" жундит, точно шмель над цветком. И ещё предупреждает: с моей возницей поменьше говорите ― он щирый хохол, запорожский казак, звать Заплюйсвичка. Начнёт, как всегда, о сале или затеет петь.
  ― Возница наш ― геть, петь? ― в меру удивляюсь я.
  Мне тут сразу вспомнились, под стать нашему ретроспособу передвижения, стих Некрасова "В дороге":
   "Скучно! Скучно!.. Ямщик удалой,
   Разгони чем-нибудь мою скуку!
   Песню, что ли, приятель, запой
   Про рекрутский набор и разлуку..."
  Не по нутру Пингвину запорожский казак! Заплюйсвичка и гоголевский Палывода ― в их именах огонь и вода, две главные стихии собирательного образа лыцаря загадочной Сечи. Уж наш сорвиголова казак-запорожец куда романтичней меченосцев и тевтонских рыцарей. "Здесь были воду жечь охотники" ― так у Хлебникова в поэме "Марина Мнишек". Паливода!
  Пусть Заплюйсвичка споёт, говорю Пингвину: украинский разговор на русское ухо ― не ахти, а песни ― заслушаешься.
  Нет-нет, забеспоколся Пингвин, Заплюйсвичка поёт не народные украинские, а партии из классических опер и романсы: он оперный тенор, а может и чтецом. Его, как он сам говорит, из Киевской оперы выперли, когда в их Гуляй-Поле опять власть сменилась с местной на промоскальскую. Я его взял в расчёте, что теперь с оперы перейдёт на украинский фолк, на казацкие песни, а хохол упёрся ― и ни в какую! Заплюйсвичка у меня солист: классический оперный репертуар поёт и декламирует Пушкина в ночном арт-кафе. А для исполнения русского и украинского фолка на концертах приглашаю... никогда не угадаете ― кого...
  ― Австралийца Данди, серфингиста с пятизвёздочного дуба, ― говорю небрежно.
  Пингвин со страху подозрений аж под тройным макияжем побелел:
  ― Так вы у нас уже бывали?!. Из ЖИВОТРЁПа, говорите... Институт такой при новой администрации Непроймёнской стороны?..
  Напугал старого еврея! Теперь станет, захватчик, ещё пуще следить за нами и мешать. Кто меня за язык тянул? Навыки разведчика теряю. Нужно удивляться, восхищаться, бодрить, а я? Не зря нам, офицерам скучного запаса, Патрон частенько напоминает: хотите на гражданке жить правильно и полезно ― заглядывайте в "Справочник разведчика", в "Справочник пехотинца", в "Справочник подрывника", десантника, партизана, бомжа, заключённого, Зиганшина и Робинзона... и перечисляет нам, недотёпам, в зависимости от темы разговора, до полусотни важнейших справочников русской жизни. Энциклопедист Патрон! Я, бодродушный читатель мой, тоже тщусь попасть в анналы. Если хотите: Пушкин со своим "Онегиным", Толстой с "Войной и миром", Шолохов с "Тихим Доном" и я с "Мемуаром" суть главные литературные энциклопедисты русской жизни за два последних века.
  Грузинские a la Три богатыря всё равно доложат Пингвину, как мы без путёвки "просочились" из Сычей. Стало быть, мне сейчас беспримесная глупость ― изворачиваться, врать. Тогда докладываю Пингвину: встретили русского Отрока ― он и рассказал про австралийца.
  У Пингвина, вижу, отлегло... Скрылся опять за штукатуркой, повеселел и снова, коверкая слова, жундит своё, а я про себя соображаю: однако же, какая производительность труда у сотрудников Пингвина! У Молодого четыре или пять основных работ: прусские партизаны на подрыве эшелона, русский Отрок с путеводною свиньёй, витязь из дружины князя (читай: дружинник ― общественный порядок охраняет), и ещё с десяток подработок; баба Усаниха летает в ступе утром, днём давится в толпе "голодающей непроймёнщины" у магазина Сельпо, вечером представительно сидит на лавочке с Сентяпкой; хохол Заплюйсвичка днём возница, вечером ― певец и чтец. Так запорожец, значит, тенор-фолк...
  Тогда для названного "дорогим" гостя прошу спеть арию Ленского. Возничий, получив одобрительный кивок от Пингвина, вынимает со рта люльку, вытряхивает артистично пепел, запрятывает её за широкий пояс, отстаёт немного от передней тачанки, дабы пыль частично улеглась, тогда приосанивается, ломит казачью шапку на затылок, слюнявит кончик чуба и запевает:
   ― Чи гепнусь я, дрючком продертий,
   Чи мимо прошпандьорить вiн?..
  ― Стой-стой! ― кричу, мигом поняв, что на третьей строке арии неудачника Ленского сам дам крепкого дуба.
  ― Я предупреждал: на "мове ― не очень", ― жундит Пингвин. ― Я слушал "Евгения Онегина" на иврите: мамочкой клянусь, звучит гораздо лучше мовы!
  ― Маэстро, ― говорю вознице. ― Пылища, сберегите лёгкие для ресторана. Лучше продекламируйте... да хоть первую главу из "Онегина".
  Возница кладёт шапку на колени шаровар, щурит глаз, усмехается в висячие усы и начинает с пушкинской ироничностью сетовать на жизнь русского бездельника-дворянина:
   ― Мiй дядько чесний без догани,
   Коли не жартом занемiг,
   Небожа змусив до пошани
   I краще вигадать не мiг,
   Воно й для iнших приклад гожий;
   Але яка нудота, Боже,
   При хворiм день i нiч сидiть,
   Не покидаючи й на мить!
   Яке лукавство двоязике -
   Напiвживого розважать,
   Йому подушки поправлять,
   Журливо подавати лiки,
   Зiтхать i думку берегти:
   "Коли ж вiзьмуть тебе чорти!"
  ― Ладно... А сказочным языком Александра-нашего-Сергеевича владеете?
  ― Клянусь на сале! Устроит "Лукоморье"? Вечером, в арт-кафе, буду исполнять для гостей.
  Возница устремляет взор в родные дали и читает на сказочном пушкинском языке:
   ― Край лукомор'я дуб росте зелений;
   Та золотий ланцюг повився навкруги:
   Щодня, щоночi кiт навчений
   По ланцюгу кружляє залюбки;
   Iде праворуч ― тихий спiв заводить,
   Лiворуч пiде ― казку повiда.
   Дива небаченi: там лiсова людина бродить,
   I спить русалка наче немовля;
   Там по затьмарених стежинках
   Вiдбилися слiди нечуваних страхiть;
   В сирому лiсi там хатинка на курячих нiжках
   Без вiкон, без дверей стоїть;
   В примарах там лiси й долини...
  Не знаю даже, как к своему впечатлению отнестись. Читает Заплюйсвичка, видно что, от всей души, в верном тоне и с романтическим пафосом, а звучит как издевательство над самым святым в жизни. Был на Руси один общий русский язык, потом на одной окраине Руси его за три сотни лет испортили поляки, литовцы, татары, турки, венгры... и, вышел украинский язык, на другой окраине Руси ― литовцы и те же поляки, вышел белорусский язык. Украинский ― язык женский и не деловой. Женский голос на украинском звучит мелодично и приятно. Мужчина, говоря на украинском, режет русский слух, звучит неудобоваримо, несерьёзно и нестрого, почти издевательски или смешно, и сам будто приобретает в глазах слушателя какие-то женские черты.
   ― ...А на свiтаннi хвиля лине
   На берег дикий мiж пiщаних гiр,
   Пiд тридцять козакiв завзятих
   Сухими з хвиль виходять як брати,
   Та ще й дозорець їх морський...
  ― Это, выходит, там витязи сбиваются в лаву? ― спрашиваю вслух, выглядев, как на бугре во главе с атаманом строятся конные запорожские казаки в портках с алыми лампасами, босые, в картузах, лихо нахлобученных на непокорные чубы. Витязи, потрясая пиками и крича, бодрят себя, готовясь к атаке на обоз, разворачивают тачанки с "максимами". По всему: быть великой сечи!
  ― Учуяли витязи москальский дух, ― ёрничает Тютюха. ― Манекены...
  ― Диабол! ― вопит Пингвин на весь обоз. ― Диабол!
  ― Диабол! Максим! Диабол! ― кричат интуристы, заряжаясь предвкушением потехи и на витязей в портках наводя свои телекамеры и фотоаппараты.
  ― Почему дьяволы-то? ― сердится Тютюха. ― Будёновские тачанки с "максимами", как в советском кино...
  ― "Максиму" приписывают "дьявольскую" скорострельность: шестьсот шестьдесят шесть выстрелов в минуту, ― авторитетно, сам военный, проясняю.
  ― Правда, что ли?
  ― Реклама такая была в девятнадцатом веке. А в деле ― от силы шестьсот выстрелов, я считал.
  Наша телега подкатывает к чапаевской тачанке, уже развёрнутой для отражения атаки. Пингвин убегает руководить. Анка, вижу, готовит пулемёт к стрельбе, кричит на дьявола: "Чёрт железный! Воды в кожух забыла налить! Петька, антифриз!" Верный Петька вынимает из кармана фляжку, подаёт: "У меня только самогон. Из лужи не успеем". Ну и растяпа эта Анка, а ещё белое свадебное платье с фатой перед боем нацепила!
   Но вот Чапай, размахивая шашкой, командует "Товсь!", Петька вздымает знамя, Анка целится "чуть повыше головы"...
  ― Манекены, Анка! ― кричу девице. ― Их даже немчура не испугалась. А ну покроши лыцарей в капусту!
  ― Нот маникен! ― возражает Пингвин, косясь на интуристов. ― Натугал! Гогол запогожни казак Булба!
  Слышу певучий голос сотника:
  ― За Си-и-ичь!
  ― За Сичь! ― кричат готовые поджечь и саму воду усатые лыцари и с гиканьем кидаются на обоз.
  ― За Сичь! ― неожиданно кричит и Заплюйсвичка, наотмашь стегает коня, тот дёргает, и мы с Тютюхой кубарем летим на землю.
  Оно и лучше, ближе к сцене. Анка строчит, но пулемёт её скоро умолкает ― самогон проклятый мигом закипел! В отчаяние Анка хватается за волосы, рвёт патлы из-под фаты. Лыцари налетают на обоз, цепляют и опрокидывают чапаевскую тачанку. Сам Чапай, потеряв саблю, бежит к огроменной луже, прыгает в неё, барахтается в грязи, кричит: "Врёшь! Не возьмёшь!", казаки улюлюкают, но беспомощного красного героя из лыцарских политкорректных европринципов не добивают: Украина це Европа! Зато пленённую русскую Анку раздевают до эротического нижнего белья красного шёлку, связывают и демонстрируют гостям и её тело ― оно всё в комиссарских наколках: на одном плече серп и молот, на другом ― красная звезда, на волнительной груди ― карикатурный портрет товарища Троцкого...
   Одна группа верховых, показушно свирепея, окружает рыдваны с мазохистами. Лыцари кричат: "Дьяволы! Дьяволы!" и хлещут мазохистов нагайками по спинам, колют пиками, лупят батогами. Обученные кони мордами тычут в мазохистов, толкают их грудью, ржут, брызгая слюной и страшно пуча глаза. Некоторые из истязаемых показывают лыцарям какие-то знаки ― этих казаки связывают пеньковыми верёвками, притачивают к сёдлам и тащат по земле, через великие бурьяны и кусты.
  Другие казаки, какие из себя статней и помоложе, выхватывают из обоза блондинок: одних бросают поперёк гривы своих коней, шлёпают по попам, а другие сами запрыгивают на коней и садятся впереди казака лицом к нему, закидывают ноги; тогда лыцари кричат: "Бистро! Бистро!", и дамы исполняют их команды...
   ― Пойдём, друг, ― говорю Тютюхе и вытаскиваю парочку гранат учебных. ― Анку, хотя бы, отобьём от немчуры!
  ― Ноу! Ноу! ― подлетает к нам Пингвин. ― Нагушать сценагий! Большой неустойка платить мне! Анна Максим есть догогой агтист. Я пгодавать Анна к агаб шейх на вечег сегодня. А ночь она должна иггать девочка в шоу "Алиса в Зазегкалье"! Догогой агтист!
  Точно, всё здесь как в Зазеркалье!
  Казаки, захватив пленных блондинок, сматываются за бугры. Ещё пыль из-под копыт коней не улеглась, как со стороны Матерков на трофейных мотоциклах марки BMW подкатывает отряд фашистской полевой жандармерии. В колясках знаменитые ручные пулемёты ― вода им для охлаждения стволов вовсе не нужна. Сами немцы в рогатых касках, с жетонами на груди: памятная картинка из советского кино. Пингвин убегает к командиру военной полиции, машет рукой в сторону ускакавших казаков, показывает на свои ручные часы; мотоциклисты, не спеша, разворачиваются и цепью едут вослед похитителям Европ.
  Тут откуда-то выныривают евреи на ишаках, кричат кровожадно мотоциклистам: "Гитлярг капут!", "Казьяк капут!", и выволакивают из лужи раненого Чапая, своего защитника. И арабы съезжаются на джипо-верблюдах, окружают Анку, ужасно громко ссорятся, торгуясь за неё, наконец, один шейх отдаёт весь свой гарем другому и победоносно привязывает Анку за хвост или ― не могу в пылищи разглядеть ― к заднему бамперу своего джипо-верблюда.
  Две дамочки тем временем по-французски ругают Пингвина, размахивают перед его носом какими-то бумажками. Пингвин зажимает нос платочком.
  ― Чем он этим-то чучелам не угодил? ― спрашиваю пришедшего в себя возницу.
  ― Француженки, ― сплёвывает пыль Заплюйсвичка. ― Лыцари их в плен не взяли: слишком воняют.
  ― Чем воняют? ― самому даже интересно.
  ― Та не салом с чесноком!
  ― Шанелью?
  ― Шинелью! Что для француженок "шарм", то для казаков "вонь". По регламенту, интуристкам на безопасный секс с запорожскими казаками отведено только семнадцать минут ― эти портянки не успели бы и отмыться...
  ― Так вот кто политику мультикультурности во Франции угробил... ― усмехается Тютюха.
  Обоз трогается дальше. Проезжаем мимо придорожного указателя: "Долина смерти", а за ним уже видна вкопанная Голова из "Руслана и Людмилы". На шлеме Головы беспокойно переминаются две дежурные вороны ― ждут непрошеных гостей и впечатлений.
  ― Эпизод боя казака Руслана с Головой прочесть? ― испрашивает Заплюйсвичка продолжения банкета.
  ― Со школы сами помним, ― парирует Тютюха, только чтобы опять не услышать Пушкина на мове.
  Землю у Головы устилают ржавые щиты, сломанные копья, мечи и стрелы. Это я ещё черепа и кости опускаю! Переводчики объясняют туристам пушкинский сюжет. Заодно объявляют, что под Головой закопан клад. Пингвин убегает к Голове руководить. Заплюйсвичка тоже уходит на потеху: хочет полюбоваться, как в конце культурной программы казак снесёт Голову с земли.
  ― По регламенту бой сколько длится? ― кричу вослед вознице.
  ― Девятнадцать минут.
  ― Тогда догоните нас: мы тихонько...
  Влезаю на козлы, на место щирого хохла, беру вожжи и правлю мимо боя. Облачившись в припасённые организаторами и подобранные с земли доспехи, туристы будят Голову, и тычут копьями ей в ноздри ― щекочут. С макушки Головы слетают недовольные вороны и, прежде чем улететь с вестью о прибывших из Москвы, долго каркают на интуристов, как недавно на лесной просеке обкаркали кавказских лжебогатырей. Нападающие тыкают в Голову посильней, стреляют в неё из луков. Голова, наконец, пробуждается, чихает и со свистом дует на туристов: пыль клубится до небес, мазохисты лезут в смерч, падают и катятся по земле. Третьим глазом вижу, как подъезжают фашистские мотоциклисты, в колясках сидят довольные блондинки, и со смехом начинают стрелять в Голову из пулемётов. Неужели, боевыми? Да ну!
  ― Со школы так и не мог понять: чем Руслану помешала мирно спящая Голова? ― бухтит Тютюха, когда миновали весь обоз и покатили по грунтовой дороге. ― Витязь же не знал, что под Головой лежит волшебный меч. Дикое поле кругом, бездорожье, ― ну и объехал бы Голову сторонкой, как все нормальные люди.
  ― Эпического героя ведёт судьба, а не здравый смысл. Нам его теперь не понять, остаётся принять сюжет на веру.
  ― "В недоуменье хочет он таинственный нарушить сон..." Судьба вела Руслана как-то не по-людски. Ещё и собирался поверженной Голове нос и уши обрубить. Придурок! Бедная Голова: от родного брата-карлика невинно пострадала, а тут ещё витязь с большой дороги!
  ― Вон очередной наш бродяга...
  Подкатываем к развилке дорог. Здесь торчит из земли камень-указатель и рядом стоит окаменевший витязь на распутье, чем-то похожий на "Мыслителя" Родена. Тютюха:
  ― Аж окаменел, бедняга! Представляю, с какой издёвкой Жабель подаёт интуристам васнецовского витязя...
  ― Отчасти поделом нам.
  ― Поделом! В России обожают подавать надежды. Всё государство опять суть поседевший витязь на распутье: ему давно пора семью иметь, остепениться и заняться делом, а он, разгильдяй, всё томится да, бренча оружием, где-то бродит, а главные дела откладывает на потóм.
  ― Говоришь точь как Патрон и я.
  Спрыгиваем и подходим к камню ― проверить авторскую точность надписи. Зачитываю вслух:
  ― "Как пряму ехати ― живу не бывати ― нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролётному. Направу ехати ― женату быти. Налеву ехати ― богату бытии". Выбирай, Тютюха: места твои.
  ― "Налево" отпадает сразу ― нам с тобой богатыми не быти никогда. "Вперёд" ещё успеем. Остаётся "направо", через дубовый лес. Кстати, самая тихая дорожка на Матерки.
  ― "Направу ехати ― женату бытии". Мне годится. А что голова квадратная... ― зато на своих плечах!
  Сворачиваю направо, "но-у-окаю" на жеребца: пошёл, Бодрый, пошёл! Только новую коню кличку дал, не успел даже вообразить себе невесту, как вдруг нас обгоняет весёленький румяный Колобок. Вот покатилася ещё одна судьба! Даже пыль дорожная к нему не прилипает! Не последний у нас сказочный герой, а съеден хвостатой проходимкой как обыкновенное хлебобулочное изделие из сельмага райпотребкооперации.
  ― Почему русский сказочный герой не может в одиночку, без волшебного помощника, изменить свою судьбу? ― спрашиваю оторопевшего от вида Колобка Тютюху, решив сам больше решительно ничему не удивляться.
  ― Сколько, однако, на Руси неудачливых, достойных насмешки, сказочных бродяг...
  ― Да уж не Мюнхгаузен наш Колобок и не Гулливер.
  ― Колобок погиб бесполезной смертью, читателя только насмешил. А дед с бабкой, вполне вероятно, умерли с голоду: Колобок-то по коробу скребён, по сусеку метён. Какая польза от героя с такой судьбой?
  ― Так, Колобок, наверное, либерал. Почувствовал себя свободной личностью: имею, мол, конституционное право на свободу передвижения и выбор местожительства, неотъемлемое права на познание мира и неформальное общение, на поиск острых ощущений, на сочинительство дурацких песенок, наконец. Захотел испытать себя, как личность! Сколькие, бросив всё и рискуя жизнью, лезут на Тибет ― в один конец.
  ― Русские сказочный и эпический миры не либеральны ― какая тебе, Онфим, конституция?
  ― Зато героичны. Спеть на носу хищника ― это ж заманчиво для юного героя: подвиг! Никто до него в таком положении не пел! Тот же Тибет, Гагарин, Данко. Румяный образ Колобка навечно запечатлён в детских сердцах искателей приключений на свой... на свою... Согласись, Тютюха: дети любят Колобка и осуждают коварную Лису.
  ― А про себя, наверное, думаешь: у каждого своё призвание. Как начальство будет управлять народом, если все примутся соскакивать с отведённого для охлажденья пыла места и катиться куда глаза глядят ― андеграундные песенки сочинять. Так, наверное, думаешь?
  ― Разве нет? Начальству труднее всего обходиться с художниками. Колобок ― творец, хлебобулочный гений, а творца легко обидеть. Пушкина заели такие же точно Лисы...
  На подъезде к дубраве перекатываемся через три подряд новых деревянных мостика. У каждого мостка стоит указатель: "PRIVATE". Построили мосты, дабы путники не споткнулись на ровном месте? В объяснение сего дива всякая чушь беспрепятственно полезла в мозг, а для квадратного моего объёма головы это чревато!
  ― С детства езжу этой дорогой, ― потрясается и Тютюха. ― Всегда здесь было слегка возвышенное сухое место: для чего возвели мостки?
  ― Может быть, для создания атмосферы тайны перед въездом в сказочный лес?
  ― Ума не приложу: как понимать их "русскую специфику"?
  ― Ну, чтó как понимать ― начальство разберётся! Мы в тылу врага. Наша цель ― разведать и доложить. Здесь теперь не старые Матерки, а...
  ― Новое Зазеркалье!
  Точь! Тогда привстаю, оборачиваюсь по сторонам и, потрясая кнутом, кричу, как положено русскому богатырю:
  ― Есть ли в поле жив человек?!
  Две дежурные вороны только возникли над головой в ответ...
  Въезжаем в дремучий лес. Над дорогой, создавая полумрак, свешиваются толстенные причудливые сучья; ползём как по длинному коридору. Зато поёт соловушка, кукукает дежурная кукушка ― поживём ещё! Эх, ещё бы пронёсся мимо Иван-царевич на сером волке, махнул нам рукой...
  ― Благодать! ― отзывается во мне второе за день умиротворение от природы. ― Тихо...
  Сей миг ― вы только не пугайтесь, нервный читатель мой, ― раздаётся оглушительный свист, вой, рык и шип одновременно, взметает вихрь, в лицо мне бьют листья, прошлогодние жёлуди и ветки. На повозку сверху падает что-то большое, лохматое, отчего жеребец встаёт на дыбы, ржёт, дёргает, и я с высоты козлов лечу в придорожную крапиву...
  Первое что вижу, открыв глаза, на голом суке дуба в вышине гордо реет Весёлый Роджер ― чёрный флаг с черепом и костями. Сразу осеняет: "Налоговая!"
  Так и есть.
  ― Вот напасть! ― возмущается Тютюшкин, ушибленный куда меньше моего. ― Не Илья Муромец, так Соловей-разбойник.
  ― Чего тебе, сказочный разбойник?! ― подключаюсь я, вылезая из крапивы. ― Да выруби сирену! Не видишь, лошадь удрала!
  На трёх дубах девяти сучьях висит гнездо Соловья-разбойника, к нему тянется верёвочная лестница, какая на парусном бывает корабле. К кривому пеньку спиной прислонившись, сидит Пломбир Тютюшкин, а Соловей-разбойник в перьях трясёт перед его носом какими-то бумагами и фотоаппаратом, показывает запись, как инспектор ГАИ проштрафившемуся водиле. Наша лошадь, волоча повозку, убегает по дороге далеко вперёд. Звук сирены и ветер, наконец, стихают.
  ― Чего ему? ― спрашиваю Тютюху.
  ― Говорит, "частная налоговая служба". Надо платить за переезд мостов: они ― собственность Пингвина.
  ― Фиг ему! Должны были перед платными мостами поставить указатель: "Объезд", дабы налогоплательщик имел добровольный выбор.
  ― Ещё просит пожертвовать на синтез генома мамонта и на памятник прусским партизанам.
  ― Переведи: пожертвуем на семеноводство местного репейника и на проект разведения розовых лопухов и фиолетовой крапивы в целях озеленения Матерков.
  Отряхиваюсь, подхожу к Соловью-разбойнику. Тот стаскивает с себя маскхалат из перьев ― Данди!
  ― Крокодил, ты?! ― кричу не то от радости, не то от возмущенья.
  ― Йес, йес! ― сияет Данди во все сорок восемь ослепительных зубов. ― Крокодайл!
  ― Коль промышляешь разбоем ― своих должен знать в лицо! ― говорю построже. ― У нас это закон!
  ― Я не узнать вас сверху: голова квадрат! Рашн атмосфира заджигаэт! Я не могу сидьеть! Казьяки май друзиа. Афония май френд да грьёба! Тонька май лав! Soloway звать вас в гости, кушьять.
  ― Хотя бы закон русского гостеприимства знаешь. Веди!
  ― А прусские партизаны и колбасными обрезками нас не угостили, ― добреет к Соловью-разбойнику Тютюха.
  Лезем по лестнице в гнездо.
  ― Вихаджу одьин я на дорьёгу... ― поёт Соловей-разбойник, с ловкостью Тарзана взбираясь на дуб.
  Гнездо Данди описать мне куда легче, чем кабинет Патрона. Всё здесь знакомо, как в штабе военной разведки: карты, экраны, компьютеры, оргтехника, аппаратура слежения и связи, не пахнет куревом и носками, рабочий беспорядок, сейф с документами, сейф с оружием и, надеюсь, с виски. Единственное отличие ― в штабе Данди присутствует многофункциональный робот и в углу стоит пиратский, весь в засохшей тине, бочонок рома "Капитан ..." не буду называть марку, чтобы не сочли за скрытую рекламу.
  Из гнезда Данди открывается замечательный вид на местность: лес, дорогу, дальние поля. В телескоп вижу обоз Пингвина ― они сей миг подходит к Витязю на распутье, и нахожу своего трусливого жеребца с повозкой ― он уже остановился и вдоль дороги щиплет травку. Данди, втащив лестницу, отдал распоряжения роботу и принимается раздавать подарки:
  ― Дарью! Май нови бук! Его получать вчера Ландон фром.
  Данди подписывает свои книги и преподносит нам. Робот накрывает стол, придвигает дубовый бочонок рома, выбивает пробку, разливает по гранёным стаканам, причём ровнёхонько, точь-в-точь как мой Патрон.
  ― Зауважал! ― признаюсь чистосердечно крокодилу. ― Вот почему тебе девушка не нужна...
  ― Я иметь мезальянс с местний вольк Elen, ― мило возражает Данди. ― Арьенда у Иван-царьевич. За дрьюжбу!
  ― За дружбу!
  ― Ну и как? ― встревает Тютюха в тост. ― Волчица лучше дельфинихи?
  ― Дельфи Sarah люче in Аустралия, вольк Elen лючи in Раша. Показать кино секс Dandy с Elen? В Аустралия серий вольк нет в натуре. Я ― перви с вольк!
  По знаку Данди робот включает гаджет: вместо закуски смотрим порно. Жестковато с непривычки! Данди любуется со счастливым выражением на лице, жестикулирует, восклицает, цокает языком, как Тонька.
  ― Как тебе матерковская Елен? ― спрашиваю Тютюху.
  ― Сказано ж тебе: рашн атмосфера зажигает! ― огрызается Тютюха. ― Цокает, значит радуется. В Матерках волков всегда били, как бесполезных.
  ― Бесполезных... Пользовать не умели! Сказано же: "Направу ехати ― женату быти". А если теперь в Матерках остались одни невесты-волчицы? Не с моей квадратной юбками перебирать... Разливай, робот! Ты-то, железка, что на экран пялишься? Крепкая дрянь... За любовь матерковской Елены и австралийского Крокодила!
  ― За льюбовь натура к! ― сияет Данди.
  ― Чтоб и тебе женату быти! ― желает мне быстро захмелевший Тютюха.
  Данди раздал нам листочки с текстами и, как профессиональный Соловей-разбойник, затянул было первым голосом старинную русскую разбойничью песню, но мы хозяина не подхватили ― прости, комрад, труба зовёт...
  Колонну догнали у брода "Рубикон". Пингвин по-бабьи слащаво нас приветствовал, как новобрачных заученно встречает служительница ЗАГСа. В этом месте дорогу пересекает балочка, мелко заполненная мутной водой. По всему периметру лужи на солнышке блестит шикарнейшая грязь, рябая от лошадиных следов и колёс. Большинство транспортов из кавалькады уже вброд миновало Рубикон, но у парочки телег возницы взяли лошадей под узды и повели не по общей колее, а как бы в обход. Завели туда, где поглубже, "сели", ни тпру ни ну, и принялись охаживать коняг кнутами. Те ржали, дёргали, вставали на дыбы ― и, наконец, завалили телеги на бок. Евротуристы упали в самую грязь. Я уже вскочил было бежать на помощь, но Пингвин остановил: "Мазохисты. У них в путёвках написано: багахтанье в ггязи при пегеходе Губикона" Возницы нещадно стегали лошадей, но те не могли, стоя чуть ни по грудь в жиже, вырваться из плена. Делать нечего: мазохисты принялись толкать телеги. Лихие звероподобные возницы-казаки переключились уже на них: с оттяжкой размашисто с гиканьем и свистом стегали кнутами не столько выбившихся из сил лошадок, сколько по спинам упитанных мазохистов. Какое зрелище представляли евротуристы, когда по колено в грязи уже вытаскивали телеги из Рубикона на сухой берег ― это не для слабонервных зрителей идиллической картины "Бурлаки" Ильи-нашего-Репина. Проезжая мимо, видел их счастливые лица из-под рубищ да хламид, во что превратилась их евроодежонка.
  У следующей балки ― пологой и сухой ― аттракцион "косцы". Спешились, подходим. В лагере косцов две телеги, распряжённые пегие кобылы ― они, отмахиваясь от слепней, неподалёку лениво щиплют травку и косят глаза на интуристов ― и отлаженный инвентарь: литовки, берёзовые грабли, вилы, а с ними и стожки ― трёхрогие вилы стога метать. Вся сцена восхитительно красива! Косари ― русобородые три мужика в косоворотках с обережными крестами по вороту, рукавам и подолу ― идут по склону амфитеатра балки цепью один за другим, валят сочную траву: эх раззудись плечо, размахнись рука. Откуда только здесь трава в начале мая? Тютюха этаких подвигов за матерковской землёй не припоминал. В сей балочке он пацаном и сам не раз косил, но было то всегда в конце июня. Или азотных удобрений насыпали без меры? Бабы и девки тоже при делах: ворошат и мечут в стожки сено подвявшее едва. В телеге стоят бидоны, котлы и берестяные туеса из деревни Блядуново ― Тютюха сразу их признал. В туесах крестьянское масло, сметана, творожок, сырые яйца. Отдельно в бидонах молоко и рашн-водка ― самогон, первач. Немцы и бенилюксы прикладываются ко всему: мутный первач со смехом сквозь слезу выплёвывают наземь, а качество закуски шумно хвалят ― натуральный продукт, за ним и явились на край света! Мы с Тютюхой наваливаемся на хлеб с маслом и пьём сырые яйца ― до полной нейтрализации выпитого у Данди рома.
  Евреи же, набрав с собой со станции еды кошерной, изображают скуку и, привычно скандаля, требуют скорей продолжить путь. Простите, у нас график, отбивается Пингвин.
  На въезде в сельскую деревню Матерки обоз встречают тосканские холмы навоза. Местами они изрыты и выглядят неполно: кто-то, значит, по ночам крадёт! Вчера, рассказывает Заплюйсвичка, поймали четверых "зелёных", тоже по каменному броду через Серебрянку и по лесу пробирались из Сычей, рассчитывали устроить акцию, несли плакаты: "Нет истреблению генофонда матерковских червей!", "Остановим червеугодство Жабеля!", "Свободу червякам!". За свободную жизнь моих детей, сетует хохол, "зелёные" не выступают, им червяки дороже; три богатыря посадили экологов-акционистов в яму ― поделом!
  Мы с Патроном не любим "зелёных": средь них полно шпионов... Смерть шпионам! Простите, вырвалось непроизвольно. Так скоро возьмутся защищать генофонд бледной спирахеты, чтобы сифилитики без разрешения "зелёных" не пользовали её для зараженья. Да тот ли это случай? Защищая отечественных червяков от клонирования, сидеть, аки кавказский пленник, в сырой яме и ждать выкуп? Решаю про себя: "зелёных" попробую освободить!
  
  
  Глава 10. Сельская деревня Матерки
  
  На въезде в Матерки стоит яркий придорожный указатель: Mammoth village. Он как раз загораживает от глаз покосившийся столбик с облезшей надписью: "Сельская деревня Матерки". Вслед за "Мамонтвиллом" и строгим чёрно-белым предупреждением "Private", на двух железных ногах возвышается щит с планом арт-парка "Матерки". На нём обозначены: тосканские холмы навоза, казачий бивуак "как на Елисейских полях в Париже в 1814 году", палеолитическая стоянка древних ариев, магазин Сельпо, развалины православного храма, дом культуры имени девицы Клуневой, пасека репейного мёда "Доктор Живаго", речка Серебрянка, комплекс родников "Семь братьев" с припиской "Ищем инвесторов для розлива воды!", избушка на курьих ножках, маршруты прусских партизан... Это я ещё "опасные зоны" опускаю! К ним отнесены: гнездо Соловья-разбойника, поляна кулачных боёв "Стенка на стенку", площадка обозрения "Здесь ничего нет" на высоте "82"... За щитом, загораживая полнеба, высится холм, по которому поднимается гусёк евротуристов.
  Прочтя, Тютюха взвился и понёс! Как на Руси раньше говорили: куда ни плюнь, всё на пусто попадёшь! Неуёмные переделисты мира сначала развалили СССР и свалили железный занавес, потом сделали "географическое открытие": сколько пустующей земли у русских туземцев, прям как когда-то у американских индейцев! В глубинном культурно-историческом сознании Запада, без оглядки на придуманное ими международное право, веками здравствует идея собственной исключительности и права диктовать свою волю "неисторичным народам" ― это я напоминаю труды буржуя Энгельса, написавшего: "...мышление русского человека в принципе неисторично". Феномен исключительности западного человека ещё Блаженный Августин назвал libido dominandi ― похотью властвования. Хорошенькое за наш счёт либидо зарядилось у западноевропейцев и америкосов! Причём, у всех поголовно, включая основоположников марксизма, фашизма, нацизма и либерализма. А сегодня оно ещё подкреплено американским кальвинистским агрессивным мессианством, основанным на уверенности в собственной роли "орудия Бога". Ещё Вторая мировая была в разгаре, а германские нацисты заселяли советское Черноземье немецкими колонистами и на железнодорожных платформах увозили с Украины к себе чернозём. И с нынешними рейдерами только рот разинь: могут все наши немёрзлые земли заселить, а могут и "на вывоз". Зато представители "неисторичных народов", попав на Запад, до сих пор ущемляются в правах ― и это норма. Такие Пингвины провоцируют общественное мнение Западной Европы: "Приходи в Россию и бери". Быстро привыкли цыкать на Россию. Да, русские временно упустили свою историческую инициативу, но прав на развитие нас не лишить!
  ― Сейчас увидишь, Онфим, ― продолжает развивать разгневанный Тютюха, ― Матерки сделали противоположностью потёмкинской деревне. Когда на столбах нет проводов, а в земле ― труб, когда трактором пашут асфальт, а не поле, когда взращённые пьяницами сыновья могут подтянуться на турнике всего полраза, это... Как здесь не вспомнить пушкинские "любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам". О земле, о её жизни, страданиях, муках умирания, воскресении. О крестьянах, потерявших землю и оттого ощутивших утрату чувства родины. Здесь никаких извиняющих обстоятельств ― время-де было лихое ― не может быть!
  ― Так точно!
  Хотя в рабочее время я сугубо на стороне анфасного начальства, но мемуаристом тщусь стать всенародным! Ибо мне благополучие народа важнее поощрений от чинов.
  ― На холм! ― командую Тютюхе и себе. ― Там мечется наш Молодой...
  Отдал я вожжи щирому хохлу и ринулся во след группе бенилюксов.
  На пологие высотки нужно подниматься быстрым мелким шагом. Евротуристы и Тютюха старого "Справочника пехотинца" не читали, и потому изрядно выдохлись, пока взбирались. Очутившись на утоптанной макушке высоты "82", сразу вспомнил карту и циркуль на столе Патрона. Тогда оглядываюсь на все семьсот двадцать градусов вокруг. Так и есть: в радиусе двадцати с лишним километров от холма, куда хватило глаз, ни одного оборонного объекта, ни населённого пункта, ни даже развалины какой или кривой трубы ― вообще ничего. И две тысячи наёмников живут под землёй, чтобы интуристам не мозолить и не портить строениями девственный пейзаж. Полный абзац!
  Ничего нет, а евротуристы всё равно в бинокли смотрят. Экскурсовод тоном первооткрывателя, с прыжками и восклицаниями, в мегафон гостей энергично убеждает. Мне без переводчика ясно всё дословно ― заветы своего работодателя Пингвина внушает: глядите, мол, дамы-господа, в России просто некому жить, земля ничья, приходи бери... Иноземцы открывшимися видами искренне удивлены, даже потрясены, и все согласительно кивают.
  На высоте "82" не военный, как считал Патрон, но политический мотив открылся. Мне всё ясно! И вам, благодушный читатель мой, проясню сей миг.
  Евротуристам наука доказала: Матерки ― Европа! А они привыкли, что в Европе рукотворные объекты можно не увидеть только за горами, на равнине же строения должны находиться на расстоянии протянутой руки. Непроймёнская сторонка лежит на равнине, а строений вовсе нет ― и получи, турист, когнитивный диссонанс! Значит, соображает европеец в след пропаганде, здесь никто не живёт, земля ничья, приходи бери. Ну лежат, конечно, где-то в катакомбах аборигены, русские пьяные свиньи, нелюди, сейчас их нам покажут, но зачем такому "неисторичному народу" в принципе земля? Перед интуристом наизнанку выворачивают хорошо организованную, художественно оформленную мерзость запустения в России. Пингвин спецом ничего в Матерках не подновлял, а евростройку частью вынес за деревню, в сосновый вековой лес, но по большей части ― зарыл под землю! С местного безлюдного ландшафта он хорошо грёб на свой карман, поэтому ландшафт был неприкасаем. Вот, мол, до чего русские пьяницы и лентяи довели себя в глубинке, а Москва и Питер, мол, ― это Потёмкинские деревни, это ваши, интуристы, деньги за русский газ и нефть ― вот и всё, чего Россия стóит.
  Подходит к нам Афоня, тяжёлый, его даже шатает, как после седьмой кружки пива:
  ― Пойду, брошусь в силос! Нет, сначала Пингвина на вилы посажу!
  Ну, кого сажать на вилы ― начальство разберётся!
  ― Терпи! ― строго Молодому отвечаю. ― Ярость благородную к врагу копи! Сначала прицелься ― выстрел потом! А что там за толпа валит по просёлку? На демонстрацию похоже.
  ― "Русские агрессоры", ― цедит сквозь зубы Молодой. ― "Сдались на милость победителей". Сейчас они раскаются в своей агрессии и продемонстрируют полное согласие с западными ценностями.
  ― Опять согласие?!
  ― Похоже, из-за бугра заряжают в России ещё одну партию "согласных", ― пускает язву Тютюха. ― По содержанию, выходит, они те же "несупротивные", только кормятся не от российского бюджета, а с грантов наших политических врагов. Питательная среда для "пятой колонны" и шпионов...
  ― Смерть шпионам! ― кричу, вырвалось непроизвольно. Евротуристы разом опускают бинокли, оборачиваются на меня, замечают, наконец-то, нашу группу патриотов, и просят аниматора мой крик перевести. Пусть донесёт дословно! Бодряшкина уже не остановить. Я смелый: понтовать не боюсь! ― Измена! Друзья, заснимем и перепишем шпионов поголовно. Вниз бегом марш!
  Спускаемся по-быстрому с холма. Какая, однако, живописная в Матерках "пятая колонна"! По пыльной дороге, вливающейся в деревню аккурат под высотой "82", почти что марширует толпа "русских агрессоров". Потенциальные шпионы обоего пола все в домотканых холщовых рубашках с вышивкой, на головах венки из полевых трав, идут-играют на трещотках, свирелях, тростниковых дудках, рожках коровьих, сопелях, гуслях, расписных ложках с бубенцами. Это я ещё свистульки опускаю! Стриженые под горшок недоросли в образах сельских пастушков эпохи Ренессанса, только в сафьяновых сапожках и рубахах навыпуск, да девки в разноцветных платках и долгополых сарафанах ― они по ходу процессии образовали хоровод вокруг... ― вы не поверите, бодрящийся читатель мой! ― вокруг стратегической ракеты! Нашей, советской, с огроменной красной звездою на крутом боку. Кто не играет, а только пляшет, тот ещё поёт про... ― простите, неразборчивый читатель мой, глупые тексты мой мозг из принципа не запоминает ― пели, кажется, о "родной кровинушке-ракете" или, наоборот, про кремлёвскую ракету, которая из них "всю кровушку испила"...
  Во главе процессии "согласных" шествует девица Клунева. Она размахивает скипетром и, заглушая музыку, выкрикивает бодрящие речёвки:
  ― Мы согласные с Европой!
  Любим мы Америку!
  А Кремлю покажем жопу,
  Поколику ― поелику!
  Одета девица Клунева официально, как депутат Госдумы, на голове только высится кокошник в форме Спасской башни Московского Кремля с сияющей рубиновой звездой. Сей звездой, знать, девица освещает новый исторический путь прозревших вдруг "русских агрессоров". Отмечу, как толкователь жизненной фактуры: Клунева на марше трясёт не только чудовищного размера муляжом царского скипетра, но и всем своим выдающимся передом и задом ― верно, чтобы главное девичье добро не пропадало.
  Приятно бывает видеть даму в вожатской позе!
  Следом за согласной на всё массовкой мастеровые хмурные мужики тянут за собой клячи с телегами. Те нагружены матрёшками в рост человека, балалайками, слесарным инструментом и всяким скарбом. К передней телеге привязан жалкого вида бурый медведь со спиленными зубами и когтями, без намордника. На его линяющей спине намалёвана красная звезда. Зверь, обливаясь слюной, едва бредёт на задних лапах, а когда косолапо припадает, на него кричит и стегает плёткой "цыган" в красной рубахе, чёрных штанах и сапогах и с большой золотой серьгой, отвисшей до плеча.
  ― Если в России "никто не живёт, земля ничья, приходи бери", ― бормочет Тютюха, ― зачем русским захватывать, кровь проливать за чужую землю? Какие мы "агрессоры"? Буржуи новой формации с логикой не в ладах...
  ― Политическая пропаганда в логике не нуждается, ― говорю, кивнув на евроэкскурсовода. ― Без оглядки лжёшь, значит креативен!
  Процессия соглашателей втянулась на большую утоптанную площадку перед эпохальным магазином Сельпо ― он теперь сиротливо жался у подножья высоты "82". Мы уже с неё спустились, и Тютюха стал снимать на камеру "пятую колонну" и будущих шпионов, а я ― записывать их столбиком в журнал. Тут как раз подтянулась отставшая кавалькада с семитами. Арабы, узрев советскую бомбу и столичную сексбомбу, принялись громко ссориться. Как я понял из экспрессивных жестов и толчков, владелец Анки-пулемётчицы захотел поменять её на девицу Клуневу ― с доплатой. Но не обломилось: цену перебил, наверное, другой эмир. Или, может быть, скинулись ортодоксальные евреи: больно уж хитро в сторонке шушукались и улыбались. Поди, вырвались в освобождённую от нравственности Россию, как когда-то выезжали колбаситься в Бейрут, а сегодня таскаются в Москву, Париж и Лондон, ― и понеслось! На блондинок у южан всегда особый спрос...
  Сбоку от магазина Сельпо вызывающе торчит советских времён сортир ― типовой, грубо сколоченный из неструганных досок; к нему средь зарослей лопухов и крапивы ведёт торная тропа. Объект свеже побелён извёсткой, по периметру ― густо обсыпан слезоточивой хлоркой. Сортиром живо интересуются туристы: снимают его в ракурсе маленькой часовни на фоне зелени холма, самые же любопытные, зажав носы, заглядывают вовнутрь, выносят какие-то бумажки, хохочут, показывают другим, прячут в рюкзачки. Прошу Молодого прояснить. Сортир, оказалось, нанесён на карту как советский режимный объект "М‒Ж". Это самый снимаемый в Матерках туристический объект. Сортир предназначен для местных жителей, он со старыми выцветшими газетами вместо туалетной бумаги. Причём газеты нарезаны так, чтобы место подтирки пришлось как раз на лицо действующего президента России, прочего родного теленачальства, советских креатур и, само собой, русских эпосных героев. Во след каждому артисту, изображающему нуждающегося в облегчении аборигена, евротуристы проверяют сортир. Зачем? Лжеаборигены, кому заплохело от ржавой бочковой селёдки, бегут по тропе в сортир, по ходу нарывают пыльных лопухов, а, посетив заведение, доступные средства гигиены раскидывают по тропе и у магазина, чтобы интурист видел: русские подтираются газетами и листом лопуха. По пьяни, конечно, могут подтереться и крапивой...
  ― А сортиры в Европе есть? ― вдруг спрашивает Молодой.
  ― Как сам бывал, не видел ни одного.
  ― Вот наш и снимают! Есть уже целые альбомы и фильмы с объектом "М‒Ж".
  ― Снимают впрок, вынюхивают...
  ― Впрок? ― отвлёкся Тютюха от регистрации шпионов. ― Вынюхивают?!
  ― В постапокалиптическом мире, когда Европу разнесут в клочки, выжившие бюргеры отыщут старые фотки матерковского сортира и скопируют доступную его архитектуру. Они множество простых вещей у нас уже слизали, а после ядерной войны, когда все их стандарты рухнут на века, евромутанты неизбежно перейдут на простой и дешёвый русский стиль.
  Отвлечёмся. С сортирами пора особо разобраться! Не думай о деревенском сортире свысока. Сортир ― это, авангардный читатель мой, метафора простого, первичного в архитектуре. А именно вокруг темы простоты крутится главный вопрос о смысле и предназначении мировой архитектуры. В простой архитектуре заложена изначальная идея строения как ограждения и крова. За спекуляциями о новизне формы исчезает основополагающий смысл архитектуры как пространства обитания человека. Или найдётся глуп-человек и заявит, что сортир, наряду с кухней и спальней, ― не одно из главных пространств обитания человека? Вот моя формула на века: чем проще пространство, тем спокойнее обитание в нём. В эпоху постмодерна, отягчённого к тому же маньеризмом, установка на простоту есть единственная профессионально ответственная позиция архитектора. Нанервничались уже в постмодернистских пространствах ― хватит! А то ночью приснятся улицы родного Непроймёнска ― вскакиваю в холодном весь поту!
  Тут, предвещая торжественную минуту покаяния, смолкла музыка. Кающиеся "русские агрессоры" окружила девицу Клуневу, а спустившиеся с высоты "82" бенилюксы и объявившие временное перемирие семиты обступили массовку. Девицу Клуневу, как Орлеанскую деву, согласные на всё манифестанты вознесли на краснозвёздную ракету. Героиня, метящая, верно, в лауреаты Нобелевской премии мира, ступила ногою на звезду и, возложа руку со скипетром на свою крепко подкачанную грудь, закатила по бумажке речь, должную убедить интуристов: с "агрессией" навсегда покончено, русские дураки осознали свою неисторичность... ― всё по Марксу-нашему-Энгельсу, дуэту основоположников коммунистического русофобства. В подтверждение слов зафрахтованной Пингвином Жанны дˈАрк, массовка упала на колени и стала биться головами оземь, а мастеровые люди принялись болгарками распиливать ракету, и кусочки от неё раздаривать туристам. "Согласные" заводятся, кричат и всё неистовей бьются головами. Хорошо асфальт не положили! Кто всю жизнь прожил с квадратной головой, тот меня поймёт.
  Потом выкатывают матрёшек, и девица Клунева ритуально их сжигает.
  ― Мстит за сжигание своего чучела, ― замечает в тютельку Пломбир.
  Но после сжигания чучела девицы Клуневой на главной площади Непроймёнска по традиции положено распитие пива за счёт казны или деляг, принáгнутых начальством. В Матерках эта похвальная традиция соблюдена: дверь магазина Сельпо распахивается и на порог торжественно выносят водку "Столичную" в деревянных ящиках ― хлипких и уже подзабытых очертаний, а из подсобки мужики выкатывают берёзовые бочонки с соленьями и выбивают крышки. Сей же миг к крыльцу магазина подкатывает хлебовозка на базе ГАЗ-53 и на той же базе ― лавка из Короедовской заготконторы.
  Тогда массовка "согласных" налетает на телеги, разбирает "местную" одежду, напяливает её на себя поверх русского маскарадного прикида. В минуту массовка обретает облик буйной толпы: все уже в шапках-ушанках, ватных телогрейках ГУЛАГовских времён, в смазанных дёгтем кирзовых сапогах, с приклеенными бородами в лапше и хлебных крошках, за поясами ― деревянные ложки, топоры, ножи... Толпа с рёвом валит к магазину. Из бурьянов вытаскивают деревянные некрашеные столы и берёзовые колоды для сидельцев, накрывают столы старыми газетами, придавливают их бутылками с водкой и рядками гранёных стаканов, все орут в предвкушении застолья, толкаются и матерятся, в общем, вмиг образуется сцена для пародии на советские гуляния типа "водка-селёдка на газетке". В бочках ― солёные огурцы купаются в душистом рассоле, квашеная с антоновкой капуста и рыжие грибочки. Чуть в сторонке накрывают столы для ошарашенных новизной евротуристов.
  ― А рыжики в Европе есть? ― спрашивает к месту Молодой.
  ― Как сам бывал, не видел ни одного.
  Во второй части Марлезонского балета из сельской деревни к магазину Сельпо подтягиваются бабы в сарафанах и кокошниках, мужики в домотканых рубашках и зипунах ― и всё, замечу тоже к месту, от недешёвых кутюрье. Бабы с вёдрами на коромыслах, мужики с непременными топорами за поясом. Обнаружив у магазина буйное застолье, бабы устраивают вдовьи скандалы, мужики ломятся в магазин. Самый пьяный мужик падает, встаёт и плюёт на то место, где упал.
  Ах да, я ж назвал интуристов "ошарашенными", но до конца не прояснил. Без всяких интриг объясняю, как понял сам: рыжики ― это в Европе дорогущее питание после лучевой терапии, а здесь ― жри от пуза! Да, как откушаешь соленья такого ― помирать не охота! А те из немцев, какие онкологией покамест не страдают, они, вижу, предовольны от "Столичной", огуречного рассола и свежей тёмной мякины с запахом икры.
  Тем временем вселенский ор растёт: раздаются проклятья в адрес кремлёвского и местного начальства, угрозы в адрес коммунистов, которые "довели" страну, вспыхивают драки, бьются стаканы, морды, и по мелочам... Отмечу, как цензор жизненной фактуры: проклятья скандируют как по нотам, а самые отвратительные хари лезут с антироссийскими речёвками прямо в объективы наставленных от туристов камер... Таким вот макаром достигают у иноземцев впечатления обезумевшей от водки беснующейся толпы, так Пингвин подаёт интуристам "русский стиль". Не слыша сам себя, задаю Тютюхе немой вопрос. Тот кричит мне в ухо:
  ― Это не местные ― наёмные артисты. В Матерках говорят тихо, дерутся молча, громко лают только собаки и кричат грачи.
  Однако, как много в Матерках наёмников и каждый знает свой манёвр! Афоня проясняет: иностранные рабочие ― мужчины молодого и среднего возраста, женщин мало, семей и детей вообще нет... Тютюха: ясно, ситуация, как в Бразилии в шестнадцатом веке. Афоня: расскажите, дядя Пломбир! Когда в Бразилию заявились португальцы, местные туземцы жили коммунами, встретили завоевателей с радостью и беззаботно. На экваторе температура тела человека равна температуре окружающей среды, местные ходили даже без набедренных повязок. Они не умели работать вообще: им не надо было охотиться и убивать зверя на кожу и шкуру, шить одежду, производить сельхозпродукцию и хранить её, всё росло само. Земли и воды полно. Колонизаторы были кто такие? Всё население тогдашней Португалии было не более одного миллиона человек, а пошли за океан стяжатели богатств, авантюристы с жаждой наживы и преступники, скрывающиеся от правосудия, ― одни молодые неженатые мужчины. В Бразилии оказалось чтó можно производить: сахар, бренди, ценные породы древесины, табак и кофе, золото из шахт... ― очень дорогие всё продукты. Аборигены не были способны на рабский труд, их за ненадобностью убивали или они вымирали от привнесённых евроболезней. Колонизаторы решили ввозить негров из Анголы. И возили африканцев в рабство триста лет. Ввозили исключительно молодых мужчин, без детей, и совсем немного женщин, тоже без детей, потому что дешевле выходило купить нового раба, чем вырастить его из ребёнка. Бразильские женщины-рабыни не рожали детей ― убивали их в своих утробах, чтобы те не мучились, как они. И теперь всем Пингвинам мира нужны полчища квалифицированных рабов, перевозимые куда угодно, без семей. По сути, это как наши вахтовики на севере. Новым колонизаторам нужен обезличенный наёмный заформализованный контрактами труд ― вахтовые современные рабы...
  ― Современные рабы?! ― перебивает Тютюху Молодой. ― Так рабовладельческий строй закончился давно.
  ― Технологический прогресс не гарантирует социального прогресса. Расходного материала ― людей труда ― на Земле стало слишком много, чтобы хозяевам его беречь. Глобальных агентств по найму развелось несть числа. Уже складываются в мире сообщества новых рабов-вахтовиков ― нанимаются целыми деревнями, посёлками и городами, складывается новая семейная традиция ― мужу и жене жить раздельно, на работу ездить за тридевять земель...
  Тютюха по ходу нашёл только два отличия между наёмниками в Матерках и бразильскими рабами шестнадцатого века: современные вахтовые рабы получают зарплату, а не одну еду, и наказывают их деньгами, а не плетьми, и не привязывают провинившихся к шестам около муравейника в лесу.
  Пингвин, конечно, оккупант новой формации, ушлый колонизатор и мой личный враг, но в его работе я нашёл одну прелесть для себя. Воспоминания молодости ― вот моя прелесть! Реконструкция магазина Сельпо выполнена просто блестяще. Дабы вдохнуть запах молодости и воспрять, прошу Афоню завести меня в магазин с заднего хода.
  С заваленного пустыми ящиками и бочками двора заходим в подсобку. Так и есть! Навстречу дохнул запах тесного, тёмного, сыроватого советского сельмага, в котором продаётся "всё". Родной дух от груды связанных парами резиновых сапог, от ящиков хозяйственного мыла, банок с подсохшей краской и олифой, бочонков с кислой капустой и селёдкой, залежалых штук тканей, вороха женских платьев, бугристого дрожжевого хлеба тёмного окраса, нафталина, мышей, разогретого борща на плитке... Это я ещё запах перегара опускаю! Не командировка вышла у меня, а настоящее путешествие в светлое прошлое!
  Я смелый: воспоминать не боюсь! Но служба: дальше подсобки не пошёл, вернулся на дорогу. Там, на развилке, обнаружил увенчанный пробитым пулями медвежьим черепом деревянный окорённый столб с указателями: "Болото Сусанина", "Неолитическая стоянка", "Медовый тур", "Медвежья яма (с травлей зверя!)", "Чемпионат России по поеданию крапивы"... Я ещё не все таблички пробежал, как Молодой с вопросом:
  ― А в Европе свежую крапиву едят?
  ― Как сам бывал ― не видел ни...
  ― Едят-едят, ― влез Тютюха. ― В Англии проводят чемпионат, в июне.
  ― Голодают или такие же придурки?
  ― Такие же, не признаются только...
  В свою очередь, Афоня прояснил об экскурсии "Сусанин". Еженедельно некий пострадавший от российской власти поляк "берёт в плен" группу интуристов и требует от местного жителя, "Ивана Сусанина", чтобы тот отвёл его на станцию "Нью-Матерки" и посадил на поезд до Варшавы. Сусанин, естественно, сначала кругами водит группу по болоту, а когда заложники окончательно выбиваются из сил, падают на цветастые кочки и с отчаянья готовы утонуть, им на помощь являются казаки. Они "русского агрессора" Сусанина показательно "топят", обещают дерзкому пострадавшему за европравду пану подать в международный суд иск на Правительство России, выводят интуристов на выложенную брёвнами дорогу и по ней добираются до "цивилизации"...
  Тем временам, пока в магазин Сельпо "за добавкой" ломится ругачая очередь, вокруг девицы Клуневой между семитами разгорается аукцион. Потрясая чековыми книжками, арабы торгуются как на восточном невольничьем рынке эпохи рабовладельческого строя: видать, учёба в Оксфорде им мало что дала. Здесь же, отслеживая свои главные доходы, снуёт, выпучив глаза, Пингвин. Наконец, слышу третьим ухом: победил выложивший триста пятьдесят тысяч евро. Девица Клунева навстречу новому юзеру сияет во все свои шестьдесят четыре имплантанта и трясёт Кремлёвскою звездой. Ну конечно: продаёшься, значит креативен!
  Затем Афоня в смущенье объявляет: ему пора идти на арабо-еврейскую войну ― Анка-пулемётчица и девица Клунева её хорошенько подогрели! Арабские шейхи предпочитают выходить на тропу войны вместе с гаремами из шведских девок: рассчитывают перед блондинками покрасоваться, явить им усыпанные бриллиантами кинжалы, глазами посверкать, то-сё... Мы, русские, уже двести с лишним лет такую показуху видим со стороны кавказцев. Но в Матерках заряжаются не травмоопасные потешные бои, какие были при Петре-нашем-Первом; здесь инструктор из Евросоюза учит семитов правилам ведения политкорректной войны, как прописано в контракте: чтобы дрались, конечно, по-настоящему, но без синяков и царапин! Вооружение: холодное оружие и стрелковое. Холодным только бренчат и лязгают, а стреляют краской: арабы ― зелёной, евреи ― белой. В бою чаще побеждают евреи ― стреляют из засад и очень сильно жлудят, но все политкорректные тёлки достаются "раненым" шейхам.
  Афоня ушёл разнимать отдыхающих на полную семитов, а мы с Тютюхой по главной дороге входим в сельскую деревню Матерки...
  На пригорке покоятся развалины однокупольного православного храма. Колокольня сохранилась и даже не покосилась, стоит со смыслом русской печи на пепелище сожжённого фашистами крестьянского дома, только вместо сворованных ещё в первые годы перекройки колоколов висят отрезанные кислородные, ацетиленовые и пропановые баллоны. Выходит любопытный звон, объясняет Тютюха. Интурист заинтригован, лезет на колокольню, бьёт в самоделки. Поэтому Пингвин не стал менять баллоны на колокола.
  ― Вон звонарь бредёт. Местный пьянчужка. Специально кто-то выучил на баллоны, и теперь он, считается, вполне сносно выводит даже праздничный пасхальный звон. Или наши просто привыкли...
  В ответ я выразительно молчу: попы всех конфессий и мимикрий мне решительно противны, а колокольный звон нравится ― чего скажешь!
  Отмечу, как ценитель жизненной фактуры: мерзость запустения в Матерках декорирована на загляденье! Это уже, правдорубный читатель мой, не лубочный стиль, как на вокзале станции "Нью-Матерки". Ландшафтные художники создали шикарную картинку: вижу кривой частокол трухлявых чёрных столбов вдоль так называемой дороги, обляпанные кляксами жёлто-зелёного мха шиферные крыши, упавшие антенны, прожжённые печные трубы, кривые шесты со смотрящими на землю скворечниками, изъеденные усачами лежачие сосновые заборы с выбитыми сучками, кособокие ворота нараспашку, вросшие по окна избы, сгоревшие сараи... Это я ещё безымянную могилку опускаю! На покалеченной молнией берёзе две дежурные вороны следят за пёстрыми курями ― те копошатся в унавоженной земле, роя наудачу матерковских червяков и мелкое стекло из битых окон...
  Ничего из описанной выше мерзости, я уверен, нельзя трогать и, тем паче, поправлять: строжайший авторский надзор! Одно расстраивает цельную картину запустенья: вдоль главной и единственной улицы, под кривой линейкой уличных столбов с лампочками Ильича, рабочие кладут дымный асфальт на пешеходную дорожку метров четыреста длиной.
  ― После московской и питерской лепоты, ― говорит Тютюха, ― сельская деревня Матерки на интуриста производит неизгладимо удручающее впечатление ― по контрасту. Пингвин подаёт Матерки как "подлинную Россию", колыбель мировой социалистической революции и главного победителя во Второй мировой войне. От таких контрастов у интуристов просто крыши сносит, накрывает когнитивный диссонанс: их сразу влечёт к познанию загадочной русской души, к Достоевскому и Толстому.
  ― А к казакам, а к девице Клуневой, к сортиру с хлоркой?
  ― Нет! Секут они прекрасно: где "загадочная русская душа", а где ― аутентичное развлекалово. Вечерами сидят и читают "Идиота", "Воскресение", "Тихий Дон". А на девицу Клуневу реагируют в основном арабы ― и не по части загадочной души...
  У колодца собралась небольшая толпа: бабы, отставив коромысла с вёдрами, лузгают семечки и о чём-то судят-рядят, мужики сосредоточенно молчат, дымя "Беломором" и сплёвывая изредка под ноги. Подходим к ним. Здороваюсь, как учили, потом интересуюсь:
  ― А где живут баба Усаниха и Сентяпка? Мы не интуристы.
  Переглядываются, пожимают плечами, "не обращают внимания", делают неопределённые знаки ладонями с растопыренными пальцами. Что такое: с неинтуристами общаться не желают или им строжайше запрещено? Здесь сельская деревня Матерки или посольство США в Москве?
  ― Артисты Скукожильского драмтеатра, ― шепчет Тютюха, ― подрабатывают, я о них писал недавно. А те трое мужиков ― артельщики из деревни Блядуново: только блядуновцы так пальцы расставляют. На работе у Пингвина всё по-американски: люди, вроде, есть, а поговорить не с кем.
  ― Ну спасибо! ― с выражением говорю "согласным" не со мною молчащим землякам. ― Значит, известные во всей Непроймёнской стороне блядуновские браконьеры от правосудия скрываются теперь в лагере диверсантов-подрывников под прикрытием американского посольства! Значит, известные в обеих столицах скукожильские артисты служат теперь не своему народу, а чужой мамоне! Встретимся в другом месте ― заговорите у меня!..
  Пока записывал столбиком потенциальных шпионов, про себя отмечаю пропасть между работающими сычовцами и халтурящими блядуновцами и скукожильчанами в части приятности общения и вообще. Выходит, русские люди, даже на своей родине работающие "по-американски", ― уже как не наш народ!
  Вдруг с колокольни раздаётся баллонный звон. Бьют на молитву ― выходит монотонно, уныло, беспросветно.
  ― Перехвалили звонаря... ― бормочет Тютюха и показывает на невысокий забор из ошкуренного горбыля. ― Нам туда. У Афоньки две собаки...
  Навстречу из калитки выходит бабка ― с длинной палкой в руке, как в старых фильмах. Обмирает, увидев нас:
  ― Вася, ты?
  Пломбира, оказывается, зовут Васей! Я не знал или накрепко забыл. Пломбир обнялся с бабой Усанихой. Она уже вернулась из избушки на курьих ножках, переоделась в кофту и длинную юбку и, как оказалось, шла помолиться на руины храма: помилуй, боже, народ вернуться в Матерки.
  Присели на лавочку у калитки. Тут же подбежала рыжая кошечка, просительно мяукнула и, получив, одобрительный взгляд от бабы Усанихи, запрыгнула ей на колени, потопталась, улеглась. Из-под ворот вылезли два пса, зарычали и гавкнули на нас беззлобно, больше для порядка. Баба на них цыкнула, псы улеглись "на страже" ― в смысле, задремали, не опустив ушей.
  ― Трезорка, Дымка, ― представила псин баба Усаниха. ― Вас облаяли обычно, а на Пингвина лают не своим собачьим голосом. Я уже по лаю знаю: Пингвин идёт, сейчас откуда-то вынырнет. Как везде успевает?
  ― Пингвин разумно поспешлив, ― влез с объяснением Тютюха, ― но старается всё для себя, а народу жизни нет. Деньги платит, да, но разве это наша жизнь? Мы и при Советах, живя своей жизнью, и зарабатывали, и отдыхали...
  Я представился баба Усанихе: прибыл по вашему обращению к начальству. Многое уже прояснил, теперь нужно постичь чаяния рядовой семьи в Матерках.
  ― Вы зачем молиться шли? ― спрашиваю бабу, самому даже интересно.
  ― Видение мне было: в Матерках буза. Афоня ватагу из пацанов и мужиков собрал, какие ещё не спились, тренирует в лесу... Это я приказала внуку написать в Непроймёнск: пусть начальство Матерки спасает, пока не поздно.
  ― Пока не что?
  ― Пока не стали палить.
  ― Афоня со своей ватагой может запалить?
  Баба Усаниха вопросительно взглянула на Пломбира. Тот:
  ― Афоня только что грозился Пингвина на вилы посадить.
  ― Скорее бы уже в армию забрали от греха... ― вздохнула баба Усаниха и перекрестилась в сторону развалин храма. ― Без Афоньки заскучаем мы с Сентяпкой... ― посуровевшим голосом закончила старуха и погладила кошечку.
  Та подняла голову и предовольно заурчала.
  ― А где сейчас Сентяпка? ― спрашиваю, вспомнив Патрона, что в партизанском отряде "Сентяпка разведчицей пойдёт".
  ― Вот она! ― Баба Усаниха кивнула на рыжую. ― Стареет, но мышей ловит исправно. Пойдёмте в дом, покажу вещи деда Усана.
  Как в воду глядел мой Патрон. Он кошечек-шпионок ― смерть шпионкам! ― ещё за Полярном кругом успешно вычислял. Нет, простите, тут другое: Сентяпка не шпионка, а разведчица в тылу врага. Мышей опять же ловит...
  Пока через чисто выметенный двор в сопровождении Сентяпки и дружелюбных псов идём к дому, я, как эпический мемуарист, интересуюсь:
  ― А с чего для вас с дедом Усаном началась перекройка в Матерках?
  ― А с заселения армяна. ― Баба Усаниха махнула рукой на соседний срубовый дом. ― Соседи наши ― старики ― померли, а дом купил армян с детьми. Поставил железную дверь с замками. От кого? Первая железная дверь была в Матерках. В магазине Сельпо и то деревянная стояла. И не работает армян в колхозе, и ни с кем не знакомится, даже с нами, соседями. Жизнь нам с дедом Усаном стала неуютная. Зачем нам сосед-армян за железной дверью? Дед Усан с расстройства даже смастерил себе "удобный гроб", так он говорил. Хранил гроб на чердаке сарая. Если где-то крепко выпивал, в дом не заходил: залазил на чердак и ложился в гроб ― хоронился ото всех. В том обжитом гробу его и заколотили...
  По истоптанному крылечку вошли в избу.
  Русская печь, икона от мастера из старинного иконописного села Холуй, фамильный сундучок с музыкальным звоном: открыл замок ― и слушай звон. Купеческий горка-комод, на нём трогательно разложены вещи деда Усана: сапожный молоток, трубка, потёртый футляр для очков. Тут же стоят покрытые цветной эмалью поделки из обожжённой глины: Дед Мороз со Снегурочкой, детские свистульки, этюды с купающимися в Серебрянке детьми, сценки охоты и рыбалки. Тряпичные куклы и плюшевый облезлый медведь сидят на высоченной кровати с тремя пуховыми перинами. У кровати на полу из широких досок стоят вязаные шлёпанцы из лыка. На самодельных настенных полочках расставлены чайнички разных фасонов, а на стене меж окон ― часы со старинным боем и кукушкой. Ковёр ручной работы бабы Усанихи, вышиты на нём диковинные цветы: лазоревые и алые по зелёному полю на фоне далёкой полоски леса и голубого неба. Ещё своим верным третьим глазом заприметил в горнице сразу четырёх резвых мух. В Европе комнатных мух давно уж нет: как сам бывал ― не видел ни одной.
  Потом баба Усаниха повела нас в большой высокий сарай. Здесь дед Усан устроил мастерскую: поставил гончарный круг, выложил печь для обжига глины. В углу под брезентом оказался спрятан памятник первому председателю матерковского колхоза, бывшему красному командиру: бронзовая поясная фигура красноармейца с орденом на груди. Когда в Москве демонтировали памятник Дзержинскому, дед Усан, не дожидаясь покушений со стороны свежего местного начальства, снял памятник с постамента у правления колхоза и спрятал в сарае.
  Так жил последний председатель местного колхоза, простой советский начальник в анфас. Баба Усаниха попросила нас забрать памятник в город, а то Афоня уйдёт в армию, и она не сможет уберечь. Решаю про себя: на проводах Афони в армию, памятник первому председателю на сохранение отдать участковому Пёсогону из Сычей и заказать бронзовую фигуру последнему председателю ― деду Усану. Не позволю новым колонизаторам России вычеркнуть эпоху колхоза из славной истории Матерков!
  Поговорили за жизнь, договорились о ночлеге и, распрощавшись с бабой Усанихой и Сентяпкой, и, прыгая через крутые колеи, направляемся к глухому нетипичному забору. За ним, говорит Тютюха, строят палеолитическую стоянку Матерки; режимный объект, нас туда не пустят. Я смелый: подглядывать не боюсь! Как бывший пограничник, тут же отыскал дыру в заборе, раздвинул камуфляж, прильнул, а Тютюха в ухо повествует. При либералах "чёрные археологи" успели хорошенько покопаться и разорили первобытную стоянку дотла. Но кое-что успело попасть в Непроймёнский краеведческий музей. Сейчас возводят якобы жилища первобытных матерковцев: ставят искусственные мамонтовые бивни ― каркасы, обтягивают их синтетическими шкурами. На Русской равнине двадцать тысяч лет тому назад мамонт обеспечивал жителям пищу, сырьё, строительный материал и топливо. Матерковская стоянка датируется с двадцати двух до восемнадцати тысяч лет тому назад ― и существовала минимум пять тысяч лет кряду. Древний Рим простоял одну тысячу двести лет, а Древние Матерки ― пять тысяч! Тютюху, когда он был пацаном, приписав годы, включили в состав археологической экспедиции ― подсобным рабочим. Он тоже собирал материалы об архаических Матерках. Это он собственноручно откопал "палеолитическую венеру" ― скульптуру, изображающую женщину. "Похожа на бабу Усаниху в молодости!", разгорается воспоминанием Тютюха. У неё уже были украшения и причёска! Древние матерковцы за двадцать тысяч лет до фараонов, оказались большими модниками, обожали знаки социального статуса и бижутерию: пластинчатые браслеты из мамонтового бивня; бусы с песцовыми клыками; бусы из бивня мамонта... Тютюха каждый день бывал на раскопках и всё глазасто видел, помогал археологам и этнографам. Это они, увлечённые люди, заразили его трепетной любовью к истории родного края. Как раз при нём вскрывали парное погребение: девочки 7‒8 лет и мальчика 12‒13 лет. И Тютюха выпросил, чтобы мальчику, его "одногодке", дали имя собственное, древнее, а не номер погребения. Археологи, в знак благодарности за молочко, мёд и яйца, кои Тютюха на велосипеде таскал им каждый день из дома, дали имя мальчику Домагость ― мужское имя автора одной из берестяных грамот XII века, раскопанной в Новгороде. А заодно и девчонку назвали Мареной: так по древнеславянскому звали Марью. Погребение Марены и Домагостя изобиловало украшениями: там были кости пещерного льва, скульптуры лошади и мамонта, собранные в "хвост" бусы... Всё это явные признаки "роскоши". Любая из мыслимых трактовок склонности древних обитателей стоянки Матерки к "избыточной бижутерии" ― все эти трофеи, амулеты, обилие одежд, знаки социального статуса, вычурная мода ― никак не свидетельствует о страданиях от холода: две дюжины мамонтовых браслетов на руке откопанного шестидесятилетнего матерковского охотника вряд ли его согревали. Этот охотник ― образ успешного покорителя, а не угнетённого холодной природой мученика. Так что, возможно, зря ты, Бодряшкин, так выпячиваешь Царь-холод. А кто в Матерках был начальником двадцать тысяч лет тому назад, спрашиваю Тютюху. На Русской равнине первый доисторический высший начальник ― колдун. А вождь руководил повседневной жизнью и разрешал споры. В эпоху охоты на мамонтов у первобытных людей было мистическое, "прелогическое" мышление. Для первобытного человека всё неощутимое было реальным, три времени ― прошлое, настоящее и будущее ― было смешано, а живущий человек ― неотделим от предков и потомков. Первобытный человек был тесно связан с местом проживания, с миром местных животных и растений, и с духами. Первобытные общины ― общества неписаных законов. Существованием общества руководили колдун и коллективная память ― мифы, традиции, обычай, привычка.
  "Для выживания законы не нужны", думаю афористично. Достаточно одного начальника и привычки народа к подчинению. В первобытном обществе я ― с квадратной головой! ― был бы колдуном, Патрон ― вождём, Тютюха...
  Тут как из-под земли возник Пингвин:
  ― У нас кгугом камегы, мне доложили...
  С ужимками пожурил нас за "промышленный шпионаж" и пригласил на обед, переходящий, "как полагается в хогошей гусской компании", в ужин. А потом ― грандиозный концерт! Выступит сама девица Клунева!
  ― Сама и без фанеры?! ― хватаюсь за сердце и отшатываюсь от Пингвина. ― Никогда такого не было, и вот опять случилось.
  Пингвин, не знакомый с крылатыми выражениями товарища Черномырдина, видно, думает, что снова не понял проклятый русский язык...
  Пропустить выступление девицы Клуневой вживую ― преступление, думаю про себя. Зритель иностранец всё равно ничего не поймёт, переводчики будут сглаживать на свой лад, так что Клунева может быть "сама собой". Я, тусовочный читатель мой, ни разу в жизни не видел наших "популярных див" вблизи. Самому даже интересно: чем публику берут? Я понимаю, дамочки и девы разрывали в клочки одежду на Лемешеве, как споёт в Большом "Паду ли я стрелой пронзённый". Но Лемешев ― талант, больше в мире таких теноров не довелось родиться, ну как от пиджака страдальца Ленского пуговку не оторвать после спектакля. Но кто, но чтó есть девица Клунева? Выпусти её на сцену без семислойной фанеры и предложи высказать "своё" ― такое отмочит, не просохнешь. Надо обязательно сходить!
  ― Билеты, значит, дорогущие, ― говорю Пингвину. ― Боюсь, командировочных не хватит...
  Тогда Пингвин картинным движением вынимает две магнитные карточки на вход и, милостиво выслушав мою благодарность, живо ковыляет в сторону дымящей асфальтовой дорожки. Туда от колодца перешла группа "местных", а аниматор подвёл к ним толпу туристов. Чем заняты, спрашиваю у Тютюхи.
  ― Готовят публику к вечернему аттракциону, гвоздю программы, ― сквозь зубы говорит Тютюха и отворачивается... ― Счастливчики мы: попадём в подземный развлекательный центр, из россиян там тусуются столичная "пятая колонна", русофобы и шпионы...
  ― Смерть шпионам! ― вырвалось у меня непроизвольно.
  ― Не будь это развлекалово в моих Матерках, я бы кинул сюда вакуумную бомбу...
  ― Ну, какую кидать бомбу ― начальство разберётся!
  
  
  Глава 12. Как Ёрш асфальт пахал
  
  Спустились по эскалатору в подземный "дом культуры". Там полно народу. Ознакомились с программой и начали обход.
  Заглядываем в один зал. Там "вечер русской поэтической песни". Ведущий:
  ― В Германии исполнители народных песен ― мейстерзингеры ― объединены в профессиональные цеха и учат молодёжь писать стихи и петь их. В СССР тем же самым занимались в клубах самодеятельной песни. Сегодня для вас исполнят песни "Слово о полку Игореве". Эти песни более двухсот лет тому назад, ещё до нашествия Наполеона, сочинил декан Московского университета Алексей Мерзляков. Далее исполнят "Цыганскую венгерку" Аполлона Григорьева, "Солдатскую песню" Льва Толстова и, конечно, самые русские песни Есенина, Фатьянова, Рубцова. А закончим концерт знаменитыми "Валенками". В разгар Второй мировой войны Лидия Русланова записала "Валенки" на грампластинку, все последующие советские артисты исполняли песню, подражая Руслановой. Но сегодня здесь вы услышите новую трактовку этой самой русской песни...
  Услышь "Валенки" на передовой, думаю про себя, русский солдат воспрянул бы: так было в сорок пятом, когда в этих валенках он дошёл до Берлина. А что здесь сегодня немцы и бенилюксы могут понять, почувствовать в "Валенках" по синхронному переводу? У них слова-синонима в немецком языке нет. Так и переводят: "валенки". Ну нет у них валенок, водки, степи... Приехали к нам за ними.
  Тут на сцену вышел седой престарелый Боян и под гусли затянул ритмизированную поэму "Слово о полку Игореве". А мы зашли в другой зал.
  Попали на Фестиваль экспериментальной музыки "Звуки русской чащобы". Фестиваль посвящён звукам гремучего Жабьего болота, что лежит в Скукожильском районе Непроймёнской стороны. Вёл фестиваль выдающийся музыкальный шаман рубежа веков, маэстро Симон Гробокопатель. Он использовал записи пения лягушек и хора кукушек, шипения болотных змей, цоканья кабанов, токования глухарей и, конечно, воя на три голоса знаменитой волчьей стаи с Жабьего болота. Этот вой записали ещё советские учёные зоологи, изучавшие стаю в течение добрых пятнадцати лет, а Гробокопатель записи у простофиль-учёных спёр, обработал в цифре и теперь намазывает, как икру, себе на кусок хлеба с маслом. Особенно ему удались две композиции: струнная "Комариный писк" и ударная "Сероводородные пузыри".
  Слушать не стали, потому что через минуту в большом зале девица Клунева, "икона нового русского стиля" ― так написано в программке! ― должна петь новую "кантату о Родине", первое исполнение.
  Первое исполнение?! Значит, музыка ― либеральная, слова ― постмодернистские, авторы ― неназванные общественные организации, финансируемые из бюджета США. Предчувствую кощунство!
  Вышла на сцену девица Клунева На голове тот же кокошник в форме Спасской башни Московского Кремля. Так и есть: в ходе исполнения танца живота спела кощунственно и плохо, сценическое имя ― Клуни ― никак ей не помогло. Знать, не случайно зал пустоват, несмотря на заманихи. Сидят всё больше семиты, любуются формами девицы, которые та неустанно предъявляет и, главное, которыми трясёт. С творческим вечером Клуни Пингвин явно прокололся, как с хижиной дяди Тома и тремя богатырями. Думаю, нужно было выпячивать не любовь Клуни в Родине, а её верность купившему её семиту: "Но я другому отдана и буду век ему верна". Семиты бы верность заценили!
  Запись кантаты Тютюха сделал, время придёт ― предъявим её суду историческому или районному. Тютюха накатывает в ухо мне:
  ― Клунева ― девица с панельного подиума, клеймёная дурища. Не догоняет, что её, "икону стиля" начальство недогоняющих пользует как оружие против неугодных. Её уже не раз подставляли оппозиционным лицам мужского пола, а затем те лица судили за сексуальные домогательства и изнасилование. А что лжесуфражистка Клуни сегодня на публичном аукционе семиту продалась ― то не в счёт. Она уже раз тридцать продала свою невинность. Откуда столько невинностей у одной девицы? Все подтверждены медицинскими справками, среди врачей-подписантов ― имена, почти светила! Ей зашивали, что ли, тридцать раз? Я уже не понимаю: сегодня какую деву можно считать невинной?
  Ну, какую деву считать невинной ― начальство разберётся! Но я, как истый защитник вдовиц и девиц, пока что в самом деле в затрудненье: Клуни во всех СМИ навязчиво позиционирует себя верной и невинной девой, на сайтах предъявляет справки медосмотра, под эти справки собирает толстосумов из числа "любителей клубнички", устраивает аукцион на свою невинность, объявляется "счастливый обладатель", а через два-три месяца всё повторяется: опять невинная вечная невеста Клунева выставляется на аукцион, опять шум, бурление, ставки, "победитель"... Сначала верность ― измена потом!
  ― ...Делают из публики полных идиотов, ― завершает мысль Пломбир. ― Нет, не публики ― из избирателей. Такую вакханалию идиотизма на телеэкране способны проплатить только из бюджета страны и бюджетов олигархов.
  Пробрались за кулисы. Там наткнулись на скандал: Клуни ещё в предыдущий свой заезд пригнала в Матерки грузовичок с полным собранием сочинений своих СМСок, но те "не пошли". Пингвин отказался выкупать тираж, и Клуни устроила скандал: "От старого еврея другого и не ожидала!" Пингвин девице с достоинством ответил: "Я стагый евгей, но не стагый дугак!" Дальше "икону стиля" из закулисья повели в конференц-зал для интервью столичным и зарубежным корреспондентам. Уже по ходу Клуни начала:
  ― Вы не поверите: в Непроймёнске тоже есть милиция и магазины!
  А мы с Пломбиром выдвигаемся на арт-выставку.
  Матеркам выпала нелёгкая доля стать испытательной площадкой для эстетических экспериментов восходящей звезды российского актуального искусства ― Мони Хайдака. На иврите, кто до сих пор не знает, "хайдак" ― это "микроб". Микробу, по случайному совпадению, всё русское особо ненавистно, и потому подлежит оскорблению, извращению, глумлению, издевательству, кощунству, клевете... Это я ещё насмешки опускаю!
  В центре зала из стеклянных банок для анализов и разноцветных клизм выстроены модели православных храмов и Кремлёвских башен, а из половых истёртых тряпок выложен контур страны Россия. Потоптаться интуристу Микроб предлагает и на медвежьих шкурах, которыми покрыта территория страны. Все шкуры, само собой, клочкастые, многажды биты молью, прожжены окурками, прострелены картечью, заляпаны говном и отвратительно воняют. По замыслу художника, как я понял, о такую Россию интурист ноги захочет вытереть пренепременно.
  А на стене посерёдке зала висит большая картина по мотивам самого знаменитого полотна Васнецова, только замест трёх богатырей на конях сидят толстые голые бабищи в кокошниках и жестами приглашают зрителя на ― за своими спинами ― безлюдные просторы. Дальше экспозицию не буду прояснять: вам, оскорблённый читатель мой, и так уже всё ясно.
  Арт-выставка Мони Хайдака, само собой, называется сакрально - "Родина". Эту выставку раньше попробовали пристроить в Непроймёнске, но воцерковленный православный народ возмутился и объявил начальству идеологический бойкот: не будем платить в казну местные налоги! Чтобы за бюджетные ― за наши! ― деньги кощунствовать над национальным и религиозным чувством?! Пусть садо-мазохист Хайдак валит в свой Иерусалим, Лондон и Нью-Йорк, и там попробует глумится над евреями и иудаизмом. Патриота не доводи! Мусульмане, школьные учителя и десантура из команды известного в Непроймёнской стороне батюшки Савелия вписались за православных возмущенцев: десантники и мусульмане устроили в залах показательный погром ― и ухайдаканную ими выставку быстренько закрыли. Теперь, значит, Пингвин "кормит бесов с ложечки" здесь, в Матерках, под землёй, вдали от глаз десантуры и анфасного начальства...
  Навязчивое русофобство быстро наскучивает и утомляет. Ну конечно: кощунствуешь, значит, креативен! Но откуда, броситесь вы спрашивать меня, откуда у Мони Хайдака столько ненависти к русскому всему? Зачем он в немалых трудах и изощрённо на тысячу манер возбуждает к своей ничтожной личности творца ненависть русского народа?
  Я не артист, но влезть в шкуру творца сумею! Хайдак тяжко болен, псих: только ненависть народных масс способны подтвердить его представления о собственной избранности и величье. Чем сильнее гудит растревоженный русский мир, чем больше камней летит в лицо, тем больше, в понятиях Микроба, его масштаб творца. Оскорбив русских очередной выставкой своих творений, Моня Хайдак впадает в сладостный экстаз: как же ― он, жертвуя собой, не спасовав перед звериным оскалом русского нациста, отомстил за унижение предков! Опять же не упустите, брезгливый читатель мой, из виду, чтó для ужимистого от природы Мони значит гонорар. В эпоху постмодерна кто не способен своим искусством вызвать у публики восторг, зажигает ненависть. Разжечь ненависть к себе гораздо проще, таланты не нужны, достаточно собственной ненависти Хама. Главное в микробном искусстве хайдаков ― не пожать равнодушие, добиться популярности, пусть это и будет известность Герострата.
  В казино я не пошёл: мухлевать не умею и "Игрока" читал. А откуда, броситесь вы спрашивать меня, лицензированное казино в Матерках? Тютюха проясняет: Пингвин выхлопотал, чтобы матерковцев объявили потомками казаков известного в Европе атамана Платова, одарили вольностями и вообще. Теперь у имения Матерки фантастические льготы, почти как у индейской резервации племени пекотов "Лисья чаща" в Коннектикуте, США. В перспективе Пингвин хочет придать своему имению полную суверенность, где бы не действовали федеральные законы, рассчитывает превратить Матерки в столицу российского гэмблинга ― игрового бизнеса. Первые десять игровых столов и полсотни игровых автоматов уже установлены и качают валюту хозяину и его столичной "крыше".
  ― Быть коренным матерковцем становится всё противней и прибыльней, ― говорит Тютюха. ― Сегодня, кричат аниматоры, местные казаки вышли из катакомб, выползли из партизанских землянок! Да, сегодня иные потомки атамана Платова крепко подсели на иглу гемблинга: они шествуют по родным ухабам точь-в-точь как в "Лисьей чаще" краснокожие наркоши и алкаши ― потомки Оцеолы, вождя семинолов ― слоняются в одеждах от самых дорогих кутюрье. Как половине коренных матерковцев ума хватило не продать Пингвину свои земельные паи, а только сдать в аренду?
  ― Мой Патрон считает: русских со всех сторон запирают скандинавы, прибалты, европейцы, украинцы, кавказцы, среднеазиаты, китайцы, японцы, канадцы и америкосы. Россию тщатся превратить в самую большую резервацию в мире.
  ― И для этого бьют по самым узнаваемым в зарубежье и дорогим для русских людей символам: Спасской башне Кремля, православным храмам, трём богатырям, казакам, медведям, русской водке...
  ― И баллистической ракете.
  "Шансон для олигархов", читаю красочное объявление на экране, когда выбрались в фойе. Пробегают, тесня друг друга, бородатые и лысые крикливые исполнители шансона.
  ― Одни евреи, ― говорит Пломбир. ― Они у нас что? по-особенному любят уголовников и олигархов? А слесаря, а школьную учительницу не пробовали любить?
  Заигрывания наших олигархов с Западом по содержанию очень смахивают на песенки в жанре шансон. Уголовники поют сентиментальные песни-воспоминания о любимой мамочке, в действительности нередко вбитой ими же в могилу, а олигархи верят в неприкосновенность кое-как отмытой собственности, угнанной на Запад из обворованной ими России. Человеку свойственно верить в то, чтó он уничтожает.
  Нет, на шансон не пойдём, лучше сразу в "Трапезную" на мероприятие "Особенности русского национального застолья".
  Заходим. В зале пять длинных столов и голов сто пятьдесят сидят. Кое-кого узнаём ― это прусские партизаны отмечают свою победу над казаками. За каждым столом русский аниматор. Предлагают блюда и напитки русской народной кухни: икру, блины, пироги, жаркое, мясо на углях, расстегаи, сбитень, натуральный хлебный квас, чаи из целебных трав, медовуху, хреновуху... Это я ещё водку опускаю! А венчать застолье должно ритуальное чаепитие из самовара.
  Сначала лекция про водку на Руси и русское застолье. Всем, вижу, интересно. Лектор, само собой, наврал с три короба: русские, мол, пьют как лошади ― по четыре ведра в день... В доказательство явил на экран эпизод из фильма "Судьба человека" с легендарными словами пленного русского солдата: "Я после первого стакана не закусываю. И после второго тоже..." И сразу же обращается к слушателям: а повторим-ка эпизод! Русские аниматоры-халявщики рады повторять. Главный фокус: наши мужики в застолье так иностранцев зажигают, что те тоже начинают пить не щадя живота своего, хотя не умеют не щадя себя. Они смотрят на русских мужиков с высоты обычного своего апломба: "Неужели и я так не смогу?!" А наши посреди пропоя и споют, и станцуют, и травят анекдоты ― вначале с синхронным переводом, в конце без перевода ― содержание не важно, интуриста зажигает выражение лица рассказчика, голос, жест. Каждые десять минут тост и "Пей до дна!". Найдут десяток праздников у иностранца ― и пьют за них, а те ― за себя, родного, как не выпить! "У тебя машина есть?". "Конечно. БМВ". "В авариях бывал?". Ответ ― "да", "нет" ― без разницы, не важен. "Так выпьем за то...". "У тебя сын?". "Есть". "Так выпьем за сына... У тебя дочь есть?". "Есть"... И орут, перебивают, обнимаются, целуются, дарят подарки ― ремни снимают, рубашки, у кого что есть, клянутся немцам в вечной дружбе, посылают гонцов за самогоном, но с этим строго ― официанты приносят только проверенный в лаборатории продукт. В конце мероприятия всеобщий ор, конечно с матерками, обниманцы, иной раз хватанья за грудки, но охрана серьёзных драк не допускает. Малахольных скандинавов и немцев гулянка русских необычайно зажигает! Переводчик, очень опытный, мне говорил: ничего нет скучнее немецких застолий, не умеют они гулять, а у вас, как в Италии, застолья получаются непосредственными, обильными и весёлыми, от души. А у самураев как, спрашиваю Тютюху, самому даже интересно. А японцы ― много ль им надо смирновской выпить ― так расходятся, что ещё с пятого-шестого тоста лезут под стол и кричат: "Ку-ка-ре-ку!", хохочут, дёргают за брюки, наши им там, под столом сидящим, наливают...
  Чтобы расшевелить прижимистых германцев, нескольких русских затейников выучили немецкому языку. Требовалось донести до интуристов истовое наше хлебосольство, чтобы хоть в чём-то позавидовали русским. Наши анекдоты, оказывается, не годились в чистом виде, их адаптировали к евроушам ― филологам, чаю, пришлось отпотеть своё. Немцы под атмосферу русского застолья необычайно заряжались: в России ― вот где настоящая жизнь!
  За нашим с Тютюхой столом процесс вёл местный аниматор в изодранной форме пленного казака. "Дрыныч", представил его Тютюха. В колхозе "От рассвета до заката" работал начальником отделения "Попов угол". Главный забияка с Сычами, не пускал их стада через Серебрянку на матерковкие сенокосные луга. Сейчас Дрыныч на немецком извергал адаптированные русские анекдоты, тостировал через каждые десять минут: опрокидывал в себя стопарик и следил, чтобы прусские партизаны, во-первых, не смешивали водку с лимонным соком, во-вторых, не пригубливали и отставляли, а допивали до дна.
  ― Но пьют-то воду, как на сцене? ― пытаю переводчика, зная наперёд ответ.
  ― Это вы бросьте! ― отвечает тот с обидой. ― Здесь не российская эстрада ― фанера не пройдёт. Всё в натуре: глушат "Смирновскую", европейского розлива, за одно мероприятие вливают пятнадцать-двадцать ящиков.
  ― Хорошо устроились, ― мрачно цедит Тютюха. ― Пигмеи, на потеху интуриста, охотятся на диких львов, ежеминутно рискуют жизнью, а наши ― водку пьют, горланят песни и кроют скабрезные анекдоты. Недавно принесли мне фильм: снят пятью скрытыми камерами о типичном непроймёнском офисном застолье. Стало грустно. Неужели мы так некрасиво пьём? Русские, когда пьют, переходят в другое качество, становятся новыми людьми.
  ― Поэтому так интересны иностранцам, ― утешаю, как могу, Тютюху. ― Те и в застолье остаются сами собой, а нам это скучно! Нормально мы сидим и пьём!
  Дрыныч, разогнавшись на стопарях, перешёл на гранёные стаканы. При нас уже опрокинул два стакана, когда один прусский партизан, тоже уже хорошо поддатый, предложил Дрынычу закусь: открыл баночку живых матерковских червей, вытряхнул на тарелку и подносит, а в другой руке купюры евро держит. "Битте, русиш швайн, закусывай!" "Я после второго не закусываю" ― ответил, как положено, Дрыныч и выписал бюргеру меж глаз... Грохнувшего на пол зачинщика прусские партизаны сразу унесли, а мы с Тютюхой удержали Дрыныча от преследования врага. В русском застолье тостующему в издёвку червей не подносят, даже матерковских, вкусных, тем паче за деньги. Измельчала немчура: в фильме фашистский офицер на закусь предлагал русскому солдату хлеб и сало. Местные аниматоры с других столов, узнав в чём дело, поддержали Дрыныча и объявили "сухой закон" до завтрашнего дня, сеанс застолья оказался испорчен и скоро зал опустел. Мы остались трое.
  ― Вася, ты-то здесь откуда? ― удивился на Пломбира Дрыныч. ― Сто лет своих из города не видел. Из россиян здесь одни воры в законе, олигархи, столичные "узники совести", профессора из "пятой колонны", проститутки обоих полов, "богема", депутатов Госдумы даже нет.
  ― Будут депутаты: девицу Клуневу и олигарха Сироцкого недогоняющие выдвигают, а Пингвина ― в федеральные министры.
  ― Тогда заживём! Дорогу в Короедовск проложил Пингвин... От Советов семьдесят лет ждали ― не дождались.
  ― Кто заживёт, кто?! ― вскипает Пломбир. ― Началось с одного армяна за железной дверью, а теперь?! Проложил не Пингвин из своего кармана, а Короедовский район на бюджетные деньги, Пингвин только выбил деньги: у других отобрали и дали ему на дорогу. И не для нас дорогу проложили, матерковцы для Пингвина ― расходный материал. Ёрш спился, ты вот-вот сопьёшься, кому достанутся Матерки? При Советах на закуску мы ели солёные огурчики и рыжики, а тебе немец суёт червей!
  ― Да нет, нормальные немцы мужики, пить-гулять только не умеют, а куража вообще не понимают, ― заступился за прусских партизан Дрыныч. ― Боятся они быть пьяными, прячутся: напился ― и в скорлупу, домой, никто чтоб не увидел, не услышал, с работы чтоб не погнали. Русскому питью их обучить нельзя. Они пьют, чтобы испытать себя. Они не столько пьют, сколько играют в русских пьяниц. Мы им интересны, они всё тужатся в нас что-то понять. А вернутся к себе, будут рассказывать про русского военнопленного дикаря Дрыныча, про его казацкий кураж. Но всё безотносительно себя. Казаки-де только водку хлестать могут, а в прямом бою мы их орды под Матерками штабелями положили...
  Чтобы пресечь бесполезный разговор, прошу Дрыныча высказать своё видение текущего положения в Матерках и на перспективу. Дрыныч сразу стал серьёзным, хотя остался сильно выпившим.
  ― Трус я, ― шумно выдыхает Дрыныч и опускает плечи. ― Афонька, когда сбивал ватагу, предлагал мне вступить. Но в его отряде "сухой закон". Вступи, я тогда потеряю работу у Пингвина. Кто детей, стариков будет кормить? У меня за спиной полный комплект ртов. Колхоза нет, районное начальство на стороне Пингвина, колхоз не дадут возродить...
  ― А хотел бы?
  ― Конечно! Работаем мы хуже пришлых, убедился за два сезона, как Матерки захватил Пингвин. Но земля-то наша! Здесь кладбище, на нём десять поколений "моих" лежат. В школе, помню, проходили: в имении Матерки в 1813 году пленные французы и поляки на барина работали как крепостные. А теперь без наполеоновских пушек, без польской кавалерии зашли к нам тихой сапой, и сегодня местные у них как крепостные. Где наши Кутузовы и Денисы Давыдовы?
  ― Афоня ваш Кутузов, ― говорю построже. ― Да только не встали вы под его знамя.
  ― Афонька ― молодой, без детей. Да нет, дело не в его молодости... ― я трус! Ночью приползёшь домой ― не спят, встречают со страхом в глазах, каждый раз встречают со страхом в глазах! Боятся: упаду на пороге ― и их выкинут из дома в лес. Так уже было с другими семьями: кормилец у Пингвина спился ― и пропала семья: дом пустой, куда делись? Ну отряд у Афони ― и что: копать землянки, партизанить? Ватага ― на пальцах пересчитать, а врагов понаехало ― как муравьёв.
  ― И вся власть ― от Кремля до Короедовска ― вся за них, ― вставляет Тютюха. ― Называется: "инвестиции". А где и как людям жить ― бог весть.
  ― Чувствуете себя в тылу врага? ― обращаюсь к Дрынычу принципиально.
  ― Вот именно! Родился здесь, всю жизнь безвылазно в Матерках, а очутился в тылу врага...
  Тут вернулся переводчик. Тогда понтую, как учили:
  ― Дрыныча, верю, не накажут?! Хватит с нас одного деда Усана! Матерковцы пока что не биороботы, посему моральный ущерб тяжелее физического. Мы свидетели!..
  ― Господин Жабель заявил: пострадавший ― у него сломан нос и обширная гематома на затылке ― не получит по медицинской страховке ни евроцента: он зачинщик, он публично оскорбил аниматора, а тот был при исполнении. Прусские партизаны собрали этическую комиссию, поведение зачинщика признали неполиткорректным и присудили ему публично извиниться перед русским военнопленным казаком и выплатить штраф в размере...
  Пробило полночь. На главной улице скопились гости ― все. Кругом тьма, какая бывает в брошенных или сгоревших деревнях; редкими лампочками Ильича с высоты столбов освещена одна только асфальтовая пешеходная дорожка. Аниматоры на разных языках накручивают интуристов на главный аттракцион. Нажимают на вековую бедность, сирость и беспробудное пьянство сельских жителей России, коим Матерки являются типичнейшим примером. Примером чего конкретно? Сейчас увидите. Аборигены все семьдесят лет советской власти, исключая четыре года Второй мировой войны, пока с нами воевали, просили Короедовское районное начальство проложить в Матерках если не дорогу, то хотя бы без бордюров пешеходный тротуар. Не допросились! А когда колхоз под председательством деда Усана поднатужился и сам скопил немалые деньжищи на дорогу, начальство заявило: "Фондов нет! Мощности асфальтового завода расписаны на десять лет вперёд" Так целых три поколения советских коммунистов, вместе с червями, и пролазали свой век в навозе и грязи. У нас, в Европе, такую дичь не встретишь уже с конца девятнадцатого века. А русским цивилизацию привить нельзя ― сейчас убедитесь...
  Дальше рассказ продолжу, как сам помню с уст Тютюхи. Когда Матерки вдруг очутились в "новой стране" и какой-то чудик из кандидатов в депутаты на сентябрьских выборах пожелал вдруг не только вбрасывать по привычке голоса, но и получать их под телекамеры в натуре, за два дня до выборов кандидат неожиданно десантировался в Матерках с дорожной техникой и за один световой день спланировал и укатал асфальтом пешеходную дорожку вдоль всей главной улицы деревни. Свершилось историческое событие местного масштаба. Власть "новой страны", получилось, выполнила вековой наказ! Теперь заживём, решили люди! Весь день и вечер прогуливались они по дорожке, вдыхали упоительный запах долгожданного асфальта, обнимались, целовались, разливали самогон и, яко на аллее славы Голливуда, оставляли на горячем асфальте отпечатки своих резиновых сапог. Семечки лузгали, обмывали праздник на каждой лавке, а вечером, когда хозяйки встретили стадо, развели коров по домам и быстро подоили, все поголовно вернулись на дорожку: так не хотели расстаться с новой жизнью. Всем казалось: вот она, вот, начинается наконец-то обещанная либеральным начальством жизнь! Осчастливленный народ обещал честному кандидату в депутаты явиться на избирательный участок в доме культуры и бросить его фамилию с галкой в урну.
  То были "лихие девяностые", сотовые телефоны ещё не покорили сельчан холодной Непроймёнской стороны, поэтому тем трактористам и рабочим, которые в тот день ещё на заре уехали из сельской деревни на дальние поля сеять озимые и пахать зябь, невозможно было сообщить о привалившем вдруг матерковцам счастье.
  В то время в колхозе работал тракторист Ершов, в народе ― Ёрш. Орденоносный труженик аврала: пахал согласно гордой вывески колхоза ― "от рассвета до заката", пахал, пока в прихваченной морозцем почве все лемеха ни согнутся в пластилин. Работал на гусеничном тракторе ДТ-54, на "ДэТýшке", как говорили в деревнях. В Европе таких страшилищ давно уж нет: как сам бывал, не видел ни одного. Сзади трактора ― навесной лемешный трёхкорпусной плуг производства города Одесса. Плуг гидравликой нужно поднимать, когда трактор движется по дороге, и опускать, когда трактор пашет. В родную "ДэТушку" Ёрш врос как необходимый агрегат. К примеру, он заменял собой всю систему зажигания: перегаром дыхнёт на спичку ― и в цилиндре пускового двигателя горючая смесь воспламеняется на раз-два, и никаких магнето, прóвода высокого напряжения и свечи не надо. В тот счастливый день он пахал зябь на дальнем поле. У него "с собою" было, чтобы приложиться и два часа в обед поспать. Приложился, и не раз: холодно, сентябрь. Сеять в темноте нельзя, а пахать можно. Ёрш пахал до самой ночи, добил поле, "принял" последнюю и на автомате поехал в мастерскую, у которой положено трактору ночь стоять. Мастерская с располагалась на окраине деревни, только, на гóре, с другой стороны относительно движения Ерша. Напомню, дорога через деревню одна, Ёрш по ней в полночь и проехал...
  Ни провалившийся на выборах честный депутат, ни сельское начальство, ни районный прокурор, ни врач-психиатр из Непроймёнска, вызванный на диагноз "белая горячка", ни сам Ёрш ― никто не мог понять, как случилось, что тракторист опустил плуг и вспахал всю асфальтовую дорожку от начала до конца, а потом, не ведая греха, ушёл домой отсыпаться с праведных трудов. Через несколько часов, в предрассветном тумане, доярки, идя на молочную ферму, первыми убедились в быстротечности матерковского бытия... Надежды на лучшую жизнь рухнули раз и навсегда. Апатия овладела всеми. К обеду явились из Сычей ― поржать на соседское несчастье, но выдавить из себя смех не получилось: молча, подавленными вернулись хохмачи в Сычи. Ерша даже не ругали ― это не имело смысла, потому что всё в новом мире, как оказалось, бесполезно. И народ хлынул из гиблых Матерков. С того дня вся история сельской деревни Матерки в двадцатом веке разделилась по рубежу, названному почти оксюмороном: "Как Ёрш асфальт пахал".
  ― Пойдём, перехватим Ерша на подходе, ― советует Тютюха. ― Учит интуристов получать пьяный драйв по-русски.
  Вышли на край деревни. Там Ёрш, сам пьяный, поит четверых немцев, записавшихся на пахоту асфальта.
  Поздоровались. Тютюха перегородил Ершу дорогу к трактору:
  ― Ты же, Ёрш, аниматор, а пьян в лоскуты, людей покалечишь в темноте.
  ― Я только выпимши. Я ― только чтобы не потерять профессиональную форму русского пьяницы ― как прописано в моём контракте. Не станет немец пить, если я не напою его личным примером. У нас теперь всё без обману! ― взъяряется вдруг Ёрш. ― Хватит: обманом жить больше не желаю! Я должен напоить и сказать: там, в конце фонарей, ждёт закуска ― чизбургер, сосиска. Это вам, фрицы, не на Бэхе по германской трассе рассекать! ― накидывается Ёрш уже на еврокандидатов в местные трактористы. ― Здесь русский характер нужен, как для войны! Я из вас сделаю удалых головушек! В битве за урожай потери не в счёт! Поехали!.. А вы, ― кинулся к нам Ёрш, ― не мешайте работать! Или вызову трёх богатырей. "Как Ёрш асфальт пахал" ― главный аттракцион, даёт самые большие сборы! Вы меня прокляли, чуть не посадили, жена с детьми ушла, а инвестор заценил! Я первый придумал, я первый в мире вспахал асфальт!..
  Девица Клунева, Моня Хайдак, Ёрш... ― сколько снискателей славы Герострата и кандидатов в шпионы сволок в одно место вражеский инвестор! Как их, оказывается, много, если выстроить в один ряд у стенки. Проглядели!
  Дабы вы, слезливый читатель мой, не разрыдались и не разочаровались в сюрреализме бытия, я не стану описывать в красках, как сначала орденоносный Ёрш, а потом по очереди любопытствующие немцы-трактористы, на глазах восторженной толпы в густой нощи, разорванной рёвом движка и всполохами фотовспышек, хороня надежды матерковцев на "цивилизованную жизнь", перевернули плугом все четыре сотни метров асфальтовой дорожки...
  Когда удовлетворённая русским безумием публика разошлась, мы провели дерзкую операцию в тылу врага. Я смелый: наказывать не боюсь! "Зелёный" Данди, спасший от японских китобоев косяки дельфинов и китов, вырубил камеры Пингвина, и мы, усиленный Дрынычем отряд, вытащили "зелёных" пленников из долговой ямищи! Войны нет, а пленных вытаскиваем по-военному! Отличились псы Афони и, конечно, Тонька: они загнали трёх охранников-богатырей в крапиву за банями у речки Серебрянки, хорошо не утопили. Детали операции раскрывать не буду, ибо мой мемуар враги России кинутся изучать под микроскопом. Замечу только для интриги: примерно так Отто Скорцени освободил свергнутого Бенито Муссолини из лап расслабленной охраны. За ту операцию Скорцени получил от Гитлера рыцарский "Железный крест". Я на медаль не рассчитываю, да и какую ждать награду: "За освобождение "зелёных" пленных из долговой ямищи?" Меня самого на заданиях не раз брали в плен, а люди Патрона выручали. Освобождённые нами борцы за свободу матерковских червей ушли с Крокодилом в соловьиное гнездо ― пить, брататься, ночевать, а завтра утром звериной тропой во след ведущей Тоньки они уберутся восвояси.
  После операции Дрыныч воспрянул духом: не так страшен Жабель, как его малюют! Мужик переступил через свою трусость, и в ватаге Афоньки на одного бойца стало больше. Ещё немного ― и партизанскому отряду из Матерков впору станет вступать в Шестой интернационал. Вот довели мир постмодернисты, запутыватели смыслов: уже патриоты националистического толка сходятся в интернационал! Такая сходка ― это "Наш ответ Чемберлену", дабы народам противостоять глобальному врагу: олигархи-то уже давно создали свой интернационал, хотя и называют его другим словом.
  Так и доложу Патрону: в Матерках кадры и настрой на борьбу с захватчиками есть! Осталось поддержать отряд материально...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"