Делиани Лиана : другие произведения.

Легенда о любви и красоте

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вольное переложение сказки "Король-Дроздобород"


Лиана Делиани

Легенда о любви и красоте

(вольное переложение сказки "Король Дроздобород")

   - Жемчужина мира, создание божественной красоты, о, прекраснейшая Виола...
   - Глупо и скучно, - презрительно сморщила носик прекраснейшая Виола, дочь герцога Миланского. - Дальше можешь не читать.
   Посланец почтительно умолк с развернутым свитком в руке.
   - Ваша светлость, прошу вас, позвольте нам дослушать вирши. Ведь Неаполитанский король сам сочинил их, - согнувшись в глубоком поклоне, дипломатично возразила одна из придворных дам.
   - Будь поэт хоть императором Священной Римской империи, это не изменит истины - вирши его дурны и я не намерена терзать ими свои уши, - пожав лебедиными плечами, ответила Виола.
   Пажи ее свиты и молоденькие придворные дамы тихонько заулыбались и захихикали, оценив шутку.
   - Что передать мне моему господину? - с поклоном поинтересовался посланец.
   - Передай, что если он все прочее делает столь же хорошо, как слагает вирши, то я сожалею о его королевстве, - насмешливо ответила дочь герцога Миланского.
  
   - Возлюбленная моя дочь, тебе пора бы уж знать меру, - со вздохом выговорил Филиппо Мария Висконти, герцог Миланский. - К чему было столь беспричинно оскорблять во всех отношениях достойного короля и жениха?
   - Я всего лишь сказала правду. Достоинств же в нем я решительно никаких не вижу, отец, - ответила Виола, разглядывая в поднесенном служанкой зеркальце новое ожерелье.
   - Он могущественный правитель и удачливый полководец, союз с Неаполем нам был бы чрезвычайно благоприятен.
   - Так заключайте с ним союз, если вам угодно. Жените Джанкарло на какой-нибудь его родственнице, - беспечно произнесла Виола, делая знак служанке примерить другое ожерелье.
   - Хвала небесам, твой брат куда более благоразумен. Я буду счастлив, если король согласится отдать за него сестру или племянницу. Но тебе, моя дочь, уже 17, еще немного - и женихи выстроятся к более юным невестам. Будь серьезнее, сколько можно перебирать.
   - Но, отец, вы же не хотите, чтобы я отдала руку кавалеру, меня недостойному, - ответила Виола, поворачиваясь к отцу во всем великолепии своей молодости, красоты и украшений.
   - Разумеется, нет, но где же найти достойного? Я начинаю терять надежду, дочь моя, - вздохнул отец, запечатлев родительский поцелуй на гладком белоснежном лбу красавицы-дочери.
  
   - Иди, полюбуйся, что ты наделала! - Джанкарло с криком влетел в залу, где Виола и ее свита развлекались новомодными танцами.
   - Такие манеры больше пристали лавочнику, нежели наследнику герцога, братец. Я не звала тебя в свои покои, - ответила Виола с надменным спокойствием.
   - Неаполитанская армия, что выстроилась сейчас под нашими стенами, надо полагать тоже прибыла без твоего приглашения? - зло ответил Джанкарло.
  
   - Отец, что происходит? - произнесла Виола, входя вслед за братом в залу совета.
   - Король Неаполитанский прибыл к нам в гости, да не один, а в сопровождении целой армии, - криво улыбнулся герцог.
   - Что ему нужно?
   - Он утверждает, что прибыл с дружественным визитом и просит впустить его в город, - ответил старший советник герцога.
   - Пусть велит своей армии убираться и, так и быть, мы согласимся его принять, - произнесла Виола, глядя на отца.
   - Боюсь, ты не понимаешь, дочь моя, - проговорил герцог, с трудом сдерживая гнев. - Мы не можем ставить ему условий. У меня нет войска, которое можно было бы противопоставить его силам. Мы или впустим его или он возьмет город сам.
   - Он не посмеет.
   - Молчи, я еще не договорил! Я не могу позволить ему взять город и разграбить. Поэтому, он получит то, что попросит, включая твою руку.
   Виола отпрянула. Еще никогда отец не разговаривал с ней в таком тоне.
   - Но я не...
   - И ты будешь с ним любезна, дочь моя.
  
   Стоя по левую руку от отца Виола наблюдала, как высокий могучий рыцарь в золоченных доспехах и короне, король Неаполя Рене Анжуйский шагал к ним через тронный зал.
   - Приветствую тебя, Филиппо Мария, герцог Миланский.
   - Приветствую тебя, Рене, король Неаполя, - обменялись властители приветствиями равных.
   - Мой сын Джанкарло. Моя дочь Виола, - представил герцог.
   Джаркарло склонился в поклоне, а король в свою очередь поклонился Виоле.
   - Слухи о вашей красоте, герцогиня, меня обманули. Она далеко не так велика, как ваша спесь.
   - Увы, даже моя спесь ничто в сравнении с убожеством ваших стихов и манер, ваше величество, - медовым голосом ответила Виола.
   Король побагровел. В зале воцарилась опасная тишина. Отец и брат прожигали Виолу взглядами.
   - Я приобрел у Папы право устроить ваш брак, герцогиня, - наконец произнес Неаполитанский король. - И намерен им воспользоваться сегодня же.
   - Видимо, купить разрешение у Папы вам легче, нежели завоевать расположение невесты, - оскорбительно улыбнулась Виола.
   Из толпы придворных послышался смешок, который тут же стих.
   - Когда мне будет нужна невеста, я найду, как завоевать ее расположение. А пока подыщу вам жениха, - хищно улыбнулся король. - Не будете ли вы столь любезны, последовать за мной?
  
   В след за королем все вышли из зала и проследовали к помосту на площади перед герцогским дворцом. Толпа, собравшаяся на площади, взревела, приветствуя своего герцога и Неаполитанского короля.
   - Ваше величество, я рад, что выбрать жениха для моей строптивой дочери Его Святейшество поручил именно вам. Всецело полагаюсь на ваш мудрый выбор, - сказал герцог Филиппо Мария, внимательно оглядывая свиту короля в догадках, кто может стать его зятем.
   Виола, гордо выпрямившись, демонстрировала свое презрительное равнодушие.
   - Жители Милана, приветствую вас! - громко обратился к толпе король Рене. - Мне поручено выбрать для дочери вашего герцога достойного жениха. Я прошу всех желающих выйти вперед, дабы я мог сделать выбор.
   Толпа ошеломленно умолкла. Потом молодой мужской голос присвистнул:
   - Вот это да!
   - А что? Я попробую! - какой-то школяр, дурачась, выскочил вперед.
   Вокруг раздавались недоверчивые смешки.
   - И это все желающие? А говорили, у вас толпы поклонников, ваша светлость, - усмехнулся король, взглянув на Виолу, и прокричал: - Смелее! Шанс есть у каждого!
   Виола побледнела.
   На расчищенное стражей пространство перед помостом один за другим стали выходить пажи и придворные щеголи. С возгласом "Эх, была - не была!" из толпы под общий смех протиснулся толстый сын главы цеха кожевников. За ним, словно только теперь поверив в правдивость сказанного королем, ринулись горожане, стар и млад.
   - Ты-то куда собрался, дурень, на старости лет! Смотри, первой брачной ночи не переживешь! Эй, Джанно, ты же уже женат, греховодник! Вернись обратно, пока жена не увидела! Смотрите, и послушник затесался! - витали комментарии над толпой.
   Король торжествующе покосился на Виолу.
   - Вам нравится кто-нибудь из них, ваша светлость? Нет ли здесь кавалера, к которому благоволит ваше сердце?
   - Вы заплатили Папе, так зачем спрашивать мое мнение? - язвительностью прикрывая бушующие в груди эмоции, ответила Виола.
   - Что ж, в таком случае, выбор я сделаю сам.
   Король зорко и медленно всмотрелся в толпу претендентов. Не удовлетворившись этим, он также внимательно осмотрел всю площадь и вливавшиеся в нее улицы, после чего вскинул руку:
   - Кто смел покинуть площадь до вынесения моего решения?! Тащите его сюда!
   Стража послушно бросилась следом за фигурой, медленно двигавшейся с тележкой прочь по улице.
   Сопровождаемые смешками толпы стражники под руки приволокли ослушавшегося оборванца и поставили на колени перед лестницей на помост. Точнее на одно колено, потому что вместо ноги из второй штанины торчала деревяшка.
   - Кто такой? - спросил король, разглядывая неухоженную бороду и спутанные волосы нищего, торчащие из-под капюшона.
   - Гвидо Ренци, горшечник, - хмуро ответил тот.
   - Ты женат?
   - Нет, - помедлив, словно раздумывал, не соврать ли, сказал нищий.
   Король с удовлетворением кивнул.
   - Тебе повезло, горшечник Гвидо. Смотри, какая тебе достанется жена! - он показал на Виолу.
   - Не нужна мне жена, - хмуро и твердо ответил горшечник.
   Король издевательски взглянул на Виолу.
   - Какая красавица, какие роскошные волосы, просто золото, - насмешливо расхвалил он невесту. - Впрочем, я не умею слагать вирши.
   Виола глубоко вонзила ногти в ладонь, скрытую длинным парчовым рукавом.
   - Так почему же ты не хочешь жениться? - спросил король.
   - Не прокормить мне ее. Да и вообще... нашли бы вы себе кого другого для своих забав. Вон, желающие есть, - нищий мотнул головой в сторону, где толпились женихи.
   - Не переживай, заставишь ее работать, она и себя, и тебя прокормит, - ответил король и улыбнулся, довольный приведенным аргументом. - Все в собор!
   - Не торопитесь, ваше величество, - произнесла Виола. - Я приняла решение посвятить себя Господу.
   - Увы, герцогиня, заяви вы об этом до того, как я выбрал вам мужа, я вынужден был бы уступить, а теперь это лишь отговорка, чтобы избавиться от непонравившегося жениха.
   - Я обращусь к Папе...
   - И Папа отлучит вас от церкви за отказ выполнить его волю. Как я вижу, вам очень хочется покрыть позором всю свою семью.
   За спиной короля Виола увидела бешеные глаза Джанкарло и скорбно нахмуренные брови отца.
   Король проследил за ее взглядом и насмешливо поднял бровь, показывая, что прекрасно видит - отступать Виоле некуда.
   - Что ж, ваше величество, вижу, я не ошиблась, предположив в вас полное отсутствие благородства. Можете выдать меня замуж хоть за колченогого нищего, я все равно не устану возносить хвалу Пресвятой Деве за то, что моим супругом будете не вы, - сверкнула Виола глазами.
   - Герцог, сопроводите дочь к алтарю, - свирепо сказал король, шагнув по ступеням вниз, в направлении собора.
  
   - Повелеваю: горшечник Гвидо и его жена навсегда изгоняются из Милана, - громко объявил король по окончании церемонии венчания. - А теперь, жена горшечника, снимите драгоценности и смените платье на более подобающее вашему сословию.
   Придворные дамы сделали шаг к Виоле, чтобы помочь ей снять украшения, но король жестом остановил их, заметив:
   - У жен нищих горшечников нет слуг.
   - Могу я пожитки свои собрать? - угрюмо осведомился новобрачный.
   - О, у вашего супруга, оказывается, есть имущество, - усмехнулся король, обращаясь к Виоле, срывавшей с пальцев перстни. - В таком случае, думаю, вы не сильно огорчитесь, узнав, что приданое, которое герцог дает за дочерью, я истрачу на возмещение расходов, понесенных при покупке разрешения устроить этот брак. А в качестве подарка молодоженам, повелеваю страже отвезти вас на какой-нибудь телеге за пределы Милана. Отправляйся за пожитками, - сказал король горшечнику. - Твоя жена тем временем переоденется в подходящее для нее платье.
  
   Телега остановилась у покосившейся лачуги на берегу реки в виду какого-то маленького городка. Пока стража торопливо вышвыривала из нее всякий хлам, который нищий считал своим имуществом, Виола безучастно наблюдала.
   - Чего расселась? Слезай или, может, с нами поедешь? - хохотнул прямо над ней один из стражников.
   Виола поднялась и подошла к краю телеги. Она ожидала, что ей подадут руку, но муж возился со своими пожитками, даже не глядя в ее сторону. Без посторонней помощи она не знала, как спуститься на землю, не уронив своего достоинства. Стража с ехидным любопытством наблюдала за ней.
   Под их сальными взглядами Виола спрыгнула с телеги и, стараясь ступать уверенно в непривычно грубых деревянных башмаках, отошла к реке.
   За ее спиной заскрипела, удаляясь, телега, муж неровными шагами и шорохом мешка о дорожные камни двинулся в сторону лачуги - Виола ничего не слышала, глядя на воду и не думая ни о чем.
  
   Солнце исчезло за горизонтом, стало прохладно. Виола чувствовала, как холод поднимается по ногам и рукам, но продолжала стоять, не шевелясь.
   - Иди в дом, простынешь, - сказал муж, спускаясь к воде с котелком.
   Отвернувшись, чтобы его не видеть, Виола медленно пошла по дороге.
   Убогое жилище с дырявыми стенами и крышей встретило ее огнем в очаге. Добредя до ближайшего к очагу угла, Виола села на земляной пол, обхватив себя руками, и снова замерла, неотрывно глядя на пламя.
   Нищий вернулся и повесил котелок на огонь. Он продолжал сновать по лачуге, но Виола этого не замечала. Когда он протянул ей глиняную миску с горячей луковой похлебкой, она не повернула головы.
   - Лучше съешь, пока горячая, - сказал нищий, перед тем, как неловко наклонившись, поставить миску на пол у ее ног.
   Плебейский запах лука всегда был противен Виоле, но пустовавший с утра желудок требовательно заурчал. Промучившись еще несколько минут, она отодвинула миску подальше от себя.
   Закончив трапезу, нищий положил ей на колени какие-то лохмотья и, постукивая деревяшкой, удалился в другой конец лачуги.
  
   Утром, мучимая болью в желудке, преодолевая тошноту, подступавшую к горлу от запаха похлебки, Виола все же сделала несколько глотков. С тех пор так и повелось - она терпела голод по последнего, а когда становилась совсем невмоготу, через силу заставляла себя глотать противное варево. Днем она уходила бесцельно бродить вдоль реки, а вечером возвращалась, чтобы забиться в свой уголок лачуги. Нищий смастерил ей кровать и натаскал для нее соломы. Поверх соломы он постелил те лохмотья, что дал ей в первый вечер. Днем он уходил куда-то, таща за собой тележку с горшками, вечером разжигал огонь и варил похлебку, а после ужина садился за гончарный круг или заделывал дырки в стенах и крыше. Виола игнорировала его, как и все остальное окружавшее ее убожество.
   Она ждала, что отец найдет ее и, если не избавит от противного нищего, то хотя бы устроит ей нормальную привычную жизнь. По вечерам, свернувшись на соломенной постели, она представляла себе, как кондотьеры отца ищут ее по городам и весям, как найдут и с поклонами препроводят в паланкин, обитый парчой и украшенный золотыми кистями. Виолу немного смущало, что они увидят ее в таком ужасном наряде, но мысленно она нашла достойный выход из положения - разумеется, Ванина, ее служанка, захватит с собой пурпурный горностаевый плащ и, закутавшись в него, она сможет с достоинством прошествовать к паланкину.
   Проходили месяцы, выпал снег, и Виола все чаще задавалась вопросом - что, если это Неаполитанский король препятствует ее поискам, или хуже того, Джанкарло? Что, если нищий видел кондотьеров, которые ее ищут, и дал им проехать мимо, не подал знака, что она здесь? Ее раздражало глухое постукивание деревяшки при каждом его шаге и надсадный кашель, отвлекавшие ее, мешавшие сосредоточится на раздумьях. Но больше всего бесил Виолу монотонный, завывающий скрип гончарного круга. Однажды, не выдержав безнадежности этих звуков, она вскочила с постели и принялась бить и топтать вылепленную посуду, крича и плача от ярости. Когда слезы закончились, она вернулась в свой угол и бросилась обратно на постель. Услышав, что нищий встал и собирает осколки, она, содрогаясь, заткнула руками уши.
  
   Утром она не шевелилась и не вставала с постели, пока нищий не ушел. Проигнорировала миску с ненавистной похлебкой и, открыв дверь лачуги, отправилась на реку. Шел снег, на Виоле было одно лишь холщовое платье простолюдинки, в которое ее переодели в день свадьбы, но ей было все равно. Она шла и шла, пока окоченевшие ноги не отказались ее держать. Зацепившись под снегом за какой-то корень, она рухнула на колени и гневно взмолилась:
   - Господи! Если ты хотел покарать меня, почему не наслал болезнь? Почему я не умерла?! Все, что угодно, лучше этого!
   Она еще несколько раз повторила "почему?... почему?...", потом замолчала, глядя перед собой пустыми глазами. Виола не помнила, сколько времени она простояла вот так. Самоубийство - смертный грех, вспомнилось из давних уроков каноника и, попытавшись подняться с колен, Виола обнаружила, что замерзшие и затекшие ноги ее не слушаются. Она неловко села в снег и попыталась встать, опираясь на руки. Перед глазами в этот момент почему-то промелькнуло, как нищий, опираясь на здоровую ногу, тащит за собой тележку. На этот раз ей удалось подняться, и она медленно побрела обратно.
   До костей продрогшая, вернувшись в лачугу, она сразу же присела прямо к очагу. Сырое платье дымилось, медленно просыхая. Желая побыстрее согреться, Виола собралась спать прямо перед очагом, расстелив на полу лохмотья, служившие ей постелью. Несмотря на потребность в тепле, она так и не притронулась к миске с горячей похлебкой, которую, как обычно, протянул жене нищий. Ее запах и вкус были отвратительны Виоле больше обычного, вызвав, помимо привычной тошноты еще и озноб.
   Ночью она проснулась от нестерпимого жара. Чувствуя, как горит лицо, Виола с пола перебралась обратно на свою постель. Прикоснувшись руками к платью, она почувствовала, что большая его часть за исключением того бока, на котором она спала, уже высохла. На какое-то время ей стало легче, но вскоре она поняла, что жар теперь исходит не от очага, а из глубин ее тела.
   "Я заболела и умру. Спасибо, что услышал меня, Господи!" - было ее последней связной мыслью.
  
   Виоле снилось, что она снова маленькая девочка, беззаботно веселящаяся под сводами герцогского дворца. Ее покойная мать, в детской памяти дочери навсегда молодая и красивая, усадив ее к себе на колени, милостиво позволяла перебирать свои украшения. Еще ребенком Виолу неодолимо притягивали таинственная красота и прозрачность драгоценных камней, теплый, солнечный блеск золота, лунный перламутр жемчуга. Когда герцогиня-мать, утомившись, передавала ее в руки придворных дам, те, в свою очередь, отводили девочку к кормилице, что кормила и укладывала ее спать. Едва Виола подросла, кормилицу отправили обратно в деревню, но сейчас, в горячечном полусне Виоле казалось, что она снова рядом, склоняется к ней, обтирая потный лоб, вливая в нее по ложке теплый бульон.
  
   Виола проснулась от звука человеческих голосов и скрипа двери.
   - Так-так, посмотрим... Дрова из лесов графа Урбино, - какой-то мужчина в коричневом шерстяном кафтане с пером и бумагой в руках войдя, первым делом посмотрел на горящий очаг. - Жжете много, на два дуката будет.
   - Обычно меньше, сейчас жена болеет, - ответил нищий.
   - Хочешь сказать, мне вас каждый день проверять? Вот еще, - мужчина пожал плечами. - Лет сколько?
   - Тридцать один.
   - А жене?
   - Не знаю.
   Мужчина подошел к постели и бесцеремонно заглянул Виоле в лицо.
   - На вид лет восемнадцать. Так и запишу. Дети есть?
   - Нет.
   - Значит так, за воду... дрова, кров... плюс подушная подать... плюс торговый сбор... итого двенадцать дукатов, - закончил подсчеты сборщик податей.
   - Торговый и цеховой сбор я уже заплатил.
   - Неужто? Смотри, проверю у главы цеха горшечников. И с остальным тоже не тяни. С теми, кто не платит, у меня разговор короткий, - пригрозил сборщик на прощание.
   Оба мужчины вышли, потом послышался удаляющийся стук копыт.
  
   Виола слышала, как вернулся нищий, но не подняла головы. Вскоре от очага потянуло не тошнотворной луковой похлебкой, а аппетитным ароматом бульона.
   Нищий подошел к постели, и Виола ощутила прикосновение ко лбу шершавой мозолистой ладони. Она слегка отпрянула и тут же почувствовала, как кружится голова.
   - Жар спал, - удовлетворенно заметил нищий и отошел, чтобы вскоре вернуться с миской в руках.
   Он помог Виоле приподняться на постели, взял укутывавшую ее ноги безрукавку из овечьей шерсти и набросил Виоле на плечи. После этого поставил миску ей на колени.
   Виола ощутила новый вид голода - голод соблазна. Несколько месяцев она голодала, ощущая отвращение к еде, которую ей предлагали. Теперь она чувствовала голод, который можно было удовлетворить, сейчас же, немедленно, достаточно было протянуть руку. Она зачерпнула бульон ложкой и дрожащей рукой поднесла ко рту. Жидкость показалась ей нектаром, она потянулась за следующей ложкой, недоумевая, почему раньше не пробовала столь вкусного бульона. Рука от слабости дрожала, она расплескала половину на себя и обратно в миску.
   Нищий, который молча наблюдал за ней, стоя у изножья постели, подошел и, забрав у Виолы миску с ложкой, принялся кормить ее. Сначала Виоле было очень неловко, но потом голод и отсутствие сил отмели прочь все возражения гордости и приличий. Наевшись, она сразу уснула, плотно укутанная одеялом.
  
   Еда не уставала радовать Виолу - бульон, лепешки с сыром или маслом, зимние яблоки - она набрасывалась на пищу с жадностью, которой сама после стыдилась, и выедала все до последней крошки. Болезнь словно одолела не только ее тело, но и дух - она чувствовала себя слабой, как новорожденный младенец, не в силах отказываться от того немногого, что приносило ей удовлетворение. Нищий по-прежнему уходил днем со своей тележкой, скрипел, кашлял и постукивал утром и вечером, но все это было лишь фоном, а настоящим и важным были тепло, покой, сытость и сон.
   По мере того, как она выздоравливала, оживали и другие потребности. От жара, пота и долгого лежания на соломе, ее золотистые длинные волосы потускнели и засалились, теперь она подолгу расчесывала их пальцами и заплетала в косы каждое утро, мечтая хорошенько вымыть, но не решаясь высказать свое желание нищему. Пару вечеров он столярничал, потом молча положил рядом с ней деревянный гребень.
   - Мне нужно искупаться, - все же сказала Виола, когда он уже успел повернуться к ней спиной.
   Нищий ничего не ответил, но вернувшись следующим вечером, натаскал с реки воды и нагрел ее. Поставив перед очагом свежесрубленную деревянную лохань, он вышел прочь.
   Впервые за последнее время Виола ощутила, какое это блаженство - лежать в теплой воде - с тех пор как она оказалась в лачуге и до того как наступили холода купаться она ходила на реку, а потом и вовсе забыла о чистоте, погрузившись в пучину отчаяния.
   Она хорошенько вымыла с золой волосы и слегка подсушила их перед очагом, не вылезая из лохани. Когда вода окончательно остыла, она оделась. Виоле хотелось досушить волосы у очага, но мешала уже не нужная лохань, поэтому она подошла к двери и, приоткрыв ее, произнесла в темноту:
   - Я закончила. Можешь войти.
   Нищий вернулся в лачугу, но вместо того, чтобы унести лохань, сказал:
   - Платье тоже надо бы постирать.
   Виола посмотрела вниз на засаленные рукава и покрытый пятнами подол.
   - Но у меня нет другого для смены.
   Мгновение нищий промедлил, словно только сейчас заметил скудость ее наряда, потом снял рубаху и протянул ей. Под рубахой на нем оказалась еще одна, с оторванными рукавами, а когда он снимал верхнюю, обе задрались, и на боку мелькнул длинный косой шрам.
   Нищий снова вышел, и Виола переоделась, испытывая странное ощущение от того, что впервые надела одежду, еще хранящую тепло и запах чужого тела. Поверх рубахи она закуталась в одеяло, при ближайшем рассмотрении оказавшееся шерстяным плотнотканым плащом, и досушила волосы, пока нищий, отодвинув лохань подальше, стирал ее платье. Расчесав волосы и заплетя их в косы, Виола уснула.
   Утром, надев высохшее за ночь у очага платье, она вернула нищему рубаху, чтобы он мог идти торговать своими горшками.
  
   Несколько дней спустя, проснувшись в полной тишине, Виола обнаружила, что нищий ушел раньше обычного. Болезнь приучила ее подолгу не вставать, поэтому из постели ближе к полудню ее выгнал голод. У очага она нашла две лепешки, кусок сыра и котелок, заглянув в который, наткнулась на остатки луковой похлебки. Ее передернуло. Зато в углу самого догорающего очага она обнаружила еще теплую миску бульона.
   Насытившись, Виола впервые после болезни решила выйти погулять. Она накинула поверх платья плащ и спустилась к реке. День выдался солнечный, воды реки и снег, лежащий на ее берегах, искрились и слепили глаза. Вернувшись в лачугу, Виола снова поела и снова заснула.
   Она проснулась, когда уже было темно. Проснулась от холода. Виола потянулась за овечьей безрукавкой, чтобы укрыть замерзшие ноги, но не нашла ее. Обычно нищий, уходя, не забирал безрукавку. Виола, недоумевая, встала с постели. В такое время обычно он уже успевал вернуться и разжечь очаг. Тут она смутно вспомнила, что он что-то говорил вчера о том, что уйдет. Она слушала вполуха, занятая своими собственными, вернувшимися мыслями о том, ищут ли ее и если да, то почему до сих пор не нашли.
   Виола попыталась припомнить, говорил ли нищий, когда вернется, но безрезультатно. Натолкнувшись в темноте на поленницу дров, она больно ушибла ногу и вспомнила, что нищий говорил, чтобы она следила за очагом, не давая ему погаснуть. Теперь уже выполнять его указания было поздно, и Виола вернулась в постель, понадежнее укутавшись в плащ.
   Ночью было холодно и тоскливо. Виола несколько раз просыпалась и подолгу не могла уснуть. Едва рассвело, она встала.
   "Куда и зачем его понесло?" - в который раз с раздражением подумала Виола, увидев следы разгрома, который она учинила в темноте, натолкнувшись на поленницу дров.
   Основательно продрогнув за ночь, Виола попыталась развести огонь в очаге. Но, с трудом найденные под завалом дров, огниво и трут в ее руках упорно не желали давать искру. Промучившись довольно долго, Виола в сердцах швырнула их оземь. Она доела лепешку с сыром и запила их остатками бульона, предварительно ложкой выловив замерзший светлой коркой жир.
  
   Услышав стук копыт снаружи, Виола поднялась, собираясь подойти к двери и посмотреть, кто там, но ее опередили. Дверь открылась, и в лачугу вошел тот самый человек в суконном кафтане, что был здесь несколько дней назад.
   - Где твой муж? - спросил он.
   - Ушел, - ответила Виола.
   - Он подати платить собирается? Или ждет, когда я вышвырну вас вон отсюда, на мороз?
   - Чтобы жить в такой конуре, нужно платить деньги? - съязвила Виола.
   - А что тебе подавай, может, графские покои? - хохотнул сборщик податей.
   - Герцогские, - не раздумывая, ответила Виола.
   Сборщик расхохотался во все горло. Отсмеявшись, он окинул Виолу оценивающим взглядом с головы до ног и сказал:
   - На счет графских покоев - это можно устроить, для такой красотки, - он подошел к ней и доверительно добавил: - Только сначала надо понравиться мне.
   - Вы не граф, - высокомерно ответила Виола. Ей не нравились ни сборщик, ни этот разговор.
   Посмеиваясь, сборщик ущипнул ее за щеку. Виола отпрянула.
   - Я не граф, моя красавица, но именно я могу замолвить о тебе словечко графу.
   - Не смейте ко мне прикасаться, - категорически заявила Виола.
   - Ну-ну, - усмехнулся сборщик и двинулся к двери.
   На пороге он еще раз пробежался глазами по телу Виолы и сказал:
   - Подумай, молодка, как ты можешь помочь своему мужу и сделать приятное сборщику Томазо.
  
   После ухода сборщика, Виола принялась ходить по лачуге, пытаясь одновременно согреться и собраться с мыслями.
   Она вдруг вспомнила слова нищего о том, что он не сможет ее прокормить, и впервые задалась вопросом, откуда бралась пища, которую она ела все это время. Вопреки совету Неаполитанского короля, нищий не заставлял ее работать, он вообще не требовал от нее исполнения каких-либо супружеских обязанностей, и Виола воспринимала это как должное. Но на самом деле должно было быть совсем наоборот. Эта мысль ей не понравилась, но она была правдой - тем, что Виола уже долгое время принимать отказывалась.
   Она все надеялась, что явится кто-то и вызволит ее из этого кошмара, и лишь теперь спросила себя, как поступила бы сама на месте отца и брата. Стала бы она разыскивать простолюдинку, пусть даже та когда-то была сестрой (дочерью)? В глубине души Виола знала ответ - едва ли. Особенно, если учесть, что она сама виновата в своих несчастьях - она первая оскорбила приславшего ей, пусть и дрянные, но вполне безобидные вирши, Неаполитанского короля. Она не выполнила просьбу, нет, приказ отца - быть любезной с королем при встрече, дабы не усугублять положения. Так чего она ждет? Что отец и брат разыщут ее и привезут в Милан с колченогим мужем всем на потеху, как будто, им и без этого позора мало?
   Виола стиснула кулаки и зубы. Ей нечего рассчитывать на помощь семьи. От осознания этого веяло холодом больше, чем из приоткрытых дверей лачуги. Виола встала и хорошенько закрыла дверь, готовясь уже второй вечер встретить в одиночестве и темноте. На ужин у нее оставалась только луковая похлебка, но она скорее умерла бы, чем стала ее есть.
  
   Когда снаружи послышался медленно приближающийся скрип колес, сопровождаемый неровным глухим постукиванием, у Виолы словно камень с души упал. Она не встала, не вышла навстречу, но страх и тоска отступили.
   Прислонив тележку к стене у входа в лачугу, нищий открыл дверь, и в слабом свете зимних сумерек осмотрелся. Виола словно только сейчас, заметила, что дрова валяются в беспорядке на полу. Ей не пришло в голову собрать их, и уж тем более, не пришло в голову, что нищему на его деревяшке сделать это будет куда труднее, чем ей. Она поняла это в тот момент, когда он, сделав шаг в сторону очага, нагнулся убрать с пути лежащие друг на друге поленья. Что-то похожее на стыд шевельнулось в ее душе, и Виола, поднявшись, тоже перекинула пару поленьев поближе к очагу.
   Нищий зажег огонь в очаге, принес воды и поставил греться. Из дорожной котомки он достал хлеб, кусок вяленого мяса и пару яиц.
   Виола отогрелась и наелась, и лишь затем обратила внимание, что нищий ел луковую похлебку, в отличие от нее, не притрагиваясь к хлебу, мясу и яйцам.
   - Приходил сборщик податей, - сказала она.
   Нищий ничего не ответил - может, ждал продолжения, может, просто принял к сведению.
   - У тебя есть деньги, чтобы заплатить подати? - спросила Виола.
   - Есть, но их не хватит, - как обычно, помедлив слегка перед ответом, сказал нищий.
   - И сколько не хватает?
   - Пять дукатов.
   - Это много или мало? - привыкшая швырять монеты не считая, Виола имела очень слабое представление о том, сколько они стоят.
   - Кому как, - ответил нищий.
   - Для тебя это много или мало? - уточнила Виола и тут же почувствовала, что спросить надо было не так.
   - Для меня это работы до Пасхи, - спокойно сказал нищий.
   - Что мы будем делать? - спросила Виола. До Пасхи было еще далеко, и не похоже было, что сборщик налогов станет ждать так долго.
   - Если ты начнешь хоть что-то делать по дому, я смогу больше работать, - ответил нищий, подвинув гончарный круг ближе к свету очага.
   - Хорошо, - сказала Виола, вспоминая как не так давно била и топтала вылепленные им горшки. Помедлив, она добавила: - Но я ничего не умею делать.
   - Научишься, - так же спокойно ответил нищий, поворачивая круг, чтобы придать ему вращение.
   Некоторое время Виола смотрела на огонь в очаге под монотонный скрип гончарного колеса.
   - Где ты был? - спросила она, воспользовавшись тишиной, пока нищий нитью снимал с гончарного круга готовый горшок и заменял его куском мокрой глины.
   Как обычно он ответил не сразу.
   - В деревнях окрест. Думал, может, там получится продать больше, чем в городе.
   - Получилось?
   - Кое-что продал. Но вместо денег крестьяне едой расплачиваются. Оно, конечно и так хорошо, но чтобы заплатить пошлину, надо будет обменять на деньги.
   - А если уйти отсюда? Тогда и платить пошлину не придется, - поделилась Виола пришедшей в голову мыслью.
   Нищий покачал головой, пальцами превращая комок сырой глины во что-то отдаленно напоминающее миску.
   - На новом месте все равно придется платить. Только зря пропадут те деньги, что я уже уплатил здесь. Да и зимой опасно срываться с места. Летом или осенью - еще куда ни шло.
  
   Утром нищий разбудил Виолу. По его указанию она спустилась к реке, вымыла посуду и принесла воды. Потом он показал ей, как выметать золу и правильно разжигать очаг. Виоле пришлось высекать искру раз за разом, пока щепки в очаге не занялись.
   За завтраком, снова заметив, что нищий не притрагивается к мясу и яйцам, Виола сказала:
   - Обменяй это на деньги. Не нужно приносить еду отдельно для меня.
   Сказать это ее вынудили гордость и чувство справедливости, но, вспомнив, чем нищий обычно питался, она добавила:
   - Ненавижу луковую похлебку.
   - Я думал, ты просто решила уморить себя голодом, - взглянув на нее из-под завесы спутанных волос, ответил нищий.
   Виола отвернулась. Ей было досадно, что он так хорошо видел, что с ней происходило.
   После ухода нищего, Виола подмела в лачуге размашистыми неловкими взмахами метлы. Затем, убегая от поднятой в воздух пыли, она отправилась на реку.
  
   Вечером, перед приходом нищего, Виола принесла воды и решила самостоятельно развести огонь в очаге. Но как бы яростно она ни терла трут, как бы ни пыталась повторить утренний урок - ничего не выходило. За этим занятием и застал ее вернувшийся нищий. Раздосадованная своей неудачей, Виола отодвинулась было прочь от очага, но нищий, затеплив очаг и повесив над огнем котелок, спросил:
   - Чечевицу ты ешь?
   - Не знаю. Не пробовала, - почему-то сердясь на него за свою неудачу, ответила Виола.
   Нищий принялся варить похлебку, а она наблюдала за тем, что он делает. Когда похлебка закипела, нищий нарезал вяленое мясо тонкими кусочками и бросил в котел. К тому моменту, как похлебка сварилась, Виолина злость окончательно растворилась в аромате чечевичной похлебки.
   - Я ем чечевицу, - сказала она по окончании трапезы. - Это лучше, чем луковая похлебка.
  
   Утром Виола решила, что есть нечто, что она ненавидит больше, чем скрип гончарного колеса, досаждавший ей почти всю ночь, - мытье посуды. Ледяная речная вода, застывшие разводы пищи на стенках мисок и котелка, покрасневшие от холода пальцы - бррр... Она поскорее вернулась в лачугу, к очагу. Хорошо хоть развести огонь у нее сегодня получилось почти сразу, всего после трех попыток.
   Вечером Виола сварила чечевичную похлебку. При этом она порезала палец, а похлебка почему-то вышла густым неаппетитным варевом, которое, впрочем, нищий съел, никак не выказав своего неудовольствия. Виола проглотила пару ложек, а затем, молча, отодвинула миску в угол очага, не в силах перебороть отвращения к собственной стряпне.
   - Нужно чтобы ты завтра пошла со мной, - сказал нищий, перед тем как приступить к вечерней работе за гончарным кругом.
   - Зачем? - спросила Виола, стараясь не выдать, как встревожено забилось сердце - она не хотела никому попадаться на глаза.
   - Я скоро опять уйду, надолго. Нужно чтобы ты знала, где наше место и могла меня подменить.
   Наше место. Она теперь жена нищего и завтра ей покажут "ее место". Виолу передернуло. Пора привыкать, она больше не герцогиня, никто не придет к ней на помощь - всю ночь повторяла Виола, стараясь вытирать слезы и промокать нос в тот момент, когда этого не было слышно за особенно громким скрипом гончарного колеса.
  
   Утром они с нищим впервые отправились в город вместе. Закутавшись в плащ, поглубже надвинув на глаза капюшон, Виола шла позади мужа, стараясь держаться поодаль. Ей казалось, что все - встречные и поперечные, мальчишки на улицах, стражники на городских стенах, сами стены - усмехаются и, переглядываясь, смеются ей в спину: смотрите, вот прекрасная Виола, герцогиня Миланская!
   В торговом ряду горшечников у нищего было самое последнее место. Замерев у стены, подобно каменной статуе, Виола пила щедро налитый ей судьбой кубок унижений, слушая громкие крики зазывал - торговцев и торговок по соседству. Ей хотелось умереть, исчезнуть.
   - Если хочешь, пойди, прогуляйся, - сказал муж.
   Не поднимая головы, Виола бросилась прочь.
   К счастью, пошел снег и, блуждая по снежным улочкам, Виола понемногу успокоилась, поняв, что никто ее здесь не знает, и никому нет до нее дела. Городок был маленький и довольно грязный. Разумеется, по сравнению с Миланом. Побродив немного, Виола хотела вернуться в торговый ряд, но не смогла себя пересилить и, отыскав городские ворота, вернулась в лачугу.
  
   Возвратившийся вечером нищий ничего не сказал ей. Он снова работал всю ночь и ушел рано утром, на сей раз, оставив Виолу в лачуге. Виола чувствовала облегчение от того, что он не настаивал, чтобы она шла с ним. Желая показать, что здесь от нее больше пользы, она вымыла посуду, вымела пол и очаг, сварила похлебку, которая даже получилась чуть лучше, чем в прошлый раз.
   Виола почувствовала, что нищий доволен тем, как она справилась. Он ничего не сказал, лишь взглянул на нее искоса, но по этому взгляду Виола поняла, что он заметил и оценил ее старания.
   После ужина нищий отвел ее под навес у задней стены лачуги и показал ряды вылепленных им горшков:
   - Будешь продавать, за сколько дадут.
   Потом он показал ей, где и как хранятся запасы продовольствия:
   - Тебе одной должно хватить этого на месяц или около того.
   - Куда ты уходишь? - спросила Виола.
   - Работать. Меня не будет несколько месяцев.
   - А как же подати?
   - Воду, дрова, кров и подушную подать я оплатил, так что тебя никто не тронет.
   - Но ты говорил, не хватает пяти дукатов.
   - Трех. Это подушная подать за меня. Я с ней разберусь. Тебе нужно делать все в точности так, как я сказал. Поняла?
   - Да, - кивнула Виола.
   - Завтра пойдешь со мной еще раз.
   - Нет! - быстро среагировала она. - Я поняла все. И запомнила.
   Нищий внимательно, испытывающе посмотрел на нее, и Виола вспыхнула, подумав, что он, наверное, вспоминает плачевную судьбу, постигшую указания, что он дал ей в прошлый раз. Или хуже того, догадывается, почему она так не хочет идти в город.
   - Не нужно. Я все запомнила, - твердо повторила она.
  
   Нищий опять работал почти до рассвета и, измученная неумолкающим скрипом гончарного колеса, Виола уснула лишь под утро. К вечеру, переделав уже ставшие привычными обязанности, она ждала возвращения нищего, однако похлебка подгорела, а он так и не появился.
   Не следующее утро тележку с горшками прикатил чумазый оборванный мальчуган лет семи.
   - Ты - жена Гвидо? - спросил мальчишка, стряхивая снег с давно нечесаных волос.
   Виола слегка помедлила в замешательстве, потом кивнула.
   - Держи. Он велел отвезти это тебе.
   - А где он сам?
   Утром, заглянув в запасы еды, Виола обратила внимание, что нищий ничего не взял с собой в дорогу. Теперь вернулась еще и тележка.
   - Стражники забрали на каменоломни.
   - Куда?
   - На каменоломни, - снисходительно и нетерпеливо пояснил мальчишка. - Ты, что, не знаешь, всех, кто не платит подати, забирают на графские каменоломни, отрабатывать.
   Так вот куда он собирался, подумала Виола, снова начиная злиться - на нищего, что ушел, не сказав куда, на себя, что все никак не может выкинуть из головы герцогский титул и непомерную гордыню. Если честь и гордость - все, что у нее осталось, что она не уступила даже Неаполитанскому королю, что оказалось ей дороже собственного благополучия и отцовского спокойствия, то сейчас ее честь требовала, чтобы она вернула долг человеку, который приходится ей мужем. А гордости придется помолчать - ведь если бы не она, Виола не была бы связана узами брака с этим человеком, ему не пришлось бы платить за нее подати и заботиться о ее пропитании.
   - Постой! - окликнула она мальчугана. - Где находятся эти каменоломни?
   - За городом, - мальчик неопределенно махнул рукой куда-то на восток. - Но тебя туда не пустят. Туда никого не пускают, - и, поморщившись, добавил. - Гиблое место.
   Виола задумалась. Три дуката. Нищий говорил, чтобы заработать пять, ему пришлось бы трудиться до Пасхи. А чтобы заработать три? Девушка нахмурилась.
   Она отложила решение вопроса "что делать" до следующего дня, возможно потому, что слишком хорошо знала ответ, и он ее не радовал. Но и неумолкающее беспокойство, разъедавшее душу весь день, было не лучше.
  
   Утром она поглубже закуталась в плащ и двинулась с тележкой в город. Дребезжание тележки казалось Виоле более громким, чем трубы Апокалипсиса. Вспотевшая от усилий, напряжения и стыда Виола, наконец, добралась до ряда горшечников.
   Дальше начиналось самое тяжелое и унизительное. Она не умела зазывать покупателей, не знала цен, и понятия не имела о том, для чего предназначены та или другая миска или горшок. Те немногие покупатели, что доходили до нее, после общения недоуменно хмыкнув, поворачивались спиной.
   Появление Виолы не прошло незамеченным среди торговцев. Молодая жена горшечника, торговавшего по соседству, ревниво приглядевшись к Виоле, старательно прятавшейся за капюшон, заявила во всеуслышание:
   - Тоже мне, красотка. Знаем мы, как такие красавицы выходят замуж за колченогих - небось, взял нагулявшую, с приплодом.
   Виола вспыхнула. Да уж, такое замужество не могло ей присниться в самом страшном сне. Но больше всего в этой фразе ее резануло слово "колченогий". Виола и сама иногда называла нищего так, но слышать это от других было неприятно.
   - Не суди всех по себе, Лучия, - неожиданно ответила горбоносая худая женщина средних лет, чьи миски и горшки располагались совсем рядом с Виолой.
   - Чего это по себе? Я как раз честная женщина, это все знают! И муж у меня добропорядочный, а не какой-нибудь оборванец! - уперла руки в бока молодая горшечница.
   - То-то я замечаю, что твой добропорядочный, как выпьет, так тебя, честную, и поколачивает, - со смехом ответила женщина и, повернувшись к Виоле, сказала: - Не бери в голову, что дураки мелят. Хороший у тебя муж. Он просил меня за тобой приглядеть. Я - Симонетта. А тебя как звать?
   - Виолетта, - ответила Виола. Ей не хотелось, чтобы ее имя звучало здесь, в торговом ряду, поэтому она, как и горшечница использовала простонародную, уменьшительную форму.
   - Так, Виолетта, давай, я тебе подсоблю, а то толку не выйдет.
   Весь день Симонетта отвечала покупателям и расхваливала Виолин товар, ей даже удалось продать пару ее горшков. Ближе к вечеру объявился и чумазый мальчуган.
   - Джанино, мой младшенький, - сказала Симонетта, давая мальчишке хорошего пинка, чтобы перестал глазеть по сторонам и занялся тележками. - Еще один прислуживает в трактире, Лука. Двоих постарше прошлой зимой схоронила, двоих - еще раньше, вместе с мужем.
  
   Симонетта оказалась очень разговорчивой, в перерывах между зазыванием покупателей и торговлей она рассказала Виоле историю всей своей жизни. Когда ее муж умер, Симонетта, чтобы прокормить детей, продолжила заниматься его делом и была в ряду горшечников единственной женщиной, кто не просто продавал товар, но и изготовлял его. С ее помощью Виола потихоньку запоминала названия, предназначение и цены разных гончарных изделий. За болтовней с Симонеттой стыд унизительности ее нынешнего положения отступал, но сполна возвращался вечером, когда Виола в одиночестве тянула дребезжащую тележку по городским улицам.
   В лачуге было мрачно и тоскливо. Виола разводила огонь, готовила еду, ужинала, потом садилась и пересчитывала выручку. Она была мала, сущие гроши, и, поразмыслив, Виола пришла к выводу, что такими темпами трех дукатов ей не собрать и до лета. Ночью она иногда просыпалась от волчьего воя, доносившегося с лесной опушки за рекой, и в такие моменты почти жалела, что гончарный круг молчит.
  
   - Хочешь, перебирайся пока к нам, - предложила Симонетта. - Страшно, небось, одной за городскими стенами.
   - Спасибо, не нужно, - ответила Виола.
   Симонетта ей нравилась больше остальных в торговом ряду, но все же, не настолько, чтобы слушать ее нескончаемую болтовню еще и по вечерам. К тому же, лачуга была домом, который оставил ей нищий со всем своим имуществом, и ее долгом было следить, чтобы все осталось в сохранности.
   - Смотри, осторожней, волки, если так громко воют, значит, подошли к городу совсем близко.
   Виола ничего не ответила - по ряду вихрем, с хохотом и гиканьем проносились наперегонки нарядно одетые всадники, и она инстинктивно отвернула голову, боясь, что ее могут заметить или узнать. Когда первый всадник скакал мимо, он нечаянно зацепил ее тележку, горшки посыпались под копыта следующих коней. Кавалькада промчалась, не оглянувшись, оставив Виоле лишь черепки в уличной грязи.
   - Граф Урбино и его свита, - вздохнула Симонетта.
   Виола широко раскрытыми глазами смотрела себе под ноги. Этот недоумок, граф Урбино, только что обратил в прах ночь работы нищего и неделю унизительного стояния Виолы в торговом ряду. Когда-то она так же веселилась со своей свитой в Милане, опрокинув и размотав вдоль улицы мотки ткани. Тогда ей не пришлось ни оглянуться, ни задуматься, что чувствовал торговец. Теперь она это знала - унижение, злость, собственное бессилие.
  
   Дотащив пустую тележку до лачуги, Виола прошла под навес, где стояли горшки. Их еще оставалось довольно много в запасе, можно было бить или продавать - с одинаковым успехом, потому что редкая торговля приносила гроши.
   И все же, утром она снова отправилась в торговый ряд.
   - Лука говорит, в трактир нужна девушка для работы. Я тут подумала, может, ты пойдешь? - наклонившись к Виоле, приветствовала ее Симонетта. - Там платят неплохо - полдуката в месяц.
   Полдуката в месяц. Это было больше, чем Виола могла выторговать за пару, а то и тройку месяцев. Не раздумывая, она кивнула.
   Вечером они отправились в трактир - добротное, изрядно прокопченное факелами двухэтажное строение у городских ворот. Дородная мужеподобная хозяйка внимательно оглядела Виолу со всех сторон.
   - Я вообще хотела посудомойку новую взять. Но раз ты такая смазливенькая, пожалуй, переведу Мадалену в посудомойки, а тебя поставлю обслуживать посетителей.
   - Я лучше посудомойкой, - ответила Виола. Одно дело было мыть посуду на заднем дворе, и совсем другое - выставить себя на всеобщее обозрение.
   - Еще тебя не спрашивала, - грубо, словно ее обидели, возмутилась трактирщица. - Хочешь работать, делай, как я сказала.
   Полдуката в месяц.
   - Когда мне приходить? - спросила Виола.
  
   Уже на следующий день она приступила к работе. Разносить миски и кружки, вытирать столы, уворачиваться от пьяных посетителей, а в перерывах - мыть посуду или помогать хозяйке готовить. Таковы были обязанности Виолы, и к вечеру она сбивалась с ног, выполняя их.
   Особой ловкости требовало хождение по залу, но благодаря тому, что Виола всегда была искусна в танцах, природная гибкость и быстрота позволяли избегать сальных объятий подвыпивших посетителей. Хуже дела обстояли на кухне, где Виола часто путалась, не зная названий овощей и растений, или слыша название, но понятия не имея, как выглядит то, что хозяйка велит ей принести. Поваренок Лука, если не был занят по самые уши, успевал подсказывать ей, что делать.
   Мадалена, та самая, которую понизили в посудомойки с появлением Виолы, сначала злилась и косилась, но, поняв, что в отличие от нее самой, Виола не собирается подрабатывать, поднимаясь по ночам в номера посетителей, перестала обращать на Виолу внимание.
   Сама же Виола, набегавшись за день, еле успевала доплестись до лачуги и валилась спать. Хорошо хоть, теперь ей не было нужды готовить, ела она в трактире то, что оставалось после посетителей, брезгливо отламывая на хлебе или сыре следы чужих зубов.
   Посетителей трактира обслуга делила на три категории. Заезжие гости, по большей части купцы или юристы, обычно вели себя тихо, платили сполна и иногда зазывали Мадалену скрасить им ночь. Завсегдатаи - краснолицые и горластые цеховики всех мастей (был среди них и муж горшечницы Лучии), исправно надирались в трактире после работы, горланили и буянили, но в меру, с оглядкой. И наконец, стражники и кондотьеры - сладить с этими было нелегко, они напивались, кричали, дрались и лапали девушек. Хозяйка предпочитала не вмешиваться до тех пор, пока дело не доходило до битья посуды или швыряния мебели, поэтому ежедневную борьбу за свое достоинство Виола вела молча и самостоятельно.
   Как-то вечером, один из стражников, особенно досаждавших Виоле, подставил ей подножку. Девушке удалось не упасть, но чтобы удержать равновесие, пришлось опереться о соседний стол. Сидевший за столом ближе всех к ней заезжий купец, не преминул воспользоваться этим, ущипнув ее сквозь юбки за мягкое место. В ярости Виола выплеснула ему в лицо содержимое кружки, которую держала в руках. И купец, и стражники захохотали. Чувствуя себя бессильной в своей злости и унижении, Виола вернулась на кухню за новой порцией еды и вина.
   Стражники объединились с купцами и весь вечер пили за их счет, заставляя скрипящую зубами Виолу приносить выпивку снова и снова. Уже заполночь хозяйка выставила пьяных стражников вон, а хмельные купцы, расплатившись, пошатываясь, поднялись наверх, прихватив с собой Мадалену.
   Виола убирала со столов, с омерзением сметая с досок винные разводы с плавающими в них огрызками и костями прямо на пол. Покончив с этим, она взялась за метлу, яростно, со слезящимися глазами выметая сор прочь.
   Что-то звякнуло при очередном взмахе метлы, и Виола, откинув с глаз выбившиеся из-под головной повязки пряди, наклонилась. Отыскав взглядом металлический блеск, она протянула руку. В свете факела на ладони серебрился дукат. Купец, расплачиваясь, уронил, сообразила Виола и мстительно улыбнулась, сжав ладонь с монетой в кулак.
  
   Теперь у нее был дукат. Поутру купец так и не обнаружил потери, отправившись в дальнейший путь с тяжелой похмельной головой. До конца первого месяца работы оставалась неделя, а это значило, что скоро у Виолы будет уже полтора дуката. Нищий тоже работает и, может быть, вдвоем им удастся месяца за два выплатить подать.
   - Сколько нужно работать на каменоломнях, чтобы выплатить подать? - спросила Виола у хозяйки, пока та сильными большими руками отрубала от поросячьей туши копыта на суп для посетителей победнее.
   - Чаще всего, пока копыта не отбросишь, - усмехнувшись собственной шутке, ответила та.
   - А если долг небольшой? Только подушная подать, - уточнила Виола.
   - Наш камень славится на всю Италию, но на каменоломнях работать никто не хочет. Все дело в каменной пыли - кто ее наглотается, тому конец. Вот граф туда и отряжает должников и арестантов. Так что сама думай, что к чему.
   Виола промолчала, переваривая услышанное.
  
   Вечером, вернувшись в лачугу, Виола села у очага, задумчиво глядя сквозь пламя. Одиночество впервые придавило ее ощущением собственной ненужности. Она вдруг представила как день за днем, месяц за месяцем, год за годом будет приходить в это убогое жилище после дня и вечера, проведенных в непрерывном труде и унижениях, одна в целом мире, без родственников и семьи, как будет работать до изнеможения, собирая гроши на бесконечные подати. А если она остановится, если у нее не хватит сил, сборщики податей отправят ее в каменоломни. Виола посмотрела на свои руки, будто со стороны, не узнавая покрасневшие обветренные ладони, опухшие, разъеденные водой пальцы. Она думала, что заплачет, но слез не было. Не было даже гнева. Только пустота.
   Она провалилась в сон как в черную бездонную яму.
  
   - Лей самое лучшее вино. И сними повязку, чтоб были видны косы, - велела Виоле хозяйка трактира.
   Виола наполнила кувшин, но повязку снимать не стала.
   - Сними, куда пошла так, - прошипела хозяйка.
   - Не сниму. Я к вам не за этим нанималась, - ответила Виола. После вечера, проведенного в одиночестве у очага, она ожесточилась, и в сердце не осталось страха.
   - Ох, и дала бы я тебе, да посетители ждут, - в сердцах ответила трактирщица, толкая Виолу в спину вон из кухни.
   Посетители действительно ждали, и совершенно особенные. Виола сразу узнала щеголя и его свиту, что разнесли ее горшки. Разряженные до полного отсутствия вкуса, навеселе и жаждущие острых ощущений, они пока забавлялись тем, что оглядывали остальных посетителей, угодливо притихших в присутствии графа.
   Она поставила на стол кувшин с кружками и вернулась на кухню.
   - Чего изволите откушать, господин граф? - донесся из зала приглушенный голос хозяйки.
   Виола приносила все новые блюда, и вскоре почувствовала, что ее красота не осталась незамеченной. Щеголь всячески стрелял в нее глазами, ожидая ответного кокетства, но Виола прислуживала, молча и бесстрастно, с такой надменностью, которую не часто видели даже стены ее родного герцогского дворца.
   - Красотка, иди-ка, посиди с нами, - наконец, не выдержал щеголь.
   Виола свысока смерила его взглядом и удалилась, заменив опустевший кувшин.
   - Ты знаешь, кто перед тобой? - снисходительно-недоумевающе спросил ей в след щеголь, ошарашенный таким поведением.
   - Разумеется. Вы - синьор, который не имеет и пары дукатов, чтобы оплатить нанесенный вами урон, - ответила Виола, позволяя своему бешенству, наконец-то, вырваться наружу презрительной насмешкой.
   В графской свите послышалось удивленное фырканье.
   - О чем это ты? - нахмурился щеголь.
   - О том, что вы разбили мой товар и уехали, не оплатив, - ответила Виола, чувствуя сумасшедшую легкость, непонятно откуда зная наперед, что ей все сойдет с рук.
   - Подумаешь, я просто не заметил, - сказал Урбино, явно рисуясь перед ней и собственной свитой. - Держи! - он, не глядя, вынул пару монет из кошелька и кинул ей.
   Виола поймала их на лету.
   - Не хватает, - блестя глазами, с убийственной насмешкой произнесла она, по собственному опыту зная, что такие, как он, не считают денег и понятия не имеют о ценах.
   На сей раз в свите графа послышался уже неприкрытый смех. Остальные наблюдали молча, не шевелясь.
   Урбино, покраснев, кинул ей кошель.
   - Всем известна моя щедрость, - горделиво промолвил он, оглядывая зал, словно желая убедиться, что никто не смеет ставить под сомнения его слова.
   - Что ж, теперь и я имела счастье в ней увериться, ваша светлость, - сказала Виола, поклонившись, и никто бы не взялся ручаться, было это благодарностью или насмешкой.
  
   - Мерзавка! Из-за тебя граф мог на меня разгневаться, - прикрикнула трактирщица на Виолу. - Половину денег отдашь мне.
   Виола вынула из кошелька несколько монет, в целом находя требование убедительным, если не справедливым. Она торопилась назад, в лачугу, мысленно уже представляя, как утром отправится к сборщику и отдаст три дуката.
   У городских ворот стража ее остановила, чего ни делала никогда раньше.
   - Куда-то собралась, красотка? - недобро поинтересовался стражник, нависая над Виолой.
   - Дайте пройти, - надменно ответила она.
   Но быстрые руки в кожаных перчатках обхватили ее сзади, а еще одна пара рук освободила от кошелька, висевшего на поясе.
   - Теперь проходи, - издевательски прозвучал голос над головой Виолы.
   - Погоди отпускать. Может, сначала развлечемся? - предложил другой голос из темноты.
   - Я расскажу графу, - пригрозила Виола, чувствуя, как все внутри сжимается.
   - А вдруг она и правда приглянулась графу? - задумчиво протянул тот, что отнял кошель. - Лучше не стоит.
   Хватка рук, державших ее, ослабла, и Виола бросилась прочь, подстегиваемая раздававшимся в след громким хохотом.
   Добежав до лачуги, она остановилась, не в силах больше противится реакции своего тела. Ее рвало.
  
   Виола проснулась утром с трудом, чувствуя себя разбитой до ломоты в костях, и напряженно пытаясь вспомнить, как вообще добралась до постели. Солнечному свету оказалось не под силу развеять черноту ее мыслей и сохранившихся вчерашних воспоминаний. Она спустилась к реке и, разбив тонкую корку льда у берега, умылась ледяной водой, пытаясь взять себя в руки. Виола вытерла лицо тыльной стороной передника и вдруг замерла. Потом бросилась в лачугу, и там, развязав пояс, вытряхнула над выметенным полом.
   Увидев две выпавшие из складок ткани на пол монеты, она опустилась на колени, глядя на них, как на чудо, вспоминая, как вчера, будто по наитию, сунула их за пояс, вместо того, чтобы ссыпать в кошелек.
  
   - Вот три дуката, - сказала Виола, положив деньги на стол перед сборщиком податей. - Отпустите моего мужа.
   - Три, говоришь? - сборщик внимательно осмотрел два дуката, а третий поскреб ногтем. Удовлетворенный проверкой, он сделал отметку в свитке, потом выдал Виоле сургучную бирку.
   - На, можешь идти, забирать своего благоверного.
  
   Огороженная частоколом из высоких, с заостренными концами бревен, каменоломня представляла собой уходящие глубоко под землю отверстия разных размеров в лишенной растительности скале.
   Виола передала бирку страже и осталась стоять в ожидании у ворот. Оглядевшись, она заметила невдалеке реку и поняла, что от каменоломни до лачуги ближе добираться по берегу, чем возвращаться через город.
   Из ворот раздался знакомый кашель, и Виола увидела нищего. Он шел медленнее, чем обычно, или, быть может, ей просто так казалось из-за того, что она давно его не видела. Она рассматривала его лохмотья, деревяшку, выглядывавшую из штанины, палку, на которую нищий опирался, чувствуя, как от их вида тает сочувствие, которое она начала испытывать к нему, пока он был на каменоломне.
   - Идем, - сказала она, поворотом головы давая понять, что не хочет лишних разговоров.
   Нищий кивнул.
   Виола пошла вперед, периодически останавливаясь, чтобы он не слишком сильно отставал.
   Они шли вдоль берега реки, постепенно огибая городские стены. Довольно скоро Виола убедилась, что нищий, и вправду, идет медленнее обычного. Оглянувшись в очередной раз, чтобы проверить, насколько он отстал, она увидела, что нищий стоит на месте, прислонившись к городской стене.
   Виола вернулась обратно и подошла к нему. Пока она подходила, рукавом рубахи он вытер лицо, и Виола увидела на полотне свежие красные пятна, вперемежку с уже высохшими, бурыми. У него шла носом кровь, причем, очевидно, не в первый раз.
   - Вытяни руку, - сказала она, помогая ему опереться на нее, чтобы можно было продолжить путь.
  
   К тому времени, когда с передышками они доплелись до лачуги, Виола точно знала, что нужно сделать в первую очередь - от нищего тошнотворно пахло: грязью и потом с примесью чего-то еще, неприятно щекочущего небо ядовито-сладким привкусом.
   В лачугу нищий вошел сам, но тут же рухнул на солому в своем углу. Виола быстро нарезала несколько ломтей хлеба и сыра.
   - Поешь, - сказала она, отправляясь на реку, за водой.
   Пока она носила воду, нищий встал и разжег очаг. Кровь шла, и довольно обильно, судя по пропитавшемуся ей рукаву, на котором красные пятна, расплываясь, поглощали бурые. Видимо, он пытался поесть, потому что Виола заметила, что один из кусков хлеба стал вполовину меньше. Миской зачерпнув из принесенного ей котелка воду, он долго пил, закашлявшись в конце, потом снова затих в своем углу лачуги. Остатки воды из миски, которые Виола вылила в лохань, розовой струйкой растворились в прозрачности речной воды.
   Дождавшись, пока котелок нагреется, Виола вылила горячую воду в лохань и рукой перемешала горячие и холодные струи. Потом подошла посмотреть, как там нищий. Кровь, кажется, остановилась, но дышал он неровно, с усилием. Виола помогла ему подняться и снять рубаху. Не мучаясь неуместной скромностью, она развязала пояс и стянула с него штаны. В свои семнадцать она уже видела обнаженных мужчин, как живьем (с придворными дамами они кидали кубок в реку и заставляли пажей голыми нырять за ним, нашедшему доставался поцелуй, а игра называлась "Поиски Грааля"), так и мраморных, поэтому мужская анатомия не была для нее откровением. Тело ее мужа было худым, но не производило впечатления слабости. Куда больше ее внимания привлек обрубок ноги, к которому кожаным ремнем была прикреплена деревянная опора. Как зачарованная Виола не могла оторвать глаз, глядя, как нищий расстегивает хитроумные ремешки, обнажая конец обрубка, по форме похожий на полено с закругленными краями. Созерцание чужого увечья вызвало в ней брезгливую жалость, смешанную с тайным облегчением от сознания того, что она здорова.
   Лишившись опоры, нищий рукой ухватился за стену. Виола, очнувшись от увиденного, помогла ему дойти до лохани. Она предоставила нищему справляться с купанием самому, но, опасаясь, как бы ему не стало хуже, на всякий случай, не решилась выйти.
   Когда он вымылся, Виола набросила на него шерстяной плащ и уложила на своей постели, считая, что там ему будет лучше, чем в углу. От тепла кровь хлынула с новой силой, и Виола, отвязав передник, наполнила его снегом и приложила к лицу нищего.
   Она долго, ожесточенно терла золой его одежду до боли в пальцах, потом, не удовлетворившись этим, пошла на реку и выполоскала ее в проточной ледяной воде. Смертельно уставшая, она из последних сил отодвинула лохань и устроилась спать у очага.
  
   Утром она проснулась, пока нищий еще спал. На губах и крыльях носа у него остались следы запекшейся крови, но дыхание выровнялось. Уходя, она оставила ему поесть у очага.
   - Ишь ты, явилась, богачка, - насмешкой приветствовала ее хозяйка трактира.
   - Сегодня уже месяц, как я работаю, стало быть, вы должны мне полдуката, - холодно сказала Виола, не реагируя на насмешку.
   - Вчера ты не работала, так что до вечера месяц не полный, - ответила трактирщица.
   И все же, перед уходом Виолы, она достала деньги и кинула на стол.
  
   Виола постаралась пройти через городские ворота не одна, присоединившись к группе крестьян. Впрочем, в этот день в воротах стояли другие стражники и не обратили на нее внимания.
   К ее приходу нищий разжег огонь и наносил воды. Он надел свою высохшую одежду, и по свежим пятнам на ней, Виола поняла, что у него снова шла кровь.
   - Где ты была? - спросил он, едва она присела у очага.
   - Работала, - коротко ответила Виола.
   - Но тележку ты оставила... - он вопросительно взглянул на нее.
   Только тут Виола поняла, что нищий ведь ничего не знает из того, что происходило за то время, что он провел в каменоломнях. Она не собиралась делиться с ним подробностями, но слова сами хлынули вдруг потоком, освобождая ее от многодневного груза беспокойного одиночества.
   - Тебе не нужно туда больше ходить, - сказал нищий, выслушав Виолу.
   - Поговорим об этом, когда тебе станет лучше, - сердито отрезала она, в глубине души, не веря в то, что сказала.
   Нищий перебрался обратно в свой угол. Слушая ночью его кашель и тяжелое дыхание, Виола старалась отогнать от себя мысль о том, что он так и не оправится.
  
   На следующий день, выйдя вечером из трактира, Виола увидела нищего с тележкой, ожидающего ее.
   Он уходил вместе с ней из лачуги по утрам и заходил за ней вечером в трактир, откуда они вместе возвращались в лачугу. Днем он постепенно распродавал те горшки, что оставил Виоле перед уходом в каменоломни. Как заметила Виола, судя по темпам, с которыми уменьшалось их количество, у него это получалось лучше, чем у нее.
   После дня, проведенного на холоде, он нещадно кашлял, продолжала идти кровь, и Виола устала повторять:
   - Прекрати, а то не поправишься.
   В ответ нищий молчал, а она понимала, что он упрям ничуть не меньше нее, и будет продолжать поступать так, как считает нужным.
  
   Граф Урбино в трактир больше не являлся, но стражники продолжали бражничать каждый вечер, многозначительно хмыкая при виде Виолы. Она подходила к их столу с каменным лицом, и на какое-то время между Виолой и ними установилось вооруженное перемирие.
   Но однажды вечером, двое из них подкараулили ее во дворе трактира. Не говоря ни слова, они скрутили девушку. Чтобы она не кричала, один зажал ей рот рукой. В ответ Виола впилась зубами в кожу с такой силой, что стражник выругался, обдав ее запахом перегара.
   В следующие несколько мгновений произошло что-то непонятное, Виолу уронили на землю, рядом осели оба похитителя. Приподнявшись, Виола разглядела у стены фигуру нищего. Наклонившись вперед и опираясь о стену, он пытался отдышаться.
   Поднявшись на ноги, Виола сделала шаг к нему.
   - Цела?
   Не в состоянии говорить, она кивнула, прислонившись к стене рядом с ним.
   - А ты? - чуть отдышавшись, задала она тот же вопрос.
   В слабом свете, исходившем из щелей трактирных ставен, она разглядела, как он тоже кивнул.
   Оттолкнувшись от стены, нищий подошел к лежащим без движения силуэтам и наклонился. Виола услышала, как звякнуло что-то металлическое. Она шагнула ближе, чтобы лучше видеть, что происходит.
   - Ублюдки, - недобро усмехнулся нищий, выпрямившись, и бросил в тележку меч и снятые со стражников пояса с прикрепленными к ним ножнами.
  
   В лачуге, после ужина, нищий сказал ей:
   - Больше ты в трактир не ходишь.
   На сей раз она не стала возражать.
   - Ты убил их? - после долгого молчания спросила Виола.
   - Нет, - ответил он. - Но стражниками им больше не быть.
  
   Утром, порывшись в уголке своей постели, Виола положила перед нищим полдуката, полученные за работу в трактире.
   - Купи себе платье на смену, - сказал он, не притронувшись к ним.
   Она посмотрела на свой порванный во время нападения рукав и пожала плечами.
   Нищий снова закашлялся. Виола с тревогой наблюдала, как, когда приступ кашля закончился, он вытер с губ кровь.
   - Не ходи сегодня никуда, - попросила она.
   - Я ненадолго, - сказал он, взглянув на Виолу. В его глазах она увидела теплоту сочувствия и затаенной улыбки, словно он понимал ее тревогу и опасения, но знал, что ей под силу с ними справиться, и ненавязчиво хотел помочь ей тоже поверить в это.
   И Виола почувствовала, как потеплело в груди.
  
   В этот раз нищий, действительно вернулся скоро, как и обещал, а вечером у очага зазвучал привычный скрип гончарного круга.
   Виола днем теперь чаще всего оставалась в лачуге. Она готовила обед, подметала, мыла посуду. После работы в трактире она стала лучше готовить, но по-прежнему вся работа по хозяйству вызывала в ней глубокое отвращение, душевный протест своей грубостью, приземленностью, грязью, которую приходилось вымывать и выметать. Но домашних забот было на порядок меньше, чем в трактире, и в дневные свободные часы она имела возможность отоспаться или погулять. Впрочем, гулять она вышла лишь однажды, но заметив издали волков, осторожно вернулась к лачуге. Больше она далеко от лачуги не отходила, и даже спускаясь к воде, внимательно оглядывалась по сторонам и брала с собой палку.
   Но было кое-то, беспокоившее Виолу сильнее волков. Постоянный кашель нищего раздражал ее и раньше, но теперь он не столько раздражал, сколько тревожил. Она никогда не призналась бы в этом даже себе самой, но ей было страшно, что он сляжет или умрет, а она снова останется беззащитной и беспомощной, в одиночестве. У него продолжала временами идти кровь, и Виола заметила, что теперь он старается стереть ее с лица так, чтобы она не обратила внимания. Все это пугало ее настолько сильно, что она решилась поговорить с Симонеттой.
   - Это все каменная пыль, - вздохнула Симонетта, когда они с Виолой, улучшив минуту, перешептывались у прилавка горшечницы.
   - Неужели от этого нет никакого снадобья? - спросила Виола.
   - Не знаю. Есть одна знахарка, если хочешь, я спрошу у нее.
   Виола никогда не имела дела со знахарками, и в глубине души обрадовалась, что Симонетта предложила спросить у знахарки сама, а не отправила к ней Виолу.
   Там же, в торговом ряду горшечников, дожидаясь нищего, чтобы вместе вернуться в лачугу, Виола узнала городские новости.
   Волки съели ребенка и загрызли одного пьянчужку, свалившегося на дороге. Граф Урбино в канун Великого Поста объявил большую охоту. Двое стражников были с позором изгнаны из рядов графских кондотьеров после того, как, подвергшись нападению, не смогли уберечь свои мечи. К тому же нападавшие перерезали им сухожилия правой руки, так, что они теперь все равно были не годны к ратному делу. Виола догадалась, что речь шла о тех двоих, что напали на нее, и теперь поняла, почему нищий сказал тогда, что стражниками им больше не быть. Мечи с поясами он куда-то убрал, и Виола не интересовалась куда.
   После того случая, она ни разу не ходила в город одна. Муж всегда сопровождал ее, и Виоле уже не было страшно. К тому же, стражники перестали обращать на нее внимание. Виола предполагала, что это из-за того, что она больше не работала в трактире. Не могли же они знать, что одноногий нищий вовсе не так беспомощен, как кажется на первый взгляд.
  
   С Симонеттой они уговорились увидеться на следующий день, поэтому Виола снова пошла в город вместе с нищим.
   - Она сказала, нужно пить горячее козье молоко пожирнее. И добавлять в питье травы, вот эти, - Симонетта протянула ей кожаный мешочек.
   - Это поможет? - усомнилась Виола.
   - Не знаю, поможет ли, но молоко еще никому не вредило, - ответила Симонетта.
  
   Зажав в ладони полдуката, Виола прогулялась по торговым рядам окрестных улиц. Она со вздохом, отвернувшись, прошла мимо разноцветных переливов восточных тканей и ювелирных украшений, повертела в руках грубый холст простого платья и купила горшок козьего молока.
   Вечером, вскипятив его вместе с травами, стараясь не принюхиваться к едкому запаху, она протянула миску нищему.
   - Что это? - спросил он, поперхнувшись после нескольких глотков.
   - Молоко с травами. Пей, - ответила Виола.
   Забрав у него пустую миску, Виола поставила ее у очага.
   Нищий, как обычно по вечерам, уселся за гончарный круг, и Виола знала, что не уснет. Она уже привыкла подолгу лежать, ожидая, когда же круг затихнет, а утром наверстывать недостаток сна. Но сегодня ей даже не хотелось ложиться в постель. Вместо этого она уселась на полу у очага, обхватив руками колени. Некоторое время она сидела, молча глядя на огонь, потом повернула голову и спросила:
   - Ты родился без ноги или стал таким? - ее давно занимало, почему у нищего нет ноги и, глядя на поленья, напомнившие ей об обрубке, Виола решила спросить прямо. Но она не была уверена, станет ли он отвечать.
   - Мне отрубили ее при Ангиари, - как всегда помедлив, все же ответил нищий.
   Ангиари - это было знакомое название. Виола помнила, что при Ангиари войско Милана под предводительством ее отца, сражалось с объединенной армией Итальянской лиги, во главе которой стояла Флоренция. Виола помнила это так хорошо потому, что союзник Милана, граф Ассторе Манфреди был первым женихом, просившим у отца ее руки и сердца в Виолины неполные двенадцать лет. Виоле тогда жених пришелся не по вкусу, а герцог Миланский был не готов так скоро расстаться с любимой дочерью, поэтому Манфреди получил отказ.
   - Ты был кондотьером у моего отца? - догадалась Виола, вспомнив, как нищий разделался с двумя стражниками.
   Он кивнул.
   Виола, разумеется, не помнила кондотьеров отца в лицо (ей бы и в голову не пришло к ним присматриваться), но все они, определенно, были крепкими и воинственными - взрослые мужчины с жестким блеском в глазах, который говорил о том, что они уже познали притягательную силу права отнимать чужие жизни, или молодые парни, щеголяющие доспехами перед девицами ее свиты, задиристые, как бойцовские петухи. Нищий не подходил ни под одну из этих категорий.
   - Но как же тогда... - Виола выразительно посмотрела на гончарный круг.
   - Для этого не нужно иметь две ноги, - ответил нищий.
   Никогда раньше Виоле не пришло бы в голову задаться вопросом, что случается с теми из кондотьеров, кому не посчастливилось выйти из боя невредимыми или умереть на поле брани быстро и без мучений. Потом она вспомнила об увечных монахах, собиравших подаяние на улицах.
   - Почему ты не пошел в монастырь? - спросила Виола, и тут же припомнила многочисленные грязные слухи, ходившие о жизни такой полувоенной монастырской братии.
   - Я не был благодарен Богу за то, что выжил, - ответил нищий равнодушно, как люди говорят о старой потере, которую так и не удалось найти.
   Что ж, это она могла понять. Ей тоже не за что было особенно благодарить судьбу в последнее время.
   Она промолчала, но, видя, что он не стремится поддерживать разговор, спросила снова:
   - Ты родился в Милане?
   - Да, - нищий закашлялся и убрал руки с круга, чтобы не испортить форму миски, которую лепил. Когда кашель прошел, он добавил: - Отец был горшечником.
   - А ты хотел быть кондотьером, - утвердительно произнесла Виола, демонстрируя свою проницательность.
   - В юности я был изрядным кретином, - ответил он, усмехнувшись краем рта.
   Этого уже Виола понять не могла. Мало того, что он, оказывается, не считал, что быть кондотьером лучше, чем горшечником, он еще и смеялся над самим собой, каким был когда-то, калека смеялся над здоровым юношей. Виола никогда не понимала, как можно смеяться над собой, если за насмешку другого человека можно вызвать на поединок и убить.
   - А твой отец был так же... беден? - спросила Виола. Она чуть не сказала "нищ", но вовремя остановилась. Пусть мысленно она называла его нищим, но сказать вслух, Виола чувствовала, было бы чересчур.
   - Пока у него было восемь детей и жена - да. После чумы ртов стало меньше, а дела пошли лучше. Так что он стал чуть богаче, чем я сейчас, - он ответил спокойно, но Виоле показалось, что в уголке рта при этом затаилась усмешка, словно он догадался, почему она запнулась, спрашивая.
   Она вспыхнула и отвернулась к очагу.
  
   Теперь она постоянно ходила за молоком и каждый день готовила нищему питье, следя за тем, чтобы миска опустела. Он все кашлял, и Виола не могла определить, реже или чаще - иногда ей казалось, что кашляет он меньше, иногда - что так же, как и раньше. Во всяком случае, хорошим знаком было уже то, что кровь у него шла все реже.
   Она потихоньку тратила свои полдуката, удивляясь, как может такая вонючая гадость, как козье молоко, стоить так дорого. Старик-крестьянин, у которого она его покупала, уверял, что цена справедлива: много коз задрали волки, корма к концу зимы уже почти не осталось, да и подати приходится платить.
  
   Вернувшись как-то вечером домой, нищий положил ей на руки сверток ткани.
   - Выбрал наугад. Не понравится - сходи, поменяй.
   Виола развернула сверток. Холст был вполне добротный, а вот размер, скорее всего, великоват. К счастью, нищий догадался купить также иглу. Шитье было хоть и не любимым, но обязательным элементом воспитания знатных девиц, и Виола, вооружившись иголкой и ниткой, перешила платье по себе, сделав более узким и ладным.
   Надев его, она засветло спустилась к реке, чтобы увидеть свое отражение. Платье сидело хорошо, а сама Виола показалась себе намного тоньше и бледнее, чем та, что отражалась в роскошных одеяниях в венецианских зеркалах герцогского дворца. Впрочем, подумала она, если сравнить стоимость нарядов со стоимостью имущества, пожалуй, у нее еще не было столь дорогого платья. И поняла, что только что посмеялась над собой. Наверное, это свойство простолюдинов - смеяться над невзгодами, раз уж больше ничего сделать нельзя, подумала она.
   Но, хотя Виола теперь думала и была такой же худой и бледной, как бедняки, своей красоты она не утратила. Волосы все также сверкали золотом, а большие глаза - изумрудами, как сказал когда-то один из придворных поэтов. Правда, что толку было в красоте, когда все остальное потеряно навсегда, а руки загрубели от работы? Но, все же, по неисповедимым законам женского сердца, новое платье и сознание того, что она еще красива, подняли Виоле настроение.
   Вечером, когда нищий, как всегда, лепил свои горшки за гончарным кругом, она снова уселась шить. Виола выстирала и починила свое старое платье, подшив и его по фигуре и зашив порванный рукав. Проводить вечера, когда они оба были заняты делом, оказалось легче и удобнее, изредка они с нищим даже перебрасывались парой слов.
   Виола уже поняла, что ее муж не особенно разговорчив, если не задавать ему вопросов, но в этот вечер, все же, ждала, что он скажет что-нибудь, показывая, что заметил на ней новое платье и те усилия, что она предприняла для его украшения. А нищий молчал, и почему-то Виолу это огорчило. Простолюдины не умеют слагать вирши и понятия не имеют о том, как обращаться с дамой, но хоть что-то он мог сказать? Или он вообще не заметил, что она переоделась?
   Ей-то, конечно, все равно, та или другая холщовая тряпка надета на тело после великолепных платьев, что были у нее в Милане. Она лишь хотела показать нищему, что приняла его покупку с благодарностью, понимая, как мало у них денег и как много приходится трудиться, чтобы их получить, но, похоже, такие тонкости ему невдомек, и ее старания были излишни.
   Закончив с шитьем, Виола демонстративно встряхнула платье. Уловив быстрый взгляд нищего, она вдруг поняла, что он давно все заметил, и по уже знакомой затаенной улыбке в уголках глаз, догадалась, что ее усилия оценены по достоинству.
   Все еще сердясь, Виола свернула починенное платье и положила его в изголовье постели вместо подушки. И почему это она должна разгадывать, что он там думает, по его взгляду?!
  
   Ночью, лежа без сна, Виола размышляла. Когда человек делает что-нибудь для другого, он всегда хочет получить что-то взамен, Виола поняла это довольно рано. Придворные поэты, что писали ей стихи, хотели прославиться и получить награду, кавалеры, что искали ее руки, хотели получить ее красоту, молодость, приданое и родство с могущественным герцогом Милана, отец баловал ее потому, что гордился ее красотой и надеялся выгодно выдать замуж. И лишь самой Виоле ничего не было нужно от других - у нее было все по праву рождения. Поэтому она презирала остальных, нуждающихся и заискивающих, и отказывала одному жениху за другим.
   Но с некоторых пор в понятную картину мира закралась ошибка, сбивавшая Виолу с толка. Чего хотел нищий, когда заботился о ней? Он не искал ее благосклонности, не восхищался ее красотой, ничего не просил, даже не хотел на ней жениться. Зачем было ему кормить ее, ходить за ней, пока она была больна, платить за нее подати? Ведь он мог просто повернуться и уйти, раз ему ничего не было от нее нужно. Или заставить работать. Но вместо этого, он, что... жалел ее?!
   Сама мысль об этом была оскорбительна. К тому же, получалось, что теперь она была зависимой, нуждающейся в другом человеке стороной.
  
   Графская большая охота вернулась, истребив несколько волков и отогнав остальных подальше, но и для животных и для простолюдинов наступили самые голодные времена -Великий Пост. Раньше Виола понятия об этом не имела, но теперь, каждую неделю покупая молоко, она была в курсе рыночных цен. Знала она теперь и то, почему у бедняков так часто бывает на обед луковая похлебка - лук стоил дешевле всего.
   Нищий иногда приносил для нее что-нибудь повкуснее, помимо их основного блюда - чечевичной похлебки, но Виола отказывалась есть.
   - Я буду есть только то же, что и ты, - заявила она, отодвигая от себя вяленую рыбу.
   После того, как Виола заподозрила, что он ее жалеет, уязвленная гордость не давала ей покоя.
   - Пополам? - предложил нищий.
   Виола кивнула.
   Тем же вечером, когда она принесла ему горячее молоко, он перелил половину в другую миску и протянул ей.
   - Твоя часть.
   - Это лекарство, - возразила она.
   - Это молоко.
   Виола почувствовала, что попала впросак. И что он опять сделал это - неуловимо улыбнулся одними глазами.
   Всю еду с тех пор они делили на двоих, впрочем, как заметила Виола, нищий все равно умудрялся отрезать ей большую половину.
  
   Кончился запас трав, что Виола добавляла в козье молоко, и она отправилась в город. Симонетта объяснила ей, куда идти. Но, подойдя к дому, Виола увидела заколоченные крестом двери.
   - Разве здесь никто не живет? - спросила Виола у стоявшего на углу монаха, собиравшего подаяние.
   - Колдунья, ее завтра будут жечь, - ответил тот.
   Виола повернулась и пошла обратно.
  
   Симонетта давно приучила Джанино к гончарной работе, но обучить сына работать с деревом, ей было не под силу. Виола заметила, что днем в торговом ряду нищий понемногу учил мальчишку, помогая ему вырезать из кусков дерева фигуры птиц и животных. Виола видела несколько таких фигур и нашла их забавными.
   Вернувшись из неудавшегося похода к знахарке, она застала Джанино за изготовлением дракона. Мальчишка приложил немало усилий, чтобы сделать чудовище двуглавым, но, не рассчитав силу движения, сам же снес дракону одну из голов ножом.
   - Ну, как дела? - спросила Симонетта.
   Виола шепотом рассказала ей о том, что видела и слышала - вздорная Лучия при этом косилась на них, стараясь не выдать своего интереса.
   - Что же делать? Я не знаю другой знахарки. Да и ходить сейчас к таким опасно, - вздохнула Симонетта, глазами следя за Лучией.
   - Мне кажется, от этого питья ему стало лучше, - Виола посмотрела на нищего, помогавшего Джанино прикрепить на место срубленную драконью голову.
   - Я тоже заметила, - согласилась Симонетта. - Может, тут не столько травы, сколько молоко помогло. Вот и продолжай поить его молоком.
   - Да, наверное, - ответила Виола, наблюдая за тем, как водрузив голову на место, нищий вернул дракона Джанино. Они улыбнулись друг другу, и у Виолы дрогнуло что-то в груди. Она и не знала, что он умеет так по-мальчишески весело улыбаться. Ей он ни разу не улыбнулся так открыто, по-настоящему.
  
   Вечером, когда они вернулись в лачугу, Виола несколько раз задумчиво оглядела жилище и очаг, так, словно впервые увидела их, а потом спросила нищего, облачая пришедшие ей в голову мысли в слова:
   - Ты мог бы сделать нам стол?
   Нищий поднял голову, отвлекаясь от похлебки, и немного подумав, кивнул.
   - И стулья... - добавила Виола.
   Он посмотрел на деревянные колоды, служившие им табуретками, сидя на которых они ели перед очагом.
   - Я привык так, вот и не подумал, что тебе неудобно, - сказал он. - Завтра приду засветло и подберу дерево.
   Последняя фраза напомнила Виоле о том, что он и так работает с утра до глубокой ночи. Мебель не игрушка, ее не вырежешь на досуге, дожидаясь покупателей в торговом ряду.
   - Оставайся завтра дома, а я схожу в торговый ряд, - сказала Виола, в глубине души вдруг осознав, что предложить это нужно было намного раньше, когда, возвращаясь домой, он кашлял кровью, а не теперь, когда ей понадобились стол и стулья. Но тогда ей была невыносима даже мысль о том, чтобы снова подвергнуться такому унижению, и лишь в последнее время приходить в торговые ряды не одной, а вместе с нищим, стало легче. Но сейчас весь испытанный ею в торговых рядах публичный стыд вдруг превратился в ничто в сравнении с этой минутой. Виола вспыхнула и опустила голову.
   - Я передумала. Не нужно ни стола, ни стульев, - отрывисто и торопливо сказала она и бросилась вон, прихватив котелок и свою, еще полную миску с похлебкой.
   На берегу реки, полоская посуду, Виола мучительно пыталась побороть нестерпимое чувство позора, разочарования в себе. И это она когда-то считала себя выше низменных людских страстей. Это она считала себя образцом благородных побуждений! Легко быть благородной, когда у тебя тысячи слуг и придворных, готовых выполнить любое поручение. Когда каждый день сталкиваться с грязью и тяжелой работой приходится самой, благородство, оказывается, изнашивается. Страх, стыд и усталость проедают в нем прорехи такого размера, что приходится выбирать - сохранить благородство внешнее и не опуститься до торговли на рынке или выбрать благородство внутреннее и не позволить делать это за тебя больному человеку, калеке. А потом выяснить, что даже внешнее благородство оказалось напускным, что цена ему - стол и пара стульев, дань глупым воспоминаниям о том, что обитатели дворцов не едят у очага, подобно простолюдинам.
   Виола разрыдалась в голос, сквозь непогоду, смешавшую ее рыдания с завываниями ветра. Покрасневшими от холода кулачками она била по замерзшей земле безуспешно пытаясь найти в себе хоть что-то достойное уважения, что-то, за что можно было бы не презирать себя.
   - Иди в дом. Холодно, - сквозь ветер услышала она слова нищего, остановившегося совсем рядом за ее спиной.
   - Не жалей меня! Не смей меня жалеть! - выкрикнула она, повернувшись к нему.
   - С чего бы мне жалеть вас, ваша светлость, - сказал нищий, и в его голосе Виола услышала насмешку. Он протянул ей руку, чтобы она могла опереться, вставая, как подобало знатной даме, но она оттолкнула ее.
   - И издеваться надо мной тоже не смей! - вскипая, крикнула Виола.
   - Гнев полезнее жалости к себе, - ответил нищий. - А теперь поднимайся сама, если не хочешь, чтобы я пожалел тебя и помог.
   Виола вскочила и, проскользнув мимо нищего, бросилась в лачугу, на свою убогую постель.
   - Если бы не ты, я сгнил бы в каменоломнях, - сказал нищий, вернувшись в лачугу следом за Виолой.
   - Если бы не я, ты туда бы не попал, - ответила она, не повернув головы.
   - Если бы я не попался тогда на глаза королю, ты вышла бы за какого-нибудь придворного или горожанина поприличнее, - задумчиво ответил он.
   - Если бы не мой язык, он не взбесился бы настолько, чтобы выискивать мне наихудшего жениха, - ответила Виола, намеренно не смягчая своих слов.
   - Если бы не твой язык, ты не была бы сама собой, - спокойно ответил он.
   А ведь он прав, потрясенно подумала Виола, в очередной раз поражаясь, как хорошо нищий успел ее узнать.
  
   Утром она подала голос лишь, увидев, что нищий собирается, как обычно, идти в город:
   - Я же сказала, что сегодня сама пойду в торговый ряд.
   - Хорошо, - кивнул он. - Я только провожу тебя.
   Он проводил ее утром и встретил вечером, и Виола не нашлась, что сказать.
   Она согрела похлебку, и они поужинали в молчании.
   - Так какой ты хотела стол? - спросил нищий по окончании трапезы.
   - Никакого, - ответила Виола, давно заметившая свежие доски в его рабочем углу.
   Какое-то время он молчал, передвигая и перебирая их.
   - Если я буду делать по своему усмотрению, потом ушить, как платье, не получится.
   Хоть Виола и стояла к нему спиной, она закусила губу, чтобы не улыбнуться. Сдаваясь, она повернулась к нищему.
   - Совсем маленький, чтобы поставить здесь, у стенки, - она указала на стену у очага.
  
   Пока нищий был занят столярничанием, Виола купила холст и вечерами, устроившись поближе к очагу, шила. Перед тем, как купить ткань, она долго взвешивала на руке оставшиеся у нее монеты, думая о том, что их можно было бы потратить и на покупку молока. Впрочем, решила она, это деньги, заработанные в трактире ею лично, а молоко, как и прочие продукты, они могут покупать из тех денег, что зарабатывают в торговом ряду.
   Нищий смастерил маленький стол с полочками над ним, куда она могла ставить посуду и два стула с резными спинками. Стулья получились тоже небольшие, но красивые, они понравились Виоле больше всего. На земляном полу они не стояли ровно, и нищий сделал в том месте, где должны были стоять стол и стулья, деревянный настил. От этого в лачуге сразу стало как-то уютнее, и Виола пожалела, что такого настила нет по всему полу, но сказать об этом не решилась, понимая, что и так доставила мужу множество дополнительных хлопот.
   - Так, и правда, лучше, - сказал нищий, вместе с Виолой оглядывая результат своей работы.
   Она понимала, что сейчас должна поблагодарить его, но слова почему-то застревали в горле. Благодарить она привыкла свысока, и понимала, что так скорее оскорбит, нежели отблагодарит его.
   - Тебе нравится? - спросил нищий, наконец, взглянув на Виолу.
   Она кивнула.
   Их глаза встретились, и Виола поняла, что говорить не обязательно - то, что она не сумела высказать словами, оказалось, легко и просто передать взглядом.
   - Еще какие-нибудь пожелания будут? - спросил нищий.
   Виола покачала головой, отводя глаза.
  
   Расставляя кухонную утварь по полочкам, она ругала себя за то, что мысленно продолжает называть его нищим, ведь тогда ей и себя стоило бы называть нищенкой или женой нищего, но привычка укоренилась глубоко, и отказаться от нее было трудно.
   Как же тогда ей называть его, продолжала думать Виола, усаживаясь за шитье. Горшечник, муж, Гвидо?
   У нового стула обнаружился один недостаток - на колени падало слишком мало света от очага, чтобы шить. Виола отодвинула стул и уселась прямо на дощатый настил. Она шьет рубаху для мужа, подумала Виола, вырабатывая привычку. Но ведь он тоже вслух никак не обращается к ней, вдруг пришло ей в голову. А мысленно? Интересно, как он называет ее, когда думает - герцогиней, женой или Виолой? Или, может, тоже каким-нибудь обидным прозвищем? Она перевела взгляд от шитья на мужчину за гончарным кругом.
   Не так давно, начав шить рубаху и прикидывая на глаз ее размер, Виола обнаружила, что удобнее всего разглядывать мужа, когда он занят работой. Во-первых, сосредоточившись на работе, он не обращал внимания на то, что она на него смотрит, а во-вторых, работая, он откидывал волосы от лица, так что его легче было рассмотреть. В остальное время он словно прятался за прядями спутанных волос, и Виола подозревала, что борода ему нужна для той же цели. Когда волосы не мешали, становились отчетливо видны темно-карие глаза с угольно-черными ресницами, черная, четкая линия бровей и нос с горбинкой.
   Виола затруднилась бы сказать, хорош он собой или нет, ей не нравилась его борода, но одно она готова была признать - глаза у него красивые.
  
   Утром Виола снова собралась в торговый ряд. Там в перерывах между торговлей, она уже привычно болтала с Симонеттой или разглядывала остальных горшечников и проходящих. Виола больше не боялась быть узнанной и уже привыкла к тому, что периодически кто-нибудь из покупателей замечал ее красоту и начинал угодничать в попытке сбить цену. Вот и сегодня, услышав:
   - О, да это же та самая красавица! - Виола нехотя оторвалась от поделок Джанино, чтобы поднять глаза на покупателя.
   Граф Урбино, соскочив с лошади, остановился перед ее лотком.
   - Ваша светлость, - поклонилась она.
   - Красотка, куда же ты исчезла? - спросил Урбино, удерживая лошадь на поводу. Как и раньше, граф был разодет в парчу и увешан драгоценностями сверх меры. Такие щеголи всегда вызывали у Виолы насмешку. Вот и сейчас, оглядев его, она улыбнулась краем рта.
   - Могу спросить вас о том же, ваша светлость.
   - Нет, какова! - граф Урбино взмахнул рукой, увешанной перстнями.
   - Если не желаете ничего покупать, лучше посторонитесь - ваш конь распугает мне всех покупателей.
   - Святые угодники, я готов скупить весь твой лоток, если ты согласишься прогуляться со мной, красавица!
   - Убавьте свою прыть, граф, здесь продаются горшки, а не права на прогулку со мной, - осадила его Виола.
   - Что же в таком случае, мне сделать, чтобы заслужить такое право?
   - Боюсь, граф, вам ничто не поможет.
   - Тебе совсем не жаль несчастного влюбленного? - пылко воскликнул Урбино.
   - Не слишком вы похожи на влюбленного и менее всего - на несчастного, - ответила Виола, насмешливо скользнув глазами по разодетой и упитанной фигуре кавалера.
   - А так? - Урбино приложил руку к сердцу и изобразил страдальческое лицо. У него был такой забавный вид, что Виола не могла не рассмеяться.
   - Я сгораю от страсти, а жестокосердная смеется, - полушутя обиделся граф.
   - Так найдите себе менее жесткокосердную, - посоветовала Виола.
   - Но ведь другой такой нет! У кого еще есть такие дивные глазки, щечки, губки?! А косы? Клянусь, если одеть тебя в парчу и шелка, ты затмишь даже прославленную герцогиню Миланскую!
   Виола громко расхохоталась, услышав, как ее сравнивают с ней же самой. Раньше, скорее всего, она бы испугалась, что ее узнали, но теперь ей было просто смешно.
   Обиженный таким внезапным приступом веселья граф Урбино недоуменно смолк.
   - Разве вы когда-нибудь видели герцогиню, что сравниваете меня с ней? - спросила Виола, отсмеявшись.
   - Разумеется, видел. Я сражался на турнире в ее честь, - гордо ответил граф.
   Множество таких графов, баронов и рыцарей, что ломали копья во славу ее красоты, она даже не пыталась упомнить. И надо же, этот тоже. Интересно, сколькие из них, заманивая на сеновал какую-нибудь крестьянку, говорили потом, что она красивее самой герцогини Миланской?
   Виола снова рассмеялась.
   - Наверное, многих женщин вы сразили наповал такими речами, ваша светлость, но смиритесь - меня среди них не будет.
   - Что ж, не удалась быстрая атака, приготовимся к длительной осаде, - ответил граф, вскакивая на коня. - До завтра, моя красавица!
   Виола покачала головой, глядя в след умчавшемуся щеголю. Давно она столько не смеялась. Он словно вернул Виолу в те времена, когда она еще царила в герцогском дворце в Милане.
   - Вертихвостка, - донесся до нее завистливый голос Лучии.
   Улыбаясь, Виола пожала плечами, но обернувшись, натолкнулась на осуждающе-внимательный взгляд Симонетты. Реакция Симонетты была ей неприятна. С некоторых пор Виола поняла, что Симонетте нравится нищий, нравится так, как женщине может нравиться мужчина. И если бы не было ее, Виолы, Симонетта наверняка дала бы ему это понять более явно, чем сейчас. Они примерно одного возраста и, вполне возможно, она была бы ему неплохой женой. Но Виола есть, и чтобы там не думала Симонетта, она вовсе не кокетничала с Урбино и не собиралась изменять мужу. И мысль о том, что кто-нибудь насплетничает ему о сегодняшней беседе, не доставляла ей радости.
  
   Виола не чувствовала себя виноватой. Она не сделала ничего, что было бы предрассудительно. И не собиралась этого делать в дальнейшем. Брачные обеты, принесенные в Миланском соборе, не были для нее пустым звуком. Как бы она не относилась к мужу, соблюдать их, для нее было делом чести. Сознание этого оставалось тем немногим, в чем она была по-прежнему уверенна, и Виола не собиралась лишать себя этой уверенности.
   Ей трудно было примириться с собой после разочарования, заставившего ее плакать на берегу реки. Вернуть самоуважение оказалось непросто. Ночь за ночью она вспоминала все, что происходило в Милане и после, и пришла к выводу, что нищий был прав - поступай она иначе, она не была бы собой. Да, она оскорбила Неаполитанского короля, но разве он в ответ поступил с ней благородно? Вовсе нет, и это лишало ее всякого раскаяния по поводу сказанных слов. Сожалеть о них лишь из-за постигшей ее затем участи, было бы малодушием.
   Сожалеть во имя отца и брата она тоже не могла. Теперь она понимала, что они навсегда отказались от нее, от своих чувств к ней во имя внешнего благородства их рода и благополучия Милана. От ее слов и поступков в Милане никто и ничто не пострадало, за исключением, быть может, надежд отца и гордости брата, но то были чувства, не связанные с ней, такой, какой она была на самом деле.
   На самом деле она была совсем другой Виолой, нежели казалась окружающим или даже себе самой. Многое в ней оказалось мнимым - благородство, храбрость, гордость. Многое - неожиданным и неприятным - упрямство, себялюбие, малодушие. Она не знала, как примириться с этой новой Виолой, за что ее уважать. Эта Виола работала в трактире, попирая свою гордость, брала чужие деньги без зазрения совести, была напугана, жестока и озлоблена. И все же, в глубине ее души билось что-то трепетное и важное, что-то рвущееся на свободу и заставившее ее плакать на берегу реки. Но, самое главное - человек, который видел и знал эту Виолу, почему-то не находил ее отвратительной. А если кто-то другой мог относиться к такой Виоле хорошо, то и она сама могла. На большее у нее просто пока не хватало сил.
  
   Как оказалось, граф Урбино не оставил мыслей о длительной осаде. На следующий день он явился в торговый ряд и с напыщенным видом протянул Виоле перстень.
   Перстенек был простенький, если не сказать убогий в сравнении с теми, что она носила когда-то. Чем носить такое, Виола предпочла бы обходиться вовсе без драгоценностей, не говоря уже о том, что принять подарок Урбино она сочла бы унижением для себя и оскорблением для мужа.
   - Я не могу принять вашего подарка, - холодно ответила Виола.
   - Это почему же? - удивился Урбино.
   - Я - замужняя женщина, граф.
   - Всего-то... - расхохотался тот.
   Виола никак не отреагировала, с досадой думая о том, что граф со своим конем плотно загородили ее лоток от всех возможных покупателей.
   - Это только начало, - продолжил граф, по-своему истолковав ее недовольство. - Я велю купцам и швеям выбрать лучшие ткани для твоих нарядов. Во дворце есть уютные небольшие покои, как раз рядом с моими...
   - Мне не нужны ни подарки, ни наряды, ни, тем более, ваши покои, - прервала его Виола.
   Урбино снова истолковал ее ответ по-своему.
   - Что ж, ты, как я смотрю, добродетельная и верная жена, - громко сказал он, а наклонившись, добавил: - Хорошо, чертовка, получишь перстень и прочие дары вечером. Приходи к южным вратам дворца, мой паж проводит тебя ко мне.
   Виола с трудом удержалась от того, чтобы не расхохотаться ему в лицо, понимая, что этим лишь продлит его увещевания и продолжит бесплатное представление, которым сполна наслаждались окружающие.
  
   Ранним утром следующего дня у входа в лачугу раздался топот копыт. В дверном проеме мелькнул уже знакомый коричневый кафтан.
   Сборщик податей цепким, ничего не упускающим взглядом окинул внутреннее убранство лачуги и, остановившись взглядом на ее обитателях, принял еще более суровый и официальный вид.
   - Горшечник Гвидо, - громко объявил сборщик, пером делая пометку в своем свитке. - Сообщаю тебе, что ты должен полдуката подушной подати за себя и свою жену.
   - Мы все оплатили. Все двенадцать дукатов, - ответил нищий.
   - Оплатили двенадцать дукатов, верно. Из них пять - подушной подати, - сверился сборщик со своим свитком. - И теперь должны еще полдуката.
   - За что?
   - Подушная подать нынче повысилась и составляет не пять, а пять с половиной дукатов за вас двоих. Стало быть, вы должны еще полдуката.
   - Мы все заплатили и ничего не должны. По какому праву вы требуете повышенную подать? - возмутилась Виола.
   - По указу графа Урбино, - недовольно глядя на нее, пояснил сборщик. - А если учесть, сколько вы извели леса, - при этом он выразительно посмотрел на стол и стулья, - то взыскать следует не пол, а целый дукат.
   Виолу охватило бешенство.
   - Да будь он проклят, ва... - шершавая ладонь нищего зажала ей рот, превратив конец фразы в невнятные звуки.
   - Давно пора было заткнуть ей рот, горшечник, - осклабился сборщик податей, издевательски глядя на обоих.
   Виола в ярости вырывалась из рук нищего, лишившего ее речи и прижавшего головой к своему плечу.
   - А то ведь за проклятия в адрес графа не просто выпорют на площади, могут и вырвать язык колдунье, - очень недобро усмехнулся сборщик. - Хотя, по мне, так жена лучше без языка.
   Виола перестала вырываться и сверлила сборщика полными ненависти глазами.
   - Ишь ты, глазищи, как у дикой кошки, - усмехнулся тот на прощание.
  
   Сборщик уехал, а Виола, освободившись, наконец, из рук нищего, в сердцах топнула ногой.
   - Это не жизнь!
   Все ее существо восставало при одном только воспоминании о том, как тяжело было заплатить подать в прошлый раз.
   - Где мы возьмем деньги? - набросилась она на нищего.
   - Четверть дуката я отложил. Правда, думал потратить совсем на другое. Ну да ничего, - сказал он, стремясь успокоить Виолу.
   Но ее это только взвинтило.
   - Ничего?! Ты привык так жить, да?
   На мгновение она почувствовала, что снова сказала то, чего говорить не следовало. Но останавливаться не стала.
   - Неужели ты не понимаешь - если так будет продолжаться, мы оба умрем где-нибудь в каменоломнях, измотанные непосильной и беспросветной работой?!
   Нищий смотрел на нее внимательно и ничего не говорил. На мгновение Виоле показалось, что в глубине этого напряженного взгляда прячется боль.
   - Так нельзя дальше жить, - убежденно заявила она. В этом Виола была твердо уверенна. Она лишь не знала пока, что сделать, чтобы ситуация изменилась.
  
   Задумчивая, вернувшись в лачугу, она не сразу поняла, что нищий занят сборами.
   - Куда ты собрался?
   - Я знаю, где взять деньги. Но меня не будет несколько дней, - ответил он.
   Виоле такого ответа было недостаточно.
   - И где же?
   - Нужно продать мечи, - он показал обмотанные тканью рукояти, торчащие из котомки.
   - Куда ты пойдешь?
   - В Падую. Туда два дня пути. Здесь их продать нельзя, на каждом герб и отметины.
   Виола кивнула, признавая разумность решения. И тут же вспомнила стражников и безуспешно дожидавшегося ее вчера вечером графа Урбино. Видимо, отголоски мыслей отразились на ее лице, потому что нищий сказал:
   - Не ходи никуда, пока я не вернусь.
   Он протянул ей горсть медных монет.
   - Пусть будут у тебя.
   - У меня еще есть немного денег, - ответила Виола.
   Она сняла с плеч плащ и протянула ему. Поверх рубахи на нем была безрукавка из овечьей шерсти, но было холодно, а он все еще кашлял.
   - Не нужно, - сказал нищий.
   Виола сердито сверкнула глазами.
   - Думаешь, он мне поможет, если ты вернешься больным?
   Она набросила плащ ему на плечи.
   - Будь осторожен, - сказала Виола на прощание.
  
   Она снова осталась одна. Одиночество пугало Виолу, но она не хотела поддаваться своему страху. Днем она переделала всю уже привычную домашнюю работу, а вечером, усевшись у очага, вновь принялась за шитье. Она шила неспешно, красиво выводя стежок за стежком и стараясь не думать о том, где сейчас нищий. Ей нужно просто ждать. Два дня пути туда, два - обратно. Он вернется самое большее через пять дней.
   Но на третью ночь Виола потеряла покой. Ей снились волки, они гнались за нею и рычали, их нечеловеческие глаза сине-зелеными огнями светились в темноте. Виола проснулась с трудом, словно вынырнув на поверхность из глубокой мутной воды, и больше не смогла уснуть до рассвета. Она думала о том, каково нищему с его одной ногой преодолевать такое расстояние, о том, не напали ли на него волки или, хуже того, какие-нибудь грабители. Виола уже убедилась, что он умеет постоять за себя, но видела и то, каких усилий ему это стоило, как тяжело он потом дышал. Впервые в жизни ей стало страшно за другого человека, не за себя. Страшно настолько, что, соскользнув с постели, она встала на колени и сложив ладони, взмолилась:
   - Господи, сделай так, чтобы он вернулся. Сделай так, чтобы с ним ничего не случилось...
   До рассвета она читала "Отче наш" и все другие молитвы, какие помнила.
   Вечером шестого дня у лачуги раздался топот копыт. Открывая дверь, Виола приготовилась дать отпор сборщику податей, но рядом с его коричневым кафтаном к своему испугу и неудовольствию увидела двоих вооруженных стражей.
   - Собирайся, - сурово сказал ей сборщик.
   - Куда и зачем? - норовисто ответила Виола.
   - Во дворец графа Урбино. По его приказу, - сборщик усмехнулся так недвусмысленно, что Виоле захотелось ударить его хлыстом по физиономии. Но у нее не было хлыста, а за спиной сборщика возвышались два конных стражника.
   - Слезай, подсади красотку в седло, - велел сборщик одному из них и издевательски склонился к Виоле. - Я так понимаю, вдвоем с ним ты на коня не сядешь?
   - О, это тот редкий случай, когда вы все правильно поняли, - не менее ехидно ответила она и, проигнорировав руку стражника, сама вскочила в седло.
  
   Кавалькада под предводительством сборщика податей въехала в ворота графского дворца. Стук копыт гулко отдавался под сводами внутреннего дворика. Пока Виолу вели по многочисленным коридорам и лестницам, она осматривалась, прислушиваясь к давно привычной суете дворцовой челяди, вдыхая подзабытые ароматы пряностей, исходящие из графской кухни, ощущая тепло жарко натопленных помещений. Во время езды она окоченела в холщовом платье без плаща и теперь потихоньку отогревалась.
   Наконец, ее ввели в обвешанный гобеленами зал с горящим очагом, и там она увидела графа Урбино.
   - Вот и ты, моя красавица, - добродушно приветствовал ее граф.
   - Не ваша, - вместо ответного приветствия парировала Виола.
   - Обманщица, - укоризненно покачал головой Урбино и показал рукой на парчовые платья, разложенные поверх сундука в углу комнаты. - Все это твое. Переодевайся и приступим к трапезе.
   Виола не шелохнулась. Она смотрела на драгоценную ткань платьев, на заставленный серебряной посудой с различными яствами стол и думала о том, что все это оплачено кровью, трудом, бессонными ночами ее мужа и сотен других, таких же как он, таких, как она теперь. От этой мысли волна гнева захлестнула Виолу. В эту минуту Урбино не вызывал в ней ничего за исключением глубокой до тошноты ненависти.
   - Красотка, неужели ты хочешь, чтобы я вышел? - игриво спросил тот, неверно истолковав причину ее бездействия.
   Чтобы не смотреть на него, Виола отвела глаза снова на платья. Ей вдруг пришло в голову, что те красивые наряды, что она носила в Милане, имели то же происхождение, хотя и более высокую цену. Она никогда не задумывалась, подати скольких бедняков пошли на их оплату, ее интересовало другое - покрой, сочетание цветов, красиво подобранные украшения и вышивка.
   Красота. Богатство. А лучше и то, и другое вместе. Большинство людей не видит ничего другого и не желает. Раньше она была слепа так же как этот граф, как сотни и тысячи душ, вне зависимости от того, были они богаты или бедны. Люди просты. Красота безоговорочно притягивает их. Но мало кто знает ее истинную цену и истинное лицо прекрасных вещей или людей.
   Виола повернулась к графу Урбино.
   - Вам никогда не приходило в голову, что не все женщины готовы лечь с тем, кто подарит им пару платьев? - сказала она.
   - Что ты имеешь в виду? - нахмурился граф.
   - Была ли среди ваших любовниц хоть одна, которую привлекли не наряды, кольца или золотые монеты, а вы сами, ваша светлость?
   - Разумеется. Они все любили меня, - ответил граф.
   - И они любили бы вас, даже не будь вы графом?
   - Что за нелепые вопросы ты задаешь? - фыркнул Урбино, пожав плечами.
   - Ну, а вы? - продолжала спрашивать Виола. - Чем они вас привлекали? Были бы они столь желанны, не будь эти женщины молоды и красивы?
   - Не волнуйся. Ни одна из них не сравниться с тобой, моя звезда, - напыщенно произнес граф, с облегчением вступая на привычный путь лести.
   - В этом вы правы, - усмехнулась Виола. - Я, видимо, буду первой, кто откажет вам.
   - Что, черт возьми?
   - По своей воле я не желаю принимать ваши ухаживания, подарки и делить с вами ложе, ваша светлость. Вы можете взять меня силой, если захотите, но это не изменит той истины, что добровольно быть с вами я не желаю.
   Граф снова нахмурился.
   - Я не собираюсь брать тебя силой. Я хочу завоевать твою благосклонность.
   Виола внимательно посмотрела на него. Хвала Господу, хоть в этом смысле ей ничего не угрожает. Урбино глуп, тщеславен, но, как оказалось, все же, благороден, в отличие от своей стражи.
   - В таком случае перестаньте обращаться со мной как с товаром на рынке.
   - Я буду обращаться с тобой как с прекрасной донной, каковой ты являешься. Позволь подать тебе руку и подвести к столу. Раздели со мной трапезу.
   С надменным видом она приняла его руку и позволила ему подвести ее к столу и усадить, невольно вспоминая мгновения, когда прислуживала Урбино и его свите в трактире. Чувство удовлетворенной гордости взыграло в ее душе, но Виола не позволила ему долго торжествовать.
   За обедом они вели спокойную, ни к чему не обязывающую беседу. Обстановка, бесшумно скользящие слуги, разговор - все напомнило Виоле прежнюю жизнь, и она с легкостью снова вживалась в нее. Граф Урбино рассказывал о большом рыцарском турнире, который намерен устроить по весне, подробно описывал приготовления, диковинных скоморохов и музыкантов, которых он пригласил, лучшее вооружение, что заказал для себя и своей свиты.
   - Так, стало быть, из-за турнира вы решили повысить подати? - спросила вдруг Виола.
   - Что? - недоумевающе переспросил Урбино.
   - Вы повысили подати, чтобы покрыть расходы на турнир?
   Граф рассмеялся.
   - Женщинам не пристало забивать свои головки податями и расходами.
   - Неужели? А если им приходится эти подати платить?
   - Хочешь, я велю освободить тебя от уплаты податей?
   Искушение было велико, но цена, которую пришлось бы заплатить, не показалась Виоле привлекательной.
   - Я - лишь одна из многих, чью участь вы отяготили повышенными податями.
   - Такова обязанность простолюдинов - содержать своего синьора и церковь, - убежденно ответил Урбино.
   Встреться они раньше, в Милане, Виола безоговорочно согласилась бы с ним. Но теперь, став простолюдинкой не по несчастью своего рождения, она начала сомневаться в высшей справедливости этого постулата.
   - А что получают они взамен?
   - Своей милостью я разрешаю им жить на моей земле, вести торговлю... - Урбино умолк, в замешательстве глядя на Виолу, а затем, покачав головой, добавил: - Что за странные мысли бродят в такой хорошенькой головке?!
   - Вас это, видимо, удивляет, граф, но голова дана женщинам не только для того, чтобы украшать плечи.
   - Воистину, ты очень странное и дерзкое создание, - озадаченно глядя на нее, сказал граф.
   Виола осознала, что почти все из того, что она говорила, осталось непонятым. По складу ли ума, внушенных с детства убеждений, образа жизни, а то и всего этого вместе, но Урбино был просто не способен услышать ее.
   - Мне пора возвращаться, ваша светлость, - устало сказала она.
   - Я не отпущу тебя. Отныне ты будешь жить во дворце, - полушутливо ответил Урбино.
   - Мне пора возвращаться, ваша светлость, - повторила Виола. - Удерживая меня силой, вы не добьетесь моей благосклонности.
   - Странное создание. Ты была служанкой в трактире, а сейчас отказываешься остаться во дворце, - покачал головой Урбино.
   Виола пожала плечами.
   - И тогда и сейчас я была вольна уйти, если пожелаю.
   Урбино внимательно смотрел на нее, и Виоле показалось, что она видит напряженный ход его мыслей, его попыток понять.
   - Что ж, иди, - наконец, сказал он. - Но, думаю, ты еще пожалеешь об этом, - добавил граф, принимая горделивый вид.
   - Благодарю вас, ваша светлость, - ответила Виола, встав из-за стола и отвесив Урбино поклон.
   Оказавшись в коридоре, Виоле наугад двинулась к выходу и, проплутав некоторое время, выбралась во двор. Но ворота дворца, как и городские ворота, оказались уже заперты и, памятуя о прошлом опыте общения с графской стражей, Виола не рискнула постучать и попросить открыть. Она вернулась во дворец и, найдя свободный и достаточно темный угол, устроилась на ночлег, чтобы, едва рассветет, выскользнуть за ворота.
  
   От беспокойной дремоты ее разбудила утренняя суета челяди и с первой же группой прислужников она покинула замок, направившись к берегу реки.
   Лачуга была пуста. Не вернулся. Виола не знала радоваться или тревожится. Она успела до возвращения нищего, но его не было уже седьмой день. Что делать, она не знала.
   Постояв немного посреди лачуги, Виола механически подхватила котелок и направилась к реке. Она принесла воды и лишь потом заметила, что закончился хворост.
   В этот момент у двери раздались знакомый кашель и стук деревяшки. Виола, выпрямившись, замерла, не уверенная, что ей не почудилось. Но, нет, не почудилось. Нищий, пристально глядя на нее, тяжело переступил порог.
   Виола вдруг поняла, что с того времени, как он ушел, только теперь впервые вздохнула с облегчением. Он подошел к ней. Виола прижалась лбом к безрукавке на его плече, чувствуя, как сильные руки обнимают ее. В этом не было страсти, только тепло, но такое простое тепло человеческой близости Виоле раньше было не ведомо. К сильным мира сего прикасаться, как к равным, могут только равные, но, как правило, они как раз такой потребности не испытывают. В эти мгновения, Виола ни о чем не думала, ей было просто хорошо. Она чувствовала, как его рука гладит ее по голове, чувствовала, что страшно устала от душевного напряжения и, наконец, может расслабиться.
   - Я уже не знал, что думать и где тебя искать, - сказал он, и Виола поняла, что все же он успел вернуться раньше нее.
   - Во дворце графа Урбино, - ей не хотелось ни поднимать голову, ни отрывать своих рук, обвившихся вокруг него, ни выдумывать что-либо или изворачиваться.
   - Что ему было нужно?
   - Что может быть нужно мужчине, - усмехнулась Виола.
   - Он... обидел тебя? - его рука на мгновение замерла, но потом продолжила ласковое скольжение по ее волосам.
   Виола покачала головой. Он ничего не ответил, видимо ждал, что она сама продолжит, если захочет.
   - Он хотел, чтобы я стала его любовницей.
   - Он недооценил твою гордость, - в его голосе она почувствовала улыбку.
   - И язык, - добавила Виола, радуясь, что он принял ее слова вот так просто, не сомневаясь в том, как она могла отреагировать на подобное предложение.
   - Ты голоден? - спросила Виола, вспомнив о своих обязанностях жены и о том, какой путь он проделал.
   - Нет. Просто валюсь с ног.
   С ноги, подумала Виола, но вслух не стала его поправлять.
   - А я просто засыпаю на ходу, - сказала она, чувствуя, как усталость и облегчение настоятельно требуют спокойного отдыха.
   - Ложись и спи, - мягко сказал он, отстраняясь. - Отдыхай.
  
   Виола заснула глубоким сном, без сновидений, и проспала весь день, проснувшись лишь на закате. Она успела сходить в лес, за хворостом, пока еще было светло, а вернувшись, разожгла огонь и поставила вариться похлебку. Заглянув в уголок нищего, Виола увидела, что он еще спит. Ей вдруг пришло в голову, что за все время она лишь дважды видела его спящим - обычно он ложился намного позже, а поднимался намного раньше нее - и оба этих раза он просто падал от усталости. Таков удел нищеты, от нее нет отдохновения, подумала она. Осторожно, стараясь поменьше шуметь, Виола занялась похлебкой.
   Чуть позже она услышала шум в его углу и поняла, что он проснулся. Как обычно, они уселись ужинать вдвоем.
   - Я заплатил подать. У нас еще осталось два дуката.
   - Когда ты успел? - удивленно спросила Виола.
   - Когда подумал, что тебя забрали за неуплату податей, - ответил он.
   - Что мы теперь будем делать? - задала Виола не дававший ей покоя вопрос.
   - Можем оставить деньги про запас. А можем потратить на дело. Летом и особенно по осени люди охотнее покупают посуду - есть, что в нее класть.
   - А, может, уедем отсюда?
   Нищий помедлил с ответом, размышляя.
   - Переезжать лучше по осени. Два дуката слишком мало, чтобы обосноваться на новом месте.
   - Граф Урбино может и не оставить меня в покое до осени, - возразила Виола.
   - По-твоему, если мы переедем в другое место, люди перестанут обращать на тебя внимание?
   Виола вспыхнула.
   - Ты хочешь сказать, что это - моя вина?
   - Я хочу сказать, что бегство не всегда единственный выход.
   - Да? И какой ты видишь иной выход?
   - Обещаю, мы переедем осенью, - спокойно ответил нищий.
   Виола и не ждала, что он пообещает ради нее сражаться с Урбино и всей его стражей, но, все равно, стало немного горько. За себя - что слишком много от него требует, и за него - что судьба слишком многого ему не додала. А впрочем, горечь эта была несправедлива - ведь он уже сражался со стражей из-за нее, и спас ее честь, а быть может, и жизнь.
   - Падуя мне понравилась, город больше и богаче чем этот. Но можно выбрать и другое место, - тем временем продолжил он.
   - А Милан? Мы можем вернуться? - с тоской спросила Виола, хотя и заранее знала ответ.
   Он покачал головой.
   Из города донесся колокольный звон, напоминая о близящемся завершении Великого Поста.
   - Гвидо, - сказала Виола, прислушиваясь к звучанию имени.
   Муж поднял на нее глаза.
   - Сходим к мессе на Пасху?
   Привычно помедлив, он пожал плечами:
   - Как хочешь...
   После ужина он, как обычно уселся за гончарный круг, а утром вдвоем с Виолой они отправились в торговые ряды.
  
   Симонетта встретила их вопросом "И где это вы пропадали?", а улучшив минутку, сообщила Виоле шепотом, что о ней справлялся граф Урбино.
   - Знаю, - сдержанно кивнула Виола, благодарная ей за этот шепот.
   Они поболтали немного, Симонетта пересказывала последние городские новости и сокрушалась о том, что не знает, каким чудом уплатить поднявшуюся подать. Эти слова вернули мысли Виолы ко вчерашнему разговору с мужем. Задумчивая, она прошлась по рядам, внимательно разглядывая товары и запоминая цены.
   Вечером, вернувшись в лачугу, Виола подытожила свои наблюдения и задала появившиеся вопросы.
   - Почему наша посуда дешевле, чем у многих?
   - Потому что она из необожженной глины, а значит, менее прочная.
   - А почему ты ее не обжигаешь?
   - Для этого нужна печь. И много дров, - ответил нищий. - Я думал над тем, чтобы устроить печь чуть ниже по реке. Укромное местечко, да и глины поблизости полно. Как потеплеет, можно будет работать прямо там.
   Виола кивнула и задала следующий из интересующих ее вопросов:
   - Ты можешь лепить что-нибудь не такое грубое и простое?
   Он слегка улыбнулся, вопросительно глядя на нее:
   - Например?
   - Например... - Виола встала и подошла к гончарному кругу. - Ты можешь сделать кувшин, чтобы он был чуть тоньше и выше, чем обычно?
   Она наблюдала, как под его руками глиняные стенки вытягиваются и утоньшаются.
   - Еще чуть выше, - сказала Виола. - И ручка чтобы была изогнутая. Вот так, - носком деревянного башмака она начертила завитушку на земляном полу.
   Когда кувшин был готов, Виола осмотрела его критическим взглядом, сравнивая с образом, сложившимся в ее голове и другими изделиями, стоящими рядом. Среди них он выгодно выделялся изысканной формой, напоминая золотые и серебряные кувшины, какими Виола пользовалась в Милане.
   - Такие изделия надо обжигать, - сказал нищий. - Тем, кто позажиточнее и любит подражать богачам, товар нужен более прочный.
   Виолу покоробила фраза "подражать богачам", но она поняла, что суть он ухватил и передал верно.
   - А еще он просто красивый, - сказала она с удовлетворением автора - ведь, в какой-то мере, этот кувшин был и ее творением тоже.
   - Я хотел сказать тебе...- он привычно помедлил. - Ты не против, если мы одолжим полдуката Симонетте?
   Виола кивнула. Она тоже подумала об этом утром, но пришла к выводу, что пусть лучше деньги останутся в доме - кто знает, что может случиться? А сейчас, услышав его слова, Виола задумалась о другом - нравится ли ему Симонетта или он просто добр по натуре, как был добр к самой Виоле.
  
   Утро Пасхального Воскресения разбудило Виолу благовестом. Она умылась, тщательно причесалась и надела более новое из двух своих платьев, собираясь к мессе. Нищего в лачуге не было, но вскоре он вернулся с вязанкой хвороста.
   - Пора собираться к мессе, - сказала Виола, положив перед ним новую сложенную рубашку.
   В его взгляде мелькнуло удивление. Виоле казалось, что он не мог не догадаться, чем она занята вечерами, но сейчас ей пришла в голову мысль, что, возможно, он посчитал, что она шила для себя.
   Она ждала слов благодарности, и с удовлетворением заметила, что не только ей трудно их произнести.
   - Переоденься, эту нужно постирать, - сказала она, избавляя его от необходимости что-либо говорить.
   Пока он снимал с себя одну рубаху и надевал вторую, Виола рассматривала широкую линию плеч, спину и грудь, отмеченные несколькими глубокими шрамами, уже знакомый рубец на боку, длинной рваной полосой спускавшийся к узкой талии, красивые линии мышц на руках. Их взгляды встретились, и Виола не отвела глаз. В конце концов, он - мой муж, подумала она, протягивая руку, чтобы забрать старую рубашку. Но его глаза вдруг полыхнули таким огнем, что Виола невольно смутилась и опустила ресницы.
  
   Они шли на мессу вдвоем, впервые. Обычно нищий тащил тележку, а Виола шла чуть впереди, с трудом удерживаясь от того, чтобы не унестись еще дальше, вперед - слишком она была порывиста и молода, к тому же все еще смущалась, когда ее видели рядом с тележкой. Она смутно подозревала, что об этой ее слабости он догадывается, как и о многом другом, и всегда сопровождает ее не только из стремления защитить, но и облегчить для нее этот стыд, это смущение. Сейчас же они вынужденно шли рядом, и Виоле приходилось приноравливаться к его шагу.
   Она уже успела понять, что то, что поначалу она принимала за неловкость и неуклюжесть, на самом деле было продуманной системой передвижения, позволявшей сохранять равновесие и двигаться с максимальным удобством для его состояния. Виола ловила на себе косые взгляды прохожих и думала о том, какую странную пару они составляют со стороны. Еще более странную пару, должно быть, они составляли в день венчания, когда она, помимо природной красоты, была разодета в парчу и украшена драгоценностями.
   Неприятным сюрпризом стало для Виолы то, что чернь слушала мессу за пределами церкви - места внутри предназначались, в первую очередь для знати и священнослужителей, затем рассаживались горожане побогаче. Покопавшись в памяти, Виола вспомнила - так было и в Милане, выходя из собора, отец всегда повелевал раздать милостыню поджидавшим простолюдинам.
   Опустившись на колени прямо на вымощенную булыжниками площадь, Виола в который раз недоумевающе вопросила Всевышнего - как получается, что одни рождаются богатыми и красивыми, а у других судьба отнимает последнее? От чего зависит выбор и кем он совершается? Разве, родись ее муж благородным, или хотя бы, останься он здоров, это причинило бы кому-нибудь вред?
   Она искоса взглянула на его профиль, на замкнутое, ничего не выражающее лицо с длинными полуопущенными ресницами. Он предпочел бы остаться в лачуге, заняться работой или отоспаться лишний часок, но вместо этого пришел сюда с ней, потому что она попросила об этом. Почему он так поступил? Почему для него естественным было то, что давалось ей с трудом - доброта, терпение, сострадание?
   Привычно шепча слова молитвы, Виола поблагодарила Господа за то, что исполнил ее мольбу, и муж невредимым вернулся из Падуи. Она понимала, что тем самым признает, что смирилась со своей участью, и просила Бога лишь оградить их от дальнейших невзгод, обещая впредь не восставать против Его воли. "В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в печали и в радости" вспомнились ей слова брачного обета и подумалось, что бедности, болезни и печали они познали уже достаточно.
   Может, все дело в том, что она никогда не воспринимала свои брачные обеты сердцем, почитая их лишь как священные узы и обязательства чести? Но что еще ей было делать, ведь она вступила в брак против своей воли. Хотя, сейчас это уже не важно. По каким бы причинам не состоялся ее брак, сейчас он был единственной реальностью, реальностью, которая останется с ней "пока смерть не разлучит нас". В этой реальности их двое, и если муж, как может, пытается облегчить для нее непривычную жизнь простолюдинки, то и она должна постараться облегчить ему жизнь, а не отягощать, ради него и ради себя.
   Месса закончилась, и народ, встав с колен, начал тесниться поближе ко входу в церковь. Виола помогла мужу подняться, и вместе они двинулись в обратный путь.
  
   Она давно не ощущала такой легкости - целую вечность. Что было причиной тому - пасхальная ли служба или первые знаки пробуждающейся природы, которые по пути обратно в лачугу Виола почувствовала необычайно отчетливо.
   - Скоро весна, - сказала она, подняв лицо к чистому глубоко-синему небу. Словно опровергая ее слова, с ними в морозный воздух вырвался легкий пар ее дыхания.
   Муж искоса внимательно взглянул на нее, откинувшую голову назад, чтобы полнее вдохнуть холодный, но уже пахнущий весной воздух.
   Повернув голову, Виола поймала его взгляд и улыбнулась. Он тоже улыбнулся в ответ, но то была другая улыбка, не такая, какой он улыбался Джанино. Эта улыбка была как отражение, зеркало, возвращавшее Виоле ее веселье, но не разделявшее его. И все же Виола знала - когда-нибудь она заставит его улыбнуться ей по-настоящему.
  
   - На Пасху никто не работает, - заметила Виола, увидев, что муж усаживается за гончарный круг.
   Он ничего не ответил.
   Некоторое время, сидя за столом и подпирая щеки руками, она следила за тем, как глина обретает очертания горшков для масла, мисок, кувшинов. Виола думала о том, что, если им удастся обзавестись печью, дела пойдут лучше. Форму кувшинов можно изменить, сделав более изысканной, но чтобы оживить торговлю такими простыми по форме предметами как миски или горшки требовалось что-то иное. Но что?
   Ответ пришел к Виоле неожиданно и был прост как все гениальное. Ярко-красная полоска, прочертившая рыжеватую глину, вертящуюся на гончарном круге, освободила Виолу от раздумий - посуду можно раскрашивать!
   - Гвидо, - позвала она, спеша поделиться своей мыслью.
   Заметив полоску на глине, он убрал руки с круга и одну из них поднес к лицу. Перепачканные в глине пальцы окрасились в красный цвет, когда он вытер верхнюю губу.
   - Опять, - неверяще простонала Виола. Она вскочила и, отвязав передник, быстро смочила его в холодной воде.
   Принимая мокрую сложенную ткань из ее рук, он с сожалением заметил:
   - Прости, я запачкал рубашку.
   Виола посмотрела на свежие пятна крови, гроздью рассыпавшиеся по новому холсту.
   - Господи, ну какой же ты твердолобый, - в сердцах вырвалось у нее. - Сегодня праздник. Почему нельзя было просто отдохнуть?
   Она сердилась, но понимала, что на самом деле потоком слов пытается справиться со страхом, почти паникой, охватившими ее. Чем еще можно было объяснить фразу о том, что Бог покарал его за работу в Пасхальный вечер или нелепое слово "твердолобый"? И где она успела набраться такой глупости?
   - Погода меняется, - тем временем сказал муж, успокаивая ее. - В таких случаях раны ноют, а иногда открываются. Это ненадолго.
   Виола ему не верила, и ей хотелось плакать. Все ее усилия пошли прахом. И зимнее отпаивание его молоком, и попытка очертить хоть какие-то светлые перспективы в их безрадостной жизни. Герцогини не плачут, а уж простолюдинки и подавно, сказала она себе, кусая губы, глядя, как он, запрокинув голову, пытается остановить кровотечение.
   Позже, когда кровь остановилась, они легли спать. Но из-за тревоги и слишком раннего по сравнению с обычным времени отдыха, Виоле не спалось. Она слышала, как муж тяжело дышит и ворочается в своем углу, и знала, что он тоже не спит. Погода действительно изменилась, и снаружи доносилось завывание ветра вперемежку с раскатами грома.
   - Иди, ложись на постель, - сказала, наконец, Виола, не выдержав тяжелой атмосферы молчания и грозы.
   - Мне и здесь хорошо, - ответил он, но все еще сдавленный тембр голоса говорил скорее об обратном.
   - Зато мне здесь совсем не хорошо. Я чувствую себя плохой женой. Так что, ложись в постель и избавь меня от угрызений совести. Хоть кому-то из нас станет легче.
   В ответ послышался полусмех-полувздох - Виола не была уверенна, что именно. Он подошел и сел в изголовье, опершись спиной о стену лачуги. Виола подвинулась, освобождая ему больше места, но муж никак не отреагировал на ее движение.
   - На что это похоже, когда болят старые раны? - спросила Виола.
   Какое-то время он молчал, размышляя, ища подходящее описание, а может быть, просто чувствуя эту самую боль.
   - Это как, когда неожиданно получаешь сильный удар или падаешь лицом вниз, не успев выставить руки. Тело пульсирует, дыхания не хватает, а кости начинает выворачивать, - наконец, ответил он.
   - Кажется, я никогда не падала лицом вниз, - покачала головой Виола.
   - Значит, ты рано научилась не запутываться в юбках, - усмехнулся он и снова замолчал, словно вспомнив что-то или кого-то.
   - Ты говорил, вас было восемь детей в семье. А сколько осталось после чумы?
   - Один.
   - Значит, у тебя нет ни братьев, ни сестер?
   - Есть брат и две сестры. Отец потом снова женился.
   Что-то в его голосе подсказало Виоле, что между ними нет особой близости.
   - Ты не ладишь с ними, - ответила она.
   - Сестры давно замужем, мы почти и не общаемся.
   - А брат?
   - После того, как я стал калекой, он звал меня к себе, работать в гончарной мастерской, но я решил, лучше останусь сам по себе.
   - Из-за того, что раньше это была мастерская вашего отца?
   - Да нет, я не держал зла на Николо за то, что он унаследовал мастерскую. От меня ведь отцу толку не было никакого, пока я служил кондотьером. Так что он все правильно сделал. Просто... мы чужие друг другу. И с женой его я не ладил. Вот и ушел от греха подальше.
   - Почему не ладил?
   Какие-то время он подбирал слова.
   - Она злая и вздорная.
   - По описанию похожа на Лучию.
   - Хуже, - ответил он так убежденно, что Виола фыркнула от смеха.
   - Знаешь, для бывшего кондотьера ты слишком мало пьешь и сквернословишь.
   - Я вообще не разговорчивый, а чтобы пить, нужны деньги, - усмехнулся он.
   - Мой брат тоже не подарок, - сказала вдруг Виола. - Он ненавидел меня потому, что считал, что родители любили его меньше.
   - Так ведь так оно, наверное, и было на самом деле, - возразил он.
   - Да, но... ты же не ненавидишь всех, только потому, что у них по две ноги.
   - Это другое, в семье все всегда сложнее. Да и потом, людям нравится в своих бедах винить кого-то еще.
   - Кого винишь ты?
   - Мне некого винить, кроме собственной глупости.
   - Мне тоже, - прошептала Виола.
   По скрипу кровати в темноте она догадалась, что он шевельнулся, а следом услышала знакомый кашель.
   - Я не даю тебе спать, - сказала Виола.
   - Нет, так даже легче, когда... отвлекаешься.
   Они говорили еще и еще, о воспоминаниях детства, о Милане, который представал таким разным в зависимости от того, чьими глазами на него смотреть - сына нищего горшечника или дочери могущественного герцога. Но какими бы разными не были их воспоминания, в них сквозила симпатия, которую оба испытывали к Милану, к его стенам и соборам, к весеннему цветочному буйству на улочках. В их словах не было горечи или тоски, которые обычно охватывали Виолу при упоминании родного города, нет, воспоминания представали чистыми, светлыми, не омраченными ничем. В темноте, под звуки ливня и грома, Виола говорила, говорила и не могла наговориться, словно боялась, остановившись хоть на минуту, потерять охватившее ее радостное возбуждение, волшебное ощущение праздника и таинства, чем-то напоминающее канун Рождества.
  
   Виола проснулась далеко не утром. Она это поняла по солнечным лучам, успевшим пройти половину своего дневного пути на земляном полу лачуги. До возвращения Гвидо оставалось еще часа три, и ей не хотелось провести все это время в одиночестве.
   Она была права, отметила Виола по дороге в город - погода изменилась, после грозы резко потеплело и еще сильнее запахло весной. По пути она намеренно сделала крюк, купила молока и нечаянно засмотрелась на тяжелый китайский шелк в восточной лавке. Шелк был нежно-желтый с золотистыми переливами на солнце, он идеально подошел бы Виоле с ее светлыми пшеничными косами. Завлекая покупательницу - толстую матрону с двойным подбородком, купец приложил к шелку ожерелье с ядовито желто-зеленоватыми топазами, и инстинкт красоты, в былые дни заставлявший Виолу часами примерять перед зеркалом подходящие к платью украшения, сработал прежде, чем она успела понять, что делает.
   - К этой ткани подойдут жемчуг и алмазы, - сказала она.
   Оба, и купец, и его покупательница, с изумлением уставились на нее, а Виола, сообразив, каким странным, должен выглядеть этот совет из уст простолюдинки, отвернулась и зашагала прочь.
   На улицу горшечников она вышла с противоположного конца. Виола неспешно прошлась вдоль рядов и убедилась в том, что ее догадка была правильной - никто из них не раскрашивал посуду.
   - Ну что, бездельник, как дела? - потрепала она за вихры попавшегося на пути Джанино. - Здравствуй, Симонетта.
   Горшечница благодарно улыбнулась, отвечая.
   - Идем? - сказала Виола мужу.
  
   По дороге обратно в лачугу, искоса поглядывая на него, Виола ненавязчиво пыталась определить лучше ему или хуже. Спрашивать она считала бесполезным, он в любом случае скажет что-нибудь успокаивающее. Кровотечения больше не было, поняла она по отсутствию новых пятен на рубашке. Темные круги под глазами - она не была уверенна стали они больше или это просто тень от его спутанной шевелюры.
   - Знаешь, я подумала, мы могли бы раскрашивать посуду, - сказала Виола, мысленно удивляясь - они проговорили почти всю ночь, а сказать самое важное она забыла.
   Как обычно, муж ответил не сразу.
   - Я не умею этого делать.
   - Я сумею, - ответила Виола. - Это не сложнее чем вышивать.
   Он ничего не сказал и продолжал молчать всю дорогу, но Виола видела, что ее слова услышаны, и он обдумывает их.
   - Нужны краски. Такие, чтобы не смывались и не отшелушивались от жара, - задумчиво сказал он, наконец, когда они уселись ужинать.
   - Где их можно найти? - спросила Виола.
   - Пока не знаю, - покачал головой муж.
   Виола перелила горячее молоко из котелка в миску и протянула ему.
   - Сегодня ты не работаешь. И не вздумай со мной спорить, - твердо сказала она.
   - Кто часто отдыхает, редко ест, - ответил он поговоркой городской бедноты.
   - Я же сказала - не спорь со мной.
   Он посмотрел на нее внимательно, и в этом взгляде Виола узнала уже знакомые смешинки в уголках глаз. Она наклонила голову, убирая со стола, чтобы он не видел ее ответной улыбки, опасаясь, что иначе муж не воспримет сказанное ею всерьез.
   - Если завтра ты сходишь в торговые ряды, я смогу заняться печью, - произнес он после недолгого молчания.
   - Хорошо, - ответила Виола.
  
   В торговом ряду горшечников утро началось привычным гамом. Крикливые продавцы и покупатели торговались и обменивались новостями.
   Расставляя товар, Виола с удовлетворением отметила, что высокий тонкий кувшин, вылепленный по ее задумке, уже продан. Горшечница Лучия отвела глаза, когда Виола случайно взглянула на нее - слишком заметны были очередная беременность, округлившая платье, и припухший синяк под глазом. Впервые за все время в душе Виолы шевельнулось сочувствие к ней. Невольно, Виоле подумалось, какова была бы ее собственная участь, выбери Неаполитанский король ей в мужья кого-нибудь, похожего на мужа Лучии.
   На протяжении всего дня Виолу не оставляло подспудное беспокойство - она опасалась встречи с графом Урбино. Но, в этот раз, ей повезло - ни граф, ни его свита в торговом ряду так и не показались. Полным ходом шла подготовка к турниру - так сообщали городские сплетни.
  
   Несколько дней спустя муж зашел за Виолой раньше обычного. Вместо возращения в лачугу он повел ее на улицу живописцев. В мастерской, куда они вошли, хозяйничал высокий молодой подмастерье. Холсты, кисти, краски, специфические запахи в первое мгновение слегка оглушили Виолу и напомнили времена, когда она во дворце позировала для многочисленных портретов. Но, то было во дворце, а заглянуть в мастерскую живописца, увидеть процесс "изнутри" ей раньше не доводилось.
   В мастерской царил хаос, бородатый старик-хозяин был занят изображением сцены поклонения волхвов и никак не отреагировал на их появление, из трех подмастерьев, старший говорил с Гвидо, второй - подросток - спал на скамье, подложив под голову испачканную в красках ветошь, третий, самый младший, толок что-то в ступе, недовольно шмыгая носом.
   - Ну, что, выбирайте, - обратился к Виоле старший подмастерье.
   Он показывал ей краски одну за другой, называя свойства и цены. В большинстве случаев, краски стоили дорого, быстро убедилась Виола. Дешевыми были лишь простые цвета - белый и коричневый. Зато Виола узнала, что почти все краски не смываются, если их покрыть лаком. Сам лак показался ей похожим на оливковое масло с едким смолистым запахом. Он тоже стоил денег.
   Они торговались о цене склянок с белой и коричневой краской, когда подмастерье, все это время чаще обращавшийся к Виоле, чем к ее мужу (Виоле был хорошо знаком этот эффект, производимый красивой женщиной почти всегда и почти в любом месте), вдруг предложил, чтобы в часть уплаты она согласилась позировать ему для образа Марии Магдалины. Образ должен был украсить один из церковных приделов, и Виола без колебаний согласилась.
  
   Уже следующим утром Виола приступила к исполнению своей части обязательств по сделке. Подмастерье велел ей распустить волосы и задрапироваться в красный плащ.
   - У меня зеленые глаза и золотистые волосы, красный плащ будет слишком ярким и безвкусным дополнением, - сказала Виола.
   Подмастерье озадаченно посмотрел на нее, потом соглашаясь, кивнул и сказал, что на картине изменит цвет плаща.
   Замерев в нужной позе, Виола наблюдала за работой живописца. Подмастерье быстрыми движениями рук, набрасывал образ на холсте, поднимая глаза на Виолу и вновь опуская их на холст. Он был хорош собой и молод, отметила Виола, почти ее ровесник. Кудри до плеч, которым позавидовала бы иная девушка, совершенная гармония черт, высокий рост и гибкая фигура. Пожалуй, она еще никогда не встречала мужчины, который был бы так хорош собой, нехотя признала Виола.
   В последующие дни до, после и во время сеансов, Виола чувствовала, как взгляд Маттео (так его звали) становится все более выразительным - не просто взглядом живописца, переносящего на холст то, что видит, но все больше взглядом заинтересованного мужчины. Это негласное напряжение между ними, волновало и смущало Виолу.
   - Завтра можно закончить пораньше и подняться ко мне, - сказал ей однажды Маттео, вытирая кисти после работы.
   - Я замужем, - ответила Виола, внутренне испугавшись собственного быстрее забившегося сердца.
   - Но ты хочешь этого так же, как и я, - немало не смутившись, сказал Маттео.
   - Нет, - ответила Виола. - Это грех.
   - Грех - не хранить верность в любви. Но к чему соблюдать пустые обеты?
   - Что ты имеешь в виду? - спросила Виола.
   - Такие вещи сразу бросаются в глаза. Вы с мужем почти не смотрите друг на друга, не прикасаетесь друг к другу. Влюбленные так себя не ведут. Так зачем тебе хранить ему верность?
   - Затем, что он хороший человек, - ответила Виола, не найдя аргумента лучше.
  
   Она торопливо покинула мастерскую и, вместо того, чтобы вернуться в торговый ряд горшечников, пошла к городским воротам, не дожидаясь, когда муж придет за ней.
   По дороге в лачугу Виола размышляла, задаваясь нелегкими вопросами. Должна ли она желать того, что называется плотской стороной брака? Большинство девушек ее возраста желало. Виолино же поверхностное любопытство было удовлетворено поцелуями и рассказами более опытных дам при дворе, но гордость не позволяла опуститься до того, чтобы проверить эти рассказы на практике. Дочь герцога Миланского должна была быть безупречна во всем, в том числе, в том, что касалось замужества. К тому же, ни один мужчина не пробуждал в ней столь сильных чувств, чтобы она могла забыть о своей гордости и долге.
   Гордость... как точно Гвидо угадал, что согласиться стать любовницей Урбино ей никогда бы не позволила гордость. И любовницей Маттео тоже, но в этот раз решение далось ей с куда большим трудом - ведь красавец-подмастерье был ей симпатичен.
   Почему муж так и не исполнил их брак физически, в супружеской постели? После того, как их взгляды встретились пасхальным утром поверх его старой рубахи, Виола совершенно точно знала - он желает ее ничуть не меньше, чем все те кавалеры, что добивались ее благосклонности. Что же его останавливало? Боязнь быть отвергнутым? Но ведь таково законное право супруга, и она не смогла бы ему в этом праве отказать, даже если бы захотела. Да и, положа руку на сердце, не хочет она ему отказывать, призналась Виола сама себе, смущенно покраснев. Его физический недостаток не так страшен, чтобы мысли о близости вызывали ужас. Но она не знает, как быть, как дать ему понять, что отвращения, которое он вызывал у нее вначале, уже давно нет.
  
   Не застав никого в лачуге, Виола отправилась на берег реки. Последние несколько дней Гвидо обустраивал на берегу печь, и она знала, что найдет его там.
   Печь уже работала, обжигая посуду, - поняла Виола по жару, исходившему от нее, и довольному лицу мужа.
   - Хорошая тяга. То, что надо, - сказал он, увидев Виолу.
   По смуглой коже вдоль ключицы текла струйка пота, и Виола, как завороженная проводила ее взглядом, пока она не скрылась за развязанным воротом рубахи. Потом, опомнившись, подняла глаза к его лицу.
   - Что-то случилось? Почему ты так рано?
   В самом деле, почему? Виола мысленно ругнула себя за глупость. Не рассказывать же ему эту историю с Маттео.
   - Решила посмотреть, как продвигается твоя работа, - сказала она, наконец, первое, что пришло в голову.
   - А тележка где?
   - Осталась в торговом ряду. Симонетта с Джанино за ней присмотрят.
   Он ничего не ответил, но едва ли поверил.
   - Эти уже готовы? - спросила Виола, указывая на ряд более темной, чем обычно, посуды.
   - Да. Закончу со следующей партией, схожу за тележкой.
   Что на нее нашло, спрашивала себя Виола, вернувшись в лачугу, чтобы заняться приготовлением обеда. Ко всему прочему она забыла купить молока, и это окончательно отрезвило ее. Было бы из-за чего переполошиться. Успокоившись, Виола не смогла объяснить себе, что заставило ее так бурно отреагировать.
  
   Образ был почти уже закончен и, явившись в мастерскую, чтобы позировать в последний раз, Виола старалась казаться спокойной и невозмутимой. Маттео рисовал, не делая попыток напомнить вчерашнее, приблизиться к ней или заговорить. Пользуясь этим, Виола рассматривала его пристальнее, чем обычно, пытаясь понять, что же было в нем такого, что взволновало ее. Высокая, поднимающаяся двумя треугольниками вверх линия лба, говорила о том, что подмастерье рано расстанется со своей прекрасной шевелюрой. Неровные зубы, чересчур заостренный кончик носа - привычка искать в людях недостатки в этот раз сослужила Виоле хорошую службу - заметив их, она перестала воспринимать красоту Маттео как единое целое.
   - Чему ты так довольно улыбаешься? - спросил он.
   Виола ничего не ответила. Она уже знала, что победила.
   По окончании сеанса, забирая склянки с красками, она сказала, взглянув Маттео в глаза:
   - Верность, быть может, можно нарушить из-за любви, но не из-за желания. И ты слишком мало знаешь, чтобы судить о моих отношениях с мужем.
   Расправив плечи, Виола вышла из мастерской и уверенным шагом направилась в торговые ряды.
  
   Весь день она с нетерпением ждала момента, когда, наконец, сможет опробовать краски. Чтобы не расходовать много, Виола решила не покрывать посуду краской целиком, а лишь наносить линии, узоры. В ее распоряжении были белый и темно коричневый цвета, на рыжеватом фоне обожженной глины они смотрелись неплохо. Боясь, что рука может дрогнуть, Виола наносила узоры короткими линиями, образуя причудливые фигуры. Закончив расписывать миску, она показала ее работавшему за гончарным кругом мужу.
   - Нравится? - спросила она, не выдержав ожидания, пока он рассматривал ее работу.
   - Красиво, - ответил муж.
   Виола внимательно посмотрела на него, желая убедиться, что ему нравится на самом деле, и он не сказал так лишь для того, чтобы не обидеть ее.
   - Правда, красиво, - подтвердил он.
   После пятой миски, Виола почувствовала, что мышцы затекли, а глаза и руки устали.
   Спала в эту ночь она без задних ног, а утром с новой энергией принялась воплощать свои фантазии поверх обожженной глины.
  
   Результат не заставил себя долго ждать и превзошел Виолины ожидания.
   - Полдуката за неделю, - сказал муж, закончив подсчитывать выручку.
   - Такими темпами к осени мы наберем достаточно, чтобы переехать, - с радостной уверенностью сказала Виола.
   Она теперь не только расписывала посуду, но и постоянно придумывала ее новые формы. Оба занятия нравились Виоле, захватывая внимание настолько глубоко, что идеи новых узоров или моделей приходили к ней повсюду и, иногда она едва успевала их запоминать или зарисовывать на чем-нибудь, оказавшемся под рукой. Заметив это, муж сделал ей пару специальных дощечек и склянку с густо разведенной в воде сажей. Она носила их на поясе, в складках платья.
   Руки у Виолы теперь были постоянно перепачканы сажей и красками, и торопливо отмывая их перед тем, как заняться стряпней, Виола не успевала досадовать на это.
   Вечерами, рассмотрев сделанные ей наброски, муж принимался за лепку. Почти всегда ему удавалось верно ухватить ее мысль, но бывали моменты, когда требуемой формы они достигали путем проб и ошибок, и тогда Виола горячилась, нетерпеливо закусывая губу и жалея, что не умеет лепить сама.
   - Научи меня, дай мне попробовать, - сказала она как-то, понимая, что слишком легко теряет терпение. Если бы кто-то так же нетерпеливо постукивал ножкой и все время поправлял ее, стоя над головой, она давно бы уже все бросила. А то и придушила бы этого кого-то. Но, хвала Господу, Гвидо относился к подобному поведению намного спокойнее.
   - Садись, - только и сказал он, освобождая место у гончарного круга.
   Усевшись рядом на придвинутый стул, он показал ей, как запускать вращение круга, но попробовав сама, Виола убедилась, что не все так просто. Глина не слушалась ее, пальцы то соскальзывали, то оставляли слишком глубокие борозды.
   - Спокойнее. Расслабься, и рука не будет дергаться, - посоветовал муж. - Если ты хочешь поднять стенку выше, двигайся вверх, вот так.
   Своими руками поверх ее пальцев, он показал, что нужно делать, слегка надавливая, направляя движение.
   Виола так и не сумела понять, в какой момент вращение круга, достижение совершенства формы и обучение перестали ее волновать, отступив перед удовольствием прикосновений. Их руки соприкасались поверх вращающейся глины, тела почти соприкоснулись в полуобъятии, а щекой, совсем рядом, Виола ощущала близость его лица. Странные мурашки побежали по коже, разбегаясь от какой-то чувствительной точки на затылке, наполняя пространство между ними мириадами легких и приятных покалываний. Она не хотела, чтобы волшебство прекращалось, интуитивно чувствуя, что он тоже ощущает это сейчас, не может не ощущать. С абсолютной уверенностью Виола знала в этот момент - стоит ей чуть-чуть повернуть голову - их губы встретятся. И она, решившись, сделала это.
   Первые прикосновения его губ были легкими и мягкими. Целуя ее, он нежно провел языком по складке между губами, ненавязчиво побуждая ее впустить его глубже, довериться ему. Она доверилась. Закрыв глаза, Виола откинула голову на его плечо, утопая в непривычных ощущениях. Нет, она, конечно целовалась до этого, но ни один поцелуй не был таким глубоко волнующим, таким... таким личным. Круг со скрипом замер, их перепачканные в глине сплетенные руки замкнули объятие.
   Растаявшую от поцелуев Виолу привели в себя звуки его голоса.
   - Ты должна меня выслушать, - сказал муж, усаживая ее на постели и вглядываясь в глаза в поисках подтверждения, что она слышит и понимает. Она не хотела слышать. Она хотела, чтобы он снова целовал ее, хотела большего.
   - Виола, - мягко выдохнул он, вставая. Он отошел от нее на безопасное расстояние к очагу, там тяжело опустился на стул и замер, глядя на пламя.
   - Что не так? Почему ты не... - спросила, наконец, Виола, не понимая.
   - Тебе нужно знать. Иначе это было бы нечестно, - начал он. - Когда после венчанья ты ушла переодеваться, Неаполитанский король сказал, что через год вернется проверить, пошло ли испытание тебе на пользу.
   - Что?! - Виола задохнулась, осознав услышанное. Голова шла кругом.
   Выходит, она не напрасно надеялась в самом начале, перед тем как погрузиться в пучину отчаяния и нищеты. Это испытание! И у испытания есть срок. Срок, установленный Неаполитанским королем. Ее заставили участвовать в игре, играли с ней, как кошки играют с мышью.
   - Значит, ты все это время выполнял его приказания? Он велел тебе не прикасаться ко мне?! - в сердцах воскликнула Виола и тут же пожалела об этом. То, что она знала о муже, не позволяло сомневаться - он поступал так, как ему велела собственная совесть.
   - Нет, - ответил он. И после мучительного для обоих молчания добавил: - Если это испытание, и если через год за тобой вернутся, нужна причина, чтобы брак признали недействительным.
   Ну, конечно! Единственная причина, за исключением кровосмешения, которую Папа посчитал бы приемлемой (разумеется, не считая увесистой суммы дукатов) для того, чтобы аннулировать брак, это то, что он физически не состоялся. Кусочки головоломки сложились. Все встало на свои места.
   - Почему же ты раньше ничего мне не сказал?
   - А что я мог сказать? Король ведь ничего не обещал, кроме того, что, может быть, вернется проверить, прошла ли ты испытание. Я не хотел бередить тебе душу, думал, приедут - и все станет явным, а если нет - через год переберемся в какое-нибудь место получше. Но сегодня все повернулось так, что молчать стало хуже, чем говорить.
   Теперь было понятным и его упорное нежелание переезжать раньше осени. Если бы они уехали отсюда - где стали бы их искать Миланский герцог и Неаполитанский король?
   Больше муж ничего не говорил, а Виола мысленно унеслась вперед, далеко, в Милан. Она сможет вернуться! Уму непостижимо, и как она могла перестать верить, что ее место там, во дворце. Ее уютные покои, ее платья, драгоценности, кони, служанки. Ее сказочная, ничем не омрачаемая жизнь, танцы, прогулки по реке. Все это можно вернуть! Она не знала плакать или смеяться от потрясения. Господи, благодарю тебя, Господи!
   Разумеется, теперь она будет ценить все, что божьей милостью получит обратно. Больше никогда, она не позволит себе небрежно относиться к заботящемуся о ней отцу, беспечно ломать и портить чьи-нибудь товары, в угоду минутному порыву обижать и оскорблять людей, всех, кем бы они ни были, начиная от короля и заканчивая последним нищим. И Гвидо она подберет красивый дом в Милане, так, чтобы на первом этаже можно было расположить гончарную мастерскую.
   Виола огляделась и увидела, что мужа в лачуге нет - пока она грезила наяву, он вышел.
   Тут Виола осознала простую и очевидную истину - она может быть герцогиней, может быть женой нищего горшечника, но не может быть обеими одновременно.
   У всего есть цена. Цена ее возращения в прежнюю жизнь - все, что дорого ей в этой. Герцогиням не может нравиться расписывать посуду, они не целуются, млея от счастья, с нищими.
   И потом, если Неаполитанский король лично обещал за ней вернуться, значит, она все же станет королевой Неаполя. Присмиревшая, получившая хороший урок жизни, дочь герцога Миланского будет идеальной женой королю Рене - красивая, молодая, покорная, с безупречной родословной и щедрым приданным, которое он, впрочем, уже получил.
   Но королю Рене никогда не догадаться, с кем она будет сравнивать его каждый раз, когда он будет приказывать ей, не советуясь и не объясняя, когда поцелует ее, когда в очередной раз накажет за невоздержанный язык, вместо того, чтобы внимательно взглянуть в глаза, понять и простить. Сможет ли он когда-нибудь, захочет ли среди вездесущей толпы придворных, войн и государственных забот найти время узнать ее настолько, чтобы увидеть за красотой душу, характер, а увидев, полюбить не высокородную дочь Миланского герцога, не прославленную красавицу, а ее саму, нетерпеливую, обидчивую, гордую как сам Люцифер, вспыльчивую, резкую Виолу?
   До сих пор только Гвидо знал ее, настоящую, знал и любил. Потому что, невозможно так заботиться о человеке и не любить его, запоздало поняла Виола. Она потеряла своего нищего уже сегодня. Даже если Неаполитанский король не приедет, что-то между ними будет непоправимо уничтожено оставшимися месяцами ожидания, когда не высказанный, но очевидный, ее выбор незаслуженно унизит Гвидо, превратив в "мужа на крайний случай", в запасной вариант. А если король приедет... Гвидо не возьмет ни денег, ни дома в Милане, ничего. Уж она-то знает, как он упрям. Останется здесь или переедет в Падую, быть может даже, женится на Симонетте. Он давно нравится Симонетте, да и мальчишкам отец бы не помешал. Только вот почему ей так больно от одной лишь мысли об этом?!
   Виола вытерла невесть откуда взявшиеся слезы все еще перепачканными глиной руками. Она встала с постели и, подойдя к котелку с водой, умылась и вымыла руки.
   Испытанное ею в первый момент облегчение, почти осязаемо повисшее в воздухе, прогнало Гвидо прочь из лачуги. Сейчас Виола обрадовалась тому, что он хотя бы не стал свидетелем ее последующих сомнений. Больше она ни секунды не сомневалась. И не хотела, чтобы он сомневался в ней хоть одну лишнюю секунду.
   Виола выбежала в освещенную луной ночь. Где искать, она определила по донесшемуся до нее приглушенному звуку кашля еще до того, как разглядела силуэт на берегу реки. Он сидел за земле, наблюдая за лунными бликами на речной поверхности. Виола подошла и опустилась на колени рядом.
   - Ты - мой муж, вот и выполняй свои супружеские обязанности, - сердито заявила она, стукнув кулачком по его груди.
   И по тому, как быстро его тело рванулось ей навстречу, как жадно он припал к ее губам, поняла, с каким напряжением он ждал ее решения все это время.
   Не размыкая губ, они рухнули на землю, и Виола почувствовала, как что-то твердое и колючее вонзилось ей в бок. Она вскрикнула.
   - Прости, у меня давно не было женщины, - сказал он, чуть отстранившись и тяжело дыша.
   Виола, нащупав, отшвырнула прочь вонзившуюся ей в бок ветку и обняла его за шею, притягивая к себе.
   - А у меня никогда не было мужчины, - сказала она, блеснув глазами. - Так что же нам делать?
   Очень мужская улыбка тронула его губы.
   - Думаю, для начала стоит перебраться на кровать.
   Виола помогла ему встать и, обнявшись, они вернулись в лачугу. У постели, Виолу на мгновение охватили чувства неловкости и легкой паники. Мозолистая ладонь нежно легла на ее шею, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, и девичий испуг отступил перед совсем другими ощущениями.
   Муж медленно раздевал ее, целуя, лаская, гладя. Она полностью отдалась на волю его шершавых, мозолистых рук, часто и глубоко дыша. Закрыв глаза, она слышала, как с глухим стуком на пол упал деревянных протез, заменявший ему ногу при ходьбе, ощутила приятную тяжесть его тела, а почувствовав как он прикоснулся к ней там, в глубине, пульсирующей, мягкой и влажной, задрожала, беспомощная против остроты первых в ее жизни плотских наслаждений.
   Когда он вошел в нее, боли она почти не почувствовала. Боль, короткая и резкая как щипок, быстро ослабела и исчезла под властью древнего инстинкта, требующего движения, еще и еще, сильнее, выше и выше, пока, наконец, с криком выгнувшись дугой, Виола не взлетела на пик наслаждения.
  
   Она проснулась, чувствуя на душе какую-то необычную, праздничную легкость. Причину этой легкости она вспомнила, обнаружив, что лежит полностью обнаженная, заботливо укутанная в плащ. Гвидо рядом не было, и Виола, приоткрыв глаза, поняла, что еще только рассвело и, что он куда-то вышел, скорее всего, за водой.
   Дверь скрипнула. Приподнявшись, придерживая плащ на груди, Виола увидела мужа. Подвесив котелок с водой на огонь, он подошел к постели и сел, внимательно и нежно глядя на нее.
   - Как ты? - спросил он, и в этот короткий вопрос вместилось многое - от ее физического состояния до попытки понять, не жалеет ли она о своем вчерашнем решении.
   Она улыбнулась в ответ, не подозревая как хороша сейчас с розовеющими от сна щеками и пушистыми, разметавшимися по плечам волнами волос. Он притянул ее к себе, целуя висок, ушко, впадинку за ним.
   - Гвидо, - с упреком шепнула она. - Уже утро.
   - Доброе утро, любимая, - ответил он, приникая к ее губам.
   - При свете дня нельзя. Это грех, - пыталась Виола мягко отстраниться.
   - А ты представь, что еще темно, - он нежно целовал ее веки, заставляя закрыть глаза. - Клянусь, ни один солнечный луч еще не коснулся земли.
   - Гвидо... - шепнула она, но так и не закончила фразы, сдаваясь.
  
   Они лежали рядом, восстанавливая дыхание, когда первый луч солнца скользнул по стене.
   - Обещай мне кое-что, - сказала Виола, отводя от его лица черные курчавые пряди.
   - Все, что угодно, ваша светлость.
   - Во-первых, никогда больше не называть меня так, а во-вторых - сбрить бороду.
   Он озадаченно поднял брови, потом кивнул.
   - А сейчас отвернись, - попросила Виола, садясь на постели и протягивая руку за платьем.
  
   С этой ночи началась их новая жизнь. Внешне она мало изменилась, но теперь Виола понимала, о чем говорил Маттео. Ласковые взгляды, мимолетные ласкающие прикосновения - все это было так же естественно как дышать и так же необходимо. Такие мелочи расцвечивали жизнь днем, а в преддверии наступающей ночи заставляли Виолу краснеть от нетерпеливого предвкушения.
   Ее немного пугало собственное отношение к тому, что она называла плотской стороной брака. Эта сторона словно затмила для нее все остальные стороны жизни. Так сильно вожделеть и наслаждаться было грехом, пусть даже все совершалось в законном браке. Периодически Виола спохватывалась и терзалась угрызениями совести, в попытках успокоить которую, не позволяла мужу целовать себя днем и требовала, чтобы он отворачивался, когда она одевается.
   Муж относился к ее причудам добродушно, уважая и прислушиваясь к ней, так же как и раньше, если не более. Он сбрил бороду, но, не удовлетворившись этим, Виола сама укоротила ему волосы.
   - Я хочу видеть своего мужа, а не какое-то заросшее лесное чудище, - прокомментировала она, с довольным видом оглядывая результат.
   Она изучала его тело с интересом первооткрывателя, вступившего на обетованные земли. Разглядывала мужа, пока он спал, в свете затухающих отблесков пламени очага. Крупные короткие кудри, обрамляя резковатые, но обаятельные черты лица делали его моложе и привлекательнее. Она не находила его красавцем, но это было и не важно. Для нее он был особенным, единственным, чей голос, профиль, фигуру она безошибочно выделяла среди множества других.
   Он стал более открытым, жизнерадостным, она это видела и чувствовала, улыбался ей так, что просто дух захватывало. Глядя на его улыбку, ей теперь все время хотелось поцеловать его, слиться с ним в единое целое. Делая выбор той ночью, она и не подозревала, что будет настолько счастлива.
   Каждый раз, засыпая, она чувствовала как, зарывшись лицом в волосы на ее затылке, он шепчет благодарно и обреченно "любовь моя".
  
   - Гвидо, а как ты называл меня в самом начале?
   - Когда? - не понял он.
   - В самом начале, как ты называл меня, когда думал? Герцогиня, ваша светлость, Виола или как-то по-другому?
   - Не скажу, - рассмеялся он.
   - Почему?
   - Тебе не понравится.
   - Скажи, я не обижусь, - целуя, она прильнула к нему всем телом, напоминая ласкового и шаловливого котенка.
   - Я называл тебя "воробушек", - признался он, сдаваясь. - Ты была такая потерянная, взъерошенная и беззащитная, не смотря на то, что очень храбрилась.
   - А я не смогу сказать, как называла тебя. Не спрашивай меня об этом, ладно? - тихо попросила она.
   - Не буду, - обещал он, и смешинки собрались веселыми лучиками у глаз.
   Но Виолино веселое настроение погрустнело. Она затихла, лежа на боку и внимательно глядя на мужа.
   - Откуда это взялось? - спросила она, проводя пальчиком по глубокому шраму на его груди.
   - Копье, - нехотя ответил он, так же заворожено глядя на нее.
   - Ты, что, не носил доспехов?
   - С оставшихся на поле боя снимают все, что представляет хоть какую-то ценность. Тяжелораненых добивают. Парень, который добивал меня, оказался новичком.
   - Больно было? - легкими прикосновениями пальцев Виола словно старалась залечить ту давнюю боль.
   - Лекарь сказал, что мне повезло, но кашляю я с тех пор, не переставая.
   Он провел кончиками пальцев по ее плечу и, заглянув в повлажневшие глаза, улыбнулся, пытаясь отвлечь от сказанных слов.
   Виола чувствовала себя бессильной перед многочисленными ранами его души и тела. Все, что она могла им противопоставить - свою нежность и любовь. Повинуясь велению сердца, она поцеловала глубокую отметину на его груди, провела губами по рваному косому шраму на боку, нежно погладила пальцами обрубок ноги и, наклонившись, поцеловала его.
   Муж сел на постели, взял ее лицо в свои руки и, глядя на нее блестящими любящими глазами, прошептал:
   - Я столько лет упрекал Бога, почему он не дал мне умереть, но теперь знаю - иначе я не смог бы встретить тебя.
   Виола крепко обвила его шею, прижимая к сердцу, не желая отпускать, страшась самой мысли о том, сколько случайностей привело их друг к другу и как она вообще сможет жить без него теперь.
   - Если ты умрешь, я умру с тобой, любовь моя, - прошептала она, зарывшись лицом в его волосы, и почувствовала, как он содрогнулся всем телом.
   Опираясь локтями на его плечи, не размыкая объятий, она приподнялась, помогая их телам соединиться.
  
   От того, что они любили друг друга, работы не становилось меньше. Другое дело, что, летая на крыльях счастья, они старались как можно быстрее сделать ту работу, которая мешала быть вместе, и заняться тем, что можно было делать вдвоем, превращая ежедневный труд в часть любовной игры.
   Для бедняков ночь слишком коротка, шутил Гвидо. Зато Виола, пересчитывая выручку, довольно улыбалась - когда они переедут, смогут заплатить подати и найти дом получше, чем нынешняя лачуга.
  
   Десятник дворцовой стражи остановился посреди торгового ряда горшечников.
   - Граф Урбино велел собрать красивых девиц, дабы они прислуживали за пиршественным столом во время турнира, - объявил он и, оглядевшись, добавил, указывая на Виолу: - Ты пойдешь с нами.
   Так Виола снова оказалась в графском дворце. Раздосадованная таким поворотом дневных событий, рассеяно разнося огромные блюда среди столов, за которыми сидели бражничающие рыцари, она раздумывала, как бы половчее ускользнуть до того, как муж придет за ней в торговый ряд, и до того, как она попадется на глаза графу Урбино.
   Хохот и слова "Вы только посмотрите, герцог, как она прилежна!" заставили Виолу внимательнее вглядеться в пирующих. Среди недавно вошедшей в пиршественную залу толпы богато одетых рыцарей, она узнала герцога Миланского, своего отца, Неаполитанского короля и стоящего чуть позади графа Урбино.
   - Ваше величество, ваша светлость, - присела Виола в глубоком поклоне.
   - Как поживает жена горшечника? - осведомился король.
   - Вашими молитвами, - не сдержавшись, съязвила Виола, но потом, справившись с собой, добавила: - Ваше величество, пощадите гордость достойного пожилого человека, ни в чем не виновного перед вами. Позвольте уединиться для беседы.
   - Хорошо, - милостиво кивнул король и, обернувшись к графу Урбино, добавил: - Проведите нас в отдельные покои.
   - К вашим услугам, ваше величество, - склонился тот.
   Двое правителей уселись в кресла, чуть позади, стоя, разместились ближайшие советники и доверенные люди из свиты.
   Виола стояла перед ними, одна, как на судилище, не испытывая, впрочем, от этого неудобства.
   - Итак, что вы желаете сказать? - обратился к ней король Рене.
   - В первую очередь, позвольте мне обратиться к герцогу, ваше величество, - сказала Виола и после милостиво разрешившего кивка продолжила, повернувшись к отцу: - Ваша светлость, я прошу у вас прощения за все те огорчения, что причинила с младенческого возраста и по сей день.
   Герцог Филиппо Мария ничего не ответил, лишь нервно поперхнулся, отводя взволнованные глаза. Отец постарел за прошедшее время, с сочувствием заметила Виола.
   - Урок пошел ей на пользу, - с явным удовлетворением сказал король.
   - Что же до вас, ваше величество, - повернувшись к нему, продолжила Виола: - то позвольте поблагодарить за оказавшийся столь поучительным и полезным урок. Только по-настоящему изощренный и мстительный ум сумел бы придумать и воплотить такой урок в ответ на нелестный отзыв молодой девицы.
   На челе короля пролегла морщинка легкого недоумения.
   - Но больше всего и искреннее всего я благодарна вам за то, что вы взяли на себя труд выбрать для меня лучшего и достойнейшего супруга. Уверенна, что никто кроме вас не справился бы столь блестяще с этой задачей.
   - Опять шутите? - нахмурился король.
   - Отнюдь, ваше величество, - ответила Виола.
   - Что ж, возможно, я и, правда, обошелся с вами с излишней суровостью, но мною двигало желание огранить красивейший из алмазов, сделав вашу душу столь же прекрасной, как ее внешняя оболочка. Теперь, когда я вижу, что старался не напрасно, я готов просить прощения и вашей руки.
   - Моя душа едва ли отличается сейчас от той, что была дана мне при рождении. У меня лишь не было опыта, позволяющего вполне различать добро и зло, понимать и сочувствовать людям. Теперь я его получила, за что еще раз вас благодарю. И я замужем, ваше величество. Или вы забыли, что сами подобрали мне мужа?
   - Это легко уладить, - махнул рукой Неаполитанский король.
   - На вашем месте, я бы не стала спешить с подобным утверждением. Мой брак состоялся, и подтверждение тому зреет сейчас в моем чреве.
   - Что? - изумлению короля не было пределов. - Этот оборванец... он, что, взял вас силой?
   - Ему не было нужды так поступать, - ответила Виола.
   - Я искрошу его на мелкие кусочки, - сказал король, с трудом сдерживая гнев.
   - Его уже достаточно искрошили, ваше величество. Оставьте мне то, что осталось. Не пытайтесь силой разрушить соединенное Господом.
   Король смотрел на Виолу с раздраженным и раздосадованным видом человека, не знающего как поступить, не уронив своего достоинства. А она вдруг увидела перед собой одинокого, придавленного бременем собственного величия, разучившегося доверять кому-либо, уставшего мужчину. Виоле стало жаль его, как в последнее время было жаль всех, кто не познал чуда любви, не засыпал и не просыпался в объятиях любимого, не понимал, что именно в этом заключается смысл жизни и ее высшая награда.
   - Вы еще можете быть счастливы, ваше величество. Я буду молиться о том, чтобы Бог послал вам любовь так же, как он подарил ее нам с мужем, - искренне сказала Виола.
   Неаполитанский король пристально посмотрел на нее, рассерженный, и в то же время где-то в глубине души удовлетворенный, тем, что она посмела заглянуть так глубоко.
   - Обидно, когда другие пожинают плоды, что ты сеял для себя, - с насмешливым сожалением сказал он. - Чем подбирать остатки, я умываю руки.
   В символическом жесте воздев руки, король встал и удалился. Его свита вышла следом за ним. В покоях остались лишь Виола, герцог Миланский и пара его доверенных советников.
   - Дочь моя, - с трудом поднимаясь из кресла, произнес герцог Филиппо Мария. Разогнув спину при поддержке Виолы, он пристально посмотрел на нее и сказал, положив руку на ее голову: - Ты так похудела.
   - У меня есть к вам просьба, батюшка, - ответила Виола и, смутившись, добавила: - Если мне дозволено ныне так вас называть.
   - Я слушаю тебя, дитя мое, - глядя увлажнившимися глазами, ответил герцог.
   - Если можете, отмените решение о нашем изгнании. Обещаю, мы не вернемся в Милан, дабы не порочить вас, а поселимся поблизости в каком-нибудь маленьком городке, где нас никто не знает.
   - Так ты говорила всерьез? - герцог, словно только сейчас понял, что события последнего часа не были розыгрышем или шуткой.
   - Да, - подтвердила Виола.
   - И про ребенка в твоем чреве?
   - Да, - снова кивнула Виола. - И если вы не сможете выполнить первую мою просьбу - Джанкарло может воспротивиться, я знаю - то выполните другую. Выплатите хотя бы двадцатую часть того приданного, что полагалось за мной, своему зятю, если не как мужу вашей дочери, то как человеку, сражавшемуся в рядах вашей армии.
   - Хорошо, - согласился герцог Филиппо Мария. - Я хотел бы иметь возможность иногда видеть тебя и своего внука.
   - Она будет у вас, батюшка. А сейчас идемте, муж ждет меня, а вам давно пора познакомиться с зятем.
   Виола понятия не имела, как она сумеет уговорить Гвидо принять деньги из рук отца, но в запасе у нее был один абсолютно неотразимый аргумент, улыбнулась она, положив руку на живот.
  
   Гвидо умер десять лет спустя. Виола дожила до глубокой старости. У них было семеро детей и тридцать два внука. Изделия их гончарной мастерской и сегодня украшают полки домов и музеев Италии.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"