Ли Стася : другие произведения.

Двенадцать килограмм тротила

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мой юношеский максимализм и пофигизм в дрожащем сумбуре разруливает. Этот странный периуд между реальностью и страхом никак не може оставить мое никотиновое сознание. Я представлю в этом разделе пару вещей, написанных не так давно,специально на творческий конкурс в Литературный институт...селяви...Я не прошла. Наверное старперы-преподы, читая мой поток сознания, почувствовали темную силу современного человеческого слова, прокрадующуюся в глубины их сморщенных извилин...:)Но скорее всего это есть первопришедшая в мой безсонный утренний череп отмазка...Короче мне будет приятно,если кто-то из вас выкоротает 20 минут драгоценного времени на прочтение моего неонового сознания:)(и еще 5, чтобы прокомментировать:))з.ы.: Только читать надо до конца, ибо в противном случае вся соль так и останеться пресной :)

   Двенадцать килограмм тротила
  
   Неровными сгустками стелился над городом смог, обволакивая, и придавая небесной синеве оттенки страсти, оставаясь незамеченным и непрочувствованным предпраздничным мегаполисом. Звуки города сливались в оркестр: сигналы машин солировали как скрипки, набойки женских туфель придавали симфонии отчетливое стокатто, переливы арфы прослушивались в шелесте несвежей августовской листвы; берёзы, осины, клёны, каштаны - у каждого дерева своя манера исполнения. Липа медленно и осторожно шла по сухой и раскаленной набережной. На долгожданный оклад, предназначавшийся на покупку стиральной машинки, она купила первые шпильки, так вожделенно смотревшие на неё с дорогой витрины. Девушка несла купюры в неосторожном кулачке, казалось, что прохожие знают о том, что она скрывает в руке, и с детской непосредственностью норовили посмотреть, а то и отобрать. Хрупкая Олимпиада рефлекторно втягивала голову в шею, уподобляясь страусу, почуявшему опасность. Если бы набережная была из песка, девушка незамедлительно воткнула бы туда макушку, но повсюду асфальт, а голова - инородное тело, бесстыдный нарост, багровый прыщ на глянцевой коже - ее непременно надо спрятать. Купюры хрустели и покрывались потом в ладошке, они не давали покоя наивному созданию, создавая невидимый и возбуждающий дискомфорт. А подсознательно в Липе было заложено донести деньги до дома. Но запретный плод сладок, и это оказалось сильнее ее. Светло-розовые босоножки сияли оттенками скарлет, излучали девственную и сладкую новизну. Неверный шаг на скользкую лестницу, стеклянная дверь тяжело открывается, лакированный зал, резиновая улыбка, неудобная банкетка, кривое зеркало, шелест купюр, удоовлеетвоореенииее...Странное чувство, неведомое ранее девушке, воспитанной в стенах интерната, как анальгетик сняло противоречивый жар. Дорога домой.
  
   * * *
   Зеленый свет лениво оповестил большеглазые автомобили о начале движения. Иронично и бесцеремонно, как всегда, был востребован потенциальными камикадзе. Утренние сухие подошвы вонзились в каучуковые педали газа, с целью продавить дыру в ни в чем не повинном полу.
   Открытое до упора окно. Влажный воздух. На круглой голове Василия давно уже ютилась лысина, а окружающие ее поредевшие волосы создавали иллюзию опустившегося до лба нимба. Мужчина ухаживал за шевелюрой, как за комнатным растением. Считал каждый выпавший волосок, и подкрашивал седые. Накануне женщина с работы брезгливо усмехнулась ему вслед, и теперь отвращение к своему отражению в зеркале с большей навязчивостью тревожило его. И весь мир был виноват в этом: горький кофе, приготовленный на скорую руку, не удававшийся принципиально никогда, пустой тюбик зубной пасты, оставшийся с ночи нерасторопной падчерицей, дороги, и бесстыжие стрелки на городском циферблате, в попытке обогнать время, мозолили сонные глаза.
   Работа, диван-телевизор, быстрый секс, еще работа, летом дача, зимой - поездки к родителям. Каждая неделя имела своё начало и свой конец. А потом повторялось все снова и снова... Как пластинка, про которую забыли, доигрывает и заново, до тех пор пока заточенная иголка не сломается. Эдакая привычная монотонность. Но игла вряд ли испортится скоро, скорее пластинка перестанет звучать с той же чистотой. Нет прошлого, будущего не будет, настоящее вообще сложно назвать существительным. В восемнадцать лет, как-то сам по себе, наклеился ярлык воина, в военный билет судорожно налепили "годен" - на этом закончилось все, что вряд ли могло, было начаться. Через двадцать пять лет государство выплатило ему сорок тысяч рублей, помахало равнодушной рукой на прощание, поздравило с выходом на заслуженный отдых. Деньги благополучно были проедены и пропиты, что-то другое началось, непривычное, жена другая, никто Василия Николаевича с честью не приглашает к себе управляющим, сетуя на статус. А ведь были слюнявые надежды, вместо этого лакированная макушка и падчерица - наркоманка.
   И сидит теперь Васенька в казенной четверке, ждет зеленого сигнала, в то время как счастливые люди покоряют Эверест.
   Привычный "Пегас" вонзился в зажатую челюсть. Дым. Сигарета за сигаретой в такт вальса 1-2-3, 1-2-3. Взмах рукой, как прозрение, сконцентрировал на себе внимание Василия Николаевича. Резкий тормоз. Скрип резины. Длинноволосая девушка жалостливо заглянула в пыльное окошко. "Шляются всякие по ночам, а утром развози их!", - фыркнул про себя мужчина.
   - До Выхино за 150,- промямлила нарушительница покоя с явным негодованием.
   - До Выхино? - будто специально переспросил водитель,- да я даже за тысячу не соглашусь. Я не мазохист, что бы в полдесятого утра ехать в такую даль, - иронизировать Васе не удавалось никогда.
   Театральным жестом была захлопнута дверца. Фигура девушки стала удаляться, было видно, как та достала из затертой сумочки сигареты, и с досады закурила. Мягкие локоны теребил ненасытный ветер, мужчина отвел взгляд на дорогу и вздохнул. Наверное, из-за несправедливой закономерности девушка не обратила бы внимание на помятого водителя с душой прокаженного и внешностью монстра. И уже мало вериться в сказку (ибо все сказки закончились в тот момент, когда Василий похоронил в Афганистане лучшего друга), из чувства гордости, каким-то странным образом еще не исчерпавшей себя, мужчина отказал попутчице.
   Потребность в никотине. И снова дым. Одиночество.
  
   * * *
   Хлопок форточки. Штукатурка на голову. Он давно хотел переставить кровать от окна, но для того, чтобы это сделать, необходимо было встать. Ноги давно уже не слушались хозяина. И дело было совсем не в физических возможностях. Конечности просто периодически отключались, как свет или горячая вода, мозг давал команду "Встать", а в итоге получалось поднять руку, или того хуже - перевернуться на другой бок. Но поднять себя было самым важным, ибо для того, чтобы жить, надо принять вертикальное положение. Внизу живота мерзко жгло. Еда была редким гостем в желудке. Зимин слабо осознавал истинную причину непрерывной боли. Но со временем чувство притуплялось, и даже перерастало в наслаждение, ибо все происходящее с телом (происходящее вообще очень редко) вызывало у молодого человека что-то схожее с экстазом. Эдакий неосознаваемый мазохизм. Как у таракана - мир в кислотных оттенках, чем резче цвет, тем сильнее удовольствие. Знаете, когда долго смотришь на яркий свет, после в глазах остаются пятна, если глаза закроешь, то пятно красное, с открытыми глазами оно зеленое (хотя может у всех по-разному). Это странное чувство сиюминутной слепоты добавляет адреналина. В любом случае процентов на пятьдесят остается сомнение, и это возбуждающе устрашает. Так и Зимин. Это безусловный рефлекс.
   Звонок. Телефон. Что-то влилось в комнату. Резонанс с заоконным миром. Стекло затряслось. Первая мысль - землетрясение. После было уже чувство - страх (на сей раз, к удивлению, осознанный). И уже анатомическая условность - ноги разогнулись, оперлись обо что-то твердое. Раб своих чувств, переполненный ими же, противоречивыми, в мгновение ока поднял засаленную телефонную трубку.
   - Где мои деньги?- раздался негромкий голос.
   - Тебя здороваться в детстве не учили?- к своему негодованию, ответил Зимин.
   - Меня учили, что пидоров надо мочить. Ублюдок, я еду к тебе, рой себе могилу!
   Максим расстроился. Он хотел поговорить, коли уж пришел в сознание. Хотел порадовать собеседника своим ироничным возвращением в мир людской, но не успел очухаться, как его уже отправляют обратно. Только на сей раз с концами. Этот факт совсем не радовал молодого человека.
   На полу отыскалась неначатая банка "Старого мельника". Зимин машинально побросал в рюкзак первое попавшееся. Наверное, в его положении вообще глупо было бы предпринимать какие-то телодвижения во спасение собственной жизни (души?), ибо ее все равно нет, не было, и навряд ли когда-то будет. Но что-то держало его, что-то было жалко оставлять, бросать, а быть может это просто животный инстинкт самосохранения? В любом случае страх преобладал.
   Максим вышел на улицу. Дети играли в "стенки-мячики", стенкой была входная дверь. Мячик больно ударил Зимину в живот. Проматерившись, юноша, привычным быстрым шагом, побрел в сторону Курского вокзала.
   Наушники нервно вонзились. Старина Кобейн хрипло затянул о том, что очень счастлив каждый день. Захотелось курить.
  
   * * *
   Лучи полуденного солнца изнеможенно ниспадали на землю, покрывая ее теплым паром. В памяти детские картинки: ребятня возится на траве, а над ними улыбающееся солнце что-то приговаривает. Но сейчас солнце не улыбалось, и даже не радовалось. Оно рыдало. Сверху все слишком хорошо видно, и от этого оно никогда больше не радуется. Липа равнодушно смотрела наверх, пытаясь скрыть слёзы. Они мечтали выбраться наружу. Скопилось слишком много. Тушь по скулам. Щиплет. Но это тупая боль.
   -Лучше рано, чем поздно - подумала она.
   Взгляд остановился на тоненьком бордюре. Ноги понесли ее. Шаги, шаги, она, словно подстреленная лань, до безобразия прекрасна, соскальзывает, и вновь борется. Грань между безысходностью и раем - кусок асфальта. Ее голос сорвался на крик:
   - Лучше рано, чем поздно!
   Беспомощная, хрупкая, бледная, самая женственная бежала по обочине, соскакивая на проезжую часть. Справа вода, слева машины и опять вода. На мосту так мало места для нее одной. Железные каблуки притягивали к земле, злорадствовали, как гадюки, впивались, и впрыскивали смертельный яд. "Виноваты! Вы во всем виноваты!" - думала, смертельно измученная девушка. А вокруг сотни тысяч взглядов гипнотизировали, щекотали, как жадные клоуны. В сознание вкрадывались тени, выворачивая наизнанку, ненасытные, до конца. В этот меланхоличный праздник жизни она, со своим сумбуром, явно не вписывалась. Как хлопчатобумажное полотенце на бархатном сукне. И понять это было несложно. Это наклеили еще в роддоме клеем "мертвая хватка".
   Дрожащими пальчиками она отодрала инородное тело. Выбросив ядовитые босоножки в Москва-реку, ничего не изменилось. Появилось давящее чувство внизу живота. Казалось, сотни маленьких щупалец вот-вот вырвутся из хрупкого чрева, и затянут Липу на дно мертвой лужи. Но конец слишком далеко. Страшно ждать логического завершения, когда начало еще не наступило. "А может, не ждать ничего? Может, то, что впереди, совсем не желанно? Менять что-то, не подозревая, что кто-то бездарно пошутил, подарив тебе жизнь?" - мысли Олимпиады мрачнели.
   Девушка стояла на пыльном, зажаренным солнцем мосту, босая, холодная. Хлопая ресницами, Липа оставляла причудливые узоры на скулах. Одна. И пусто, и давит, и грязно. Планета крутилась вокруг своей оси, и не замечала маленький комочек "на краю". И как-то синхронно поднялась нога, тяжело перекинулась через перило. Опять грань. Но по обе стороны пустота раскрывает перед Липой яркие лепестки, и издает пряный аромат. И медленно опускаются веки, несмело разгибаются фаланги... Олимпиада резко закрыла глаза руками, и... Противный звонок мобильника вернул девушку в сознание.
   -Алло...
   -Ну ты скоро? - оборвал тишину голос мужа.
   -У меня нет денег на такси.
   -Как нет, ты же получила аванс?!
   -У меня нет денег - словно не услышав, повторила Олимпиада.
   -Ну ладно, а метро? Ты сейчас где? Я приеду за тобой!
   -Хорошо, - Липа повесила трубку
   И все суетливо смешалось. Душевный резонанс. Дрожащими пальцами девушка прикоснулась к вискам. Что-то тикало. Ощущение, что внутри тебя вот-вот взорвется атомная бомба, и ты даже не успеешь надрезать проводки. Миллиарды атомов жадно разорвут тебя на молекулы, как гиены падаль.
   Мир двинулся с места. Издалека были слышны отголоски тишины. Липа подняла голову. "Сегодня будет гроза", - подумала она, и медленным, но твердым шагом двинулась навстречу ветру. Она выбрала жизнь.
  
   * * *
   По дороге домой Василий остановился у знакомого цветочника. Летом цветы стоят гораздо дешевле, и каждую пятницу мужчина покупал ровно пять бордовых лилий. Уж больно неровно дышала жена к этим хрупким растениям. Мужчине всегда не хватало денег, но цветочник прощал. Уж больно неровно дышал он к жене Василия. Усмехался, мол, пусть радость будет, и так по-гусарски подкручивал ус. Бывало, даже несколько раз вместе отдыхали за городом.
   Василий Николаевич не любил мужчин, они были гораздо умнее и сильнее. Он предпочитал лиц женского пола, желательно с детьми, желательно одиноких. Не любил, когда от него что-то требуют, вообще когда сложно. Привычней было общество телевизора, тет-а-тет, задернув шторы, двери на пять замков. И жил бы так Васенька до конца своих дней - не хочу. Но жена настоятельно требовала Египет каждое лето, и дубленку каждую зиму. И от этого каждое утро было мученьем. И сотрясались стены, периодически сотрясалась падчерица. Вот и теперь "любимая" требует букеты, в честь выходных. Не то, чтобы она ему говорит об этом, но каждую пятницу смотрит вожделенно, Василий понимает, но сделать ничего не может, как собака. И всегда тщательно пересчитывает мелочь. Глупое одноклеточное, возбужденная амёба. И самое страшное, что ничего никогда не изменится.
   Мужчина вышел из магазина, покрутил на указательном пальце ключи. Машина упорно не заводилась. Холодный пот. Пачка выпадает из рук. Вася нервно затянулся никотином. Пепел на штаны. Надо предупредить жену. Абонент временно не доступен. "Блядь", - вырвалось из прокуренной груди. Васенька не знал, что делать в таких ситуациях, вернее знал, но предпочитал не знать. Ждал волшебника в голубом вертолете. С детства мечтал, что кто-нибудь угостит его эскимо. Вообще, всегда ждал положительного исхода, сидя, раскинув руки. Но уже пятый десяток он не имеет понятия, что такое дружба.
   Привычным вальяжным жестом была захлопнута дверца. Василий распластался в реверансе. Проверив сигнализацию, он угрюмо побрел на остановку. Лица проносились мимо, словно стрелы. Мужчине казалось, что прохожие с аппетитом насмехаются над его телом, разбрасывая брызги, норовят ущипнуть. Василий Николаевич ускорял шаг. Хотелось накинуть темную рясу, и до упора затянуть капюшон. Он ощущал себя микроскопическим членистоногим посреди большого мегаполиса, которое топчут, но боялся в этом признаться себе. Его "укрытие" пришло в негодность, и впервые за несколько червонцев лет, он столкнулся один на один с миром людей. Последние же машинально повесили ему на шею "Looser", но Василий, как водится, предпочел этого не знать.
   Битком набитый троллейбус прибыл не вовремя. Вася фыркнул, и брезгливо протиснулся внутрь. Машина резко тронулась, мужчина почувствовал, как что-то тяжелое облокачивается на его плечо. Обернувшись, он увидел огромную женскую грудь, явно теснившуюся. Возмутительно было видеть такое перед носом. Недолго думая, Василий со всей дури дернул руку, что-то с грохотом повалилось. Он отомстил миру за себя, но это была только одна тысячная мести. С мальчишеской непосредственностью, выбежав из транспорта, Власов направился в сторону метро. Ехидная ухмылка еще долго не покидала лицо мужчины. " Я жив!", - обрадовался мерзкий мужлан. " Грязное насекомое", - подумали люди.
  
   * * *
   Запах джунглей. Мокрые лианы падают больно на небритое лицо. Отбиваться бесполезно, они все равно добьются того, что хотят. Морфий беспощадно делал свое дело. Чертовски хотелось пить. Максиму даже не надо было поднимать тяжелую голову, чтобы видеть подмигивающие облака цвета индиго. Юноша знал, на что они намекали, и от этого пробивал озноб.
   Августовская погода делала щедрые подарки - почти ежедневно температура превышала двадцатипятиградусную планку - но Зимину казалось, что еще не закончился март, и он оптимистично надевал байковую толстовку. Так было легче воспринимать мир. Последний же не хотел воспринимать Максима ни в какую. Юноша даже был готов на щедрый компромисс, но мир компромиссами зря не разбрасывался. И вот, на почве этих разногласий Зимин периодически уплывал в туманы морфия и кетамина. В мечтах были героиновые поля, но на последние никогда не было денег. Хотя, что такое деньги по сравнению с двадцатью минутами свободного полета?! Птицам, наверное, легко. Максиму нравилось чувствовать крылья за спиной, и совсем не хотелось верить, что это когда-то закончится. Виртуальная реальность.
   Передвигаться было удручающе сложно. Испаряться не удавалось, получалось ловить жалостливые зрачки. Зимину хотелось собрать их все в грибную корзину, и пнуть со всех сил куда-нибудь в Подмосковье, там это привычно. Конечный пункт - вокзал. Юноше по душе был Курский, уж больно пиво там дешевое.
   Вывернув драные карманы наизнанку, Зимин насчитал пятнадцать "деревянных" рублей, которых хватало только на бутылку теплого "Жигулевского". Даже этот угнетающий факт был прозрением. Как всякая птица, Зимин мечтал о теплых краях, где много диких обезьян, и героиновые реки текут даже из водопроводных кранов. Нужен был волшебный билет в сказку. Счастье можно получить только за деньги - это болело в полиэтиленовой голове Максима. Опустились руки, ноги, как последовательное действие. Хотелось кричать. Присев на корточки, Зимин понял, что беззащитен. Слёзы были первыми признаками возвращения. Пара больших глотков пива скорчили лицо в неосознанную гримасу. Глотки воздуха были анальгетиками. Ломка.
   Мимо, прихрамывая, шла босая девушка в летнем сарафане, испачканным мазутом и машинным маслом. У замарашки были потрескавшиеся губы и огромные синие глаза. Девушка посмотрела на Максима безразлично, опустив неопрятную голову.
   В силу своей неосознанности, и отсутствия координации, Зимин пробурчал себе под нос: "Больная".
   Максим поднял тяжелые веки, и острый луч пробил сетчатку насквозь. Юноша подумал: "А в теплых краях даже лучи нежные. Люди, наверное, даже не знают, что такое деньги. Ловят языком бесконечные капли счастья".
   Но тут Зимин проснулся. Голову осенило сладкой мыслью - мама!
  
   * * *
   Маразматичная Тамара Гвердцители вибрировала с экранов жидкокристаллических мониторов "Пассажа". Слева, справа, на потолке, и даже под ногами. Липу слегка подташнивало от такого количества певиц, излучающих искусственную доброту, хотя девушка никогда не отличала ее от настоящей. Перпендикулярные чувства варьировали, истребляли себя не честно. По праздникам в интернате всегда звучали песни о любви. Дети мечтали танцевать "Чунга-чангу", полетать в голубом вертолете вместе с крокодилом Геной или просто поводить широкие хороводы. Но подобные грезы посещали сирот только в ванильных парах ночной летаргии. Одинокие воспитательницы же мечтали о королях и султанах Брунея, тучная Гвердцители понимала этих женщин, как никто другой, посему и вещала: "Виват, король! Виват!" А они, по крайней мере, верили, что для них. Воспитательницы растрясали целлюлитные зады, боготворя подобную музыку. За неимением эндорфина в стенах интерната, заменяли его хмелем и солодом, чаще спиртом. Голодные дети в миг съедали подарочные апельсины и ждали, пока на воспитательских спидометрах зашкалит алкогольная планка, что сделает женщин удивительно сговорчивыми, и на праздничном столе останется много вкусных объедков. Такие дни действительно гвоздями заколачивались в детских сердцах, как праздники. В Липиных ассоциациях была Тамара Гвердцители, переливающаяся рыбьей чешуей в новогодних хвоях. Девушка почему-то вспомнила голодных африканских детей и улыбнулась.
   Жизнь прокручивалась в больной голове, как кинопленка. Олимпиада не любила столичный центр, предпочитала безлюдные, пропитанные углекислым газом и сероводородом, заводские окраины. Мама родила ее в стенах завода, перерабатающего цветной металл, с тех пор как-то это прижилось. Обрывки кадров из позднего младенчества: мама в засаленном халате одной рукой держит Липу, другой обнимает пьяного мужчину, лобзающего её грудь, та ругается матом, но не сопротивляется. Олимпиада кричит, захлебываясь соплями, просится на пол, мама делает вид, что не замечает - это воспоминание впервые посетило ее удрученную голову. Липа не поверила. Скользкие тени прошлого. Девушка спустилась по размытой лестнице в эфирную бездну.
   Каждый шажок антикварно бесценен. Фосфорная кровь не сворачивается, излучая аномальность. Каждый сантиметр нашей планеты усыпан сокровищами, а люди - неопытные кладоискатели, земельные кроты, не хотят этого замечать, а тем временем сокровища просят заботы, и тянутся в небо зелеными лапками.
   В суетливой толпе Липа, как сорняк среди голубокровных фиалок, запуталась в паутине. Через два дня в Подмосковном ЗАГСе ее будет ждать нелюбимый мужчина, дабы отобрать паспорт и узаконить ледяные отношения раскаленной печатью обречения. Судорожное ощущение внизу живота, не дававшее покоя девушке весь день, нарастало с каждым толчком. В переходе Олимпиада отыскала телефонную будку, закрылась, через минуту ее вырвало.
   Боль в воспаленных ступнях притуплялась. "Странно, - думала девушка, - никому даже дела нет до того, что я босая". Ее взгляд остановился на скрюченном мужском тельце на земле, ее поразили большие глаза молодого человека, в них было столько боли, она чуть было хотела наклониться, но интуитивное чувство оттолкнуло ее. А что теперь? Замуровывающие сугробы быта? Или кривая траектория полета вольной птицы? Решение необходимо было принять сиюминутно. Девушка подняла руки, и расправила кисти. Взмах...Что-то резко подняло ее вверх. Радость. Свобода. Уже ничего не притягивает. Пульс оборвался...
  
   * * *
   Консервированная килька подмигивала прокопченным глазом, маринованные огурцы теснились в запотевшем стакане, Василий Николаевич знал, что с мелкими пупырышками они ядренее. Подобные натюрморты мужчине приходилось частенько наблюдать десятилетие назад. Дворовые эпопеи. Ликероводочные лужи. А линии все не пересекались, и не пересекались. Весь набор был тщательно завуалирован мундиром с тремя маленькими звездочками на каждом плече. Даже всевидящему солнцу, в рассветах и закатах, не пристало, было распространяться на эту животрепещущую тему. Василий наивно предполагал, что авторитетен. При слове проигрыш, его руки всегда тряслись с большей силой, а при виде надписи на расшатанных дверях метрополитена "Выхода нет", он покрывался жирным слоем острых мурашек. Кроличье мировоззрение. Размашистые ткани никчемности прикрывали его омерзительную наготу. Но при всем при этом, раньше он мог с гордостью гласить: " Мне хорошо живется". При былом равенстве и неравнодушии, грубой ошибкой было не заметить отчетливую разницу между Василием Николаевичем, равностоящими гражданами СССР, и размазанной чертой бесцельного существования. Обрывки памяти, периодически наплывавшие до краев, как клочки использованной туалетной бумаги, издавали специфический аромат, и презренно отбрасывались в канализационную трубу. Но на этот раз материал оказался слишком прочным, и смыть его с первого раза не удавалось. Не удавалось, впрочем, и со второго. Постыдное сравнение прошлой человеческой жизни с кусками низкокачественной бумаги, приходило в затуманенную голову Василия Николаевича, но, как и прежде, отбрасывалось.
   До метро оставалось несколько сотен шагов. Посещало неведомое ранее чувство опустошения. Страх. Дабы не сойти с ума, Василий перебивал непривычное воспоминаниями о прошлом, как правило, негативными, ибо большая часть памяти была заполнена именно ими.
   Сам по себе напрашивается вопрос: что же за святая женщина была его женой? Каким бы каламбуром это не показалось, его "любимая" повторяла судьбу мужа почти полностью (за исключением внебрачных детей, и полугода тщательного наблюдения в психиатрической клинике). Странно, но линии все-таки пересеклись.
   Яркие стрелы неподвижных магистралей. Он и она синонимы друг друга. Вася усмехнулся.
   Купленный букет не выдержал эмоциональной нагрузки, и закончился. Мужчина с яростью швырнул цветы мимо урны. Переход кишел иностранными туристами, преимущественно из Штатов. Сей факт раскалял нервы Василия добела, но не был заметен при всем наружном спокойствии. Случайный нетрезвый прохожий поинтересовался: "Есть ли у вас жизненные приоритеты?" На что Василий ответил локтевым пинком в грудную клетку, хотя изначально намеревался индифферентно отпихнуть "падаль" от своей плоти. Прохожий истерично засмеялся вслед.
   Василий остановился для покупки излюбленного "Пегаса", но, насчитав пять рублей, понял, что ничего приличнее "Беломора" ему сегодня не светит. Последнего в ларьке не оказалось, да и изначально оказаться не могло. В центре города такие табачные изделия могли продаваться только на Старом Арбате вместе с матрешками. Чувство голода нарастало в потоках незадействованного желудочного сока. Мужчина решил купить жевательную резинку в соседнем киоске. Три нерешительных шага. Внезапно расстегнулась ширинка. Василию показалось, что он слышит собственный вой. Ощущение, что небо неаккуратно свалилось на больную голову. Считанные доли секунды изменили все. Мужчина попытался придти в сознание, но не в этом мире. Наверное, отпустили грехи.
  
  
   * * *
   Фалоссообразные швабры то и дело сновали перед потухшими глазами Максима. В состоянии между неосмысленной явью и беспокойным сном тысячи мужских детородных органов бились о его физиономию, словно вызывая на смертельную схватку с самим собой. Грубый голос неопрятной уборщицы возвратил Зимина (его всегда что-то бесцеремонно возвращало, будто сговорившись), женщина приняла юношу за бесхозный набор плоти и крови, и проверила его жизненные функции грязным кончиком половой тряпки. "Гелий" закончился в баллоне, поддерживающем искусственное дыхание, и Максим вздрогнул. Теперь уже, будучи явным, казалось, что грязная дворняга лает на него сиплым, но уверенным лаем. Цепи на собаке юноша не обнаружил, и пришел к выводу, что она голодная. Шавка и не думала униматься. В какой-то момент даже почудилось, что желтые клыки животного держат его тело на весу. Максим никогда ранее не чувствовал такого экстрима. И, как и подобает неосознанному "отроку", защекоченному до смерти, юноша надрывисто загоготал. Крашенное гуталином пасхальное яйцо, треснувшее от температуры.
   Зимин и не собирался подниматься с пригретого места. Именно здесь сгущались краски аморфных тел, сливаясь в импрессионистский шедевр. А Максим, как придирчивый художник, исправлял собой колорит. И всем было весело, как на масленице. Только не хватало перелетных птиц, которые так звонко сливались в сопрановой капели. И юноше вдруг сильно захотелось исправить всеобщую несправедливость, тем более, всегда мечтал о мощных перьях за спиной.
   По стойке "смирно" Максим поднялся на обмякшие ноги. Противоречивое либидо нагнетало смущенный румянец. Ожидание.
  
   "Эти краски - последняя память, и поэтому нам так нравятся,
   Кто-то придумал и дал людям время, чтобы они точно знали, что старятся".
  
   Но сущность была скупа на знаки, и Зимин изначально это понимал. Не заставив праздник долго себя ждать, юноша подпрыгнул выше головы, и надрывно прокричал птичьим криком, но так и не смог опуститься на землю. Люди в суматохе, даже не успели заметить его щедрого подарка, и это стоило им жизни.
   Размытая временем картина Пикассо... Странно, вот так, за долю ленивой секунды все может закончиться. А расчетливые взрослые распивают выдержанный кальвадос, замуровав себя бронированными дверями от сиюминутного мира, в то время как дети умирают за мечту.
  
  
  
   * * *
   Из сообщений информационных агентств:
   Сто человек пострадали и обратились за медицинской помощью в результате взрыва в подземном переходе в центре столицы на Пушкинской площади. В это число входят семь погибших.
   При взрыве пострадали шесть детей до 15 лет, трое из них госпитализированы. Среди погибших детей нет. Среди пострадавших два гражданина США, в том числе 13-летний мальчик.
   По свидетельству очевидцев и потерпевших взрывное устройство возможно было оставлено в сумке у одного из киосков двумя выходцами с Кавказа. Под предлогом обмена валюты они на время вышли из перехода и сразу после взрыва скрылись с места происшествия. Поскольку в переходе, где произошел взрыв, осуществлялась торговля различными товарами, в том числе часами, говорить о том, что взрывное устройство было оборудовано таймером преждевременно, - отметили представители ФСБ.
   В числе погибших были граждане России: Сологуб Олимпиада Сергеевна (1982г.р.), Власов Василий Николаевич (1954г.р.), Зимин Максим Дмитриевич (1978г.р.)
   15.05.2004г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"