Людей было много, и каждый шел в одиночестве: глядя вперед и раздвигая других. Отличались пары и семейные группы.
Семейных групп было мало, и он быстро терял их из вида: его больше занимали пары.
Пары делились на "влюбленные" и "деловые".
"Влюбленные" шли, держась за руки или ремешки сумок, или ручки тележек - эти как-то показывали свою причастность друг другу, для них мир существовал. Они декларировали миру свою связь, подчеркивали взаимную валентность и невакантность. Мир вокруг обострял их взаимное притяжение. В чистом поле они могли идти, не касаясь друг друга, по обочинам одной дороги, и обниматься мысленно. Здесь поля не было, вместо травинок был людской поток, и они держались друг за друга как за соломинку.
"Деловые" быстро распределяли обязанности - он шел с сумками к креслам, она шла к справочной, или она шла за минералкой, а он сидел с ноутбуком, поглядывая на багаж, сложенный на соседнем сидении. Она возвращалась, и садилась с другой стороны - и открывала журнал, прихваченный на стойке. Автоматизм, с которым она передавала через сидение бутылку с минералкой, подсказывал, что в прошлом - вероятно недавнем - эта пара тоже была "влюбленной". А сейчас их связывали не тонкие нити влюбленности, но прочные веревы дел вчерашних и завтрашних, крученые канаты той самой любовной лодки, севшей на мель быта, дно которой обрастает ракушечником, парус которой еще только начал тратиться, как молью, соленым ветром. Из весел которой уже не кощунственно разжигать семейный очаг.
Лодки у него давно уже не было. Испокон этого веку. Десять лет, и еще чуть-чуть. Он вошел в столетие свободным. Задвоенные девятки века прошлого вместили тот самый пшикнувший на отдраенной палубе мокрым костерком семейный очаг и пару плавучих посудин помельче.
Колючие щепки от лодки с очагом он периодически выуживал до сих пор - то в разговоре сестры, обмолвившейся о встрече, то в дружеском звонке с невинной просьбой подлатать документ, помочь подруге, попить чаю - и все это с занозинкой, с зазнобой.
Хорошая была лодка, да вся скрошилась.
И вот он отслеживает ленивым глазом в людском море то баркасик, то яхту, и опытным взором примечает - где слезла краска и пошла ржа по обшивке, где плохо натянут парус. Где, как вот у этой пары - одинокая фигурка у руля уже устала ждать, когда ее сменит спящий в трюме, и валится с ног от усталости и безнадеги.
Девушка с пышными рыжеватыми волосами, забранными в узел, в добела потертых джинсах и кипенно-белой курточке, тащит большой спортивный рюкзак и толкает перед собой чемодан. Ее спутник - парень в очках, неуловимо похожий на молодого Смоктуновского, тоже с рюкзаком и чемоданом, что-то втолковывает ей, не замечая, что бедолага уже покраснела от напряжения. Однако девушка продолжает кивать в такт словам, ее работа - бережение своей лодки, ее лодка важнее всех мелких неудобств - и чемодана, и рюкзака. А вот парень совсем не ценит суденышко...
...Их лодкой было каноэ. Они гребли в такт, и дыхания с хриплым присвистом резали воздух. Взмахи весел синхронными бабочками пузырили воду. Им не нужно было переглядываться, или говорить - они все чувствовали по тому, как ворочается под днищем поток, как трепещет привязанный к носу вымпел с эмблемой - иньяньские глаза, слившиеся в реснитчатое солнышко. "Сила ночи, сила дня - одинакова фигня" - надпись по периметру, друзья-шутейники.
И он тоже один из друзей. У него - такого не было. Чтобы женщина - как крылья за спиной. Надо - парус, надо - плащ-палатка. Но главное - крылья.
...Рассорился с ними вдрызг лишь однажды. Позвонил, каждому в трубку кричал: любовь - не повод для развода... Не повод.
Они услышали - правда, по-своему, не развелись, живут, ну да бог с ними.
Поняли - как могли: ну, любовь отдельно, семья - отдельно пошла - бывает.
Превратили каноэ в катамаран, каждый на своем каноэ, и между ними - перекладины. Ломко, тяжко, на перекладинах - плотик, на плотике - девочка. Девочка растет, перекладинки трещат, но держатся. Значит, пока так.
А он-то говорил про другое: видно, что их любовь еще жива, и это она их толкает на поиски новых крыльев, нового рулевого. Злая, безнадежная, обидчивая любовь друг к другу - не повод для развода.
Плохо говорил, неискренне. Сам не смог - чего от других требовать. Вот эта рыжеволосая девушка с розовым от сдерживаемого гнева лицом - очень похожа на его бывшую. Занозу-зазнобу.
"Ван-вей-тикит, ван-вей-тикит" - в кармане завибрировал сотовый. Дурацкая мелодия досталась вместе с аппаратом от сестры - утром его сотовый с позывным, звучащим классической трелью, искупал в чае племянник. Номер не читался - на симке сохранилась примерно половина телефонов, придется восстанавливать.
Прорезался хорошо знакомый голос - глубокий, интонация богатая, всегда с подтекстом. Эх, хороший голос - жалко, подтекст последнее время подкачал. Лет десять как.
-Привет, конечно, это я так не вовремя - ты же сейчас в аэропорту, да?
- Привет. В аэропорту.
- Посмотри налево.
Он, не отнимая телефон от уха, посмотрел.
Сидит через ряд от него, немного сзади, улыбается напряженно.
Сунул трубку в карман. Накатила внезапная усталость: ну что еще, зачем?
Подошла, села - через сидение, рядом с его спортивной сумкой.
Он молчал.
- Я тоже решила встретить, не могла дожидаться дома. Там бабушка с ума сходит уже второй день - меня запахами готовки просто из квартиры вышибает. На пироге с корицей не выдержала. Я ведь его еще со времен беременности - помнишь? - не переношу...
- Да ладно, чего там. - он мысленно протянул оливковую ветвь: не будет портить себе предвкушение встречи с дочерью.
Помолчали.
Он искоса посмотрел на нее, так, чтобы не заметила. Подкрасилась, волосы прядками уложены на щеки. Смешная, все никак не забудет то его сравнение с ББ. И через двадцать лет будут завитки на щеки, и ресницы стрелочками.
Последний раз они встречались полгода назад - здесь же, провожали Настьку. Та все время нервно хихикала, потом прибилась к своей группе, и уже оттуда, издалека, махала им и корчила рожицы. Эх, сейчас прибудет совсем другой человечек - любой путь - "уан вей тикет", выходит из вагона или сходит по трапу совсем не тот, кто уезжал, проверено.
Как и на борт лодки ступает совсем не та пара, которая потом бросит весла и станет табанить, или просто рванет порознь в волны. Вот ведь, привязалась аллегория. Может другую какую подобрать? Ну, например, часы. Двое - как песочные часы, в которых перетекает сыпучая бесконечность. А потом крак - и два несообщающихся более сосуда, каждый на своей подставке. И песок дорожкой, веером, млечным...
-...Дим...
-...А? - он вынырнул из дремотного потока, в котором носились обломки лодок и ветки, и песок сыпался сверху, как золотистый дождь.
Она смотрела на него грустно и чуть насмешливо.
- Пошли в кино на выходных?
-Нет. Да. Не знаю, дожить надо. - сердито сказал он.