АЛХИМИЯ И ЖИЗНЬ
Марк увлекся алхимией очень рано - еще в том возрасте, когда других интересовали песчаные замки и бумажные кораблики.
Лучше всего позволяли раскрыться сущности предметов вода и нагретый воздух. Впервые Марк заметил, как живут и меняются предметы, когда наблюдал огонь костра - его отец готовил мясо на решетке, это был один из воскресных пикников. Марк стоял и подбрасывал в прожорливые лепестки пламени то ветку, то комок бумаги - и завороженно смотрел, как огонь превращает предмет в часть себя. Огонь был живым - он шуршал, шептал и щелкал, и от него шло тепло дыхания. И вот тогда Марк увидел - предметы, находящиеся за воздушным потоком, оживают и меняют форму. Так он принял для себя способность предметов жить. Он знал, что об этом не принято говорить - но, когда был один, то пробовал кормить предметы или общаться с ними. Если к нему в этот момент подходили, то он объяснял, что это игра, и его оставляли в покое.
Его первые алхимические опыты были так же неуклюжи, как первые попытки других писать стихи или танцевать: не хватало образования и отточенности жестов. Поэтому он пошел по пути, казавшемуся единственно верным: находил в книгах все, что имело отношение к описанию формы и строения мира - и жадно поглощал любую информацию. Он начал с биологии: устройство живых существ занимало его с возраста, который считают еще неподходящим для естественнонаучных откровений. Однако довольно быстро он пришел к выводу, что знания формы недостаточно: его сконструированные из травы и листьев растения не оживали, и корневая система из шишек и палочек была нежизнеспособна. Он стал читать больше о строении и работе органов, о различиях клеток, о том, что скрывают простые слова - "питать", "сгорать", "растворять". На вопрос о водных вирусах ему дали компьютер, подключенный к интернету, на вопрос об аминокислотах - справочник, объединявший разделы биологии, химии и физики для поступающих в высшие учебные заведения. На тот момент ему исполнилось шесть с половиной.
Его первым удачным, с его точки зрения, опытом стал опыт по выращиванию кристаллов: множество малых стало большим. И пусть соль оставалась солью, он уже знал из учебников, что запущенный им процесс был по своей сути обратен процессу разрушения, а значит, граничил с созиданием.
Когда Марк пошел в школу - главным разочарованием стало одиночество: остальные жили своей, основанной на еще неведомых ему биологических и социальных законах, жизнью. Его очаровывала магия броуновского движения маленьких организмов - живые существа двигались, подчиняясь невидимым снаружи правилам, и этим значительно усложняли модель, описанную в справочнике. Его заинтересовала психология. В пробах людей понять строение своего мира через аналогии с миром вещей виделась ему некая высокая истина. Однако психология слишком приземленно искала ответов на вопросы, являвшиеся частными случаями общих правил бытия.
Мир расширялся, и Марк все острее чувствовал потребность прийти в согласие с этим миром - но согласие для него означало возможность сотрудничать. В то время как мир не хотел подчиняться в ответ на следование своим правилам. Честную игру предстояло заслужить.
Он с увлечением читал обо всем, связанном с цветом и светом. Модели цвета, аддитивная и субтрактивная, казались аналогией зримого и сущего. Так, его поразил тот факт, что наночастицы вещества, которое было объектом алхимической жажды предков и добывалось потом трудяг, кровью пиратов и воинов, имели не солнечно-желтый, а темно-синий цвет. Получалось, что наноцвета работают не по адтитивной, а по субтрактивной модели. Он стал проверять свои предположения, и они скорее подтверждались, чем опровергались. Наносеребро давало красные и желтые растворы. Его ахроматичность в мире нормальных величин подтверждалась многоцветием в наномире, не хватало только голубого - но Марк счел это нанопогрешностью. В цвете Марку теперь виделась душа вещей.
Одновременно Марка увлекла живопись: она хоть на доли мгновений дарила ощущение послушности ему пространства и материи. На крупчатом листе бумаги он проводил акварелью линии - и они превращались в деревья, траву, холмы - и все это дышало и жило, стоило ему отвернуться.
Он поступил на физико-химический, но быстро понял, что академический стиль соприкосновения со знаниями требовал от неофита не пытливости ума и жажды открытий, но терпеливого прожевывания догматов. Новое лежало за пределами, обозначенными зеркалами понятий, и он семимильными шагами спешил к границам.
За спиной осталось полтора десятка университетов, где он учился, работал, читал, думал. Алхимия была тайной страстью, первой любовью, ключом к свободе.
Его заворожило изучение старинных рецептов красок: одни только названия уже таили в себе алхимическую поэзию. Рецепты возвращали его во времена первобытного интереса к травам, птицам и рыбам, и одновременно рассказывали историю пытливости человеческого ума. Адрианопольский и баканный - оттенки красного - делались из травы марены, растущей на Кавказе. Гуммигут, "драконовая кровь", требовала сока растения "камбоджа гута" с Цейлона. Он начал путешествовать, восстанавливая рецепты и одновременно пробуя на прочность пределы.
...Утром Марк проснулся от солнечных лучей, бьющих сквозь бамбуковые жалюзи. На мольберте стояла неоконченная картина - портрет симпатичной молодой женщины с ясными глазами. Он потянулся, вскочил с кровати, проверил, как себя чувствует купленный им вчера по случаю древесный уж. Уж лежал в корзинке на подушке аделаидина цвета и, не мигая, смотрел в пространство. Марк оделся, вскипятил на спиртовке воду, заварил чай. Просмотрел расписание - обед с местным производителем тканей, визит на фабрику, ужин дома с Марией, она сегодня вернется от родителей...
Крики разносчиков воды, трескотня птиц. За окном текла и переливалась размеренная жизнь конца восемнадцатого века. А куда, вернее, когда прикажете податься успешному алхимику, жаждущему признания?
|