Правда, "Васей" его называли только дома. Коллеги по работе, соседи уже давно обращались к нему исключительно по имени-отчеству: "Василий Дмитриевич".
Жил Василий тихо, скромно, без размаха. С "размахом" он подошел только к вопросу расширенного воспроизводства себе подобных. "Голубят" было аж четверо, и все мужского пола.
Родив по молодости двух сыновей, Голубковы решили на этом остановиться, но когда через двенадцать лет после появления второго ребенка Лида снова забеременела, да еще с Божьей помощью родила близнецов, незадачливый папаша не на шутку испугался. Как поднять и прокормить всю эту ораву? Скромная зарплата рядового научного сотрудника не была рассчитана на такое количество иждивенцев, поэтому тихий и робкий м.н.с., засучив рукава, двинулся на штурм кандидатской.
Серьезный жизненный мотив - детвора хотела кушать, и не раз от раза, а постоянно - подгонял ранее безынициативного и бездеятельного Голубкова, заставлял "вертеться", изыскивать внутренние резервы, всячески угождать требовательному научному руководителю и лавировать между придирчивыми оппонентами.
Победа далась нелегко, но прозвучала громко. Успешно защитившись, он получил весомую прибавку к своему денежному довольствию, а как бонус, еще и глубокое почтение супруги, которая усадила "остепененного" мужа на высокий постамент и встала на страже его непререкаемого авторитета.
Распределив однажды семейные обязанности: жена "тянет" дом, а муж делает материальные вливания, они избежали многих конфликтов, которые неизбежно появились бы в случае несогласованности действий. А так каждый, не ропща и не отлынивая, тянул лямку тяжело груженного семейного "воза", который, поскрипывая, не спеша катился по ухабистой дороге Бытия, наматывая на колеса год за годом.
Дети подросли. Голубков и оглянуться не успел, как два старших сына покинули родительский дом, обзавелись семьями и подарили ему полдесятка прелестных внучат.
Хотя количественно семья ужалась, но качество жизни супругов не улучшилось: возраст брал свое, сил поубавилось, да и восемнадцатилетние близнецы не давали им возможности передохнуть.
"Ни минуты покоя, ни минуты покоя, что же это такое?" - кто-то из юных оболтусов включил приемник на полную мощность. Проникновенный голос Льва Лещенко разлился по квартире и вырвал из объятий Морфея утомленного жизнью родоначальника.
"Странно, откуда этот соловей знает, как мне живется? - мужчина посмотрел на часы, вздохнул, нехотя встал, подошел к зеркалу, погладил себя по лысине: "Однако!" - совсем неутешительным было то, что отразило в реальный мир подлое стекло. Сонный Василий Дмитриевич и кислая физиономия, выглянувшая из зазеркалья, столкнулись взглядами.
"Как-нибудь перетерплю", - сегодня Голубкову исполнялось пятьдесят восемь. Еще в детстве он возненавидел дни рождения, которые часто заканчивались упреками родителей и его горькими рыданиями. Детские годы безвозвратно ушли, но условный рефлекс так и остался с ним на всю жизнь.
"Это все Лида. Заладила: надо отметить твой праздник. Какой, к черту, праздник? Даже не круглая дата", - настроение упало до нуля.
"Голубчик мой, поздравляю. Выспался? - добрая утренняя фея впорхнула в спальню. Лиду отличала от других представительниц слабого пола исключительная мягкость характера. Она никогда не кричала, не ругалась, а если и была чем-то недовольна, то ограничивалась лишь намеками и виноватыми улыбками: мол, как она посмела заметить оплошность.
"Не понимаю, зачем тебе все это нужно?" - пройдя нулевую отметку, градус пополз вниз.
"Васенька, ты опять за свое? Вчера же договорились. Ну что плохого? Придут дети, поздравят. Мы так давно не собирались вместе".
"Только ради тебя, - накануне Голубков уступил настоятельным просьбам жены, а сегодня был просто небольшой рецидив, - во сколько их ждать?"
"Они придут в два часа. Времени еще много, я все успею, а ты с ребятами поставь стол в зале и скажи им, чтобы убрали свои вещи", - сражения за порядок в доме хозяйка-аккуратистка неизменно проигрывала, как она ни старалась, но приучить мужчин класть вещи на место ей так и не удалось.
Жена пошла на кухню, а виновник предстоящего торжества потянулся вслед за ней попить кофейка.
"Бедная моя Лидуся! Откуда у нее только силы берутся? - Василий тайком посмотрел на преждевременно состарившуюся жену, отметил перемены в ее внешности и сразу же устыдился своих мыслей.
"Тебе помочь?" - совесть шевельнулась и больно уколола.
"Ничего не надо. Иди, не мешай".
* * *
Звонок заливался соловьиной трелью. Василий Дмитриевич пошел открывать. С лестничной площадки раздалось нестройное пение: "С днем рождения тебя! С днем рождения тебя!"
"Вот глупые, зачем, чтоб весь дом знал?" - но вспышка гнева была тут же завалена букетами, зажата в объятиях, задушена поцелуями.
"Ладно, ну хватит, проходите".
Именинник уселся во главе длинного стола и окинул взглядом шумную компанию: "Господи, сколько же их?" - уплотнившись, справа и слева от него сидели четыре сына, две невестки, пятеро внуков.
"Тихо! - Голубков решил придать жесткости вязкому беспорядку за столом, - наливайте. Кто скажет? Только покороче", - он торопился побыстрее начать и закончить словоблудие. Василия манила бутылочка любимого "Киндзмараули". Зная вкусы мужа, заботливая Лида всегда имела небольшой запас, который приберегала для особо торжественных случаев.
Один за другим посыпались тосты.
"Бессмысленная болтовня", - опять накатила волна раздражения. Василий Дмитриевич злился, потому что помимо своей воли стал главным действующим лицом этой "комедии": "Если бы все пожелания сбывались, то я давно был бы могучим, как Шварценеггер, богатым, как Форд, умным, как Эйнштейн, счастливым, как..." - на этом произошла заминка. Он никогда не встречал абсолютно счастливых людей и даже не слышал о таких. В круговорот земных страданий попадают все без исключения. Что бы ты ни делал, кем бы и где бы ты ни был, тебя догонят, дадут по печени, отобьют почки, искалечат и бросят подыхать. Выживешь или нет - это уже твои проблемы. Только в молодости можно питать иллюзии и верить, что жизнь - это сказочное приключение со счастливым концом.
Четвертый сын бодро отрапортовал о своей любви и уважении к отцу.
После очередного тоста и, соответственно, очередного бокала вина, именинник, наконец, расслабился. Легче стало дышать, тиски, сжимавшие голову, ослабли, и тут из глубин подсознания полезли мысли, которые Василий не озвучил бы никогда и ни при каких условиях: "И зачем я их столько наплодил?" Он, конечно, любил своих сыновей, но с появлением очередного ребенка возникали новые проблемы, они наслаивались на старые, гора постоянно росла, а Голубков, стоя у подножья, только "ахал" и разводил руками. Многодетный отец устал от своей большой семьи.
От невеселых мыслей его отвлек тихий голос жены: "Васенька, может, тебе уже хватит? Сегодня такая жара, не пей больше". Муж давно стал для нее пятым сыном.
"Все в порядке", - трогательная забота супруги всегда обезоруживала Василия Дмитриевича.
"Правду говоришь?"
"А когда я врал?"
Завершающим аккордом семейного застолья стал "фирменный" пирог хозяйки, после чего гости, утомленные жарой и обильной едой, засобирались по домам.
День второй. Работа
Маршрут "дом-работа", "работа-дом" стал настолько привычным, что Голубков мог пройти по нему даже с завязанными глазами: сперва на метро до Сокольников, а потом через парк пешком до института. Все прямо и прямо, никаких зигзагов "налево". Добропорядочного семьянина - не по убеждениям, а по трусости - они пугали неизвестностью и подстерегающими там опасностями.
Круглый, плоский парк "Сокольники" был, как торт, разрезан лучами на секторы. Небольшая окультуренная часть быстро заканчивалась, и начинался лес, плотно подступавший к асфальтированным дорожкам.
По Третьему Лучевому медленно брел белый Голубков: остатки белесых волос, бесцветные глаза, белая кожа, светлая одежда - инородное пятно на фоне бушующей зелени.
"Лида была права, не нужно было столько пить", - после вчерашнего застолья остался горьковатый привкус. Навязчивое чувство стыда за свои мысли о детях, за раздражительность, которая чуть не испортила всем праздник, вцепилось и не отпускало.
А вот и конец парка. Когда-то здесь был частный сектор, но все посносили, остался один двухэтажный домик с башенками, в котором теперь находился научно-исследовательский институт "Цемент". После защиты кандидатской диссертации Голубкова "двинули" на руководящую должность, и он стал у штурвала одного из экономических отделов.
"Здравствуйте, девочки", - сегодня дорога показалась длиннее обычного, распаренный Голубков грузно плюхнулся в свое кресло.
Москва изнывала от июльской жары, а в Сокольниках было свежо и более-менее прохладно. Запах свежескошенной травы, пение птиц, шелест листьев - этот оазис в выжженном, каменном мегаполисе Василий Дмитриевич воспринимал, как подарок Судьбы. Только здесь он испытывал чувство, отдаленно, но все же похожее на "счастье". Здесь ему было хорошо, спокойно и благостно. "Наука" не требовала никаких сверхусилий, процесс был давно накатан и отлажен, девочки между собой не конфликтовали, его уважали за мягкосердечие и покладистость. На работе Голубков был совсем другим человеком.
А вот дома! Постоянные пробежки по "минному полю" расшатывали нервную систему, Василий психовал, злился и часто "шумел" на детей. Перепадало и тихой Лиде, которая разрывалась между ними, стараясь успокоить мужа и осадить гонористых юнцов.
"Василий Дмитриевич", - к нему подошла молоденькая смышленая девушка.
"Что, Инна?"
"Скажите, пожалуйста, сколько я буду работать за двоих на одну зарплату?" - она мило улыбнулась начальнику.
Несколько месяцев назад ушла на пенсию одна из сотрудниц, но так как подыскать замену сразу не удалось, Голубков был вынужден взвалить на Инну участок работы, оставшийся без исполнителя.
"Ищу, ищу, потерпите", - на этот раз Василию Дмитриевичу пришлось соврать. Он совершенно забыл о своем обещании.
"Зайду в кадры. И еще в Министерстве надо поспрашивать, может, порекомендуют кого-нибудь", - но Голубкову не хотелось ничего, кроме как в обед пробежаться до уютного кафе, спрятавшегося в зелени парка. У Василия Дмитриевича была одна маленькая тайная радость - пропустить стаканчик красненького (не больше!) и заесть бутербродиком с колбаской. Или с сыром как вариант.
Он наивно полагал, что эта тайна принадлежит только ему. Но женский состав отдела отличался исключительной сообразительностью и наблюдательностью.
"Тихо, тихо, - хихикали девочки, - ушел бледный, а пришел бордовый. Сейчас уснет".
После "стаканчика" Голубкова, как обычно, разморило, и он погрузился в сладостную дрему.
Отдел затих. Все работали. Корабль плыл, а капитан отдыхал.
День третий. Тамара
Инна была счастлива: "Ну, наконец-то, лучше позже, чем никогда", - прошел почти месяц после ее разговора с шефом, и вот Василий Дмитриевич сообщил, что завтра на работу выйдет новая сотрудница.
Явление Тамары народу вызвало общий переполох. Величественная стать, пышная фигура, затянутая в безупречно сидящий на ней летний костюм, высокая прическа, томный взгляд, плавные движения. Она была далеко не красавица, но как умела себя подать!
"Здравствуйте, Тамара, - Голубков торопливо подскочил к женщине, как-то уж очень осторожно пожал ей руку и расплылся в лучезарной улыбке, - вот ваш стол, думаю, здесь будет удобно".
"Мне нравится", - она скользнула взглядом вокруг и села.
Но как села! Так сидят только королевы - на самом кончике стула, выпрямив спину, подняв подбородок.
"Инна, передайте Тамаре Георгиевне все документы и введите в курс дела", - Голубков слегка нервничал и излишне суетился.
"Конечно, все сделаю", - но сперва надо было познакомиться, расспросить: "Кто такая, откуда", попить вместе чайку.
Контакт был налажен мгновенно. За искусственной величавостью пряталась простая, словоохотливая, не обремененная комплексами разбитная бабенка. Она тут же выложила перед девчонками свою незамысловатую историю: сорок лет, уже давно не замужем, родителей нет, живет одна в коммунальной квартире с четырьмя соседями; сама шьет, все, что на ней, сшито своими руками; вяжет, вышивает, делает из соломки картины. Как оказалось, талантов была масса. Но самым уникальным, что отметили все без исключения, был талант "преподнести себя".
Старая команда осталась довольна пополнением. Уже в полном составе корабль с вечно сонным капитаном поплывет в дальние дали, к новым великим научным свершениям и творческим победам.
Но сегодня порозовевший и слегка возбужденный капитан решил немного порулить. Голубков с умным видом перебирал какие-то бумаги и время от времени бросал острые взгляды на великолепную даму. Он даже решил пропустить сеанс винотерапии.
"Девочки, обед! Отдыхайте, - в ответ все заулыбались. Рабочий энтузиазм у еще зеленой научной поросли не зашкаливал, никто и не собирался жертвовать даже минутой отдыха, - "Тамара Георгиевна, может быть, выйдем на воздух, я вам все здесь покажу".
"Интересно, что он будет ей показывать? Лес вокруг", - смышленная Инна призадумалась.
"С удовольствием", - на мгновение в хитрых глазках "новенькой" вспыхнуло торжество и быстренько спряталось за скромно опущенными веками.
Свидетели происходящего были поражены и удивлены настолько, что на время выключили "громкоговорители" и погрузились в глубокие размышления, уминая принесенные бутерброды.
После "познавательной" прогулки хваткая Тамара засыпала Инну вопросами: "Что, да как делать?", полистала прошлогодний отчет, пощелкала розовыми ноготками по калькулятору - рабочий процесс пошел.
"Не волнуйтесь, ничего сложного нет, поможем, подскажем. Вы справитесь, я не сомневаюсь, - заверил Тамару непривычно бодрый Голубков. За долгий рабочий день он ни разу не вздремнул и досидел до самого конца.
День четвертый. Любовь
Наступившая осень отогнала жару, подарила прохладу и разбавила зеленую однотонность яркими вкраплениями желтых, оранжевых и красных оттенков. Как-то в обед Инна с коллегами сидели на лавочке возле института, нежась в лучах сентябрьского солнца.
Тут примчалась "разведчица" из бухгалтерии, нагруженная информацией по самую завязку.
"Вы что, ничего не знаете? Обалдеть!" - пошла подготовка к сбросу экстренных сообщений.
"А что такое? - кто откажется от "горячих" новостей, - давай, рассказывай".
"Институт гудит, а вы ослепли и оглохли, что ли? Ваш Голубков с Тамаркой того... сошлись... Чего уставились? Закройте рты, а то еще влетит кто-нибудь".
Рты послушно закрылись.
"Не может быть!" - выдавила из себя Инна.
"Еще как может. Дело обычное: "Трали-вали, вместе ели, вместе спали". Кто-то из наших видел, как они утречком выходили из ее дома.
"Вот это да!" - прозрение ошарашило и привело к полному одурению.
Перерыв закончился, и все вернулись в отдел.
Тамара, как обычно, царственно восседала на своем "троне". Голубкова не было: "отплыл" в Министерство порешать какие-то вопросы.
"Чего ты не пошла погулять?" - Тамара обернулась, воротник костюма слегка оттопырился и предательски открыл здоровенный "засос" сзади у нее на шее. Обладательница "клейма любви" не знала о его существовании.
"Да мне надо было... - тут она заметила ехидные улыбки коллег, - что случилось?"
Шокирующая новость получила наглядное подтверждение, и Инна приступила к допросу с пристрастием: "Это правда?"
"Что правда?"
"Ах, Боже мой! Ну просто святая невинность. Весь институт только о вас и говорит".
"Им больше делать нечего, - отпираться было бессмысленно, Тамара "раскололась", - ну да! Это правда! Мы любим друг друга", - и ни тени смущения во взгляде.
Ну и дела, хоть стой, хоть падай!
"У тебя синяк на шее", - очень захотелось сбросить "царицу" с ее "трона".
Влюбленная дама вздрогнула и тут же одернула жакет: "Так не видно? Девочки, ну что тут такого?"
"Ничего!" - все разошлись по своим местам, тишину нарушал только шелест удивленной бумаги и скрип возмущенных стульев.
В это самое время Голубков подъезжал к своему дому. Он принял непростое решение. Предстоял мучительный разговор с женой. Руки дрожали, ключ никак не хотел попадать в замочную скважину.
"Васенька, что так рано? - на звук открываемой двери из кухни вышла Лида, вытирая руки о передник, - кушать будешь?"
"Нет, спасибо, я пообедал в Министерстве".
"Жалко, а я твою любимую солянку сварила".
"Идем в комнату, нам надо поговорить", - "Васеньке" казалось, что он идет босыми ногами по раскаленным углям.
"Ой, как я устала", - Лида отодвинула в сторону разбросанные на диване вещи, - садись, чего стоишь?"
Бледный Голубков застыл на краю пропасти. Согласившись на экстрим, он теперь нервно ощупывал страховочный трос и никак не мог решиться на отчаянный прыжок.
Лида приготовилась слушать, но мысленно она все еще была со своими кастрюлями: "У тебя неприятности на работе?"
"Нет".
"Ты заболел? - забота о здоровье мужа всегда была на первом плане. - Говори, не стесняйся. У тебя простатит? - взгляд стал сосредоточенным и сочувствующим, она знала о страхах мужа, который, как огня, боялся даже самого этого слова.
Василий Дмитриевич ухмыльнулся. Никогда еще он не чувствовал в себе столько жизненных сил, такого прилива мужской энергии.
"Простатит?" - нелепость такого предположения подтолкнула нерешительного "джампера", и он ринулся в бездну.
"Плохие дела... Мы... должны... расстаться. Я полюбил другую" - полет был страшным, но не смертельным. А вот Лиду придавило: "А как же мы? Я, дети?"
"Я буду помогать..." - став ногами на твердую землю, Голубков осмелел и почувствовал, что свернет горы, стоит только вырваться из опостылевших брачных пут.
"Господи!" - к Лиде медленно приходило осознание наступившей катастрофы.
"Я ничего не могу с собой поделать! Я люблю! Понимаешь ты или нет?"
"Понимаю, - на Лиду было жалко смотреть, - скажи, в чем я виновата?"
"При чем здесь это? Ты - хорошая жена, я тебя уважаю, ценю. Но там, - Василий махнул рукой в каком-то неизвестном Лиде направлении, - там - другое".
Что оно "другое" и где это, Лида так и не поняла: ""А что сказать детям?"
"Я сам. Потом скажу. Если не возражаешь, я возьму кое-что из вещей".
"Бери".
С одним чемоданчиком и массой радужных надежд В.Д.Голубков покинул свой дом и направился туда, где его ждала Любовь!
День пятый. Будни
Снова лето, снова жара и снова день рождения - пятьдесят девятый. Но только рядом не заботливая, нежная, удобная Лида, а ее полная противоположность - нетерпимая, жесткая, чужая женщина, с которой за месяцы совместной жизни он так и не смог сродниться. Однако мосты давно сожжены, деваться некуда.
"Томочка, давай что-нибудь организуем, может, вечером зайдут дети, день рождения все-таки", - Голубков подал завтрак в постель "любимой" и рассчитывал на ее благосклонность и понимание.
"Никто не придет, - отрезала Тамара, - за столько времени ни одного звонка. И какой еще день рождения? Маленький мальчик, что ли?"
"Ты хотя бы поздравила", - ему стало обидно до слез.
"Поздравляю. Легче стало?"
"Да... Поторопись, а то опоздаем на работу".
"Ты же начальник, можешь и задержаться".
* * *
В полном молчании они доехали до Сокольников и разошлись. Тамара не любила ходить пешком и всегда добиралась до института на автобусе. А Василий привычно пошел через парк.
По Третьему Лучевому понуро брел уже не бело-розовый, как когда-то, а серый Голубков. Серое лицо, одежда и мысли.
"Старый дурак!" - как он не любил раньше дни рождения, а сейчас отдал бы все, чтобы оказаться за шумным праздничным столом в кругу большой семьи. Уже много раз Василий казнил себя за, может быть, единственную, но такую страшную, непоправимую ошибку. Тоска по семье душила его, ломала, угнетала. Голубков давно уже не "летал", а только смотрел на небо, где парили более счастливые голуби.
* * *
"Здравствуйте, девочки", - Василий Дмитриевич сразу увидел цветы на своем столе.
"Поздравляем! Желаем счастья и здоровья", - полился бальзам на израненную душу.
"Спасибо", - к горлу подступил комок. Все знакомо, все привычно, но даже здесь Василий Дмитриевич уже не чувствовал себя счастливым. Рядом сидела его злая Тамара, уже не как царица, а как простая тетка, расставив ноги и отвалившись на спинку стула.
В комнату впорхнула Инна с пачечкой дензнаков в руках: "Василий Дмитриевич, дают зарплату, я заняла вам очередь".
"Может, купим тортик в складчину?" - обратилась она к коллегам.
"Я не буду, куда мне еще тортик?" - Тамара раздобрела в последнее время.
"Ты как хочешь, а мы отметим день рождения начальника".
Голубков заторопился в кассу. Замаячила перспектива наведаться в заветное кафе. Дорогу туда ему пришлось подзабыть: Тамара, как цербер, стояла на страже семейного бюджета и не допускала таких, с ее точки зрения, бездумных трат.
Повеселевший, он очень быстро вернулся. Но радость была недолгой. Бдительная супруга не пропустила "нарушителя" через свой кордон, резво подскочила и быстренько обшарила его карманы. Утаить ничего не удалось. Шелестящие бумажки перекочевали в более надежные руки. Ловчий сокол схватил жертву и потрошил ее на глазах удивленных зрителей.
Несчастный Василий оторопел: "Тома, ну знаешь!"
"Не "нукай". И не мечтай даже! Алкаш".
Голубков лишился последней радости в жизни.
День шестой. Ненависть
Василий Дмитриевич страдал, но особенно тяжело было вечерами. В душе беспросветная тоска, в голове беспорядочные и гнетущие мысли, в сердце предчувствие беды. Небольшая комната в коммуналке стала клеткой для "сизого голубя". Он метался из угла в угол, не зная, чем себя занять. Глупые телевизионные передачи раздражали, читать было трудно, очень болели глаза, общих интересов с Тамарой не было, никто не звонил, даже старые друзья детства отмежевались от него, дети вообще сказали, что у них больше нет отца.
Голубков возненавидел себя, Тамару и весь мир.
"Опять ей звонил? - подслушав его разговор с бывшей женой, беспардонная дама поспешила высказать свое недовольство по этому поводу, - сколько можно?".
"Я хотел узнать, как дети".
"У тебя что, нет гордости? Тряпка - тряпкой".
Это была ошибка. Бесхребетный Голубков озверел, подскочил к Тамаре и наотмашь ударил ее по лицу.
"Гадина ядовитая!"
"А-а-а! - вопли слышал, наверное, весь дом, - сволочь! Не трогай меня".
"Я тебя раздавлю".
"Попробуй только", - интуитивно Тамара почувствовала, что после первой вспышки ярости второй не будет. Василий побледнел, отступил, в его взгляде уже не было бешеной злобы, а только испуг и стыд.
"Ты ничего не знаешь. Я..." - запоздалая защитная реакция открыла заслонку, и слезы потекли ручьями.
"Тебе больно?" - но сочувствия в голосе не было. Неприязнь и ненависть к этой женщине выжгли все живое, на пепелище уже никогда не прорастут ни сострадание, ни милосердие, ни забота.
Тамара громко хлюпала носом: "Я беременна".
"Все, конец!" - силок затянулся на горле, птичка затрепыхалась и обмякла, - "как же так? Ты шутишь?"
Слезы мигом просохли: "Это ты у меня шутник. Доигрался! Не мог быть поаккуратнее? - "сюрприз" выводил Тамару из себя, - давай деньги на аборт".
"У меня нет, ты же знаешь!"
"А заначка?"
Голубков молча достал из ящика деньги, которые отложил на подарки сыновьям. Василий готов был отдать все до последней копейки, лишь бы она избавилась от нежеланного ребенка.
Сердце защемило. А Тамара все распалялась: "Противный голубец! Тебе что? Поиграл в любовь, а я должна расплачиваться?"
"Прекрати! - Василий Дмитриевич схватился за сердце, - мне плохо".
"Выпей корвалол и ложись. А я пойду в поликлинику за направлением".
День седьмой. Финита ля комедия
По Третьему Лучевому, еле передвигая ноги, тащился черный Голубков: черная шапка, надвинутая на глаза, черное пальто, черные мысли. На выпавшем ночью снегу оставалась цепочка его следов.
"Здрасьте..." - Василий Дмитриевич еле добрался до кресла и почувствовал, что силы покидают его, острая боль проткнула сердце и застряла где-то под лопаткой.
Грань между жизнью и смертью истончилась, стала почти неосязаемой.
"Лида, Лида", - беззвучно звал Василий.
"Вызывайте скорую... быстро! - все бросились к нему. Кто-то открыл окно, кто-то принес воду. Голубкову было плохо, ему было хуже всех.
* * *
"Инфаркт", - констатировал врач. Санитары принесли носилки. Василия Дмитриевича увезли.
Завывала сирена, машина неслась по заснеженным улицам.
"Как холодно, как одиноко", - последнее, что подумал Голубков. В угасающем сознании пронеслись картинки его пропащей жизни, мелькнули лица сыновей, Лиды, внуков. И ненавистный облик Тамары.
Прощайте все. И простите. Я ухожу".
Скорая развернулась и направилась в сторону морга.