Аннотация: "Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!"... А. С. Пушкин.
'Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!'...
А. С. Пушкин.
- Будет вам, девоньки, смешно, но я, кажется - беременна! - призналась Акулина после третьей полной своим подругам, когда была ими приглашена на пятничные посиделки в придорожный трактир 'Мордовский Камешкир'. - От кого - не вопрошайте, ибо сомневаюсь я пока и сама! - сказала возрастная девица и показав дно очередной стопки, громко и раскатисто рассмеялась, роняя на грудь слезу за слезой.
- Как вам, девоньки, такая - дружба! - тут же её подружка Фима напомнила присутствующим, желая оконфузить Акулину. - Вот она, наша - женская завить! Вот она - женская подлость! Нет бы, да своим отроком с подругой поделиться или мне, скажи, забрюхатить от него не хочется. Как значица посидеть с её сопатой детворой, так она ко мне с поклоном и просьбой - на 'пожалуйста'. А как засорить его мозг и присоветовать тому жиголо моё прогонистое тело, то 'миль пардоньте'. Интересно, а кто, кстати, твоих нагульных кормить будет, ибо хлыщи двоих деток уже повесили тебе на шею! Однако, авантюристка ты, Акулина, среди нас, недолюбленных. Аферистка! <...>
-Так... суда о расторжении брака с моим бывшим ещё не было, вот до кучи и повешу на него... наследничка, пусть радуется, что хоть кто-то уронит слезу у его могилы на погосте, когда мамушкин желанник вытянется на длину лавки! - закатилась от смеха Акулина. - А гостевой брак со своим последним обалдуем - Макаром я, бабочки мои разлюбезные, расторгла, так как озадачивать себя семейными узами он никак не хочет, а на кой ляд он тогда мне нужен? Злая всё-таки ты, Фима. Видно, что: не на ту метлу села и летишь на ступе не в ту сторону.
- Риск - знаешь ли, - это второе моё имя. Не ожидала я, дорогуша, с твоей стороны прицельного плевка в мою стройную фигуру.
- Ведь я, девоньки, сама предложила его палец кольцом озолотить, так он, мои хорошие, отказал мне! - отчиталась она перед подругами за всю неделю. - Решение о женитьбе - последнее решение, которое мужчина принимает самостоятельно! - высказал Макарушка мне... напоследок, да и укатил в Питер. Сказанул, как отрезал и самого, будто сквозняком, унесло - на открытие его привокзального гальюна.
- Тю... А теперь, - продолжила она, - послушайте-ка, девицы, как перед бегством этого типа я 'покурортничала'... по его воле в их деревеньке. Намедни, собрав мозги в кучу, таки приглашает меня в село знакомиться со своими родичами, кои допекли его до белого каления по данному поводу! - говорила Акулина. - Ну теперь то, - думаю, - пожалуй и я разделю с вами, бедняжками, горькую бабью долю.
- Так... будь проклят тот день вместе с этим недоразвитым прыщом! Сколь горюшка хлебнула на его родине, что испытала я там бабочки! За всю жизнь варвары-соседи мне столь горя не намолили, сколь я глотнула его за трое суток от этого сельского щёголя! - сказала Акулина, осенив себя крестным знамением. - А ведь он мне сначала показался хорошим мальчиком, даже деток собирался, подлец, усыновить, что я в подоле мамке принесла, но, как оказалось - без башни он, девоньки. Куда ветер дунет - туда его, бездельника-повесу, и несёт!
- Так приехали мы в ту дыру среди ночи. Не стали будить его родню, а прямиком поволок меня Макар, чёрт знает куда - звёзды, вишь ли, пожелал на небе посчитать, не насчитался оболтус в детстве. В кромешной темноте завёл меня в заброшенный сенник - нельзя вообразить более печальной развалины, да так и любились с ним всю ночь на сеновале - недалече от дома! А ведь терем, стервец, обещал с дворцом! А поутру и заслышали голос матушки его - Матрёны. Унылое, надо сказать, какое-то безотрадное для той мадам и моего уха имечко.
- Ну, казалось бы... какое может быть стеснение в груди пред своими родичами, коль ты дома! Выйди же, поклонись до земли мамушке, да поясни, что домиловались, мол, с красоткой как есть - до беременности. Тут же знакомь с папаней, да тайно засылай сватов! Что, скажите, может быть проще! Так, неудобно, видите ль, ему... Тия люп-лю, ей-ей, - сказывает, - никогда, мол, не брошу! - шепчет, крадучись, мне на ушко... а чмокнув раз-другой в темечко, и - под замок, а сам - к дружкам пыхнул, ураганом то! Такой уж он и есмь - скотиняка!
- Сутки я после его любви отсыпалась, так-то ладно - наскучала сама по мужской плоти, но ведь потом второй и третий день, бабоньки, сижу взаперти, дожидаюсь, а его, сукиного сына, нет и нет! Ну мыслимое ли дело, - скажите, - такое, вообще, было со мной сотворить!
- Ну придёшь, - думаю, - поганец, так я покажу тие - люплю! А во рту сухость, девоньки, а как пить мне хотелось... хошь волчичей на луну вой. Спасибо, что морковь находилась на просушке под сеном, на котором я почивала. Чищу её о косяк, да сосу, чищу, да сосу... высасывая сок - нашла себе эротическое занятие. Гляжу, смешно вам, а я только и спасала свой организм от обезвоживания и жажды!
Вижу... будущий мой свекор по двору шастает, да в чулане чем-то постукивает, да как крикнешь то... Вдруг, да старческая какая хвороба его скрутит, инсульт шарахнет, либо что-то другое по голове его пройдётся - да, помилуй, Боже! Сижу, девоньки, одна-одинёшенька, ни тебе чихнуть... ни кашлянуть! Побудь вот так одна, таки... с ума, верно, спятишь, да поди ещё помешаешься своим былым рассудком!
- А как ночь-блудница наступает, вот тут-то я и узнаю, что у неё... и право - тысяча глаз! Не поверите, бабоньки! Как полезут ко мне в промежность букашки да таракашки, что внутри меня разыгрывается изжога жгучая, а стринги - таки врезаются в зад! Кто, девоньки мои, только не насильничал меня, будто я залётка какая! Видела я и чувствовала на себе и жука майского, и жучка колорадского, а трутни, осы-кровососы, ведь кажный комар по мне прошёлся... и не один раз! А муравьи, чёрти бы их побрали, до самого чрева меня достали.
- Чтобы я ни делала, как бы их не гоняла, бабоньки, всё одно - отмониторят те положеньице и давай биться не на жизнь, а насмерть за своё тёплое, тёмное и укромное для себя место под юбкой! А башка моя, скажу вам, стала для них просто палубой американского авианосца, так как, не спрашивая разрешения на посадку в ночное время, рассаживались все, кому не лень, не притормаживая даже... крылами.
- На нашем Интернациональном прошпекте хошь бабло можно девицам срубить, а тут, скажи, задарма, кто и как хотел, тот так имел меня по полной! Даже колготки не спасали от тех извращенцев! Только и грезила в том сарае о мамкиной похлёбке и её пуховой перине. А как маманю то свою, скажу вам, возлюбила я в том сарае! В последнее же утро, увидев чужую тётку во дворе, таки решилась на спасение.
- Так позови, - думаю, - ту дамочку, бродящую по двору с вёдрами на коромысле, так она им же она меня и отходит! Но невмоготу стало, девоньки, терпеть всех тех агрессоров, насильников и кровопийц, а потому зову свою спасительницу, а голоса и вовсе нет!
- Насилу достучалась в дверь, лёжа на спине, пятками то. Открывает папаня Макарки, а завидя на мне мохерову кофту... в колючках, да репьях, так и вставную челюсть на землю обронил. Как начал охать, причитать и ахать, аки деревенская, право, бабища-жирнячка!
- Уф, ты!.. Волки зелёные!.. Ктой-то, мать честная, в нашем сарае - никак экзотическая вампирша! Вот, так-с... явление! Какую-такую... подзаборную девку вижу! Привёз нам, мать, сыночек чучундру в застиранном парике! А ведь сношеньку обещал! Стервец! - высказался 'свёкор'... рассматривая меня с головы до самых пят, тростью сотрясая атмосферу, будто отгонял от себя нечистую какую силу.
Так клял сына матерными словесами, коих соседи, отродясь, не слыхивали даже в революционные праздники на параде, когда портреты несли за червонец с немчурой - Карлом и Фридрихом, сгубившим всем жизнь своей заумной, и никому из нас не нужной писаниной.
- Гони со двора это чудо тифозное, пока соседи не завидели! - стала орать, вдруг, на меня и новоиспечённая свекровь Матрёна.
- Ну, будя... будя! Да не вешай ты на неё всех собак! Это же наш шалопай подкузьмил ей, не иначе! А сам, поди, пошёл на нерест! - стал было за меня заступаться свекор, а сам, вроде как, дырку в правом виске перстом своим указующим, гляжу, сверлит, да насверливает.
Смягчилась-таки тогда мать Мотя, но пуская пузыри негодования, всё же предложила пройти мне в натопленную баню - освежиться.
- Что же... это он, изверг, с тобою сделал, уж... не снасильничал ли, случайно, поганец? Чья же ты девонька будешь? - вопрошает та.
- Ну, будя... будя! Будя мать! Если хочешь жить - заткнись! На этой мамзель... с эротичной изюминкой, видимо, полшколы отметилось - потому и беременна! - высказался его папА, и как, скажи, заметил то. Ведь сама то носы своих туфель вижу я хорошо.
- Глянулась тогда я в той баньке в зеркало... Матерь Божия! На кого же была я, девки, похожая! Образина - образиной! Верно - явление! Личико махонько, глазоньки жёлтеньки; носик без пудры - заострился, как у буратинки, а уши, уши, большие-пребольшие, и вся эта красота на фоне копны немытого волосяного покрова. Печальная эта картина - маслом! Ага... Ну уж, как есмь!
- Верите бабочки, еле-еле отпилась, да отъелась я после такой любви с Макарушкой. Нет, милые, как не поливай козла духами, всё одно козлом и буде... пахнуть! Разве прощу я над собою такие изуверства этого недоделанного кенгуру! Ни-ни! Ни за какие коврижки...
- А что, - спросите, - Макарушка! Так поприветствовался со мной и всё - будто ничегошеньки в сарае не произошло! Скалится, зараза такая, заявляя, что, дескать, загулял в соседнем селе! Какая же то любовь! Не простила, знаете ль, и вовек не прощу его, дьявола! Увидела я его, таки показала ему нерестилище, пройдясь коромыслом по его горбине, что тот сам брюхом и носом пропахал землю во дворе.
- Рядом со мной, красивой, надо находиться, а не со стервами кружиться! - сказала ему. - Докружился! Будя... Да что о нём говорить, коли родила, как говорят, его корова, да не облизала лярва! ;Остаток гада - кому он ноне нужен? Потрясающий, знаете ль, экземпляр, не достоин и туфлю мою целовать! - так и сказала ему девоньки мои разлюбезные, так и сказала. - Ничего... Пройдёт и по моей улице когда-нибудь пьяный инкассатор с тяжёлой сумкой... наперевес! Но не буду петь в его дуду - не караоке же, в конце концов, бар!
- Ой, девчонки, милые вы мои, как я сочувствую и соболезную деревенским бабам - насмотрелись они видео, и зная о сексе всё из интернета - сами в нём не участвуют! Правда! Вот вам крест! Сама свекровь мне жалилась и советовала бежать с той деревеньки и более там не показываться! - перекрестившись, вымолвила Акулина, закатив левый глаз в небо. - Наиполнейшая некомпетентность во всех этих важных вопросах. И всё это, скажу я вам, так: грубо, аляповато, тривиально. И что, вообще, я за магнит такой для всех подонков!
- И что ко мне все недоноски липнут, как, к примеру, Макарушка! Ведь поехала туда, где, казалось бы, меня нежно полюбят, а приехала - таких мне блях навешали, что не пойму, как уши то мои всё выдержали. Всё!.. Хватит... И надружились, и накружились с Макаркой, итак, целых два месяца ублажала его, а то для меня, сами знаете, срок немалый, так лучше с вами останусь в девках, чем быть с этим билетёром платного туалета! Хошь и большими деньжищами он там ворочает, но не жить же с таким шалопаем... Односторонняя любовь - как это, девоньки, больно! И не ищите, родные, вы любви там, где нет ответа! В любви есть двое и нет другого сюжета, тем более, в нашем возрасте, когда бутон то вот-вот пожухнет! - сказала Акулина и все увидели дно опрокинутой рюмки, да выкатившуюся из правого глаза слезу.
А наследника таки родила Акулина и в графе 'отец' вновь записала бывшего мужа, который ни сном... ни духом, но нужно было с башкой своей тому дружить и вовремя оформлять документы - о расторжении брачного союза. По нашему это, ишь, называется - проехали!
- Аферистка, - рассказывала Акулина своим давним подружкам, - не аферистка, а опустошила всё же я мошну этой наглой морды за все те мучения и страдания, что испытала в их пыльном сарае. Деньги то не пахнут. Пахнуть может прогнившая совесть с его гальюном.