Аннотация: Это перевод на русский язык первой главы моего романа "I will give them a name". Пожалуйста дайте мне знать или это кому-то интерсено и тогда я продолжу с перводом.
Глава 1
Не приходилось ли вам когда-нибудь разбирать вещи недавно умершего и близкого вам человека? И просматривая пожелтевшие старые фотографии, письма, сувениры, безделушки и другие предметы, неизвестно зачем хранимые покойником, не думали ли вы тогда о том, что это вот и есть все, что от него осталось, что вся его жизнь, мысли, переживания, надежды, мечты и разочарования сумели уместиться в несколько картонных коробок?
И может быть, одновременно, вас также беспокоила мысль, что вы можете случайно наткнуться на что-нибудь такое, чего вам не следовало бы знать, на какую-нибудь глубоко спрятанную тайну или на какое-нибудь щекотливое обстоятельство, и что это невольное открытие может напрочь изменить ваше мнение как о человеке, так и о самом себе.
Примерно, такие мысли вертелись у меня в голове, когда я разбирал вещи моего покойного отца. Они лежали у нас дома, в подвале, в двух картонных коробках, нетронутыми, почти четыре года. Да, именно столько времени прошло со дня его смерти. Незаметно все-таки бежит время.
К сожалению, я редко видел своего отца при жизни, и ни разу не навестил его могилу. Такое, я бы сказал, бессердечное отношение к нему вероятнее всего сложилось под влиянием моей матери, хотя, возможно, это было связано просто с неудобством.
Дело в том, что в последние годы своей жизни он жил в маленькой, субсидируемой государством квартире в Бруклине, Нью-Йорк, недалеко от Брайтон-Бич, более чем в двухстах милях от меня. Не так уж просто было приехать к нему в гости.
Его квартира состояла из одной маленькой комнаты и еще меньшего размера туалета. Мебели у него почти не было, личных вещей - тоже, так - что кот наплакал: несколько рубашек, потрепанный костюм, радиоприемник "Грюндиг", на котором он слушал "Голос Америки" на русском языке...
Мы выбросили большую часть его вещей в мусорник, что-то пожертвовали на благотворительность, а остальное я сложил в две большие коробки, которые нашел в коридоре, принес к себе домой, в подвал, туда, где хранились другие никому ненужные вещи. Там-то они и пролежали все это время - я постоянно был чем-то занят; у меня не доходили руки. А может быть просто не хотелось.
Но несколько недель тому назад, когда мы подписали бумаги об окончательной покупке нашего нового места проживания в районе Вест-Ньютона, рядом с рекой Чарльз, и начали готовиться к большому переезду, моя жена Люси сказала мне:
"Послушай Джин, у нас есть отличная возможность избавиться от старого хлама. Загляни-ка ты в подвал и посмотри, можем ли мы что-нибудь выбросить".
Вот так, после незаметно пробежавшего, четырехлетнего перерыва, я снова прикоснулся к этим старым картонным коробкам.
В первой из них, в той, что побольше, не было ничего, кроме альбомов с почтовыми марками.
Мой отец был заядлым коллекционером. Несмотря на его пристрастие к алкоголю и скудные заработки, ему каким-то образом удавалось откладывать по несколько долларов каждый месяц чтобы пополнить свою коллекцию. Иногда он обменивался марками с коллегами-коллекционерами, иногда отклеивал их с использованных конвертов. Некоторые марки ему удалось привезти из России, заплатив таможенникам хорошие взятки на пограничном пункте, когда наша семья иммигрировала в США в 1970-х годах.
Однажды он сказал мне:
"Мой дорогой сын, родители обычно что-то оставляют своим детям. Я оставляю вам свои марки. Я собирал их всю свою жизнь, и мне будет очень приятно если ты, и может быть мои внуки, продолжат начатое мной дело".
Ничего более существенного, конечно, оставить он не мог - ни дома, ни фермы, ни даже старинного автомобиля, то, что унаследовали от своих родителей все мои друзья. Он был несчастным и бедным человеком, изо всех сил пытавшимся удовлетворить обычные земные потребности. Он приехал в Америку всего с несколькими сотнями долларов в кармане. Из-за преклонного возраста и ограниченного знания английского языка не смог устроиться на работу по специальности - инженером-электриком. А поскольку у него никогда не было водительских прав, ему не удалось стать даже таксистом, и поэтому он зарабатывал себе на жизнь убирая здания и моя посуду в китайских ресторанах. Вдобавок ко всему, как я уже отметил ранее, у него было сильное пристрастие к алкоголю.
"Твой отец - закоренелый лузер", заклеймила его моя мама, когда я спросил ее о причинах их развода, "лузер, шлимазл и пьяница. Моя мама, дай Бог ей памяти, говорила мне: не выходи замуж за русского мужика, он не обеспечит тебя всем необходимым, и ты всю жизнь будешь нищей. К сожалению, я была слишком молода, чтобы прислушаться к ее мудрым советам".
Учитывая все эти обстоятельства, я могу считать себя счастливчиком - я получил, по крайней мере, хоть какое-то наследство. К сожалению, ни у меня, ни у нашего сына Даниэля нет никакого интереса к отцовскому хобби. Более того, я считаю это глупым и бессмысленным занятием, которое отнимет у людей драгоценное время. А Даниэль... Ну, а у Даниэля в голове совсем другое: музыка, девочки, футбол... Какие там еще марки?
Пролистывав несколько страниц, я положил альбом обратно в коробку.
"Надо будет зайти как-нибудь в филателистический клуб и узнать сколько эти марки могут стоить" - подумал я - "сейчас, в связи с переездом, наш бюджет сильно пострадал и нуждается в пополнении, а марками у нас все-равно никто не интересуется."
И отложив первую коробку в сторону, я перешел к следующей. В ней лежали фотокарточки, несколько писем и записная книжка.
Фотокарточки меня заинтересовали. И хотя на многих из них были изображены незнакомые мне люди, но были и такие, от которых щемило сердце. Вот, например, вся наша семья: мама, папа и я. Еще в России, еще до развода родителей. Мне года два-три, не больше. Я сижу на руках у отца, и мы все втроем улыбаемся, счастливые. А вот еще одна: мы в каком-то парке вместе с семьей моего отца - его мамой, бабой Клавой, и его отцом, дедом Василием. Я до сих пор помню их, смутно, но помню, особенно своего дедушку. Он потерял одну ногу во время Второй мировой войны, летая на истребителе Як-1. Меня всегда поражало с какой ловкостью он передвигался на своих костылях.
С ними мы не общались с момента нашего отъезда из СССР. Они оба были убежденными коммунистами, оба официально отреклись от своего сына и прокляли нашу семью за, как они выразились, предательство Родины. Я даже не знаю, живы ли они до сих пор.
А это кто? Вот так неожиданность! Среди других фотографий лежала фотокарточка бабушки Ревы, папиной свекрови. В отличие от родителей отца, я помню ее достаточно хорошо; она умерла уже после того, как мы иммигрировали в Америку. Мне было тогда лет пять, шесть, а может быть, даже семь.
Бабушка была тяжелым человеком, вечно недовольным и необщительным; иной раз тихая и излишне робкая, а другой - наоборот, раздражительная и крикливая. Иногда она мне казалась не совсем в своем уме.
Почему мой отец хранил ее фотографию? Странно. Насколько я помню, она ему никогда не нравилась.
Кстати говоря, я никогда не видел ее мужа, моего другого деда. Я знаю, что его звали Пранас. Бабушка Рева немного рассказывала мне о нем. По ее словам, вскоре после Второй мировой войны он был арестован КГБ, отправлен в ГУЛАГ и там бесследно исчез. Я даже не имею понятия как он выглядел - не сохранилось ни одной его фотографии.
А вот фотки каких-то школьников, наверно одноклассников моего отца. Ну да, конечно, вот и он - второй слева в верхнем ряду. Нахмуренный и сердитый, как всегда. А вот еще одна с какими-то незнакомыми мне людьми. По-видимому, его сослуживцы по работе. А вот он "на картошке." А вот... А это кто такой?
С поблекшей, выцветшей фотографии на меня смотрел белобрысый, одетый в форму немецкого офицера, мужчина.
"Наверное какой-нибудь актер после любительского спектакля" - подумал я взглянул на обратную сторону, чтобы убедиться, нет ли там какой-либо объяснительной записи.
Неровным почерком моего отца там было написано одно слово: "Шимкус".
Шимкус. Хм. Само слово мне не говорило абсолютно ни о чем, хотя где-то в глубине моей памяти что-то такое все-таки екнуло: где-то я его, возможно, и слышал. Или не слышал? Может быть, то было другое слово, которое звучало примерно также?
Я отложил фотографию в сторону и стал рассматривать другие. Не очень долго, однако. Что-то в этом человеке продолжало смущать меня, что-то в нем было не таким, каким должно было быть, но я не мог ткнуть пальцем в источник своего беспокойства. То ли это была его фашистская форма, то ли что-то еще? Меня охватило странная тревога, наподобие той, какую вы иногда испытываете проскочив, например, притаившийся между кустами на шоссе, полицейский патруль, не обратив при этом внимания на собственную скорость.
Я снова разыскал фотографию среди горки уже просмотренных и стал внимательно ее изучать, стараясь не упустить какую-нибудь важную, ускользнувшую от меня ранее, деталь и понять, что же меня в ней так тревожит. Что в ней такого необычного? Фотография как фотография, мужик как мужик, только почему-то одет в немецкую форму. Вот и все. Ничем он ни примечательный, ничего в нем нет особенного. Такой же, как и все.
Но постепенно, вглядываясь в его осанку и в черты его худощавого лица, я наконец догадался в чем было дело - ну да, конечно... Почему я раньше не сообразил? Мужик этот был мне знаком. Да, да, я его где-то видел. В этом у меня теперь не оставалось никаких сомнений. Но где, когда, при каких обстоятельствах? Кто-то из друзей моего отца? Но ведь я почти никого из них не знал. А может быть это какой-нибудь знаменитый артист кино? Я стал перебирать в памяти всех знакомых мне артистов, которые когда-либо играли немцев...
"Джин" - раздался из кухни недовольный Люсин голос - "Сколько я тебя могу звать? Уже все остыло"
За ужином она меня спросила:
"Нашел ты что-нибудь интересного в подвале?"
"Нашел. Марки отца. Целых шесть альбомов."
Люся задумалась:
"Надо бы узнать сколько они могут стоить. У нас сейчас туго с деньгами,
а они лежат там мертвым грузом. Ни тебя, ни Данни они не интересуют."
"Отец собирал эти марки всю свою жизнь" - робко возразил я
"Ну да, конечно..." - замямлила Люси - "Что-нибудь еще?"
"Фотки разные..."
Мне почему-то не хотелось рассказывать ей про фотографию белобрысого мужика в немецкой форме. Но мне она не давала покоя. Как какая-нибудь мелодия - привяжется иногда настырная, ты ее бубнишь, бубнишь, от нее уже и оскомина и тошнить хочется, а она все никак не отвяжется. Так вот и с этой фотографией. Я долго ворочался в кровати, перебирая в памяти всех, кого я только знал, стараясь найти хоть у кого-нибудь сходство с белобрысым мужиком. Никто, однако, не приходил на ум.
Дождь, который почти неделю моросил в наших краях, внезапно прекратился - я перестал слышать его монотонное постукивание в окна, и в наступившей тишине на какое-то мгновение, может быть всего лишь на долю секунды, у меня возникло странное ощущение: мне показалось, будто ответ на сводящий меня с ума вопрос находится где-то здесь, в глубине моего дома. Это чувство появилось и сразу же исчезло, но оставило после себя сильный отпечаток, и какое-то время я лежал, пытаясь сообразить было ли оно плодом моего воображения или каким-то сверхъестественным магическим откровением, которое, как я слышал, иногда посещает людей в поворотные моменты их жизни.
Поэтому, чтобы убедиться (или наоборот - разубедить себя) в подобной возможности, я встал с кровати и некоторое время блуждал по дому, натыкаясь на закрытые двери и предметы мебели, пока в конце концов не нащупал выключатель на стене.
Когда я включил свет то сообразил, что нахожусь в нашем туалете, напротив косо висящего зеркала, которое я обещал Люси выправить несколько месяцев тому назад. Вид мужика средних лет с морщинистым лицом и круглым животиком вернуло меня к действительности:
"Какой же я все-таки дурак! Ведь даже если бы я действительно получил какое-то телепатическое сообщение, мне все равно нужно было быть совершенным идиотом, чтобы поверить, что ключ к личности этого человека можно найти в моем доме. В нем живут только три человека: я, моя жена и мой сын. Больше никто. Здесь никто не прячется, и никто не прятался, когда мы переехали сюда семь лет назад. Даже рассматривать такую возможность было с моей стороны до смешного глупо. Я должен забыть об этом как можно скорее".
И все еще продолжая любоваться своим отражением в зеркале, я, с горечью, подумал:
"Ну, а на кого я сам-то стал похож? А? Люси права: надо есть побольше витаминов и пить поменьше водки. И заниматься по утрам спортивной гимнастикой. А то так скоро превращусь в столетнего старца."
Желание возвращаться назад, в постель, у меня пропало, и я стал рассматривать две альтернативы: включить телевизор или пойти покушать. И после недолгих размышлений выбрал второе.
В кухне, на дверях холодильника, среди множества открыток и записок, я заметил и ту, которую написал недавно я сам:
- Ты самом деле хочешь жрать, обжора?
Поскольку ответ на этот вопрос был сугубо отрицательным, я открыл шкаф над холодильником и попытался дотянуться до баночки с кофе, одновременно думая, что употребление этого напитка вряд ли сможет помочь мне улучшить свой имидж, когда что-то оглушительно яркое, словно атомная бомба, разорвалось в моей голове. Я вдруг вспомнил, где я видел этого чертового блондина в немецкой форме.
Я видел его в зеркале. Две минуты тому назад.
Вне себя от своего открытия я помчался обратно в туалет и долго стоял перед перекошенном трюмо изучая свое лицо. Потом нашел в подвале вчерашнюю фотокарточку, принес наверх и начал нас сравнивать. О том, что я похож на чувака с фотографии уже не могло быть сомнений: и тот же нос, и те же глаза, и тот же подбородок, и даже бородавка с левой стороны точно такая же. Но почему? Как может этот, совершенно незнакомый и посторонний мне человек, быть настолько похожим на меня?
Ну, я слышал о "двойниках" - людях, которых некоторые диктаторы используют для защиты от убийц. Неужели это один из таких редких случаев?
Да, кстати, а откуда у моего отца взялась эта фотография? И почему этот человек одет в нацистскую форму? И по какой причине мой отец хранил ее в своем фотоальбоме? Может быть, он хотел меня удивить? Может быть, он хотел однажды показать его мне и сказать: "Посмотри сын, кого я случайно нашел. Я был очень удивлен, когда увидел эту фотографию, и захотел показать тебе, как два совершенно незнакомых человека иногда могут быть похожи друг на друга".
А что, если мы совсем не чужие? Почему я не подумал о такой возможности? Что, если мы... Что, если мы как-то связаны друг с другом? Ну, например, что, если этот человек - мой единокровный брат и нас разлучили после рождения? Брат? А может быть... он мне вовсе не брат!
Ужасная мысль внезапно ужалила меня, как пчела: "А что, если мой отец вовсе не мой отец? Что, если мой настоящий отец - этот блондин с фотографии? Это было бы... кошмаром. Но как я могу узнать?
Самым компетентным человеком способным ответить на эти вопросы, несомненно, была бы моя мама. За исключением того, что она этого сделать не могла. Моя мама в последнее время была не очень здорова. Она жила в доме престарелых в Брайтоне под круглосуточным присмотром медицинского персонала, благодаря помощи дяди Лиама и врач предупредил нас не подвергать ее стрессу. Поэтому я должен оставить этот вариант на самый крайний случай.
Но есть ли у меня выбор? Мне нужно было выяснить, кто этот человек. Во что бы то не стало.
Я снова прочитал слово на обратной стороне фотографии. Шимкус. Хм. Почему мой отец написал его? И что оно значит? Скорее всего это имя человека. Шимкус. Знаю ли я кого-нибудь под таким именем? "Думай, - сказал я сам себе, - очень сильно думай.
Я припоминаю, что во время первого осмотра папиных вещей у меня возникло подозрение, что слышал это имя раньше. Тогда я был почти в этом уверен. Но где? Когда? Оно звучало как русское имя. Или, может быть, литовское?
Литовское?
Ну конечно! Я вспомнил, что во время моей поездки в Литву много лет назад я действительно мог столкнуться с этим или подобным словом. Похоже, что литовское. Я должен проверить. И без промедления.
Я пошел к себе в кабинет. В коробке, где я хранил компьютерные диски, книги по бухгалтерии и прочее, я нашел старую дискету с надписью "моя поездка в Литву" и вставил ее в компьютер. Много лет прошло с тех пор, как я просматривал ее в последний раз. Так же, как и с вещами моего отца. Разве это не признак надвигающегося открытия?
За приоткрытым окном осенний дождь возобновил свою печальную песню. В соседней комнате Люси мирно наслаждалась сладким сном. Часы с кукушкой на стене пробили дважды: два часа ночи.
И я погрузился в свои записи, чтобы найти ответ на тревожную, но захватывающую загадку.